Чтобы соответствовать твоим ожиданиям.

Дата: 2025-06-15; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

А ты живешь в этом мире не для того,

Чтобы соответствовать моим.

Ты — это ты, ая- это я.

И если нам случится найти друг друга —

Это прекрасно.

Если нет,

Этому нельзя помочь.

«Молитва гештальтиста», как и вся деятельность Фрица Перлза, несла не столько практический, сколько философский смысл. Недаром один из известнейших его учеников Джон Энрайт говорил: «Я благодарен ему за способ бытия в мире, о котором я не мог и мечтать до встречи с ним». Между тем но­вое понимание суверенности личности не совсем однозначно корреспондирует с традиционными принципами коллективизма, доброты, гуманности... «Молитва» направлена в первую очередь на защиту собственного права на суверенность, против всякого давления, в том числе гуманистического принуждения соответст­вовать ожиданиям значимых других. Но она защищает и право

245

других не соответствовать ожиданиям молящегося. И потому на­звание «молитва» здесь не случайно. Это обращение к межлично­стному, всеобщему «символу веры» с целью обрести духовную опору в противостоянии мощным «поглощающим силам»: угрозе одиночества, давлению социума, власти традиций, ревности близ­ких людей, а также собственной ревности, собственным притяза­ниям и поползновениям, личной податливости или жадности.

Но важно не только «функциональное» значение «Молитвы». Важно прежде всего, что новый психотип схвачен ею адекватно, безо всякой благостности. Как реальный феномен социальной жизни гештальт-терапия сложилась, когда таких людей стало уже очень много. Таким оказался психологический результат крова­вых потрясений первой половины XX в. Уже Первая мировая война расшатала все духовные опоры общества, в последней яс­ности представив тщету благих идей рационализма и бессмыслен­ность прагматического успеха. И отчаяние людей перед невидан­ными масштабами социальных бедствий слилось с ужасом перед бессмысленностью, нелепостью, стихийной принудительностью всего совершающегося. Как это происходило и что означало для духовно ориентированного человека, подробно, с некоторой даже наивностью описано в романе «На западном фронте без перемен» знаменитого Э.М. Ремарка (1898—1970), который сам угодил в пекло войны прямо со школьной скамьи. Сцены повседневной фронтовой жизни и смерти, быта, юмора и любви сопровождают­ся философическими заметками героя-автора, над которыми сто­ит задуматься: «Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бун­товщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко броса­лись этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим. <...> Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую-то час­тичку нашего бытия на тысячи лет назад. В нас просыпается ин­стинкт зверя, — это он руководит нашими действиями и охраня­ет нас. В нем нет осознанности, он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее, чем сознание... Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой весе­лые, но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми-полуживотными. <...> Мы отданы во власть случая. Когда на меня летит снаряд, я могу

246

пригнуться, — и это все; я не могу знать, куда он ударит, и никак не могу воздействовать на него. Именно эта зависимость от слу­чая и делает нас такими равнодушными... Меня могут убить — это дело случая. Но то, что я остаюсь в живых, — это опять-таки дело случая. Я могу погибнуть в надежно укрепленном блиндаже раздавленный его стенами, и могу остаться невредимым, проле­жав десять часов в чистом поле под шквальным огнем. Каждый солдат остается в живых лишь благодаря тысяче разных случаев И каждый солдат верит в случай и полагается на него. <.,.> ц_а_ •циональная гордость серошинельника заключается в том, что он находится здесь. Но этим она и исчерпывается, обо всем осталь­ном он судит сугубо практически, со своей узко личной точки зрения. <...> Я очень спокоен. Пусть проходят месяцы и годы — они уже ничего у меня не отнимут, они уже ничего не смогут у меня отнять. Я так одинок и так разучился ожидать чего-либо от жизни, что могу без боязни смотреть им навстречу. Жизнь, про­несшая меня сквозь эти годы, еще живет в моих руках и глазах. Я не знаю, преодолел ли я то, что мне довелось пережить. Но пока я жив, жизнь проложит себе путь, хочет того или не хочет это не­что, живущее во мне и называемое "я"»²⁰.

Мысли, чувства, да и сами люди так называемого «потерян­ного поколения» претерпели еще не одно перерождение. Маня­щее наслаждение мирной жизнью таило в себе ловушки гедони­стического риска. Случайности послевоенной экономики, такие же фатальные и непредсказуемые, как снаряды и пули, перечер­кивали индивидуальные усилия, ввергали в массовые формы де­прессии или протеста. А поднаторевшие идеологи уже предлагали тотальные системы установления «нового порядка», который дол­жен был соединить прошлое, настоящее и будущее. Все было на­готове: «гениальные вожди», «единственно верные теории», «же­лезные когорты единомышленников», а главное, пропаганда не­терпимости и воля к тотальному террору. Характерный для XX в. феномен тоталитарной идеологии в психологическом плане тре­бовал такой массовизации мышления, общения и поведения, что любые духовные искания, любые достижения индивидуации дол­жны были погрузиться в коллективное бессознательное, раство­риться и переродиться в нем. Главной ценностью солдат Первой мировой войны стало «фронтовое товарищество»: искренняя, на­дежная и самоотверженная взаимовыручка как единственный противовес случайностям боев и коварству официальных идей. А в 1945 г., когда вера в фюрера была уже бессмысленна, а приказы

²⁰ Ремарк Э.М. На западном фронте без перемен. Тула, 1988. С. 13, 39—40, 68-69, 137, 191.

247

потеряли силу, изолированные малые подразделения немецких солдат — отделения, взводы, роты — все еще продолжали ожес­точенное сопротивление. Их стойкость, как определили военные психологи, объяснялась не чем иным, как «теплотой внутригруп-повых связей», «фронтовым товариществом» людей, привыкших защищать друг друга несмотря ни на что²¹.

Тоталитарная идеология — это настолько мощная попытка вернуть людей на ранние стадии психической эволюции, что по­ложить предел такому напору может только самотрансценденция личности. Но первая половина XX в. была всеобщей погранич­ной ситуацией такого масштаба, что спонтанный «экзистенциаль­ный взрыв» представлялся не только гибельным лично, но и без­надежным социально. В своем последнем романе «Время жить и время умирать» (1954) Э.М. Ремарк моделирует символический финал «потерянного поколения» на восточном фронте Второй мировой войны: традиционный для его творчества «тихий окоп­ный герой», потрясенный приказом казнить заложников, стреля­ет в напарника-караульного, убежденного фашиста, и уходит, бросив винтовку, но тут же гибнет от выстрела им же освобож­денного старика-заложника, подхватившего брошенное оружие. Но бывший солдат гитлеровского вермахта и будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Г. Бёлль (р. 1917) воссоздает новый тип духовно ориентированного человека. Герой его романа «Бильярд в половине десятого» (1959) видит жизнь как противо­стояние людей безотказной доброты и агрессивно-своекорыстных деляг, принявших, по его выражению, «причастие буйвола». Им владеют две страсти: защита тех, кто не заботится о самозащите, и доходящий до идиосинкразии отказ от поддержки жестокосерд­ных людей и идеологий. Обе страсти трагически неизбывны и не­исполнимы. Он понимает это, однако до «экзистенциального взрыва» себя не доводит. Время умирать — не для него. Но он и не сдается. Для него пришло время жить по собственному разу­мению и личному чувству чести. Это человек парадоксальных ре­шений и эффективного действия. Архитектор по образованию, во время войны он не колеблясь взрывает шедевр отечественного зодчества, чтобы, улучшив позицию, сократить потери солдат, и вообще не дорожит «историческими ценностями» общества, ко­торое не дорожит жизнью простых людей. А вернувшись с фрон­та, он создает из однополчан-саперов экспертную фирму, про­цветание которой позволяет ему самому стать незримой опорой для близких по духу людей и жить, не скрывая презрения к тем, кто принял «причастие буйвола». Это не просто литературный

²' См.: Коупленд Н. Психология и солдат. М., 1960.

248

персонаж. Это предел мечтаний одаренного человека середины XX в., когда уже ясно, что тотальная идеология не опора, а тря­сина, и только нестандартная парадигма свободного мышле­ния—общения—поведения возымеет действительность и мощь в дестабилизированном, хаотичном мире. Психотип, описанный Ф. Перлзом, в этих условиях обеспечивал оптимальную адаптив­ность.

Новая психоисторическая ситуация переживалась как духов­ная маята и смута все большим числом людей. Это вело к глубо­ким переменам и в индивидуальных жизненных сценариях, и во I всей жизнедеятельности социума. Субъектом социальных процес­сов и эволюции в целом все в большей степени становится инди­видуальность, а не социальная общность. Индивид все чаще при­нимает решение, руководствуясь своими интересами, а не инте­ресами общины. Обратное уже считается архаизмом или фанатизмом, отклонением от нормы. Права и интересы личности теперь и законодательно поставлены выше прав надличностных ij структур: государства, партий и т.д. Социум становится все более (толерантным к отклонениям от принятых норм, отступлениям от t "Правил и девиациям поведения своих членов. В обществе призна­ется ценность индивидуального самовыражения как катализатора общего развития. Яркие индивидуумы скорее привлекают, неже­ли отталкивают остальных членов социума, иногда в ущерб дей­ствительным потребностям личностного роста и социального .прогресса. Процесс этот далек от благостности. Он небезопасен для личности, потому что девиации на самом деле могут иметь ^неоднозначные последствия, а некоторые из них просто «несо­вместимы с жизнью». Очевидно также, что социум, равнодушно принимающий любые девиации, саморазрушается, потому что не обеспечивает гарантий физического и нравственного существова-*« гния личности. Взаимосвязь социума и личности основывается на ■ глубинной динамике душевной жизни, где социум — источник трансцендентного и сакрального, а личность — источник созида­ющей энергии, действия и воли. Это свойства, отвечающие прин-I ципу дополнительности. И крушение квазирелигиозных идеоло-}, гий XX в. привело к порядковым переменам в значении свободы ; личности. Культивирование в каждом индивидууме свойств ак­тивного субъекта становится характерной чертой нашего време­ни. В принципе, нечто похожее происходило в острые моменты , смены любых парадигм мышления. Но на этот раз коммуника­тивная активность личности получает резонатор-усилитель не­обычайной мощности, в полном смысле синхрофазотрон, разго-!, няющий индивидуальные интенции до всепроникающих скоро-^; стей и всесветных масштабов. Любой индивидуум без особого

249

труда и без сверхзатрат может открыть свою личную страничку в Интернете, поместить там свою фотографию, рассказать о своей жизни, изложить свои идеи, в общем сделать все, что ему захо­чется, и быть услышанными в любой точке земного шара. Он мо­жет участвовать в обсуждениях и конференциях любого уровня, выражать без стеснения какие угодно мнения и получать на них ответ. Наконец, он может найти живых, интересных собеседни­ков, испытать сильные эмоции, почувствовав непосредственную реакцию на себя...

Интернет в буквальном смысле провоцирует самовыражение. Он выполняет роль грифельной доски, стены, забора, на котором каждый может оставить свои письмена. Содержание записи опре­деляется только собственными намерениями субъекта, его жела­ниями и потребностями. При этом Интернет гарантирует публич­ность при соблюдении анонимности, а значит, безопасность. Бы­стро формируется новый стиль самопрезентации индивида, в котором рассказ о себе предстает как игра, приглашающая к уча­стию в реальном жизненном эксперименте взаимопознания и со­трудничества. Так, на личном сайте Александра Л. можно озна­комиться с автобиографией пользователя, увидеть его фотогра­фию, прочесть его стихи, в том числе посвященные жене. Тут же помещается фото жены с лирическим музыкальным оформлени­ем. Кроме своего настоящего имени автор представляет и свое виртуальное имя (nick) — Крысолов, объясняя значение собст­венного интернет-псевдонима. Оказывается, Александр — опыт­ный и искусный программист — был однажды обманут заказчи­ками, которые не выполнили условия договора после того, как получили готовый продукт. И он нашел способ наказывать не­добросовестных и жадных заказчиков. Примером послужил ле­гендарный крысолов, которому не заплатили по договору за чу­десное избавление средневекового города от крыс и который в отместку выманил своей волшебной дудочкой и увел неизвестно куда всех детей... Отныне Александр, как новый Крысолов, вставляет в свои программы особый вирус, который может акти­визироваться и разрушить программу изнутри. Если автору пла­тят честно, он декодирует коварный вирус, если нет, то нечест­ные партнеры не только лишаются программы, но и получают бомбу замедленного действия в своей компьютерной системе.

Трудно сказать, насколько реалистична эта история. Сомни­тельно, что подобное саморазоблачение полезно с деловой точки зрения. Попытка придать экстраординарное, символическое зву­чание обыденным фактам своей биографии, не относящимся к делу личным склонностям и хобби — нечто большее, чем ком­мерческая презентация. Это — автопортрет, то есть жанр скорее 250

самопознания, чем саморекламирования. Но это и поиск контак­та, предложение темы разговора с любым встречным, по типу знаменитой строфы Уолта Уитмена (1819—1892): «Прохожий, если тебе хочется поговорить со мной, почему бы тебе и не заго­ворить со мной? Почему бы и мне не начать разговаривать с то­бой?» (1855). И то, что предощущалось поэтом-демократом как великий гуманистический прорыв, в Интернете превращается в универсальный способ самокоррекции личности и психологиче­ской адаптации к реальности путем публичной субъективности, хотя не всегда и не для всех это очевидно.

Самый спорный феномен Интернета — чат (от англ. chat — {Дружеский разговор, болтовня) — даже адепты электронного об­щения пытаются объяснить (да и оправдать) сравнением с тради-^ционным обменом репликами с приятелями на вечеринке, во время служебного чаепития и т.п. «...На первый взгляд чатовый ,треп в "великом нигде" кажется этаким ненатуральным бессмыс­ленным изобретением развращенной технократической цивилиза­ции нового тысячелетия, — пишет школьница, которую, по ее ^словам, "в чат затащила подружка", — а вспомните-ка сакрамен­тальное: "Просто каждый раз под Новый год мы с друзьями хо­дим в баню..." Ну зачем они это делают? Ведь не только же для того, чтобы помыться и скорее всего не для того, чтобы выпить. Просто друзья хотят пообщаться, ведь так?»²² Но по некоторым деталям этой статьи-самонаблюдения видно, что все далеко не так просто. Вот первые впечатления: «...киберпространство роза­ми не усыпано. На наши "Приветы всем!" не откликался никто. Только вылезла какая-то подозрительная реплика: "Осторожно! В чате тормоза". Намека мы не уловили...» Затем автор с подруж­кой взяли себе «ник» Реал: «И мы подцепили девицу (?), которой наплели, что мы — молодой москвич... мы быстро перешли к виртуальным поцелуям и всему такому. Вообще-то было скучно­вато, но нас по крайней мере никто не обзывал тормозами». По­том: «Когда получается большой и интересный разговор, чувству­ешь необыкновенный подъем. Это так приятно — задавать тон разговора, ощущать себя интересным собеседником, получать остроумные ответы». И еще: «Главный смысл чатов, пожалуй, в возможностях, которые открывают анонимность и бестелесность сетевого общения для самопрезентации личности. Человек выби­рает псевдоним, надевает маску — и создает себя... Если в жизни девочка — тихая, скромная да еще в очках, то в чате она может в одну секунду стать гордой "Амазонкой" и вести себя соответству-

Цит. здесь и далее по: Боцаценко Е. В чате «тормозов» нет // Школьный психолог. 2001. № 1. С. 10.

251

ющим образом. А что помешает ей потом превратиться в "Мери-лин Монро" или "Старуху-процентщицу"? Разве возможно такое в своем родном классе, где твой "ник" дается тебе раз и навсег­да». Но вот и момент групповой идентификации: «Придумывание масок, виртуальных личностей есть творческий акт. Впрочем, тут все зависит от творческого потенциала человека. Что может при­думать тот, кто не в силах даже сочинить рассказик на тему: "Как я провел лето"? Тем не менее эти люди тоже отправляются в чат, и мы видим мат, ухаживания в стиле "Я тебя хочу" и прочее». Автор видит и практическую полезность чата: «В процессе вирту­ального общения я приобрела кое-какие навыки — теперь я легче схожусь с людьми, стала интересной собеседницей. Если же что-то не ладится, я знаю, что в чате я забуду о своих проблемах, настроение улучшится». Но это пустяки по сравнению с таким вот выводом: «Однажды какой-то хакер взломал мой пароль, и я не смогла выйти в Интернет. Я знала, что это мог сделать только кто-то из моих новых друзей. Я пережила жуткое разочарование... Однако пришлось усвоить этот урок. В чате тормозов нет. Тормо­за должны быть у тебя в голове».

Понять, что в окружающей среде нет ни направляющей руки, ни защищающих тормозов, а есть только собственная разумная воля и бесконечные возможности самореализации — значит при­общиться к новому типу мышления, общения, поведения и твор­чества. Есть основания обозначить такую парадигму «Net-мышле­ние», хотя бы потому, что Интернет как бы дооформляет психи­ческий аппарат продвинутой личности конца XX в. Дело не только в огромных объемах информации, которая становится до­ступной. Суть в разнообразии аспектов виртуальной активности, которые выводят человека на новый этап интеллектуальной эво­люции. В частности, сама возможность анонимного, безопасного самовыражения позволяет человеку быть любым, отринуть все ограничения и обязательства, которые накладывает на него соци­альная жизнь, включая страх быть наказанным, чего-то лишить­ся, что-то не оправдать и т.п. Благодаря этому каждый может при желании смоделировать и опробовать новую роль, реализовать те черты личности, которые не находят выражения в реальной жизни.

Вступая в межличностное взаимодействие, люди берут себе вымышленное имя — ник, и возникает «виртуальная личность», которая лишь отчасти соответствует или даже противоположна реальной социальной идентичности автора. Так, примерный до­машний мальчик 10 лет от роду берет себе ник «Маньяк», а добропорядочный школьный учитель, отец семейства, избирает двусмысленный псевдоним «Homo Erectus» (Человек Прямоходя-

252

т

Ж

щий). Прозвище «Оргазм», которое у многих вызовет представле­ние о комплексующем подростке, скрывает респектабельного владельца известного чата, а в то же время ник «Евгения 555» не скрывает, а скорее презентирует реальную отличницу, претенду­ющую на золотую медаль. Более того, у одного и того же челове­ка может быть множество ников, отражающих различные аспек­ты его личности, каждый из которых может рассматриваться как субличность. Согласно определению известного психолога Мар­гарет Руффлер, «субличность — это психодинамическая структу­ра, которая, став однажды достаточно сложной, стремится к неза­висимому существованию. Она обладает собственными характе­ристиками, требует независимого существования и старается удовлетворить собственные потребности и желания через лич­ность»²³. Потребность в продуцировании таких субличностных структур и варьирования собственной идентичности объясняется исследователями по-разному. Шери Тэкл в своей книге «Жизнь на экране: Идентичность в век Интернет» пишет: «Не так давно стабильность была социально ценной и культурно поощряемой. Ригидные половые роли, повторяющийся труд, надежда на то, что на одной работе или в одном городе можно оставаться всю жизнь, — все это делало последовательность (согласованность) центральным в определении здоровья. Но эти стабильные соци­альные миры были разрушены. В настоящее время здоровье опи­сывается скорее в терминах текучести, чем стабильности. Основ­ное значение имеет способность меняться и приспосабливаться: к новой работе, новому направлению карьеры, новым половым ро­лям, новым технологиям»²⁴. Другие исследователи считают, что «множественность и изменчивость идентичности в виртуальной коммуникации отражает не столько множественность идентично­сти в современном обществе в целом, сколько развертывание структуры собственной личности и исследование породивших их Потребностей»²⁵. Получается, что отработка субличностей являет­ся имманентным свойством человеческой психики, в сущности, механизмом ее развития, который предельно актуализируется в современных условиях.

Характерно, что увлечение игрой с «масками» и наибольшее разнообразие ников отмечается у подростков и молодых людей до 25 лет, то есть в период активного формирования индивидуаль­ной и групповой идентичности. Этот возраст многие психологи

23 Руффлер М. Игры внутри нас. М., 1998. С. 22-23.

²⁴ Цит, по; Жичкина А. Социально-психологические аспекты общения в Ин­тернете. 2000. http://www.flogiston.df.ru/projects

²⁵ Чеботарева Н. Д. Интернет-форум как виртуальный аналог психодинамиче­ской группы // Психология общения 2000: проблемы и перспективы. М, 2000.

253

называют временем самых глубоких и самых важных метаморфоз личности. Сам термин имеет биологический оттенок. Метамор­фоза — момент перехода организма в новую стадию развития, к примеру, превращение гусеницы в бабочку: вчера ползала, сегод­ня — летает. А суть в том, что подросток полубессознательно примеряет на себя будущие психологические роли (субличности), пока не отольется его личность в приемлемую для него и для об­щества форму. В средине XX в. считалось, что стойкая моноиден­тификация — необходимое условие психического здоровья и жизненного успеха. А диффузия идентичности (термин Э. Эрик-сона) — это психологический ад на земле: постоянное томление духа, нервные срывы, полная подвластность воле кого-то другого, жестокость от слабости и аморальность по принуждению. Однако уже лет через двадцать психологи, изучив самые массовые невро­зы американского общества («вьетнамский синдром», «психоде­лическая революция» и т.п.), пришли к выводу, что жесткая мо­ноидентификация в массовом варианте затрудняет адаптацию в стремительно меняющемся современном мире, вызывая в край­них случаях поиск «негативной идентичности», стремление «стать ничем» как единственный способ самоутверждения. В противовес традиционной американской самоуверенности теперь рекоменду­ется гибкость. Новый стиль поведения так и называют «протеи-ческим», по имени древнегреческого бога Протея, который мог менять свой облик в зависимости от ситуации. Так в психотера­певтическом приложении реализуется идея множественности «Я» и достижения цельности личности путем преобразования взаимо­исключающих субличностей, внутренних противоречий и амбива­лентных чувств²⁶.

То, что подавляющее большинство «посетителей чатов» — люди от 14 до 25 лет, знаменательно. Интернет становится полем становления личности, ее интеллектуального взросления в том смысле, которое придавал этому слову Ф. Перлз. «Восполнение потребности в расширении круга общения является безусловно важной, но все-таки второстепенной функцией чата, — утвержда­ет современный исследователь. — Первичная же функция — бы­тийная. Чат — это не клуб знакомств, это реальная жизнь, про­живаемая в ином мире. Посетители чата не общаются в нем, они в нем живут»²⁷. Фигурально говоря, Интернет становится своеоб­разным инкубатором новой личности, личности, приспособлен-

¹⁶ См., напр.: Lifton R.Y. Home from the war. Vietnam veterans — neither victims nor executioners. N.Y., 1973.

²⁷ Нестеров К. Карнавальная составляющая как один из факторов коммуника­тивного феномена чатов. 2000. http://www.flogiston.df.ru/projects

254

ной к жизни в стохастическом, «текучем», стремительно меняю­щемся мире, накопившем к настоящему времени гигантский по­тенциал для перехода на новую ступень эволюции человека.

Технические возможности переработки информации, кото­рые предоставляются компьютерной сетью, не только дополняют, но и формируют интеллект. В свое время крупнейшие советские психологи: Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия — доказа­ли, что используемые орудия перестраивают психику. Их идея интериоризации, то есть превращения внешней деятельности во внутрипсихическую функцию, была блестяще подтверждена кли­нической практикой восстановления утраченных вследствие ра­нения или травмы головного мозга высших психических функ­ций. И принцип системного строения высших психических функций, которые представляют собой подвижный тезаурус нервных связей, формируемый в процессе деятельности, порази­тельным образом соответствует современным представлениям о принципах функционирования человеческих сообществ и такого специфического явления, как Интернет. Изучая структуру деяте­льности, специфику орудия, используемого для решения задачи, можно понять психические особенности личности. Согласно это­му положению, человек, читающий газеты, и человек, ищущий информацию в Интернете, — это разные люди. Компьютеризиро­ванное общество и некомпьютеризованное общество — это раз­ные типы социума прежде всего потому, что в них разные типы виртуальности.

В некотором смысле Интернет появился как нельзя более кстати. То, что наука к середине XX в. утратила ясность относи­тельно категорий каузальности (как убеждения в том, что все имеет определенную причину и будет иметь определенные след­ствия); детерминизма (как законосообразности, а потому и пред­сказуемости явлений и феноменов действительности); порядка (как наличия постоянных и неизменных правил и статусов); аб­солюта (как единственно верной, вечной и познаваемой структу­ры материи и духа) и так далее, не осталось без последствий и для массового человека. Основные категории мышления утратили устойчивость в обьщенном сознании. Изменения коснулись не только научной картины мира, философии, религии, но и быто­вых убеждений, «здравого смысла», так называемых базисных убеждений привычного существования.

С наибольшей жесткостью это коснулось фундаментальной потребности человека в осмыслении стабильности мира и пони­мании связанности и обусловленности событий. Обстоятельства становятся особенно травматическими, когда подрывают базовые надежды, нарушая, таким образом, самые основы адаптации че-

255

ловека к реальности. Современные исследователи фиксируют это очень четко: «Наиболее частое чувство, возникающее у пережив­ших экстремальный негативный опыт, это чувство уязвимости, незащищенности»²⁸. «Основу болезненных нарушений у людей, претерпевающих катастрофу, составляет деформация или утрата смысла человеческого существования вследствие разрушения "образа мира" или "плана действий"»²⁹. Психологи выделяют три основных категории базисных убеждений, питающих чувство бе­зопасности:

1. Убежденность в благосклонности мира и дружелюбии людей (ожидание позитивного отношения к себе, а не враждебного).

2. Вера в контролируемость и предсказуемость мира (предполо­жение, что, поступая «правильно», можно минимизировать собственную уязвимость).

3. Чувство собственной уникальности и значимости (в норме человек обладает достаточно высоким самоуважением, что позволяет ему рассчитывать на благосклонность и справедли­вость судьбы, верить, что он не заслуживает того, чтобы не­счастье случилось именно с ним)³⁰.

Как видно, все эти базисные убеждения тесно переплетены и в совокупности своей как бы ограждают от враждебной случайно­сти, исключают ее из поля зрения. Даже личная уникальность или везение (3) опирается на дружелюбие окружающих (1) и за­слугу перед ними (2). Получается, что категория случайности из­начально чужда человеческому сознанию. Именно этим обуслов­лены свойственные человеку поиски «в прекрасном и яростном мире» (А. Платонов) порядка, связи, смысла: от магической пар-тиципации и иррациональной веры до научных аксиом и прин­ципа опытной верификации. Но все достижения на этом пути могут обрушиться перед лицом экономического катаклизма, тота­льного террора или нравственного беспредела. И в ситуации ост­рой неопределенности человеку, чтобы контролировать события, поступая «правильно» (2), не на что опереться, кроме дружелю­бия людей (1) и собственной уникальности (3). В хаосе массовых

²⁸ Ениколопов С.Н. Три образующие картины мира // Модели мира. М., 1997. С. 38.

29 Ефимов B . C ., Охонин В.А., Суховольский В.Г. Проблемы оценки и эффектив­ной социально-психологической адаптации и реабилитации людей, перенесших природные и техногенные катастрофы // Проблемы и перспективы социаль­но-психологической и половозрастной адаптации детей и подростков. М., 1997. С. 311.

30 См., напр.: Epstein S. Beliefs and symptoms in maladaptive resolutions on the traumatic neurosis // Perspectives on personality. Vol. 3. L.* 1990; Janoff-Bulman R. The aftermath of victimization: Rebuilding shattered assumptions // Trauma and its wake: The study and treatment of posttraumatic stress disorder. N.Y., 1985.

256

проб и ошибок постепенно складываются устойчивые паттерны эффективного поведения, закрепляется новая парадигма мышле­ния, возникает возможность иной идентичности личности, но в русле традиционной ментальности социума. Предпочитает ли че­ловек опереться на значимых других или рассчитывает прежде всего на себя, зависит от типа культуры, которые в этом плане разделяются современными исследователями по таким парамет­рам, как индивидуализм и коллективизм. Согласно измерениям Дж. Ховстеда, культурами индивидуалистического типа являются культуры США, Австралии, Великобритании, Канады, Новой Зе­ландии и стран Западной Европы. А коллективистскими он счи­тает культуры Кореи, Пакистана, Перу, Тайваня, Португалии, Японии³¹, то есть фактически к культурам коллективистским относят те, где сравнительно большую роль по-прежнему играют древние обычаи, религии, обряды и другие формы активизации коллективного бессознательного.

Несомненно, в решении вопроса о принадлежности культуры к тому или другому типу большую роль играют сложившиеся в са­мой западной культуре стереотипы: индивидуализм — свобода, права личности, демократия; коллективизм — авторитарность, па­тернализм, опека, забота... Недостаточная свобода этих понятий от этических оценок и одиозных исторических прецедентов затрудня­ет их использование в психологическом исследовании. Однако очевидно, что эта бинарная оппозиция коллективизм—индивидуа­лизм должна быть внимательно рассмотрена. В так называемой кросс-культурной (межэтнической) психологии развернута более соответствующая процессам становления индивидуальной и груп­повой идентичности оппозиция оллоцентризм—идиоцентризм.

Стремление личности выступать самодостаточной детерми-нантой собственных мыслей, выборов и поступков определяется как идиоцентризм или самоориентация в противоположность ол-лоцентризму, то есть коллективистской ориентации. Идиоцент­ризм как психологическое свойство личности соотносится с ин­дивидуализмом как свойством культуры, а оллоцентризм — с коллективизмом.

Современные исследователи выделяют в оллоцентрической ориентации три определяющих фактора:

• подчинение индивидуальных целей групповым;

• восприятие группы как продолжения себя;

• сильная внутригрупповая идентификация³².

31 Hofstede G. Culture's consequences: international differences in work-related va­lues. Beverly Hills, Calif. Sage, 1984.

32 См.: Лебедева ИМ. Введение в этническую и кросс-культурную психоло­гию. М., 1998. С. 66.

257

В таком случае групповая идентичность фактически заменя­ет, поглощает личностную идентичность. Вследствие этого инди­виду трудно дифференцировать себя и группу, свои и групповые цели и ценности. Субъект находится в своеобразном «слиянии» с группой (в терминологии Ф. Перлза) и лишается способности определить, где кончается собственное «Я» и начинается «Я» дру­гих людей.

Идиоцентризм, напротив, выражается в стремлении к неза­висимости от группы и влияния других людей, четком разграни­чении собственных представлений и убеждений других. Здесь принципиален не столько вопрос, в чью пользу будет сделан вы­бор — в пользу собственных интересов или интересов группы (возможны оба варианта, но как результат собственного свобод­ного выбора), сколько вопрос о способности различать эти инте­ресы и при необходимости противостоять им. Идиоцентризм как стремление к личной независимости и аутентичности не прием­лет не только групповое давление, но и вообще давление других людей, любое поглощающее воздействие извне. Идиоцентризм и индивидуализм пересекающиеся понятия, но в принципе это раз­ные вещи. Индивидуалист делает выбор в пользу собственных це­лей, идиоцентрист различает свои и чужие цели. По этой причи­не идиоцентризм не следует соотносить с гипероценочными кате­гориями этики альтруизм—эгоизм. Нетрудно представить себе человека, прекрасно понимающего иллюзорность, ошибочность и, может быть, гибельность коллективных представлений, но остающегося в годы испытаний рядом с людьми, которых он лю­бит или с которыми связан, надеясь быть полезным. Идиоцент­ризм отражает степень психической дифференциации и зрелости индивида (в терминологии Ф. Перлза), тогда как эгоизм и вооб­ще индивидуализм возможны без развитой дифференциации пси­хических структур. Для этого достаточно подчиняться витальным инстинктам, вернее, определенной их части, отвечающей за вы­живание особи. Выражения типа: «Своя рубашка ближе к телу», — на всех языках известны чуть ли не с доисторических времен. И чуть ли не с доисторических времен массовый человек счита­ет, что противопоставить эгоизму может только коллективизм. Отсюда излишняя эмоциональность при анализе взаимоотноше­ний идиоцентрированного и оллоцентрированного человека в со­временном мире. Различий и в самом деле немало³³.

Идиоцентрированные люди полагаются только на себя, гор­дятся личными успехами и своей компетентностью и при этом не связаны эмоциями по отношению к какой-либо малой или боль-

³³ См., напр.: Triandis H.C. Culture and social behavior. McGraw-Hill, 1994.

258

шой группе, за исключением нуклеарной семьи: супруг(а) и дети. Оллоцентрированные люди полагают, что успех возможен только при поддержке других (родных, земляков, единоверцев и т.п.), гордятся кровной, дружеской, сословной и т.п. принадлежно­стью, выше личной компетентности ставят взаимовыручку и свя­заны эмоционально не только с малой, но и некоей большой группой, а семейные отношения поддерживают со всеми родст­венниками «до седьмого колена».

Если возникнет конфликт между отношениями по горизон­тали и по вертикали, идиоцентрированныи человек предпочтет горизонтальные отношения (например, в споре супруги со стар­шими родственниками он будет на стороне супруги), оллоцент-рированный — вертикальные.

Для идиоцентрированных людей характерна универсальная шкала ценностей и для оценки членов «своей» группы, и для оцен­ки членов других групп. Оллоцентрированным свойственны, напро­тив, разные системы ценностей: при оценке членов своей группы — одна, при оценке членов внешних групп — другая, на фоне аффек­тивной поляризации отношений к «своим» и «чужим».

Деловые контакты между оллоцентированными и идиоцент-рированными людьми затруднены. Одно из самых сильных ра­зочарований оллоцентрированного человека — осознание, что идиоцентрированныи коллега не станет ему близким другом. Как выразился Ромен Роллан, «люди прощают все, только не отказ есть с ними из одной чашки» (1933). А идиоцентрированныи че­ловек мучительно переживает ситуацию тесной внутригрупповой контактности, когда невозможно «побыть одному». Этим нередко объясняется невротический оттенок эксцентрических происшест­вий в студенческих общежитиях, склок в коммунальных кварти­рах, неуставных отношений в казармах и т.п.

Отмечается, что люди с идиоцентрическими наклонностями выглядят более одинокими, чем оллоцентрированные, которые демонстрируют сильную внутригрупповую поддержку.

Портрет идиоцентрированного человека, таким образом, весьма далек от благостности. Подобное отдаление личности от опеки и заботы группы может вызвать не только межличностные, но и интрапсихические проблемы, связанные с исключением од­ного из наиболее мощных защитных механизмов — расширения границы «Я». Не следует думать также, что четкое разделение собственных и иных интересов, целей и предпочтений, свойст­венное идиоцентрированной личности, обеспечивает человеку жизненный успех, карьерный рост, материальное благополучие или что-то другое в этом роде. В житейском плане идиоцентризм вообще эффективен только в правовом государстве, где закон

259

предоставляет наибольшее благоприятствование честной конку­ренции и жестко пресекает деятельность разного рода «теневых» фирм, команд и землячеств. Однако даже в стране официального индивидуализма и развитой демократии, ориентированной на со­блюдение прав человека, жесткое законодательство, сохраняющее такую карательную меру, как смертная казнь, не в состоянии по­кончить с мафией, внутри которой действуют предельно олло-центрические отношения. Одно это может поколебать доверие к футурологическим прогнозам относительно «информационного общества».

Опираясь на очевидные достижения «технотронной револю­ции», современные ученые развили специальную науку — комму-никативистику, согласно которой будущая постиндустриальная цивилизация может стать «более здоровой, благоразумной и жиз­неутверждающей, более добропорядочной и демократичной, не­жели любая иная, известная нам до сих пор»³⁴. Но детальные обоснования столь обнадеживающих перспектив вызывают зако­номерный скепсис представителей других научных школ. «Опи­раясь на компьютерную технику, — пишет Л.М. Землянова, — Тоффлер утверждает, что "цивилизация третьей волны будет ба­зироваться на взаимодействующих, демассифицированных сред­ствах связи, питающихся чрезвычайно разнообразной и часто ве­сьма персонализированной образностью, черпаемой из потоков общественной памяти и пополняющих ее". Однако декларации подобного рода в его книге не подкрепляются конкретными при­мерами, доказывающими реальность этих гипотез»³⁵. Это обыч­ное для футурологии дело — придавать разрешающим способ­ностям новой техники и технологии философский и социо­логический смысл, чтобы воссоздать прогностический образ, метафорически раскрывающий суть предстоящего этапа в разви­тии общества. Надо сказать, что такого рода прогностические об­разы и составляют главную ценность футурологии, потому что по ним, как по эвристическим моделям, могут корректировать свои планы и ученые, и политики, и простые люди. Это, разумеется, далеко не однозначные определения стадий стохастического про­цесса. Они уточняются, углубляются и даже переосмысляются в согласии с реальным развитием дел. К примеру, нарисованная М. Мак-Люэном «Глобальная деревня» (1964) через восемь лет у Г. Кана и Б. Брус-Бриггза преобразуется в «Глобальный метропо-лис» (1972), так как в отличие от деревни с ее тесными родствен-

м TqfflerA. The Third Wave. N.Y., 1980. P. 19.

³⁵ Землянова Л.М. Современная американская коммуникативистика. Теорети­ческие концепции, проблемы, прогнозы. М., 1995. С. 212.

260

ными, соседскими, общинными узами и единообразием духовных идеалов «город является местом, где смешивается множество культур и народностей, сохраняющих (внутри учрежденных пре­делов) свои собственные обычаи, костюмы и язык; живущих в непосредственной близости друг от друга, но обычно в разных кварталах, совместно занимающихся торговлей и бизнесом на рынке, но утверждающих право на независимую частную жизнь»³⁶. А еще через восемь лет А. Тоффлер описывает основ­ные структурные ячейки будущей новой цивилизации как «элект­ронные коттеджи» (1980), в которых малые семьи (родители и дети) решают все проблемы на компьютерном уровне, что, по мнению ученого-коммуникативиста, «поможет восстановить чув­ство принадлежности к обществу и приведет к возрождению та­ких добровольных объединений, как церковь, женские организа­ции, ложи, клубы, спортивные и юношеские объединения»³⁷.

Но как этот технико-технологический прогресс может сказа­ться на психике отдельного индивидуума? Ведь к мультисистемам и все более совершенным персональным устройствам электрон­ных средств связи получают открытый доступ и люди безотказ­ной доброты, и те, кто, по выражению Г. Бёлля, «принял причас­тие буйвола», идиоцентрированные и оллоцентрированные, эго­исты и альтруисты и т.д., и т.п. Но тут важно не просто расширение коммуникативного поля и не просто ускорение цир­куляции сообщений, а лавинообразный рост стохастичности всех социально-психологических процессов, всей духовной, производ­ственной и частной жизни социума. В современном мире любому человеку, даже фиксированному на оллоцентрическом поведении члену группировки, так называемой «братвы», приходится вхо­дить еще и во многие другие группы, влияние которых может быть противоречиво, и он сам склонен решать, как ему посту­пить. Увеличение количества групп членства ведет к снижению их влияния и уменьшению его глубины. Перед индивидуумом развертывается некоторый спектр ситуаций выбора, что называ­ется, в свое удовольствие, но и на собственный страх и риск. Раз­ного рода «команды единомышленников» по-прежнему более эф­фективны в житейском плане, нежели одиночки-идиоцентристы. Но многие «командные игроки» в глубине души завидуют незави­симости, самостоятельности, спонтанности своих идиоцентриро­ванных партнеров, конкурентов или просто знакомых. Оллоцент-ристские установки подвержены внутренней эрозии. В нашумев-

³⁶ Kahn H ., Bruce - Briggs B . Things to Come. Thinking About the Seventies and Eig­hties. N.Y., 1972. P. 45.

" TofflerA. The Third Wave. N.Y., 1980. P. 220.

261

шем мюзикле «Метро» (2000) молодежная компания распевает: «Лучше быть в толпе, чем в команде». И это вовсе не парадокс. Если вдуматься, так оно и есть, потому что по мере распростра­нения идиоцентристских установок иной становится сама толпа. В ней все больше людей, как говорится, себе на уме, микро­групп, гнущих свою линию, отстраненно любопытствующих ком­паний и лиц, пришедших поразвлечься.

В октябре 1993 г., когда верные Ельцину войска штурмовали парламентский Белый дом, огромная толпа собралась на набе­режных и мостах Москвы-реки. В общей массе было немало лю­дей, призывавших идти на выручку народным депутатам или на помощь Президенту. Некоторые пробовали увлечь личным при­мером. Несколько человек, в том числе двое журналистов, рину­лись к Белому дому и, оказавшись под перекрестным огнем, за­легли в укрытии на ничейной земле. Остальные стояли молча, но не расходились, несмотря на опасность шальных пуль и оскол­ков. Толпа редела только по ночам. Но каждый приходил, ухо­дил, стоял молча или проявлял активность сам по себе, не подда­ваясь «чувству стадности». Между тем в Белом доме умирали молодые ребята, которых магия заклинаний Хасбулатова и матер­щины Руцкого вовлекла в стихию вооруженного мятежа. А по столичным улицам молодые офицеры из команды Ельцина гра­мотно и красиво маневрировали на танках, метко стреляя из пу­шек в окна парламента. И многим из них предстояло впоследст­вии испытать горькое идеологическое разочарование, пройти че­рез отчуждение сослуживцев, пережить глубокую депрессию.

Чтобы не стать орудием чуждой воли, а прожить свою жизнь, современный человек должен сам отвечать себе на пресловутый вопрос: «Who is who?», — и сам для себя прогнозировать: «Что к чему ведет?» Но для этого нужна психологическая зрелость (в терминологии Ф. Перлза), преодоление внутренней склонности к «слиянию», «интроекции», «проекции», «ретрофлексии»... Объек­тивные возможности складываются все более благоприятно. Во всем мире становится обязательным среднее образование, и сроки обучения в школе имеют тенденцию к увеличению до 13—14 лет (Германия). Рассматривается вопрос о всеобщем высшем образо­вании (Япония) и обеспечивается его практическая общедоступ­ность (США).

Глобализация массовых коммуникаций ведет к тому, что со­поставление плюралистических потоков информации становится общедоступным и превращается в вопрос личного выбора. Самые авторитетные международные организации и специальные упол­номоченные президентов и правительств лоббируют индивиду­альную активность в борьбе за неотъемлемые права. Наконец, 262

сама психическая эволюция человека вышла на такой этап, когда любые парадигмы мышления и стили творчества могут быть освоены каждым и разумно использованы в соответствующих жизненных обстоятельствах. И хотя идиоцентрация личности не тиражируется в массовом порядке, психотехника коллективных форм мышления, общения и поведения стала несколько иной. Появились толпы, возникновение и действия которых невозмож­но объяснить по классическим трудам Г. Тарда, Г. Лебона или С. Московичи.

Когда НАТО начала бомбардировки Югославии, демократи­чески настроенная сербская молодежь в знак протеста каждую ночь в атакуемом самолетами и крылатыми ракетами Белграде устраивала многотысячные рок-концерты на площадях, веселые шествия по улицам с непристойными шуточками по адресу и американского президента Б. Клинтона, и своего президента С. Милошевича, а также диспуты в кафе. Не следует видеть в этом только легкомыслие или нежелание рисковать жизнью. Сто­ило натовским генералам высокогуманно предупредить о дате ра­кетно-бомбового удара по мосту через Саву, как на нем в качест­ве живого щита собралась танцующая молодежь. Вместе выходи­ли протестовать и те, кто мечтал о «Великой Сербии», и те, кто стремился интегрироваться в Европу, и те, кто просто хотел, что­бы «нас оставили в покое», словом, все без различия партийной, национальной или социальной принадлежности. У них не было всеобщих кумиров, общепризнанных вождей и абсолютных авто­ритетов. Да это и не было нужно для того, чтобы обозначить свое несогласие на глазах у всего мира. Но не стоит спешить с выво­дами. Это все-таки была толпа, то есть самозарождающийся со­циальный организм, тот самый, описанный еще В. Бехтеревым собирательный субъект, в коллективной рефлексологии которого исток массовых порывов — как взлетов единства духа, так и групповых преступлений. Впрочем, нужно видеть, что это толпа особого склада и непривычного стиля поведения. Она бесследно растворилась, после того как НАТО прекратила бомбардировки. Однако во время первых послевоенных выборов президента Югославии на улицах столицы снова появилась «танцующая оп­позиция», организационно не оформленная, но единогласно про­тестующая против того, чтобы у власти по-прежнему оставался коммунист С. Милошевич. И существенно заметить, что в сило­вых акциях — попытке захвата резиденции Милошевича, разгро­ме офиса государственного телевидения и т.п. — толпа участия не принимала. Это делали организованные группы, а для штурма госучреждений вообще была вызвана из провинции колонна шах­теров со своими бульдозерами. Понятно, что для сторонников

263

Милошевича, в руках которых была отмобилизованная армия, имеющий боевой опыт спецназ и полиция, не составило бы труда перехватить шахтеров-бульдозеристов или разогнать погромщи­ков. Но это пришлось бы делать на глазах у массы людей, реак­ция которых могла быть какой угодно. Не поддавалось прогнозу, какие формы и какой масштаб приняло бы кровопролитие и ка­кой резонанс покатился бы по стране и по всему миру. И комму­нисты сдрейфили. Они признали поражение на выборах. А сам С. Милошевич сначала был определен под домашний арест, по­том переведен в тюрьму, где ему позднее предъявили обвинение для передачи дела в суд.

В теоретическом плане во всех перипетиях массового протес­та в Югославии интересно то, что столь наглядно, почти как на демонстрационном стенде, проявились синергетические законо­мерности возникновения и функционирования стохастических систем, к которым с полным основанием можно отнести такой социальный феномен, как толпа. Общее положение состоит в том, что энергия элементарных составляющих всегда избыточна по отношению к системе, поскольку элементы в известном смыс­ле самодостаточны и относительно независимы, так что могут даже выходить за пределы системы. При этом элементы способ­ны самопроизвольно изменяться, и по мере накопления таких из­менений система меняется тоже: ее равновесие — динамическое. Поле системы развивается с течением времени вследствие исто­щения энергий одних элементов и наращивания других, под вли­янием разнообразных перемещений элементов, появления новых и т.п. Будучи частным случаем общей закономерности, толпа как собирательная личность сама зависит от личностных качеств со­ставляющих ее людей, психика каждого из которых избыточна, то есть в принципе значительнее, чем требуется для массовидных действий. Именно избыточность индивидуальной психики была синергетическим ресурсом человека на всем эволюционном пути от коллективного бессознательного и общинного поведения к собственному самосознанию и личной ответственности. Индиви­дуальная психика развивается быстрее, чем коллективная. Уро­вень рефлексии, доступный индивиду, недоступен коллективному субъекту. Как в связи с этим развиваются механизмы и содержа­ния коллективного бессознательного — разговор будущего, по­скольку наука не располагает пока достаточным объемом вери­фицированных данных и надежным аппаратом анализа. Но изме­нения все более очевидны. И в этом отношении изменения в таком феномене коллективной психики, как толпа, более чем знаменательны.

264

Если на заре эволюции психика имела только один модус — коллективный, а «Я» в точности повторяло «Мы», то к концу вто­рого тысячелетия вполне оформился второй, связанный с осозна­нием собственной индивидуальной ценности. В борьбе за суве­ренность личности индивид может начать воспринимать все идеологии, требования и аффекты, идущие от социума, как ток­сические. Он отвергает все претензии «Мы» к своему «Я», отка­зываясь от любой групповой идентичности, полагая, что «никому ничем не обязан и не принадлежит ни к какому сообществу»³⁸. Однако в строгом смысле это не реалистично. Обе ипостаси пси­хики — индивидуальная и коллективная — взаимозависимы и осознаются в пределах принципа дополнительности Н. Бора и принципа неопределенности В. Гейзенберга. Не сознавая своей связи с коллективным бессознательным, человек только закреп­ляет эту связь, выводит ее из поля ясного видения и раскрывает­ся для манипулятивного воздействия извне через свои бессозна­тельные комплексы и ментальные архетипы. И если раньше про-i * пагандист стремился воздействовать непосредственно на толпу, которая всплесками коллективного бессознательного захлестыва­ла критическую мысль индивидов, то теперь он предпочитает вы­звать информационный шок, который каждым переживается лич­но (в соответствии с собственным вариантом ментальности) в са­мом широком диапазоне чувств — от полного приятия до крайнего осуждения, чтобы перевозбудившиеся индивиды сами, так сказать, изнутри, определили состав толпы, ее характер и со­ответствующую направленность действий. Чем острее шоковые публикации, тем разнообразнее и нетерпимее реакции реципиен­тов. Общественное мнение по этому вопросу расслаивается, при­ходит в состояние хаоса. Но зато возбуждается активность неко­торого числа индивидов, в совпадающей ментальности которых возникает эффект резонанса. И если таких людей достаточно много, их действия могут достичь единства и такой активности, за которой следуют уже силовые акции. Если нет, они тоже ока­зываются на улице, в гуще событий, как свидетели, а в критиче­ский момент и резерв активной части толпы.

Не случайно современный журналистский текст все реже опирается на идеологию, а апеллирует к ментальным структурам, базовым ценностям морали и страхам обычного человека. Когда на президентских выборах (1996) возникла гипотетическая опас­ность, что во второй тур выйдет кандидат от КПРФ Г. Зюганов и кандидат от ЛДПР В. Жириновский, рейтинги которых были за­метно выше, чем у действующего Президента Б. Ельцина, родил-

³⁸ См., напр.: Миллер Г. Тропик Рака. М, 1994.

265

ся план раскрутить кандидатуру генерала А. Лебедя, чтобы, оття­нув на него «патриотический электорат», просто снять «проблему ЛДПР». Тогда имиджмейкеры из группы Б. Березовского выпус­тили на телеэкраны два пропагандистских ролика, структурно схожих, как однояйцовые близнецы.

Первый. Широкая лента реки. В пойме костер. Варится уха. Группа плотных мужчин, видимо довольных, улыбчивых, уверен­ных в движениях... Кто-то из них не очень внятно, как бы про себя проговаривает: «Вот все у нас есть! Теперь только еще бы человека...» Проникновенный голос диктора за кадром: «Есть та­кой человек! И ты его знаешь». И крупно портрет Александра Ле­бедя, плотного мужчины с апломбом атамана.

Второй. Широкая лента реки. Пароход. На палубе под про­ливным дождем упоенно отплясывает плотный мужчина. Не очень внятно, как бы сказанные про себя звучат слова: «Вот все у нас есть! Теперь только еще бы человека...» Проникновенный голос диктора за кадром: «Есть такой человек! И ты его знаешь». И крупно портрет Александра Лебедя, плотного мужчины с ап­ломбом атамана.

Тут каждая деталь восходит к архетипическим ценностям русской ментальное™. Река — символ дороги, пути, судьбы и жизни. Костер — символ своей воли, свободного привала, неза­висимого существования. Ладья, корабль — символ казацкой доли, надежды и удачи, активности и успеха. Дождь — символ благодати. И, наконец, диалог голосов о главном человеке, пред­водителе, атамане. Что он значит в русской ментальности, можно понять хотя бы по народной песне «Любо, братцы, любо...», а лучше по пронзительным строкам поэмы Сергея Есенина «Пуга­чев»: «Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!»

Новейшие информационные технологии все рассчитывают очень точно. Но и тип личности современного человека стал до­статочно сложным. Поэтому имиджмейкерам нередко удается до­биться сиюминутного политического успеха, но они никогда не могут предвидеть всех последствий как для реальной практики общества, так и для ментальности социума. Хотя на тех прези­дентских выборах В. Жириновский потерял большую часть элек­тората и с тех пор уже не воспринимался как политик первого ряда; хотя А. Лебедь, занял в первом туре почетное третье место, чем способствовал выходу Б. Ельцина во второй тур, а затем, по­рекомендовав своим избирателям отдать свои голоса действующе­му Президенту, обеспечил ему победу, генерала быстро сняли с должности секретаря Совета Безопасности РФ. Впрочем, он успел-таки наделать немало трудно исправимых ошибок, которые

266

вызвали глубокое разочарование прежде всего у тех людей кото­рые «голосовали менталитетом». Б. Березовский чуть ли не" един­ственный олигарх, который на всех выборах в Российской Феде­рации с неизменным успехом разыгрывал «русскую карту». Но есть объективные основания утверждать, что конечные результа­ты столь эффективного имиджмейкерства и его самого не просто привели к политическому разочарованию, а глубоко перепугали.

Здесь проявляется фундаментальное значение дополнитель­ности индивидуальной и коллективной психики. Развитие идио-центристских установок приводит к обострению антиномии лич­ность—группа. С одной стороны, усиливается сопротивление личности поглощающему влиянию толпы и других очевидных проявлений коллективной психики. С другой — вследствие такой поляризации обостряются страх личной ответственности, тревога неопределенности, чувство незащищенности, которые подталки­вают человека обратно в лоно оллоцентристских надежд на мощь <и целостность группового «Мы». «Можно сказать, — пишет известный специалист в области психотехнологий убеждения Е.Н. Волков, — что происходит глобальный переход от "общества групп" к "обществу личностей (индивидов)". Но при этом сохра­няется и будет сохраняться социальный, т.е. групповой характер психики человека, что выражается в фундаментальной потребно­сти человека в присоединении к группе со стабильной системой ориентации»³⁹. И, по его мнению, патологическим выражением этого процесса становится широкое распространение во всем мире деструктивных культов, шарлатанских сект, антиобществен­ных группировок, террористических организаций, главным прин­ципом которых становится полный контроль сознания извне и, в сущности, переключение его в русло группового восприятия, пе­реживания и поведения. Это и в самом деле вполне реальная и очень опасная ловушка для человека, выломившегося уже из тра­диционных установок, но еще не укрепившегося в новых для него идиоцентристских ориентациях. Человеку, отказавшемуся от круговой поруки традиций и группировок, трудно проходить между Харибдой пропаганды и Сциллой сектантства без перебора вариантов с осведомленными интеллектуальными партнерами, без оглядки на пример тех, кто, так же как он, опирается на са­мого себя. Кто-то может выдержать одиночество, изоляцию, а то и роль белой вороны, кто-то — нет. В старые времена это была трагическая проблема. Она и сейчас тяжела до чрезвычайности.

³⁹ Волков Е.Н. Преступный вызов практической психологии: Феномен дест­руктивных культов и контроля сознания // Журнал практического психолога. 1996. № 2. С. 92.

267

Но нынешнее общество предоставляет все больше социальных и правовых условий, которые позволяют сохранить суверенность личности как в потоке пропаганды, так и перед соблазном фана­тизма. А Интернет возводит в степень внутренний потенциал личности, реализуя новую парадигму мышления.

В этом смысле Интернет можно сопоставить с теми социаль­но-психологическими резонаторами индивидуального сознания в массовой коммуникации: «массовые обряды»; «идеологические системы»; «общественное мнение»; «шоу-бизнес»; «самоактуали­зация», — которые рассматривались выше при анализе предшест­вующих парадигм мышления и соответствующих типов текста. Говорилось, в частности, что «массовый текст любого типа нуж­дается в усилителе, образно говоря, синхрофазотроне, который разгонял бы элементарные частицы сообщения до скоростей, когда они беспрепятственно пронизывают глубины психики, как нейтрино вселенную, проникая в механизмы бессознательного». Сейчас эта эвристическая метафора претендует на чуть ли не бук­валистское понимание. Как будто наконец материализовалась мечта древних греков о машине, из которой в трудный момент исходит божество, чтобы открыть все тайны, разрешить все проб­лемы и предсказать будущее. Разумеется, прямого подобия с «(Deus) ex machina» у Интернета не больше, чем у телевизора с «наливным яблочком на золотой тарелочке» из русских сказок. Но в какой степени инсталлированные в компьютерной сети программы изоморфны стохастическим процессам становления, к примеру, общественного мнения или самоуправства толпы — во­прос теперь открытый: гипотезы сформулированы, и, когда объем экспериментальных данных достигнет критической массы, одно­значные выводы станут неизбежны. И самым существенным здесь является то, что в Интернете четко фиксируются, а значит, открываются для объективного наблюдения, анализа и верифика­ции все моменты транзактного (взаимовоздействующего) включе­ния личности в массовую коммуникацию, когда сознанию инди­вида волей-неволей приходится оперировать теми речемысли-тельными единицами и в том темпоритме, как предопределено самодостаточностью коллективного резонатора. Поэтому (в пер­вом приближении) можно сказать, что особенности Net-мышле­ния предопределяются параметрами сетевого текста, системой устойчивых приемов презентации информации, структурирова­ния сообщений, организации коммуникативного процесса.

Но какие особенности текстов Интернета прежде всего бро­саются в глаза и поражают воображение пользователей? Об этом можно судить по записям испытуемых (московских школьников

268

и студентов-журналистов), которые они делали в процессе изуче­ния компьютерных технологий массовой коммуникации.

• Сергей С. «На сайте http://1001.vdv.ru у нашего преподавателя Ш. среди прочих писем, пришедших к нему по е-мейлу, есть следующее: «Нашел Ваш сайт случайно. Задал в поисковую машину слово "металлопрокат", она дала мне ссылку на Ваш сайт. Зашел — не оторвался, пока все не прочел». Если взглянуть на электронный сайт как на некое завершенное целое, то можно заметить, что сайт представляет собой не­кую модель Интернета в миниатюре, некую мини-паутину. В самом деле, как тело Интернета пронизано и связано в еди­ное целое взаимными ссылками, так и сайт является единым целым (как программно, так и для восприятия читателя) лишь постольку, поскольку имеет заглавную страницу, с ко­торой путем выбора ссылок можно попасть в любой раздел сайта, а также поскольку из одного раздела сайта можно по­пасть в другой, минуя заглавную страницу, или на другой сайт, путем выбора другой ссылки... Зачастую ссылки не имеют никаких комментариев, и выбор читателя случаен. Он может равновероятно попасть на какой-то из разделов дан­ного сайта или на другой сайт... Невозможно заранее преду­гадать, отправляясь в Интернет, куда в конце концов при­дешь. Как показывалось в начале, поисковая машина выдает до 90% хлама, информации, которая никак не может помочь пользователю в поиске того, что он задался целью найти. Однако эта информация может оказаться интересной в плане других увлечений, и он может пойти по этому пути, опять-таки не зная, куда этот путь приведет его. Таким обра­зом, ставится под сомнение сам принцип детерминизма... Даже отдельное сообщение — это мини-паутина. Достаточно только "кликнуть" на слове-ссылке, чтобы произошло пере­мещение внутри текста: от начала к нужному абзацу или на­оборот. При желании можно вставить дополнительные ссыл­ки на другие тексты, а также графику, как статичную, так и анимативную, видео- и аудиоматериалы. Таким образом, не только сайт, но и минимальная смысловая единица — тек­стовой, графический, видеофайл является мини-паутиной, к которой неприменимы законы детерминизма».

• Александра М. «...Изменение, которое я могу отметить в себе после того, как я стала пользователем Интернета, большая уверенность в своих возможностях. Как гласит реклама ин­формационно-поисковой системы JANDEX: «Возможно все!». То, на что раньше уходило много времени и сил, те­перь можно достичь за несколько минут. Важно четко опре-

269

делить задачу, путь ее решения и сделать то, что нужно. Ко­нечно, надо знать, где искать. Работа в Интернете требует большей логичности, собранности и, как ни странно, фанта­зии. Постоянно тренируя в себе эти качества, мозг работает динамичнее...»

• Евгения Б. «В школе задали реферат о поведении наполео­новской армии в оккупированной Москве. Облазила весь Интернет, скачала 18 страниц, а потом обнаружила, что это просто цитата из книги Тарле "1812 год", которая стояла у нас на полке в домашней библиотеке...»

• Реплики в чате: «Искушенному. А ты сам пробовал носить розовые очки? Что хорошего в красных лицах людей и чер­ной листве деревьев? Сов. Дикая рожа»; «Холодному Кин-конгу. Своей "шифровкой" ты открыл сезон охоты на кин-конгов и сам выписал лицензию на свой отстрел. Ну и полу­чи по лбу! Ты, гад, первый, посягнувший на святая святых нашей вольной страны — на тайну личности. Это — место общения душ, хотя и под масками. Душ! Ты понял? Раскры­вая чужое псевдо, ты совершил самое гнусное и подлое пре­ступление! Попробуй оправдаться. Не сможешь — умри! С презрением, Сов. Дикая рожа».

• Сергей С. «Характерной чертой паутинотекста является его фантомность. Он есть. Его можно прочитать, внести в память компьютера, растиражировать. Но нельзя поручиться, что зав­тра, через час или через минуту он все так же будет находить­ся на том же месте в Сети в неизменном виде. Изменения мо­жет внести и сам автор, и системный оператор (администра­тор), и хакер путем несанкционированного взлома, да и сам читатель в чате, где полотно разговора в реальном времени меняется каждую секунду. Возникает ощущение постоянно меняющегося, нестабильного, пульсирующего текста. Это — текст-сердце, которое гонит информацию по сосудам-ссыл­кам. Текст-мускул, который, постоянно пульсируя, в любой момент может развернуться в сторону пользователя и нанести удар: направить такой поток информации, с которым прини­мающий не сможет справиться, вообще заблокировать компь­ютер от входа в Сеть и т.п., не говоря уже о хакерских атаках и разного рода вирусах. Так что приходится всегда быть наго­тове и ожидать удара из-за угла, тем более что враг невидим и непредсказуем, как и сам мир Сети».

• Сергей К. «Мне, наверное, лучше отказаться от практики в журнале "Ровесник". Публикуют меня охотно. Но писать приходится о знаменитостях, с которыми я никогда не встре­чался и вряд ли когда-нибудь встречусь. Факты скачиваю из

Интернета, потом комбинирую и раскрашиваю. Не без твор­ческого напряжения. Волнительно и весело. Но как будто го­товишь жаркое из консервов и полуфабрикатов. И тут все так. А зачем поваренку быть на кухне, где никто натураль­ную даже яичницу не жарит?»

Сразу, что называется, невооруженным глазом видны типо­логические особенности сетевого текста, которые требуют особо­го способа мышления. Прежде всего это гипертекстовые ссылки или «линки» (от англ. link — сцепка, линия связи, связующее зве­но), которые пронизывают всю толщу культуры и благодаря ко­торым текст в себе самом несет указание, в какие разнообразные контексты он может быть включен и какие при этом может иметь разнообразные значения. Каждый «линк» — это дополнительная степень свободы проникновения в суть сообщения и интерпрета­ции данных. Но по мере продвижения по «линкам», число ко­торых не лимитировано, мысль может переориентироваться, с подчинившись побочным импульсам любопытства, или даже непроизвольно перемениться под влиянием новых данных, рас­крывающих суть дела с непредвиденной стороны. Когда-то для развития логики науки стало очень конструктивным предположе­ние Ф. Франка о «свободе воли» электрона (1961). А сегодня спе­цифику Net-мышления следовало бы определять как «свободу воли» сетевого текста.

Паутина взаимопересекающихся «линков» способна переме­шать контексты сообщений в состояние чуть ли не первобытного синкретизма, природного хаоса, информационной плазмы... — ряд метафор можно продолжать и продолжать, но суть их оста­нется одной и той же: это спонтанный механизм фазового пере­хода к симультанной информации второго порядка (в синергети-ческом значении термина), которая задает новый уровень осмыс­ления явления. В ситуации фундаментальной неопределенности сетевой текст срабатывает как разгадка в загадке, вызывая эффект «Ага-переживания» от вспыхивающей очевидности причинно-следственной взаимосвязи события с некоторой системой собы­тий (деталей события с целостной структурой явления), благода­ря чему картина мира логически упорядочивается и открывается перспектива для эффективного мышления, общения и поведения. Самое существенное в том, что роль «последней капли», вызыва­ющей кристаллизацию симультанной информации второго по­рядка, может сыграть любой коммуникативный элемент: указание на реальный объект, исторический пример, культурная реминис­ценция, аналогия, метафора, модальное слово и т.п. Получается, что им всем одинаково придается виртуальная предметность, что это — равнозначимые феномены психической реальности. И, к

271

примеру, модальное слово будет существенно не как проявление некоего субъективного отношения, а как предметное отнесение самой ситуации к одному из состояний неопределенности — слу­чайности, вероятности, возможности, необходимости, прогнози­руемое™ и т.п., поскольку именно это первостепенно важно для читателя в момент поиска оснований для собственного выбора.

Виртуальная предметность не всегда схватывается воображе­нием наглядно, хотя абстрактная живопись справляется с этим вполне убедительно. Зато виртуальная предметность вызывает ро­ение символических образов, обновляет социокультурные эмбле­мы (традиционные оценки действий и состояний, фиксирован­ные в пословицах, афоризмах, девизах, гербах и т.п.), придает знаковую чувственность абстрактным понятиям и категориям. Поэтому паутинотекст не имеет «экспозиции», «завязки», «куль­минации» и т.п. Композиция упрощается до простого перечня фактов, мнений, прецедентов, цитат, подробностей, деталей, привходящих обстоятельств, разного рода данных и персоналий. Все разделы сайта самодостаточны и вместе с тем открыты для любых комбинаций с другими самодостаточными разделами по­средством системы линков. Это оптимально, если предположить, что в основе Net-мышления, как пусковой механизм, кроется бы­стродействующая система эвристических операций в сфере вир­туальной предметности. Тогда понятно, что в паутинотексте из­лишни и даже вредны сюжетные ходы, потому как, подобно непрошеным советам, стеснили бы спонтанность выбора, замед­лили скорость перебора вариантов. Получается, что вторым спе­цифическим свойством сетевого текста является своеобразная ассорти-композиция, когда более или менее укомплектованное содержание разворачивается по принципу удобства доступа, как на прилавке или верстальном столе.

Третьей типологической особенностью сетевого текста можно считать его специфический темпоритм. Никакой избыточной инфор­мации, никакого разжевывания, никаких прокладок между разде­лами, ничего акцентирующего. За каждым штрихом — особая виртуальная предметность. В языковом плане это выражается в мак­симальной субстантивации лексики, преобладании номинативных предложений, сугубом лаконизме, даже прерывистости изложения и особенно в эллиптическом характере грамматических конструкций, когда эллипсис (от греч. ellipsis — выпадение, опущение: пропуск элемента высказывания, легко понимаемого в данном контексте или ситуации) становится основной стилистической фигурой, привнося­щей в текст оттенок диалогичности. Как будто кто-то поставил цель довести до предела пресловутый «телеграфный стиль», преуспел в этом и пошел дальше, погружаясь в стихию собственно внутренней 272

речи, которая, по определению, представляет собой «использова­ние языка (точнее, языковых значений) вне процесса реальной коммуникации, ...когда она выступает как средство мышления, пользуется специфическими единицами (код образов и схем, предметный код, предметные значения) и имеет специфическую структуру, отличную от структуры внешней речи»⁴⁰.

Посвятивший много усилий изучению данного феномена Л.С. Выготский говорил, что внутренняя речь «оперирует семан­тикой, а не фонетикой слова», что это — «мышление чистыми значениями» и даже «процесс испарения речи в мысль»⁴¹. Однако он не был склонен соглашаться с бихевиористом Уотсоном, по­лагавшим, что, если бы удалось записать внутреннюю речь на пластинке фонографа, она осталась бы совершенно непонятной. С его точки зрения, внутренняя речь человека формируется в процессе интериоризации внешней речи и сопоставима с родст­венными явлениями языкового общения, когда «при известных условиях слова изменяют обычный смысл и значение и приобре­тают специфическое значение, придаваемое им определенными условиями их возникновения»⁴². «Между живущими одной жизнью людьми, — пишет Л.С. Выготский, — легко возникают условные значения слов, особый диалект, особый жаргон, понят­ный только участвующим в его возникновении людям... Совер­шенно понятно, что в условиях внутренней речи также необходи­мо должен возникнуть такой внутренний диалект»⁴³.

Как видно, Net-мышление следует отнести к тем адаптивным механизмам сознания, которые особо родственны феномену внутренней речи. Однако это не чистая самокоммуникация. Здесь в классический «разговор с собой» неизбывно включен дополни­тельный голос, всеведущий («найдется все»), но (!) не всемогу­щий. Подчеркнутое — важно кардинально. Мышление человека диалогично уже потому, что в индивидуальном сознании под­спудную роль играют архетипы коллективного бессознательного. Динамику мифологического текста определяет повелительный стереотип, как когда-то в «двухпалатном сознании» древнего гре­ка все решал голос бога. Рационалистические идеи становятся массовыми убеждениями благодаря опоре на постулаты учения, которые звучат в тексте, словно голос Гения, Вождя, Учителя. Прагматичный комментатор никогда не забывает напомнить или

⁴⁰ Краткий психологический словарь / Под ред. А.В. Петровского и М.Г. Яро-шевского. М, 1985. С. 306.

⁴¹ Выготский Л.С Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982-1984. Т. 2. С. 353.

« Там же. С. 351. ⁴³ Там же.

273

хотя бы намекнуть, что его оценки — голос общественного мне­ния. Рекламный слоган — крик коллективного зазывалы, обеща­ющий престижное удовольствие за приемлемую цену. И даже эк­зистенциальный выбор совершается не без влияния «внутреннего голоса», в котором проявляется не шкурный интерес, а феноме­нологическое свойство человека. Но тем не менее голос сознания суверенен, и диалог отнюдь не предсказуем. Великолепный при­мер тому — баллада бесстрашного Франсуа Вийона (1431 или 1432) «Спор между Вийоном и его душою»⁴⁴:

— Кто это? — Я. — Не понимаю, кто ты?

— Твоя душа. Я не могла стерпеть. Подумай над собою. — Неохота.

— Взгляни, подобно псу, — где хлеб, где плеть, Не можешь ты ни жить, ни умереть.

— А от чего? — Тебя безумье охватило.

— Что хочешь ты? — Найди былые силы, Опомнись, изменись. — Я изменюсь.

— Когда? — Когда-нибудь. — Коль так, мой милый, Я промолчу. — А я, я обойдусь.

— Ты лучше, чем ты есть. — Оставь кадило.

— Взгляни на небеса. — Зачем? Я отвернусь.

— Ученье есть. — Но ты не научила.

— Я промолчу. — А я, я обойдусь.

— 71м хочешь жить? — Не знаю. Это было.

— Опомнись! — Я не жду, не помню, не боюсь.

— Ты можешь все. — Мне все давно постыло.

— Я промолчу. — А я, я обойдусь.

Если вдуматься, это трагическое стихотворение. Человек мо­жет настоять на своем. Но комплекс Прометея — это не только великое свершение, а еще и мучительная судьба. Для личности от­каз от диалога — это конец. И в общем-то человек чувствует, на что идет, разрывая контакт с опостылевшим коллективным бессоз­нательным. Об этом самое, может быть, пронзительное стихотво­рение XX в., законченное Мариной Цветаевой 11 мая 1939 г., вскоре после вторжения гитлеровских войск в Чехословакию⁴⁵:

...Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей Отказываюсь — жить. С волками площадей

⁴⁴ Цит. по: Эренбург И. Стихотворения / Пер. И. Эренбурга. Л., 1977. Оп. 351. «s Цветаева М. «О слезы на глазах!..» // Цветаева М. Стихи и поэмы. Виль­нюс, 1988. С. 273.

274

Отказываюсь — выть. С акулами равнин Отказываюсь плыть — Вниз — по теченью спин.