Чувства низших рас
По словам Герберта Спенсера, у низших рас «существует сравнительное равнодушие к неприятным или мучительным ощущениям, или, лучше сказать, ощущения эти не имеют столь острого характера. Про разных дикарей рассказывают, что самые поразительные перемены температуры не вызывают у них никакого ощущения. Они преспокойно поправляют голыми ногами горящие уголья, погружают руки в кипящее содержимое котлов и чрезвычайно равнодушны к суровостям климата. То же самое замечается и по отношению к ощущениям, вызываемым телесными повреждениями. То спокойствие, с которым они переносят самые серьезные операции, невольно заставляет нас прийти к убеждению, что причиняемые им страдания должны быть гораздо меньше тех, которые были бы вызваны при тех же условиях у людей высших типов» (9).
По тому же поводу у Карла Фохта мы находим следующее: «Относительно тонкости чувств негры вообще, кажется, уступают людям белой расы и вовсе не соответствуют тому мнению, по которому диким народам в естественном состоянии приписываются более острые чувства. Зрение даже обыкновенно бывает тупо. Обоняние, вкус и слух не отличаются ни особенной тонкостью, ни остротой. Осязание не особенно тонко, осязательные сосочки на концах пальцев развиты гораздо менее, чем у белых, но самое поразительное явление относится к ощущению, к кажущейся по крайней мере нечувствительности негра к боли» (10).
Чувство любви слабо развито у низших рас. Они удивительно холодны и равнодушны друг к другу. У многих из них не существует слов «любить», «любимый», «милый» (11).
Половое чувство также слабее у низших рас, чем у высших. Дикари вовсе не проявляют нежности к женщинам в виде поцелуев, объятий и пр. (12).
Способность, по выражению французов «faire amour en tous temps», невидимому есть исключительная принадлежность высших рас, а у самых низших, наоборот, существует, как у остальных животных, периодическое спаривание раз или два раза в году. Вестермарк, много занимавшийся этим вопросом, находит остатки такого порядка вещей у калифорнийских индейцев, у туземцев западной Австралии, у дравидийских племен Ост-Индии и у многих африканских племен (13).
Чувство стыдливости надо также признать принадлежностью высших рас, так как у многих из низших рас его совершенно нет. Еще Геродот и Страбон указывали на тамилов и кельтов Ирландии, как на людей, совершавших любовный акт публично. Из числа же современных дикарей такое явление наблюдалось у калифорнийских индейцев, алеут, эскимосов, гуякурусов в Парагвае и гуаранисов. Другие народы выказывают тоже недостаток стыдливости полным отсутствием одежды, как бушмены, жители Андаманских островов и др. (14). Но из сказанного однако не следует, чтобы отсутствие стыдливости имело что-либо общее с безнравственностью. Безнравственность, немыслимая без сильного полового чувства, находится в обратном отношении к полноте костюма. Вполне одетые, т. е. сравнительно более высокие племена, оказываются в то тоже время и наиболее безнравственными (15).
Воспроизводительные способности у диких рас, по словам Дарвина, слабее, чем у цивилизованных. Семейства у них обыкновенно малы, а большие семейства вообще редкость (16).
Ум и характер низших рас
Ум дикаря кажется образованному человеку как бы дремлющим. Если вы предложите ему новый вопрос, вам придется повторить его несколько раз, пока мысль дикаря не пробудится, и при этом нужно говорить как можно выразительнее, чтобы ваша мысль была понята. Внимание его крайне неустойчиво, он не может следить даже в течение очень короткого времени за самой простой мыслью. Неспособный к напряжению мысли, он иногда даже не может ответить на самый простой вопрос словами «да» или «нет». Так, будучи спрошены о названиях и расстояниях до ближайших местностей, дикари никогда не дадут точного ответа. Если два раза спросить их, как далека какая-нибудь местность, то они дадут противоречащее друг другу показания. Краткий разговор утомляет их, в особенности если предложенные вопросы требуют напряжения мысли и памяти. Дикари перестают тогда слушать, физиономия принимает усталое выражение, они жалуются на головную боль и обнаруживают все признаки того, что неспособны более переносить это усилие. Ум их кажется в это время, как бы блуждающим, они начинают лгать и говорить бессмыслицы (17).
Спис и Марциус рассказывают о бразильском индейце, что «едва лишь кто-нибудь начнет задавать ему вопросы об его языке, как он становится раздражительным, жалуется на головную боль и вообще обнаруживает все признаки того, что не способен переносить это усилие», а Бете говорит о тех же самых племенах, что «от них очень трудно добиться их понятий насчет предметов, требующих хоть немного отвлеченной мысли». Точно также и Добрицгофер замечает об абипонах, что «когда им не удастся понять чего-нибудь с первого раза, они быстро утомляются исследованием и догадками и восклицают: «что же это наконец» (18).
Память дикарей так слаба, что один, например, забыл имя своей жены, с которой расстался всего три дня назад. Другой не помнил имен своих покойных отца и матери (19).
Язык низших рас соответствует их умственным способностям, он состоит из незначительного числа слов, с помощью которых нельзя описать самых обыкновенных вещей, не прибегая к самым странным перифразам. Некоторые из дикарей не в состоянии усвоить себе понятия числа. Их язык совершенно лишен выражений для чисел, и они не могут сказать: «один», «два», «три», не умеют считать даже по пальцам. Есть у них слова для обозначения всех известных растений и животных, но нет слов для общих понятий, как «дерево», «рыба», «птица» и пр., а тем более нет слов для таких отвлеченных понятий, как: «правда», «заблуждение», «преступление» (20).
У низших рас отсутствует не только любознательность, но даже простое любопытство: при виде новых предметов они остаются совершенно равнодушными и не выражают никакого удивления. Новые вещи ни на минуту не приковывают их внимания. Все развлекает их как детей, но ничто не может заинтересовать.
Когда австралийцы увидали впервые европейское судно, корабль Кука, и людей, так сильно отличавшихся от них, они не выказали ни малейшего удивления. На палубе корабля их более всего заинтересовали двенадцать черепах, пойманных моряками. Кук передает о новозеландцах, что они «кажутся совершенно довольными ничтожными знаниями, которыми обладают, нисколько не выказывая стремления улучшить их. Они и не любопытны ни в своих расспросах, ни в наблюдениях. Новые предметы совсем не так поражают их, как это можно предположить, и часто даже ни на одну минуту не приковывают их внимания» (21).
По словам Кука, огнеземельцы обнаруживали совершенное равнодушие в присутствии вещей, которые были вполне новы для них. Точно так же о тасманийцах Кук рассказывает, что они ничему не удивлялись. Капитан Валлис утверждает о патагонцах что они «проявляли самое непонятное равнодушие ко всему окружающему их на корабле, даже зеркало не возбуждало в них никакого изумления, хотя очень забавляло их». Двое из веддахов «не выказали ни малейшего удивления по отношению к зеркалу». А о самоедах мы читаем у Пинкертона, что «ничто не вызывало у них удивления, кроме зеркала, да и то лишь на одно мгновение». Берчель замечает по этому поводу о бушменах: «Я показывал им зеркало, при этом они смеялись и глазели в него с тупым удивлением, что они видят свои собственные лица, но они не выразили ни малейшей любознательности по этому поводу» (22).
В человеке низшей расы нет ни энергии, ни инициативы, ни предприимчивости, ни чувства, ни радости, ни надежды. Ничто духовное для него не существует. Все подернуто мраком ночи, поэтому он бесстрастно смотрит на все явления жизни и природы и проявляет какое-то скотское равнодушие ко всему на свете, за исключением еды (23). Настоящая минута для них все. Заглядывать в будущее они не способны, потому что мысль о будущем — это та же отвлеченная мысль. Отсюда у низших рас нет никакой предусмотрительности. Если им повезет на охоте, то они без всякой необходимости убивают сотни животных. Утром отдают ту же вещь за бесценок, которую накануне вечером не соглашались продать ни за какую цену. Отдают запасы пищи в обмен на блестящие безделушки, а через некоторое время платят невозможные цены за свой же товар. Они повторяют это из года в год, и урок прошлого не служит им на пользу (24).
Но если даже мысль о будущем не приходит в голову самого низшего дикаря, то у него не может быть никаких религиозных потребностей, а потому миссионеры и путешественники указывают несколько народов, у которых они не нашли никакой религии. Сюда относится несколько эскимосских племен, некоторые племена Бразилии и Парагвая, некоторые из полинезийцев, андаманцы, некоторые дикие племена Индостана и восточной Африки, готтентоты и дикие бедуины (25).
Но не только самые низшие расы, а даже и несколько более высокие племена, как кафры, обнаруживают, полное равнодушие к религии. Они поднимают на смех проповедников и шутят над бессмертием души. Для них смерть — лишь уничтожение, а высшее блаженство — изобильная пища (26).
Неподвижностью мозга у низших рас объясняется и их поразительный консерватизм, благодаря которому верования, обряды и обычаи уцелели у них в течение многих тысячелетий. Уже древние поражались консерватизмом некоторых современных им народов. Так Геродот, передавая об одном народе, писал: «По крайней мере более двух тысяч лет, а может быть, еще гораздо дольше эти люди живут все так же, как и жили. Они и теперь настолько же богаты и бедны, как были тысячелетия тому назад. Они ничего не прибавили к тому, чем обладали в те времена. История каждого поколения была та же, что и предыдущих». «Первобытный человек, — говорит Герберт Спенсер, — консервативен до чрезвычайной степени. Даже из сравнения высших рас между собою и из сравнения друг с другом различных классов того же самого общества, можно заметить, что наименее развитые выказывают наиболее отвращения ко всякой перемене. Какой-нибудь улучшенный метод прививается к простонародью с большим трудом, и даже всякий новый род пищи встречается обыкновенно неприязненно. Нецивилизованный человек отличается этим качеством еще в большей степени. Его более простая нервная система, теряющая ранее свою пластичность, оказывается еще менее способною подчиняться перемене. Отсюда его бессознательная и сознательная преданность тому, что уже раз установилось». «Так как это было хорошо для моего отца, то оно хорошо и для меня», — говорят все нецивилизованные люди. Ко всякой самой ничтожной перемене они выказывают отвращение и постоянно противятся всякому нововведению и улучшению в их быте. Поэтому обычаи их остаются неизменными. Жилища их так же постоянны, как гнезда птиц, каждое племя, подобно отдельным видам птиц, имеет в этом отношении свои постоянные особенности. Одежда и покрой ее не подвергается влиянию моды до малейшей пуговицы или складки, каймы или обшивки.
Из числа прочих нравственных качеств низших рас надо упомянуть об их осторожности, недоверии, подозрительности и скрытности. Все эти свойства, конечно, отнюдь не свидетельствуют об их высоте, так как известно, что животные, плохо защищенные в борьбе за существование, как например, зайцы или овцы, наделены этими свойствами в высшей степени и без них погибли бы в борьбе за существование (27).
Очень близко к осторожности стоят еще два порока низших рас: трусость и робость. Вот для примера рассказ, ярко рисующий эти два порока у лопарей. Раз один русский чиновник, объезжавший лопарские погосты по делам службы, в досаде на одного лопаря за то, что тот нечаянно опрокинул чайник, потаскал его за волосы. Лопарь ударился в слезы, а за ним и вся его семья. Перепуганный бедняк долго не мог успокоиться, воображая, что он совершил страшное преступление и, уже наказанный не в меру за свою неловкость, спрашивал сквозь слезы, что ему за то будет. Своих ближайших властей лопари боятся чуть ли не более высших. Они сами говорят, что для них рассыльный — бог, писарь — тоже бог. Подобные же свидетельства мы встречаем и о вотяках. «Одна из выдающихся черт в характере вотяков, — говорит Гр. Верещагин, — необыкновенная робость. Замахнись на здешнего вотяка, ради шутки, русский и вотяк в момент встанет в тупик и чуть не задрожит».
Замечательно, что некоторые из низших рас, робкие от природы, но унаследовавшие от своих отдаленных предков обычай войны и грабежа, проделывают все это, но в очень курьезном виде. По описанию миссионеров и путешественников, война между такими дикарями ведется только для того, чтобы обманывать друг друга. Сражаются они легким орудием и очень не охотно, единственно для избежания стыда вернуться домой ни с чем. Для решения победы достаточно бывает двух-трех убитых или раненых, и сражение кончается. Страх одолевает этими людьми при виде крови, они, так сказать, боятся обагрить ею поле сражения, а потому тотчас же разбегаются в разные стороны, после чего наступают переговоры. Подобные же трусливые народы, занимаясь грабежом, стараются прежде всего напасть на людей таких же трусливых, как они сами, проделывают это воровски, внезапно, врасплох, но при малейшем отпоре обращаются в бегство, бросая все, что могло бы их задержать (28).
Некоторые из низших рас кроме трусости обнаруживают рабское подобострастие к тем, кто сурово обращается с ними, и презирают тех, кто обращается с ними мягко. Они лишены всякой независимости и не только не избегают рабства, но ищут его. Раболепное почтение и страх у них самые сильные чувства (29).
Дамары, по словам Дальтона, «добиваются попасть в рабство» и «следуют за господином, как болонка». Подобные явления встречаются и у других южных африканцев. Один из них говорил европейцу: «какой же вы господин: я у вас был два года, и вы меня ни разу не побили» (30).
Стадность обнаруживается, между прочим, и в страхе низших рас перед общественным мнением своего села или племени, перед неудовольствием или насмешками товарищей. Этот страх так силен, что вполне управляет поведением человека и заставляет его неукоснительно следовать предписаниям местных обычаев, как бы они ни были бессмысленны или жестоки (31).
Из числа пороков, в которых упрекают низшие расы, на первом месте должна быть поставлена ложь, которая местами возводится в добродетель. Человек, способный лгать так, что ему верят; считается человеком ловким и пользуется всеобщим уважением. Затем в числе пороков указываются: лицемерие, непостоянство, неверность данному слову, обман, хитрость, алчность, беспечность, лень и склонность к праздности (32).
Сходство низших рас с животными травоядными обнаруживается, между прочим, в том, что они крепко привязаны к известному уголку земли. Дикарь, по словам Дарвина, так же восприимчив к значительным климатическим и другим изменениям, как его ближайшие родичи человекообразные обезьяны, которые, будучи увезены со своей родины, как известно, никогда долго не выживали (33). «Удивительное дело, — говорит один путешественник, — как мало дикий человек удаляется от своего места рождения. Я знал черных, которые хотя уродились в расстоянии трех немецких миль от берега моря, никогда его не видали» (34).
Все собранные здесь наблюдения над характером дикарей и людей нецивилизованных не составляют какой-либо новости, они хорошо известны людям науки, и многие из этих последних пришли даже очень печальным выводам относительно положения дикарей в человеческом обществе и их будущности.
Нельзя, говорит Дарвин, назвать ничтожной разницу в умственном развитии варвара, который, по описанию мореплавателя Байрона, бросил своего ребенка о скалу за то, что тот уронил корзинку с морскими ежами, и таких людей, как Говард или Кларксон; или разницу в умственных способностях между дикарем, не употребляющим никаких отвлеченных выражений, и Ньютоном и Шекспиром (35).
«У этих племен, — говорит Герберт Спенсер, — мысли, ограниченные в своем течении узкими, прочно установленными путями, не имеют той свободы, которая требуется для вступления в новые комбинации и для порождения таким образом новых способов действия и новых форм промышленности. Первобытным людям не следует приписывать даже той изобретательности, на которую, по-видимому, указывают их простые орудия».
По утверждению Нота и Глиддона, готтентоты и особенно бушмены нравственно и физически только немного отличаются от орангутанга и не дальше от него, чем европеец от них самих. Африка южнее десятого градуса обитаема только людьми, ум которых темен, как их кожа, и строение их черепа делает утопической мечтой всякую надежду на их будущее улучшение (36). Вайтц, описывая характер дикарей, заключает: «Следовательно, мнение некоторых ученых, что умственная жизнь низших рас стоит не выше обезьян, а сердечная не выше жизни хищного животного, до некоторой степени справедливо.
Я считаю, говорит он поэтическим заблуждением приписывать первобытному человеку стремление, непреодолимое страстное стремление к моральному и интеллектуальному развитию. Напротив, вследствие ли лени или силы привычки, он предпочитает оставаться в своем прежнем состоянии; он вряд ли решится по собственному почину, без внешнего принуждения, взяться за тяжелую работу цивилизации. Ведь точно также низкие классы общества, предоставленные самим себе, не предпринимают ничего подобного, пока им живется хотя бы сколько-нибудь сносно в материальном отношении и это, несмотря на то, что они постоянно имеют пред глазами примеры высокого развития. Не будь это так, оставался бы совершенно непонятным чрезвычайно медленный ход прогресса в человечестве, взятом во всем его целом (37).
Примечания: (1) — БУ, I. 25. (2) — ВБ. 154. (3) — БУ, I. 27. М, I. 112; АЭ, II. 135; В. 1886, XIV, в. II. 3. (4) — БУ, I. 28, (5) — ВА. 164. (6) — БО, II. 124–133. (7) — 6Р, I. 17. (8) — 6У, I. 30. (9) — Бушмены, зулусы, абипоны, БУ, I. 31. (10) — ВА. 167 и 168. (11) — Готтентоты, индейцы Северной Америки, тинэ, алгонкинцы: АН. 169; ВФ, 1888, II. 126. (12) — Индейцы Гвианы, африканские негры: АФ. 25; АП. 159. (13) — О. 27. (14) — ПА. 51, 54 и 72; АН. 54; ВМ, IV. 7 и V. 271; М, I. 356; АЬ. 208. (15) — БР, И. 15. (16) — Ю, II. 28. (17) — Аты (в северной Америке), бразильские индейцы, абипоны Южной Америки и восточные африканцы: АН. 12; АС. 64; БУ, I. 53. (18) — БУ, I. 53. (19) — Веддахи в Индии, огнеземельцы: АС. 32, 33 и 114. (20) — Тасманийцы и австралийцы: АС. 32–33. (21) — БР, I. 76; австралийцы, кафры, новозеландцы, огнеземельцы, веддахи, самоеды, бушмены: АС. 32, 33 и 78; БУ, I. 55 и 56. (22) — БУ, I. 55. (23) — Орочи, тазы, самоеды, мангалы: ВХ, 1870, VI. 569; В 1878, VIII, отд. II. 169; БИ, I. 285; 3, 11. (24) — Индейцы южной и северной Америки, сереры в западной Африке: АС. 58, 120, 129; 3, 11. (25) — АН. 146. (26) — Кафры: АС. 78. (27) — Северо-американские индейцы, самоеды, башкиры, вотяки, буряты, польское простонародье: Е. 17; ВР, 1878, VIII, отд. 2. 169: АЭ, II. 109; Григорий Верещагин. Вотяки Сосновского края; ВИ. 5 и 15; ВБ, X. 189; Ibid. XIV. 17 и. 147. (28) — АВ, IV. 240; БР, II. 13; 3, II. АЬ. 164; АД. 91; БИ, I. 275; Тр. Верещагин. Вотяки Сосновского края, 7; негры, туземцы Марианских островов, киргизы, китайцы и вотяки. (29) — Камчадалы, дамары, лопари: БУ, I. 40; В, 1878 VIII, отд. II. 54; AI, Ser XVI Lubelskie cz. I. 21. (30) -6У, И. 258. (31) — 6У, I. 41. (32) — Негры африканские, китайцы, самоеды, австралийцы, готтентоты, тоды и билы (в Индии), киргизы и башкиры: БУ, I. 38; БР, II. 14–15; Ь. 180; БИ, I. 43; АС. 65; АЭ, II. 109; АА, I. 503; AI, Ser XVI, Lubelskie cz. I. 25. (33) — Ю, II. 134. (34)-AK. 87. (35) — Ю, II, 43. (36) — E, 133; АЧ, II. 152; I. 706; В, XIV. 147; БУ, I. 31, 45 и 56, AI, Ser V, Krakowskie 180; БР, I. 3; AC. 114; ВЮ, XVII. № 1 и 2, 1886. 36; M, I. 106. (37) — M, I. 307.
XV. Человек-хищник
Для контраста с низшими расами, этими людьми — овцами, мы можем привести описание другого крайнего типа человечества, людей-хищников, образцом которых в наше время могут служить горцы Европы и Азии.
Известно, что горцы отличаются от равнинных жителей высоким ростом, хорошим сложением, красотой, сильным характером, воинственностью и любовью к свободе. Последнее и дало повод Монтескье высказать мнение, что «в плодородных обширных местностях, в которых человек не умеет ничего отстоять от сильного и подчиняется ему, — находится главный очаг деспотизма, тогда как гористые полосы производят сильное, независимое, гордое своей свободой поколете» (1). Факт этот не подлежит сомнению, но вопрос в том, как его понимать.
Некоторые антропологи думают, что горы своими исключительными условиями буквально вырабатывают известный тип людей. Постоянная ходьба по горам, по мнению Ранке, увеличивает рост человека, а борьба с суровой природой, по мнению других, закаляет характер. Но мне кажется такое объяснение натяжкой. Если бы тип горца действительно вырабатывался горами, то повсюду, в горах всего мира, тип этот был бы совершенно одинаковым. Но на самом деле это совсем не так. Во-первых, в горах каждой части света народ по цвету кожи приближается к той расе, среди которой он живет. В Африке он черный, в Азии — желтый, в Америке — медно-красный, в Европе — белый. Во-вторых, у того же Ранке мы находим: «Что при известных условиях жизнь в горах задерживает развитие величины тела. Причины, которые во многих горных местностях приводят к развитию кретинизма, часто действуют и на не кретинов тех же областей, отчасти путем задержания роста» (2).
В-третьих, оказывается, что горцы отличаются высоким ростом и воинственным характером только в Европе, но даже и в Азии они далеко не все воинственны. Так, например, туземцы в горах полуострова Малакки, по словам Вайтца, «трусливый народ, которому грабеж неизвестен» (3). То же самое можно сказать и об Африке: о горных дамарах в германских владениях сообщают, что этот народ во всех отношениях стоит ниже своих равнинных сородичей. «Язык их несколько грубее готтентотского, а по цвету кожи они чернее остальных дамаров» (4). Наконец, Альсид Д’Орбиньи, который занимался исследованием в антропологическом отношении Южной Америки, находил «наименьший рост» у обитателей тамошних гористых местностей и даже приписал это «влиянию разреженного воздуха» (5).
Высказывать свое мнение о причинах воинственности, свободолюбия, силы, красоты и крупного роста горцев мы теперь не будем, потому что это видно будет из нашего дальнейшего изложения, мы мимоходом только указали на скороспелость выводов некоторых антропологов, приводящую их же самих к противоречию с самими собой. Если мы взяли здесь горцев за образец высшего типа человечества, то это потому, что только в описаниях горцев нашли в этнографической литературе наиболее тщательную и подробную характеристику этого типа.
Чтобы дать наиболее полный тип человека-хищника, мы повторили тот же прием, что и для низших рас, т. е. сложили в одно место все, что нашли в литературе о разных горцах Европы и Азии.
Горцев европейских описывают людьми высокого роста, мускулистыми, крепкими, с выпуклой грудью и стройным станом. Отличительная черта их тонкое строение оконечностей: очень малые по росту кисти рук, длинные и костяные и маленькие стопы. Лицо горцев продолговато, но без углов, правильное, с правильными чертами и с прямым римским носом. Правильность черт кавказских горцев настолько известна, что даже всю белую расу назвали «кавказской». Горцы очень подвижны. Их движения мягки и быстры; в них есть что-то гордое и благородное: походка решительная и твердая. Они хорошие стрелки и отличные пешеходы в отношении дальности и скорости переходов (6).
Г. Евгений Марков в своих «Очерках Кавказа» (7), сравнивая кавказских горцев с русским простонародьем, так описывает их наружность: «Когда смотришь в одно время на лезгина и на нашего брата вахлака-русского, то русский производит впечатление неуклюжего травоядного животного рядом со статным и смелым хищником. У лезгина пестрота наряда какой-нибудь пантеры или барса, грация и гибкость ее движений, ее страшная сила, воплощенная в изящные, стальные формы. Это поистине зверь, отлично оснащенный всяким боевым оружием, острыми когтями, могучими зубами, прыгающий как резина, как резина увертливый, уносящийся с быстротою молнии, с быстротою молнии настигающий и разящий, мгновенно загорающийся такою злобою и гневом, какими никогда не в силах одушевиться травоядный вол».
Горцы живут малыми племенами или кланами. Каждое племя — независимое государство и враг всех остальных. Между ними ведутся вечные распри, вечная война, вечные убийства и беспрерывные насилия. Грабеж и воровство очень часто совершаются даже не с корыстной целью, а для отличия своей удалью и ловкостью. Удавшееся воровство было прежде доказательством зрелости: девушки неохотно выходили замуж за молодых людей, не совершивших кражи.
Горцы никого не пропускают через свои горы, к жителям равнин относятся с величайшим призрением и очень часто выделяют из своей среды шайки разбойников, которые опустошают окрестности. Иные из них воевали в войсках иностранных государств в качестве наемных солдат и даже, как швейцарцы, составляли себе из этого специальность.
В политическом отношении многие горцы сохраняют и до сих пор свою независимость и энергично отстаивают ее от всяких покушении. Слабые государства, как Турция, не в состоянии овладеть их горами в течение многих столетий и только постоянным содержанием военных команд или натравливанием горцев друг на друга спасаются от вреда, наносимого ими мирным обывателям. Но даже и овладевши горами, государства долго борются, прежде чем их разоружать, так как горцы питают страсть к оружию, а все занятия, кроме войны и грабежа, считают ниже своего достоинства.
Они сильно привязаны к своей родине, большие патриоты, зачастую считают себя народом избранным самим Богом, верят в свою широкую будущность и уважают только храбрых.
Горцам приписывают большие умственные способности, сметливость, рассудительность, живость и тонкость ума, остроумие, дальновидность, энергию и предприимчивость. Они красноречивы и часто бывают очень искусными дипломатами. Если обстоятельства их заставят, то они преуспевают и в мирных занятиях, причем проявляют способность к торговле, к разным ремеслам и даже к механике. Они любопытны, обладают пылким воображением, врожденным чувством изящного и поэтическим чувством. Они чувствительны, впечатлительны, склонны к увлечениям и неудержимым порывам. В отношениях к другим горцы добродушны, приветливы, быстры на знакомство, честны, верны данному слову, отличаются благородными, рыцарскими качествами и хлебосольны до расточительности. Горцы полны сознанием собственного достоинства, скромны, презирают хвастовство. В компании они необыкновенно веселы и когда разойдутся, то, как говорится, все суставы у них заходят. В половом отношении горцы сладострастны, иногда отличаются волокитством и разнузданностью нравов.
Если горца раздражить, что очень легко при его вспыльчивости, то он выходит из себя и не успокоится до тех пор, пока не выместит на ком-нибудь свой гнев. При своих ссорах горцы тотчас же бросаются друг на друга с оружием в руках и тогда становятся жестоки, кровожадны и не останавливаются ни перед каким самым ужасным преступлением. Они злопамятны и мстительны. Кровавая месть не только оскорбителю, но и всему его роду считается самой священной обязанностью и бывает одной из главных причин вечных раздоров между ними. Целые роды вымирали, целые столетия совершались зверства из-за какого-нибудь пустого недоразумения.
Горцы воинственны, на войне храбры, мужественны и так любят свободу, что предпочитают лучше умереть, чем попасться в плен. Но они так горды, что согласятся скорее умереть в неволе, чем дозволят обменять себя на пленную неприятельскую девушку (8).
Как видно из этого описания, современные горцы не представляют собою чего-нибудь особенно оригинального, чего бы мы не могли найти на равнинах и что заставило бы нас искать в горах каких-то необыкновенных условий, который могли выработать необыкновенную породу людей. Достаточно припомнить древнюю историю, чтобы убедиться, что в лице современных воинственных и свободолюбивых горцев перед нами хорошо известный тип древнего героя. Как образчик того, что при известных условиях жители равнин нисколько не уступают в воинственности и свободолюбии горцам, я приведу здесь выписку о древних германцах и современных фризах:
«Воинственный кровавый пыл, запечатленный религиозностью, проявлялся у германцев уже в первых столкновениях с Римом. Их три божества, свойства которых с трудом поддаются определению, имеют тот общий характер, что все они боги войны и насилия. Это кровавое тройственное божество. Им объясняется верование в загробную жизнь, предназначенную для воинов и убийц в диком замке Валгаллы, где вечные битвы сменяются вечными пирами. Эти неистовые борцы, опоясанные железным кольцом в течение всей своей жизни и образующее всегда первый ряд в битве, с лицами никогда не смягчающимися даже в мирное время, одержимы неистовой страстью убийства и разрушения. Умереть для них — значит возвратиться к Одину, в Валгаллу, на войну» (9).
«Фризы принадлежали к древнему германскому племени и еще до Р. X. отличались своею замечательною храбростью. Первоначальные обитатели соседних стран всегда с завистью и уважением относились к смелым, самостоятельным и свободным, фризам. «Старательно избегая смешиваться с соседями», фризы до сих пор сохранили свой оригинальный характер. Еще и теперь, когда вы встретитесь в Фрисландии с мужчиною и спросите его, к какой нации он принадлежит, он не ответит вам «я фриз», но непременно прибавит: «я свободный фриз». Хотя графы голландские и епископы утрехтские несколько раз старались покорить их, но это им никогда не удавалось. Это был единственный народ в Европе, сумевший во время владычества германских императоров остаться свободным от ленной зависимости. Хотя народ этот чрезвычайно прямодушен, но в гневе он становится подобен дикому зверю: глаза его расширяются и блестят диким огнем, ноздри раздуваются, волосы в беспорядке падают на шею. Человека, с которым фриз за минуту говорил спокойно и дружелюбно, он готов задушить собственными руками за какое-нибудь ничтожное, неприятное для него слово или даже намек. Фриза можно узнать по его твердой походке и по открытому выражению его лица. Мужчины всегда довольны и веселы, с живою речью на устах, с оживленною мимикой и быстрыми движениями (10).
Но и помимо фризов люди того же самого типа встречаются даже и в наше время среди мирных народов, но только мы не замечаем их, во-первых, потому, что видим их в другой обстановке, а во-вторых, потому, что они заброшены в одиночку среди массы людей совершенно других типов.
Примечания: (1) — Е. 22. (2) — БО, II. 143. (3) — М, Y. 181. (4) — БР, II. 163. (5) — БО, II. 157. (6) — П, III. 332. Ibid. 159 и 160; П, I. 349; Б, I. 707; ГВ, XV. № 360 и 387 стат. Завадского; ГМ. 1846. № 1, 35; П. 191; ВЩ, III. 132 и 138; ВХ, 1897, IV. 677; БШ, II. 238; АЭ, И. 231, 321, 323, 370, 397; С. 22 и 23; ГИ, XIV. 1892. 103; БШ. 41; ГМ. 1846, 20; АК. 101 и 161; БР, II. 168, 615, 681 и 682; Ч, II. 600; М, V. 181; ГЕ. 1896, I. 7; П, II. 353. (7) — СПб. 1887. 656. (8) — ГИ, XIV 1892. 103. (9) — ГЕ. 1896, I. 7. (10) — П, II. 353.