ПОДЪЕМ. 22 г. до Р. X. — 28 г. по Р. X
В любом учебнике именно к этой, а не к какой-либо другой эпохе относится название «Золотого века римской литературы». Но и помимо литературы признаки высокого подъема римской интеллигенции невольно бросаются в глаза. Об этом времени пишут, что «благие последствия мира обнаруживались во всех сферах человеческой деятельности».
Римляне видели причину своего подъема в изменении правительственной формы и в деятельности правительства, а потому виновником подъема считали императора Октатана-Августа. Поэты того времени писали: «По твоей милости, о император, вол спокойно пасется на пастбище, корабли без опасения плавают на успокоенных морях». Гораций говорит «о любви и преданности римского народа к властителю, который возвратил ему законный порядок, мир в благосостояние». Миллионы людей находили владычество Августа великим благодетелем богов и молились за продление его жизни. Сенат и народ единодушно дали ему титул «Отца отечества». «Это, — говорит Вебер, — не было делом одного только раболепства».
Почти повсюду в провинциях появляются признаки возрождающегося благосостояния и порядка. Развились торговля, промышленность и художественная деятельность. О развитии благосостояния говорят величественные памятники архитектуры, остатки воздвигнутых в то время храмов, театров, амфитеатров, колоннад, терм и водопроводов.
В провинции Азии, где стала развиваться промышленность, насчитывалось до пятисот городов. Испанские племена «привыкли» к земледелию и к спокойному быту. Их города, соединенные между собою хорошими дорогами, стали центром римской цивилизации, торговой и промышленной деятельности. В Галлии кроме развития земледелия, промышленности и торговли деспотические права кельтских князей заменились гражданской свободой и равноправием. Египет достиг такого богатства, какого не имел ни при Птоломеях, ни при фараонах. Он стал житницей города Рима. Установилась даже не существовавшая прежде торговля с западной Индией. «Каждый год более ста римских торговых кораблей плавало к западному берегу Индии и в Персидский залив». Словом, «монархия исцелила раны, нанесенные провинциям республикою».
Владычество римлян было упрочено проложением дорог и постройкой укреплений, а также основанием военных колоний. Октавиан имел под своею властью все легионы. Начальниками их были легаты императора, они служили ему с полной преданностью и, проникнутые сословным военным духом, полагали свою славу и честь в величии своего повелителя, бывшего олицетворением римского государства.
Жалованье провинциальным чиновникам назначено было постоянное и было достаточно для удовлетворения всех необходимых потребностей. Вместо пребывания в провинции в течение нескольких месяцев чиновники оставлялись там на долгое время, чтобы могли познакомиться со всеми потребностями края, проникнуться обычаями провинции, сжиться с ее жизнью. Страна, отданная их попечению, уже не была для них местом ссылки и поприщем всякого рода хищения.
Правда, что рудники и таможенные пошлины по-прежнему отдавались на откуп, военная повинность была местами обременительна, но все эти невыгоды далеко перевешивались тем благом, какое приносил прочный и справедливый порядок. Десятинная подать с хлеба, взимание пятой доли продукта виноградников и оливковых плантаций и другие натуральные повинности были заменены денежными по справедливой оценке среднего дохода. Государственная почта, имевшая многочисленные станции, облегчала сношения столицы с провинциями. Сумма государственных доходов была значительно увеличена. Еще больше возросли они оттого, что в управлении финансами был введен строгий порядок. Государство само стало взимать поземельный налог и общий налог с имущества в провинции, прекратив отдачу его на откуп; взимание других налогов через откупщиков было подчинено строгому контролю. Эти преобразования очень сильно увеличили государственный доход, так что он, по вычислению Гиббона, составлял при Августе не меньше, если не больше, ста миллионов рублей.
За всеми расходами в казне оставались огромные излишки, на которые можно было строить громадные здания и покрыть государство сетью дорог. Общественные здания стали размножаться с каждым годом и строились по планам все более колоссальным и великолепным. Форум Августа с храмом Марса Мстителя, храм Юпитера Громовержца, храм Аполлона, построенный из белого мрамора на Палатинском холме, храм Квирина на Квиринальском холме принадлежали к великолепнейшим зданиям Рима. Были построены роскошнейшие колоннады. Считают, что в общем Август воздвиг восемьдесят два храма. Был построен Дирибитэриум, обширнейшее из всех когда-либо существовавших зданий, где раздавались народу хлеб и дощечки для голосования в народном собрании, а также жалованье воинам. Все эти общественные здания возбуждали удивление современников; они удивляют и потомство. На Марсовом поле храмы, колоннады, общественные здания для государственных дел и для народных развлечений образовали новый город, превосходивший своим великолепием прежней семи-холмный Рим. Этот город быль единственным в своем роде, таким, какого не бывало ни прежде, ни после. Много было построено и в старом городе. Открыто было сто семьдесят бесплатных бань для народа. Одно из тогдашних зданий, а именно Партенон, уцелело и до настоящего времени. «Август по справедливости мог сказать, что, найдя Рим кирпичным, оставил его мраморным».
Кроме того, были поправлены испорченные временем и отсутствием ремонта водопроводы, очищены переполненные грязью подземные каналы, распространявшее ядовитые испарения. Были построены два новых водопровода, так что никогда не было в целом мире другого большого города, который был бы снабжен чистой родниковой водой в таком изобилии, как древний Рим.
Еще при Цезаре три греческих геометра прошли все государство, снимая планы, измеряя расстояние и собирая подготовительные материалы для задуманного преобразования в управлении провинциями. При Августе эти измерения и наблюдения послужили проведению новых дорог и трактов. Август улучшил тракты, находившиеся в Италии, и покрыл целой сетью дорог всю Галлию и Иберийский полуостров. Дороги строились прочные, шоссейные. От этого выиграла и торговля, и цивилизация. Государство закипало новой жизнью. Изгнанный некогда труд снова основался в государстве.
Вновь учрежденная полиция была так исполнительна, что разбойники, шатавшиеся по всей Италии, исчезли без следа. В самом Риме зоркая полиция и хорошо устроенная пожарная команда, распределенная по четырнадцати частям Рима, давали безопасность жизни и собственности и обуздывали буйное столичное население. Вооруженные отряды и эскадры очистили Италию от разбойнических шаек и охраняли берега от пиратов.
Август старался всеми способами избавить Рим от тунеядцев и помочь беднякам. Чтобы уменьшить массу праздных людей, он основал двадцать восемь колоний для ветеранов и бедняков, покупал земли для этого, ограничил число людей, получавших хлеб даром, приказал проверить права каждого из пользовавшихся этой выгодой. Снабжение Рима дешевым хлебом было одною из самых трудных обязанностей правительства.
Политические страсти, волновавшие римское общество в течение ста пятидесяти лет, замолкли. Те, кто пережил время погибели, желали спокойствия, знатные, чтобы насладиться благами, какие дают богатство, образованность, науки и искусства, масса народа, чтобы жить без политических волнений. Интерес к общественной (или, правильнее сказать, к политической) жизни стал быстро ослабевать. Часто приходилось устанавливать штрафы с сенаторов, не посещавших заседаний, потому что не являлось в сенат столько членов, сколько было нужно для законности решения. Часто не бывало охотников стать народными трибунами, и императору приходилось самому искать кандидатов.
«Умерла, — говорит Вебер, — заинтересованность общества государственными делами, заглохло в вельможах желание получать правительственные должности. Образованные люди того времени все больше и больше устранялись от государственной жизни, искали удовлетворения себе в области прекрасных форм. Искусство и наука стали для них главным делом жизни. Вельможи и знатные дамы писали стихи, разговор в обществе вращался обыкновенно на литературе. Лавки книгопродавцев стали сборными местами образованных и ученых людей. Богачи принимали гостей в своих библиотеках.
Книгопродавцы не могли удовлетворить требованиям. Увеличивалось число публичных чтений ораторов и поэтов, прибывало библиотек. Анний Поллион заложил библиотеку в Atrium libertatis. Август — вторую в храме Апполона, около собственной квартиры. Техника списыванья рукописей была усовершенствована, так что книгопродавец разом выпускал в продажу массу экземпляров купленного им нового произведения литературы. Экземпляры новых книг в большом количестве отправлялись римскими издателями в провинции. Книжная торговля приняла обширные размеры. Любовь к искусству, знакомство с литературой, изящный вкус и образованность делались необходимостью в светском обществе Рима. В противоположность периоду упадка, когда родной язык презирается и портится иностранными заимствованиями, римляне того времени привыкли говорить таким чистым латинским языком, что малейшая ошибка против правил грамматики или просодии в драме замечалась и строго порицалась публикой. В Риме для всех был образцом пример двора, принимавшего даровитых писателей в свой ближайший круг и поддерживавшего их щедрыми пособиями. Подражать этому стало необходимой принадлежностью хорошего тона. Гай Цильний Меценат в те времена стал таким образцовым покровителем ученых, литераторов и художников, что имя его стало нарицательным.
В Риме образовались ученые общества, состоявшие из молодых людей, для изучения греческих писателей, для перенесения александрийской литературы в Италии и для разработки разных отраслей поэзии. Скоро эти общества приобрели решительное влияние на литературный вкус. Они чуждались политики и заботились лишь о чисто литературных интересах, как-то о выработке и обогащении литературного языка, о легкости и правильности стиха и пр.
Римская литература в этом периоде достигла высшего пункта своего развития. В то время жили и писали всемирно известные: Тит Ливий, Гораций, Виргилий, Катулл, Галл Тибулл, Проперций, Овидий, а кроме того Варрон, Гитин, Флакк, разносторонние ученые, как Цельс — римский Гиппократ, правоведы: Лабеон, Капитон, Трог Помпеи, Азиний Поллион, историки, как Диодор Сицилийский, Николай Дамаскинский и Дионисий Галикарнасский, великий географ Страбок, Дионисий Пенегет и пр. Здесь же нельзя не упомянуть об Агриппе, по приказанию которого была составлена карта всего государства, объясненная приписками. В области искусства известен архитектор Витрувий. Из живописцев история упоминает пейзажиста Людия. Сами императоры Август и Тиберий писали стихи.
Что касается простонародья, то оно, как видно из нашей схемы, переживало в это время вторую половину Железного века, а следовательно в противоположность интеллигенции находилось в упадке. И действительно, мы имеем исторические данные, что такой упадок существовал.
«Свирепая борьба партий в Риме и кровопролитные междоусобные войны прекратились, но тем не менее два миллиона распущенного и неспособного к труду римского населения, огромную долю которого составляли выходцы из деревни, не могли сделаться лучше и привыкнуть к работе. Их количество уменьшалось вследствие ссылок, основания колоний и других мер, а оставшиеся были успокоены заботами об их пропитании и удовольствии и при помощи хорошо организованной полиции. Но все средства, предпринимаемые правительством для улучшения этой толпы, остались только новшествами. Причины недуга оставались не изложенными, не говоря уже о том, что раздача хлеба бедным гражданам Рима обходилась государству в несколько миллионов, и снабжение Рима дешевым хлебом было одною из самых труднейших обязанностей правительства».
Но упадок простонародья отражался, кроме того, на составе армии и, следовательно, на внешних делах Рима, которые за описываемый период были далеко не блестящи, в особенности если принять в расчет общую численность населения тогдашней римской империи и сравнить ее внешние дела с таковыми же в других периодах римской истории. Слабость Римской империи при ее высокой цивилизации, при ее образцовом порядке, при хорошем финансовом положении и при громадности ее территории не совсем понятна для современных историков, и потому они стараются объяснить ее тем, что оба государя этой эпохи, и Август, и Тиверий, «не любили войны».
Правильнее было бы объяснить миролюбие Августа и Тиверия тем, что они знали слабость своих войск и благоразумно воздерживались от больших войн, чтобы не попасть в критическое положение. История дает нам множество фактов, доказывающих, что тогдашняя римская армия была мало способна к войнам завоевательным.
Войны в Испании и в Альпах Август вел только для безопасности и для упрочения провинций. Войны в Далмации и Паннонии были оборонительные, и только на Рейне Август надеялся сделать завоевания.
Первая экспедиция Друза против германцев в 12 г. до Р. X. окончилась безуспешно. Только помощь фризов, союзников Рима, спасла римский флот от гибели, когда его корабли, во время отлива, остались сидящими на мели.
Во вторую экспедицию в 11 г. недостаток в провианте и приближение зимы заставили римлян вернуться, причем римское войско чуть не погибло, окруженное неприятелем в тесном горном проходе.
В третьем походе Друза в Германию в 10 г. Друз, по преданию, испугавшись видения, грозившего ему гибелью, поспешно отступил и дорогою умер.
В 8 г. Тиберий, заступивший вместо Друза, предпочел действовать против германцев переговорами, хитростью, коварством и этим путем достиг более значительных успехов, чем силою оружия.
Что касается походов Домиция, Агенобарба и Винниция, то подробности об их победах остались для истории неизвестными; известно только, что Август запретил римским военачальникам ходить на Эльбу. Было решено вместо силы оружия вновь употреблять более верные средства: обольщение, хитрость и коварство.
Тиверий, которому снова было поручено начальство над войсками, сделал блестящие военные подвиги в Германии между Эльбою и Везером, но когда римские легионы ушли оттуда, свобода тамошних народов, подвергшаяся лишь мимолетной опасности, снова восстановилась. Тиберию удалось только установить римскую власть между Рейном и Везером.
Война в Паннонии в 6 г. по Р. X. в сущности не была внешней войной, а усмирением мятежа в области, уже завоеванной римлянами ранее. Такие войны всегда легки для государства. Внутренних неприятелей оно побеждает легко даже в то время, когда несет сплошные поражения от внешних.
Римское войско было так плохо, что и эта сравнительно легкая для него война была для римлян тяжким бедствием. Ужас овладел Римом, опасность, грозившая ему, была так велика, что Август предпринял самые экстренные меры. Он призвал в войско ветеранов, уже отпущенных в отставку, установил подать с рабов для покрытия расходов войны и заключил мир с германцами, против которых римляне только что собирались идти войной. Несмотря на это война длилась три года, была опустошительна и Светонии называет ее самой ужасной из всех, какие были со времени второй пунической войны. Тиверий и Германик то сражались, то старались перессорить инсургентов, то действовали вероломством. Когда Германик привез в Рим известие о победоносном окончании трехлетней войны, то римляне пришли в восторг.
В 9 г. по Р. X. римляне потерпели знаменитое поражение от германцев в Тевтобургском лесу. Вар потерял римское войско в пятьдесят тысяч. За поражением войска последовало взятие римских укреплений и владычество римлян на правом берегу Рейна, начинавшее уже утверждаться, было уничтожено. В следующем 10 г. Тиверий перешел через Рейн, чтобы показать германцам, что сила римлян не сломлена, но не отходил далеко от берега.
В 14 г. Германик, приехавший на Рейн, нашел римское войско бунтующим. Воины отбросили всякое повиновение начальству, всякую дисциплину, Жаловались на долгую и тяжелую службу, требовали подарков и прибавки жалованья, шумно предлагали Германику сан императора и в заключение перессорились между собою. В кровопролитной схватке между ними были убиты их отважнейшие предводители, и Германику с большим трудом удалось наконец восстановить порядок.
В этом же году Германик предпринял удачный поход, чтобы отомстить за Тевтобургский лес, удачно напал врасплох на племя марсов и истребил их. Его отступление было сопряжено с большими опасностями.
Второй поход Германика против германского вождя Арминия был уже неудачен: римская конница потерпела большой урон, и отступление римлян снова сопровождалось большой опасностью. В двухдневной безуспешной битве римляне потеряли свои походные вещи, силы их были изнурены, потеря войск большая, и они видели перед собою верную гибель.
В 15 г. Германик одержал над германцами победу благодаря тому, что ввел в бой отряды галлов, ретийцев и винделикийцев. Но следующая затем битва была нерешительна. Германик поспешно отступил и не принял никаких мер, чтобы удержать под властью Рима области, из которых он уходил.
В заключение Тиберий отозвал Германика в Рим, причем в письме своем говорил, что уже достаточно бедствий, достаточно побед, что честь римлян уже восстановлена. Этим кончились все военные подвиги римлян во второй половине Золотого века.
Конец настоящего периода римской истории занимает царствование Тиберия. Этот государь четырнадцать лет царствовал в Золотом веке и девять лет в Серебряном, а потому первая половина его царствования прошла в периоде подъема, а вторая в периоде упадка. Но так как все успехи и неуспехи государства народ приписывает в своем невежестве личным качествам государя, то у Тиберия есть две совершенно противоположные характеристики: одна — хорошая — принадлежит Золотому веку, а другая — неудовлетворительная — Серебряному. В Золотом веке он был человеком высокого ума и характера, обладавший многими добродетелями: историки сравнивают его с Фридрихом II прусским. В Серебряном же он напоминает Филиппа II испанского и состоит почти из одних пороков.
Вот характеристика этого императора в Золотом веке, а противоположная будет приведена в своем месте в Серебряном.
Дела иностранной политики Тиберий вел искусно и успешно, сановников назначал разборчиво: умеет находить людей достойных. Государственное хозяйство и управление провинциями было очень хорошо. Благоразумная бережливость, простота и экономия императора в домашней жизни представляли резкую противоположность роскоши и мотовству вельмож. Бережливый Тиберий уменьшил великолепие игр и других народных развлечений. Государство не страдало при нем от буйства воинов. Светоний хвалит Тиберия за то, что он чуждался всякой пышности, отвергал раболепные почести, какие предлагались ему сенатом и народом. Тиберий выказал себя хорошим полководцем, искусным правителем, был человек очень умный, хороший оратор, сохранял безукоризненную нравственность среди порочного общества, старался внести в администрацию порядок, в судопроизводство справедливость, охранял спокойствие в провинциях, стремился защитить их от угнетения.
В конце рассматриваемого периода, за восемь лет до его конца, в 20 г. по Р. X., т. е. около рокового 43 г. периода появляются первые признаки начинающегося упадка. В уголовных процессах стал господствовать произвол, несмотря на старания Тиберия его устранить, явилось покровительство доносчикам и клеветникам, стало распространяться льстивое раболепство, а также погоня за титулами и мелочное честолюбие.
Серебряный век, первая половина
УПАДОК. 28–78 гг. по Р. X
При обыкновенных условиях упадок в этом периоде бывает умеренным, но перед окончательной гибелью государства, как это было в Риме, он достиг
страшной напряженности, и его течение утратило свою обычную правильность.
Начало этого периода было совершенно правильно и своевременно, но упадок шел настолько усиленным темпом и отличался такой необыкновенной напряженностью, что достиг своего максимума на девять лет раньше срока, когда должен был кончиться период. Обычный ход государственной жизни нарушился, и упадок сменился несвоевременным подъемом, который продолжался тринадцать лет (со вступления на престол императора Веспасиана до смерти его сына императора Тита). Так как по закону равновесия несвоевременный подъем должен был возместиться таким же несвоевременным упадком, то он и последовал в следующее затем царствование Домициана, продолжавшееся восемнадцать лет и пришедшееся в новом полустолетии. Чтобы несвоевременный подъем сравнялся по числу лет с несвоевременным упадком, надо было бы от царствования Домициана отнять два с половиной года и прибавить к подъему. Сделать это мы имеем полное основание, так как начало царствования Домициана вполне носило черты подъема. Ему приписывают «некоторое округление границ и усовершенствование пограничных укреплений». Кн. Юлий Агриппа именно в это время расширил пределы римского владычества в Британии и задумывал уже овладеть островом Ирландией. Следовательно, с большой достоверностью мы можем принять, что несвоевременные подъем и упадок продолжались оба приблизительно по пятнадцать лет.
Упадок настоящего периода может по справедливости считаться образцом хорошего упадка по той напряженности, до которой дошли все пороки Рима.
Роскошь, мотовство и расточительность расцвели тогда пышным цветом. До бесконечной роскоши доходили, например, бессмысленные постройки императора Калигулы. Между прочим, он построил никому ненужный мост через залив длиною до пяти верст. По мосту была проведена шоссейная дорога, а по сторонам ее гостиницы и места для отдыха. Еще большая роскошь является в постройках Нерона, из которых самая замечательная его «Золотой дом». Он состоял из нескольких отдельных зданий, стоявших далеко друг от друга и соединенных колоннадами. На обширном пространстве были расположены луга, искусственные озера, виноградники, рощи с разными зверями и пр. Размеры главного здания были так велики, что внутри шли тройные перистили о тысяче колонн. Вестибюль был так высок, что в нем можно было поставить статую Нерона вышиною до ста футов. Стены некоторых комнат и синего дворца были выложены золотом, драгоценными камнями и даже жемчугом, а потолки блистали работами из слоновой кости. Картины и статуи для украшения были собраны со всей Греции. Архитекторы не останавливались ни перед какими расходами.
Но не одни только императоры роскошничали в своих постройках. Сенека порицает также роскошь частных лиц, которая сделалась обыкновенной даже для бань. «Во избежание прослыть бедняком, — говорит он, — никто не строит бани иначе как со стенами, выложенными александрийским и нумидийским мрамором с помостом, украшенным мозаичной живописью, с бассейнами, выложенными фассийским мрамором — явление, некогда редкое даже в храмах, — и с серебряными богатыми кранами. А в термах вольноотпущенников! Сколько тут статуй, сколько колонн, ничего не подпирающих, поставленных только для украшения, из одной лишь роскоши! Какие тут массы воды, с шумом текущей по ступеням!» По словам Плиния, изнеженные римские дамы имели даже бани, выложенные серебром.
То же самое и в одежде. Римские франты имели обыкновение обвешивать себя с ног до головы жемчугом и драгоценными камнями. У патрийцев было в моде носить при себе различные фигурки из янтаря, из которых некоторые стоили столько же, сколько живые люди. У Ювенала и в особенности у Петрония можно найти их яркое описание.
О роскоши пиров того времени свидетельствуете известный рассказ о Тримахионовом пире, принадлежащий перу Петрония. На пиру Тигеллина при Нероне устроен был огромный плот на озере, который во время пира двигался по озеру. Блюда на пиру были приготовлены из самых редких и дорогих лакомств, привезенных со всех концов государства. Позже, при императоре Вителлин, на каждый обед тратилось не менее двадцати тысяч рублей на наши деньги, а однажды приготовлено было одно блюдо, стоившее более пятидесяти тысяч рубелей.
О той же самой роскоши, а вместе с тем о лености изнеженности высших слоев римского общества свидетельствует страшное изобилие рабов в каждом тогдашнем римском состоятельном доме. Знатные городские дома были полны рабов, исполнявших различного рода обязанности, от самых низких до самых высоких. Многие из их занятий были совершенно бесполезны и придуманы только для парада. Раб-привратник заменял сторожевого пса. Далее шли сторожа в атриуме, придверники, рабы, поднимавшее перед гостями портьеры. Потом толпа слуг во внутренних покоях, прислужники в банях, в столовой, метрдотель и его многочисленные подручные и поставщики рабы, разрезавшие и обносившие кушанья, рабы, пробовавшие разные блюда, прежде оно подавалось господину, нарядные раздушенные юноши, сидевшие у ног господина или разливающие вино в чаши, рабыни певицы и танцовщицы, рабы, составлявшие свиту господина на улице, несшие факелы или мешки с золотом, которым патриции щедро оделяли толпу, и пр.
При таком изобилии прислуги господин мог ровно ничего не делать. Ручной труд пользовался величайшим презрением. Даже знаменитый философ Сенека быль о нем весьма не высокого мнения: «Изобретение ремесел, — говорил он, — принадлежит жалким и низким рабским душам. Душой человека руководит мудрость: она не приучает руки к труду, она не изготовляет утвари для повседневного обихода».
Огромная масса денег пожиралась также устройством различных увеселений. При Калигуле народные развлечения устраивались в таком размере, что еще не было видано до сих пор ничего подобного: нескончаемым рядом шли драмы, пантомимы, гладиаторские бои, битвы с хищными зверями, скачки на колесницах и пр. Все это делалось с неимоверным великолепием. Расточительность на игры не имела границ. Неудивительно, что менее чем в год был растрачен весь запас денег в казне, собранный Тиберием и простиравшийся до громадной суммы, более ста двадцати миллионов на наши деньги.
Всякого рода преступления, убийства и казни шли в этом периоде непрерывной чередой, все усиливаясь к его концу.
В 29 г. деспотизм Тиберия достиг полного развития. Каждое заседание сената кончалось смертными приговорами. Весь Рим трепетал, все сословия раболепно преклонялись перед всемогущим фаворитом императора Сеяном. Он составил заговор против императора, но был арестован и убит. Его тело было выброшено на лестницу тюрьмы и предано поруганию. В Риме несколько дней продолжалось буйство радости и мести. Народ преследовал приверженцев Сеяна, разграбил и сжег много домов. Два сына и дочь Сеяна были убиты, а жена лишила себя жизни. Доносчики и судьи не знали себе отдыха. Каждый, кто был близок к фавориту или получал от него милости, подвергался смерти. Темницы наполнились людьми всякого возраста. Через два года по смерти Сеяна (33 г.) все обвиненные в соучастии с ним были убиты за один раз и тела их выброшены на ступени темницы. В последние годы своей жизни Тиберий предавался необузданной свирепости, но в этом ему много помогали сенаторы и всадники, губившие друг друга. Большая часть погибших сами подготовили себе смерть интригами, которыми губили других.
Но все эти казни и свирепости были пустяками в сравнении с тем, что последовало во времена Калигулы.
За всякое возражение в сенате Калигула наказывал как за мятеж против императорской власти. Он возвел себя в сан Бога и заставил народ строить себе храмы и приносить жертвы.
Однажды, когда в цирке бросали на растерзание зверям преступников, их оказалось меньше, чем было нужно. Император велел схватить первых попавшихся людей из публики и бросить зверям.
В день своего рождения Калигула въехал в Рим и возобновил там свои свирепости. Действительные или мнимые заговоры служили ему предлогом для убийств. День и ночь работали орудия пытки перед глазами злодея, который наслаждался видом страданий и требовал только, чтобы мучимые мучились долго.
Когда казна была пуста, то, чтобы добыть денег, были возобновлены процессы об оскорблении величества, чтобы убивать и ссылать богатых людей и конфисковать их имущество. Процессы такого рода при Тиберии были невинны в сравнении с этими.
Тогдашние римские императоры вполне соответствовали тому народу, которым управляли. Они были плоть от плоти и кость от костей его.
«Наступили злосчастные дни, — пишут историки. — Добродетели, украшавшие древние времена, исчезли и на их место появились преступления, подобных которым никогда не видел свет и, наверно, не увидит. В Риме совершались все преступления, когда-либо занесенная в летописи человеческой злобы». Столица представляла собою арену ужасов, она обратилась в ад. Порок и злодеяния доходили до настоящего неистовства. Общественное здание подвергалось тлению и разлагалось на части. Испорченность нравов была всеобщая. Высшие классы обнаруживали повсюду исчезновение нравственного принципа, аристократия получила чисто демонический характер. Народ обратился в чернь и стал собранием настоящих атеистов. Законы утратили всякую цену. Истец должен был давать взятку, прежде чем затевать процесс.
Святые обряды религии нарушались. В Риме не было ничего священного, ничего безопасного от рук жадных хищников. Благородство происхождения и блеск богатства вели людей к верной гибели. Добродетель считалась преступлением, подвергавшим люлей опасности. Сила ума, заставляющая людей стремиться к занятию общественных должностей, и скромность, побуждавшая их отклонять от себя почести, составляли одинакового рода преступления. Единственным мерилом человеческих различий было богатство.
Преступления, о которых упоминается в истории, были вопервых убийства, «не сопровождавшиеся раскаянием», отравление, возведенное в систему, прелюбодеяние, доходившее до кровосмешения, и измена родителям, мужьям, женам и друзьям. Свободные люди изменяли своим покровителям, а тот, кто жил без врагов, умирал от измены друга.
Разврат и всякие бесчестные поступки все более входили в обычай и упадок нравов стал выказываться необузданно. Люди соверничали между собою в распутстве и опасно было в нем не участвовать. В 61 г., когда началась в Риме междоусобная война, Тацит пишет: «Ужасное и гнусное зрелище представлял собою Рим. В одних местах шла битва, убивали людей, в других люди нежились в банях, пировали; подле крови и груд тел были публичные женщины и люди, подобные им. Весь разврат роскошного спокойствия и все свирепости взятия города приступом совершались одновременно, так что казалось, будто одна часть города охвачена безумием ярости, а другая — безумием веселья».
В начале периода, по-видимому, предпочитали убивать людей ядом. Еще в конце предыдущего периода начало было положено отравлением Германика. Потом в 23 г. за ним последовал сын Тиверия, Друз, в 41 г. — Марк Юний Силан и император Клавдий, в 55 г. — Британик.
Были даже специалистки по приготовлению ядов, как знаменитая галльская отравительница, Локуста. Позже отравления сменяются открытыми убийствами. Убийцы уже не имели надобности прикрывать свое преступление. Таким образом были убиты четыре императора: Калигула, Гальба, Вителий и Домициан.
Само собою разумеется, что разврат сильно процветал в этом периоде, как и во всех упадках, но историки особенно сильно подчеркивают развращенность и бесстыдство женщин. По этому поводу следует воспользоваться случаем и отметить различие в вырождении мужского и женского пола, о котором не было ничего сказано во вступлении. Есть много данных исторических, этнографических и статистических, доказывающих, что вырождение женщин в одном и том же народе совершается не параллельно общее правило, что в вырождении женщина постоянно отстает от мужчины. Если мужчина вырождается в высший тип, т. е. поднимается, то женщина, отставая от него, становится во всех или во многих отношениях ниже мужчины. Ее отношение рождаемости к смертности становится ниже мужского, болезненность больше, средняя продолжительность жизни меньше, преступность мужчин, которых всегда родится больше, чем женщин. Если же мужчина вырождается в низший тип, т. е. падает, то тогда женщина также отстает от мужчины и потому становится во многих отношениях выше его. Она более живуча, чем мужчина, здоровье его, более способна к труду, менее преступна и т. д. Такое положение вещей влечет за собой численный перевес женщин над мужчинами. В историческом цикле первый случай имеет место в веках Золотом и Себебряном, а второй — в Медном и Железном.
Римская история является прекрасной иллюстрацией для этого правила. В Золотом и Серебряном веках настоящего цикла римляне — мужчины поднимались, женщины во всех отношениях им уступали, и вот мы видим постоянные жалобы истоков на распутство и бесстыдство римских женщин. О второй же половине цикла, о веках Медном и Железном, мы имеем прямо противоположный сведений. Так как вопрос этот весьма важен и интересен, то мы несколько отвлечемся в сторону и посмотрим, что вообще пишут римские историки о женщинах Золотого и Серебряного веков.
Образец распутности женщин в Золотом веке дает прежде всего семейство самого императора Октавиана Августа. Этот император был вообще несчастлив в семейной жизни. Со второй своей женой, Скрибонией, он развелся в тот самый день, когда она родила ему дочь Юлию. Юлия была женщина умная, но развратным поведением причиняла не мало горя своему отцу. Август смотрел сквозь пальцы на то, как его дочь нарушала правила приличия, являясь в публике «окруженной толпой знатных молодых людей». Если отец сердился на нее за слишком легкий костюм, Юлия приходила к нему в скромной одежде и развлекала отца шутками. Но, в конце концов, Август не вытерпел и внезапно отправил свою дочь в ссылку на маленький островок, причем объявил сенату, что Юлия до того забылась в своем бесстыдстве, что сделала форум и ораторскую трибуну местом своих ночных оргий. «Проступки Юлии против приличия, — пишет Вебер, были не ее личной виной, а следствием общей испорченности нравов, господствовавшего в Риме разврата».
Третью жену Августа, Ливию, называют «опытной в деле притворства». Ее обвиняют в отравлении двух сыновей Юлии, чтобы провести в императоры своего старшего сына Тиверия, рожденного от первого мужа и, следовательно, приходящегося пасынком Августу. О ней говорили, что она устроила ссылку третьему сыну Юлии, Постуму. Она же отравила Марцелла, первого мужа Юлии и, как говорят, даже самого Октавиана Августа.
В первой половине Серебряного века упадок римских женщин из высшего класса не прекратился, но стал еще сильнее. «Бесстыдные женщины помогали развитию пошлости, разврата Калигулы. Милония Цезония совершенно расстроила его здоровье любовным напитком, который она ему поднесла». Кроме того, история отмечает трех «развратных» сестер Калигулы: Друзиллу, Агрипину и Юлию Ливиллу. Мессалина, жена императора Клавдия, в разврате и бесстыдстве зашла так далеко, что ее имя сделалось нарицательным. С необузданным сладострастием она попирала ногами все приличия, безгранично предаваясь влечению своей чувственности. Переодетая она ходила ночью в публичные дома под именем Лициски и отдавалась каждому ее выбиравшему. Она добилась казни Аппия Силана за то, что он не хотел быть ее любовником. От живого мужа она совершила обряд бракосочетания с Силием с соблюдением всех юридических и религиозных формальностей. Агриппина, мать Нерона, была так же сладострастна, как и Мессалина. Она заботливее соблюдала внешние приличия, но ее коварство, властолюбие, алчность и отвага на всякие злодейства заставили римлян находить, что при Мессалине времена были менее ужасными. Из числа особенно развратных женщин называют также сладострастную Поппею, вторую жену Нерона, и знаменитую по безнравственности Плацину, жену Пизона, которая предала почтенного Германика и была обвинена во многих очевидных преступлениях».
Но что все эти женщины не составляли исключения из общего правила в первой половине Серебряного века, видно из их исторических свидетельств:
«Женщины высших классов были так безнравственны, так распущенны, что мужчин нельзя было заставить вступать с ними в брак и брак заменился конкубинатом; даже девушки позволяли себе самые страшные нескромности. Важнейшие сановники государства и придворные дамы купались вместе и показывались друг другу нагими. Безнравственность римских женщин заставляла их прибегать к таким возмутительным действиям, что их даже нельзя назвать в современной книге. Они считали годы не по консулам, а по числу своих любовников. Быть бездетною и, следовательно, освобожденною от семейных обязанностей считалось апогеем счастья. Плутарх говорит совершенно верно, что римляне женятся, чтобы сделаться наследниками, а не для того, чтобы иметь наследников. Считалось хорошим тоном предаваться самому противоестественному разврату. Юноши вступали в формальные супружества с мальчиками. Женщины знатнейшего происхождения поселялись в публичных домах.
Император Калигула устроил в своем дворце публичный дом, с которого получал доходы. А императрица Мессалина устроила во дворце притон разврата, куда собирались замужние женщины для свидания с любовниками. На пирушке, устроенной Нероном, самый знатный римлянки отдавались всем без различия, даже рабам и гладиаторам. «Все возрасты, полы и классы общества среди бела дня соперничают между собою в неистовстве животных наслаждений. Римский разврат остался памятен на веки. Римские пантомимы отличались грубым цинизмом. Во время празднеств в честь богини Флоры устраивались бега голых проституток. Множество патрицианок находили упоение в ремесле публичной женщины, так что в царствование Тиверия пришлось даже издать закон для обуздания их сладострастия».
Что и во второй половине Серебряного века нравственность римских женщин стояла очень низко, это можно видеть хотя бы из сатир Ювенала, жившего от 60 до 140 г. В своей «шестой сатире» поэт, отклоняя своего друга Постума от мысли о женитьбе, говорит ему, что женщины их времени «совершенно забыли нравственные правила. Жена сенатора, убежавшая с гладиатором, и Мессалина — вовсе не исключения, такие качества стали общими у женщин. Даже религиозные праздники служат у них предлогом для разврата. А если какая-нибудь женщина не развратница, то она мучит мужа гордостью, честолюбием, капризами, щегольством и расточительностью. Есть женщины, которым нравится заниматься мужскими гимнастическими упражнениями, даже участвовать в гладиаторских играх. Иные увлекаются иноземными суевериями, ходят к прорицателям, астрологам; есть добывающие от этих людей волшебные напитки, которыми освобождают себя от всех мешающих им, даже от детей и мужа».
О состоянии римских женщин во вторую половину того же цикла мы находим данные у Гелльвальда в его «Истории культуры».
«Не мешает помнить, — говорит автор, — что в эпоху Траяна (около вершины подъема) разврат женщин достиг поворотного пункта и что с этих пор встречаются многочисленные примеры благородных, просто одевавшихся и славившихся семейными добродетелями женщин». «В царствование императоров из рода Северов, при Гелиогабале и Александре Севере (в конце Медного и в начале Железного века) женщины правили империей почти двадцать лет. Сын Маммеи, полупомешанный Гелиогабал, не только назначил свою мать и бабку членами Тайного Совета, но хотел учредить Женский сенат. В Риме тогда были женщины-адвокаты и даже женщины-гладиаторы». (Гелльвальд, 285 и 401).
Возвращаясь к прерванному рассказу о пороках, процветавших в Риме в первой половине Серебряного века, необходимо остановиться на двух черточках, находящихся в связи с развратом и постоянно сопровождающих упадки, хотя не всегда попадающих на страницы истории. Сюда нужно отнести: 1) стремление вырождающегося человека освободиться от одежды; 2) кровосмешение, понимаемое вообще в смысле родственных браков.
Первая из этих черт у цивилизованных народов большей частью выражается в распространении между женщинами обычая носить костюмы, обнажавшие их тело. Но иногда, как в Европе в средние века, отрицание одежды становится догматом некоторых сектантов.
Что касается народов нецивилизованных, то у них упадок сопровождается обязательным уничтожением одежды. Надо думать, что желание прикрывать свое тело одеждой было свойственно только белому дилювиальному человеку, а потому, приближаясь при вырождении к питекантропу, современный человек лишается в числе прочих инстинктов и этого.
Что и у римлян в описываемый упадок женщины любили носить нескромные костюмы, обнажающее тело, видно из слов Сенеки, который пишет в похвалу своей матери: «Ты не носила таких платьев, которые скорее открывают тело, чем прикрывают его».
Что касается кровосмешения и вообще браков с родственниками, то в истории о них никогда не заходит речь во времена подъемов, но во время упадков на них жалуются очень часто. Как мы увидим позже, это явление в экономии природы имеет весьма важное значение.
Мы уже приводили выше слова Тацита о том, что в настоящем периоде разврат «доходил до кровосмешения». И вот история дает целый ряд аналогичных фактов. Еще в семействе Октавиана Августа произошло несколько родственных браков. Август женил своего племянника (сына сестры Октавии) на своей дочери Юлии. Дочь этой Юлии, Агриппина, была замужем за своим двоюродным братом, Германиком. Позже, когда начался упадок первой половины Серебряного века, начались браки и любовные связи и между более близкими родственниками. Так Калигула женился на своей родной сестре Друзилле и жил в любовной связи с двумя другими. Император Клавдии был женат на своей родной племяннице Агриппине. Так как в народе в то время появилось стремление к близким бракам, то сенат и народ просили Клавдия издать закон, разрешающий брак дядей с племянницами. Нерон женился на своей двоюродной сестре, Октавии. О самой матери Нерона Агриппине современники передают, что она, чтобы отвратить свое падение, пришла к разгоряченному вином сыну в сладострастном костюме, думая обольстить его. По словам Тацита, кровосмешению помешали только слова вошедшей в это время посторонней свидетельницы. Наконец в самоубийстве Секста Папиния обвиняли его мать, которая после долгих препятствии «принудила его ласками и подарками согласиться на то, чего он мог избегнуть только самой смертью».
Эпидемия самоубийства обязательно сопровождает каждый упадок, но она замечается современниками только тогда, когда достигает грандиозных размеров, как это было в Риме. «Кто, — говорит Дрейпер, — читая летописи времен императоров, — не удивится тому, как умирали в то время люди, встречая свою судьбу с тупым спокойствием, составляющим характерную черту зверей? Появляется центурион с приказом, жертва открывает вену и умирает в теплой ванне». «Во времена Тиверия самоубийство стало явлением самым обыкновенным, — говорят историки, — чуть не повседневным. Поразительные его картины так часты у Тацита, что не знаешь, на которой остановиться».
Историк передает нам о целом ряде самоубийств людей известных, имя которых попало в историю. Вот краткий их перечень:
В 20 г. лишил себя жизни Пизон, гордый патриций, губернатор Сирии, отравитель Германика, в 23 г. — Силий, в 26 г. уморил себя голодом республиканец Кремуций Корд, в 28 г. уморила себя голодом Агриппина, внучка Августа и жена Германика, в 33 г. уморил себя голодной смертью Кокцей Нерва, неразлучный товарищ Тиверия. Он покончил с собой, охваченный страхом и гневом, предвидя несчастия, грозящие Риму в ближайшем будущем. В том же году лишила себя жизни знаменитая Планцина, вдова Кнея Пизона, в 34 г. покончили самоубийством: Помпоний Лабео со своей женой Паксеей и Мамерек Скаур, потомок древних Эмилиев, с женой Секцией, в 37 г. — Арунций Луций, проконсул Испании, и Секст Папиний — из консульской фамилии, в 42 г. республиканец Цецина Пет с женой Аррией и некоторые другие из заговорщиков на жизнь Клавдия, заговор которых не удался, в 53 г. — Статиий Тавр, бывший проконсул Африки, и Силан, жених Октавии, вышедшей за Нерона, в 59 г. — Мнестер, отпущенник и любовник Агриппины, в 65 г. — Кай Пизон и знаменитый философ Сенека, в 66 г. — племянник Сенеки, поэт Лукан, в 67 г. — полководец Домиций Карбулон, в 68 г. — император Нерон, в 69 г. — император Оттон. В этом последнем году самоубийства приняли даже заразительный характер, так как многие из приверженцев императора Оттона, соревнуя ему, лишали себя жизни, а перед тем отравилась мать Вителия, чтобы не дожить до погибели сына.
Самоубийство было в то время такой обыкновенной вещью, что даже установился обычай казни посредством самоубийства. Таким образом Калигулой был казнен Макрон, Клавдием — сенатор Валерии Азиатик, Нероном — Сенека, Трозей и пр.
Имея в виду эту эпидемию самоубийств, современник Сенеки, греческий философ Эпиктет, живший в Риме, писал: «Люди! Ждите, пока Бог вас уволит от этой жизни, и тогда к нему возвращайтесь. А теперь сносите все с твердым разумом и живите на той земле, на которой Бог вас поместил».
Даже такое явление, как пожары, которые мы привыкли считать вещью самой обыкновенной и приписываем случайности, прекращаются в периоды подъема и усиливаются иногда до громадных размеров в периоды упадка. Происходить это, во-первых, от небрежности, непредусмотрительности и неосторожности людей, каковые пороки увеличиваются вместе с вырождением, во-вторых, от сильного развития между людьми вражды и мстительности, что заставляет их поджигать имущество своих ближних, и, в-третьих, от появления особого вида помешательства, называемого в науке «пироманией».
Вот почему наиболее знаменитые и грандиозные пожары случались всегда только во время упадка. В римской истории мы не находим никаких исторических свидетельств о пожарах во второй половине Золотого века, во времена Августа, но зато большое их изобилие было в первой половине Серебряного века. В 33 г. пожар уничтожил весь Авентин. В 64 г.
был знаменитый пожар при Нероне. Из четырнадцати частей города уцелело тогда только четыре. Три части совершенно сгорело, а в остальных семи осталось лишь несколько полуобгоревших домов. В 69 г. был сожжен Капитолий, а в 76 г. при императоре Тите сгорели: Капитолии, Пантеон, театр Помпея и Палатинская библиотека.
Из истории других народов мы знаем, что периоды упадка всегда сопровождаются повальными эпидемическими болезнями. В настоящем периоде они случились два раза: в 65 г. от заразительного морового поветрия в столице умерло тридцать тысяч человек, а в 79 г. сильное моровое поветрие охватило всю Италию, умирал один из десяти. Последняя эпидемия приходится на первый год позже конца периода (78 г.). Это запаздывание, несомненно, находится в связи с ненормальным вообще концом этого периода, о чем было говорено выше.
В области религии времена упадков характеризуются ослаблением старых религиозных верований, распаданием их на секты или согласия и появлением новых вероучений. В настоящем периоде мы находим два указания на такого рода факты. Во-первых, при императоре Клавдии существовали религиозные общества, которые стали опасны для нравственности и государства своими сладострастными или жестокими обрядами. Общества эти были уничтожены, и участники их подверглись изгнанию. Во-вторых — в этом же периоде впервые начало распространяться в Рим христианство. В самом деле начало этого периода 28 г. было еще при жизни Иисуса Христа, так что распространение христианства могло начаться никак не раньше 30 г. Но уже в 64 г., при Нероне, произошло первое гонение на христиан; их тогда обвиняли, между прочим, в пожаре Рима. Отсюда следует, что в 64 г. количество христиан в Риме было уже значительно и что они были хорошо известны римскому народу и правительству. Следовательно, первоначальное распространение в Риме христианской религии совершилось в тридцатичетырехлетний промежуток времени между 30 и 64 гг.
Так как во всякий период упадка народ понижается не только в нравственном отношении, но и в умственном, то это неизбежно должно было отозваться на состоянии римской литературы. И действительно, отзывы о литературе времен Калигулы, Клавдия и Нерона не оставляют ни малейшего сомнения, что она сделала шаг назад в сравнении с литературой Золотого века.
Римская литература быстро развивалась по направлению, данному ей Цицероном, но, достигнув высшей степени совершенства, не избежала опасности впасть из риторики в декламацию. Петроний и прочие сатирики не находят конца своей иронии, когда начинают смеяться над пустою декламациею своего времени. Они указывают, что молодые люди в школах красноречия вместо того, чтобы достойно приготовиться к жизни, делаются только неспособными к ней, ибо то, чему они учились в школах, ни мало не согласно с действительностью, так что, выступив на площади, они считали себя занесенными как будто совсем в другой мир. Петроний превосходно доказывает, что такие упражнения не споспешествовали, но вредили красноречию. Приучая играть пустым набором слов, они «отнимали у тела речи нерв его силы». Ретор Цесций вместо истинного красноречия первый принял надутый и высокопарный слог и ввел его во всеобщее употребление… Естественность повсюду уступила место искусственности, литература все больше и больше отдалялась от жизни и природы. Это отчуждение от истины и оригинальности всего заметнее в поэзии, утратившей всякую силу и свежесть. Риторическая напыщенность и утрировка заменяли в ней недостаток поэтического творчества и фантазии, а искусственный пафос прикрывал прозаичность содержания и тривиальность мыслей. Самый поразительный образец этого безвкусия представляют напыщенные драмы, приписываемые Аннею Сенеке. Эпические поэмы Лукана, Силия Италика, Валери Фланка и Стация — почти сплошь сухие подражания Виргилию, и, хотя в них менее напыщенности, чем в драмах Сенеки, но они ни мало не завлекательны. Ни темы, заимствованные из римской истории или греческой мифологии, ни риторическая отделка формы, ни прикрасы описаний не придают им интереса. Лукан взял эпическую форму лишь как способ изложения своих политических взглядов. У других поэтов подражание Овидию под влиянием декламаций школ риторики превращается в напыщенность, совершенно неестественную. Истинная поэзия, исчезнув из жизни, исчезла и из литературы. Имя поэта было почти забыто, говорит Гиббон. Имя ораторов дерзко присвоили себе софисты. Туча критиков, компиляторов и комментаторов затмевала науку, и за упадком гениальности скоро последовала испорченность вкуса. Во всем явились признаки литературной дряхлости. Лексикон обогатился новыми словами и выражениями, но слог утратил стройность, какую имеют периоды прозаиков Золотого века. Новые выражения часто были делом аффектации или умственной лени.
Драма в этот период сильно упала и мало-помалу стала пустым упражнением в декламации, так как при отсутствии истинных драматических талантов она, с одной стороны, была вытеснена из театра сладострастными и соблазнительными пантомимами, а с другой — обременена вошедшею в моду риторикой. Настоящим образцом этого ложного драматизма или скорее ложной трагики были дошедшие до нас десять трагедий Сенеки. В этих наводящих дрожь пьесах соединяется фантазия мясника со смешным пафосом паяца. Риторическая гладкость дикции и стиха нисколько не закрывают напыщенного ничтожества характеров и пустоты поднятых на ходули страстей. Эти пьесы — жалкая сценическая трескотня.
В начале рассматриваемого периода писали Авл Персий Флакк и Анней Лукан. Первый «недостаток поэтического призвания стремился заменить сильною полемикою против нравственной испорченности своих современников». А второй написал поэму «Фарсалия» в десяти книгах, которая «скучно растянута в риторически напыщенную фразеологию».
Нехороши также отзывы о писателе конца периода (при Нероне) Тита Петрония, который находит крайнее удовольствие в грязи современной ему безнравственности. С колоссальным бесстыдством, но и вместе с полным мастерством стиля, в чертах бойких и наглых, но производящих впечатление именно грандиозностью своего цинизма, он изображает в своих пресловутых Libri Satiricon времена Тиверия, Калигулы, Клавдия и Нерона, Агриппин и Месалин.
Петроний, по словам его современников, сам был предан чувственным наслаждениям. По легкомысленному тону и неприличности многих описаний его «Сатирикон» походил на «Декамерон» Боккачо.
Болезненность натуры этого писателя видна, между прочим, из его смерти. Он перерезывал себе одну артерии за другой, чтобы смерть приближалась медленно, и, умирая, говорил о наслаждениях жизни и читал эротические стихи.
Третий выдающийся писатель этой эпохи, Марк Валерий Марциал (40—101 г.), писал при Домициане, т. е. во время несвоевременного упадка. Его эпиграммы Бернгарди называет «тунеядным растением, выросшим на гнилом дереве монархического Рима. Так же, как и Петроний, Марциал не заботился о стыде и приличии. В угождение пресыщенному вкусу придворного круга он обрисовывал гнусные сцены и унижал поэзию до скандала. Он льстил людям, которых презирал, которыми гнушался, он добивался от них подачек. Сплетая им лавровые венки, он принуждал себя лгать. Он без стыда и негодования изображал пороки своего времени, шутил гладкими стихами над грязными гнусностями, не возвышаясь над ними своими мыслями. Он сам говорит, что шутки занимательны лишь тогда, когда приправлены сладострастием».
О знаменитом философе того времени, Сенеке, отзывы современников и историков литературы также очень неблагоприятны. «У него не было такой твердости характера, чтобы среди безнравственной обстановки стойко держаться правды и добра, не было силы противиться искушениям, оставаться верным своему убеждению. Любя добродетель, он был уступчив к пороку. Зная, в чем состоит истинное благо, отдавался чувственности, раболепствовал пред владычествующим развратом, льстил сильным интриганам, желал хорошего, но был слаб и при всем своем уме был мелочно честолюбив. В слоге его сочинений отражается шаткость его характера. Он глубоко понимал и превосходно описывал благородную свободу мудреца, а между тем заискивал милостей Нерона и служил ему советником даже в преступлениях. Он понимал истину, но у него не было силы воли. Он обогатил свой ум знаниями, но душа его не была просветлена любовью к добру. Он чувствовал позорность настоящего, но не мог возвыситься над ним».
Из партии, которые вели борьбу с правительством в Риме в описываемом периоде, прежде всего надо упомянуть республиканцев, которые, по-видимому, существовали во всю первую половину Серебряного века. Еще Тиверий преследовал Кремуция Корда за его республиканские убеждения и сочинения. Потом последовала неудачная попытка Хереа восстановить республику после смерти Калигулы, и, наконец, известно, что император Веспасган изгнал из Рима стойков за их республиканские идеи. Ясно только, что эта пария в описываемое время была очень слаба.
Что касается существования в Риме других антиправительственных партий, то об этом свидетельствуют постоянные заговоры против римских императоров, из которых одни во время открывались правительством и заключались беспощадными казнями, а другие достигали своей цели, так как ни один из императоров описываемого периода не кончил жизнь естественною смертью.
В конце концов, вражда между римскими партиями заключилась междоусобными войнами, которые вспыхнули около 68 г. В 69 г. велась междоусобная война из-за трона между Отоном и Вителием, а потом такая же война, соединенная с резней на улицах Рима, между войсками Антония Прима и Вителия.
В заключение вопроса об упадке римской интеллигенции в течении первой половины Серебряного века нельзя обойти молчанием личности тогдашних императоров, стяжавших себе на вечные времена и во всем мире печальную известность. Из них имена Калигулы и Нерона сделались в образованном мире нарицательными для монархов, в которых соединяются все пороки государя и человека. Спрашивается: какое значение имели они в жизни тогдашнего Рима? Были ли они только печальным исключением из общего правила, чем-то вроде мрачной тучи на светлом фоне ясного неба, или это были случайно выхваченные экземпляры из большой толпы таких же, как и они, маленьких Калигул и неронов?
Во-первых, из предыдущего мы видели, что фон, на котором выступали Калигула, Клавдий и Нерон, далеко нельзя назвать ясным и светлым. Во-вторых, римские императоры того времени не принадлежали к старинным царствующим родам, а только что пред тем вышли из среды римской аристократии. Наконец, самое поверхностное знакомство с историей доказывает нам, что в огромном большинстве случаев личности монархов вполне соответствуют тому народу, которым они управляют, т. е. во время подъемов и процветания народа — монархи бывают чаще всего если не гении, то очень талантливые люди, и наоборот, в периоды упадка монархами бывают выродки всякого рода: больные психически или телесно, жестокие, самодуры, деспоты, тираны и проч.
Вот почему римские монархи рассматриваемой эпохи являются не уникатами, не редкостными экземплярами, а только характерными образчиками выродившейся породы людей, представителями от целых полчищ таких же выродков. Только с этой точки зрения и интересна характеристика римских императоров того времени.
Выше всех других стоял Тиверий, половина царствования которого прошла в лучшую эпоху римского Золотого века. От своих преемников он, между прочим, выгодно отличался тем, что имел сына, тогда как все остальные были бездетны. Но даже и этого императора современники упрекают в жестокости, бессердечии, подозрительности и под конец жизни в утонченном разврате. Об остальных императорах и говорить нечего: это прямо продукты глубокого вырождения.
Калигула был хил телом, страдал падучей болезнью, а от чрезмерных чувственных наслаждений впал в тяжкую болезнь, окончательно расстроившую и его тело, и рассудок. Он постоянно находился в лихорадочном волнении и страдал бессонницей. В разговорах он был груб и часто употреблял грубые ругательства и проклятия. Он был страшно жесток и питал к людям насмешливое презрение. На вопрос двух консулов о причине его внезапного смеха, император отвечал, что смеется при мысли, что может одним только словом удавить их обоих. Целуя шею своей любовницы, он сказал: «Какая прекрасная шея, а если я велю, то она будет перерублена». Калигула высказывал желание, чтобы римский народ имел одну шею, чтобы его весь разом можно было лишить жизни. Поступки его вполне соответствовали такому направлению мыслей. Он, например, с бесчеловечной иронией принудил исполнить свое обещание двух граждан, которые, сожалея императора во время его болезни, говорили, что в случае его выздоровления один — убьет себя, а другой — выступит на гладиаторский бой. Он присутствовал на пытках людей, наслаждался их мучениями и требовал только, чтобы они мучились как можно дольше. Его расточительность и разврат не имели границ. Чтобы вполне объяснить себе характер Калигулы и его поведение, историки признают, что он был безумец.
У Клавдия фигура была жалкая: на тонких, слабых ногах качалось тело, расположенное к тучности, а голова тряслась. Его мать называла его уродом, которого природа недоделала. Он был слаб рассудком и памятью. Неловкий, не умевший держать себя с тактом и приличием, нерешительный, робкий, он был бесхарактерным и неспособным к самостоятельности. Тяжелые болезни, которыми он страдал в детстве и в молодости, помешали его физическому и умственному развитию.
Нерон был такой же безумец, как и Калигула. Единственной целью его жизни было необузданное удовлетворение тщеславия, чувственности, всяческих капризов и произвола. Он был пьяница и грязный развратник.
Не лучше этих трех императоров из Юлиевой династии и другие три императора, сменившие друг друга в течение одного года. Гальба — отчаянный скупец и человек, лишенный всякой энергии, Оттон, бывший приятель Нерона, — человек, обремененный долгами и самоубийца. В Италии — человек без всяких способностей и энергии, отличавшийся зверским обжорством и безумной расточительностью. В шесть месяцев он ухитрился истратить на прихоти около двадцати семи миллионов на наши деньги.
Если бы все эти несчастные выродки жили во времена народного благополучия, то можно было бы подумать, что они выбраны из многих тысяч людей, чтобы составить самую отвратительную коллекцию, но во время всеобщего упадка их и выбирать не нужно, потому что большинство общества принадлежит к такой же породе. В этом-то и заключается весь ужас вырождения.
В числе пороков, общих всем описываемым императорам, принадлежит пьянство и обжорство, которое называется то зверским, то безграничным. Но известно, что пьянство и обжорство были общим недостатком тогдашней римской интеллигенции. О римлянах того времени передают, что «они ели, чтобы их вырвало, и затем рвали, чтобы быть в состоянии снова есть». Другими общими пороками императоров-выродков выставляются подозрительность и трусливость. О Тиверии пишут, что его фаворит Сеян наполнял легковерную и подозрительную душу своего повелителя ужасными фантомами злоумышлений против него и получал приказания убивать людей. Калигула был недоверчив и труслив и повсюду видел врагов и заговорщиков. Клавдий постоянно имел при себе телохранителей. У входа во дворец стояли привратники и обыскивали входящих, нет ли у них под одеждой спрятанного оружия. Но, судя по тому, что заговоры против жизни императоров шли непрерывной чередой и каждый из них кончал насильственной смертью, нужно думать, что не одна беспричинная недоверчивость, не одна трусливость и подозрительность заставляли этих государей принимать предосторожности, а естественное чувство самосохранения и необходимое благоразумие. История сильных упадков во всех странах указывает, что в те времена жизнь при обыденных условиях доверия к людям становится совершенно невозможной.
Что касается римского простонародья, то оно в этот период переживало в первые пятнадцать лет окончание своего Железного века, а в остальные тридцать пять — первую половину Золотого века, т. е. во весь период должно было находиться в периоде упадка.
Действительно, мы имеем данные, что простонародье переживало упадок, что видно хотя бы из бунтов римских войск. Например, в 68 г. преторианцы взбунтовались против императора Гальбы под предводительством Отона. В 69 г. легионы, стоявшие в Галлии, в обязанности которых было усмирять вспыхнувшее восстание, сами взбунтовались, избили своих вождей и равнодушно смотрели на то, как восстание разгоралось. Верхнерейнская армия должна была освободить легионы, осажденные восставшими, а она вместо того принесла присягу неприятельскому вождю.
За смертью императора Вителия последовало в Риме время террора. Воины Веспасиана в 70 г., раздраженные сопротивлением и алчные, свирепствовали в Риме, грабили, убивали, совершали всякие неистовства. Убийств было много. Победители не довольствовались тем, что убивали или казнили главарей побежденной партий. Были убиты многие другие, не виноватые ни в чем, кроме того, что были очень богаты и пользовались большим уважением народа. Разыскивая приверженцев Вителия, воины под этим предлогом врывались в дома, убивали, грабили, предавали поруганию женщин и девушек.
Есть и отдельные отрывочные сведения об упадке, по крайней мере, в той части простонародья, которая стекалась в Рим. Так, мы читаем, что «Клавдий старался уменьшить праздношатательство массы простонародья города Рима строгим полицейским надзором за гостиницами и лавками, в которых продавалось готовое кушанье, и запрещением продажи лакомств».
Но в общем история того времени занималась преимущественно интеллигенцией и очень мало обращала внимания на простонародье. Это свидетельствует, что если римское простонародье и падало в описываемое время, то упадок его был слабее упадка интеллигенции. То же самое подтверждается и другими историческими эпизодами, из которых видно, что римское простонародье много раз способствовало сохранению порядка в государстве.
Во-первых, в самом начале периода Тиверий, вероятно, изверившись в представителях римской интеллигенции, пользовался для государственных дел «людьми низкого происхождения». Затем шатавшаяся во всех внутренних устоях империя, готовая ежеминутно развалиться, во все пятидесятилетие держалась преторианской гвардией, составленной из лучшей части простонародья. Далее, когда был убит Калигула, республиканец Хереа и его сообщники пытались вернуть республику. Сделать это им конечно бы не удалось, так как их партия была очень слаба, но кровопролитие непременно бы совершилось, если бы не солдаты, которые провозгласили императором Клавдия. Заговор на жизнь Клавдия в 42 г. «был разрушен преданностью легионов». Наконец, после смерти Нерона, когда римская интеллигенция уже окончательно выродилась и не находилось между нею никого, кто мог бы направить государство в сторону порядка, помощь пришла опять-таки со стороны простонародья. Новый император, при котором установился порядок, Веспасиан, был человек простонародного происхождения. Есть и другие эпизоды, указывающие на то, что в конце пятидесятилетия только среди солдат, происходивших из простонародья, сохранились следы чего-то похожего на порядок. Так «хотя император Вителий не отличался никакими военачальническими талантами, однако несмотря на то, «простые солдаты служили ему с редким усердием». Император Отон пользовался также любовью своего войска. Наконец, после убийства Домициана сенат проклял его память, побросал его статуи и стер его имя с общественных зданий, а войско «наоборот, домогалось, чтобы его провозгласили богом, и, наверно, отмстило бы заговорщикам, если бы их не было так много».
Если для ознакомления с состоянием простонародья того времени мы поинтересуемся историей внешних войн Рима за этот период, то оказывается, что после первых пятнадцати лет последовало лет пятнадцать или шестнадцать подъема среди простонародья, а может быть, и среди части интеллигенции, после которого упадок продолжался, все усиливаясь к концу периода. Сказать в настоящее время, был ли этот подъем нормальным или ненормальным, я еще пока не решаюсь, потому что мало имел исторического материала для этого периода. Как бы то ни было, но, если рассматривать внешние войны Рима, как известно, характеризующая лучше всего состояние простонародья, то в начале периода, от 28 до 43 г., был только один комический поход Калигулы на Германию и Британию, когда он подкрашивал волосы рабам, чтобы выдать их в Риме за побежденных германцев, а в Британии велел своим войскам собирать раковины, как доказательство его победы над океаном.
Далее приходится подъем, который характеризуется не только победами над внешними врагами, но и некоторым улучшением во внутренних порядках. В 43 г. Плавтий начал покорение Британии, а Осторий Скапула с успехом его продолжал. В то же время римские легионы «утвердили свой прежний перевесь на востоке». И парфяне, и армяне должны были допустить в своих раздорах посредничество римлян. В 44 г., по смерти Иудейского царя Агриппы, римляне присоединили Палестину к Сирийской провинции, а Павлин и Гетта в том же году завоевали в Африке страну Мавров. Кроме того, в это же время были сделаны громадные сооружения, свидетельствовавшие, что «и в дни глубокого унижения еще не угасли предприимчивость и энергии римлян». Главным из этих сооружены было устройство и укрепление гавани Остии. Дно гавани было углублено, так что большие морские корабли могли входить в Тибр. Были построены верфи и магазины, морская торговля оживилась, был обеспечен правильный подвоз хлеба в Рим, была устранена опасность голода в столице. Заслуживают удивления и сооруженные тогда водопроводы, в особенности тот, который был назван Клавдиевым. Он местами под землей, местами по чрезвычайно высоким аркадам, вел с очень дальнего расстояния чистую родниковую воду в Рим и был устроен так, что она поднималась даже в высокие части города. По словам Плиния, эти водопроводы были такими сооружениями, колоссальнее которых не существовало нигде на земле. Громадной работой было и проведение канала для спуска воды из Фуцинского озера в реку Лирис.
В своих отношениях к сенату Клавдий подражал Августу. Он старался поднять в высших сословиях чувство самоуважения разными почетными отличиями и запрещением участвовать в унизительных играх. Он ограждал провинции от притеснения правителей. Таким образом, временным подъемом нужно считать все царствование Клавдия от 43 до 54 г., а затем первые пять лет царствования Нерона историки также называют хорошим временем. Римский народ пользовался хорошей администрацией, и были сделаны многие хорошие распоряжения; взяточничество судей уменьшилось.
Во время несвоевременного подъема, т. е. в царствование Веспасиана и Тита, хотя военные действия Рима были очень успешны, но их нельзя считать внешними войнами. Они заключались в усмирении восстаний в Галлии и Иудеи. Только одно маленькое внешнее предприятие относится к тому времени, это присоединение к Риму Агриколою южной Шотландии. Наконец, в период несвоевременного упадка, последовавшего в царствование Домициана, военные дела Рима пошли так плохо, что в 89–90 г. мир с Дакиею пришлось покупать за деньги.
Серебряный век, вторая половина
ПОДЪЕМ. 78-128 гг. по Р. X
Что эта эпоха в римской истории была настоящим подъемом, известно каждому школьнику. По словам историков, она составляет лучшую часть «века Антонинов», «счастливейшую эпоху человечества». «Лучшие человеческие добродетели являются на троне: сердечная доброта с Нервою, величие души — с Траяном, любовь к наукам и искусствам — с Адрианом. То, что называют цивилизацией, достигло в те дни высшей степени совершенства. Главами государства являлись превосходнейшие императоры, при них находились первые в мире юристы, опытнейшие генералы и искуснейшие политики. В их распоряжении были армии, которых по дисциплине, мужеству и военному духу не превосходило никакое другое войско».
Эпоха эта начинается с императора Нервы в 96 г. Нерва «стал держать себя противоположно тому, как действовал Домициан. Власть свою он употреблял единственно для пользы государства и для соединения до тех пор двух совершенно противоположных понятий: свободы и власти. На фронтоне своего дома он написал: «общественный дворец». Изгнанники были возвращены в отечество, заключенные в темницу по политическим делам освобождены, прекратились религиозные преследования и процессы об оскорблении величества. Рабы и отпущенники, свидетельствовавшие против своих господ, были наказаны смертью, доносчики изгнаны из Рима, политические процессы прекращены. Любя простоту и бережливость, Нерва прекратил излишние расходы. Он продал дорогую посуду и коллекции драгоценностей, собранные Домицианом, ограничил расходы на народные празднества, гладиаторские бои и другие игры и облегчил подати провинций. С вельможами и образованными людьми Нерва держался просто, не высокомерно и не питал к ним недоверия».
Как видит читатель из приведенных слов, историки весь подъем этого периода приписывают только личным достоинствам императоров. Мы, конечно, не разделяем этого мнения, но так как для нас важна суть дела, а не способ выражения, то будем и впредь характеризовать подъем государства теми словами, какими его характеризуют историки.
«Император Траян выбором помощников и друзей, а также своими распоряжениями, заботой о правосудии и честности, преследованием пороков, бережливостью и строгим надзором за правителями провинций доказал, что с добрыми желаниями Нервы в нем соединяется проницательный ум и сильная воля. В войнах он одержал победы и совершил завоевания, достойные республиканских времен». Своим внутренним управлением, уважением к закону, любовью к образованию, кротостью, гражданскими доблестями и простотою домашней жизни, чуждой пышного этикета и всякой роскоши, он заслужил звание «Превосходнейшего государя», а его военные дела, общеполезные сооружения и административные таланты приобрели ему славу величайшего из императоров. Недостатки этого императора были маловажны сравнительно с его хорошими качествами. Сенат и народ чистосердечно и единодушно дали ему прозвище «Лучшего» (Optimus) и титул «Отца отечества».
Так же, как и Нерва, он открыл двери своего дворца для всех граждан. Его жилище имело скромную и суровую внешность времен Веспасиана… «Я буду, — говаривал он, — со всеми таким, каким бы я желал, чтобы был император со мной, если бы я был простым гражданином». Траян посещал частным образом дома своих прежних приятелей и принимал участие в их семейных торжествах. Когда однажды хотели возбудить его подозрительность против одного из сенаторов, он отправился к нему на ужин без всякого конвоя, а на другой день сказал обвинителями: «Если бы этот человек хотел убить меня, то мог бы это сделать вчера». Доносчиков Траян выгонял не только из дворца, но даже из Рима и Италии. Вручая префекту преторианцев меч, как знак его достоинства, он сказал: «Пользуйся этим оружием за меня, если я буду поступать хорошо, и против меня, если дурно». В пределах правосудия Траян более руководился справедливостью, чем суровостью, и предпочитал лучше отпустить виновного, чем осудить невинного.
Плиний в своем «Панегирике» Траяну говорит: «Когда я старался составить себе понятие о государе, достойном пользоваться неограниченной властью, подобной могуществу бессмертных богов, мне не удавалось даже в желаниях и мыслях моих вообразить государя подобного тому, которого мы видим теперь. Какое великое соединение всех достойных славы качеств находится в нашем государе. Его серьезность ничего не теряет от его веселости, его достоинство от его простоты, его величие — от его снисходительности. Его стройное крепкое телосложение, его выразительное лицо, его почтенная голова — при одном взгляде на него все показывает государя. Только такой император, соединяющий в себе энергию воина с любовью к делам мира, физическую силу с нравственной, мог дать период благоденствия, рассказ о котором Тацит хотел сделать отрадным занятием своей старости. Только такой император мог дать империи один из тех редких счастливых периодов, когда, по выражению Тацита, «люди имеют свободу мыслить и свободу говорить то, что думают». Сенат и народ были правы, избрав для приветствия следующим императорам при вступлении их на престол формулу: «Царствуй счастливее Августа и лучше Траяна».
Если Траян не прекратил гонения на христиан, то уменьшил его. Не подлежит никакому сомнению, что он был всегда одушевлен самыми чистыми желаниями. Говорят, что, зная за собою слабость к вину, он приказал, чтобы не были немедленно приводимы в исполнение те приказания, какие он отдавал после пира.
С ранней молодости Траян приучил (?) себя выносить голод, жажду, зной и стужу, делил все труды и лишения походов с простыми воинами, отличался от них только своей чрезвычайной физической силой, ходил и на войне, и даже в путешествиях пешком. Бодрым мужеством, с каким император выносил все лишения, он приобрел любовь и удивление воинов, а своей заботливостью о продовольствии войска, внимательностью к нуждам воинов и искренним к ним расположением заслужил их доверие. «В легионах мало найдется людей, — говорил Плиний, — чьим сослуживцем не был бы ты. Старых воинов ты почти всех знаешь по именам, в разговорах с ними умеешь припоминать подвиги каждого».
За победу над даками в 100 г. сенат дал Траяну прозвище «Дакийский». В 104 г. Дакия была им покорена. Около того же времени была завоевана и часть Аравии.
Дакийская война распространила славу Траяна до очень отдаленных народов, послы которых стали являться в Рим с поздравлениями и с предложениями союза. В числе их были даже послы из Индии.
Император решился оружием остановить расширение парфянского могущества. Придя в Антиохию, он принудил одесского царя покориться. Армянский царь не мог долго держаться перед римскими легионами. Крепости его были взяты и сам он был убит. Армения стала римской провинцией. Мелкие цари горных земель между Черным и Каспийским морями спешили выразить свою покорность римскому императору.
Непрерывно сражаясь, Траян прошел Месопотамию, переправился через Тигр и, не встречая сопротивления, дошел до Вавилона. Оттуда он пошел на восток и взял парфянскую столицу Ктезифон. Кроме того, Траян покорил много других земель и городов. Дойдя до соединения Тигра с Евфратом, император проплыл на судах в океан и высказал сожаление, что преклонность лет не позволяет ему, подобно Александру, идти в Индии.
Кроме походов Траян не забывал и общеполезных сооружении. Со времен Августа ни один император не построил столько дорог, мостов и водопроводов. Великолепная дорога через Помптинские болота с гостиницами для проезжающих была изумительнее дорог, построенных при республике. Дорога из Брундизии в Беневент тоже была достойна имени Траяна. Дороги и мосты строились не в одной Италии, но и в провинциях. Много следов этих сооружений остается в Испании и Германии. Черное море было соединено с Галлией непрерывным путем. Прекрасный каменный мост через Дунай был построен на двадцати арках и считался в свое время изумительным сооружением. Такой же мост шел через Рейн (близ нынешнего Майнца), а затем следовал ряд мостов через многие итальянские и испанские реки. В Риме, в Малой Азии, в Египте и в других областях Траян строил водопроводы, термы, каналы и другие сооружения, свидетельствовавшие о его неутомимой деятельности. Огромные сооружения в гаванях Центумцел (Чивита Веккие), Остии, Анконы были достойным памятником его имени. В Риме были построены: цирк, Одеон, гимназия и знаменитое Ульпинское книгохранилище. Для облегчения административных сношений и должностных поездок была улучшена почта. Для военных и торговых целей Траян основал во многих местах поселения.
Благородный, гуманный характер Траяна проявлялся во всем его внутреннем управлении и особенно в финансовой системе. Почти все прежние императоры угнетали народ поборами на удовлетворение своей расточительности. Траян старался бережливостью, простотою своего двора, устранением всякой лишней роскоши из своей жизни получить средства для облегчения жизни бедных сословии. В его царствование не было конфискаций, не было завещаний в пользу императора, какие прежде вынуждались страхом, не было никаких других деспотических мер для получения денег. Он деятельно заботился о пособии бедным и о воспитании их детей. Италия была разделена на округи, и были устроены продовольственные кассы.
После войска главным предметом забот Траяна было образование. Он основал в Риме большую библиотеку, открыл на свой счет много учебных заведений, в которых преподаватели получали жалованье, а воспитанники пользовались пособиями. Примеру императора следовали города и богатые частные люди. Очень усердным подражателем Траяна в этом деле был Плиний. По его инициативе и при его пособии город Ком основал школу и библиотеку. Траян не был человеком с ученым образованием, но умел ценить науку, любил беседы даровитых и ученых людей.
А потому (?) его правление и правление его преемника составляют блестящий период в истории римской и греческой литературы. При нем было очень много писателей, пользовавшихся расположением и поддержкой. В числе его друзей были: оратор и государственный человек Плиний Секунд Младший и знаменитый историк Тацит.
«Деликатный и изящный тон писем Плиния к друзьям дает высокое понятие об образованности того времени. Они принадлежат к лучшим памятникам Серебряного века римской литературы».
Ко второй половине Серебряного века принадлежит также один из самых выдающихся римских писателей, сатирик Децим Юний Ювенал (60—140). Затем следует ряд более мелких талантов, как Веллеий Патеркул, Валерий Максим, Курций Руф, Флор, Фронтин и историк Светонии Транквилл. В то же время жили в Римской империи греческие писатели: Плутарх и Эпиктет и иудейский ученый Иосиф.
Царствование следующего императора Адриана составляет продолжение того же блестящего периода римской истории. При вступлении своем на престол Адриан дал сенату торжественную клятву, что не будет наказывать смертью никого из сенаторов иначе, как по суду и приговору самого сената, и сложил со своих подданных все недоимки по уплате податей, превышавшие шестьдесят миллионов рублей. Он не отнимал ни у кого имущества противозаконным образом, напротив, сам делал большие подарки сенаторам, всадникам и другим лицам, давал большие суммы целым областям. Адриан строго наблюдал, чтобы воины занимались военными упражнениями, не позволял им дерзостей и поддерживал в войсках дисциплину. С благородной щедростью он оказывал пособия городам союзников и провинций и, заботясь об их пользе, сооружал водопроводы, гавани, общественные здания, дарил хлеб жителям, дарил деньги городам, давал им привилегии. Он расширил благотворительные учреждения, устроенные Траяном для воспитания бедных сирот.
Император много путешествовал за границами Италии. Ни один из прежних императоров не изучил всех частей государства так хорошо, как он. Адриан был любознателен, хотел все видеть своими глазами, а потому вел странническую жизнь и большую часть своего царствования провел в путешествиях. От Британии до Аравии и Каппадокии не было ни одной провинции, которой бы он не посетил. Повсюду он осматривал войска, вникал в администрацию, изучал религиозные и гражданские учреждения, памятники искусств и строил громадные сооружения. Путешествуя с очень малой свитой, Адриан большую часть дороги шел пешком, с непокрытой головой, и в холод, и в зной, осматривал города, крепости, укрепленные станы, оружие, машины, рвы, валы, вникал в образ жизни воинов и их начальников. Показывая пример воинам, Адриан вел очень суровую жизнь. Нигде за стенами Рима он не надевал на себя императорского облачения. Он был человек крепкого здоровья, мастер в гимнастике и военных в упражнениях, превосходный охотник и требовал, чтобы воины вели такую же суровую жизнь, как он. Адриан уничтожил в их станах столовые залы, большие, прохладные беседки, сады, сам подавал им пример простоты и отречения от всех лишних удобств. Он пробудил в легионах воинственность, а наградами и заботами о хорошем продовольствии войска приобрел любовь и преданность военачальников и воинов.
В Британии для защиты от хищных каледонцев он построил Адрианову стену. Это был вал, имевший в длину восемьдесят римских миль, укрепленный стеною и построенными на каждой миле фортами.
Адриан внимательно наблюдал за областными правителями, старался ввести во всех частях государства одинаковость налогов, одинаковое судопроизводство, вообще уравнять положение всех частей империи. Посещая провинции, он обыкновенно строил водопроводы, гавани, бани, площади или облегчал положение бедствующих округов и городов раздачей хлеба, денег, освобождением от налогов, давал новые права населению. В своих путешествиях он очень заботился о проложении дорог, строил множество зданий, восстановлял опустевшие города, разрушившиеся памятники. Его сопровождало огромное число плотников, каменщиков и других мастеровых, разделенных, как войско, на центурии и когорты. Средства для громадных издержек на постройки давала Адриану бережливость в других расходах, он превосходно вел государственное хозяйство и знал его так хорошо, как заботливый домовладелец свое частное хозяйство.
Адриан отличался любовью к искусствам. Он сам был художник и вообще по обширности знаний и по художественным талантам занимал выдающееся место между своими современниками. Его покровительство наукам, литературе и искусствам создало (?) новую эпоху их процветания.
Вообще этот император был человек очень даровитый, он был одарен чрезвычайно сильной памятью, быстротою соображения и такою живостью ума, что мог в одну минуту переходить от занятия одним предметом к другому совершенно различному. Он отличался трудолюбием, великодушием и административным талантом, был поэтом, но писал и прозой.
Величайшей признательности заслуживает Адриан как правитель; он улучшил судопроизводство, уклонялся от войн, заботился о провинциях, о войске, о безопасности границ, о распространении образования. Все это показывает в нем ведшие правительственные таланты, ум и способность понимать свое время. Он был похож более на героев республики, чем на своих современников.
Но Адриан имел несчастие, так же как и Тиберий, царствовать в двух противоположных периодах: одиннадцать лет он жил в Серебряном веке и десять лет — в Медном. Вот почему историки находят у него, так же как у Тиверия, перемену в характере. Для образования такого взгляда на монарха вовсе нет надобности, чтобы характер его действительно изменился. Есть одна причина, вполне естественная и понятная, которая может дать повод для такого заведомо ложного взгляда. Известно, что один и тот же человек, вовсе не изменяя своего характера, ведет себя совершенно различно в разных обществах. Если он окружен добрыми, честными и миролюбивыми людьми, то многие из его недостатков не имеют случая обнаружиться, как например: трусость, подозрительность, жестокость и пр. В среде же негодяев, преступников и убийц они обнаруживаются очень легко.
После похвал Адриану, которые были только что приведены, мы читаем о нем же отзывы совершенно другого рода: «Характер Адриана был непостоянен, разнообразен. Он как будто мог по произволу быть то добродетельным человеком, то порочным. Он умел довольно хорошо обуздывать горячность своего темперамента и ловко прикрывать свою мрачную подозрительность, свое сладострастие и тщеславие маской воздержанности, любезности и доброты; умеет утаивать свое пламенное честолюбие. Болезненность раздражала его нервы до того, что в нем развилась страшная жестокость. Он смертоносной подозрительностью преследовал всех, в ком предполагал надежды получить после него престол. Адриан и его супруга Сабина ненавидели друг друга. Он обращался со своей женой, как с невольницей, и своими обидами довел ее до самоубийства.
«Адриан велел казнить многих сенаторов. Его характеру недоставало единства. Мы как будто переносимся во времена Калигулы и Нерона, читая о том, что Адриан окружал себя мистиками, софистами, реторами, очаровывался их пустословием, их бесплодными умствованиями, верил астрологическому шарлатанству, восточным мистическим учениям, увлекался нелепыми суевериями, роскошничал в своих виллах, окруженный прислужниками своих противоестественных пороков. Кроме того, Адриан был завистлив и в человеке, отличавшемся талантами и заслугами, видел не полезного слугу отечества, а опасного соперника. Это чувство ожесточало его не только против великих полководцев и государственных людей, но и против художников и ученых. Всего охотнее он окружал себя людьми посредственными, на которых мог бы смотреть с высоты своего превосходства. Когда умер Адриан, то сенат не хотел причислить его к богам, как это обыкновенно делалось. Только его преемник Антонин Пий настоял на том, чтобы Адриану был построен храм, как и прочим умершим императорам».
Что в отзывах современников о характере Адриана сыграл роль упадок, мы видим между прочим из того, что несимпатичные черты его характера обнаружились два раза в жизни: «в начале и в конце его правления Адриан делал такие жестокости, которые напоминают времена Тиберия и Домициана». Мы уже знаем, что последние десять лет этого императора прошли во время упадка Медного века, что же касается начала его правления, то в ней также пришелся малый упадок, который всегда бывает во второй половине Серебряного века. Этот упадок начался еще при Траяне. Вот что можно найти о нем в истории.
«Завоевание Траяна были непрочны. Пафеяне скоро прогнали поставленного им царя и выбрали себе другого. Завоеванные области и города восстали, даже не дождавшись ухода императора с востока, истребили оставленные у них римские отряды и свергли с себя римскую власть. Траян разграбил и сжег восставшие города, но туземцы остались ему враждебны. Город Гатра не мог быть взять ни императором, ни его полководцами. Еще при жизни Траяна восстали Иудеи. Римско-греческое владычество не могло укорениться на востоке. Народы тех стран упорно восставали против него. Пафеянский поход не был свободен от неудач, и вообще благоразумней было бы не думать о расширении римского государства за естественные границы, установленные Августом». Кроме того, еще в царствование Траяна восставали мавры, сарматы и бретонцы. Император Адриан, избегая новых войн, старался о прекращении беспорядков путем многочисленных уступок. Он хладнокровно перенес возвращение пафеянам Ассирии и Месопотамии. Влияние римлян в Армении в это время пало. Вместо того чтобы бороться с восставшими каледонцами, Адриан построил против них вал. Он хотел отречься даже от Дакии, только что завоеванной Траяном, и сделал бы это, если бы там уже не было многочисленных римских колоши». Все это, разумеется, указывает на политическую слабость римлян, происшедшую от малого упадка. Роковой сорок третий год этого периода приходится на четвертый год царствования Адриана.
Источники: Вебер Г. Всеобщая история / Пер. Андреева. М.: Изд. К. Т. Солдатенкова, 1892. Иегер О. История древняя / Пер. под ред. П. Н. Полевого. СПб.: Изд. Маркса, 1894. Лоренц Фр. Руководство ко всеобщей истории. СПб., 1844. Historya Rzymska przez v. Duruy, na j zyk polski prze ozy Micha Szymanowski. Warszawa, 1866. Момсен О. Римская история / Пер. Н. Д. Ахшарумова. М., 1877. Велышсшй Ф. Ф. Быть греков и римлян / Пер. с чеш. под ред. И. Я. Ростовцева. Прага, 1878. Штолль Г. В. История Греции и Рима в биографиях. Т. II. Герои Рима. СПб., 1877. Гелльвальд. История культуры / Пер. под ред. д-ра философии М. Филиппова. СПб., 1898. Дрэперъ. История умственного развития Европы / Пер. с англ. Лучицкой М. В. 3-е изд. Киев, 1900. Шерр. Всеобщая история литературы / Пер. с нем. А. Н. Рыпина. 2-е изд. СПб., 1867.