XXXI. Теория наша подтверждается фактами эмбриологического развития
(Детский возраст у людей кавказской расы)
Эмбриологическое развитее животных совершается согласно известному закону Геккеля, по которому ряд форм, проходимых в течение жизни индивидуумом данного вида, есть как бы краткое обозрение тех форм, через которые проходили его предки в продолжение огромных геологических периодов. На научном языке этот закон выражается таким образом: «онтогенезис (развитие индивидуума) есть краткое и быстрое повторение филогенезиса (истории развития рода)» (1). Так, например, лягушка своими превращениями отчетливо повторяет истории жизни своего рода. Сначала она является в виде головастика, существа рыбообразного, с жабрами вместо легких. В этом периоде ее отдаленные предки были вполне водяным животным. Далее у нее вырастают ноги, жабры заменяются легкими и получается род ящерицы или тритона. Наконец отпадает хвост и наступает форма взрослого животного. Подобную же истории рода мы можем прочитать в превращениях жуков, бабочек и других насекомых.
В истории развития человеческого зародыша есть также намеки на отдаленное прошлое его рода. У него
можно наблюдать: остатки жабр от того времени, когда его предок был водяным животным, хвост, когда он был четвероногим, сходство с зародышами других низко стоящих животных и пр. Причины, производящие такие превращения, нам неизвестны, но мы знаем однако, что они внутренние, а не внешние.
Превращения человека во время его утробной жизни рассматриваются эмбриологией как сокращенная история его отдаленного прошлого, но мне не случалось встретить работ, которые взглянули бы с той же точки зрения на его внеутробную жизнь. Это происходит, вероятно, потому, что в наших взглядах все еще господствуют принципы Ламарка. Мы не можем отрешиться от действия на человеческий организм внешних факторов. Но если бы принять, что внеутробная жизнь человека есть прямое продолжение утробной, т. е. если она управляется тоже только внутренними законами, то тогда не осталось бы места для действия на человека внешних факторов.
А между тем разве можно утверждать, что с момента рождения человеческий организм уже перестает подчиняться закону Геккеля?
Конечно нет. Онтогенезис — это ряд последовательных изменений, совершающихся с животным в строго определенном порядке и вызываемых внутренними причинами, рождение же для организма — фактор чисто внешний. Начало онтогенезиса нужно считать с момента зарождения организма, а конец с последним изменением, которое с организмом совершается если приложить это определение к жизни бабочки, то ее онтогенезис начинается с того момента, когда она зародилась в виде яичка в утробе матери, а кончается тогда, когда бабочка завершит свое последнее превращение, т. е. выйдет из куколки. После того с ней уже не совершается более никаких изменений: она кладет яички и скоро умирает. Итак, у бабочки онтогенезис продолжается всю ее жизнь.
А теперь спрашивается: когда кончается онтогенезис у птицы и у человека? Принято думать, что у птицы — с ее выходом из яйца, а у человека с момента его рождения. Но так ли это? Очевидно, нет, потому что их превращения еще не кончились. У птицы первое оперение в виде пушка и его цвет с возрастом изменяются. У человека: начиная с младенческого возраста и кончая глубокою старостью, — происходит целый ряд совершенно непонятных для нас изменений.
Следовательно, настоящим окончанием онтогенезиса нужно было бы считать для человека не момент его рождения, а самое последнее изменение в старости. Можно думать, что, если изменения, совершающиеся с человеческим зародышем в начале его утробной жизни, повторяют вкратце древнюю истории человеческого рода, то вся остальная его жизнь воспроизводит новую и новейшую истории. С этой точки зрения изменения, совершающиеся с человеком, представляют огромный интерес.
Является только вопрос: следуют ли эти изменения друг за другом с такой же правильностью, как и в жизни утробной?
Мне кажется, сомнения в этом быть не может. Никто еще не доказал, что законы внутренней жизни человека с момента его рождения перестают действовать, а воздействие на человеческий организм внешних факторов еще не больше как гипотеза. Если бы законы внутренней жизни после рождения человека переставали управлять человеческим организмом, то он не подчинялся бы между прочим и законам наследственности. А между тем у Дарвина мы находим: «Если какой-нибудь новый признак является у животного в молодости, то продолжает ли он существовать всю жизнь, или длится лишь временно, он непременно появится — это общее правило — у потомства в тот же самый возраст и будет существовать так же долго. Если далее, новый признак появляется во время зрелости или на старости, то он склонен появиться у потомков в те же периоды жизни» (2). А Геккель то же правило называет законом единовременной наследственности (lex hereditatis homochronae), в силу которого «признаки, приобретенные родителями в известном периоде их существования, появляются у потомков в тот же точно период» (3).
Если, по закону Геккеля, всякое живое существо чистой породы воспроизводит в своей жизни истории своего рода, то является вопрос, какую историю будет воспроизводить существо смешанное, гибридное, составившееся из двух видов? Ответ на это мы находим у Дарвина. «Цыплята, — говорит он, — и молодые голуби, полученные от скрещивания двух окрашенных птиц, бывают вначале одного цвета, но через год или два приобретают перья и цвет другого родителя» (4). Следовательно, гибрид воспроизводит не одну историю рода, а две, сначала одну, потом другую. Признаки одного из родителей появляются у него в одном возрасте, а признаки другого — в другом.
Если бы человек был, как принято думать, видом чистокровным, то во всю его внеутробную жизнь антропологические признаки его оставались бы неизменными. Если же они меняются по возрастам, как у скрещенных кур и голубей, то это еще лишний раз доказывает, что он существо гибридное.
Запасшись такими предварительными сведениями, обратимся к истории человеческого развития, начиная с его состояния зародыша, и посмотрим, в каком возрасте его организм воспроизводит признаки белого диллювиального человека, а в каком — питекантропа. Касаться древнейшей истории человеческого рода, когда он проходил стадии различных животных, мы не будем, а прямо обратимся к концу его утробной жизни, к шестому месяцу, когда ребенок уже вполне сформировался.
По сходству с нашими прародителями детский возраст современного европейца можно разделить на два периода. В первом, начиная с шестого месяца утробной жизни, он по своим антропологическим признакам приближается к белому дилювиальному человеку, а после рождения — к питекантропу.
Действительно, для первого периода нам удалось подыскать пять признаков, общих нашему ребенку с белым дилювиальным человеком:
1. Его волосатость. Тело человеческого зародыша в конце шестого месяца покрывается впоследствии спадающим пушком, который называется lanugo. «Вся поверхность тела зародыша, — говорит Дарвин, — не исключая лба и ушей, густо покрыта пухом, но замечательно, что ладони и подошвы совершенно голы, подобно большинству наших животных. Такое совпадение едва ли может быть случайно, и мы, следовательно, должны рассматривать пушистый покров зародыша как остаток первобытной постоянной волосистой одежды. Профессор Александр Брандт сравнивал волосы на лице (чрезмерно) волосатого человека с пухом, которым покрыт зародыш, и нашел в их строении полное сходство» (5).
2. Пушок, о котором мы говорим, «бесцветен» или бел (6).
3. У большинства новорожденных детей глаза бывают голубые и только позже обращаются в карие (7).
4. У человеческого зародыша — длинная относительно общей величины тела кисть руки, постепенно укорачивающаяся у ребенка до второго года жизни (8).
5. У зародыша — более длинная голова, чем у взрослого. С первого же месяца внеутробной жизни она растет быстрее в ширину, чем в длину (9).
После рождения европейский ребенок получает стремление воспроизводить признаки питекантропа: зародышный пушок спадает, и тело становится голым, но цвет волос и глаз темнеет не сразу, а только постепенно. В первые годы жизни волосы европейского ребенка в большинстве случаев светлее, чем у взрослых.
«Громадное большинство детей нашей расы, — говорит Вирхов, — рождается с голубыми глазами, но вскоре у очень многих из них голубой цвет переходит в карий. Немало детей рождается с каштановыми и даже черными волосами на голове, но еще многочисленнее случаи, когда волосы на голове новорожденная бывают светлого, нередко беловато-желтого и даже желтовато-белого цвета, а потом постепенно изменяются в каштановый и даже темно-каштановый цвет. В прусских школах на сто детей приходилось до четырнадцати лет семьдесят два блондина, а после четырнадцати только шестьдесят один». На тот же факт указывает и Ляпуж. «Некоторый матери, — передает он, — из религиозных целей сохраняют волосы своих детей от первой стрижки, которые потом удивляют взрослых их светлым цветом. У девушек концы их кос оказываются светлее, чем корни волос. Наконец любопытные и в своем роде единственные таблицы оттенков волос от самых светлых до самых темных составляются у антропологов от одного и того же ребенка, если, наблюдая его развитие, они отрезают у него ежегодно по пряди волос» (10).
Что в нашем младенческом возрасте мы, белые люди, приобретаем физические и умственные признаки питекантропа, доказывается тем, что признаки эти у нашего ребенка вполне сходятся с таковыми же у низших рас, у карликов, у кретинов и у женщин и расходятся с признаками белого мужчины. Вот некоторые из таких признаков:
1. Длинное туловище и короткие ноги, по словам Ранке и Герберта Спенсера, характерны для детского и юношеского возраста. В этом отношении наши дети сходны с женщиной, с низшими расами (в особенности с желтыми), с карликами и с человекообразными обезьянами (11).
2. У ребенка относительно большая голова. По Топинару, она на втором месяце утробной жизни составляет половину всего тела, при рождении — четверть, а в зрелом возрасте — восьмую (12). Этой особенностью наш ребенок сходен с карликами, бушменами, эскимосами и вообще с монгольской расой (13).