III . Риторика и власть
Лекция 6. ВЛАСТЬ КАК "ПРАВО НА РЕЧЬ"
1. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ И ПОНЯТИЯ
В 70-е — 90-е гг. XX в. ученых-гуманитариев привлекает проблема связи и взаимодействия объектов их научных исследований — языка, речи, художественного творчества — и власти, социальной иерархии. Какую роль играют язык, речь, произведения искусства и литературы в постоянной борьбе людей за власть и влияние, в той борьбе, в которую включены от рождения до смерти и отдельные индивиды как личности, и целые общества? И обратно, как отражается эта борьба между людьми на особенностях языка, которым они пользуются, на специфике речи,'которую они превращают в оружие, на текстах философии и искусства, которые тоже не остаются в стороне от борьбы?
Возможно, эта проблема приобрела в конце нашего века и особенно ближе к рубежу столетий такую актуальность потому, что формы этой борьбы заметно обострились и к тому же приобрели поистине вселенские масштабы.
В блестящем философском романе английского писателя Малькольма Брэдбери "Профессор Криминале" —
72
романе, посвященном культуре современной Европы — недаром темой воображаемой конференции, в которой участвуют интеллектуальные светила со всего мира, взята именно проблема "Литература и власть" (Иностранная литература. — 1995. — № 1). Интересно, что в 70-е гг. нашего столетия Ролан Барт утверждал, что все языки логосферы могут быть разделены на две группы: энкра-тические (язык массовой культуры и повседневного быта, язык, где царствует Риторика с ее преимущественным вниманием к мнению, доксе (греч.), т. е. языки, обслуживающие идеологию, в ущерб истине, онтологии) и акратические —языки, безразличные к власти, устремленные к истине (языки философии и искусства). Спустя двадцать лет такое утверждение нельзя не считать спорным. Впрочем, еще в 1936 г. лингвист-философ Чарльз Моррис писал: "От колыбели до могилы, от пробуждения до засыпания современный индивид подвержен воздействию сплошного "заградительного огня" знаков, с помощью которого другие лица стараются добиться своих целей... Ему внушается, во что он должен верить, что должен одобрять или порицать, что должен делать или не делать..."
Вполне естественно, что в курсе сравнительно-исторической риторики необходимо обратиться к проблеме отношения речи и власти, тем более что именно эта дисциплина предоставляет для анализа названной проблемы особые возможности, так как сравнительно-историческая риторика рассматривает структуру риторического идеала и логосферы культуры не саму по себе, а в связи со структурой социума, человеческого сообщества. Точно так же понятно, что Ролан Барт, одним из первых поднявший и поставивший проблему языка (речи) и власти, при постановке этой проблемы обратился именно к риторике: "Чем же обусловлена эта боевая сила, воля к господству, присущая дискурсивной системе (речевой системе)?.. Со времен расцвета Риторики, которая ныне совершенно чужда духу нашего языка, — пишет Барт, имея в виду риторику классическую, но при этом закладывая основы риторики современной, — оружие, применяемое в языковых боях, еще ни разу не освещалось прикладным анализом. Нам как следует не известны ни физика, ни
73
диалектика, ни стратегия нашей логосферы (назовем ее так) — при том что каждый из нас ежедневно подвергается тем или иным видам языкового террора".
Как видим, лингвист-философ признает, что именно риторика некогда занималась "прикладным анализом" логосферы и "оружия речевого боя". Современная риторика вновь возвращает себе свой предмет, но на новом уровне и в новых условиях, имея дело с логосферами и речевыми системами сильно изменившегося мира.
Барт в упомянутой работе выделяет три "типа дискурсивного (речевого) оружия". Назовем их по работе Р. Барта и будем учитывать, что рассматривать именно эти типы "речевого оружия" целесообразно при анализе и описании риторики власти. Вот эти типы:
1) Речь, служащая целям завоевания власти ("сильная дискурсивная система") — это не просто речь, но некое "представление", демонстрация (show, "мимодрама"), которая использует специальные традиционные "аргументы, приемы защиты и нападения, устойчивые формулы", "которые субъект может наполнить своей энергией истерического наслаждения". (Последнее будет особенно актуально ниже, при рассмотрении речевого поведения Гитлера и вообще риторики фашизма.) Итак, первый "тип оружия" — превращение речи в демонстрацию силы (власти) с использованием специальных риторических приемов. (Об агональных демонстрациях в поведении животных и человека см., например: Лоренц К. Агрессия. — М., 1994.) В терминологии нашего курса этот тип речевой системы можно описать как агональный, имеющий целью борьбу и победу. Итак, агон, борьба — первый принцип социальных и речевых структур власти, первый принцип структурирования и социо-, и логосферы автократических систем. Эта борьба не только происходит в социуме и в речи, но и специально демонстрируется и в том, и в другой с помощью особых специфических приемов (социальных действий и речевых, риторических форм и фигур). Первый тип речевого оружия, по Барту, — речь —демонстрация борьбы (агональная демонстрация).
2) Монологическое по содержанию устройство речи и речевого идеала. У Барта это выглядит так: наличие в речи специальных риторических фигур, которые "вклю-
74
чают другого в свой дискурс в качестве простого объекта, чтобы тем вернее исключить его из сообщества говорящих на сильном языке". Итак, второй тип превращения речи в оружие власти— стратегия "вычеркивания", исключения более "слабого" участника речевой ситуации (или целого слоя индивидов социума) из "диалога сильных". Это стратегия "лишения слова", или стратегия превращения личности или социальной группы в пассивный объект манипулирования со стороны субъекта речи и власти. Барт называет используемые для этих целей специальные риторические средства "фигурами системности", поскольку они предназначены для создания "замкнутой" речевой среды, речевой системы, речевой ситуации, откуда изгоняются все "слабые": право на речь имеет сильный, он же ограничивает в этом праве других, подчиняя их себе. Последние вынужденно замолкают и "открывают рот" только с разрешения доминанта. В общем смысле, это стратегия превращения диалога в монолог. Принцип замкнутости системы, присущий отношениям власти, если система строится именно на них, проявляется в тенденции замкнуть не только границы страны, границы властвующей социальной группы, границы дискурса (смысловое движение речи в монологе), но и границы речевой ситуации, вытеснив из перечисленных выше для примера систем все элементы, кроме доминанта. Сравните: в пределе (в результате борьбы) остается всегда только одна в мире и даже во вселенной "страна" (а если не удается победить все прочие, то от них нужно отгородиться "железным занавесом", "закрыть границы" — обратите внимание на эти устойчивые, фра-зеологизированные обороты речи: они отнюдь не случай-Hbj!), только один "избранный" народ, лишь один лидер, только одно правительство, лишь одна правящая группировка, и, наконец, в речевой ситуации — только один говорящий, который настолько "сильнее" собеседников, что уже вовсе в них не нуждается. Такова философия и лингвистическая философия власти как принципа бытия. Принцип отказа от властных отношений, напротив, ведет к размыканию границ и открытости всех перечисленных выше систем.
3) Уверенность, решительность, категоричность в ре-
75
чевом поведении. В риторике власти эти поведенческие черты проявляются даже в особенностях построения фразы, о чем и говорит Р. Барт: "...Возникает вопрос, не является ли уже сама фраза, как практически замкнутая синтаксическая структура, боевым оружием, средством устрашения: во всякой законченной фразе, в ее утвердительной структуре есть нечто угрожающе императивное. Растерянность субъекта, боязливо повинующегося хозяевам языка, всегда проявляется в неполных, слабо очерченных и неясных по сути фразах. Действительно, в своей повседневной, по видимости свободной жизни мы ведь не говорим целыми фразами, а с другой стороны, владение фразой уже недалеко отстоит от власти: быть сильным — значит прежде всего договаривать до конца свои фразы. Даже в грамматике фраза описывается в понятиях власти, иерархии: подлежащее, придаточное, дополнение, управление и т. д."
Барт напрасно выделяет риторику фразы — риторически значимые принципы ее построения — в отдельную позицию, в некий "третий тип" речевого оружия. Замкнутость фразы — проявление все того же принципа замкнутости всех систем человеческого социума, если в последнем ведущим, структурообразующим принципом выступает власть, иерархия (см. выше, пункт 2). Однако и в самом деле существует третий тип "речевого оружия", третий принцип устройства речи и структурирования логосферы. Но этот принцип — не замкнутость структуры, о которой мы уже говорили выше. Этот принцип проявляется в том, как человек (или целый социум), ищущий власти или уже имеющий ее, определяет свое отношение к истине. Ключевое слово в определении "третьего типа оружия" у Барта — не замкнутость, а утвердительная структура фразы, т. е. категоричность высказывания. Категоричность же есть покушение на истину: она предполагает уверенность в том, что истиной можно завладеть так же, как вещью, что ею можно обладать. "Право на речь" подразумевает и непременно влечет за собой борьбу за право обладания истиной в последней инстанции, за исключительность обладания истиной. Истина, как и собеседник (партнер по речевой ситуации) предстает в речи власти как объект (в данном случае объ-
76
ект захвата, обладания). Вспомните в связи с этим: в любом автократическом сообществе лидер или правящая группа всегда претендуют на обладание "истиной в последней инстанции". Показывается (именно в речи и речью, ее устройством), что нет и не может быть ничего неясного, сложного, разнообразного. Всякое различие мнений представляется как бинарная оппозиция правильного и неправильного, истинного и ложного: нет разных мнений, есть верное ("свое") и неверное ("чужое"). Это и понятно: если принципом жизни и деятельности является борьба, то необходимо то, с чем можно бороться, нужен объект борьбы — другое мнение, которое представляется как противоположное, отчужденное (чужое), неправильное. Или нужен другой человек (группа людей), которые представляются как враг, противник. Итак, и люди, и мнения делятся на два лагеря — свои и чужие, друзья и враги, но принцип власти все равно с неизбежностью приводит к "уменьшению численности" "своих" вплоть до замыкания на одной фигуре — фигуре лидера — и на одном мнении — единственно истинном. Итак, третий тип "речевого оружия" связан с присвоением истины в речи: речь делается демонстрацией обладания не только другим человеком, но и истиной.