XXXVI. Долголетие древнего человечества и происхождение религии
Много очень глубоких и интересных размышлении о современном и древнем человечестве высказал в своих статьях доктор Мечников. Но особенно интересны и ценны его замечания о долголетии современного человечества. Согласно Библии, говорит он, можно думать, что древнее человечество жило на свете гораздо долее, чем современное. Древнейшим патриархам приписывается чрезвычайно большая, с нашей точки зрения, продолжительность жизни. Пятьсот-шестьсот лет были, по словам Священного Писания, чуть ли не средней продолжительностью человеческой жизни, тогда как Мафусаил дожил до девятисот лет.
Подобные же сведения о доисторических временах дают нам, кроме того, и отрывки, сохранившееся от так называемой Березовской книги, передающей данные о жизни шумиро-аккадцев (древнейших, досемитских жителей Месопотамии). По этим данным, в начале цивилизации царствовало десять царей, из которых один жил тридцать шесть тысяч лет, другой — сорок три тысячи, а третий шестьдесят четыре тысячи. Только один из всех десяти скончался преждевременно, всего только десять тысяч восемьсот лет от роду (1).
Хотя свидетельства эти, несомненно, легендарны, но нельзя однако отрицать, что в основе их легла истина, а именно факт необычайного долголетия древних людей. Ведь известно, что в Европе и особенно в Англии бывали замечательные случаи долголетия. Петри дает список сорока трех человек, живших свыше ста девятнадцати лет. Самые старшие из них были: Ауден Эвиндсэн, епископ в Ставангере (ум. 1440 г.) — двести десять лет, Томас Карн (немец?) (ум. 1588 г.) — двести семь лет, Петер Тортон в Великобритании (ум. 1724) — сто восемьдесят пять лет и др. (2). Из жизни животных также известны факты долголетия. Например, верблюд доживает до ста лет, слон — до двухсот, кит — до трехсот-четырехсот лет (3).
Если принять во внимание, что наши дилювиальные предки пережили труднейший в мире естественный отбор и что они уцелели для жизни из среды огромного количества их погибших единоплеменников, благодаря богатырскому сложению, то не будет ничего невероятного допустить, что крепкая, идеально сложенная раса, происшедшая от этих людей, была застрахована от большинства болезней, а по тому самому была и долговечна.
Что касается питекантропов, не подвергавшихся такому строгому отбору, то продолжительность их жизни могла быть и короче. Но если даже допустить, что она была такая же, как и у дилювиального человека, то долголетие смешанной расы неизбежно должно было понизиться, потому именно, что она гибридная, а следовательно, неустойчивая.
Но если после смешения белого человека с питекантропами, жизнь человеческая внезапно или в очень короткое время значительно сократилась, то нельзя было этого не заметить. И действительно, в Библии говорится, что человек когда-то был бессмертным и потерял бессмертие за свой первородный грех. В этом известии может быть преувеличение, но нет лжи, так как древнее долголетие в сравнении с наступившей затем короткой жизнью действительно могло казаться бессмертием.
Но это еще не все. У древних смешанной крови черты высшей и низшей рас должны были так же, как и теперь, сочетаться во всевозможных комбинациях.
Из числа этих комбинаций не трудно себе представить и такую, когда люди соединяли в одном лице сильно развитой ум белой расы со слабым телосложением и короткой продолжительностью жизни расы смешанной. В мыслях таких людей должен был наступить неизбежный разлад. В то время как тело разрушалось, вследствие наступавшей старости, мозг оставался еще совершенно здоровым. Самочувствие человека, мозг которого приспособлен к двухсотлетней жизни, в пятьдесят лет был еще совершенно здоровым, свежим и, если можно так выразиться, юным, тогда как тело в то же время уже начинало дряхлеть и разрушаться. Нетрудно понять, что у такого человека должно было явиться невольное сравнение тела с той субстанцией, которая как бы отделяется от него в момент смерти (дух или душа). Сравнение это также невольно привело к мысли, что эти две сущности совершенно различны и только случайно связаны между собою. Дух как бы вложен в тело насильно, заключен в него, как в темницу. Смерть, которая разом прекращает существование и духа, и тела, казалась человеку страшной бессмыслицей, так как его здоровый инстинкт говорил ему о долгой жизни, конца которой не было видно. Чтобы примирить нелогичность смерти при таких условиях, он должен был принять ее не за то, чем она есть на самом деле, т. е. допустить, что душа человека бессмертна и в момент кончины только отделяется от смертного тела. Этот шаг мысли кажется мне самым первым и самым важным в религиозной жизни.
За ним следовал целый ряд предположений, и наступала очередь фантазии, но до этого момента была только логика и действительность. Остановившись на мысли о бессмертии души, человек пытался разрешить целый ряд новых, с нею связанных вопросов: Что такое душа? Куда она идете после смерти? Какова ее будущая судьба? и пр. Для разрешения их, по необходимости, приходилось строить одну гипотезу за другой.
Подобного раздвоения живого существа не могло быть ни у животных, ни у питекантропов, ни даже у белого дилювиального человека, до тех пор, пока он не пал, т. е. не смешался с питекантропом. У нормального, вполне уравновешенного существа чистой расы, каким был наш белый дилювиальный предок палеолитического и начала неолитического века, мозг был в полном соответствии с телом, а потому, старея, он ослабевал вместе с ним в строжайшей постепенности. Для него не могло существовать религиозных вопросов, по крайней мере, в той форме, как она была передана нам древними. И действительно, хотя сила ума этого человека, по всем вероятностям, была очень велика, но в доисторических памятниках Европы первые следы религии в виде исполинских надгробных памятников (менгиров) начинают появляться только в неолитическом веке и именно в то самое время, когда в почве Европы появляются, кроме древних длинноголовых черепов, короткоголовые, т. е. как раз тогда, когда началось смешение белого человека с питекантропом.
Примечания: (1) — БН. 222. (2) — БД, I. 236. (3) — ВУ.
XXXVII. Происхождение языков
Происхождение того множества языков, которые мы встречаем на земном шаре, с точки зрения нашей теории объясняется следующим образом. Мы говорили уже, что только белый дилювиальный человек достиг той высокой ступени развития, на которой его мысли требовали выражения членораздельной речью. Поэтому все языки должны были произойти от европейского, но только не путем его дальнейшего развития, а наоборот — путем порчи. Когда к белым долихоцефалам стала примешиваться кровь питекантропов, то устройство их мозга, гортани и мускулов рта стало постепенно изменяться. А потому новые смешанные расы, происшедшие от белого человека, должны были изменять язык своих предков в духе тех физиологических недостатков, которые они приобретали. «Дункан Джибб, — говорит И. Тайлор, — доказал, что у таких крайних типов, как негр и европеец, существуют явные различия в строении гортани, которых достаточно для объяснения того, почему негры находят столь трудным издавать некоторые звуки, кажущиеся нам естественными». «В частях голосового органа, — говорит Деникер, — все части подростка подъязычной кости не срощены с нею у семидесяти пяти — девяносто пяти процентов американских индейцев, у двадцати пяти — тридцати пяти процентов европейцев и у тридцати процентов негров» (1). Кроме того, толщина языка не у всех рас одинакова; у негра, например, язык толще, чем у европейца. Для негра почти невозможно произнести английское th, которое он превращает в d, тогда как швейцарец изменяет его в z. Этим свойством языка, уже давно известным, пользовались очень часто для отличия одной национальности от другой. В ночь Сицилийских вечерен заставляли убегающих французов произнести слово ciciri и если с произносилось как s, а не как русское ч, (если они говорили сисири вместо чичири ), то их признавали за французов и убивали.
Когда египетские мамелюки истребляли арабов Сайда, то они заставили их произносить слово dakik (мука), чтобы убедиться, произносился ли гортанный звук как к , или как g.
Подобным же образом «каждый народ по самому устройству его органов речи не может произносить то тех, то других звуков. Так, полинезийцы не в состоянии произнести имя «Мари», которое они изменяют на «Мали». Китайцы изменили «Бенарес» в «По-ле-Наи», «Брама» в «Фан» и «Христос» в «Ки-ли-ссе-ту». Капские кафры произносят слово gold (золото) — igolide, sugar (сахар) — isugile и т. д. Словом, каждый народ изменяет трудные для его произношения звуки по-своему, совершенно подобно тому, как это делают наши косноязычные и дети.
Кроме того, порча языка могла происходить не только в области звуков, но также и в грамматике, в оборотах речи и в значении слов. И вот таким-то образом в каждой стране, куда передвигались белые, язык их изменялся в зависимости от того, в какой пропорции и какие примешивались к ним питекантропы. Если от такой смеси они падали в умственном отношении, то вместе с тем падал и их язык, если же они только останавливались в прогрессивном движении, то и язык их останавливался. А если европейские языки продолжали в это время развиваться, то они еще дальше уходили от своих азиатских и африканских собратов. При помощи таких процессов, мне кажется, и разошлись между собою многочисленные языки всего мира, иногда так далеко отстающие друг от друга, что филологи не могут найти между ними ничего общего ни в складе, ни в корнях (2).
Кроме того, на отношение между языками должен был оказать огромное влияние также и тот порядок, в котором дилювиальный человек расселялся по земному шару. Так, например, он мог распространяться в одних случаях медленным путем, отделяя от себя поселение за поселением в ближайшие соседние незаселенные местности. Такого рода расселение связано с земледельческим образом жизни. Но племена, занимавшиеся скотоводством, могли переселяться, проходя значительные пространства сравнительно в короткое время и останавливаясь надолго только там, где встречались подходящие жизненные условия.
Наконец выселение из Европы дилювиального человека могло повторяться много раз через различные промежутки времени по мере того, как в Европе становилось тесно.
Вся эта сложная путаница международных отношении со временем будет распутана при помощи филологии и этнографии. Теперь же можно высказать предположение только о тех арийцах, которые выселились из Европы в Азию и дали начало персидской и индийской цивилизациям.
Если огромный промежуток времени, который отделяет нас от начала выселения дилювиального человека из Европы, был достаточен, чтобы образовались на земле многочисленные языки и если в то же время между арийцами, европейскими и азиатскими, как в складе их языков, так и в корнях, сохранилось так много общего, то нет никакого сомнения, что выселение арийцев из Европы должно быть отнесено к самым новейшим из доисторических времен. Оно совершилось, так сказать, накануне начала истории. Восстановить события этого времени для науки будет легче всего, и за них она примется прежде всего.
Примечания: (1) — аа. 119. (2) — Б. 272.