Покаянная дисциплина древней церкви
Мы знаем, что силу отпускать грехи апостолы получили от Самого Господа (Мф 16:19, 18:18; Ин 20:22), но древние христиане понимали это полномочие апостолов и епископов не в смысле современной сакраментологии, но как духовную власть отлучить или же примирить с Церковью тех, кто совершил тяжкие грехи после Крещения. Конкретного обряда исповеди, по крайней мере в первые три века, не было.
Однако уже в IV в. мы видим существование двух совершенно разных типов исповеди – приходского и монашеского, между которыми позднее произошло „слияние”.
а) По крайне мере до VII века на Западе, а на Востоке даже до IX века в приходах исповедь совершалась только в случае тяжких грехов – идолопоклонства, отступничества, блуда, убийства, воровства и других грехов, которые считаются „смертными” (1 Ин 5:16). С самого начала, такая исповедь принималась единственный раз после крещения (см. «Пастырь Ерма», Тертуллиан[13] и др.) или не более двух-трёх раза в жизни[14], а христиане, которые со всей серьёзностью относились к своей жизни после крещения, практически никогда не исповедовались, хотя и причащались на каждой воскресной или даже ежедневной литургии. До конца IV века, в случае тех грехов, о которых знала вся община, такая исповедь совершалась прилюдно[15], а в тех случаях, когда община не знала о грехах, в них тайно исповедовались епископу или делегированному им священнику. После исповеди епископ или даже поместные соборы (см. 5 правило Первого Вселенского собора) принимали решение об отлучении до 10 лет и больше. В зависимости от интенсивности покаяния кающегося, срок отлучения от причастия мог быть сокращён или продлён. По истечении установленного срока епитимьи человека допускали к причащению автоматически, а в некоторых местных традициях – через возложение рук епископом[16] или помазание освящённым елеем[17] накануне больших праздников.
Такая строгая покаянная дисциплина не смогла долго удержатся поскольку, после Миланского эдикта (313 год), в лоно Церкви стали принимать всех желающих, хотя жизнь многих не соответствовала Евангелию. И, несмотря на то что людей продолжали готовить ко крещению, число христиан, которые совершали грехи, отлучавшие от Причастия, все возрастало. Так, Церковь была вынуждена налагать на людей разные епитимьи для соблюдения покаянной дисциплины. Но даже в этой ситуации исповедь в присутствии епископа или священника не была обязательным условием для Причастия, но каждый шёл на исповедь по зову своей совести. Святитель Иоанн Златоуст, называемый также „учителем покаяния”, часто упоминает об исследовании совести и искреннем покаянии за грехи, но редко когда под этим он подразумевает исповедь грехов у священника. Вполне вероятно, что ни сам святитель Иоанн Златоуст, ни святитель Василий Великий никогда не исповедовались так, как мы это делаем сейчас, поскольку это бы означало, что у них были тяжкие грехи, а значит, и препятствия в священническом служении, однако их жития свидетельствуют об обратном. Важно ещё вспомнить, что все великие иерархи тех времён приняли крещение в зрелом возрасте и с полным осознанием христианского призвания.
К сожалению, особенно после периода иконоборчества, условия для крещения практически исчезли, и это привело к введению ряда условий (изначально отсутствовавших) для Причастия. Одновременно с этим резко сократилась частота причащения. Если в первые века было недопустимо, чтобы кто-либо принимал участие в Божественной литургии, не причащаясь (!)[18], то после VI века литургию все чаще рассматривают как изображение символов и мистических образов, которые могут духовно возвысить человека и без евхаристического причащения. Позже, одновременно с введением номинальных поминовений на проскомидии (XI-XII вв.) и развитием ошибочных представлений об „омытии грехов” поминающихся, суть литургии стала ещё более размываться. Ведь для того чтобы тебя поминали на проскомидии, не было необходимости ни поститься, ни исповедоваться, в то время как для Причастия требовалось и то, и другое, и много чего ещё.
б) Существовала и монашеская исповедь, которую принимал духовный отец („старец/геронда”), чаще всего нерукоположенный (игуменья, если речь идет о женских монастырях)[19]. В данном случае шла речь об исповеди помыслов и получении личных советов в отношении духовной брани. Такая исповедь не касалась серьёзных грехов, которые предполагали бы отлучение от Причастия и обращение к местному епископу.
Согласно историко-литургическим источникам, ни одна из этих двух практик исповеди не имела своего литургического чина вплоть до XI века. Более того, лишь в XVI веке, сначала на Западе, затем на Востоке (в XVII в.), распространилось представление о том, что исповедание своих грехов в присутствии епископа или священника является единственной формой покаяния, а те грехи, которые не отпустил епископ или священник, не прощаются. Оба представления неверны и опасны. Именно они стали основной причиной «слияния» двух типов исповеди, которые практиковались не только в монастырской среде, но и в миру. Наложение этих двух типов исповеди исказило смысл каждого из них, и эффект не всегда был положительным.
В этот же период монастырский типикон получают все большее распространение в миру. В XIV веке устав монастыря св. Саввы стал нормой для всей Церкви, а монашеское влияние на всю её жизнь достигло своего апогея благодаря исихазму. Этот внутренний исторический контекст Церкви, и одновременное вторжение мусульман с Востока, и схоластическое влияние с Запада, привели к тому, что люди стали причащаться ещё реже. Если же они хотели причаститься, им надлежало следовать монашеской практике подготовки к Евхаристии, исповедуя все грехи, в том числе помыслы. Монахи даже начали писать различные руководства к исповеди (т. н. «вопросники»), уча мирян, как „правильно” исповедоваться.
Только в XIX веке, да и то лишь в греческом пространстве, в отношении формы и частоты исповеди была предпринята попытка вернуться к древней практике Церкви. Так, в наши дни греки и православные арабы причащаются относительно часто, но идут на исповедь только тогда, когда ощущают в этом потребность, не будучи обязанными исповедоваться перед каждым причастием. Никто не отрицает существование некоторых злоупотреблений в этой практике, но она лучше всего соответствует древней традиции Церкви.
На Афоне, к примеру, существуют монастыри, в которых „сакраментальная исповедь” совершается только два или четыре раза в год, а монахи причащаются от двух до семи раз в неделю. Если братьям нужны какие-либо советы от настоятеля или хотят исповедовать свои помыслы, то они могут это делать и каждый день. Однако это уже не сакраментальная исповедь, а лишь духовная или подчас чисто человеческая беседа.
Ни сакраментальная исповедь, ни духовные беседы не ведутся во время богослужений и даже не в храме. Настоятель и его духовное чадо беседуют, сидя в специальном кабинете, а в случае сакраментальной исповеди, в самом конце, настоятель берет епитрахиль и читает соответствующие молитвы. Все очень просто и личностно, а в женских монастырях (многие из которых являются подворьями афонских монастырей) исповедание помыслов совершается перед игуменьей, и только в случае более серьёзных грехов игуменья может направить сестру к священнику-духовнику для чтения над ней необходимых молитв.
Насколько это правильно?
Следует помнить, что в первом тысячелетии христианства понятие «сакраментального таинства» относилось только ко Крещению и Евхаристии (а все остальные священнодействия были связаны с Евхаристией[20]. Только западная схоластика, а затем и православное богословие (лишь в XIII-XIV вв.) включают в число „таинств” и покаяние / исповедь.
Под „таинством исповеди” нам не следует понимать „секрет исповеди”, что конечно, является древней канонической дисциплиной Церкви и никто не ставит её под сомнение. А вот с догматической точки зрения, исповедь может быть названа „таинством” только в самом широком смысле этого слова (так же, как, например, освящение воды), но фактически она не является таинством, а предшествует всем «таинствам», и именно поэтому её чин не начинается со слов „Благословенно Царство…”, а некоторые чины предписывают совершение исповеди в притворе или в особых помещениях, а не в церкви, и, уж конечно, не во время литургии. Если у кающегося нет больших грехов, исповедь может быть простой духовной беседой, во «внелитургической» обстановке, а в сакраментальной исповеди (с молитвами и разрешением от грехов) нуждаются только те, кто из-за тяжёлых грехов отпал от Церкви и ищет примирения с ней и со Христом.