Не принадлежит к культуре лишь то в человеке, что относится к духовному миру.
Тут для нас важно трехчастное деление человека на тело, душу и дух, которое встречается у некоторых Отцов Церкви. Поясню. Трихотомия в христианском богословии восходит к Апостолу Павлу. Правда, она характерна и для неоплатонизма, который был адаптирован Отцами Церкви. В их трудах встречаются различия в описании состава человека: он может быть как трехчастным (тело-душа-дух), так и двухчастным (тело-душа). Но спора дихо- и трихотомистов история патристики не знает. Когда в святоотеческой антропологии речь шла о двухчастном составе человека – душе и теле, – то душа сама мыслилась как сложная, причем «чистейшая часть» души – это дух или ум (νοῦς). «Ум» часто приближается к понятию дух, противопоставляясь душе как психее, психике с ее раздражительной и желательной частями, о которых говорили Отцы Церкви. Напрашивается и отождествление духа, ума с личностью, которая отнюдь не совпадает с душой, что очевидно из всего корпуса аскетической литературы.
В человеке есть некое глубинное начало, в котором и содержится человеческая идентичность и которое наблюдает за всеми проявлениями души: мыслями и чувствами. В патристической литературе для этого начала нет особого термина, ближе всего к нему именно дух или ум. Он владеет душой и всеми ее силами и проявлениями, смотрит на них как будто сверху. Именно, скажем, отсекает помыслы. Термин «ум» у Отцов Церкви мог означать и образ Божий в человеке, и «частицу Бога», в человека вложенную, и то самое «Я», которое является субъектом спасения или погибели, то есть субъектом свободной воли. Поэтому я в своей работе под духом в человеке имею в виду именно такой ум (νοῦς), а под душой – психею (ψυχή), психику. Уже отсюда понятно, что мы непосредственно связываем душу с психологией, а дух психологии противопоставляем. После смерти человека в рай или ад попадает, надо полагать, именно это личное начало, идентичность человека, дух или ум – в культурологическом контексте мы употребляем эти слова как синонимы. И вот при таком нашем понимании состава человека тело – материально, дух – духовен, а душа, психея, психика... душа – культурна. Дух – это то, что в нас бессмертно, что обладает безусловной и конечной свободой, то, что соединяет нас с Богом и что выбирает между Богом и дьяволом. Но дух укоренен в душе и в теле. Неспроста Достоевский говорит о том, что Бог с дьяволом борется, и место битвы – сердце человека.
Но тело человеческое, хотя с точки зрения физиологии и тонко, и премудро устроено, с духовной точки зрения грубо, дебело, и только благодаря духовной работе, работе духа оно преображается и становится духу послушно и даже служит для помощи в духовном развитии – мы знаем, что молитву сопровождают, например, крестные знамения и поклоны, которые способствуют молитве. С душой, кажется, дело обстоит не так. Она тонка, святые отцы, такие как преп. Макарий Египетский представляют ее даже некоей тонкой материей, и она, кажется, тесно зависит от духа. Вот мы говорим: «присутствие духа» и понимаем подчиненность всего человека его воле. А «расслабление духа» ведет к аморфности, беспорядочности и безо́бразности душевной и телесной жизни человека. Да, это так. Но часто в обыденной жизни мы говорим так о психологических проблемах и под духом понимаем психологию. Душа редко когда бывает полностью послушна духу: тому Духу, который Бог, или тому духу, который враг рода человеческого. У человека, как мы его обычно знаем (не у подвижников!), его дух, как правило, не руководит душой. Человек, чаще всего, даже не догадывается о том, что в нем есть начало, которое призвано душой руководить, полагая ошибочно душу, психику за свое «Я». Между тем, об этом «Я», которое руководит всеми мыслями и чувствами подвижника, говорит, как я уже сказала, вся аскетическая литература.
Тут есть нечто очень важное для понимания сути культуры, ее отличия от духовного мира. Вот Ангелы вмиг совершили свой выбор между Добром и Злом, реализовали данную им свободу. Это было так потому, что Добро и Зло они видели отчетливо. Также и первозданные люди в раю. Отцы Церкви – св. Кирилл Александрийский, Каппадокийцы (святители Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский), св. Иоанн Дамаскин и др. – рассматривали свободу воли, наряду с разумным началом в человеке, как проявление в человеке образа Божия. Но в падшем мире человек видит Добро и Зло как в тумане, принимает одно за другое, предается сомнениям. Почему? Он живет как бы в полусне, который затрудняет его восприятие. Более того, внешний мир навязывает ему восприятие, картину мира, которая порой далека от реальной, объективной (а Добро и Зло реальны и объективны). Вопреки запрету вкусив с Древа познания Добра и Зла, человек разучился просто и непосредственно различать Добро и Зло, и был изгнан в мир, где, желая познать, ему приходится пробираться сквозь дебри иллюзий. Потому, что «мир во зле лежит».
Процесс того, как человек продирается через эти дебри к Свету или дает себя засосать трясине зла, как карабкается в этом падшем мире и определяет собой феномен культуры.
В раю культуры не было, ее не будет и в Царствии Небесном, она вся – на земле. Культура возникла после грехопадения, когда и зменился и характер деятельности человека.
Жизнь превратилась в выживание, ведь падение человека было космической катастрофой, которая исказила весь видимый мир, всю вселенную. Святитель Иоанн Златоуст пишет о том, что до падения не было речи «о городах, искусствах, одеждах и множестве других нужд». Потому, что тогда это было излишним, а стало необходимым по причине нашей немощи. Как пишет преподобный Максим Исповедник, первозданный человек жил безыскусно, без художеств и изобретений, потому что «не было отнято у него естественное благобытие, присущее логосу его природы», и не было ни в чем недостатка, чтобы восполнять его человеческими средствами. Ему не нужен был покров благодаря бесстрастию и, следовательно, совершенному неведению стыда; перепадам же холода и жары, благодаря которым нам стали необходимы дома и одеяния, он не подвергался. Кроме того, продолжает преподобный Максим, обычно человеческая жизнь вращается либо вокруг обманчивых впечатлений внешнего мира, производимых неразумием страстей ради чувственных удовольствий, либо вокруг искусств и ремесел, нужных для удовлетворения естественных потребностей, либо вокруг естественных законов сотворенного мира для научения. Однако ничто из перечисленного до падения не касалось человека, стоявшего выше этого уровня бытия. Будучи бесстрастным по благодати, он не был подвержен обманчивым фантазиям, производимым страстями. Обладая благобытием – не нуждался во внешних искусствах для устроения жизни. И имея мудрость, был выше такого познания тварей, которое требует внешнее обучение. Ничего не стояло между ним и Богом, что требовало бы постижения, препятствуя свободному в любви устремлению к Нему, приводящему ко все большему Богоподобию. Но все человеческие занятия – это проявление свойств, которые были даны первозданному человеку. Так, обучение и труд являются как бы огрублением первозданных способностей мудрости и господства над миром, присущих человеческой природе по образу Божиему. Эти способности дали человеку возможность выжить в неблагоприятных условиях, образовавшихся в результате падения. Так и о творчестве некоторые Отцы Церкви, в частности, Святитель Григорий Палама, говорят как об образе в человеке Бога-Творца. Итак, мы явственно видим уже, что культура – это выражение и средство продвижения человека в мутном омуте земной жизни к цели, которую человек определяет своей волей, оставшейся и после падения свободной (хотя проявить ее человеку порой трудно, во многом как раз из-за погружения его в культурную среду).