Культура как инструмент адаптации человека к падшему миру
В раю культуры не было, ее не будет и в Царствии Небесном, она вся – на земле. «Культура зародилась в момент грехопадения, когда Адам и Ева съели запретный плод, – “и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания” (Быт. 3: 7). Опоясания – это первое проявление земной культуры в истории, искусственная компенсация появившейся внутренней неполноценности человека (стыд – чувство несоответствия самому себе). Адам и Ева прикрыли свои нагие тела, как бы “защищаясь” от райской природы и от Бога, которые с этого момента показались им враждебными. Вся последующая история человечества – это процесс модернизации этого опоясывания, создания прослойки из искусств, наук, техники между человеком и “враждебным” миром. Культура делает нашу жизнь возможной (без культуры человечество бы не выжило), но одновременно с этим является барьером, отделяющим человека от первозданного, райского состояния» (Shhipkov, 2017). Теперь человек вынужден трудиться в «поте лица» для того, чтобы добывать себе пропитание (Быт. 3, 17-18).
Жизнь превратилась в выживание, ведь падение человека было космической катастрофой, которая исказила весь видимый мир, всю вселенную. Греческий богослов Панайотис Неллас пишет, что основной смысл, хотя и не единственный, библейского рассказа об облачении первых людей в «кожаные ризы» – это указание на смертность человека в падшем мире, «превращение жизни в выживание» (Nellas, 2011, с. 73). Свт. Иоанн Златоуст пишет о том, что до падения не было речи «о городах, искусствах, одеждах и множестве других нужд» (Иоанн Златоуст, свт.) Потому, что тогда это было излишним, и стало необходимым по причине нашей немощи, хотя некоторые занятия Адама в раю упоминаются и Златоустом. По интересному замечанию В. Щипкова, «мы можем предположить, что культура и природа в раю составляли единое целое, которому в нашем языке нет названия. То, что было в раю, лишь отчасти напоминало культуру, а в сущности было чем-то совершенно другим. Но Адам обладал речью, «возделывал» Эдемский сад, «нарекал» имена животным. Чем же тогда была деятельность первого человека, если не культурой? В раю было творчество. Человек был создан Богом как сотворец окружающего мира» (Shhipkov, 2017). Как пишет преп. Максим Исповедник, «первозданный человек жил безыскусно, без художеств и изобретений, потому что «не было отнято у него естественное благобытие, присущее логосу его природы», и не было ни в чем недостатка, чтобы восполнять его человеческими средствами» (Nellas, 2011, с. 110-112). Но все человеческие занятия – это проявление свойств, которые были даны первозданному человеку. Так, обучение и труд являются как бы огрублением первозданных способностей мудрости и господства над миром, присущих человеческой природе по образу Божиему. Эти способности дали человеку возможность выжить в условиях, образовавшихся с его падением. Так и о творчестве некоторые Отцы Церкви, в частности, свт. Григорий Палама, говорят как об образе в человеке Бога-Творца (Kiprian (Kern), 1996, с. 116).
Культура есть средство адаптации человека к падшему миру. Она помогает человеку приспособиться к некомфортному, отчужденному от него миру. В культурной картине мира человек определяет, локализирует опасность, разлитую в падшем мире. Культуре также присущи защитные механизмы противодействия опасности, которые могут быть как реальными, так и идеальными, в том числе, психологическими.
Все в мире в руках Божиих, но Бог и в этом падшем мире вместе с «кожанами ризами» дал человеку свободу, но свободу не явную, когда всем понятно, где черное, а где белое, и легко совершить выбор, а свободу в мире падшем, где ничто не кажется определенным, в мире неясном, неупорядоченном, как в Раю, и опасном. С достижением святости человеком он все более ясно и адекватно воспринимает мир и не боится того, что он, этот мир, ему несет. Он знает, что с ним Бог: «Аз есмь с вами и никтоже на вы». Но только святые могут видеть мир адекватно, однако они более принадлежат миру духовному, чем душевному. Прочие люди в большей или меньшей степени живут в мире иллюзий. Они строят себе, в большей или меньшей мере, иллюзорные схемы добра и зла, и в соответствии с ними действуют. В коллективной психологии такая схема превращается в культурную картину мира, являющуюся квинтэссенцией культуры. Поэтому картину мира называют «интенциональным», «сконструированным» миром[1]. Интенциональна культурная картина мира еще и в силу внерациональности заложенных в нее комплексов восприятия внешнего мира, свойственных людям в разных культурах.
Обычный человек, который, собственно, и нуждается в культуре как в детских помочах, лишь более или менее ясно или смутно чувствует опасность, исходящую извне: да, падший мир для человека опасен. «Мир во зле лежит», и неминуемо пробуждает ощущение тревоги. Чтобы действовать в нем, человек должен прежде всего определить, пусть даже и ошибочно (часто как раз ошибочно, ибо человек в силу своей греховности видит мир искаженно), конкретные источники внешней опасности. Мир, чтобы к нему приспособиться, надо рационализировать. А рационализация – один из основных защитных механизмов человеческой психики. С ее помощью человек создает себе культурную картину мира, его культурно-сконструированную интенциональную схему. Эта схема мира сама и противоречива, и иррациональна, но в ней присутствуют вполне определенные точки, которые как флажки отмечают опасность, к тому же эта схема содержит и рецепты защиты от опасности: и не так уж важно, насколько рецепты эти правильны и действенны, главное, человек знает, что они есть и верит им. Тем самым он избегает излишней тревожности, которую несет с собой неопределенность мира, что во зле.
Кроме того, мир большой, а человек маленький. Чтобы человек мог сделать шаг вперед, он должен быть уверен в себе. Чтобы приступить к действию, человек должен иметь хотя бы смутное представление, при каких обстоятельствах это действие осуществимо, кто он такой, что может его совершить, какими качествами он должен для этого обладать (или какие качества себе приписывать), в каких отношениях он должен находиться с другими людьми, нуждается ли он в их помощи, или он способен помочь себе сам, могут ли оказать ему помощь другие, каким образом возможно совместное действие и какими качествами должен обладать коллектив (состоящий из все тех же беспомощных и малосильных индивидов), чтобы решиться на действие?
Святой прозревает Божью волю и в соответствии с ней действует. Хотя и тут связь с Творцом порой идет через культурное посредство, через определенные клише восприятия, которые дает нам культура. Обычный грешный человек искаженно видит соотношение сил в мире, и он, нередко, всего хочет достичь сам. Поэтому он нуждается в такой картине мира, где он может именно достигать всего сам или вместе со своим коллективом с помощью подручных средств: материальных или мистических (магия, колдовство). А значит на перечисленные выше вопросы человек дает ответы именно в этом ключе. Ответы в каждом случае разные, но всегда такие, где человек оказывается обладающим свойствами, дающими ему определенное могущество, и такое положение в мире, где он может что-то менять. Мы не будем сейчас говорить о духовной сути этой культурной схемы, поскольку она может быть очень разной: от богоборческой или основанной на черной мистике до опирающейся на упрощенные и адаптированные к повседневности постулаты веры в истинного Бога, но она – схема, культурный конструкт, и потому она никогда не бывает вполне адекватной. Она может быть дальше или ближе к истинному облику бытия, который доступен только святым.
Но продолжим. Что же такое представляют собой ответы на эти вопросы? Конечно, каждый дает их в своем разумении для себя, не всегда, но по мере надобности. Но есть ответы, которые схожи в рамках взаимодействующего коллектива людей, и это уже не просто ответы наобум, а некоторая культурная схема, функция которой очень значительна для более или менее сносного приспособления человека к этому падшему миру. Она согласует взаимодействие людей в мире. Ответы человека на эти вопросы – это та призма, сквозь которую человек смотрит на мир, в котором должен действовать, основные парадигмы, определяющие возможность и условия действия человека в мире, вокруг которых выстраивается в его сознании вся структура бытия. Речь здесь не об индивидуальном бытии (хотя нечто подобное у человека происходит и на индивидуальном уровне), а о бытии культурном, где речь идет о взаимодействии людей, трансмиссии картины мира и тому подобном.
В формировании такой культурно-сконструированной, интенциональной схемы, культурной сетки, накладываемой восприятием человека на реальность, и состоит защитная функция культуры. Благодаря ей человек получает такой образ окружающего, в котором все элементы мироздания структурированы и соотнесены с самим человеком так, что каждое человеческое действие является компонентом общей структуры. У каждого народа этот образ свой, и у каждого – это искажение реальности. Потому и первейшая задача культуры состоит именно в том, чтобы исказить реальность так, чтобы человек начинал себя более или менее комфортно чувствовать в том мире, который «во зле лежит» и для комфортной жизни не приспособленном. Чем дальше культура от истинной веры – Православия, тем более она искажена, чем ближе – тем менее[2]. Но поскольку носители культуры в своем подавляющем большинстве не святые – искажение истинного облика мира неизбежно.
Культура содержит в себе многие разнообразные защитные механизмы, обеспечивающие гибкую систему реакций социокультурной системы и каждого носителя культуры на многообразные опасности – реакции иногда адекватной угрозе, а иногда не соответствующие опасности или даже просто символической, но которая снимает-таки психологическую напряженность. Порой в культуре формируются устойчивые алгоритмы реакции на опасность, и люди из раза в раз повторяют при той или иной опасности действия, которые когда-то оказались успешными. Возможно, они помогут преодолеть опасность, возможно, что они устарели и уже не вполне соответствуют опасности. Дело не в этом, главное – снизить в человеке уровень тревожности от мира, который «во зле лежит» и представляет для человека вполне реальную опасность, а порой просто удручает своей неизвестностью.
Но для нас сейчас важны не отдельные защитные механизмы культуры. Она отнюдь не просто набор защитных механизмов. Она сама по себе воплощает защитную функцию. Культурная картина мира – это сложный многоуровневый конструкт, нацеленный на адаптацию человека в мире, в том числе, и прежде всего, психологическую.
Скажем несколько слов об адаптации, которая совсем не обязательно является элементом только эволюционистской парадигмы, но также трактуется и в понятиях приспособления человека к падшему миру, о котором писали Отцы Церкви.
Да, культура – это многообразные орудия и технологии адаптации: дома, одежда, орудия труда, компьютеры, удобрения для полей, автомобили, сельскохозяйственные культуры, созданные трудом многих поколений земледельцев, провода, антенны, самолеты и ракеты, зонтики, плащи, скоростные дороги, а также все писанные или в огромном большинстве неписанные инструкции по созданию и эксплуатации всего этого богатства. Человек с помощью всех подобных приспособлений не только адаптируется к миру, но, по возможности, адаптирует еще и мир к себе. Он мелиорирует поля, осушает болота и порой норовит «повернуть реки вспять»: иногда это бывает и разумным решением. Человек, как образ Божий, имеет дар творца, а потому ему естественно стремиться падший мир подправить, усовершенствовать.
Орудия адаптации – это и то, что непосредственно потрогать нельзя: государства, органы управления, суды и другие социальные институты, инструкции, эпос, свадебные обряды и т.п., – они тоже служат функции человеческой адаптации, ибо упорядочивают взаимоотношения людей в мире, в котором, кажется, нет порядка. Культура – это и системы взаимодействия людей по совместному использованию орудий адаптации, которые не только материальны, но и идеальны. Человек приспосабливается к миру, и приспосабливает мир к себе, то есть, совершает «адаптивно-адаптационную деятельность», которую некоторые культурологи и признают сутью культуры. Культура тогда – это человеческая самоорганизация, универсальная технология человеческой деятельности, которая имеет прежде всего «исходную адаптивную ориентацию» (Markarian, 2014, с. 252). В определенном аспекте культурные ценности технологичны, а культура сама может рассматривается как технология выживания. Э.С. Маркарян утверждал, что культура в своей основе представляет собой «совокупность способов и средств человеческой деятельности, как объективированных, так и идеальных, поскольку и идеальные элементы культуры имеют в ней свои технологические функции. Культура – технология жизнедеятельности общества» (Markarian, 2014, с. 465). Сам механизм формирования культур – культурогенез – состоит «в адаптации человеческих коллективов к совокупности природных и исторических условий своего существования, к результатам собственной социальной самоорганизации и развитию технологий деятельности» (Flier, 1995, с. 128). Человек наполняет мир «орудиями деятельности, адаптации» (Markarian, 1998, с. 8). Но мы утверждаем также, что орудия эти не только материальны и даже не только идеальны, это, прежде всего, психологические орудия.
Все это многообразие орудий, систем и технологий, служащих адаптации человека в мире, все это – ничто само по себе, ничто без соответствующего модуса человеческой психологии, который бы допускал их использование. Проше говоря, человек должен видеть, как все это многообразие достижений человечества использовать. Без такого видения человек – та самая мартышка, которая «вертит очками так и сяк, очки не действуют никак». Очки должны в сознании человека приобрести какое-то значение, и не просто значение, а связанное с глазами, должно появиться представление, как их пристроить на носу. Я уже не говорю, что желательно иметь представление о диоптриях и миопии. Это ясно. Но важно и то, что такое представление не должно противоречить множеству других самых разных представлений человека, который, например, может верить, что «ячмень» на глазу проходит и от того, что в глаз неожиданно плюнут. Также и тому, что «око – зеркало души». А это уже особый модус сознания, присущий ему – картина мира, которая определяет значение, место в мироздании и порядок использования всех этих орудий и технологий. Без культурной картины мира, той или иной – их много, – человек ощущает себя в хаосе.
Искажение реальности человеком, стремящимся сделать ее комфортной для себя, – самая заурядная вещь. Можно сказать, что искажение, «подправление» реальности с помощью психологии – это интерпретация реальности, создание идеального культурного артефакта. Искажение реальности с помощью коллективной психологии – это этническая культура, которая всегда «сконструирована», интенциональна.
Итак, адаптация, как мы показали, пересекается с защитной функцией культуры. Здесь надо сказать о том, что адаптация – вещь универсальная. Мир наш после грехопадения предполагает жизнь в нем только посредством адаптации. Очевидно, что нет другого пути у обычного человека, человека-грешника. Да и святой подвижник адаптируется к миру, будучи вынужденным пользоваться лежанкой и кастрюлькой с ложкой в своей каливе, а также штампами и обусловленными культурой образами, присущими речи, когда он общается с единомудренными братьями. Да, есть подвижники, цель которых свести использование материальных и идеальных орудий адаптации до минимума, но есть и другие – они плавают пароходами и летают самолетами.
Очевидно, что поскольку человек телесен, падший мир с его жарой и морозами, ветрами ливнями, землетрясениями и наводнениями адаптации требует неминуемо. Но столь же неизбежна идеальная адаптация и адаптация психологическая, ибо мыслит человек образами и определенными мыслительными схемами, которые задаются культурой и без которых мышление о самых простых бытовых вещах (Маша ела кашу!) превращалась бы в сложнейший когнитивный процесс, требующий неординарных усилий и не всем людям даже и доступный. Но если у падшего человека мыслительные комплексы призваны исказить мир, чтобы сделать его более комфортным и пригодным для деятельности, то святой, в этом искажении не нуждаясь, тем не менее, как правило, использует заданные культурой образы и схемы для коммуникации, да порой и для упорядочивания собственных мыслей, поскольку при смирении своем существует в рамках какой-то конкретной культуры, выражает себя на языке той или иной интенциональной схемы. Без этого и мышление святого было бы слишком «трудозатратным». Он, однако, со своей стороны делает эти мыслительные образы и схемы более адекватной истинной реальности, поскольку ему доступно и видение истинной реальности вне образов и схем – в безобразной молитве. Даже гимнографическая или аскетическая духовная литература имеют свои культурные штампы, которые ничуть не снижают их высоты, но делают более доступными, поскольку встраивают их в определенный культурный ряд.
Человеческая способность к символизации
Читатель мог заметить, что мы тут много говорим о психологическом. Это не случайно. История культурной антропологии знает много споров о соотношении культуры и психологии. Так, говорили, что человеческая психология формируется под воздействием культуры. Мы эту мысль переформулируем: саму культуру будем рассматривать как функцию души. Подробно на этой теме мы останавливаться не будем, но скажем достаточно, чтобы в ходе наших дальнейших рассуждений была понятна специфика психологического (душевного) и духовного в их культурных преломлениях. Итак, культура может быть понята как функция души, психеи, психики[3]. Духовное – вне культуры, но оно, не будучи культурным, в падшем мире существует в оболочке культуры. Культура – оформляет человеческое «Я» посредством психологии. Психологическое – это форма существования человека в земной жизни. Что же остается за пределами культуры? Во-первых, материальный мир, как он существует объективно, независимо от нашего восприятия, во-вторых, наша глубинная сущность, которая говорит с Богом и человеками (дух, ум, о котором мы уже говорили), но говорит при помощи языка культуры, и, в-третьих, сам духовный мир: Бог, Силы Небесные и духи злобы поднебесной. Но так только до тех пор, пока мы их не осознаем. Едва мы их осознаем – мы сопрягаем их с культурой. Таким образом, культурным является все, что исходит от человека, порождается человеческой мыслью и распространяется посредством человеческого действия и взаимодействия, т.е. все, что является результатом человеческой интерпретации. А культурное – всегда интенционально.
Интенциональность – всегда результат (и процесс) интерпретации. Способность к интерпретации – специфическая способность человека, которая приводит к символизации человеком материальной и духовной реальности, превращая культуру в систему символов. Каждый объект, включаясь в культуру, становится артефактом, имеющим материальную и идеальную составляющую. Американский антрополог Д’Андрад объяснял этот процесс так: вычленяясь из мира существующей помимо сознания человека материальной и социальной реальности – «потока материала», не воспринимаемого человеком объективного мира, – объект реальности становится в уме человека «значимой системой» (D’Andrade, 1994, p. 47-58). Любой объект, постольку поскольку он поддается интерпретации, и понимается как символическая сущность. Так, само восприятие человеком мира в своей основе символично. Символы касаются как предметов обыденной жизни, сферы материального и душевного, так и явлений духовного мира, который через символизацию сопрягается с культурой, в результате чего выстраивается сакральное пространство культуры
Мир, в котором мы живем, наполнен символами, которые суть «кирпичики культуры». Символами-артефактами становятся как объекты материального мира, так и духовного. Символическая сфера сама становится орудием интерпретирования и дальнейшей символизации, создания новых значимых систем. Так весь мир в сознании человека превращается в систему значений, плотное переплетение значений, которое составляет культурный мир человека. И да, результат интерпретации человеком мира далеко не всегда (после грехопадения!) совпадает с заложенным Творцом смыслом, но соотносится со смыслом мира, приданном тому при Творении. Итак, культура – это то, что превращает объект в артефакт.
Если говорить о психологическом, то культура выполняет опосредующую роль в его отношениях с социальным, включая и опосредование между вегетативным чувствованием и внешним миром. Культура, таким образом, – это орудие опосредования. Но культура опосредует и отношение сознания (идентичности), ума (как идеальной субстанции, сопряженной с духовным началом в человеке) с материальным миром. Другими словами, мы говорим об опосредовании между нематериальной душой и материальным миром, которое осуществляет культура. Артефакты всегда представляют собой пограничье материального и идеального или идеального и духовного, т.е. ту сферу, в которой творит человеческая душа, психея.
Как творятся артефакты, символы, значения? Антропологи, в частности Джефри Уайт, полагая, что система значений находится в голове человека, утверждают, что человек через дискурс проецирует ее вовне и тем создает социальные и культурные миры – миры символические (White, 1992, p. 72-91). Практически во всех антропологических концепциях внешний мир оказывается производной внутреннего мира человека, а на его внутренний мир влияет внешняя культура, та, которая так же произведена из внутреннего мира людей предыдущих поколений. Ибо, как полагали и полагают антропологи, символы внешнего мира – это производные значимых систем внутреннего мира. Еще раз напомним показательное учение Роя Д’Андрада о том, что существует некий «поток материала», весь внешний мир в той мере, в какой он не осознается человеком, существует помимо сознания и внимания человека, т.е. вне культуры (D’Andrade, 1994, p. 47-58). Осознавая те или иные элементы «потока материала», человек придает им значения, тем сами их самих превращая в символы, воздействующие на психологию человека. Если какие-то элементы культуры отбрасываются, то значения их отпадают, и они возвращаются в «поток материала», который существует вне культуры, и такие элементы как бы «уходят во тьму внешнюю». Так складывается система «человек – значение – поток материала», которая пребывает в постоянной динамике и не предполагает ничего, что придавало бы смысл вещам независимо от человека. В такой антропологии получается, что как только человек (имеется ввиду собирательный человек, человек как носитель культуры) отворачивается от вещи, явления, они теряют свой смысл, значение. Тут человек и только человек источник смыслов культуры, и не понятно, откуда в человеке такая способность.
Учение об интенциональности, как оно выражено у Ричарда Шредера, – это доведенная до логического предела мысль о человеке как о творце и о мире как результате взаимодействия объективности и человеческой субъективности без Творца. Он говорит об интнециональном мире, населенном интенциональными личностями, которые взаимно конструируют друг друга (Shweder, 1991, p. 25). Трансформация мира – трансформация одной интенциональности в другую, но в результате мы получаем какую-то дурную, странную бесконечность: интенциональности беспрестанно интерпретируют друг друга. Но в чем цель этой бесконечной интерпретации? Противоречие психического и культурного в учении об интенциональности как будто снимается тем, что сам внешний мир оказывается проявлением психического. Но ущербность бесконечной цепочки формирования внутренних значений человеческой психологии и символов внешней культуры друг другом представляется очевидной. Процесс этот не объясним, т.к. не вполне понятно, откуда же берутся значения и символы. Если мы, говорим о культуре без Творца, мы получаем культуру как абсолютно субъективную систему: в культуре тогда нет ничего объективного, все порождается разумом и психикой человека
Но точно ли это так? Объяснить феномен культуры возможно, если принять, что через культуру, которая есть язык, понятный человеку в этом временном мире, выражает себя Творец – Личность, которая стоит над всеми другими индивидуумами в культуре. Другое дело, если понимать, что в падшем мире значения символов искажены, затемнены, люди не осознают их непосредственно и ясно – отсюда разница в толковании символов теми или иными индивидами, культурами и традициями. Но их основа – объективна, и она идет от тех смыслов, которые закладывает в творение Творец. Именно поэтому, как мы говорили уже, святые видят мир адекватно, т.е. в соответствии с замыслом Творца.
В антропологии символы – это знаки человеческой субъективности, смыслы, которые придает вещам человек. Человек действительно продуцирует смыслы нашего мира, он наделен способностью к символизации. Но эти человеческие смыслы вторичны. Символы не всегда и не только являются продуктами человеческой символизации – они в основе своей являются символами Божественного. Человек и мир предметов и явлений – это не изолированная система, в ней постоянно присутствует Бог, который и придает ей первичный смысл, а человек, как образ Его уже постигает и интерпретирует – более или менее (чаще менее) адекватно И символы, и способность символы постигать даются Богом. Способность к постижению символов, формированию значимых систем – врожденная и коренная способность человека, который рождается как существо культурное. Майкл Коул пишет, что для человека, живущего в культурной среде, опосредование действий культурой становится его второй природой. Коул поясняет: «Дети не рождаются способными к опосредованию своей деятельности артефактами, но они приходят в мир, где взрослые, заботящиеся о них, имеют такую способность. Фактически, сами дети, входя в мир, становятся в некотором важном смысле культурными объектами» (Сool, 1997, сс. 208-209). Но на наш взгляд правильно было бы сказать, что дети именно что уже рождаются со способностью к опосредованию деятельности артефактами, способностью восприятия и интерпретации артефактов, также и творения самих артефактов. Дар этот дан нам так же, как дана нам способность к усвоению речи. Человек, поскольку он сохраняет в себе образ Божий, имеет дар на своем уровне творить, и творит интенциональный артефактный мир вокруг себя, более или менее (часто как раз менее) соответствующий замыслу Творца.
Если мы говорим об интенциональности, не замыкая ее на человеке, но понимая, что в основе интенциональности лежит интерпретация, более или менее адекватная, уже имеющихся смыслов, заложенных в творение Творцом, то это понятие перестает быть субъективистским и становится вполне объективным и, более того, эвристическим, поскольку объясняет многообразие картин мира в человеческих культурах. Человеческий мир – интенционален, но одновременно весь видимый мир полон знаками – символами Божественного Бытия, которые выражаются через культурную интенциональность. Именно Божественные символы, сами по себе не будучи культурой, культурой интерпретируются.
В каждое явление тварного мира вложен знак мира Горнего, который человеку надлежит истолковывать. В самых заурядных явлениях нашего мира есть знак Вышнего. Это очевидно также из притчи, которую приводит преподобный Паисий Святогорец. «Научи меня молиться, ибо я неграмотна», – просит старца простая деревенская женщина. Старец спрашивает: «А как ты молилась до сих пор?» «Когда я мету комнату, я прошу Господа, чтобы так же, как я выметаю мусор, вымести грехи из моей души. Когда стираю, прошу, чтобы так же, как я очищаю от грязи это белье, Господь вычистил мою душу». «Продолжай молиться, как молилась», – ответил старец. Так простая женщина постигала в самых простых своих действиях символы Горнего мира.
Нечистый также старается символизировать свои черные смыслы. К примеру, он представляет похоть как любовь. В современном мире создана тонкая и разветвленная символизация блуда. Гиперкультура блуда – активная в положительной коннотации интерпретация символов низшего мира. Но дьявол – отец лжи – не творит символы, он как обезьяна Бога просто выворачивает их на изнанку, встраивая их в порочные ряды якобы положительных коннотаций, совершая смысловые подмены. На основе этих подмен человек символизирует похоть как положительную ценность. Человеку дана и такая свобода.
Итак, на основе системы символов нематериального мира (символов Божиих или символ дьявольских) человек создает свои символы – артефакты всех видов, от бытовых до художественных. На этой основе, совершая выбор между Символами Горними и символами бесовскими, человек сплетает свою систему символов, которая и представляет собой культуру.
Разные традиции интерпретации и адаптации порождают разные картины мира, присущие тем или иным этносам, происхождение которых само уже есть результат разделения человечества, вызванного грехом: вспомним, люди заговорили на разных языках в результате наказания за Вавилонское столпотворение. Но, конечно, в результате постоянного сотворчества, внесения в мир символов Горнего мира, этнические культуры приобретают порой возвышенный характер и выражают какие-то высшие человеческие истины, повторим, в большей или меньшей степени: в соответствии с близостью того или иного народа к Богу. Но во Иисусе же Христе нет ни эллина, ни иудея.
Человеческие символы, возникшие из значений человеческого ума посредством дискурса (тут мы согласны с тем, как описывает трансформации культуры через процесс человеческого дискурса Джефри Уайт), являются вторым пластом человеческой культуры, вторичным по отношению к Символам Божественного. Иная деятельность, доступная человеку, избранным из людей, – это то, что отцы-исихасты называют субботствованием, т.е. творением безмолвной молитвы, прямым Богообщением, где уже нет места культурным символам.
Биологическое измерение культуры
Посмотрим на культуру и с другой стороны. Да, человек живет в мире символов, и способность к символизации является отличием человека от животных – не самым важным, поскольку самым важным является пребывание Бога в душе человека, или точнее, в человеческом духе, «уме». Познавая символы, человек познает Горний мир, если речь идет о литургической культуре, и тварный мир в смысле значений, заложенных в него Творцом. Человек интерпретирует эти символы, и в этом его преимущество над животным миром. Как правило, человек интерпретирует символы творения посредством своей душевной организации, а значит через культуру. Душа же человека тесно связана с человеческой телесностью, а потому имеет общие черты с животной душой. А потому культура имеет ярко выраженный срез, который представляется скорее естественнонаучным, чем гуманитарным.
В этом отношении не вполне лишено смысла сопоставление функции культуры в человеческом обществе с функцией инстинкта в мире животных. Идея (она высказана Э.С. Маркаряном) тут состоит в том, что для поддержания жизнедеятельности человеческого общества нужна система интегративных средств, особых средств интеграции человеческого коллектива, способных столь же эффективно выполнять свои функции, как то бывает, например, в сообществе насекомых благодаря механизму социального инстинкта. И именно эти средства дает культура, в частности, та ее система, которая включает ценности и идеалы (Markaryan, 2014, с. 63). И тут есть и здравое звено, как и в тезисе о некотором функциональном значении морали для человеческого общества.
Остановимся тут, прежде, всего на весьма авторитетной концепции английского антрополога первой половины ХХ века Бронислава Малиновского и основанного им направления в социальной антропологии, получившего название «функционализм». По мнению Малиновского, элементы культуры должны анализироваться с точки зрения удовлетворения ими основных потребностей человека, как имеющих прежде всего функциональное значение. Культура, по Малиновскому, в своей сущности является инструментальным механизмом, с помощью которого человек может лучше справляться с теми специфическими проблемами, которые ставит перед ним окружающая его среда в ходе удовлетворения им своих потребностей (Malinovski, 1944, p. 150). Так и у Э.С. Маркаряна: «Источник самодвижения и активности социальной системы – потребности» (Markaryan, 2014, с. 255). Но с его точки зрения, надо говорить не только об удовлетворении в культуре потребностей индивидов, но и об удовлетворении потребности поддержания социальной системы как целого. И это – основная функция культуры.
Акцент на интегративной функции культуры делал другой английский теоретик функционализма Альфред Редклифф-Браун. Согласно ему, как живой организм существует постольку поскольку элементы, его образующие, выполняют определенные функции, так и человеческое общество строится на структуре взаимосвязанных и дополняющих друг друга культурных элементов. Все нормы, ценности, чувства, ритуалы, считал Редклифф-Браун, стоят над человеком и цель их в том, чтобы скреплять общество. Иными словами, ценности, чувства, идеи – функциональны (Redkliff-Braun, 2001).
На самом деле ничего нового мы тут не встречаем: человек на основе своих душевных психологических конструктов, к которым часто относятся и его ценности и идеи, строит свой интенциональный мир, в котором живет. Как пишет Маркарян, «без наличия подобной системы человек как социальное существо не был бы способен выполнять свою функцию в обществе, преодолевать невзгоды и испытания в борьбе за существование. Веру в смысл и ценность жизни ему придает [как правило! – С.Л.] как раз культура. Потребность в этом столь же реальна и важна, как в пище и убежище. Именно культура создает в человеке иллюзию его значения, всемогущества и всеведения» (Markaryan, 2014, с. 64). Конечно, обидно, что такую нашу человеческую способность Маркарян сравнивает с инстинктом, объединяющим сообщество насекомых, но если подойти к делу со смирением, то заслуживает ли вера человека в свое всемогущество иного сравнения? Как смиренно писал Свт. Григорий Палама, «на самом деле, много ли мы отличаемся от муравьев? Разве не из тех ли веществ составлено это наше смешение, т.е. наше тело, что и ихнее? Разве не тем же веществом питаемся мы, что и они? Разве не в тех же местах живем мы, что и они? Разве не почти одинаковыми способностями мы обладаем, что и они? Да и разве нет ли чего такого, в чем бы муравьи не превосходили нас? Ведь в самом деле они более, чем мы, сообразительны в отношении своих потребностей; более предусмотрительны в своих жизненных нуждах, и более деятельны в накоплении годичных запасов пищи. Но с другой стороны и мы превосходим их разумной способностью нашей души. Но что значит это превосходство наше над муравьями по сравнению с превосходством Божиим над нами?» − писал св. Григорий Палама (Kiprian (Kern), 1996).
В данном контексте ценности технологичны, а культура рассматривается как технология. В качестве специфически человеческой замены животного инстинкта Маркарян предлагает рассмотреть феномен традиции. Генетически передаваемый инстинкт тут заменяют культурные стереотипы, которые усваиваются через научение. Более того, Маркарян говорит о сходстве клеточных организаций и стереотипов человеческой деятельности, закрепляемых в традиции. «Как клетка, так и стереотип человеческой деятельности являются элементарными воспроизводящими единицами. В то же время они создают внутренние источники изменения биологических и социальных систем» (Markaryan, 2014, с. 485).
Поэтому не случайно, что Маркарян пишет: «Значение категории “общества” для социальных наук примерно таково, как значение понятия «организм» для наук биологических» (Markaryan, 2014, с. 220). И в другом месте: «Макросоциальная система представляет собой своеобразный коллективный социальный организм, то есть, устойчивое объединение индивидов со сложной системой спецификации и координации функций, напоминающих деятельность индивидуального организма и дающего основание для такой аналогии… Общественная жизнь людей представляет собой коллективный организм не биологического, а социального порядка, формирование и развитие которого обеспечивается внебиологически выработанными механизмами и средствами, в частности, хранения и передачи информации» (Markaryan, 2014, с. 23-25). Поэтому Маркарян проводит параллели между человеческой и биологической адаптацией: «Адаптация людей, как и адаптация биологических систем происходит благодаря модификациям существующих программ, или путем их перестройки и замещения новыми. Подобные перестройки в процессах человеческой деятельности происходят благодаря механизму творческих инноваций. Питательной средой последних является флуктуация стереотипов традиции, выражающаяся и постоянно имеющим место девиантном поведении людей. Это девиантное поведение и рекомбинация инноваций выполняет функцию мутации и рекомбинации генов... Человеческие инновации порой в литературе называют “культурными мутациями”» (Markaryan, 2014, с. 185).
Такой биологизм может шокировать, но трактовка эта имеет свою правду. Правду, поскольку культура отражает всю душевную деятельность человека, в том числе и витальную функцию души, а потому − культура непосредственно связана с удовлетворением человеком своих жизненных потребностей, телесных нужд его, которые мы понимаем в самом широком смысле.
Возьмем, к примеру, потребность человека в социальном окружении. В большинстве случаев человеческая социальность может быть с удобством описана в терминах, приближенных к естественнонаучным, т.е. в категориях социального организма с необходимостью реализовать себя так же, как в основе своей высокоразвитое общественное животное. У Маркаряна эта потребность обозначается как социорегулятивная. Но этот социальный организм имеет у человека особые черты, отличные от животного мира, ибо связан с идеотворчеством и свободой выбора, и мы знаем, данной ему уже как носителю образа Божьего. Более того, в потенции (и некоторые ее реализуют!) человеку дана потребность и в мистической социальности – церковности, причастности Церкви как Телу Христову. Эта мистическая социальность в некоторых случаях накладывает свой отпечаток на некоторые формы социальности, присущие людям и естественным образом.
Было бы правильнее отметить, что регулятивная функция культуры имеет два измерения: одно относится к сфере естественнонаучной, а второе – к сфере идеальной. И это не просто две стороны одной медали, говорим мы, это то, что взаимно дополняет друг друга. Таким образом, судьба человека вершится в мире идей, включающем принимаемые индивидом частные решения: что хорошо и что плохо. Именно идеи определяют направленность движения и характер взаимодействия в обществе, но… все эти движения и взаимодействия описываются с помощью вполне определенных социокультурных закономерностей, которые не так далеко отстоят от естественнонаучных закономерностей. В принципе, эти закономерности являются специфически человеческими, ибо основываются на усвоении, передаче и интерпретации, благоприобретенной человеком информации, а не на его генетике. И если смотреть на человеческое общество только с точки зрения реализации этих закономерностей, то они могут быть представлены неким эквивалентом инстинкту у животных. Но они не таковы в той мере, в какой выражают человеческое интерпретирование символов Горнего мира (или мира падших духов). Раз возможно говорить о человеческом организме, который суть биологическая сущность, но одушевленная душой (сводя душу к ее витальной функции), то возможно говорить и об общественном организме, в котором культура тоже выполняет еще и витальную функцию.
Когда мы говорим об обществе как об организме, то даже плод высших устремлений человека − идеалы и ценности, − мы проецируем на шкалу удовлетворения потребностей и можем трактовать инструментально, как составные части общей технологии человеческой деятельности. Итак, мы постулируем измерение культуры как целостности (не ее среза или пласта), в котором она вся (со своими стереотипами действия, технологиями, идеями, концептами, ценностями и символами, включая человеческий навык символизации и интерпретации символов) может рассматриваться как механизм функционирования человеческого коллектива. И люди, как правило, именно в этом измерении культуры и живут. Человек выходит из него только тогда, когда хотя бы в малой степени живет жизнью духа (через молитву обращаясь к Богу или через магию контактируя с падшими духами). Но и при этом человек, как правило − вот парадокс, − вовсе не выходит из собственной культуры, ибо духовное встраивается в душевное, обряжаясь в одежды культуры. Поэтому культура по своей сути неразрывно душевно-телесна, включая и свою идеальную часть, которая во многом тоже произведена с помощью психических начал. Эти начала могут быть в каждом конкретном случае более или менее доброкачественные.
Сама по себе естественнонаучная подоплека душевно-телесных начал культуры не делает ее неполноценной, ибо и тело само не есть злое начало, и оно, при умелом пользовании, способно помочь человеку достигнуть Богообщения. Но само тело страдательно, пассивно. И чтобы естественнонаучное начало культуры не угасало, оно нуждается в соприкосновении с миром духовным. Жизнеспособность телесно-духовной системы в среде обитания человека, поддерживается участием его духа (νοῦς), который дает о себе знать всякий раз, когда человек совершает сущностный выбор. Но вот парадокс! Строгие социокультурные закономерности влияния духовного начала на среду обитания человека, как правило, нетрудно описать. В следующей главе мы покажем некоторые принципы существования человеческого социума как организма. Но еще раз скажем: как человек существо трехчастное – телесно-душевно-духовное или телесно-культурно-духовное, – так и среда, в которой он живет, не обходится без духовного влияния, и влияние это встраивается в душевные и материальные явления.
Итак, общество, социум – это своеобразный социальный организм, в котором культура несет в себе витальный принцип. Утрируя, можно сказать, как душа есть витальный принцип человеческого организма, так культура (как собирательная душевность, функция коллективной психологии) имеет и витальный принцип общественного организма. Функция культуры состоит, таким образом, как в том, чтобы оживотворять, так и в том, чтобы формировать деятельность социокультурной системы, а это – алгоритмы, стереотипы и принципы присущих ей взаимодействий, – т.е. так обеспечивается «технология» деятельности общества как самоорганизующейся системы.