2. Происхождение экономического человека и капитализма

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 16
Оценка:
0.00 из 5.00 — оценок
Скачиваний: 0

 

Случай Б. Франклина, с которого началось наше изложение -

в центре всех исследований духа (или этоса) капитализма. И зна-

менитые немецкие социологи М. Вебер и В. Зомбарт, и французский

историк Ф. Бродель рассматривают взгляды Б. Франклина^. В трудах

этих ученых предпринимается попытка решения вопроса, который

никогда не исчезает из поля социологического объяснения. Что бы-

ло раньше: явление или дух его?

 

Для М. Вебера основной является проблема призвания, проблема

божественной легитимации (оправдания) мирской профессиональ-

ной деятельности. Концепция призвания, на которую активно опира-

ется Вебер, как известно, разрабатывалась Лютером.

 

Конечно, эта проблема требует углубленного внимания. Что-

бы разобраться в ней, можно обратиться к работам философа

 

^Франклин Б. Избр. произведения. - М., 1956. - С. 82.

^Там же. - С. 80.

 

^См.: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма//Вебер М. Избр.

произв. - М., 1990; Зомбарт В. Буржуа. Этюды по истории духовного развития

современного экономического человека. - М., 1994; Бродель Ф. Игры обмена. -

М., 1988.

 

Э.Ю. Сoлoвьeвa^. Однако несколько слов сказать необходимо.

Призвание (профессия) - центральный догмат протестантских

вероисповеданий, который подразумевает не пренебрежение

мирской нравственностью с высоты монашеской аскезы, а ис-

ключительно выполнение мирских обязанностей. Эти обязанно-

сти становятся призванием. Профессиональное призвание про-

тивопоставляется монашескому бытию. Нравственная квалифи-

кация мирской профессиональной деятельности - одна из важ-

нейших идей и практик, привнесенных Реформацией. Понятно,

что до поры до времени идея призвания сохраняет традиционали-

стский религиозный характер. Ранее в католичестве и правосла-

вии профессия - то, что человек должен принять как веление

Господне, как то, с чем он должен мириться. Иное дело в протес-

тантизме. Еще раз подчеркнем, нажива не была целью этих лю-

дей, целью было спасение души. Остальное лишь следствие, знак

свыше. Кальвинизм - учение об избранности к спасению. Спа-

сение обозначается успехами в мирской деятельности. Деятель-

ность по получению прибыли подводится под категорию призва-

ния как противоположности католической божественной благо-

дати.

 

Как известно, М. Вебер начинает работу <Протестантская этика

и дух капитализма> с анализа различия католиков и протестантов с

точки зрения профессиональной структуры. Он приводит конфесси-

ональную статистику, показывая, что именно протестанты являются

<поставщиками> владельцев торгово-промышленных предприятий и

квалифицированных рабочих, и ставит вопрос о внутреннем родстве

типа деятельности и вероисповедания. Вебер стремится интерпрети-

ровать тот факт, что в купеческой среде обнаруживаются сторонни-

ки глубокого религиозного благочестия, что ряд предпринимателей

вышел из духовной среды.

 

Итак, идеал - кредитоспособный порядочный человек, долг ко-

торого - приумножение капитала. Речь идет не просто о житейском

правиле, но об этосе как об иерархии ценностей, определяющей

жизненный стиль. Вебер напоминает читателю о южногерманских

банкирах XVII в. Фуггерах, один из которых в ответ на предложение

отдохнуть, уйти на покой, говорил, что будет наживаться, пока это в

его силах. Исследователь подчеркивает, что речь здесь идет не об

этически окрашенной норме, но, скорее, о проявлении неиссякаемой

жизненной энергии.

 

У Б. Франклина речь идет также об этических постулатах. Эти по-

стулаты имеют утилитарное обоснование: надо быть честным, пото-

му что это полезно. Но сам Б. Франклин утверждал, что ощутил спра-

ведливость этого постулата через божественное откровение. Приоб-

 

^См.: Соловьев Э.Ю. Непобежденный еретик. - М., 1984; Он же. Теологическое

мировоззрение и его основные юрисдикции//Философия эпохи ранних буржуазных

революций. -М., 1983.

 

ретательство как цель жизни получает санкцию посредством отсыл-

ки к библейскому изречению: <Видел ли ты человека, проворного в

своем деле? Он будет стоять перед царями>. Деловитость человека,

следующего призванию, - альфа и омега этики Б. Франклина.

 

Капитализм, господствующий в современной хозяйственной жиз-

ни, сам создает необходимых процессу производства хозяйственных

субъектов. Это - массовый процесс. Но для того, чтобы ему воз-

никнуть, должен появиться человек с новым мироощущением.

 

Во второй части своей работы о протестантской этике М. Вебер

описывает свои личные впечатления от увиденного в США уже в на-

чале нашего века. Церковь там отделена от государства, отмечает

М. Вебер. Вместе с тем наблюдается огромный частный интерес к

конфессиональной принадлежности. Он описывает, как коммерсант

вступал в баптистскую секту^. Каждая оберегающая свою репута-

цию секта примет в число своих членов лишь того, чье поведение

позволяет с полной уверенностью квалифицировать его как безу-

пречного в нравственном отношении человека. При отсутствии до-

казательств, что в своей повседневной жизни человек придержива-

ется методических принципов жизненного поведения, доверия ему

оказано не будет. Без этих качеств, по мнению М. Вебера, капита-

лизм не стал бы тем, чем он стал.

 

В XVII в. квакеры и баптисты ликовали, что грешные <дети ми-

ра> не доверяют друг другу, а члены сект, напротив, с полным дове-

рием относятся друг к другу. Они гордятся тем, что именно в их ма-

газинах делают закупки оттого, что там находят хорошее обслужи-

вание и твердые цены. Гордость групповым духом раннехристиан-

ского братства сочетается с кастовым высокомерием сектантства.

 

Как и в случае джентльмена (рыцаря, придворного, дворянина),

важно подчеркнуть корреляции добровольности самоограничения и

внешнего контроля. В сообществах нового типа дисциплина здесь

была добровольной. Люди добровольно налагали на себя ограниче-

ния. Это был их индивидуальный выбор. Дисциплинарное воздейст-

вие не налагалось какой-либо официальной инстанцией, но осущест-

влялось самими мирянами. Оно было средством не только внешнего

ограничения, но и неотъемлемым условием самореализации. Проис-

ходил социальный отбор качеств, имеющих значение для развития

буржуазной рациональности (целерациональности).

 

С точки зрения социально-исторической антропологии важно под-

черкнуть следующее. С одной стороны, положительный стимул к ас-

кезе получает не один человек, а группа людей. С другой - мы явля-

емся свидетелями возникновения индивидуальной идентичности.

 

Так или иначе исследователи фиксируют наше внимание на появ-

лении человека, который не подчиняется безусловно установлениям

семьи, рода, других типов общности, даже церкви, но полагает, что

слушает только Бога. Он перед Богом - один.

 

^См.: Вебер М. Указ. соч. - С. 277.

 

Как рассуждает М. Вебер? Американские южные плантации бы-

ли основаны из деловых соображений - ради выгоды, но без <духа

капитализма>. Колонисты Новой Англии были, напротив, движимы

религиозными мотивами, которые воплощали <дух> капитализма.

Дух этот, выраженный в поучениях Франклина, не только в Средние

века, но и в наше время (в областях, далеких от капитализма) был бы

осужден как проявление грязной скаредности. Дело не в том, что

<стремление к наживе> неведомо добуржуазной эпохе (алчность ки-

тайских мандаринов, неаполитанских или русских извозчиков). По

Веберу, абсолютные своекорыстие и беззастенчивость были как раз

специфической чертой тех стран, которые по западноевропейским

масштабам являются <отсталыми>. О том же свидетельствует и <не-

достаточная сознательность рабочих> в странах, где сильна традици-

онная компонента, где торговля не связана нормами по отношению

к чужаку. Отнюдь не эти алчные люди, по его мнению, конституиро-

вали дух капитализма. Авантюристический капитализм - препятст-

вие на пути возникновения упорядоченного буржуазно-капиталисти-

ческого хозяйства, полагает М. Вебер.

 

Еще одна важная веберовская характеристика, касающаяся оп-

позиции капиталистического духа традиционному. В традиционном

обществе человек, занимающийся физическим трудом, удовлетво-

ряет свои потребности способом, который выражается глаголом до-

вольствоваться. Ему достаточно поддержать уровень существова-

ния, определенный социокультурно. Повышение оплаты такому ра-

ботнику ведет только к стремлению облегчить работу: получается,

что, для того чтобы продолжить существование, можно работать

меньше. Низкая зарплата сохраняет свою эффективность до опре-

деленных пределов (необходим свободный рынок рабочих рук).

Пример воспроизводства традиционного отношения к труду - кре-

стьянка, которая поступает в работницы на время, чтобы зарабо-

тать себе на приданое.

 

Для человека традиционного общества труд - суровая необхо-

димость, даже наказание. Для человека экономического труд -

долг, самоцель и призвание. Такое отношение создается именно ре-

лигиозным воспитанием. XVIII в. в Англии ознаменован гонениями

на рабочих-методистов, которые упорно продолжали трудиться,

несмотря на низкую оплату труда.

 

Важно подчеркнуть и мысль М. Вебера о том, что капиталисти-

ческая форма организации (капиталовложения, оборотный капи-

тал, бухгалтерская отчетность) может быть маской традиционали-

стского хозяйства, в рамках которого имеет место воспроизводст-

во традиционного образа жизни, традиционной прибыли, традици-

онного построения рабочего дня и отношений с клиентами. Работ-

ник может сохранять семейно-надомную форму труда. Крестьянин

может быть включен в рыночную систему отношений, но сохра-

нять традиционные формы производства и традиционный образ

жизни (см. тему 3).

 

Для капитализма и экономического человека характерен отказ

от безмятежного существования и наслаждения жизнью. Вопрос

сохранения и развития производства здесь важнее, чем вопрос об

источнике денег. Что же касается источника, то решающим явля-

ется получение прибыли через обращение и инвестирование.

 

Капиталистическая мирская аскеза свидетельствует о чуждости

показной роскоши и расточительству, столь свойственным дворян-

ской культуре. Аскеза как способность к откладыванию удовольст-

вия и сиюминутного потребления - значимая духовная опора ка-

питализма и буржуа как человека. Зрелый капитализм ее потом от-

брасывает. Соответственно и буржуазная рациональность - рас-

чет и планирование, отказ жить сегодняшним днем.

 

<Решающий сдвиг>, по Веберу, совершается не отважными и

беспринципными авантюристами, спекулянтами, не обладателями

денег, а людьми, прошедшими суровую жизненную школу, осмот-

рительными и решительными одновременно, умеренными и упор-

ными, полностью преданными своему делу, к тому же людьми ре-

лигиозно фанатичными. И не надо, по М. Веберу, окрашивать в ли-

берально-просветительские тона то, что происходило в раннюю

буржуазную эпоху.

 

Точка зрения генезиса буржуазного человека и капитализма,

высказанная М. Вебером, - самая известная. Прав ли он? Для от-

вета на этот вопрос необходимо учитывать, что сказанное знамени-

тым социологом - идеально-типическое описание происшедшего.

Действительность лишь в той или иной степени приближалась к

идеальному типу.

 

Неудивительно, что существуют и другие точки зрения. Немец-

кий социальный мыслитель В. Зомбарт имел свою точку зрения на

рассматриваемую проблему. Отличие взгляда В. Зомбарта от вебе-

ровского состоит в следующем. В. Зомбарт признает за человеком-

авантюристом определенную роль в генезисе духа капитализма. Он

в большей степени подчеркивает гетерогенность (множествен-

ность) причин возникновения капитализма и множественность ан-

тропологических воплощений буржуа.

 

Уже применительно к первой фазе развития дух капитализма,

по Зомбарту, дает шесть типов предпринимателей, каждый из кото-

рых воплощает и специфический антропологический тип: разбой-

ники, феодалы, государственные чиновники, спекулянты, купцы,

ремесленники. Каждый предприимчив на свой манер. Выше гово-

рилось о принципе контаминации (смешения, наложения) приме-

нительно к социальному типу джентльмена. Зомбарт показывает,

что аристократ Леон Батиста Альберти фактически культивирует

примерно те же мещанские добродетели, что описывал Б.Франк-

лин.

 

Вопросы, затронутые здесь, продолжают активно обсуждать по

сей день. Ф. Бродель, например, выступает против Вебера и Мар-

кса, критикуя их, во-первых, за монокаузальность объяснения

(сведение объяснения к одной причине), во-вторых, за европоцен-

тризм.

 

Ф. Бродель обратил внимание и на другие факторы, которые

способствовали складыванию буржуазной рациональности, рацио-

нальности как целерациональности. В их число входит, в частно-

сти, торговля на дальние расстояния. Например, купец, поставляю-

щий чай из Индии в Европу, должен был рассчитывать на несколь-

ко лет вперед возможные прибыли и потери.

 

Кроме того, французский историк обратил внимание, что именно

буржуа создают информационные сети нового типа, а информация

становится социальным капиталом уже на ранних стадиях буржуаз-

ного общества. Новый буржуазный человек, торгуя, умело опериру-

ет практическими абстракциями, идеальными объектами. Купцы ак-

тивно использовали не только деньги, но и письмо и различные сис-

темы бухгалтерского учета. К числу социальных изобретений при-

надлежала и биржа. К. Маркс полагал, что капитализм развивается в

области материального производства (заводы и фабрики, вытесняю-

щие архаические мануфактуры). Французский историк полагает, что

капитализм у себя дома именно в торговле. В производстве, по край-

ней мере, на ранних стадиях развития он в гостях.

 

Главное, Ф. Бродель подчеркивает мысль о многомерности ре-

альных обществ. Он пишет о центре и о подвижной периферии, о

системе обществ, об их плюрализме, о напряжениях, создаваемых

различиями, которые являются как двигателем социального изме-

нения, так и источником противодействия изменению. Появление

<круглоголовых> не отменяет кавалера как антропологический

тип. Буржуа не отменяет крестьянина. Появление буржуа на по-

верхности истории - возникновение еще одной группы привилеги-

рованных людей, людей, живущих в городах и не связанных с зем-

лей. Именно к ним стекается все: власть, богатство, прибавочный

продукт. За ними - право управлять, принимать решения, обеспе-

чивать и направлять процесс капиталовложений, производства.

Именно они соперничают с <благороднорожденными>. Ниже тех и

других находится масса агентов экономии, тружеников всяких ран-

гов, великое множество управляемых. А еще ниже - <скопище от-

бросов>, или необщество. Привилегированные всегда малочислен-

ны, но чаще всего именно они инициируют изменения, <держат>

культуру и цивилизацию. Ф. Бродель пишет: для того чтобы общест-

во в целом стало меняться, достаточно, чтобы то или иное измене-

ние охватило 10% населения. Так или иначе общество усложняется.

 

3. РОБИНЗОН:

СОЦИАЛЬНОЕ ИМЯ И МИФ

 

Итак, в историю приходит новый человек, несущий и новое ми-

роотношение. Глубоко религиозный ранний буржуа обращается к

мирскому. Сдвиг от небесного к земному ярко выражен И. Мильто-

ном в <Потерянном рае>, где так написано об Адаме и Еве:

<...они невольно

Всплакнули - ненадолго.

Целый мир

Лежал пред ними, где жизнь избрать

Им предстояло...>

 

<...Но ты дела

В пределах знанья своего, прибавь.

К ним веру, воздержание, терпенье

И добродетель присовокупи,

И ту любовь, что будет зваться впредь

Любовью к ближнему; она - душа Всего.

Тогда не будешь ты скорбеть,

Утратив Рай, но обретешь иной,

Внутри себя стократ блаженный Рай>.

 

Великий английский поэт У. Блейк в стихотворении <Мильтон>

также обращает внимание на эту встречу неба и земли:

 

<Мой дух в борьбе несокрушим,

Незримый меч всегда со мной.

Мы возведем Ерусалим

В зеленой Англии родной>

(пер. С.Маршака)

 

Великие религиозные движения, значение которых состояло в ас-

кетическом воспитательном влиянии, оказали наибольшее экономиче-

ское воздействие тогда, когда расцвет чисто религиозного энтузиазма

был уже позади, когда судорожные попытки обрести царство Божие

растворились в трезвом профессионализме, в профессиональной доб-

родетели. Экономический человек живет не на небесах, а на земле.

 

В 60-е годы XVII в. в Англии был популярен аллегорический

роман Дж. Беньяна <Путь пилигрима>. Этот роман читал Б.Фран-

клин, его читали герои романа Э. Бронте <Грозовой перевал>. Уси-

лия пилигрима (паломника) направлены на то, чтобы в поисках

царства Божия миновать <ярмарку тщеславия>. Проходит совсем

немного времени, и пилигрима вытесняет Робинзон Крузо из рома-

на Д. Дефо (1719), изолированный от мира экономический человек,

который стремится to make the best of the both worlds ^.

 

Робинзон - не столько реальный человек, сколько воплощение

мифа, ибо он представлен в качестве человека <вообще>. Робинзон -

социальное имя. Оно придумано в буржуазную эпоху и проник-

ло даже в философское рассуждение, где говорят о гносеологиче-

ской робинзонаде. Это один из немногих мифов, который сумело

создать западное общество Нового времени.

 

^Использовать преимущества обоих миров (англ.).

 

На деле Робинзон - не столько человек вообще, сколько образ-

цовый английский купец. У Д. Дефо были памфлеты <Образцовый

английский купец> и <Образцовый английский джентльмен>. Ока-

зывается, что джентльменом может быть не только благородноро-

жденный, но и купец. У купца свой кодекс чести. Образцовый ку-

пец трудолюбив. Он сам присматривает за лавкой, стремится мень-

ше путешествовать, избегать политики и политических партий. Он

считает своим долгом лично следить за нравственностью приказ-

чиков. В памфлетах Д. Дефо образцового купца отличают черты,

зафиксированные Б. Франклином: бережливость, терпение, сдер-

жанность, честность, осторожность. Купец снисходителен к роско-

ши лишь постольку, поскольку она поддерживает торговлю. Спо-

койная совесть - условие существования. <Осторожность для

купца, как для девицы невинность>, <Кредит - драгоценнейшее

сокровище>. <Торговые книги должны быть в порядке как совесть

христианина>, - пишет Д. Дефо. Отчетность - условие душевной

гармонии.

 

По произведениям Д. Дефо хорошо понятно, что такое экономи-

ческий индивидуалист. Робинзон Крузо испытывал необходимость

вести учет самому себе. Им владеет страсть к инвентарям и балан-

сам. В романе царит пафос повседневного труда, а все дела реша-

ются с помощью договора - пусть даже с самим собой. Напомним

описание склада в романе: <Все было у меня под руками, и мне до-

ставляло истинное удовольствие заглядывать в этот склад: такой

образцовый порядок царил там, и столь там было всякого добра>^.

Все сработано <из ничего> с помощью познаний, полученных в

школе.

 

Мир Робинзона - это мир повседневных успехов в снабжении,

обеспечении безопасности, уюта, комфорта. Напомним еще раз:

комфорт и телесная чистота - буржуазные качества.

 

Для Ж.-Ж. Руссо Робинзон был естественным человеком и че-

ловеком воли. На деле он - воплощение пафоса искусственного.

Этот отшельник рад любому орудию, попавшему к нему из цивили-

зации. Из дома его гонит не желание вернуться в природу, а <неле-

пая и необдуманная затея составить себе состояние> (хотел на-

житься на торговле рабами). Это свидетельствует вроде бы о стра-

стности натуры. В то же время Робинзон холоден и лишен эроти-

ческого чувства, как, впрочем, и эстетического. Любить - расто-

чать. Хозяйничать - сберегать.

 

В этом пункте характеристика генезиса буржуа, которую дал

В. Зомбарт, вероятно, более точна, чем у М. Вебера. Напомню, что

В. Зомбарт подчеркивал множественность корней буржуа как соци-

ального типа, а капиталистический дух характеризовал как амбива-

лентный (двойственный), выделяя две его стороны: предпринима-

 

^Дефо Д. Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо...//

Дефо Д. Избранное. - М" 1971. - С. 67.

 

тельскую (эротическую) и мещанскую. Можно переставить акцен-

ты. Авантюрист эротичен. Предприниматель воплощает мещан-

скую сторону.

 

Еще одна важная черта, отличающая Робинзона-буржуа. Он со-

вершенно глух к проблематике чести, как она понималась в тради-

ционном обществе. Он не судит дикарей-людоедов. <...Если мудрое

провидение терпит на земле таких людей и терпело их, быть может,

несколько столетий, если оно допускает существование столь бес-

человечных обычаев и не препятствует целым племенам совер-

шать ужасные деяния, на которые могут быть способны только

выродки, окончательно забытые небом, то, стало быть, не мне

быть их судией...Каких бы зверских обычаев ни придерживались

дикари, меня это не касается>^. Налицо умение <работать> с абст-

рактной нормой, отделенной от конкретного случая.

 

Как известно, Робинзон прежде всего спас после кораблекру-

шения те вещи, которые он считал наиболее важными для жизни.

Это были часы, гроссбух, чернила и перо. Роль часов и гроссбуха

понятна из вышеизложенного. Встает вопрос: при чем тут перо и

чернила?

 

Колониальная экспансия - ключевая черта капитализма. Объ-

ектом таковой были не только заморские страны, но и традицион-

ные, не капитализированные пространства в собственных общест-

вах, которые обозначаются как <отсталые>. Обучение письму бы-

ло знаком вхождения в капиталистическое общество завоевателей.

Такова в этом обществе фундаментальная практика инициации.

Письму учат в школе. Школа получает приоритет над семейной со-

циализацией.

 

Ф. Бродель обращает внимание на значимость практики письма

для купца. В работе <Игры обмена>, анализируя один из источни-

ков, он обращает внимание на фразу: <человек, у коего много дел,

он пишет день и ночь>. Он комментирует ее следующим образом:

<Я подчеркиваю эту последнюю фразу, неожиданную, но которая

не должна была бы быть таковой: она дополняет традиционный, на-

рисованный Альберти образ купца <с пальцами, испачканными

чернилами>^.

 

<За исключением некоторых, еще неловких венецианских

писем XIII и XIV вв., торговая корреспонденция достигает до-

вольно высокого уровня, который она сохранит и в дальнейшем,

ибо в этом уровне смысл ее существования, оправдание дорого-

стоящего обмена этими сверхобильными письмами. Быть осве-

домленным значило еще больше, чем быть обученным, а письмо -

это в первую голову информация. Операции, что интересуют

обоих корреспондентов, высланные и полученные распоряже-

ния, советы касательно отправки, или закупки, или продажи то-

 

^Дефо Д. Цит. произв. - С.154, 155,

^Бродель Ф. Игры обмена. - М., 1988. -С. 408.

 

варов, или платежные документы и т.п. составляли лишь часть

ее. Непременно следовали полезные новости, сообщаемые на

ушко: новости политические, новости военные, новости об уро-

жае, об ожидаемых товарах. Корреспондент также тщательней-

шим образом отмечает колебания цен товаров, наличных денег и

кредита на своем рынке; в случае необходимости он сообщает о

движении кораблей. Наконец письмо обязательно завершают пе-

речень цен и курсовые котировки, в большинстве случае в по-

стскриптуме> (Бродель Ф. Игры обмена. -М.,1988. - С. 407-

408).

 

<Робинзон Крузо> - роман письма^. У Д. Дефо призвание Ро-

бинзона к завоевательной задаче по отношению к своему острову

ознаменовано решением писать дневник. Писать дневник - значит

конструировать приватное пространство, в котором можно властво-

вать над временем и вещами. Робинзон создает для самого себя, на-

ряду с чистой страницей дневника, остров, где он может делать то,

что хочет. Можно трактовать эту ситуацию как свидетельство воз-

никновения биографической идентичности.

 

Имеет место дистанцирование от живого тела (в том числе и те-

ла традиции), от локального: от того, что воплощает людей, привя-

занных к земле, к месту, людей, живущих в мире устного предания.

Власть письма бросает вызов не только привилегиям рода, т.е. ари-

стократии. Она формирует новый социальный код. <Робинзон Кру-

зо> проливает свет на ситуацию. Робинзон, субъект письма, - хозя-

ин (доминирующий). Пятница - раб (доминируемый), ибо его инст-

рументом не является письмо.

 

Посредством письма Робинзон конституирует дикость. Пятница -

дикий, ибо неграмотный. Робинзон определяет дикости место за

собственными пределами. Более того, дикость немедленно объявля-

ется переходной, переходной к новому порядку мира. Дикарь - не

совсем человек. Он часть природы, которую Робинзон-человек пре-

образует свободной волей, принимая осознанные решения. Однако

дикость и дикари порождают страх. Из этого страха рождаются ми-

фы о чудовищах. Самые известные из них - мифы о Франкенштей-

не и Дракуле.

 

Робинзон - миф, а потому он неоднократно переписывался.

Одна из самых интересных реплик - роман современного фран-

цузского писателя М. Турнье <Пятница, или Тихоокеанский

лимб>. Для Д. Дефо Робинзон - человек как таковой. М. Турнье

приписывает своему Робинзону черты конкретно-исторического

буржуазного новоевропейского человека.

 

Робинзон у него до поры до времени стремится воплотить в

жизнь принципы Франклина. Романист рисует образ человека,

 

^Трактовка Робинзона как <романа письма> принадлежит французскому

исследователю культуры и философу М. де Серто:

De Certeau М. The Practice of Everyday Life. - Berkeley, 1988.

 

занимающегося трудом: организацией быта, строительством, из-

данием законов. Робинзон пишет Хартию острова, сочиняет Уго-

ловный кодекс. Он один воссоздает на острове европейскую ци-

вилизацию. Он распределяет время, он запрещает самому себе

справлять естественные надобности всюду, кроме специально от-

веденного для этого места. Он наказывает самого себя постом

или заключением в яме, ибо телесные наказания или смертная

казнь <сократят население острова> (которое до появления Пят-

ницы состояло из одного человека). <Соблюдение Хартии и Уго-

ловного кодекса, отбывание вмененных самому себе наказаний,

строгое следование раз и навсегда установленному распорядку

дня, не оставлявшему ни единой передышки, церемониал, руко-

водящий его основными действиями, - словом та тесная броня

установлений и предписаний, в которую он втиснул себя, чтобы

не скатиться в пропасть, была, однако, бессильной перед тоскли-

вым страхом соседства с дикой неукротимой тропической приро-

дой и внутренней, разъедающей его душу цивилизованного чело-

века эрозией одиночества> (Турнье М. Пятница, или Тихоокеан-

ский лимб. - М., 1992. - С. 107).

 

4. СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ ВСЕМИ

 

Важно еще раз подчеркнуть, что речь идет как о новой системе

социальных связей, в которой существует новый экономический чело-

век, так и о системе жизненных ценностей буржуа, определяющих

стиль жизни. <Чистая совесть> буржуа давала силу и для критики мо-

нашества и нравов аристократии, и для установления жесточайшей ди-

сциплины труда. Справедливости ради надо сказать, что борьба с при-

вилегиями дворянства сопровождалась молчанием относительно коро-

левской власти и капитала. Из разоблачения дворянских привилегий

рождались капиталистические привилегии. С уверенностью утвержда-

лись здоровье нравов, труда, справедливости и цивилизованности тре-

тьего сословия. Буржуа распространяли веру в то, что принцип laissez-

faire приведет к равновесию и счастью. Идеология Просвещения - во-

площение этой веры. В идеи Просвещения верили отнюдь не только

буржуа.

 

Буржуа - человек, который в совершенстве умеет оперировать

практическими абстракциями, такими как труд, деньги, право. Это то, на

что совершенно неспособен крестьянин. Русский поэт и хороший сель-

ский хозяин А. Фет в своих воспоминаниях пишет, как он не мог угово-

рить крестьян перевозить за деньги песок (ведь песок - не хлеб!)^.

Это свидетельствует, что практическое представление об абстракт-

 

^Фет А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство // Новый мир. - М., 1992. -

#5. - С. 126-127.

 

ном труде, не совпадающем с конкретными работами, у фетовских

крестьян начисто отсутствовало. До поры до времени крестьянам оно

не было нужно для жизни. Постепенно практическими абстракциями

овладевают и люди, не являющиеся буржуа, входящие в другие соци-

альные группы. Сейчас почти каждый умеет мыслить такими абст-

ракциями. Всякий знает, что во многом благодаря деньгам достигает-

ся человеческая независимость. Однако именно социальная группа

буржуа изобрела новые социальные классификации, новые способы

мировосприятия, новые способы конструирования человеческой

идентичности.

 

Предвосхищая дальнейшее изложение, следует подчеркнуть: че-

ловеческая индивидуальность, приватность как особенность образа

жизни буржуазной эпохи возникают благодаря развитию не только

упомянутых абстракций, но и сложной институциональной сети. В

буржуазную эпоху человек полагает себя независимым экономиче-

ским, политическим, правовым субъектом. Он видит себя свобод-

ным. Такое <самовидение>, самовосприятие обусловлено наличием

сложных социальных посредников во взаимодействиях между людь-

ми. Эти посредники могут представлять собой сложные социальные

системы и институты (банки и биржи, правовые кодексы и судебные

институции, тюрьмы и работные дома).

 

Каким образом появление нового человека и нового социально-

го пространства, этим человеком обустроенного, влияет на общест-

во в целом? В. Зомбартом было сделано одно крайне важное наблю-

дение. Он отметил, что в XIX в. у буржуа происходит смена стиля

жизни. Неустанная активность занимает место дисциплины и само-

ограничения. Еще в XVIII в. европейские буржуа полагали деньги

лишь средством. В дальнейшем деньги превращаются в цель. Одно-

временно качества мещанской добродетели переносятся с личности

на предприятие. Утрачивается бережливость как свойство частного

лица. Буржуа-человек начинает расточать почти как дворянин. Он

покупает имения. Его семья ведет праздный образ жизни. Солид-

ность, расчет и бережливость становятся свойством фирмы как со-

циального института^. Именно так качества человека в группе начи-

нают распространяться на все общество.

 

Следует еще раз отметить, что буржуа принесли людям не толь-

ко умение работать с практическими абстракциями. Культивирова-

ние телесной чистоты, представление о комфорте родились именно

в буржуазной среде. Комфорт, кстати, подразумевает меньшее чис-

ло слуг, нежели при <старом режиме>. Вспомним хотя бы <Женить-

бу Фигаро> П. Бомарше. Там слуги переполняют жилища аристокра-

тов. Они вездесущи. Без них не обходится ни одно событие.

<Скромное обаяние буржуазии> является продуктом совмещения

аристократической роскоши и буржуазного комфорта. Символом

нового стиля жизни стала новая одежда - фрак. Он не похож на

 

^См.: Зомбарт В. Указ. соч. - С. 143.

 

черный или серый сюртук торговца-протестанта. По происхожде-

нию он восходит к одежде для верховой езды, т.е. выступает как ат-

рибут дворянской жизни. Но он не цветной (одежда аристократии

при старом режиме была ярких цветов), а черный^.

 

Австрийский писатель Р. Музиль прекрасно описывает разли-

чие и в то же время <наложение> жизненных стилей богатых бур-

жуа и аристократии: <Родственники повидали вдвоем много кра-

сивого: мебель эпохи Марии- Терезии, дворцы в стиле барокко,

людей, которых их слуги еще носили по миру на руках, современ-

ные дома с большими анфиладами комнат, дворцы банков и смесь

испанской строгости с бытовыми привычками среднего сословия

в квартирах высоких служителей государства. В общем, если речь

шла об аристократии, это были остатки роскошного стиля жизни

без водопровода, а в домах и конференц-залах богатой буржуазии

этот стиль повторялся гигиенически улучшенной, исполненной с

большим вкусом, но более бледной копией. Каста бар и господ

всегда остается немного варварской: шлак и остатки, которых не

сожгло дальнейшее тление времени, лежали в аристократических

замках на прежних своих местах, с великолепной лестницей со-

седствовали трухлявая половица, а отвратительная новая мебель

беззаботно стояла среди чудесных старинных вещей. Напротив,

класс выбившихся в люди, влюбленный в импозантные и великие

эпохи своих предшественников, невольно производил придирчи-

вый и утончающий отбор. Если замок принадлежал буржуа, то он

оказывался не только снабженным современными удобствами,

как наследственная люстра электрической проводкой, но и в меб-

лировке кое-что менее красивое было убрано и прибавлено кое-

что ценное - либо по собственному усмотрению, либо по непре-

рекаемому совету экспертов. Заметнее всего, впрочем, был этот

процесс утончения даже не в замках, а в городских квартирах, об-

ставленных в духе времени с безличной роскошью океанского па-

рохода, но благодаря какому-нибудь непередаваемому штриху, ка-

кому-нибудь едва заметному просвету между предметами мебели

или господству на какой-то стене какой-то картины, хранивших в

этой стране утонченного социального честолюбия нежно-отчет-

ливый отзвук отшумевшей славы>.

 

Писатель продолжает сравнение: <...фрукты здесь (в среде

<благороднорожденных>. - Н.К.) нередко ели неочищенными,

беря их прямо рукой, ...тогда как в домах крупной буржуазии

строго соблюдался церемониал ножа и вилки; сходное наблюде-

ние можно было сделать и относительно беседы, которая почти

только в буржуазных домах отличалась совершенным изящест-

вом, в то время как в аристократических кругах преобладал язык

ходовой, непринужденный, похожий на кучерской>. (Музиль Р.

Человек без свойств. Книга 1. - М., 1984. - С. 321-322).

 

^Кирсанова P.M. Костюм в русской художественной культуре. - М., 1995. - С. 298.

 

Сказанное касается не только жилища, но и манеры одеваться,

манеры держать себя, ухаживать за своим телом и говорить. Меня-

ется сам человек, меняется социальная сеть, в которой он сущест-

вует и без которой не может существовать, меняется общество в

целом.

 

5. РУССКИЙ ГОРОД:

БУРГ БЕЗ БУРЖУА

 

В России есть города, в названиях которых звучит немецкое

окончание бург. Петербург, Екатеринбург, Оренбург... Были ли в

этих городах бюргеры, буржуа, т.е. принадлежащие к необычному

для традиционного сельского общества слою со своим способом де-

ятельности, со своим образом жизни? Русские цари-реформаторы,

начиная с Петра I, задумывались о создании сильного третьего со-

словия, справедливо полагая, что отсутствие такового - один из ис-

точников нестабильности общества. Однако эта задача так и оста-

лась практически невыполненной. Читатель может возразить: а как

же замечательные семьи Третьяковых, Мамонтовых, Рябушинских,

Бахрушиных? Да, действительно, в России появились сильные дина-

стии купцов и промышленников. Однако крепкого класса мелких

буржуа, которые гордились бы собственным положением и которых

бы российское общество считало одной из основ собственного могу-

щества, так и не появилось.

 

Еще раз повторим мысль, высказанную в начале раздела. На

Западе слова буржуазия, бюргерство в повседневном языке издав-

на носили нейтральный оттенок. В России и буржуазный, и мещан-

ский были словами ругательными. <Буржуазное общество>, <бур-

жуазный строй>, <буржуазная цивилизация> - у многих русских

мыслителей эти словосочетания вызывали лишь презрение. Бур-

жуев и мещан презирали отнюдь не только большевики. Подобное

отношение было следствием слабости среднего класса в России.

 

Во многом тому причиной - неразвитость городов. В Европе бур-

жуазия создала города, а города - буржуазию. В России города рос-

ли медленно, они были <большими деревнями>. Накануне Октябрь-

ской революции численность городского населения Российской импе-

рии составляла 15-18%. Общественное мнение было враждебно

буржуазии, огромное пространство деревни - городам. Даже в рус-

ском либерализме не было своей глубоко разработанной экономиче-

ской программы. Причина тому - отсутствие в русском обществе

глубокого интереса к вопросам промышленности и торговли.

 

Вопрос о связи русского буржуазного духа с религиозностью

остается дискуссионным. Как уже указывалось, торговая дея-

тельность часто связана с глубокой религиозностью: солидные

английские или немецкие купцы с их торжественным чтением

Библии по воскресеньям, еврейские банкиры и торговцы, отли-

чавшиеся глубокой набожностью. Представители целого ряда

знаменитых русских промышленно-купеческих родов происходи-

ли из раскольников. Люди религиозные наследуют традицию и

комплекс моральных понятий вместе с молитвой. Слово - это

купец, купец - это слово. Большие торговые и промышленные

дела не делаются без кредита. Кредит основан на доверии. Дове-

ряющие друг другу ссужают огромными деньгами <под честное

слово>. И в России кредит был <мерилом добродетели>.

 

Если обратиться к антропологической характеристике русско-

го буржуа, то нельзя не обратить внимания на следующее. В про-

тивоположность западной буржуазии русская особенного жизнен-

ного стиля не выработала. Купцы в первом поколении по своему

образу жизни были похожи на богатых крестьян. С этой точки

зрения интересно проанализировать тот образ жизни купцов

<средней руки>, который описывает, в частности, И. Шмелев в ав-

тобиографическом романе <Лето Господне>. По сути дела, он рас-

сказывает о жизни традиционного общества. Жизненный стиль

героев романа не буржуазен.

 

У разбогатевших купцов и промышленников слишком сильна

была <тяга во дворянство>. В дальнейшем и в домашнем укладе, и

в городской общественной деятельности торгово-промышленные

люди слишком часто шли интеллигентским путем. Внуки тех, кто

создавал торговлю и промышленность России, не желали продол-

жать дело отцов. Они становились путешественниками, коллек-

ционерами. Их дочери не хотели выходить замуж за купцов и про-

мышленников. Искусство от этого выигрывало: создавалась

Третьяковская галерея, Музей изящных искусств, Художествен-

ный театр. Однако экспрессивный порядок (самосознание, стиль

жизни), свойственный только этой группе, не складывался. Не со-

здавалась группа, которая ощущала бы свои права и знала обязан-

ности в связи со своей ролью в обществе. На Западе были газеты

и журналы, которые содействовали складыванию именно буржу-

азных стилей жизни и мировоззрения. Самые ранние образцы -

английские <Болтун> и <Зритель>. В России таких изданий прак-

тически не было. Исключением была газета <Утро России>, кото-

рую издавали Рябушинские; однако эта газета не пользовалась

большим влиянием. В России начала нашего века не удалась реа-

лизация идеи создания единой торгово-промышленной партии.

 

Словом, русский буржуа не вполне удался. Сейчас в России

проблема образования значительного слоя предпринимателей и

собственников встала вновь. Вероятно, мы сами станем истори-

ческими свидетелями того, будет ли достигнута заветная цель и

каким образом.

Тема 6

ОТ ТРАДИЦИОННОГО ОБЩЕСТВА К МОДЕРНУ: ЧЕЛОВЕК ИЛЮДИ

 

То над степью пустой загорелась

Мне Америки новой звезда.

А. Блок. Новая Америка

 

Стальной, кирпичный и стеклянный,

Сетями проволок обвит,

Ты - чарователь неустанный,

Ты - не слабеющий магнит.

В. Брюсов. Городу

 

Общество <сделано> людьми, оно - результат их деятельности.

Именно людьми делаются непреднамеренные социальные изобрете-

ния, которые меняют общество. В рамках данной темы предполага-

ется рассмотреть, каким образом социальные изобретения, сделан-

ные в группах крестьян, <джентльменов>-благороднорожденных и

буржуа, становятся достоянием всех. То, что сказано в предыдущих

разделах, и сказанное здесь - страницы истории нас самих.

 

Созданное человеком подвергается овеществлению. То, что бы-

ло представлено как габитус, т.е. связано с живым телом человека и

его практиками, превращается в отношение. Реальность общества

как системы общественных отношений выглядит как следствие

<природы вещей>, как готовая, внешняя человеку структура, кото-

рую можно <взять>, рассмотреть теоретически и описать в учебни-

ке. Инновации объективируются и институционализируются, высту-

пая как мощная, внешняя по отношению к индивидам сила, которая

начинает подгонять их под себя. Новая система связей и отношений

воспроизводит нужного системе человека. Созданная человеком ре-

альность начинает формировать человека. Она диктует людям,

представленным последующими поколениями, свои правила. Скла-

дываются новая телесность и новая ментальность, новые образы

жизни в массовом масштабе. Меняется способ объединения людей в

общество и способ включения в общество человека. Можно сказать,

что меняются способы жизни людей вместе.

 

Еще раз зададим вопрос: как одна социально-историческая систе-

ма начинает преобладать над другой? Буржуа рассматривался выше

как человек, входивший в пилотную социальную группу. Именно в

жизнедеятельности этой группы возникли социальные инновации,

которые стали распространяться на общество в целом и определили

облик обществ индустриальной современности. Мы говорили о пе-

реходе морального этоса буржуа-человека на предприятие. Пред-

приятие как система отношений диктует человеку-работнику свои

правила, подгоняет его под себя, меняет его.

 

Общество Модерна и традиционное общество представляют два

различных способа воспроизводства человека. Ниже мы проведем

сравнение антропологических параметров этих обществ.

 

Произнося слово Модерн, мы не имеем в виду стиль в искус-

стве начала XX в. В современной социальной теории Модерн

приблизительно равен тому, что называли индустриальным об-

ществом, обществом классического капитализма.

 

От последних терминов почти отказались. Так произошло по-

тому, что общество, о котором мы говорим, не исчерпывается

этими характеристиками. Это тем более справедливо, когда обсу-

ждается столь многомерная реальность, как человек.

 

Ряд исследователей высказывают идею, что Модерн несво-

дим к капитализму или индустриализму. Известный английский

социолог Э. Гидденс высказал идею, что капитализм и индустриа-

лизм являются различными институциональными измерениями

Модерна, разными и равнозначимыми источниками его динамиз-

ма как цивилизации (См.: Giddens A. The consequences of

Modernity. - Stanford, 1990). Капиталистические общества с их

разделением государства и экономики, гражданским обществом,

превращением труда в товар и постоянной технологической ин-

новацией - варианты Модерна. Таких вариантов может быть

много.

 

Именно это заставляет использовать нерусское слово Мо-

дерн. Понятно, что Модерн представляет собой кальку с евро-

пейских языков. К сожалению, адекватного русского языкового

выражения пока не найдено. Перевод английского Modernity сло-

вом современность вводит в заблуждение. По-русски современ-

ность-то, что происходит здесь и теперь. Более близка переда-

ча слова Modernity выражением индустриальная современность.

В настоящее время в русской научной литературе вариант Мо-

дерн используется достаточно широко.

 

Рассматривая следствия возникновения новых социальных форм

на антропологическом уровне, можно говорить о возникновении но-

вых тенденций, которые сегодня называют темами Модерна. Слово

тема здесь не подразумевает ничего похожего на тему сочинения на

вступительном экзамене в вуз. Это скорее напоминает музыкальную

тему, т.е. основной музыкальный мотив. Подобно музыкальному

лейтмотиву темы Модерна могут быть обнаружены в жизни соци-

альных групп, общностей, отдельных обществ, человеческого обще-

ства в целом. Эти темы могут сочетаться самым причудливым обра-

зом. В результате возникает исторически уникальная картина жиз-

ни. Продолжая музыкальное сравнение, можно напомнить о теме с

вариациями. В вариации слушатель может не сразу узнать основную

тему, но тем не менее, если прислушаться, она звучит.

 

Известный социолог П. Бергер описывает (вслед за К. Марксом,

Э. Дюркгеймом и Г. Зиммелем) эти темы. Эти темы включают Бу-

дущность, Абстракцию, Освобождение, Индивидуацию и Секуляри-

зацию^. Они охватывают всю человеческую жизнь, затрагивают об-

ласти сознания и ментальности, философские, социально-историче-

ские, жизненно-практические вопросы. Исторически и генетически

родиной этих тем считают Запад.

 

Корни Абстракции видят в капиталистическом рынке, в возник-

новении правовых систем, в бюрократизированном государстве, в

городе с его скоплениями людей, которые друг с другом не знакомы.

 

Тема Будущности связана с глубочайшими изменениями воспри-

ятия времени. Индивидуальная жизнь начинает планироваться в тер-

минах карьеры, на уровне общества и отдельных общностей возни-

кают представления о проекте, о долгосрочной программе развития.

 

Индивидуация связана, прежде всего, с возникновением биогра-

фической идентичности и приватного пространства. Человек ощу-

щает, что он не вмещается в социальные определения и заданности.

 

Говоря о Секуляризации, мы имеем в виду, что в классических

своих проявлениях современность оказывается враждебной транс-

цендентному измерению человеческого бытия. Вхождение в Модерн -

обращение к земному миру, принуждение к жизни в таком мире,

осознание самоценности его. Возникновение этих тем несет людям

как блага, так и беды.

 

Для того чтобы попасть в Модерн, не обязательно проходить тот

путь, который прошли ранние буржуа. Для большинства людей это

не приобщение к протестантской этике, но вхождение в мир, кото-

рый, по выражению В. Зомбарта, суть <сложная комбинация школь-

ного преподавания, карманных часов, газет, дождевых зонтиков,

книг, канализации, политики и электрического освещения>^. Сумма

перечисленных В. Зомбартом вещей и процессов может показаться

случайной. Однако она не просто тесно связана с темами Модерна.

<Вещи> являются их воплощениями. Темы Модерна вплетены во

множественные деятельности. Они незримо присутствуют в различ-

ных ситуациях. Ниже они рассматриваются по отдельности - для

удобства изложения и понимания.

 

1. РАЗРЫВ ПРОСТРАНСТВА ИВРЕМЕНИ

 

Ценившееся в буржуазно-купеческих кругах представление вре-

мя-деньги становится всеобщим достоянием, пронизывает повсе-

дневную жизнь.

 

^См.: Berger P., Berger B., Kellner H. The Homeless Mind. Modernisation and

Consciousness. - N.Y., 1974; Berger P. Facing upto Modernity. - N.Y., 1977.

 

^Зомбарт В. Пролетариат. - СПб., 1907. - С. 10-11.

 

Свидетельством является превращение этого представления в

метафору-идиому повседневного языка. Распространяется представ-

ление об ограниченности ресурсов времени. В современной культу-

ре (в особенности западной) понятие труда обычно связывается со

временем, затраченным на его выполнение. Время подлежит точно-

му количественному измерению, труд оплачивается по часам, неде-

лям, годам. Можно напомнить о повременной оплате телефонных

разговоров, посуточных тарифах за пользование гостиницей, годо-

вых бюджетах, процентах по вкладам и займам. Мы называем рабо-

ту общественной, если она выполняется во внерабочее время.

 

Мы относимся ко времени как к очень ценной вещи - как к ог-

раниченным ресурсам, как к деньгам - и осмысливаем его соответ-

ствующим образом. Мы переживаем его как нечто такое, что может

быть истрачено, израсходовано, рассчитано, вложено разумно или

безрассудно, сэкономлено или растрачено напрасно^.

 

Пользуясь понятием времени, мы применяем наш повседневный

опыт обращения с деньгами. Существуют культуры, где этот способ

обращения со временем отнюдь не обязателен. То же можно ска-

зать о ранних стадиях общества европейского.

 

Циклическое <время-круг> традиционного общества постепенно

превращается во <время-стрелу>. Восприятие времени как субстан-

ции, как неостановимого потока - продукт длительного историче-

ского развития. Индустриальная современность - период, когда та-

кое восприятие времени становится массово распространенным.

 

Восприятие <временной последовательности> предполагает об-

ладание уникальным человеческим потенциалом синтеза, способ-

ности определить связь через использование символов. Это уни-

кальная способность человека одновременно видеть то, что проис-

ходило раньше, и то, что происходит теперь, связывая прошлое и

настоящее в единой ментальной картине. Сами понятия <раньше>

и <позже> являются проявлениями этой человеческой способно-

сти. То, что ощущается и называется нами простым словом <вре-

мя>, - одно из фундаментальных человеческих средств ориента-

ции в мире.

 

Когда мы говорим об измерении времени, кажется, что мы име-

ем дело с чем-то вроде измерения высоты горы или ширины реки.

Измерение времени - не просто отношение, но способность к уста-

новлению отношений. Возрастающая дифференциация и интегра-

ция социальных функций, множество цепей взаимозависимости,

точкой пересечения которых является человек, порождают ощуще-

ние текущего в бесконечность времени. Усложнение систем взаимо-

зависимостей идет в ногу с развитием сложной системы саморегуля-

ции и индивидуальной чувствительности относительно времени.

В календарях, расписаниях, часах, в том числе наручных, еже-

 

^См.: Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. -

М., 1990. - С. 390-392.

 

дневниках вроде бы представлено внешнее социальное принужде-

ние. Эти ограничения точны и тонки. Они вездесущи, избежать их

невозможно. Однако они не воспринимаются как насильственные.

О присутствии времени человеку напоминает внутренний голос.

Символ и реальность сливаются. Трудно провести границу между

последовательностью событий, составляющих жизнь человече-

скую, и последовательностью календаря. Людям трудно уйти от

ощущения, что проходит именно время, в то время как в действи-

тельности ощущение, обозначаемое словом <проходит>, относится

к естественному течению их жизни, трансформации общества и

природы.

 

В традиционном обществе каждое новое поколение оживляет

традицию: отсюда <время-круг>. Традиция и непрерывность поко-

лений тесно связаны друг с другом. Поколение - когорта родичей,

порядок, который ставит жизнь индивида в зависимость от жизни

коллективов. Традиция воспроизводится до бесконечности через

жизнь все новых и новых поколений. В обществах Модерна поколе-

ние определяется по отношению к стандартизированному времени.

Мы говорим: поколение 60-х, 70-х или 90-х годов XX в.

 

Использование часов в городских обществах во многом напоми-

нает изготовление и использование масок в обществах догородских.

Маски видятся воплощениями духов. Часы воспринимаются как во-

площение времени. В часах время обретает плоть. Люди осознают,

что часы сделаны людьми. Но они действуют с часами так, как буд-

то часы представляют внечеловеческие силы.

 

Часы показывают время. Но время - не субстанция. <Когда мы

это сделаем?> - такой вопрос не является важным и значимым для

всех обществ. В традиционных обществах время носит прерыви-

стый, точечный характер. Момент происходящего события невоз-

можно установить точно. Вокруг споров о точной дате рождения ге-

роя организован сюжет английского романа <Жизнь и мнения Три-

страма Шенди, джентльмена> Л. Стерна, написанного в 60-е годы

XVIII в. Действие романа происходит в группе привилегированных,

но и у них отношения со временем сложные. Старые крестьяне и в

XX в. не всегда могли указать не только точную дату, но и год сво-

его рождения.

 

В обществах традиционных пространство и время воспринима-

ются в неразрывном единстве. Напомним, что время и место там же-

стко увязаны. Время определяется разного рода работами, оно не

разделено на <труд> и <жизнь>, на рабочее и свободное время. Бо-

лее того, для большинства людей пространственные параметры

жизни преобладают. Отсюда - локальность бытия, о которой обыч-

но говорят, характеризуя жизнь в традиционных обществах.

 

В обществах, где установился порядок Модерна, происходит раз-

рыв пространства и времени. Невозвратимое <время-стрела>, устре-

мленное в бесконечность, в будущее, ни с каким конкретным местом

не связано.

 

Массовое распространение нового ощущения времени связано с

развитием железных дорог, которые уничтожили местное время. В

городе и деревне люди ориентировались на часы колоколен. Время

в разных местах не совпадало. Часы на железнодорожных станциях

показывали одно время. Железные дороги покрывают пространст-

во. Следует отметить, что представления о пространстве меняются

так же, как и восприятие времени. Пространство начинают мыслить

абстрактно, оно превращается в род единообразной протяженной

материи, измеряемой в метрах и километрах. Точно так же время из-

меряется в часах, минутах и секундах. Человек традиционного обще-

ства скажет: <До этого места три дня пути>. Человек современный

выразится по иному: <Расстояние до этого места - столько-то ки-

лометров>.

 

Каким еще образом осуществляется разрыв пространства и вре-

мени? Этот разрыв связан не только с железными дорогами. Печат-

ное слово - не менее важный и мощный источник возникновения

новых пространственно-временных представлений, равно как источ-

ник динамики обществ, их устремленности в будущее.

 

Традиционные культуры пользуются в основном устным словом.

Там, где отсутствует письменная фиксация информации, всегда есть

опасность утраты с трудом накопленного социального знания.

Именно поэтому они ориентированы на прошлое, на постоянное

воспроизводство от века данных практик. Даже там, где существует

письмо, тексты ориентированы на воспроизводство традиции. Пе-

чатные материалы (книги, журналы, газеты) не только надежно со-

храняют информацию. Печатное слово более или менее одновре-

менно достигает адресата. Это также способствует разрыву единст-

ва пространства и времени. Человек узнает из газет о событиях

очень скоро после того, как они произошли. В книгах информация

как бы законсервирована, мы можем обратиться к ней в любое удоб-

ное для нас время, не опасаясь ее утратить.

 

2. ОТ ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТИ К БРЕМЕНИ ВЫБОРА

 

Традиционное общество называется традиционным потому, что

традиция является основным средством общественного воспроиз-

водства. Традиция диктует, ритм завораживает. Рамки жизненного

выбора узки: человек должен следовать тому, что предназначено ро-

лью, даже если эта роль - роль короля. О чем свидетельствуют

слова Людовика XIV <Государство - это Я>? Отнюдь не о высочай-

шей степени свободы, а совсем наоборот. Король-человек растворен

в королевской роли, он - ее раб. В традиционных обществах свобо-

да - это свобода следовать благому пути или своевольничать. Об

идее призвания уже говорилось в связи с рассмотрением буржуа как

социального типа. Идея призвания как предпочтения одних обязан-

ностей другим выросла из традиционалистских представлений, пре-

жде всего религиозных. В традиционном обществе призвание пере-

живается как событие, в котором участвуют сверхчеловеческие си-

лы. Яркий пример - <голоса> Жанны д' Арк. Жанна не сама изби-

рает свой путь, но вступает на него по божественному повелению.

Она делает то, что ей говорят голоса, которые она действительно

слышала. Для нас - людей, прошедших опыт Модерна, призвание

ассоциируется с личностным автономным решением индивида. Если

мы и слышим голос, то, как правило, свой внутренний голос. Ничей

внешний голос нам не приказывает. Приказующий внешний голос,

как правило, исходит из уст командира или руководителя. Это не

глас Божий.

 

Избавление от предназначенной роли ощущается как освобожде-

ние. Однако множественность выборов пугает. Опьяняющее чувст-

во свободы соседствует с ужасом перед открывающимся хаосом.

Ужас этот прекрасно описан философами-экзистенциалистами, ко-

торые писали о бремени выбора. Предназначенность к выбору, а не

к судьбе - идея, немыслимая в традиционном обществе. Человек -

хозяин своей судьбы: такое представление, в общем-то, исторически

ново. Открытость будущего порождает ощущение риска. Модерн

часто называют цивилизацией риска.

 

О выборе можно говорить в самых разных смыслах. Так или ина-

че достаточно большое число людей перестает автоматически сле-

довать заданным социальным образцам. Они начинают выбирать

профессию. Возникает представление о жизненном шансе. Люди на-

чинают видеть, что существует ряд жизненных возможностей, по-

тенциальных жизненных стилей, которые можно выбирать, к кото-

рым можно стремиться. Это касается способов одеваться, еды,

очерчивания жизненного пространства. Что-то принимается, что-то

отвергается. Понятно, что возможность социального выбора соци-

ально же ограничена.

 

Уже в традиционном обществе человечество развивается к субъ-

ективному началу. Так, в христианском персонализме возникает идея

индивида, одиноко стоящего перед Богом, от которого нельзя

скрыть самые тайные помышления. Духовная индивидуализация

опережает социальную. Однако только в обществах Модерна возни-

кает массовое представление о множественности выборов. Будущее

из предопределенного превращается в открытое, альтернативное

для многих, а не только для отдельных людей.

 

В классических своих проявлениях современность оказывается

враждебной трансцендентному, небесному измерению человеческо-

го бытия. Вхождение в Модерн - обращение к земному миру, осоз-

нание ценности его. Именно эти процессы и подразумеваются, когда

речь идет о секуляризации.

 

Мысль о существовании человека после смерти - подготовка

индивидуации. Индивидуация тесно связана с освобождением: чело-

век освобождается от связей семьи, рода, социальной общности.

Исследователи рассматривают возникновение идеи Чистилища

как своего рода границу. Идея Чистилища возникает в атмосфере

счета и расчета. Чистилище находится в попечении не только Бога,

но и церкви, которая создает бухгалтерские отношения с потусто-

ронним миром. Пребывание в Чистилище - дополнение к земному

пути. Спасение обусловливалось и осмысливалось через двойную

принадлежность человека: он принадлежал в равной степени царст-

ву земному и царству небесному^.

 

Стремление утвердить одновременно свою идентичность в поту-

стороннем мире и спасти наслаждения жизни драматизировали мо-

мент смерти. Смерть становилась патетической. Появляются новые

церемонии между кончиной и погребением: например, возникает

обычай богослужения в присутствии тела умершего. Приватной ста-

новится смерть, от которой требуют не меньшего совершенства,

чем от жизни. Происходит усиление аффективных уз связи с родст-

венниками, любимыми, друзьями. Умирающий начинает участвовать

в игре исчезновения. Можно напомнить сцену из романа Ш. Бронте

<Джэн Эйр>. Там девочка умирает в объятиях своей подруги. Специ-

алисты отмечают, что эта картина соответствует тогдашнему миро-

ощущению. Лишь в дальнейшем смерть становится одинокой и

<одичавшей>. Сегодня люди умирают, как правило, в больнице, и ма-

ло кто может представить себя в объятиях с умирающим^.

 

Рефлексивность охватывает сферу телесности. Тело перестает

ощущаться как пассивный объект. Тело проектируют и конструиру-

ют, например, через занятия спортом.

 

Из уродливой оболочки души тело превращается в спутника ду-

ши. Рождаются представление об индивидуальной любви, понятие

сексуальности.

 

Именно в Модерне происходят перемены в области интимности^.

Возникают те особенности самоощущения и самочувствия человека,

которые кажутся нам естественными и самоочевидными: индивиду-

альная любовь, высокая степень идентичности с <другими>, сексу-

альность как особая, относительно автономная сфера деятельности

человека. В течение XIX в. в Европе образование семей стало свя-

зываться не с хозяйственной или родовой целесообразностью, а с

индивидуальной любовью мужчины и женщины. Романтическая лю-

бовь стала фактором, который способствовал освобождению чело-

века от уз кровнородственных связей. Мужчины и женщины стали

участниками рискованного <эмоционального предприятия>, которое

 

^В православной культуре идея Чистилища отсутствует: душа умершего либо

присоединяется к сонму ангелов света, либо к полчищам падших ангелов в

зависимости от праведности или греховности земной жизни. Ни о каком

промежуточном существовании речи нЕт.

 

^Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. - М., 1992. - Гл. 4.

 

^Проблема индивидности и интимности как социального качества привлекает все

большее внимание исследователей. См.: Giddens A. Modernity and

Self-Identity. - Stanford, 1991; Giddens A. The transformation of intimacy:

Sexuality, love and erotocism in modern societies. - Stanford, 1992.

Проблемы трансформации интимности излагаются здесь по этой работе.

 

имело для них большее значение, чем отношения с кровными родст-

венниками.

 

Процесс носит широкий социальный характер. Об этом свиде-

тельствует тот факт, что именно в XIX в. романы стали той художе-

ственной формой, которая покорила воображение читателя. В рома-

нах возникли новые способы изложения сюжета. Фабула в большин-

стве романов строилась вокруг любовного приключения. По рома-

нам множество молодых людей обоего пола (но в особенности жен-

щин) обучались кодам романтической любви, которые требовали от

влюбленных особого поведения (способы переписки, способы обще-

ния на людях, общение наедине). Романтическая любовь отличается

от страсти, которую можно наблюдать в любых обществах. Страсть

в большинстве культур не признавалась необходимой и достаточной

основой для заключения брака, более того, она виделась социально

опасной, несущей разрушение социальному порядку. Недаром се-

мейные пары редко обменивались поцелуями и ласками. Начиная с

XIX в. ласки - атрибут семейной жизни.

 

Семейный дом стал местом, где люди могли рассчитывать на те-

плоту и эмоциональную поддержку. Ранее секс воспринимался как

нечто существующее вне семейного дома. Сексуальная свобода

мужчин была одним из проявлений социальной власти мужчин над

женщинами. Женщины из аристократической среды были более

свободны от выполнения репродуктивных функций и рутинных хо-

зяйственных работ, чем представительницы других слоев. Они мог-

ли позволить себе получать сексуальные удовольствия вне брака. В

дальнейшем женская сексуальность, ограниченная рамками брака,

стала символом <порядочной женщины>. Область сексуальности

стала <личной собственностью> в той же степени, в которой жизнь

превратилась в частное пространство биографии.

 

Для женщин сексуальность впервые была отделена от круга бе-

ременности и родов. Функция секса была отделена от функции фи-

зического воспроизводства народонаселения. И для женщин, и для

мужчин сексуальность стала открытой для разнообразных форм, ко-

торые могли быть достоянием отдельного индивида. Глубоким изме-

нениям в интимной сфере содействовало развитие средств контра-

цепции.

 

Меняется характер самоидентификации человека. Выше говори-

лось о биографической самоидентичности. В не меньшей степени

она связана с рефлективностью природы тела, которое становится

внешней упаковкой самоидентичности. Возникали неожиданные

связи между свободой и самореализацией человека. Любовь стала

включать в себя и сексуальность. Девственность в Модерне означа-

ет не только сексуальную невинность, но также является свидетель-

ством неповторимого характера женщины, уже воспринимаемой как

личность. В романтической любви притягательность другого чело-

века - проявление возможности сделать свою собственную жизнь

более полноценной. Любовь-слияние предполагает равенство в эмо-

циональной связи, позволяет ввести эротизм в отношения супругов.

 

Патриархальная власть, столь свойственная традиционному об-

ществу, ослабевает. Возрастает роль эмоциональных семейных уз.

По-новому воспринимается материнство. Оно не только связывает-

ся с выполнением репродуктивной функции. Контроль со стороны

женщины за воспитанием детей возрастает с уменьшением размеров

семьи. Идеализация матери лежит в основе современного понятия

материнства.

 

Женщины оказали огромное влияние на изменение ситуации в

обществе периода Модерна. Любовь и эмоциональный индивидуа-

лизм (как проявление индивидуации) легли в основу изменений се-

мейной организации в обществе.

 

Романтическая любовь - во многом любовь феминизированная.

Идеалы романтической любви сливались с той ролью, которую жен-

щина играла в доме, относительно изолированном от окружающего

мира. Для мужчин напряженность восприятия любви как романти-

ческой была связана с тем, что приходилось отделять удобства до-

машнего окружения от сексуальности хозяйки дома или проститут-

ки. Мужской цинизм в отношении романтической любви проводил

это различие, однако внутренне мужчины признавали феминизацию

<респектабельной> любви. Идеалы романтической любви оказыва-

ли воздействие на мужчин, но реакция их на эти идеалы отличалась

от женской. Даже те мужчины, которые, казалось бы, попадали под

власть романтической модели любви, не считали женщин равными

себе существами. Строя свою жизнь рядом с женщиной, покорив-

шей его сердце, они не были подлинными участниками ее внутрен-

него мира, а также процесса исследования собственной души. Пред-

ставление о любви как о модели организации личной жизни приме-

нительно к будущему и направленному формированию этого буду-

щего было им чуждым. Их подход не обязательно подразумевал ис-

пользование риторики романтической любви только как товара,

имеющего спрос. Так или иначе влюбленность выступала обязатель-

ной внешней формой, принятой в определенных кругах общества, и

служила установлению баланса власти в пользу женщин.

 

Процесс был противоречивым. С одной стороны, рождалась ин-

дивидуальная склонность. С другой - понятие <святость женщины>

подразумевало, что <существо женского пола не могло иметь ника-

ких телесных желаний...>. <Хорошо воспитана> - эти слова приме-

нительно к юной девушке в ту пору означали <далека от жизни>. С

третьей, <женский товар... открыто предлагался по любой цене и в

любой час, и, чтобы купить себе женщину на четверть часа, на час,

на ночь, мужчина тратил не больше времени и труда, чем на пачку

сигарет или газету>^.

Несмотря на широкое распространение двойной морали, сплав

 

^Цвейг С. Статьи. Эссе. Вчерашний мир. Воспоминания европейца. - М., 1987. -

С. 211, 215.

 

идеалов романтической любви и материнства позволял женщинам

расширить сферу духовной и сознательной жизни.

 

Феномен романтической любви уже содержал черты игнориро-

вания половых различий. Сегодня мы в массовом масштабе встреча-

ем женщин, сексуальное поведение которых веком раньше могло бы

осуществляться только мужчинами. Женское сексуальное равенст-

во устраняет деление на добродетельных и испорченных женщин.

 

К сказанному следует добавить: наряду с индивидуальной любо-

вью и сексуальностью возникает новый тип так называемых <чис-

тых отношений>, в частности дружеских. Доверие и участие здесь не

коренится в чем-либо, помимо самих этих отношений. Такие крите-

рии, как родство, социальный долг, традиционное обязательство,

здесь отсутствуют. Возникает возможность дружеских отношений (в

том числе с человеком, принадлежащим к другому социальному

классу). Новизна этого феномена ощущается особенно остро, если

вспомнить, что древние не дружили с <чужими>.

 

Жизненный цикл личности начинает воплощаться в последова-

тельной смене этапов, которые уже не имеют ритуальных меток

(например, инициаций, празднеств). Путеводной звездой становится

сама жизнь. Жизненный стиль равен жизненному плану, конкретиза-

цией которого является календарь. В календаре как сети историче-

ских дат и событий мы находим отголоски внешнего мира: я женил-

ся в год смерти Сталина, я закурил, когда попал в армию, в тот год я

вступил в комсомол и научился танцевать вальс.

 

В традиционных обществах жизненные рамки создаются обыча-

ем и ритуалом: каждый знает, что ему делать, как поступить, путь

его предопределен. Доверие людей друг к другу (основа социальной

связи личного типа) выступает как источник легитимности (закон-

ности, несомненности) мира.

 

В современных обществах жизнь человека неотделима от посто-

янного выбора и социального творчества. Межличностные отноше-

ния обретают независимость от связей родства, от клановых тради-

ционных определений. Возникает <Я>, которое не доверяет автома-

тически, <Я>, для которого самоидентичность является проблемой.

Это <Я> осмысливает себя в терминах автобиографии. Биография

ассоциируется с непрерывностью самотождественного <Я>. Авто-

биография составляет ядро самоидентичности в условиях современ-

ной социальной жизни. Она требует повествования. Это подразуме-

вает осуществление целостного, планируемого и постоянно коррек-

тируемого жизненного проекта, который осуществляется в контек-

сте поливариантного выбора. Сам индивид отвечает за собственный

<Я>-проект. Автобиография - то, над чем можно работать. Биогра-

фия - вещь рискованная. Можно испортить себе биографию. Са-

моактуализация - балансирование между возможностью и риском.

 

Человек, действуя в настоящем, как бы возвращается в прошлое,

заглядывает в будущее. Именно жизненный цикл, а не события

внешнего мира выступают доминантой траектории <Я>. Имеет мес-

 

то постоянный диалог со временем. Происходит выделение личного

времени в общественном. Время начинает делиться на рабочее и

свободное. Личное время связано с внешним порядком лишь опо-

средствованно. Без личного времени индивидуация невозможна.

 

Так или иначе возникает личностная идентичность в отличие от

институциональной и ролевой, господствующих в традиционных об-

ществах. Персона сменяется индивидуальностью, общество, где ин-

дивидуальностью не дорожат, меняется. Возникает то, что называет-

ся приватностью.

 

3. АБСТРАКЦИЯ- ИНДИВИДУАЦИЯ- ПРИВАТНОСТЬ

 

Именно в обществах Модерна происходит разделение публичной

и частной сфер. Именно здесь индивид ощущает себя единицей, не-

обязательно связанной с общностью. Тогда же складываются пред-

ставления о человеке как индивидуальности.

 

Личность/индивидуальность - проблема невмещаемости в роли.

Эта проблема ключевая в романе как ведущем литературном жанре

эпохи Модерна. М. Бахтин писал о романном герое как о человеке,

<который до конца не воплотим в существующую социально-ис-

торическую плоть>. Он писал, что <одной из основных внутрен-

них тем романа является именно тема неадекватности герою его

судьбы и его положения. Человек или больше своей судьбы или

меньше своей человечности. Он не может стать весь и до конца

чиновником, помещиком, купцом, женихом, ревнивцем, отцом и

т.п... В нем всегда остаются нереализованные потенции и неосу-

ществленные требования>... <Нет форм, которые могли бы до

конца воплотить все его человеческие возможности и требова-

ния>. В эпосе <все его потенции, все его возможности до конца

реализованы в его внешнем социальном окружении, во всей его

судьбе, даже в его наружности>^. <Открытие> автономии индиви-

да - осознание выхода человека за пределы всех и всяческих

идентификаций.

 

Индивид пребывает как раз в точке пересечения всех определе-

ний этого мира. Отсюда - невозможность итогов, окончательных

решений. Пока человек жив, он не в силах совпасть с собственной

внутренней формой. Этой сложности, бесконечности, в которую

вписывается личность, соответствует понятие культуры.

 

Представление о собственной уникальности, о возможности

избежать влияния общества по собственному хотению кажется

современному более или менее образованному человеку <естест-

венным>. Столь же самоочевидным видится противопоставление

 

^Бахтин М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М.

Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - М., 1975. -

С. 479-480.

 

себя непосредственному окружению. Приведем два высказыва-

ния. Одно из них принадлежит испанскому философу Х. Ортеге-

и-Гассету. Другое - нашей соотечественнице писательнице

Н. Берберовой. При всем отличии словесного выражения и кон-

текстов сказанного они отличаются общностью настроения.

 

<Животное не властно над своим существованием, но разви-

вается из самого себя, а подчинено внешнему, погружено в

<иное>, в <другое>... Но разве человек не пленник мира? Разве он

не окружен тем, что внушает ужас или, наоборот, влечет? Разве

мы не обречены - и пожизненно - на бесконечную неустанную

заботу? Да, конечно. И все-таки здесь есть одно решающее отли-

чие. Человек способен на время забыть о своих заботах, от-

влечься от окружающего мира, не обращать на него внимания.

Указанное действие, абсолютно немыслимое в мире животных,

заключается в том, чтобы повернуться, если так можно сказать,

спиной к миру, уйти в себя. Иными словами, человек принимает

во внимание собственный внутренний мир: проявляет заботу о

самом себе, а не о чем-то другом, всецело принадлежащем внеш-

нему миру> (Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди // Ортега-и-Гас-

сет Х. Избранные труды, - М., 1997. - С. 484,485).

 

<Я ненавидела главным образом все, что имело отношение к

<гнезду>, к семейственности, к опеке, к защите малых. ... Никог-

да в течение всей моей жизни я не могла освободиться от этого и

до сих пор думаю, что муравьиная куча лучше гнезда, что в му-

равьиной куче можно жить более вольно, чем в гнезде, что там

меньше тебя греют твои ближние (это грение мне особенно от-

вратительно), что в куче, среди ста тысяч (или миллиона) ты сво-

боднее, чем в гнезде, где все сидят кружком и смотрят друг на

друга, ожидая, когда, наконец, ученые выдумают способ читать

мысли другого человека... Психология гнезда мне омерзительна,

и я всегда сочувствую тому, кто бежит из гнезда, хотя бы он бе-

жал в муравьиную кучу, где хоть тесно, но где можно найти оди-

ночество - самое естественное, самое достойное состояние че-

ловека> (Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. - М.,

1996. - С. 46, 47).

 

Ощущение индивидуальности связано с абстракцией самым

тесным, но парадоксальным образом. Индивид оказывается спо-

собным воспринять себя как сложную и уникальную личность

именно вследствие возникновения абстрактных структур, кото-

рые сами по себе вряд ли могут обеспечивать потребность в лич-

ном участии и желании доверять, которое всегда испытывает че-

ловек.

 

Публичное и частное неотделимы друг от друга, они представ-

ляют две стороны медали. Гражданское общество <структурирует-

ся> как другая сторона проникновения государства в область повсе-

дневности.

 

Обозначения <публичный> и <приватный> - порождения Мо-

дерна. Первое имеет своим источником возникающее чувство сов-

местного владения собственностью, общего поля перемещения то-

варов. Приватность относилась к привилегиям правящих классов. К

концу XVIII в. в Европе слово публичный стало ассоциироваться с

областью общественного блага. Приватность - то, что отделено от

области публичного.

 

Как <сделан> Модерн с антропологической точки зрения? Мы

уже отмечали, что Крестьянин и Джентльмен как люди традицион-

ного общества доверяют друг другу. Кому доверяет человек на улице

большого города? Он не знает тех, кто его окружает, не хочет знать

и даже находит удовольствие в этом незнании. Поэт Шарль Бодлер,

вероятно, первым обратил внимание на исторически новую фигуру

фланера, который бродит по улицам большого города и наблюдает за

множеством чужих, незнакомых. Позицию бодлеровского фланера-

наблюдателя обсуждал немецкий теоретик культуры В. Беньямин^.

Знаменитый социолог XX в. Э. Гоффман характеризовал эту ситуа-

цию как <вежливое невнимание> (civil indifference). В традиционных

обществах контраст между своими и чужими резок, чужих избегают,

по отношению к ним агрессивность кажется <естественной>. В го-

родских обществах Модерна <вежливое невнимание> представляет

некий молчаливый контракт признания взаимных прав, доверия и са-

мозащиты. Доверие к <чужим> - род ритуала, который можно тра-

ктовать как свидетельство привычности, как средство снижения тре-

воги. Человек, гуляющий в толпе, не ожидает, что незнакомцы будут

относиться к нему с явной враждебностью. Немотивированная агрес-

сия все же воспринимается как отклонение от нормы. Нельзя ска-

зать, что мирное сосуществование незнакомцев обеспечивается

только большими социальными системами-институциями, представ-

ленными, например, полицией. Человек на улице обладает качества-

ми самоконтроля, которые позволяют ему не вступать в конфликт с

незнакомцами. Мы не реагируем агрессивно, если нас случайно толк-

нут на улице. Следует отметить, что в традиционных обществах та-

кие социальные технологии, в общем-то, отсутствуют.

 

Возникающий контекст всеобщего анонимного общения трудно

оценить знаком плюс или минус. Он просто существует. Люди про-

сто живут в этом контексте.

 

Можно назвать ряд взаимосвязанных составляющих процесса

складывания абстракции, индивидуальности и приватности:

 

- превращение малых общностей в большие, процесс урбаниза-

ции;

 

- универсализация общественной связи;

 

-усложнение посредников, связывающих людей в общество.

Последнее, конечно же, не отменяет человеческую потребность лю-

дей в теплом личном начале;

 

^Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости.

Избранные эссе. - М., 1996.

 

- смена формы доверия: доверие к персонам сменяется довери-

ем к сложным абстрактным (неличным) посредникам, связываю-

щим людей в общество. Речь идет о государстве и бюрократии, пра-

ве, науке, экспертном знании, деньгах и идеологии;

 

- изменение типа сoциaлизaции. образование демократизирует-

ся, а потому школы и другие институции начинают конкурировать с

семейной социализацией. В школе человек получает знания о мире,

которые он не может получить в ходе семейной социализации.

 

Рассмотрим несколько подробнее проблему абстрактных (нелич-

ных) посредников, которые, впрочем, могут найти вполне матери-

альное выражение в форме социальных учреждений. Но они могут

быть и нематериальными. Обратим внимание на символические зна-

ковые системы, функционирующие безотносительно к специфиче-

ским характеристикам индивидов и социальных групп.

 

В качестве главного из них следует назвать деньги. Монеты и

банкноты - выражение отношения. Деньги полагают символом

Модерна. Но это - не единственный символ. Таковым являются и

легитимирующие идеологии. Еще один вид таких посредников -

экспертное знание, научное и техническое. Человек не получил его

самостоятельно, но опирается на него в решении повседневных жиз-

ненно-практических проблем. Это - еще одно проявление того, как

доверие людей друг к другу сменяется доверием к абстрактным сис-

темам и абстрактным возможностям.

 

Следует обратить внимание на такое значимое институциональ-

ное измерение Модерна, как развитой аппарат надзора. Он позволя-

ет осуществлять монопольный контроль за насилием. В разных об-

ществах может преобладать то или иное измерение. Вербальное

письмо на бумаге может преобладать над письмом на теле, однако

последнее присутствует и в экономических, и правовых обществах

(см. тему 2).

 

Представление об индивиде и индивидуальном начале как ценно-

сти сопровождает эволюцию общества от объективного вменения к

субъективному, от пенитенциарной нормы как системы необсужда-

емых запретов и табу к личностной морали, к правосознанию в ши-

роком социально-культурном плане. Добавим к этому способность

контролировать собственные аффекты, телодвижения и жесты.

 

Уже Ренессанс и Реформация свидетельствуют о возможности

эмансипации индивида, который любому внешнему овещненному ав-

торитету противопоставляет принудительность своей совести, своей

веры, своего вкуса - словом, своей ответственности. Правопос-

лушный человек, человек-субъект признает и неукоснительно со-

блюдает обязанности, которые состоят в том, чтобы чужой индиви-

дуальностью дорожить как своей собственной. Правопорядок пре-

вращает принцип индивидуальной всеобщности в универсальную

всеобщность. Обязанность переживается как личное право индиви-

да. Интимно-личностное, интимно-культурное стушевывается перед

правом, отодвигается в приватную сферу. Право тут равно идее пра-

ва в голове индивида. Здесь как бы нет человека рефлектирующего,

страдающего, борющегося с собой, бунтующего.

 

Личность-индивидуальность немыслима, таким образом, без су-

ществования высокоорганизованных и абстрактных, <отчуждаю-

щих> структур. Сама идея личности выработана в новоевропейской

культуре, которая трактует право как общественный договор между

суверенными индивидами как агентами гражданского общества.

<Левиафан> Т.Гоббса, представляющий собою трактат о государст-

ве, - классический пример.

 

Право формально относится к людям так, как если бы они были

одинаковыми. Оно отказывает им в особом, задушевном, в богатст-

ве человеческих определений, но зато дарует возможность высту-

пить гражданином, участником и агентом гражданского общества.

Внешняя оболочка равнодушно, но надежно отделяет и оберегает

частную жизнь человека, предоставляя ее собственным задачам,

драмам самоосуществления, личного призвания, нравственных вы-

боров^.

 

Именно в процессе формирования абстрактных <сверхчеловече-

ских> посредников произошло рождение представления о правах че-

ловека и человеческом достоинстве, о том, что даже самые слабые

члены общества имеют право на защиту и достоинство. В этот ряд

следует включить и ошеломляющее открытие прав ребенка, и воз-

никновение чувствительности к жестокости и страданиям себе по-

добных, а также идею ответственности даже за то, что совершаешь

по приказу. Возникновение нуклеарной семьи, самой идеи детства

как специфического периода жизни человека также находится в

этом ряду. Именно в результате действия абстрактных посредников

возникло пространство приватности, в котором и развивается то,

что называют личностью, неповторимой индивидуальностью.

 

Следует подчеркнуть огромную значимость вопроса о социаль-

но-историческом пространстве развития индивидуальности. Часто

рассуждают так: коль скоро мы говорим о возникновении индивиду-

альности-личности, индивидуальности-субъекта, то это касается

всех людей. Это не так. Обратимся к хрестоматийному примеру. Ка-

ждый помнит разговор Татьяны Лариной с няней в романе А.С. Пуш-

кина <Евгений Онегин>: <А знаешь, Таня, в наши лета мы не слыха-

ли про любовь>... Здесь в одном физическом пространстве встреча-

ются люди, представляющие разные социальные пространства. В

одном индивидуальная любовь - реальность. В другом само пред-

ставление об индивидуальной любви отсутствует, а брак - не ре-

зультат таковой, а лишь абсолютная хозяйственная необходимость.

В социальном пространстве, где пребывает няня, нет возможности

индивидуального брачного выбора, основанного на любви.

 

Новые качества оказываются социально распределенными, т.е.

 

^См. подробнее: Соловьев Э.Ю. От обязанности к призванию, от призвания к пра-

ву // ОДИССЕЙ. Человек в истории. - М., 1990.

 

распределенными неравномерно. Знаменитый французский фило-

соф М. Фуко в труде по истории сексуальности отмечает, что соот-

ветствующие медицинские практики, равно как техники нравствен-

ного руководства, исповедывания самого себя складывались в узких

группах буржуазных или аристократических семей (привилегиро-

ванных и руководящих, доминирующих в области политики). Имен-

но в этом социальном пространстве была проблематизирована сек-

суальность ребенка. <Народные> слои до поры до времени этой тен-

денцией не были затронуты. Понятно, что о какой-либо точной хро-

нологии речь идти не может^.

 

Реально индивидуальность присутствует только в тех обществах

и в тех социальных пространствах, где о таковой существует пред-

ставление, где индивидуальным отличием дорожат, где индивидуаль-

ность является ценностью. В обществах Модерна возникает про-

странство, где культивируется ценность индивидуальности. Напом-

ню о том, что оно отнюдь не обширно. В обществах сегодняшнего

дня оно также ограничено.

 

Следует обратить внимание еще на одну важную черту. Одна те-

ма Модерна влечет за собой другую. Проиллюстрируем этот про-

цесс.

 

Распространение денег в крестьянской сельской среде способст-

вовало возможности рассчитывать вклад, который каждый из чле-

нов общности вносил в жизнь группы. По мнению М. Вебера (в ра-

боте <Экономика и общество>), с той поры, как хозяйственная дея-

тельность ориентируется на выгоду, она становится <профессией>.

Новая ситуация в корне отлична от положения в крестьянской семье

как хозяйственной единице, от ситуации в ремесленной мастерской.

Ни там, ни там нет разделения на профессиональную деятельность

и досуг.

 

Сама возможность счета и расчета ведет к распаду ценностей со-

лидарности и обмена. Именно эти ценности регулировали отноше-

ния между родителями и детьми в семье. Как уже было сказано вы-

ше (тема 3), в традиционной сельской семейной экономике хозяйст-

венные функции распределялись между членами семьи. Семья -

одновременно единица производства и единица потребления, имуще-

ство неделимо. Как многократно показывали антропологи, именно

эта неделимость порождает вытеснение расчетов из сознания. Сло-

во труд употребляется крестьянами, но в значении работа. Работы

здесь социально определены, распределены и дифференцированы.

Они зависимы от системы ценностей солидарности и обмена. Эта си-

стема, связанная с удовлетворением первичных потребностей, вы-

живанием группы и ее безопасностью, объединяет людей сложной

полифункциональной социальной связью личного типа. Труд в тра-

диционном понимании независим от денежного обмена и тех пред-

 

^Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. - М.,

1996. - с. 224, 226.

 

ставлений, которые этот обмен предполагает (представление об изо-

лированном индивидуальном работнике, о свободном рынке, о воз-

можности пересчета времени на деньги).

 

С развитием наемного труда и социальным <навязыванием> оп-

ределения труда как продуктивной и рентабельной деятельности

приходит в расстройство взаимозависимость членов группы (семей-

ного хозяйства, соседской общности). Представление о труде меня-

ется. Трудом начинают называть лишь ту деятельность, которая

вознаграждается и оценивается. Те занятия, которые нельзя оценить

в деньгах (работа по дому, уход за детьми), воспринимают как безде-

ятельность.

 

Постепенно деятельность членов крестьянской семьи, глубоко

дифференцированная по полу, воплощенная в повседневных ритуа-

лах, индивидуализируется. Возникает неудержимое стремление опре-

делять и различать статус каждого как работника или неработника.

 

Одновременно меняется представление о <возрастах жизни>: о

том, что есть старость или молодость. Возникает восприятие старо-

сти и стариков как бремени, как источника <расхода>. Это воспри-

ятие тем сильнее, чем скуднее средства, которыми располагает се-

мья (например, в среде неквалифицированных рабочих). Постепен-

но функция обеспечения стариков переходит на системы государст-

венного страхования. Эти системы выступают в качестве абстракт-

ных посредников в отношениях между людьми. То, по поводу чего

велись переговоры и устанавливались соглашения на личном уровне

(семья должна содержать стариков), перекладывается на институ-

ты, которые действуют по собственной логике.

 

Еще один аспект связан с возрастанием роли школы как посред-

ника в передаче опыта и знаний от одного поколения к другому. В

традиционных общностях социальное знание передавалось в виде

логики практики. Имеются в виду агрокультура и ремесленные на-

выки, ритуалы и нарративное знание, воплощенное в историях, сказ-

ках, пословицах. Школа обеспечивает крестьянских детей знаниями,

которые не могут быть переданы в виде логики практики. В резуль-

тате дети крестьян изменяют установки в отношении городских про-

фессий. Они становятся работниками по найму со всеми относитель-

ными преимуществами по сравнению с порабощающими обязанно-

стями крестьянской жизни: ранняя материальная независимость,

фиксированное время труда, наличие свободного времени.

 

4. ТРЕВОГИ МОДЕРНА

 

Происходящее в истории всегда имеет свою цену. Это в полной

мере относится к Модерну. Современность проблематична, как,

впрочем, и другие эпохи. Принося людям блага, которые сегодня ка-

жутся данными от века, естественными и самоочевидными, она не-

сет то, что воспринимается как беды. Можно, конечно, эти беды

критиковать. Можно мечтать о возврате в Золотой век или о Свет-

лом будущем, в котором противоречия благополучно разрешатся, и

наступит новый Золотой век. Вероятно, лучше не делать того, что

не имеет смысла. Однако нельзя считать бесполезным стремление

понимать, что произошло и происходит.

 

Каковы же беды и тревоги Модерна?

 

К числу таковых относят рационализацию, если понимать ее, по

М. Веберу, как господство целерациональности. Человек в совре-

менных обществах всегда жалуется на засилье бюрократии и соот-

ветствующих институций. Социальные связи анонимны. Это связа-

но с возрастанием сложности и абстрактности социальных посред-

ников между людьми.

 

Общественные отношения и институциональная ткань стано-

вятся непонятными человеку. Так, анонимность политической жиз-

ни может служить источником аномии, т.е. негативного отношения

человека к нормам и моральным ценностям общества. Для самого

человека ощущение, что общество и его символы абстрактны, при-

нимает форму представления о власти безличных обстоятельств.

Люди ощущают, что зависят не друг от друга, даже не от себя са-

мих, но от анонимных сил. Наиболее яркий пример - ощущение

анонимной силы денег. Эти силы лишь отчасти представлены эмпи-

рически, в повседневном опыте. Сам же мир повседневности вос-

принимается как <конфискованный>, <колонизированный> деньга-

ми, бюрократией и пр.

 

Иногда говорят, что на индивидуальные связи, на <человече-

ское> переносятся способы обращения современных технологий с

материальными объектами. Но есть и иные оттенки этой пробле-

мы. Колонизация повседневного опыта может пониматься следую-

щим образом. За границы повседневной жизни, <за кулисы> задви-

гаются безумие и преступление, болезнь и смерть, сексуальность,

даже сама природа. <За скобки> выносятся предметы экзистенци-

альные, неотъемлемые от сущности человека.

 

В традиционных обществах смерть была открытым феноменом.

Ее не скрывали. Умирающего не прятали от семьи. Постепенно се-

мья отдает область смерти во власть экспертов-врачей.

 

То же можно сказать о преступлении. Преступника в доиндуст-

риальных обществах казнили публично. История смертной казни -

история превращения смерти в событие, происходящее за кули-

сами публичной жизни. Мы ничего не знаем об исполнении смерт-

ных приговоров и знать не хотим. Нас возмущает их публичное ис-

полнение, хотя многие выступают за сохранение смертной казни.

 

Что именно происходит с обществом и человеком? Для людей

традиционного общества социальный и природный миры даны Бо-

гом. Человек Модерна уже полагает, что природу и общество мож-

но и нужно изменять в соответствии с велениями разума. Предста-

вление о норме и девиации (отклонении от нормы) тесно связано с

убеждением: данные <от природы> обстоятельства можно менять,

регулировать. Идея коррекции - элемент представления, согласно

которому социальная жизнь открыта целенаправленному (целера-

циональному) вмешательству человека. Сказанное делает понят-

ным, отчего Модерн иногда называют цивилизацией нормы. Эта

норма видится универсальной, т.е. пригодной для всех.

 

До прихода Модерна <безумие>, <преступление>, <бедность>

практически не различали. Их не совсем отделяли друг от друга.

Россия - страна, культура которой до сих пор окрашена традици-

онализмом. В русском простонародном языке бедных, больных,

преступников определяли одним словом: несчастные. Даже сейчас,

в конце XX в., такое отношение нельзя считать исчезнувшим. На

Западе четкое разделение названных трех групп произошло рань-

ше. Средневековый госпиталь имеет дело не с болезнью, а, скорее,

с бедностью. Госпитали - предшественники сумасшедших домов,

тюрем и современных медицинских организаций.

 

<Безумие>, <преступление>, <бедность> постепенно дифферен-

цировались, превратились в разные качества, за которые человека

изолируют в разные места: в сумасшедший дом, в тюрьму, в работ-

ный дом (трудовой лагерь).

 

Постепенно произошли изменения в отношении к бедности.

Они также дифференцировались. В традиционном социальном по-

рядке в число бедных включались вдовы, сироты, больные, старые

и немощные. Различия между ними не проводилось. Акцент, таким

образом, делался не на особых жизненных обстоятельствах и соци-

альных качествах, а на моральной потребности и нужде.

 

Постепенно бедность стала рассматриваться как состояние,

требующее социального внимания. Соответственно социальные

группы вдов и сирот, стариков и людей трудоспособного возраста,

но бедных были разделены. Для бедных были придуманы работные

дома. Для вдов, сирот и стариков - институции социального при-

зрения.

 

Идея изоляции преступника и сумасшедшего ускорилась тогда,

когда эти категории отделились от бедных. Безумие постепенно

медикализировалось, т.е. стало рассматриваться как <душевная бо-

лезнь>. Кроме того, безумие стали связывать и с социальными об-

стоятельствами. Так получалось, что преступность и душевные бо-

лезни чаще поражали бедных, т.е. непривилегированных. Отсюда -

контроль за поведением как часть лечения. Нельзя отрицать су-

ществование веры, что безумие может поразить любого. Возмож-

ность сойти с ума - один из факторов риска Модерна. Безумие

связывалось с неспособностью или нежеланием вести жизнь, кото-

рую требует этот мир.

 

Точно так же в традиционном обществе не различались грех и пре-

ступление. Специалисты отмечают, что примерно к началу XIX в.

преступление начинает рассматриваться как отклонение от нормы

(напомним, что определение точных дат по отношению к процессам

такого рода невозможно!). Возникает идея наказания как собственно

социального вмешательства. Цель наказания - через изоляцию

преступника от общества в тюрьме вернуть человека в мир нормы.

Импульс к организации тюрем был первоначально связан с мо-

ральными устремлениями. Дисциплина и режим тюремной жизни

виделись формой морального образования. Именно на них возлага-

лась функция реабилитации. Пенитенциарная (карательная) систе-

ма казалась лабораторией социального усовершенствования. На-

помним, что те же задачи ставились и при организации сталинских

лагерей, колоний для взрослых и малолетних преступников, кото-

рые планировались как школы перевоспитания.

 

Эти болезненные вопросы находятся в центре внимания соци-

альных мыслителей XX в. - от М. Фуко до Э. Гидденса. По этим

проблемам выходит множество книг и статей.

 

Надо сказать, что рутины тюремной жизни в предельной форме

воспроизводят то, что происходит в обществах Модерна как целом.

Организация среды человеческого существования и социальное

изменение рефлексивно проектируются. Выше в связи с пробле-

мой индивидности и приватности говорилось о том, что человек на-

чинает проектировать свою жизнь. Проектирование имеет место и

на уровне общества в целом. Причем оба процесса тесно взаимо-

связаны, как связаны абстракция и приватность. Именно поэтому

Модерн называют не только цивилизацией нормы, но и цивилиза-

цией проекта.

 

Когда говорят о тревогах Модерна, часто ставят вопрос о том,

что эмоциональные импульсы контролирующего себя человека

подвергаются репрессии, а значит, возникает психологическое на-

пряжение. Столь далекий от социально-антропологической проб-

лематики мыслитель, такой как теоретик психоанализа К.Г. Юнг,

отмечал: <Среди так называемых невротиков существует немало

людей, которые, родись они ранее, невротиками не стали бы, т.е.

они не страдали бы от внутренней раздвоенности>^.

 

Не следует думать, что жизнь традиционного общества покойна

и не отличается напряжениями, что она гармонична. Напряжения

возникают и там. Выше уже говорилось о большей эмоциональной

подвижности людей, которые жили в доиндустриальную эпоху: они

легче плакали, радовались, не задумываясь, на удар отвечали уда-

ром. Кроме того, традиционное общество обладало социальными

механизмами снятия напряжений, которые вырабатывались века-

ми. К числу таковых относятся разного рода ритуалы, праздники,

во время которых <добровольно-принудительно> осуществлялась

разрядка^. В современных обществах праздников намного меньше,

чем в традиционных.

 

Тревоги порождаются и умножением возможных жизненных

 

^Юнг К.Г. Воспоминания. Сновидения. Размышления. - Киев, 1994. - С. 150.

 

^Слово принудительно не случайно: в празднике должны были участвовать

абсолютно все члены общности. См.: Мосс М. Обязательное выражение чувств

(Австралийские погребальные словесные ритуалы) // Мосс М. Общества. Обмен.

Личность. Труды по социальной антропологии. - М., 1996.

 

миров. Жизнь становится вечно меняющейся, мобильной. Индиви-

дуальная биография начинает восприниматься как последователь-

ность движения по разным мирам, ни один из которых не воспри-

нимается как дом. Ключевая метафора современности - бездо-

мность. Именно в культуре Модерна возникает романтический об-

раз странника. Отсюда же навязчивый мотив одиночества в элитар-

ной культуре.

 

Самые опустошающие последствия современность имеет в сфе-

ре религии и веры. Неопределенность и плюрализация повседнев-

ной жизни (биографии) приводят к серьезному кризису, который

может проявляться в экзистенциальном беспокойстве. Оказывает-

ся подорванной старая и, вероятно, главная функция религий: при-

давать определенность человеческому существованию. Социаль-

ная бездомность становится метафизической. Дома нет нигде, и это

трудно перенести. Ведь зло продолжает существовать, человек ос-

тается смертным, а жизнь его хрупкой. Важен вопрос, в какой сте-

пени культурные обстоятельства обеспечивают веру в когерент-

ность (связность) повседневной жизни.

 

Выше говорилось, что ответом общества на эти тревоги было

появление области приватности, разделение жизни человека меж-

ду общественной и частной сферами.

 

Частная жизнь - род балансного механизма, который обеспе-

чивает компенсацию тревог, привносимых <большими> структура-

ми. Частная жизнь представлялась прибежищем от угроз аноним-

ности. Прозрачность и понятность частной жизни делают выноси-

мой непрозрачность жизни публичной. Недаром в эпоху современ-

ности даже религия становится приватной. До этого никогда не го-

ворили о религии как о частном деле.

 

Решение частной жизни помогало и помогает многим людям.

Но оно имеет <встроенную> слабость. Отсутствуют институты,

которые бы надежно структурировали человеческую повседнев-

ность. Понятно, что в частной жизни есть свои институты. На-

пример, семья, получающая государственную легитимацию. Со-

храняются религиозные институты (церкви), добровольные орга-

низации, клубы и пр. Но ни один из них не <отвечает> за частную

жизнь как целое. Они видятся произвольными и искусственными,

так как не способны дать чувство стабильности и надежности. Ес-

ли же они надежность обеспечивают, то воспринимаются людьми

как бюрократически-анонимные, абстрактные, порождающие

аномию.

 

Понятно, друг наш язык залечивает раны с помощью клише. На

помощь приходят привычки, обычаи и другие рутинные действия.

Это надежное противоядие от тревог, угрожающих чувству онтоло-

гической безопасности. Таким образом создается защитный кокон,

который помогает продолжать жизнь. В практической повседнев-

ной жизни мы принимаем как данность существование вещей, дру-

гих людей, социальных институтов. Тем не менее ритуальность об-

ществ Модерна значительно ниже по сравнению с традиционными.

Жизненный путь перестает структурироваться ритуальными пере-

ходами из состояния в состояние. Каждый порог опыта может по-

рождать кризис идентичности.

 

В частной жизни индивид конструирует прибежище, которое

должно служить ему домом, но холодные ветры бездомности угро-

жают этим хрупким конструкциям. Напрашивается вопрос о хруп-

кости самого проекта современности. Это ощущение так передает

французский социолог Ж. Фурастье: <Человек доиндустриальных

обществ жил на земле сотни тысяч лет. Он страдал от голода, хо-

лода, болезней, но он, во всяком случае, доказал свою способность

к длительному историческому существованию. Индустриальный

человек живет на земле менее двухсот лет. Но он успел нагромоз-

дить столько проблем, что уже сейчас неясно, будет ли он сущест-

вовать завтра>^.

 

5. СОЦИАЛЬНОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ БЛАГ И ТРЕВОГ

 

Темы Модерна не охватывают все общество одновременно. Об-

щество многомерно. В процессе изложения материала все время

подчеркивалось, что темы Модерна в разных социальных про-

странствах звучат по-разному. В повседневную жизнь всех людей

вторгаются отдаленные события. В разных социальных стратах

это происходит с разной скоростью.

 

Сравним мысленно жизнь крестьянина, тесно связанную с мес-

том, и жизнь поколений английских или голландских купцов, не од-

но столетие торгующих, допустим, с Индией. Люди, входящие в по-

следнюю группу, легко перемещаются во времени, на огромные

расстояния и мысленно и реально. Купцу или промышленнику пе-

ресчет времени на деньги кажется естественным, самоочевидным.

Рабочему - бывшему крестьянину это представление приходится

навязывать, часто сугубо насильственными методами. Однако и

для него оно становится постепенно самоочевидным. Способность

к новым способам деятельности, новые классификации мира, но-

вое видение оказывается встроенным в тело, часто через <запись

на теле>.

 

Существуют социальные пространства, где культивируются

приватность и ценности индивидуальности. Есть области, где гос-

подствует экономическая рациональность. Существуют области,

где вхождение в Модерн осуществляется в первую очередь через

репрессивные дисциплинарные практики.

 

Эта сторона Модерна стала привлекать внимание ученых имен-

но в XX в. Над этой проблемой работал, в частности, знаменитый

 

^Fourastie J. Lettre ouvert a quatre milliards d'hommes. - P., 1970. - P. 35.

 

французский философ М. Фуко в работе <Надзирать и наказы-

вать>^.

 

Дисциплинарные процедуры, обеспечивающие баланс власти в

традиционных и современных обществах, различны, но они всегда

имеют место. В традиционных обществах власть осуществлялась в

форме взимания произведенного продукта, захвата вещей, людей,

земель. В традиционных обществах наказуемый, как правило, под-

вергался пытке. Это был насильственный телесный ритуал. Он

осуществлялся не только в тайных подвалах и застенках. <Испыта-

ние> преступника могло превращаться в род социального театра,

превращающего в драму триумф порядка над <злодеями>.

 

В обществах Модерна, подчеркнем еще раз, закон выступает в

форме универсальной нормы. Идеология и дисциплинарные прак-

тики оказываются и взаимосвязанными, и автономными. Идеология

Просвещения стояла на революционных позициях относительно

уголовного наказания. Реформистские проекты, начиная с XVIII в.,

базировались на просветительских установках. Идея равенства

всех перед законом была здесь ключевой. Целью этих проектов

было изобретение наказания, которое было бы применимо ко всем.

Оно различалось по степени в зависимости от совершенного пре-

ступления. Наказание должно было быть полезным для общества и

назидательным для осужденных.

 

Нормирование осуществлялось за счет дисциплинарных проце-

дур, т.е. эти процедуры были подчинены цели, выступали в качест-

ве средства. Однако дисциплинарные процедуры быстро <оторва-

лись> от идеологических проектов. Как и любое средство, они <са-

ми собой> усовершенствовались не только в тюрьме, но и в армии,

и в школах, быстро победив обширный и сложный юридический

аппарат, построенный Просвещением. Эти техники рафинирова-

лись и распространялись без опосредования идеологией. Через эти

процедуры осуществляется универсализация единообразного нака-

зания - тюремного заключения. Тюремное заключение - главная

форма наказания в современном мире. Через дисциплинарное со-

циальное пространство, одинаковое для всех и каждого (школьни-

ков, солдат, рабочих, преступников, больных), эти техники превра-

тились в инструмент, способный дисциплинировать и подвергать

контролю любую человеческую группу. Детали побеждали тео-

рию. Возникла своего рода диктатура средств.

 

Вновь подчеркнем: трудно оценить свершившееся положитель-

но или отрицательно. Так или иначе, в обществах Модерна возмож-

ности надзора расширяются. Средства усовершенствуются, а это

порождает асимметрию власти. Возрастание рефлексивности об-

щества в целом идет параллельно интенсификации административ-

ного контроля.

 

Блага и тревоги современности не распространяются равномер-

 

^Foucault М. Discipline and punish: The birth of the prison. - N.Y., 1979.

 

но на общество в целом, на всех людей, которые в обществе живут.

Они распределяются отнюдь не поровну. Балансы власти неравны.

В истории блага всегда сосредоточиваются в одном, весьма ограни-

ченном социальном пространстве, беды сосредоточены в другом

социальном пространстве. Первое - пространство доминирую-

щих, второе - пространство доминируемых.

 

В социальном пространстве доминируемых концентрация бед

намного превышает концентрацию благ, хотя в процессе истории

соотношение между первыми и вторыми может меняться в сторо-

ну выравнивания. Но в целом история обществ - свидетельство

тому, что существуют социальные группы людей, несущих глав-

ным образом утраты. Приобретения (в виде индивидуальности,

свободы, универсализма, приватности и пр.) долгое время проходят

мимо них. В течение более чем полутора веков тех, кто это про-

странство населяет, называли пролетариатом. Этим именем обо-

значали людей, которые были лишены тех видов капитала, кото-

рые бы позволяли чувствовать себя в современности уютно. Про-

странство, в котором эти люди обитают, обширно. В начале XX в.

В. Зомбарт отмечал: <... масса пролетариата столь велика, что

своеобразные черты ее жизни, а особенно свойства пролетарской

психики приобретают все большее значение для общества в це-

лом>^.

 

Именно эти люди в первую очередь становятся объектами дис-

циплинарных практик. Они меняются, перестают быть крестьяна-

ми, бродягами, ремесленниками через <запись на теле>. В первую

очередь по отношению к ним применяются выработанные общест-

вом техники дисциплинирования, надзора и наказания. Будто прой-

дя большой мукомольный жернов, люди выходят оттуда в виде

вполне однообразной массы, которая говорит только на одном язы-

ке: одинаковые воззрения, одинаковые моды, одинаковые песни

там, где царило бесконечное разнообразие. Они обретают новый

ритм: ритм производственный, скучный, однообразный, машин-

ный. Возникает новый габитус. Появляется новая телесность, ме-

няется <физическое естество> и ментальность.

 

Напомним о логике нашего рассуждения. Свойства габитуса

буржуа были перенесены на предприятие, а затем распространи-

лись на общество в целом. Социальные изобретения <благородно-

рожденных> также распространились. Новые общественные отно-

шения формируют новый габитус - как через техники дисципли-

ны, так и через добровольный самоконтроль - у достаточно боль-

шого числа людей. Эти практики воспроизводятся. Уходя из одних

областей общества, они перетекают в другие.

 

Об этих людях написано очень много. Обратимся к одному из

описаний: <Необходимо обратить вспять естественный ритм орга-

низма, который должен научиться спать днем и просыпаться в са-

 

^Зомбарт В. Пролетариат. - СПб, 1907. - С. 9.

 

мые глубокие ночные часы. Скорость всех движений должна быть

увеличена... Их организмы трансформируются в живое орудие тру-

да. Обучиться делу... - обрести ритм... Это означает также способ-

ность работать быстро, причем в течение 10 часов, перекусить, не-

много поспать и вернуться к работе через несколько часов в пол-

день, и так день за днем... Это означает тренированность тела, спо-

собность жить на нервах, именно в тренировке и перестраивании

своего физического естества и заключается смысл института под-

мастерьев. Таким образом, можно сказать: в то время, когда пека-

ри готовят хлеб, последний печет их. Если народу хлеб нужен, что-

бы жить, то ремесленные формы производства алчут тела булоч-

ников, дабы выжить. Производственные отношения рождают лю-

дей, которые затем их и воспроизводят>.

 

Можно подумать, что приведенный отрывок взят из работы

Ф. Энгельса <Положение рабочего класса в Англии>, в которой

речь идет о происходящем в первой половине XIX в. Текст принад-

лежит, однако, перу наших современников, французских социоло-

гов Д. Берто и И. Берто-Вьям, которые пишут о сегодняшних

французских пекарях^.

 

Как происходит обучение? Новая дисциплина труда и новое

представление о времени формируются одновременно. В аграр-

ных обществах время исчисляется через ориентацию на трудо-

вые занятия. Подчеркнем еще раз: здесь нет различения <рабо-

ты> и <жизни>. Работа <по часам> непонятна. В России еще в на-

чале XX в. мануфактурные рабочие (например, на производстве

веревок и канатов) сами определяли, сколько им надо было рабо-

тать, чтобы выполнить задание. Они могли после обеда поспать,

а потом вновь возобновить работу. У нас на Урале существовали

рабочие, которые сочетали работу на заводе с крестьянским тру-

дом. Такие же рабочие существовали и в других странах.

 

Историк британского рабочего класса Э.П. Томпсон так опи-

сывал приход нового порядка. <Первые десятилетия XIX в. труд

не был регулярным еще из-за праздничных дней и ярмарок. Хотя

еще в XVII в. воскресенье заменило отмечавшиеся раньше дни

святых, народ упорно придерживался прежних традиционных

праздников.

 

Впервые о дисциплине рабочего времени говорится в относя-

щемся к 1700 г. своде правил железоделательного завода Кроули:

<Чтобы разоблачить леность и гнусность, наградить добрых и

усердных, устанавливается расписание и объявляется, что от пя-

ти часов утра и до восьми ве чера, или от семи утра и до десяти ве-

чера - это 15 часов. Из них вычитается 1,5 часа на завтрак, обед

и т.д. Итого получается 13,5 часов аккуратной работы. Не будет

 

^См.: Берто Д., Берто-Вьям И. Ремесленное хлебопечение во Франции: как оно

существует и почему выживает? // Биографический метод. История. Методология.

Практика. - М., 1994.

 

учитываться время, проведенное в пивных или кафе; игры; сон,

курение, чтение газет, споры - все, что не касается работы>.

Надсмотрщику и привратнику предписывалось представлять кон-

трольную карту, на которой с точностью до минуты обозначает-

ся время прихода и ухода рабочих. Так уже на пороге XVIII в. мы

вступаем на почву промышленного капитализма с его дисципли-

ной, с контрольной картой, надсмотрщиками, доносчиками и на-

казаниями.

 

Некоторые мастера старались лишить рабочих возможности

следить за временем. По свидетельству одного современника, ра-

ботавшего на фабрике, некого мистера Брэда, летом там работа-

ли, пока не стемнеет. Часы имели только мастер и его сын. У од-

ного рабочего были часы, но их у него отобрали и отдали на хра-

нение мастеру. Другой рабочий сообщал, что у них на фабрике

мастера утром и вечером передвигали стрелки на часах. Часто

хозяева старались сократить время обеденного перерыва, возве-

щая его не вовремя. Однако... постепенно рабочие научились вос-

принимать время так, как его понимали работодатели, и усвоили

формулу <время-деньги>. Первому поколению фабричных рабо-

чих вдалбливали, что значит время; второе поколение боролось

за сокращение рабочего дня; третье - за оплату сверхурочных

часов... Разделение труда, контроль, наказания, отсчет времени с

помощью удара колокола и по часам, денежное стимулирование,

проповеди, упразднение ярмарок и народных увеселений - все

это были меры, которые, в конечном счете, способствовали вы-

работке новых рабочих привычек и новой дисциплины времени.

Но нерегулярные рабочие ритмы сохранились и в XX в., особен-

но в Лондоне и в больших гаванях. Можно ли вообще утверждать,

что с переходом к индустриальному обществу произошло ради-

кальное преобразование социальной природы человека и его

трудовых привычек?> (Изложено по: История ментальностей.

Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзо-

рах и рефератах. - М., 1996. - С. 195-196).

 

Этот процесс в Британии имел место начиная с XVIII в. В

России он вовсю развернулся в XX в. Советские законы о преда-

нии рабочих и служащих суду за три прогула в месяц (1938 г.), за

опоздание на работу (1940 г.) - аналог заводских порядков, о ко-

торых пишет Э.П. Томпсон. Суровость этих законов определя-

лась не только жестокосердием властителей, но и общими зако-

номерностями вхождения в Модерн. Масса новых рабочих - го-

родских жителей и бывших крестьян подвергалась дисциплини-

рованию.

 

Результат жестокого обучения проблематичен. Человек выбро-

шен из локальной общности и пущен в свободное плавание. Утратив

семью традиционную, он не обрел ни приватности, ни нуклеарной

семьи. Его одиночество - не одиночество романтического странни-

ка. Он одинок, но это одиночество в тесной телесной близости с дру-

гими: в работном доме, в бараке. Вместо дома у него в лучшем слу-

чае комната. Можно сказать: дома у него нет дома. Он стремится на

улицу - в трактир, в пивную, в массу... Трактир и публичный дом мо-

гут показаться небом по сравнению с адом пролетарских жилищ.

 

Ему уже чуждо подчинение авторитету, но у него отсутствует ин-

дивидуальная идентичность и чувство уверенности. Он одинок, но не

индивидуален. Ряд исследователей характеризуют это состояние как

<непродуктивную индивидность> (А. Кара-Мурза).

 

Традиция и обычай утрачивают качества скрепы - умиротворяю-

щей, цивилизующей. Эти люди видятся людьми <голыми>, не подоз-

ревающими о существовании не то что свободы, но, порой, и пробле-

мы добра и зла. Они живут в мире самых простых потребностей. Они

оставлены на них самих, т.е. наедине с самими собой. Ситуация наеди-

не с самими собой нова для них. Как отмечалось выше, в традицион-

ных обществах наедине с собой они никогда не оставались. Они не

приобщились к благам современности, они выпали из иерархии, если

иметь в виду, что общество - это всегда иерархия (Ф. Бродель).

 

Эти люди пребывают в непривилегированных социальных про-

странствах. Такие пространства постоянно воспроизводятся. <Быв-

ший> западный пролетариат в XX в. приобщился к благам современ-

ности. В то же время подобные пространства продолжают сущест-

вовать в третьем мире. В России они также обширны.

 

Доминируемые не являются пассивными объектами дисципли-

нарных практик. Люди внизу, доминируемые - не пассивная мате-

рия, на которую доминирующие лишь накладывают социальную

форму. Их активность оказывает влияние на результат социального

изменения.

 

Городские низы действуют примерно так же, как крестьяне. На-

помним, что крестьяне используют тактики повседневного сопроти-

вления власти, позволяющие им выжить. Единое нерасчлененное

тело выступает против тех, кто всегда одерживает верх. Этот хор,

как правило, невидим и неслышим. Он становится замечаемым в

эпохи перемен. В истории люди, которые составляют этот хор, все-

гда оказывались побежденными. Они практически всегда действуют

по правилам, которые не ими заданы. Правила игры налагаются гос-

подствующим властным порядком. Не меняя правил, люди <снизу>

влияют на результат игры. Они разрушают и одновременно воспро-

изводят. Громогласному и бросающемуся в глаза производству соци-

ального порядка, представленному, например, в политических реше-

ниях, противостоит другое производство. Оно называется потребле-

нием. Тихое, почти невидимое, оно проявляет себя через способы

употребления продуктов, предлагаемых доминирующим порядком.

Это - присваивание чужого пространства.

 

Здесь нет базы, позволяющей капитализировать преимущества,

подготовиться к экспансии, сохранить независимость. Не имея мес-

та, тактики зависят от времени. Здесь чуждые цели оборачиваются

в собственную пользу. Так становятся возможными победы слабых

над сильными (людьми во власти, насилием разного рода и т.д.) с по-

мощью трюков, охотничьего чутья, сложных маневров. Здесь ис-

пользуются двусмысленные ситуации, обнаруживаются щели и зазо-

ры, в которые можно проскользнуть. Слабый не может победить

сильного, но он его использует. Системы институтов, отношений,

взаимодействий слишком огромны, абстрактны и мощны, чтобы

можно было ощутить их как свои. Они слишком опутывают, чтобы

можно было их избежать. Движения слабых способны оживлять, до-

пустим, бюрократическую систему. Без таких <трепыханий> эта си-

стема вряд ли прожила бы долго. Подобные способы действия напо-

минают мимикрию растений и рыб. Этого рода тактики как будто

пришли из лесов и океанов на улицы наших деревень и городов. Они

выходят на поверхность исторической жизни тогда, когда нарушает-

ся локальная стабильность. Историкам больше известны социаль-

ные движения, нежели формы сопротивления, которые не заметны

на поверхностный взгляд.

 

В процессе исторического развития возникают каналы, через ко-

торые осуществляется давление <снизу>. В качестве таких каналов

выступают массовые движения и организации. Появление массовых

политических организаций в XIX в. свидетельствовало об изменении

балансов власти в сторону доминируемых. Происходит снижение

властного дифференциала. Сегодня ни один правитель не скажет,

что он правит оттого, что принадлежит к благородному сословию,

или потому, что власть дана ему от Бога. Правители вынуждены ле-

гитимировать себя в глазах подданных через соотнесение с неличны-

ми принципами и идеалами. В частности, они должны предлагать

программы, которые ставят целью совершенствование социальных

отношений. Правители пытаются одержать победу над массами,

предлагая пути улучшения жизни рядовых людей. Так осуществляет-

ся процесс демократизации. Он свидетельствует об относительном

изменении в распределении власти между доминирующими и доми-

нируемыми. Баланс власти уравновешивается. Рост взаимозависи-

мости приводит к тому, что люди в большей степени ощущают и

осознают внеличный характер отношений. В то же время рождает-

ся возможность восприятия обществ как функциональных цепей,

объединяющих взаимозависимых людей^.

 

6. КТО НАЗВАЛ ПРОЛЕТАРИАТ ПРОЛЕТАРИАТОМ?

 

Попробуем взглянуть на проблему с другой стороны. Что же сам

<пролетариат>? У него - иные мотивы. Мы можем ощутить их, об-

ратившись к тому, что говорят представители, ибо рядовые, как пра-

вило, безгласны. Обратимся к высказыванию одного из лидеров чар-

тизма, мощного движения английских рабочих в начале XIX в.: <Це-

 

^Elias N. What is Sociology? - N.Y., 1978. - P. 66-67.

 

лью чартизма как политического движения не является достижение

права голоса ради права голоса... Проблема всеобщего избиратель-

ного права - это, по сути, проблема вилки и ножа... проблема хле-

ба и сыра... Если кто-то спросит меня, что я имею в виду под всеоб-

щим избирательным правом, я отвечу, что для меня оно означает

право каждого трудового человека страны иметь теплую куртку на

плечах и... хороший обед на столе>^. Люди внизу вкладывают свои

смыслы в понятия избирательное право, классовая борьба. Эти

смыслы тесно увязаны с потребностью продолжения повседневного

существования. Часто те, кого называют пролетариатом, не борют-

ся за новый мир, но защищают старые установления и границы. Их

волнует то, что у них отнимают. Им не так уж важно и принципиаль-

но, как их называют. Они начинают играть с идентичностью, с само-

названием только тогда, когда это важно для осуществления малень-

ких жизненных целей.

 

Тех, о ком здесь идет речь, можно назвать новыми городскими

людьми, в отличие от старых городских людей: буржуа, бюргеров. В

XIX в. их называли пролетариатом. В XX в. часто называют массой.

Слово масса имеет отрицательные оттенки значения. Тогда получа-

ется, что пролетарий, человек массы, новый городской человек, -

историческое извращение, даже монстр.

 

Вряд ли целесообразно взвешивать на весах <положительные> и

<отрицательные> черты человека массы- что перетянет... Главное -

учитывать глубинную значимость массовых процессов. То, что

называют массой, - люди. Масса состоит из людей. Мы употребля-

ем имя масса, когда люди действуют за пределами всех и всяческих

представителей и представленностей. Масса - и слабое, и сильное

место социальной реальности. Баланс власти складывается, как пра-

вило, не в ее пользу, но у нее есть сила. И объяснять массовые про-

цессы невозможно, основываясь на субъектных, персоналистских

логиках, базируясь на социологии нормы. В истории люди массы не

действуют как автономный ответственный субъект.

 

Подобное понимание массового, конечно же, заставляет прини-

мать человека таким, каков он есть. Не надо, быть может, предъяв-

лять ему высокое требование непременно быть субъектом. Для мно-

гих это требование может оказаться завышенным. У одних над веч-

ными архетипами постепенно нечто надстраивается - разум, созна-

ние, субъектность. У других нет, но они тоже люди, и таких людей в

мире сколько угодно.

 

Множество социальных мыслителей скорбели над свершившим-

ся фактом появления новых городских людей. Казалось, что они

возникли ниоткуда и несли опустошение в области морали и нравов.

Мир новых городских людей характеризовали как мир тьмы - без

надежды, без упования. <Опустошение в области морали! Неудиви-

тельно, когда вдруг погибли все традиционные запасы нравственно-

 

^Поулсен Ч. Английские бунтари. - М., 1987. - С. 240.

 

сти, которые в течение тысячелетий были собраны старыми обще-

ственными организациями, как оплот против зверя в человеке, и лю-

ди очутились друг перед другом (точно зверь перед зверем) без ка-

ких бы то ни было норм, объективно определявших их поведение...

Нарождается безнравственный народ!> - писал В. Зомбарт^.

 

Следует отметить неслучайность зоологических метафор: <чело-

век-зверь>, <вьючное животное>. Темы скифства, одичания, варва-

ризации сопровождают объективный процесс численного роста го-

родских низов. Проблематика человека массы возникает как реакция

на этот процесс. В России с прямотой и определенностью высказы-

вался в начале века Корней Чуковский. <Доброе, старое мещанство! -

восклицал он. - Каково б оно ни было, - оно социология, а Нат

Пинкертон - ведь это уже зоология>^. Получается, что те, о ком

идет речь, - не люди: <Нет, это даже не дикари. Нет, они даже недо-

стойны носовых колец и раскрашенных перьев. Дикари - мечтате-

ли, визионеры, у них есть шаманы, заклятья, фетиши, а здесь какая-

то мистическая пустота, какая-то дыра, небытие... Даже страшно

среди этих людей>^. Эти люди - грядущие гунны и готтентоты.

 

Весь этот ряд зверских и дикарских метафор относят как к про-

летариату, так и к человеку массы, который видится патологией и

аномалией. Определения построены на перечислении утрат.

 

В. Зомбарт характеризовал пролетариат <отрицательно> с точки

зрения того, что именно пролетарий утратил, став пролетарием. Так,

пролетарий утратил связь с природой. Он как бы перешел в искус-

ственный мир, лишенный естественной непосредственности. Уходит

и сращенность с местом: у пролетария нет отечества, <нет лип, под

которыми прошло детство> (Н. Помяловский). Он утратил запах зе-

мли, он лишился конкретности, уютности локального существова-

ния. Понятно, позиция В. Зомбарта не бесспорна, т.к. он пишет толь-

ко об утратах.

 

Постоянно встает вопрос: что есть пролетариат реально? Кто

определил этих людей <внизу> как диких, пребывающих в царстве

тьмы? Не сами они себя так определяли, а те, чьей профессиональ-

ной и жизненной задачей было производство норм во всех областях:

педагогике, психиатрии, медицине в целом, судопроизводстве, про-

изводстве вещей... Создают и учреждают социальные группы те, кто

наделен властью создавать и учреждать.

 

Знаменитый французский социолог П. Бурдье задает вопрос: яв-

ляется ли пролетариат объективной социальной реальностью? Не

является ли само имя пролетариат продуктом двусмысленного сою-

за интеллектуалов и рабочих на основе гомологии (структурного

сходства) их позиции? И те и другие <новы>, у тех и других отсутст-

вует укорененность в традиционном социальном порядке.

 

^Зомбарт В. Цит. соч. - С. 80.

 

^Чуковский К.И. Критические рассказы. - СПб. 1911. - С. 47.

^Там же.-С. 31.

 

Французский социолог П. Бурдье пишет о классе как воле и пред-

ставлении. Он задает вопрос: чьи эти воля и представление? Созда-

ет класс тот, кто имеет власть создавать и учреждать. <Имеет место

функционирование представления, при помощи которого представи-

тель организует группу, которая произвела его самого. Официаль-

ный представитель обладает властью говорить и действовать во имя

группы. Через магию слова он замещает группу, получая право дей-

ствовать как целая группа>^. От имени группы говорили и К. Маркс,

и В.И. Ленин. Круг замыкается: группа определена через того, кто

говорит от ее имени, власть осуществляется над теми, кто является

истинным началом. Группа учреждается посредством <магической>

операции номинации (называние, обозначение именем). Языковое

злоупотребление - злоупотребление властью. Да, класс существу-

ет, но существует он только мысленно. И в этом смысле, наверное,

реально один только класс существовал в истории, класс буржуа.

 

Пролетариат существовал, пока были те, кто говорил от его име-

ни. Сейчас те, кто ранее именовал себя пролетариями, предпочита-

ют называться представителями <среднего класса>.

 

То же самое можно сказать о понятии <масса>. Людей, живущих

<внизу>, определяет как массу тот, кто полагает, что сам-то он мас-

сой не является. Массу потому и называют массой, что у нее нет сво-

его представителя. Однако существует тот, кто массу называет мас-

сой.

 

Именно здесь, в этом пункте, и встает вопрос еще об одном чело-

веческом типе. Речь идет о людях, которые являются плоть от пло-

ти людьми Модерна, которые полагали, что наделены правом думать

за других, решать за других. Эти люди - интеллектуалы.

Тема 7

ИНТЕЛЛЕКТУАЛ (ИНТЕЛЛИГЕНТ)

 

Серьезных лиц густая волосатость

И двухпудовые, свинцовые слова:

<Позитивизм>, <идейная предвзятость>,

<Спецификация>, <реальные права>...

Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта

Метнул глаза: <Прозаик или нет?>

Поэт и сам давно искал ответа:

<Судя по галстуку, похоже, что поэт...>

Саша Черный. В редакции

 

Трудно писать об этой человеческой разновидности. Это все рав-

но, что писать о себе самом. К этой группе принадлежит автор дан-

ного текста и будет принадлежать значительная часть тех, кто его

читает.

 

Великое множество высказываний об интеллектуалах-интелли-

гентах сводится к следующим характеристикам:

 

- группа людей, уровень образования и культуры у которых бо-

лее высок, чем в обществе в целом;

 

- группа людей с особыми нормами морали, более высокими,

чем в обществе в целом;

 

- группа людей, которая хранит чистоту литературного языка:

отличается так называемой <культурой речи>;

 

- группа людей, способная к созданию непотребительской куль-

туры;

 

- люди, которые одновременно являются и наемными работни-

ками (агентами духовного производства), и творцами;

 

- группа, имеющая особые отношения с властью (дружба-враж-

да, или вечная оппозиция);

 

- группа людей, почитаемая и политическим истэблишментом, и

обществом в целом.

 

Можно заметить, что о людях, составляющих эту группу, говорят

так, как будто они занимают в обществе особое положение, не срав-

нимое с положением других групп. Они <более равные>, чем другие

равные. Жизнь и деятельность интеллектуала - в ореоле мифов.

 

Выше было показано, что каждую разновидность людей, каждую

социальную группу можно характеризовать как уникальную и на

других не похожую. Мы рассматривали габитус как закон, вписан-

ный в тело через аналогичные жизненные истории. Социальный

класс или группа выступали как класс идентичных условий сущест-

вования и, одновременно, класс телесных (биологических) индиви-

дов. А потому попробуем и по отношению к племени интеллектуа-

лов (интеллигентов) применить тот же способ анализа.

 

1. <ПРОЛЕТАРИЙ УМСТВЕННОГО ТРУДА>

 

На Западе, как правило, говорят об интеллектуалах, в России -

об интеллигенции. И тех и других объединяет то, что они занимают-

ся умственным трудом, духовной деятельностью. В истории такие

люди существовали издавна. Предшественники современных ученых

и художников, инженеров и врачей, режиссеров и педагогов - кол-

дуны, алхимики, жрецы, лекари, священники, теологи и придворные

поэты. Интеллигенты-интеллектуалы оставляют после себя горы

написанного. Большая часть написанного на бумаге (или других ма-

териалах-носителях) произведена людьми из этой группы. Именно

они создавали письменную историю. Впрочем, они много говорят и

о самих себе. Если обратиться к огромному корпусу мемуаров, то

окажется, что весьма значительная часть <вспоминающих> относит-

ся к этой группе.

 

Социологически интеллигенцию (интеллектуалов) выделяют по

образовательным и профессиональным критериям, условиям жизни

и деятельности. Это относится к любой социальной группе. В то же

время речь идет о творческой и <неформальной> элите, принадлеж-

ность к которой - вопрос групповой оценки и личной позиции.

 

Процитируем один из словарей:

<Здесь надо сказать о связи слов интеллигенция и самосозна-

ние в русском языке. Хотя, как мы видели выше, и по смыслу и

по происхождению эти два слова тесно связаны, однако второе,

по мере развития первого, в русском языке стало сдавать свои

позиции..., слово самосознание как калька или перевод нем.

Selbstbewuszsein, первоначально употреблялось в значении, пря-

мо вытекающем из его состава, <сознание себя, осознанность>.

...В 30-40-е годы 19 в. это слово стало употребляться и в отвле-

ченном, обобщенном значении, свойственном ему и в современ-

ном русском языке, - но, важно отметить, как бы в некоторой

синонимичной близости и к слову интеллигенция (которое... само

имело значение <самосознания нации>)... В настоящее время се-

мантический компонент <самосознание нации> полностью выде-

лился из слова интеллигенция и закрепился за словом самосозна-

ние, тогда как компонент <носитель самосознания в обществе>

напротив, закрепился за словами интеллигенция и интеллигент...

Концепт <Русская интеллигенция> формировался в самой тесной

связи с философией и - надо сказать еще точнее - в связи с са-

мой русской философской жизнью, с философствованием

как духовной общественной деятельностью...

 

Именно в России 1860-х гг. слово и понятие <интеллигенция>

приобрело социологический смысл, стало означать социально

оформленную часть общества, взявшую на себя миссию (можно

было бы сказать <функцию>) выразителя и <формирователя> са-

мосознания нации...> (Степанов Ю.С. Константы. Словарь рус-

ской культуры. Опыт исследования. - М., 1997. - С. 616-617)

 

В основе большей части существующих определений интелли-

генции лежит мысль о том, что в обществе есть специальная группа

людей, которая выражает общественное самосознание от имени и во

имя всего народа. Она формулирует цели, к которым все остальные

должны стремиться, она оценивает настоящее и будущее. Это опре-

деление преобладает, когда речь идет об интеллигенции. Интелли-

генция - реалия российская. Недаром слово интеллигенция непере-

водимо.

 

Интеллигенция не вполне включена в <структуры>, как это было

в старой России. Интеллектуал, как и интеллигент, тоже занимается

духовным трудом. Но, как правило, он <служит>, включен в сущест-

вующие социальные структуры в качестве ученого, инженера или

врача, священника или педагога. Действительно, мы легко включа-

ем в группу интеллигенции педагога, ибо он учит других, но священ-

ника или инженера как-то легче включить в группу интеллектуалов.

 

Встает также вопрос: а как в эту группу включается ученый? Он

тоже занимается умственным трудом, но в качестве <совести наро-

да> выступает <в свободное от работы время>. Однако по-своему и

он думает за других, а эти другие пользуются готовым продуктом его

работы. Ученые размышляют, ищут закономерности природы и об-

щества, размышляют о Человеке - тоже <за других>. Они претен-

дуют на то, что их высказывания носят всеобщий характер: они от-

крывают законы.

 

Нельзя, однако, забывать, что существует и иная характеристика,

которая носит отрицательный характер. Каждый слышал высказы-

вания, что интеллигенция - группа лакеев власти, получающих от

нее льготы и постоянно требующих льгот.

 

Столь же противоречиво отношение этой группы с народом. Од-

ним интеллигент представлялся бунтарем, <новым человеком>,

<критически мыслящей личностью> (П. Лавров), переделывающей

историю. Это <образованное меньшинство>, работающее ради <на-

рода>. Однако говоря <за народ>, они часто несколько презирают

его. Они колеблются между двумя крайностями: между духовным

аристократизмом и народопоклонничеством. С. Булгаков так харак-

теризовал это умонастроение: <Потребность народопоклонничества

в той или другой форме (в виде ли старого народничества, ведущего

начало от Герцена и основанного на вере в социалистический дух

русского народа, или в новейшей марксистской форме, где вместо

всего народа такие же свойства приписываются одной его части,

именно <пролетариату>) вытекает из самых основ интеллигентской

веры. Но из нее же с необходимостью вытекает и противоположное, -

высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного

воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке

для воспитания <сознательности>, непросвещенному в интеллигент-

ском смысле слова>^.

 

Вокруг этих основных характеристик образуется мифологиче-

ский клубок. Попробуем разобраться в противоречиях.

 

2. ДЕТИ МОДЕРНА

 

Известный наш историк культуры Л.М. Баткин задает вопрос:

<Была ли интеллигенция в Средние века?> Отвечая на него, он об-

ращает внимание на то, что в Средние века в Европе никому не при-

ходило в голову, <что между нотариусом, философом, иконописцем

и астрологом есть что-то общее>^.

 

Интеллектуалы и интеллигенция - дети Модерна. Мы уже отме-

чали что Модерн - цивилизация универсальной нормы, цивилиза-

ция проекта. Интеллектуалы (в России интеллигенция) - те, кто

создавал и создает нормы и проекты реформ, критикует существую-

щий порядок. Это свидетельствует о том, что интеллектуал - не

просто дитя Модерна, его побочный продукт. Роль его в создании об-

ществ Модерна действительно огромна^.

 

Интеллектуал-ученый производит то экспертное научное знание,

которому доверяют люди, живущие в обществах, где господствует

Модерн.

 

Эта эра была отмечена умонастроением, в соответствии с кото-

рым одна часть мира рассматривала весь остальной мир как чистый

лист, на котором можно написать что угодно. Можно сказать, что

интеллектуал - своего рода Робинзон, осваивающий остров.

 

Интеллектуалы создавали проекты форм жизни для других, пусть

даже другие этого не желали. Более того, они как бы лишали права на

существование те формы жизни, которые не совпадали с проектами

желаемого будущего. Они делали это, определяя их как отсталые, пе-

режиточные, подлежащие очистке и рафинированию. На заре совре-

менности интеллектуалы были мобилизованы (или мобилизовали се-

 

^Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о природе русской

интеллигенции) // Вехи. Из глубины. - М..1991. - С. 64.

^Баткин Л.М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. - М.,

1978. - С. 16.

 

^При этом в группе интеллектуалов сохраняются ритм и стиль жизни,

свойственный, скорее, людям традиционного общества. Отсутствует жесткая

граница между рабочим и свободным временем. Нет потребности в синхронизации

труда с другими работниками. Высочайшая интенсивность труда чередуется с

праздностью. Человек сам определяет, сколько ему нужно работать, чтобы

выполнить поставленную задачу. Часто работа напоминает труд ремесленника. В

наибольшей степени это касается работы художника, писательских занятий,

профессии врача.

 

бя сами) на гигантскую работу по преобразованию мира, которая под-

разумевала вырывание с корнем автономно воспроизводимых и орга-

ничных форм жизни. Они санкционировали, объявляли законным то,

что происходило в обществах, входящих в Модерн. Напомним мысль

немецкого философа Гегеля: <Все действительное - разумно>.

 

Модерн - цивилизация проекта, цивилизация великих целей

(Прогресс, Коммунизм). Именно интеллектуалы производили идео-

логии, которые показывали, что происходящее соответствует про-

екту, является универсально истинным и абсолютно ценным, мо-

ральным и даже прекрасным. Теории прогресса до сих пор живут в

ментальности человека с улицы, в речи журналистов, как след того,

чему посвящали свою жизнь поколения интеллектуалов. Девушка в

рекламном ролике, предлагающая нам купить крем для лица или

одеколон, утверждает истину сказанного, произнеся фразу: <Я живу

в век прогресса <достижений...>

 

Государственные образования эпохи Модерна остро нуждались в

легитимации. Человеческая реальность мыслилась как должная

подчиниться незыблемым законам и <прогрессивным> ценностям.

Правда, как известно, в качестве средства универсализации высту-

пили не Университет и Академия, как о том мечтали интеллектуалы,

а рынок. Так было на Западе.

 

В России модернизация в XIX в. не удавалась. Именно это поро-

ждало специфику положения старой русской интеллигенции в отли-

чие от западного интеллектуала. Модернизация происходила уже в

XX в. В условиях сталинского Модерна в качестве средства универ-

сализации выступали не деньги, а идеология^. Отсюда - специфиче-

ская роль и положение интеллигенции в советском обществе. Те, кто

входил в группу советской интеллигенции, напоминали западных ин-

теллектуалов именно тем, что были включены в систему и работали

на нее. В массе своей они не выполняли критической функции, ко-

торая считалась неотъемлемой от статуса интеллигенции в России.

 

Производство легитимной картины мира (т.е. той, которую счи-

тают правильной, нормальной, законной) - важная функция людей,

принадлежащих к данной социальной группе. Более того, интеллек-

туалы как группа создаются причастностью к выработке и легити-

мации (узаконению) норм. Социальная история этой группы сфор-

мировала столь знакомую всем привычку их определять, что пра-

вильно, а что нет, учить всю остальную часть общества, выносить

суждения и оценки. Как говорил русский литератор и философ

В.В. Розанов, <освободить, просветить и для этого присоединить>^.

Речь идет, таким образом, о большой традиции социальной группы,

основным профессиональным и жизненным занятием которой было

и остается производство норм, провозглашение универсальной исти-

ны за других и вместо этих самых других. Обычный человек воспри-

нимает норму как данность. Он может подчиняться ей, а может ее

нарушать. Интеллектуалы-интеллигенты эти нормы производят, их

формулируют.

 

В разделе, посвященном буржуа, говорилось, что буржуа - че-

ловек, который умеет работать с практическими абстракциями (на-

пример, деньгами). Можно сказать, что интеллектуал - человек,

который работает с теоретическими абстракциями. Однако этого

недостаточно. Он - тот, кто удостоверяет соответствие норме, кто

практически определяет наличие отклонения. Эта функция изобре-

тена людьми, которых мы называем интеллектуалами или интелли-

генцией. Объединение в группу осуществляется через выполнение

этой функции.

 

Педагог определяет соответствие развития ребенка или молодо-

го человека возрасту (сумма знаний, поведенческая норма). Врач

определяет, не отклонилось ли состояние человеческого организма

от нормы, которая называется здоровьем. Отклонение от нормы на-

зывается болезнью. Болезни бывают не только телесные, но и ду-

шевные. Душевными болезнями занимаются психиатры. Юристы,

во-первых, создают различные кодексы законов, во-вторых, опреде-

ляют, совпадает та или иная деятельность с нормой закона. Откло-

нение от нормы рассматривается как преступление, по отношению к

которому определяется мера наказания. Художник - тот, кто зада-

ет искусству правила. Критик определяет соответствие произведе-

ния искусства (или продукта других видов эстетической деятельно-

сти) эстетической норме.

 

Именно эта группа участвует в воспроизводстве литературного

языка. Литературные языки складывались как общенациональные в

оппозиции к диалектам. Вокруг языков объединялись нации. Общие

языки не только складывались сами собой. Их созданию способство-

вали ученые сообщества^. Диалект - то, что считалось <отсталым>,

что необходимо было преодолевать. Есть литературная норма, а

есть отклонение от нее. Отклонение есть ошибка, правда, не престу-

пление. За языковые ошибки в тюрьму не посадят. Однако человек,

не владеющий литературным (правильным) языком, не сможет (при

прочих равных) подняться по ступенькам социальной лестницы.

Вспомним, как нас раздражает, когда тот или иной политик делает

<ошибки> в языке. Мы говорим: <Как он туда попал, ведь двух слов

связать не умеет?!> Со словами у интеллектуала отношения особые.

Власть над <словами> - область, в которой царит интеллектуал.

Там он претендует на монополию. Вспоминается у писателя К. Ваги-

нова: <Мы люди культурные, мы все объясним и поймем. Да, да, сна-

чала объясним, а потом поймем - слова за нас думают>^.

 

^Здесь следует напомнить о том, что говорилось ранее: деньги - не единственный

символ Модерна, не единственный абстрактный посредник.

Идеологии также играют огромную роль в установлении общественной связи,

объединении людей в обществе (см. тему 6).

 

^Розанов В.В. Около церковных стен. - М., 1995. - С. 44.

 

^См.: Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. - М., 1996. - С. 138-141.

 

^Вагинов К. Козлиная песнь. Романы. - М., 1991. - С. 27.

 

Интеллектуал много говорит о народе. Он заботится о нем.

Эта забота - проявление власти. Недаром говорящие о народе,

столкнувшись с миром и языком самого народа, его не узнают,

убеждаясь, что невозможно понимание между <посвященными> и

<профанами>. Эта невозможность проявляется на уровне языка,

как бы подтверждая еще раз его огромную социально дифферен-

цирующую роль. Разные группы людей пользуются разными сло-

вами и по-разному понимают смысл этих слов. У них различные

представления о стимулах, которые побуждают людей произно-

сить <слова>. Зрение социально разных людей различается, как

зрение рыбы и птицы. Кажется, это тот случай, когда нужен тол-

мач-переводчик. В качестве такового выступали интеллектуалы

всех поколений. Здесь возникает масса проблем, над которыми

думают ученые.

 

Размышления над проблемой литературного и нелитературного

языка позволяют еще раз прочувствовать двусмысленность позиции

группы интеллектуалов. Литературный язык принадлежит области

<высокой культуры>. Эта культура воспринимается как оппозиция

власти, как область свободы. Политико-идеологический язык стара-

ются не включать в язык литературный, а себя (интеллектуалов)

считать оппозицией политической власти. Однако отношения здесь

складываются более сложные.

 

3. КАК ВЛАСТВУЮТ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ?

 

Итак, интеллектуалы ощущают себя группой через общую функ-

цию - нормирование. Они обладают собственной властью норми-

ровать. Одновременно эта функция делегирована (передана) им об-

ществом, часто через власть политическую. Вероятно, прав был

П. Бурдье, когда давал интеллектуалам такое определение: домини-

руемые среди доминирующих (подчиненные среди подчиняющих).

 

Не следует думать, что интеллектуалы в повседневном поведе-

нии сознательно культивируют самообраз носителя истины и нор-

мы (хотя и встречается не так уж редко). Скорее, они несут его в

своем теле, как инкорпорированную традицию. А эта традиция ро-

ждена функцией интеллектуала как производителя норм.

 

Это позволяет интеллектуалам поместить самих себя в приви-

легированном социальном пространстве (наверху), а других -

прочих (с их судьбами, жизненными траекториями) - внизу. Вот,

мол, башня, эта башня - культура, а на вершине этой башни - Я.

Я, интеллектуал, - субъект, а вы не субъекты. Сдвиг происходит

легко. Если интеллектуал мыслится субъектом, то люди массы -

объектом то ли просвещения, то ли манипуляции. Я истину говорю

(за вас), а вы - марионетки культуры, традиции или власти. На это

можно, конечно, ответить словами писателя А. Платонова из очер-

ка <Че-че-о>: <А ведь это сверху кажется - внизу масса, а тут -

отдельные люди живут>^. А можно сослаться на того же П. Бурдье,

который многократно повторял, что те, кто обладает монополией на

правильные высказывания, по-разному относятся к себе и другим.

Например, себя считают высоко духовными, а других погрязшими в

материальном, себя - свободными от предрассудков, а других -

легко манипулируемыми^.

 

<Беспартийный интеллектуал> представляет народ. Он представ-

ляет народ, точно так же как партийный функционер - <освобож-

денный работник> представляет группу. Делегат того или иного вы-

борного органа дает голос общественной группе. Представитель за-

ставляет говорить группу, от имени которой он выступает. Пример-

но то же самое делает интеллектуал. Только представляет он весь

народ. Существует сходство в позициях <духовных властителей> и

бюрократов-аппаратчиков.

 

В обоих случаях их собственный взгляд на вещи подменяет виде-

ние тех, кого они берутся представлять. <Народом> пользуются так,

как раньше пользовались Богом. <Народ> - ставка в поле символи-

ческой борьбы между интеллектуалами. Понятно - народ идеаль-

ный, а не реальный. Народное - область подлинного, чистого, свет-

лого. <Народ> - здоровый, обнаженный до пояса человек с факе-

лом, освещающим тьму. Здесь на ум приходит ряд произведений со-

циалистического реализма... Реальный представитель народа вызы-

вает, как правило, крайнее раздражение своей необразованностью,

<неправильными действиями>, неумением <правильно говорить>.

 

Интеллектуал (интеллигент) полагает, что наделен легитимной

компетенцией. А потому его раздражают все, кто может без его

советов обойтись. Негодование рождает политический истэблиш-

мент, который обходится без консультации с экспертами. Неудо-

вольствие вызывает <народ>, который обращается к непрофессио-

нальной медицине и не ходит к врачам, <народ>, который не смот-

рит политические передачи, неохотно идет на избирательный уча-

сток, предпочитая кружку пива или сериал по телевизору. Ученые

отрицательно относятся к непрофессиональным суждениям, рож-

дающимся за пределами научных институтов. Точно так же лица

духовного звания, наследниками которых выступают интеллектуа-

лы, осуждают магию^.

 

Интеллектуал с трудом избавляется от глубинного убеждения в

том, что он непременно противостоит власти политической, вне ее

находится, так как пребывает в области истины и универсальной

нормы. И это в то время, когда в суждениях истины и нормы, произ-

водимых интеллектуалом, власть маскируется! Речь не идет о ци-

ничном узурпаторстве, хотя и это может иметь место. Часто интел-

лектуал искренне принимает себя не за то, что он есть, а за того, кем

 

^Платонов А. Возвращение. - М., 1989. - С. 91.

^См. например: Bourdieu P. The Logic of practice. - Stanford, 1990. - P. 80.

^Назначение <народа> // Бурдье П. Начала. - М., 1994. - с. 222-230.

 

он себя считает. А считает он себя выразителем интересов тех, кто

ему доверяет.

 

Сказанное ниже требует особого внимания. Дело в том, что для

подобного самоощущения и самочувствия интеллектуалов как лю-

дей есть объективные основания. Интеллектуалы не только узако-

нивают положение вещей. Эта группа производит картину мира, ко-

торая признается за нормативную всеми. Она производит классифи-

кации мира и категории мышления. Она создает средства ориента-

ции (например, идеологии, системы мировоззрений). Это обстоя-

тельство важно для характеристики интеллектуалов.

 

К примеру, при характеристике и классификации элементов ок-

ружающего нас мира все мы, прошедшие школу образования, поль-

зуемся следующими оппозициями: теоретическое/практическое, на-

учное/обыденное, элитарное/массовое, прогрессивное/отсталое,

внешнее/истинное, мнение/знание. Большая часть этих оппозиций

восходит к оппозиции сакральное/профанное (священное/мирское).

 

Исследователи, специально занимавшиеся этим вопросом, при-

шли к выводу: эти оппозиции в значительной степени - органиче-

ская принадлежность группы интеллектуалов. Потом они <навязы-

ваются> всем остальным. Это <навязывание> происходит не насиль-

ственно, не через запись на теле, не через наказание. Данные кате-

гории представляются в качестве всеобщих категорий мышления

или объективных свойств мира. Мы все принимаем их за объектив-

ные свойства мира.

 

Сказанное не означает, что от власти интеллектуала в этом ее

проявлении надо избавляться. Это навязывание подобно <навязыва-

нию> новых представлений о времени, о котором говорилось в свя-

зи с формированием новых представлений о времени (см. тему 6). В

данном случае речь также идет о внешнем социальном принужде-

нии, которое формирует тонкую сеть социальных ограничений. Эти

ограничения точны и ненасильственны, но вездесущи. Мы говорим

об этом мире в рамках таких-то категорий. И не можем иначе, пото-

му что других нет. Избежать их невозможно. Символ и реальность

сливаются. Еще одна аналогия, которая также нами проводилась, -

язык. Мы пользуемся языком для целей коммуникации. Мы приме-

няем его так же, как используем улицу, по которой мы идем к своей

цели. До цели мы можем дойти по улице, которая уже существует,

уже проложена другими.

 

Приведем еще один пример. К числу ключевых классификаций

относится оппозиция теория/практика. Ее используют все. Но рож-

дена она в поле интеллектуалов. Эта оппозиция восходит к оппози-

ции верх/низ. Теория (и теоретик) - наверху, практика (и люди пра-

ктики) - внизу. Практическое знание есть знание ненаучное, т.е.

оно определяется <от противного>.

 

Теоретик - тот, кто занимает позицию абсолютного наблюдате-

ля. Теория - взгляд сверху, зрелище, спектакль. Теоретик создает

представление (о мире). По-русски представление может обозна-

чать зрелище, спектакль. Такая позиция связана с социальной пози-

цией самого теоретика, которая дает возможность конструировать

реальность как объект наблюдения, анализа. Именно из этой пози-

ции мир может казаться спектаклем, который наблюдают на рассто-

янии и сверху как представление. Суть сказанного: отношение на-

блюдателя является социальным отношением. Оно делает наблюде-

ние возможным, например, через реконструкцию принципов описа-

ния, правил, моделей.

 

Мы уже говорили о сходстве интеллектуала и партийного функ-

ционера. Имеет место сходство позиции теоретика и позиции чело-

века во власти. Политики также наблюдают зрелище жизни общест-

ва из привилегированной позиции. Они занимают <хорошее место>

в социальном театре. И политики, и интеллектуалы подобны режис-

серу. Режиссер по своей воле играет с возможностями, приближает

или отодвигает объект, увеличивает его или уменьшает, налагает на

объект собственные нормы конструирования. Главное, он подчиняет

актеров своей воле.

 

По мысли П. Бурдье, теория - зрелище, которое может быть по-

нято с точки зрения, отдаленной от сцены, на которой развивается

действие. Дело в социальной дистанции, которую следует распоз-

нать как таковую. Ее принцип лежит в дистанции от необходимости.

С практическим типом существования больше знакомы те, у кого

нет свободы дистанцирования от мира. Практическое знание нельзя

получить из книг. Это знание может быть основой как более остро-

го чувства дистанции, так и реальной близости, солидарности за пре-

делами культурных различий^.

 

Новая картина мира, новые классификации мира, новые катего-

рии мышления распространяются через систему образования. Су-

ществуют параллели между системами классификации, которыми

мы пользуемся в повседневной жизни, и структурой образователь-

ной системы.

 

Образование систематически разрушает <естественную установ-

ку>, полученную в семейном окружении. Подобному воздействию

подвергается каждый человек, учившийся в школе. В особенности это

касается тех, кто проводит значительную часть своей жизни в школах

разного рода, что позволяет постепенно обрести габитус интеллекту-

ала.

 

Например, в средней школе человек получает некую картину ми-

ра. Там учителя учат его тому, что в данном обществе, в данный пе-

риод времени считается правильным. Затем человек приходит в уни-

верситет, и там ему советуют забыть то, чему его научили в школе.

Затем в аспирантуре он снова будет подвергать критической рефле-

ксии то, чему он научился в вузе. Что-то останется, что-то уйдет. Пе-

реходы с одной ступени на другую аналогичны инициации, тем более

что они обозначаются экзаменами.

 

^См.: Bourdieu P. The Logic of practice. - Stanford, 1990.

 

Наряду со всеобщими классификациями складываются и живут

те, что действуют только в поле интеллектуального производства.

Этому вопросу уделял внимание П. Бурдье. Пример - классифика-

ции наук, которые напоминают нам об оппозиции <чистого/нечисто-

го>. Так, естественные науки противостоят гуманитарным, социоло-

гия - психологии; лингвистика - политологии. То же касается на-

учных методов: здесь действует оппозиция <жесткий/мягкий>. Име-

ет место иерархия факультетов, которая позволяет ощутить, что

представляет собой разметка поля: <Только физики - соль, осталь-

ные все - ноль. / А филолог и химик - дубина>. Политология -

мужская, филология -женская. Иногда части оппозиции меняются

местами.

 

Так происходит вхождение в корпорацию, которую кто-то назо-

вет невидимым колледжем, а кто-то социальным корпусом, кто-то

племенем. В этот магический круг нельзя войти только <по жела-

нию>, но лишь через медленный процесс инициации, который экви-

валентен второму рождению. Обретение капитала, который позво-

ляет делать ставки в этом поле, - длительный и тяжелый процесс.

Получение дивидендов - вещь рискованная и сомнительная.

 

Таким образом происходит конституирование мира интеллектуа-

лов, их социального пространства. Этот процесс не есть простое ус-

воение суммы знаний. Передается сам способ обнаружения компе-

тенции, культивируется вера в базовые ценности институций. При-

чем эта вера не проявляется в форме эксплицитно выраженного

кредо, письменного кодекса, но, скорее, в виде непринужденности

отношения к институции. Складывается манера держаться, состав-

ляющая экспрессивный порядок особого рода. Сюда же относятся

манера письма, уважение к форме. Складываются ментальные и те-

лесные структуры, глубоко приспособленные к структурам институ-

ций и социальным делениям и иерархиям, посредством которых вос-

производятся данные структуры. Воспроизводится форма согласия с

миром. Это согласие - то, что древние называли доксой (мнени-

ем)^, - имеет разные формы антропологического выражения.

 

Можно говорить об этих формах применительно к интеллекту-

алу вообще и к разным группам интеллектуалов. Недаром даже по

внешнему виду можно различить технократа, музыканта и худож-

ника, естественника и гуманитария. Различие представлено в ру-

тинных практиках, языке, ритуалах. Последние различаются, как

различаются повадки разновидностей одного вида в мире живот-

ных. Их можно описывать так же, как мы описываем жизнь дале-

кого племени.

 

Самих себя разглядывать трудно. Так или иначе, поскольку груп-

па существует, у нее есть специфические интересы. Она должна вос-

производить себя.

 

^См.: Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схоластических

делений; Пэнто Л. Докса интеллектуала //

SOCIO-LOGOS'96. - М., 1996.

 

4. ВОСПРОИЗВОДСТВО СЕБЯ И СОЗДАНИЕ СТИЛЕЙ ЖИЗНИ

 

Интеллигент в русской культуре трактуется как высокодуховный.

Это подразумевает бестелесность и <безбытность> как неотъемле-

мые черты существования. Социолог скажет, что ощущение безбыт-

ности связано с неукорененностью, двусмысленностью социальной

позиции. Немецкий социолог К. Маннгейм характеризовал данную

группу как <парящую интеллигенцию>. Он полагал, что она не вхо-

дит ни в какую социальную группу, а потому <парит> над всеми.

 

На деле интеллектуал-интеллигент создает собственное социаль-

ное пространство, в котором производит самого себя как человека

вполне земного и телесного. Люди, принадлежащие к этой социаль-

ной группе, способны создать своеобразные и неповторимые стили

жизни. В свою очередь, эти стили жизни могут стать образцами для

людей из других социальных групп.

 

Противоречивая позиция интеллектуала сказывается во внешно-

сти и манере. Чем маркируется интеллектуал, выстраивая свое <я>?

Он отвергает официальность, любит свободную одежду, не испыты-

вает любви к разного рода форме. Он старается выделить себя - в

разные времена по-разному - то усами, то бородой, то свободным

воротничком и пледом, то принципиальным отсутствием галстука.

Он то носит шляпу, то отвергает ее. Способы маркирования много-

образны и заслуживают пристального исследовательского внима-

ния. Они неотъемлемы от истории данного типа людей.

 

В любом случае имеет место оппозиция, противопоставление

собственного стиля жизни стилям других (дворян, буржуа, чиновни-

ков, <мещан>). Именно так вырабатывается специфический экс-

прессивный порядок. Весьма часто имеет место род ритуального пе-

реворачивания. Например, если <мещане> днем работают, а ночью

спят, то в среде <богемы> все происходит наоборот: ночью работа-

ют или предаются интеллектуальному бдению. Если первые носят

жесткие крахмальные воротнички и стриженые волосы, то вторые -

длинные волосы и свободные воротнички. Интеллектуал (интел-

лигент) может отличаться богемностью, а может быть своего рода

джентльменом по воспитанию.

 

Целью маркирования служит установление границ, которые за-

щищают от посторонних, от проникновения чужих. Часто интелле-

ктуалы (интеллигенция) пользуются языком, не понятным непосвя-

щенным. Этот язык может быть эзотеричным.

 

Социальные деления осуществляются не только через язык. Соз-

даются собственные пространства, границы которых охраняются.

Посторонний не мог войти на <Башню> Вячеслава Иванова, присут-

ствовать на встречах английского Братства прерафаэлитов. Если

они туда попадали, то ощущали резкую границу. Посторонним дава-

ли знать, что такая граница существует, через последовательность

ритуалов доступа, уважения, избегания.

В советском обществе интеллигенция также существовала в осо-

бом пространстве, которое имело свои физические параметры: дома

творчества писателей, композиторов, художников, специальные дач-

ные поселки (Переделкино и Малеевка, Руза и Николина гора под

Москвой). На примере советской интеллигенции хорошо видно, в

какой степени именно политическая власть делала из этой группы

субъекта. Различия и иерархии в среде самой интеллигенции, пози-

ции подгрупп складывались вокруг отношений к власти политиче-

ской (неважно, какие бы они ни были - апологетические или оппо-

зиционные). Практически все группы интеллигенции пребывали в

общем физическом пространстве (того же Переделкина, Малеевки

и т.д.). Любопытно, что даже так называемые представители анде-

граунда (неофициальной <катакомбной> культуры) держались в не-

посредственной близости от привилегированных пространств. <Ка-

такомбы> были рядом с ними. Непривилегированные члены группы

(безвестные писатели, художники) были рассеяны по всем социаль-

ным пространствам.

 

Сказанное касается не только советской интеллигенции. Сегодня

интеллектуальная элита в качестве органического элемента входит в

круг привилегированных во всем мире. Она принята на равных в

кругу политиков, предпринимателей, банкиров, аристократов крови.

 

Что касается жизненных стилей, то здесь имеют место два хода,

в зависимости от истории тех или иных групп интеллигенции. Что

это за ходы?

 

Первый - утверждение себя как группы, существующей в авто-

номном поле. Здесь может культивироваться принцип свободной иг-

ры, свободного творчества жизненных форм, аристократизм науки,

культивирование принципа искусства для искусства. Выстраивается

сакральное пространство Культуры с большой буквы, которое про-

тивостоит обыденному, косному, повседневному, мещанскому, кре-

стьянскому. Складывается стиль жизни в башне из слоновой кости.

 

Вот описание <Башни> Вячеслава Иванова, принадлежащее

Е.А. Кузьминой-Караваевой (будущей матери Марии). Обратим

внимание на то, что в тексте постоянно, как рефрен звучит тема

<высоты>. Напомним, что в описываемом сообществе реальное

положение квартиры под крышей дома переосмысливается мета-

форически.

 

<Новичком, поистине варваром, пришлось мне побывать на

<башне>, у Вячеслава Иванова. Там собирались люди, в полной

мере владеющие ключами от сокровищницы современной куль-

туры.

 

Ночное бдение до зари, какая-то непередаваемая пряность и

утонченность всех речей... И у меня было первое впечатление от

этого мира, будто бы то, о чем мы таились даже перед самыми

близкими, что нам казалось самым нашим глубинным достиже-

нием, является темой для остроумного и утонченного словесного

турнира...

 

Сначала мне казалось, что это происходит оттого, что наше

сокровенное - еще не подлинное достижение, что люди, достиг-

шие больших высот, смотрят на наши холмики с долей презре-

ния, что их достижение нам просто недоступно...

 

А на <Башне> или на заседаниях религиозно-философского

общества чувствовалось, что Кант, даже Платон, более того -

все мыслители всех времен и народов - в известном отношении

младенцы какие-то, ушедшие в свой переулок, не умеющие ши-

роко и всесторонне взглянуть на мир...

 

Тут же, у наших современных мыслителей, не только кан-

товский или платоновский переулок, а весь город с птичьего по-

лета виден> (Кузьмина-Караваева Е.А. Избранное. - М.,

1991. - С. 193,194).

 

Приведем описание еще одной попытки жить в эстетическом

мире. Это описание <вечера бумажных дам>, в котором участво-

вали А. Блок, В. Мейерхольд, С. Городецкий, актеры Н. Волохова,

В. Веригина и др. Отметим, что переход в <иной мир> обозначал-

ся переменой одежды. Бумажные платья были символом эфе-

мерности этого мира.

 

<Решили одеться в платья из гофрированной цветной бумаги

и из той же бумаги сделали головные уборы. Вечер должен был

называться вечером бумажных дам. Мужчинам было разрешено

не надевать маскарадного костюма, их только обязывали наде-

вать черные полумаски, которые предлагались при входе каждо-

му...

 

Почти все дамы были в бумажных костюмах одного фасона.

На Н.Н. Волоховой было длинное, со шлейфом светло-лиловое

бумажное платье. Голову ее украшала диадема, которую Блок

назвал в стихах <трехвенечной тиарой>. Волохова в тот вечер

была как-то призрачно красива. Впрочем, теперь и все осталь-

ные кажутся мне чудесными призраками... Я сама, одетая в крас-

ное, показалась себе незнакомой в большом зеркале. У меня то-

гда мелькнула мысль: не взмахи ли большого веера... вызвали нас

к жизни?..

 

Условились говорить со всеми на <ты>. В нашей литератур-

но-артистической среде царила непринужденность, но все же мы

были сдержанны и учтивы. Поэтому так жутко было говорить

<ты>, несмотря на маску... Так... с вечера бумажных дам мы всту-

пили в волшебный круг игры, в котором закружилась наша

юность. Центром нашего круга игры была блоковская <Снежная

дева> (Веригина В.П. Воспоминания. - М., 1974. - С. 108, 109,

110).

 

Второй - своего рода превращение стигмата (клейма отвержен-

ности) в добродетель: сделаться <ничем>, чтобы стать <всем>, обре-

тая правило выносить суждения обо <всех>. В этой группе имеет ме-

сто процесс, на первый взгляд противоположный первому. Происхо-

дит маркирование через <близость к народу>. Выражается это не

только в том, что она говорит за народ и отличается повышенным на-

родолюбием. Реальная <близость к народу> (разночинцы, вышедшие

из непривилегированных слоев общества) начинает претворяться в

жизненный стиль, который специально культивируется. Особенно-

сти повседневной жизни тех слоев, из которых выходит разночинная

интеллигенция, символически нагружаются, превращаясь в средство

маркирования. Это были те черты, которые не позволяли этим лю-

дям прямо войти в круг так называемой дворянской интеллигенции.

В их число входили <дурные манеры> (отсутствие светских манер),

простая пища (ржавая селедка и полутухлая ветчина из мелочной ла-

вочки, пресловутая редька с квасом), дешевая одежда, курение деше-

вых папирос. Разночинная интеллигенция принадлежала к классу об-

разованному, однако не обладала властью, которая давалась богатст-

вом или официальным положением (т.е. культурным и социальным

капиталом). Знаки унижения она превращала в символический капи-

тал. <Вульгарное> становилось социально значимым, приемлемым,

значительным, ценимым и желанным.

 

Следует подчеркнуть особую значимость символизации повсе-

дневности как условия преображения новым человеком и своего со-

циального пространства, и себя самого, и общества в целом. В рус-

ской культуре одним из поразительных примеров такого рода слу-

жит роман Н.Г. Чернышевского <Что делать?>. Этот роман способ-

ствовал рождению новых жизненных стилей не одного поколения

русской молодежи через переосмысление старых культурных сте-

реотипов и их перестройку. Через подражание героям романа люди

меняли классификации мира, культивировали новые жизненные

практики. Возникали новые знаковые формы в отношениях между

полами, менялись реализации систем родства, испытывались новые

формы общения (ритуалы адресации, маркирования и пр.). По-ново-

му конструировалась собственная внешность.

 

И. Паперно, автор книги о Н.Г. Чернышевском, пишет: <Как уто-

пический роман <Что делать?> предлагает модель идеального жиз-

неустройства. Так, роман учит, как уладить конфликт с деспотиче-

скими родителями, изгнать ревность из супружеских отношений,

вылечить девушку, умирающую от любви, и перевоспитать прости-

тутку, и как платить за квартиру при ограниченных средствах. Нич-

то не обходится вниманием, начиная от теоретических оснований но-

вого общественного порядка вплоть до мелких практических под-

робностей, до расположения комнат в коммуне и в частной кварти-

ре, до диеты, до стоимости и качества зонтиков в рационально орга-

низованном домашнем хозяйстве новых людей>^.

 

Существуют воспоминания замечательной русской женщи-

ны, шестидесятницы прошлого века Е.Н. Водовозовой. Там ярко

описывается складывание новых стилей жизни в тогдашнем рус-

ском городском образованном обществе:

 

^Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи

реализма. - М., 1996. - С. 148.

 

<Опрощение во всем обиходе домашней жизни и в привычках

считалось необходимым условием для людей прогрессивного ла-

геря, особенно для молодого поколения. Каждый должен был

одеваться как можно проще, иметь простую обстановку; наибо-

лее грязную работу, обыкновенно исполняемую прислугою, де-

лать по возможности самому, - одним словом, порвать со всеми

разорительными привычками, привитыми богатым чиновничест-

вом и барством. Мужчины в это время начали усиленно отращи-

вать бороду. Они не хотели походить, как выражались тогда, на

<чиновалов> и <чинодралов>, не хотели носить официального

штемпеля. Женщины перестали затягиваться в корсеты, вместо

пышных разноцветных платьев с оборками, лентами и кружева-

ми одевали простое, без шлейфа, черное платье, лишенное каких

бы то ни было украшений, с узкими белыми воротничками и ру-

кавчиками, стригли волосы, - одним словом, делали все, чтобы

только не походить, как говорили тогда, на разряженных кукол,

на кисейных барышень... Гостей на вечеринках не рекомендова-

ли. Этот обычай находили смешным, каждый должен был сам ре-

комендоваться. Молодежь называла друг друга только по фами-

лиям, случалось, даже каким-нибудь прозвищем, и лишь людей

постарше величали по имени и отчеству> (Водовозова Е.Н. На

заре жизни. Мемуарные очерки и портреты. Т. 2.-М., 1987. -

С. 36,37).

 

В той же книге есть целая глава, специально посвященная

<формирующему> воздействию романа Н.Г. Чернышевского

<Что делать?>.

 

В России уже после революции, в 20-е годы группа авангардист-

ской интеллигенции также культивировала новые стили жизни, как

бы предлагая модель и для собственного (группового) потребления,

и для <других>.

 

5. <СВЕЖИЙ> ИНТЕЛЛИГЕНТ

 

В записках В.В. Шульгина, известного политика и литератора

первой послереволюционной эмиграции, есть меткое наблюде-

ние над обликом русского интеллигента: <... в России была другая

тонкость - не чертами лица. Тонкие черты лица указывают на

старую культуру - это заслуги предков. Этого в России было

мало. В России начинал образовываться порядочный слой тонко-

сти приобретенной. Это интеллигентные лица, - тонкие своим

выражением. Это люди одного, двух, трех поколений усиленной

культуры. Черты лица у таких не могли сложиться в тонкость,

это требует веков, но сложилась тонкость взгляда, улыбки. Эти

русские лица легко выделяются и в эмиграции. Они именно и

служат признаком русского лица. Русская эмиграция не принес-

ла никакого определенного типа. Черты наших лиц подойдут под

всякое <неправильное> лицо всякой нации. Но выражение этого

русского лица, <сложность> его, взгляд, который способен если

не <все простить>, то <все понять>, резко выделяют русских из

среды заграничных лиц, которые, поражая иногда благородством

своих <вековых очертаний>, все же, кроме себя самих, ничего по-

нять не могут.

 

Русское интеллигентное лицо есть синтез быстро усвоенной

культуры, и притом культуры многих народов. Оттого оно такое

сложное и часто так мучительно противоречивое...> (Шульгин

В.В. Три столицы. - М., 1991. - С. 71).

 

Действительно, интеллигент, с одной стороны, разночинец. Раз-

ночинец действительно был <новым человеком>: <без личного дво-

рянства, и не приписанный ни к гильдии, ни к цеху> (В. Даль). Раз-

ночинцы были детьми купцов, священников, чиновников и низших

офицеров. Но интеллигентом-интеллектуалом мог стать и дворянин.

Особый случай - так называемый <свежий> интеллигент, интелли-

гент из низов. Когда говорят <интеллигент в первом поколении>,

имеют в виду именно таких людей.

 

Итак, человек, разорвавший путы традиционных социальных связей

(или вырванный с корнем), чувствует себя свободным в том смысле,

что ничто его вроде бы не связывает. Эта черта не является специфич-

ной для интеллектуала-интеллигента. Об этом процессе говорилось

выше (см. тему 6). Но свежий интеллигент то, что его связывало, объ-

являет предрассудком, приписывая себе качества рассудочности.

 

В. Зомбарт полагал, что рассудочность - ведущая черта пролетар-

ской психологии. По Зомбарту, обстоятельства жизни пролетария

требуют от него сообразительности, умения составить суждение. Ча-

стая смена мест пребывания как бы побуждает к сравнению и оценке.

Однако новый городской житель уже пользуется всеми преимущест-

вами городской анонимности и унификации. Он учится <работать> с

нормой, отделенной от отдельного случая.

 

Коммивояжер - представитель такого типа мироотношения. Его

работа вообще не требует от него особых умственных усилий, но тре-

бует рода рационального мышления. Здесь нет места наивному твор-

честву крестьянина или ремесленника.

 

Встает, естественно, вопрос: а кто, собственно, рассудочен, если

иметь в виду, что пролетариат- продукт номинации? Вероятно, не

<пролетарий> и не <человек массы>. Вероятно, это те, кто попадал

в орбиту разума, Просвещения как важного измерения обществ Мо-

дерна. Свежие интеллектуалы были и есть на Западе, так же как в

России есть свежие интеллигенты.

 

Их жажда знания может поражать. Они стремятся к образова-

нию, но под образованием достаточно часто понимается накопле-

ние сведений, которые выучиваются по книгам, т.е. уже прошли че-

рез фильтр рассудочного мышления. Их неудержимо влечет выра-

ботка рассудочных систем. Они легко оказываются в плену нового

для них языка, и кажется, что не мир и не люди интересуют их, а

теория о происхождении мира и людей; не цветы, а ботаника, не

звери, а зоология, не человеческая душа, а психология. Рождается

сознательное, критически обоснованное неудовольствие. Образо-

вание и критика останавливаются на полпути. Они утрачивают

свою живость, легко превращаясь в догмы, облекаясь в избитые

фразы. Сбросив предрассудки, считающий себя свободным чело-

век опутывается сетью окаменевших теорий. И неважно, как будет

называться рассудочная ловушка - антисемитизмом, монархиз-

мом, социализмом, интернационализмом или социальной револю-

цией. Нельзя не признать, что догматизм - типичнейшая черта

свежего интеллигента - заложника слов. Такими были русские

кружковые марксисты начала XX в.

 

Допустим, личная жизнь человека нелепа, а в работе удовлетво-

рения нет. Нет его и в семье. Но человек недоволен своим положе-

нием. Если способности позволяют, он легко становится рассудоч-

ным существом, умеющим критиковать и теоретизировать. Он пола-

гает, что причина его бедствий заключается во внешнем устройстве

жизни. Он соединяется с такими же песчинками, как он сам. Он чи-

тает газеты, слушает ораторов, обсуждает резолюции. Поверхност-

ность образования заставляет его верить ходячим фразам. Естест-

венно, точка зрения его будет радикальна в том смысле, что тради-

ции и авторитету он не доверяет. Он будет доктринером. На арене же

доктринерства подвизаются все фантазеры, желающие разом осча-

стливить народ, все демагоги, коим подчиняется масса.

 

Стремление к союзам - естественная черта общественного че-

ловека. <Свежие> интеллигенты легко попадают в ловушку догма-

тической теории, становятся жертвами амбиций политиков. Так про-

исходит потому, что политическая игра нова для них.

 

Они - люди без капитала. Они только входят в новое для себя

поле. Таково происхождение многих партийных интеллектуалов. В

глазах партийного аппарата они - пушечное мясо в борьбе со ста-

рыми кадрами. У них нет ничего, партийный аппарат дает им все.

Они беспрекословно подчинены как аппарату, так и догме. То же

можно сказать о литераторах, которые все время напоминают о сво-

ей близости к народу. Например, авторы произведений социалисти-

ческого реализма зачастую были именно <свежими> интеллигента-

ми. Их реальные истории жизни напоминали биографии их героев.

 

Роль таких интеллектуалов велика в периоды радикальных соци-

альных перемен. История России о том хорошо свидетельствует.

 

Сегодня в России и на Западе много пишут о кризисе интеллиген-

ции (интеллектуалов). Это имеет свои основания, ибо привычные

практики, то, что определяет их габитус, на глазах утрачивают смысл.

 

Тема 8

Советский человек

 

Их дети и внуки оказались в этой

стране, как и он сам, без религии, без

морали, без наставников,

но счастливые оттого, что они

такие, какие есть, и живут в этом

царстве света, трепеща перед тьмой

и смертью... <Мы-первые люди-не

люди упадка, как кричат в газетах,

а люди новой и робкой зари>.

А. Камю. Первый человек

 

Последние 10 лет советского человека главным образом ругали.

Какими только прозвищами он ни награждался! Главным, конечно,

было совок. Другие тоже составят длинный ряд: <гомосос>, <копе>,

<мифомутации>, <коверканье привычного хода восприятия>, <ди-

вергентно-антропоидные химеры>, <уродливые структуры жизне-

бытия>, <культурно-духовная патология>, разновидность <безумно-

го сознания>. Советский человек - тот, у кого отсутствует <осмыс-

ленное, цельное представление о происходящем>, кто не способен к

<нормальной органической работе по созиданию смыслов>. Совет-

ский человек виделся воплощением патологии. По поводу этого че-

ловека высказывались либо в осуждающем, либо, по меньшей мере,

в скорбном тоне^.

 

Этот ряд определений воспроизведен по периодической прессе

1990-1995 гг.

 

Совок казался отклонением тем, кто писал в газетах: интелли-

генции (интеллектуалам) - производителям норм. Интеллигент по-

переменно меняет лик, которым он к <народу> поворачивается. Он

говорит о <великом народе>, когда тот является предметом его люб-

ви, и о <совке> как предмете неудовольствия. И тогда невозможно

удержаться от сетований по поводу природной греховности <совка>,

его бездуховности, неумения говорить на <великом и могучем> рус-

ском языке. На мыслительную сцену вылезает навязчивый образ

 

^Таков, например, преобладающий тон интересной книги: Советский простой

человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. - М., 1993.

 

булгаковского Шарикова. Словом, совок - удобная мишень, а глав-

ное, большая, не промахнешься.

 

Вряд ли о каком-то типе человека или общества правомерно го-

ворить как о патологии, отклонении. Все, что говорилось в этой

книге выше, не позволяет так считать. Понятно, что аристократу

буржуа кажется низким. Буржуа считает обычаи аристократов нера-

зумными и расточительными. Пролетарий кажется представителям

привилегированных сословий диким, подлежащим исправлению.

Крестьянина рафинированный горожанин может воспринимать как

полузверя. Крестьянину человек умственного труда видится попро-

сту бездельником.

 

Следует поразмышлять - в контексте всего того, что говори-

лось раньше - о габитусе советского человека.

 

С этой точки зрения не каждый, кто жил в советском обществе,

является типичным советским человеком. Например, дворянин или

старый интеллигент, волею исторических судеб оказавшиеся члена-

ми советского общества, могли внутренне отделять себя от него.

При этом они, конечно, участвовали в социальных и языковых играх

эпохи и обозначали себя в анкете или автобиографии как советских

людей. Тем не менее при рассмотрении советского человека как ти-

па они вряд ли попадут в эту группу. Они советские по случайности

рождения. То же касается и других, например, тех, кто происходил из

городского мещанства, хотя эти люди часто неплохо вписывались в

новое общество. Вряд ли можно счесть советским человеком кре-

стьянина, переживающего крушение своего хозяйства, своего мира

и гибнущего вместе с этим миром.

 

Еще несколько лет назад многим казалось, что советский чело-

век - это просто маска. Эта маска - результат эффективного дей-

ствия монологической системы пропаганды, которая порождала

вполне искреннюю веру в коммунистическую идею. Она восприни-

малась как продукт страха. Сегодня вопрос представляется более

сложным. Возникла потребность исследовать, результатом каких

процессов был <советский человек>. Ведь существовали и сейчас

существуют люди, которые называют себя советскими людьми.

 

Необходимо сказать несколько слов о вещах, принципиально

важных с методологической точки зрения. Напомним, что обрете-

ние габитуса следует рассматривать как процесс, сложный и много-

мерный. Идентичность не сводится к словесным выражениям. Габи-

тус не является только языковым. Мало просто сказать: <Я - со-

ветский человек>. Человек проявляет и обозначает свою идентич-

ность не только прямо отвечая на вопрос: <Кто ты такой?>, но и дей-

ствуя: одеваясь, проводя досуг, определенным образом питаясь, обу-

страивая жилище и выбирая жену... Мы уже показали (см. тему 2),

что тело - практический способ оперирования внешними ситуаци-

ями и событиями. Можно узнать, кто есть этот человек, если он спо-

собен это показать. Степень и форма телесного самоконтроля -

центральный аспект того, что не может быть выражено в слове. Од-

новременно это рамки того, что человек может сказать о себе. С ан-

тропологической точки зрения то, что человеку нравится или не

нравится, дано главным образом в социальном взаимодействии. По-

пробуем ответить на вопрос: какие практики ассоциируются с пред-

ставлением <советский человек>?

 

1. БЫВШИЙ КРЕСТЬЯНИН

 

Скажем сразу же: типичный <советский человек> - бывший

крестьянин, ставший городским жителем. Это человек традицион-

ного общества, который раньше занимал место на нижних ступенях

социальной иерархии. Он вступает в общество Модерна и создает

своей жизнью советский Модерн. Выше рассматривались отдель-

ные антропологические типы. Здесь мы имеем возможность пока-

зать, как человек, принадлежащий ранее к одному типу, меняется,

становится другим, преображается.

 

Напомним сказанное в рамках темы 6. Модерн несводим ни к ка-

питализму, ни только к индустриализму. Модерн определялся нами

как цивилизация нормы, цивилизация проекта, больших идеологий и

централизованных систем насилия. Мы не можем не признать суще-

ствования множества обществ Модерна, не во всем соответствую-

щих идеальному типу. Советское общество мы рассматриваем как

разновидность Модерна. В качестве главного абстрактного посред-

ника в отношениях между людьми выступают здесь не столько день-

ги (общество не рыночной, а раздаточной экономики), сколько идео-

логическая система и идеологический язык. Что касается централи-

зованных систем насилия, всем известно: в советском обществе они

были развиты сверх всякой меры.

 

Утверждение, что советский человек - бывший крестьянин, не

является голословным. Статистика рисует впечатляющую картину.

В 1926 г. городское население СССР составляло 18%, столько же,

сколько перед первой мировой войной, и только в начале 60-х доля

городского населения достигла 66%, т.е. страна подошла к большин-

ству так называемых развитых стран^. Между этими цифрами -

жизнь социального поколения. Годы рождения тех, кто входит в это

поколение,-приблизительно 1908-1925. Возрастная разница мог-

ла достигать 15-17 лет. В 1929 г., когда начался Великий перелом,

одни были малыми детьми, другие входили в группу молодежи. Го-

родское население пополнялось бывшими крестьянами, принадле-

жащими именно к тому поколению, о людях которого здесь идет

речь. Истории жизни этих людей видятся типичными.

 

^См.: Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение. - М., 1991. -

С. 20.

См. также: Рыбаковский Л.Л. Демографическое развитие СССР за 70 лет. - М.,

1988; Вишневский А.Г. На полпути к городскому обществу / Человек. - 1992. - #1.

Перемены в крестьянской жизни начались, как правило, с 1929 г. (у некоторых

раньше, конечно), который <стал переломным в динамике сельского населения>,

как отмечает демограф (Зайончковская Ж.А. Указ. соч., с. 19).

 

Что происходило с человеком, который переставал быть кресть-

янином? Каким образом он становится агентом социальной систе-

мы, т.е. тем, без чьей деятельности ее существование невозможно?

Советского общества не могло существовать без советского челове-

ка. Советское общество стало разваливаться, когда с поверхности

истории стали исчезать советские люди.

 

Октябрьская революция произошла в 1917 г. Но это не значит,

что сразу на поверхности исторической жизни появился советский

человек. Люди, составляющие послереволюционное общество 20-х

гг., были кем угодно, только не советскими. Это были крестьяне и

городские рабочие, священники и дворяне, офицеры и полицейские,

чиновники и интеллигенты, в том числе русские марксисты и боль-

шевики, составившие элиту послереволюционного общества. Совет-

скими людьми стали те, кто в 1917 г. еще ходил пешком под стол или

еще не родился. Новое социальное поколение бывших крестьян од-

новременно изобрело советское общество и советский Модерн.

 

Напомним, кто такой крестьянин: тот, кто всегда занимал ниж-

нюю ступень в социальной иерархии, кто живет на рубеже общест-

ва и природы, подчиняется семейно-ролевому поведению и патриар-

хальной власти, тот, чья жизнь ритмична и регулируется обычаем и

традицией, религиозными установлениями и нормами моральной

экономики. Что представляли собой эти антропологические качест-

ва как ресурс, который крестьяне несли в теле своем и в языке? Для

продолжения жизни они использовали наличные, историей рожден-

ные стратегии, встроенные в тело, тактики убегания и проскальзы-

вания. Именно эти люди, действуя так, как подсказывала им их исто-

рия, помогли выжить всему послереволюционному российскому об-

ществу.

 

Здесь встает следующий вопрос. Коль скоро история и социаль-

ность крестьянства была встроена в тело, эти люди, казалось бы,

должны были своей жизнью бесконечно воспроизводить социальные

связи традиционного общества. Кстати, эта идея, казалось бы, под-

тверждается послереволюционным возрождением общины. Более

того, сама революция была, по существу, <восстанием против петер-

бургского периода истории> (Г. Флоровский). Тем не менее, как нам

известно, новое общество было на старое совершенно не похоже.

 

Как возникло новое общество? Часто полагают, что единствен-

ным субъектом социального превращения была власть и властите-

ли, сами не подверженные превращениям, но лишь превращающие

других. У власти был проект, который она впечатывала в реаль-

ность. С этой точки зрения масса - лишь объект репрессии, норми-

рования. Власть - то, что у одного есть, а у другого нет. Власть бы-

ла у большевиков. Выскочившие невесть откуда, как чертик из ко-

робочки, они жестко собрали распадавшееся общество. Тоталита-

ризм - плата за <сборку> общества, спасение его от распада. Эта

точка зрения вошла в нашу плоть и кровь. Сегодня каждый школь-

ник знает, что крестьянство было объявлено последним капитали-

стическим классом. Каждый расскажет историю уничтожения кре-

стьянства.

 

Но вот что интересно и не может не обращать на себя внимание.

Если обратиться к историям жизни советской и даже постсоветской

элиты, то биографии часто начинаются со слов <родом из крестьян>.

То же можно сказать о так называемой советской интеллигенции, о

бюрократах и технократах, <инженерах человеческих душ>, об ар-

мии рядовых врачей и учителей. Крестьянин с Урала становится

столичным жителем и довольно крупным архивным работником,

сын раскулаченного с севера Вологодской области - партийным ра-

ботником, третий кончает университет, воюет, становится полковни-

ком... Не должна ли идти речь о параметрах возникновения согласия

между доминируемыми и доминирующими, между <властью> и

<массой>? Не существует ли тесной взаимосвязи между принуди-

тельностью и добровольностью в процессе изменения человека и

общества? На значимость этих процессов при рассмотрении преды-

дущих тем мы обращали внимание неоднократно.

 

Для исследователя важны время и место, где происходит встреча

этих групп людей и установление балансов власти между ними.

 

Как и отчего начинают люди действовать по-новому? Как кре-

стьянин превращается в некрестьянина? С чего начинается измене-

ние человека, которое меняет общество? Вероятно, с кризиса. Здесь

действуют факторы разных уровней.

 

Поколение, о котором идет речь, не один раз ощущало, что

смерть проходит рядом. Эти дети и молодые люди росли в годы раз-

рухи и хорошо знали, что такое одичавшая смерть: <смерть под за-

бором>, смерть от голода и болезней, военная бойня как повседнев-

ность. Пережившие травму, сопровождаемую ощущением близости

смерти, остро ощущали, что смерть может вернуться вновь, если

они не будут <нормальными> членами общества. Речь идет не толь-

ко о биологической смерти. Социальная смерть не менее страшна:

выпасть за пределы общества как такового, попасть в социальное

пространство <необщества> (Ф. Бродель). Мотив страха стать ни-

щим, мотив <жизни на краю> был навязчивым в тогдашнем общест-

ве. Молодые люди 20-30-х гг. испытывали страх, что они не нужны

<для жизни>, страх остаться <бывшим человеком>, превратиться в

мусор, быть упраздненным за ненадобностью. Отсутствие онтологи-

ческой безопасности выступало в качестве механизма запуска соци-

ального изменения.

 

Старшим поколением крестьян происходившее воспринималось

как попрание чести. Крестьянские общности <перемешались>. От-

сюда - слом вековых коллективно поддерживаемых установлений.

Исчезает взаимность ограничений, кругового контроля. Разрыв этот

принимает внезапную коллективную форму. Он осуществляется от-

нюдь не только через властное воздействие сверху, но и изнутри кре-

стьянских общностей. Из теплой общности человек выпадает и ока-

зывается в состоянии одиночества <наедине с природой целой>. Ста-

новится возможным то, что раньше даже не мыслилось или предста-

влялось вероятным в пределах строго ограниченного (например,

праздничного) времени. Отсюда - воспроизводство ритуальной

апокалиптики через инверсию, реанимация архетипического ритуа-

ла обмена верха и низа.

 

Это не просто <абсолютный> провал в архаику. Ведь и поколения

крестьянских отцов хранили память о связи с городом: местом тор-

говли и праздника, местом реализации жизненных возможностей,

отличных от повторения жизни отцов. Словом, на пограничное (все-

гда на грани природы и общества) существование крестьянина на-

кладывается радикальная общественная перемена.

 

Другой важный момент - стигматизация. К концу 20-х годов

крестьяне несли на себе клеймо <отживающего класса>. И. Сталин

называл крестьянство последним капиталистическим классом. За-

писки и дневники молодых людей - бывших крестьян свидетельст-

вуют: они не сомневались, что принадлежат к отживающему классу.

Это было детерминантой повседневного восприятия идеологической

риторики сначала (в 20-е годы) <нового человека>, а затем <совет-

ского человека>.

 

Дети крестьян уже не воспринимали мир в категориях попранной

чести. Работала мощная машина школьного обучения и пропаганды.

Детине желали принадлежать к отживающему классу. Они хотели

быть <нормальными> членами общества^.

 

Пребывание в деревне виделось активным молодым людям опас-

ным, по меньшей мере, бесперспективным предприятием. Они хоро-

шо знали, что такое ссылка, ибо часто жили в тех местах, куда ссы-

лали. В лучшем случае их ждал удел тяжкого физического труда.

Можно возразить, конечно, что крестьянин к физическому труду

привычен. Однако к 30-м годам они прекрасно знали, что можно по-

ступить на рабфак или в техникум, стать выдвиженцем, уже город-

ским жителем. Можно было стать рабочим, шахтером, по меньшей

мере, дворником или домработницей в городе...

 

Расширение поля жизненного выбора, принуждение к выбору -

признак Модерна. Они видели, помимо продолжения дела отцов, и

другие жизненные альтернативы. Самые активные и жизнеспособ-

ные хотели избежать судьбы жертвы коллективизации. Они не хоте-

ли судьбы отцов. Порывание с родителями, радикальный отрыв от

них - важная особенность культуры того времени.

 

Общество стигматизировало крестьянских детей и одновременно

совращало, снимая запрет на <превращение> - пусть даже только

на словах официального дискурса. А ведь этот запрет на превраще-

ние крестьяне испытывали не один век! Практическое чувство под-

сказывало крестьянским детям возможность игры.

 

^Вот отрывок из дневника за 1932 г., который писал юноша 18 лет: <Неужели я

буду отличаться от других? От этого вопроса у меня волосы становятся дыбом и

тело передергивается мелкой дрожью> (Центр документации <Народный архив>, ф.

30, ед. хр. 11, л.63 об.)

 

Ожидания молодых людей не носили рационального характера.

Они <дрейфовали>. Воспоминания советских людей, относящиеся к

детству, к юности, - это рассказы о жизни традиционного общест-

ва. Если и не всем, то многим хотелось, чтобы жизнь была как в ки-

но, как в счастливой Москве. Желание продолжить существование и

собственная диспозиция подсказывали им целесообразность участия

в предлагаемом социальном театре. В практике возникали ситуации,

когда можно было больше получить из подчинения правилу, чем из

неподчинения. И только тогда <официальному> правилу подчиняет-

ся практика.

 

Общество, с одной стороны, принуждало молодых людей - быв-

ших крестьян к перемене жизни. <Чистокровный пролетарий> был

объявлен ключевой фигурой тогдашнего общества. Крестьянские

дети хотели быть пролетариями. С другой стороны, они сами ощу-

щали возможность решительных перемен в своей судьбе. Они долж-

ны были стереть клеймо отживающего класса (или, во всяком слу-

чае, его запрятать) и воспользоваться снятием запрета на социаль-

ное превращение.

 

Нельзя сказать, чтобы это было только убегание, подобное бегу

животного от опасности. Допустим, юноше в справке, выданной в

сельсовете, пишут <середняк>, а он в личном листе по учету кадров

смело пишет <бедняк>, а то и выдает себя за <чистокровного рабоче-

го>. Он начинает игру на чужом поле. Кстати, крестьянские дети

охотно шли на службу в армию, которая позволяла сменить кожу. Ис-

пользовались испытанные крестьянские техники жизни: просачива-

ние и проскальзывание. Риск игры ощущался, но шли на риск. Они иг-

рали по правилам, которые придумали другие, но играли свою игру.

 

Следует отметить, что в изобретении советского человека участ-

вовали не все крестьяне. Речь идет о самых жизнеспособных моло-

дых людях, которые двинулись в город, в промышленность. Их, в

свою очередь, можно разделить на две группы. Одна - большая,

другая - меньшая.

 

2. РАЗНЫЕ СУДЬБЫ

 

Вступая в жизненную игру, молодые люди крестьянского проис-

хождения на старте имели равные позиции. Жизнь поворачивалась

таким образом, что разные группы молодых людей своей жизнью

воспроизводили разные социальные пространства. Одни создавали

острова, другие были морем. Острова рождались из общего моря уп-

рощения, жизни всего социума на грани войны всех против всех.

 

Попробуем охарактеризовать эти две группы молодежи, попав-

шей в город.

 

У одних главная программа - выживание. Они плывут по тече-

нию, стремясь избежать опасности. Большая часть крестьянской мо-

лодежи, уйдя из деревни, становилась тем топливом, которое молох

государства забрасывал в горнило модернизации. Они обретали но-

вую телесность, меняли свое <физическое естество>. Они обращали

вспять естественные ритмы - учились спать днем и просыпаться в

самые глубокие ночные часы, когда надо было работать в третьей

смене.

 

У них не было привычки к промышленным типам труда, они не по-

нимали, отчего на работу надо ходить каждый день, не прерываясь по-

сле получки ради <праздника>, который состоял в плясках и выпивке.

Их приучали к новому представлению о времени, выпуская законы,

очень напоминавшие те, что действовали на заводах Англии в период

промышленной революции. Их <нормировали> через закон о двадца-

тиминутном опоздании. Их соблазняли праздниками, физкультурными

парадами, новыми формами досуга, которые дисциплинировали тело,

помогали организовать вдруг появившееся свободное время.

 

Точка зрения, согласно которой единственным субъектом соци-

ального превращения были властители, а социальное изменение бы-

ло результатом воздействия <сверху>, имеет свои основания. Дейст-

вительно, по отношению к огромной массе людей в первую очередь

действовали аппарат надзора и централизованные средства насилия.

Здесь мы вступаем в мир безмолвия, в мир <письма на теле>. Пись-

менные свидетельства такого рода превращения довольно редки.

 

Жизнь этих людей - свидетельство <отмирания> традиционных

ценностей, вместо которых нет ничего. Они оставались на нижних

ступеньках социальной иерархии, хотя горизонтальная мобильность

(смена места жительства, места работы) могла быть велика. Эти лю-

ди не приобрели капитала (экономического, культурного, символиче-

ского, социального), который бы позволил им подняться по ступень-

кам социальной лестницы.

 

Что мы в этом социальном пространстве обнаруживаем? С одной

стороны, целый ряд признаков традиционной социальности. Это ка-

сается в первую очередь самого характера социальной связи. В ми-

ни-сообществе преобладает связь сегментарная и органическая, а не

функциональная и механическая. Ведущая форма средств ориента-

ции в такой среде - вненаучное традиционное знание, представлен-

ное, в частности, в виде пословиц и поговорок.

 

Бывшие крестьяне, попадая в общество большое, городское, во-

влекаются в сферу действия большой идеологии, через которую люди

объединялись в одно общество. Для того чтобы придать объективную

силу высказыванию, обращаются не только к пословицам, но и к язы-

ку идеологии. Однако этот язык используется тем же способом, что и

пословица. Они делают это контекстуально, ситуационно (например,

когда надо обратиться к властям, заполнить личный листок по учету

кадров, рассказать свою биографию). Здесь нет речи об <идейности>,

о вере в коммунизм.

 

Сохраняется традиционное гендерное разделение труда: хозяйство

и дети - на женщинах. Наряду с этим женщины начинают активно

вовлекаться в общественное производство, овладевать мужскими

профессиями.

 

Низкая степень разделения общественных функций, короткие це-

пи взаимозависимости, опасность и непредсказуемость жизни не по-

зволяют сложиться рациональности как форме расчета (целерацио-

нальность, отложенное потребление и др.).

 

В этой среде высоки степень насилия и частота повседневных кон-

фликтов по сравнению с традиционными крестьянскими сообщества-

ми. Внутренний контроль над эмоциями низок. Старые способы раз-

решения конфликтов отмирают, не замещаясь новыми. Конфликты

разрешаются через непосредственное физическое насилие, без уча-

стия правовых систем. Между преступлением и наказанием нет вре-

менного зазора. Умиротворение осуществляется также через приме-

нение мощи централизованных систем насилия, т.е. через внешний

контроль. В этой среде пребывание в тюрьме, в <зоне> - род иници-

ации. Часто общность дружно защищает одного из своих членов от

попадания в орбиту государственного правосудия, предпочитая разби-

раться своими силами. Постоянный возврат ситуаций <жизни на гра-

ни> (война, голод) не способствует умиротворению (понимаемому

как цивилизационное качество). Это служит фактором увеличения

мощи централизованных систем государственного насилия.

 

В этих социальных пространствах беспрестанно предпринимаются

попытки непреднамеренного использования тех социальных умений,

которые являются результатом встраивания в тела людей традицион-

ной социальности. Люди пытаются пользоваться своим инкорпориро-

ванным крестьянским прошлым, практическими схемами, предписы-

вающими порядок действия, принципами иерархизации, способами

классификации мира. Однако попытки эти далеко не всегда успешны.

Они наталкиваются на препятствия, ибо приспособлены к условиям,

которые уже перестали существовать.

 

Социальные пространства такого рода в советском и постсовет-

ском обществе оказались обширными. Они определяют характер раз-

вития общества до сих пор.

 

Бывших крестьян, которые жили в этом социальном пространст-

ве, можно назвать советскими <по случайности рождения>. Они жи-

вут в советской идентичности как в родном языке. Непонятно, как и

когда они его обрели. Точно так же мы не можем припомнить, как и

когда мы выучили родной язык: само выучилось... Они воспроизводят

<советскость> постольку, поскольку есть проблемы продолжения

жизни, выживания, вообще жизни вместе с другими людьми в опреде-

ленном обществе. Их советскость ситуативна и непринципиальна.

Она то есть, то ее нет. Она возникает там, где это человеку нужно для

решения повседневных жизненно-практических проблем.

 

Но была другая группа молодых людей. Она отделяла себя от

массы бывших деревенских ребят, о которых шла речь выше. Их

жизненная программа - не просто выжить, но преодолеть соци-

альную пропасть. Они резко ощущают эту пропасть, отделяющую

их от <благополучных> членов общества, и жаждут перепрыгнуть

через нее.

 

Их не просто несло по жизни, они сами хотели быть другими. Об

этом свидетельствует позиция наблюдателя, которую они занимают

по отношению к <некультурным>, принадлежащим к <отсталой низ-

шей среде>. Если молодые люди из первой группы о различии специ-

ально не думают, то вторые постоянно размышляют о преодолении

такового. Жизнь <отсталых> молодых людей - спектакль, который

они смотрят, но в котором не хотят принимать участия.

 

Они отделяют себя от этой среды и совершают добровольные и

целенаправленные действия по достижению своей цели. Они активно

приобщались к задаваемому обществом канону на манер того, как ов-

ладевают иностранным языком взрослые, т.е. действуя вполне целе-

сообразно. Эти молодые люди предавались самотворчеству и сами се-

бя нормировали. Речь идет о добровольном самоконтроле. Именно из

этих молодых людей и получились советские люди.

 

Встает вопрос, а кто, собственно, придумал идеологему и канон со-

ветский человек, такой идеальный, здоровый, идеологически выдер-

жанный, соревнующийся в труде, проводящий свои досуги культурно.

Порою по некоторым работам складывается впечатление, что чуть ли

не Политбюро ВКП(б). Этот канон можно считать официально про-

изведенным. Вероятно, можно даже определить, когда именно он был

задан, когда сменил собой канон <нового человека>, бытовавший в

20-е годы, а также в начале 30-х. Новый канон <советский человек> был

провозглашен в 1934 г. на XVII съезде ВКП(б), съезде <победителей>.

 

Советская идентичность, <советскость> - канон, который пред-

лагался <сверху>. Для того чтобы канон жил и не канул в Лету, он

должен социально воспроизводиться, т.е. вырабатываться людьми в

процессе совместной деятельности, быть общим продуктом. Бытова-

ние его возможно, только если он социально воспроизводится в пра-

ктиках и жизненных стилях тех, кто его принимает. Он должен был

обрести жизненный смысл для тех, кто жил в тогдашнем обществе.

Должна была иметь место риторическая работа общества.

Как это происходило?

 

Канон <советский человек> подразумевал <идеологическую вы-

держанность>. Идеологический дискурс, как он был, представлен мо-

делью Краткого курса истории ВКП(б). Он был суров и требовал

практически буквального воспроизводства.

 

Молодые люди проявляли интерес к языку идеологии как капита-

лу, который функционировал в поле установления баланса власти.

Они делали свои ставки в социальной игре, выигрышем в которой бы-

ла не только жизнь, но и социальная мобильность. Еще раз подчерк-

нем: новые идеологемы навязывали, но в этом поле велась игра, в ко-

торую вступали добровольно.

 

Молодые люди обращались к этому языку как к средству ориента-

ции. Посредством цитат из идеологического дискурса они стремились

не только самоопределиться, обрести идентичность, найти свое место

в обществе, вступить на путь социальной мобильности, но и упорядо-

чить пространство жизни. Деревенский мир распался, городской был

для них нов, надо было его собирать. Сегодня люди вряд ли могут

представить себе ужас незнания при столкновении с событиями и об-

стоятельствами, у которых нет имени.

 

Имена <основоположников> - Маркса, Ленина, Сталина - были

именами-мифами, символическим и аффективным инструментом

приобщения. Цитаты из идеологических брошюр становились мета-

форами, которыми люди жили. Они превращались в идиомы повсе-

дневного языка.

 

Таким образом, мы попадаем в область, где субъективные желания

и объективные возможности соотносятся, где желают неизбежного, а

из необходимости делают добродетель. Определяемые социально и

исторически конкретными условиями, воспроизводства действия

производятся свободно. Мы в который раз наблюдаем, как искусство

<социального изобретения> дает практически непредсказуемые ре-

зультаты, но при том, что многообразие проявлений этого искусства

социально же ограничено. В конечном счете, результат социального

изменения никогда не совпадал с тем, что планировался сверху.

 

На непредсказуемость результатов социального изменения рабо-

тало еще одно обстоятельство. У социального образца, который на-

зывался <советский человек>, помимо идеологии была еще одна со-

ставляющая- культурность. Это слово еще отсутствует в докладе

Сталина XVI съезду партии. В Отчетном докладе XVII Съезду

ВКП(б) оно встречается неоднократно^.

 

Культурность не равна <высокой культуре> как системе ценно-

стей. Это культура в антропологическом понимании, представленная

в стиле жизни. Культурность подразумевала не только социально

одобряемые речевые практики, но и <культурный>, т.е. нормативный

литературный язык. Она предусматривала гигиену, еду и одежду. Эта

идеологема включала программу правильного поведения на публике и

маркирование связей между людьми через приобретение вещей, спо-

соб репрезентации завоеванной социальной позиции и самообраз дос-

тойного человека. Здесь область добровольной репрессиипо отноше-

нию к самому себе, т.е. самоограничения и самоконтроля, резко рас-

ширяется. Идеологические и телесные практики выступают в нераз-

рывном единстве.

 

Канон культурности был не столь жестким, как идеологический.

Компонент удовольствия был выражен достаточно ярко. Внешний

контроль на эту область распространялся меньше. Неразрывность,

единство идеологически одобряемых поступков и достижений и удо-

вольствия от <культурности> лежали в культуре тогдашнего общест-

ва на поверхности.

 

Не только в дневниках молодых людей, но и в воспоминаниях ста-

риков, которые могли быть написаны уже в 70-80-е гг. XX в., как

 

<Страна грамотная и культурная>, <бурный рост культурности>, <зажиточная

культурная жизнь>, <культурно-развитые трудящиеся> и др. (Сталин И.В.

Соч. - Т. 13. - М., 1951. - С. 306, 358, 360 и др.)

 

161

 

правило, отмечались важные покупки наравне с другими знаками до-

стижений: часы, мандолина, новое пальто, дорогие билеты в театр,

первая встреча Нового года в компании городской молодежи. Получе-

ние комсомольского билета (значимая ритуальная практика инициа-

ции) или книжки ударника выступали на равных с обретенным умени-

ем танцевать новые танцы, новой городской едой и одеждой. Практи-

ки культурности воспроизводились совместно верхами и низами.

Нельзя сказать, что они инициировались сверху. Скорее, наоборот,

верхи подхватывали низовые инициативы.

 

Романы с идеологическим языком и игры культурности были тес-

но взаимосвязаны. Те, кто не участвовал в идеологических играх эпо-

хи, кто не шел на них добровольно (пусть даже на какой-то момент),

не получали нового социального и культурного капитала. Отсутствие

капитала приковывало к месту. Те, кто не участвовал, оказывались в

первой группе молодых людей. В дальнейшем они составили низы но-

вого общества.

 

То, что происходило с молодыми людьми из второй группы, мы

сравнивали с изучением иностранного языка. Этот процесс можно

сравнить и с примеркой масок. Желая <быть как все>, молодые люди

начинали тренироваться в примерке масок. Они учились конструиро-

вать свой жизненный проект, а заодно, кстати, вообще <обучались>

тому, что такое биография. Складывалось представление о возможно-

сти множества ролей у одного человека, традиционному обществу не

свойственное.

 

Роли примерялись как маски. Человек, который был образцом для

подражания, выступал в качестве зеркала. Это мог быть и комсо-

мольский вожак, и <буржуазный специалист>.

 

Театр стал своего рода метафорой превращения. Театр был клю-

чевой фигурой тогдашней культуры. Это касается, впрочем, и других

переходных эпох. Хождение в театр служило средством означивания

новой (не традиционалистской) идентичности. В шкале оценок театр

стоял на высоком месте.

 

В фильме <Становление советского театра (1920-1930 гг.)>

(авт. сценария - д.ист.н. С.В.Стахорский) использованы киноза-

писи 30-х годов: самодеятельный спектакль в военной части: <Го-

ре от ума> Грибоедова под руководством актеров Малого театра.

Театр шефствовал над военной частью. Конец спектакля, апло-

дисменты, исполнитель роли Чацкого выходит к рампе, срывает

с себя парик и фрак. Под париком - стриженая голова, под фра-

ком - гимнастерка со значками ГТО. Сейчас мы видим иронию

происходящего, ибо гимнастерка - тоже костюм, который напя-

лил на себя бывший крестьянин.

 

Оппозиция культурного и некультурного времяпрепровождения,

культурности и отсталости - знак эпохи. Эта оппозиция - органиче-

ский элемент классификации мира. Она задавалась теми, кто властву-

ет над классификациями. В то же время, подчеркнем еще раз, она

принималась добровольно.

 

Вот ряд записей, в которых <культурность>, <культурный> -

ключевые слова. Они сделаны молодым человеком - бывшим

крестьянином, поселившимся в Москве в 30-е годы. Его дневник

хранится в Центре документации <Народный архив> (ф. 30). От-

рывки приводятся в соответствии с орфографией оригинала.

Большое число орфографических и прочих ошибок свидетельст-

вует: человек только учится пользоваться литературным языком.

 

<Культурно оделся сходил в кино, очень хотелось сходить в

парк культуры и отдыха денег не хватило> (18 июня 1934 г.).

 

<Она была весьма развитой дивчиной из культурной состоя-

тельной семьи. Из семьи советской аристократии...> (20 декабря

1937 г.).

 

<В последнее время чувствую что начал расти культурно и в

сравнение с прошлыми годами вырос неузнаваемо. Это еще имеет

значение что нахожусь среди ребят тоже культурных. Какое гро-

мадное значение в жизни имеет обстановка в которой находишься,

люди среди которых вращаешься. Заимел хороший костюм. На

днях купил плащ. Одет культурно чисто, и сам в смысле чистоты

акуратен. Материальная сторона неплохая. Прорыв громадный в

материальной стороне. Это прорыв куда нада. Бросить все силы

всю энергию пока непоздно, а то время осталось совсем немно-

го...> (18 июня 1934 г.).

 

<... вращаясь в кругу делекторов и вообще людей материально

обеспеченных хорошо одевающихся всегда чистых людей я сам

всегда старался быть ...одетым аккуратным с накрахмаленным во-

ротничком выглаженным костюмом. Это прививало мне внеш-

нюю культуру> (1 января 1936 г.).

 

Следующие записи позволяют понять, насколько связано ов-

ладение идеологическим языком и размышления над соответст-

вующими предметами и стремление к <культурности>.

 

В одном отрывке совмещаются знаки успеха и удовольствия и

сообщения о попытках чтения идеологических текстов: <...купил

себе мандолину. Вторая вещ которую я купил за свои собственые

деньги добытые трудом. Первая вещ были часы купленные в ию-

не 1932 года. Отпуск погулял с ними с форсом. Ну пора спать.

Зачитался газетами. Сегодня интересный доклад Мануильского

о XII пленуме ИККИ (ИККИ - Исполнительный комитет

Коммунистического Интернационала. - Н.К.). Легко и захва-

тывающе читается> (2 ноября 1932 г.).

 

Еще один отрывок: <Вчера в связи с 50-летием смерти Карла

Маркса в библиотеке Ленина была лекция из Комакадемии о его

деятельности. Я присутствовал. Не так уж реч как замечательный

читальный зал. Большой, чистый уютный, и вообще культурный>

(15 марта 1933 г.). Что интересует его больше - юбилей Маркса

или возможность побыть в <культурности> чистого и уютного за-

ла, от пребывания в котором он явно получал удовольствие? Зал,

который был так не похож на его собственное бедное жилище:

комнатку в московской коммуналке, которую он делил с матерью

и отцом, раскулаченным крестьянином с Украины.

 

Те, кто участвовал, начинали пользоваться новыми видами капи-

тала.

 

Именно в результате описанных игр люди начинали использовать

более сложные формы воспроизводства жизни. Бывшие крестьяне

обращались к языку больших идеологий. В качестве средства воспро-

изводства использовалось образование. Как следствие - усложня-

лась социальная структура, возникали новые социальные группы, со-

ставившие то, что можно назвать советским средним классом. Соци-

ум становился более прочным и жизнеспособным. За неимением луч-

шего понятия свершившееся называют модернизацией. В процессе

воспроизводства как общество в целом, так и облик людей, его соста-

вляющих, менялись.

 

Этим молодым людям - в случае социальной удачи - казалось,

что они получили от советской власти все. Они с гордостью называ-

ли себя советскими людьми. Идентичность уже была не ситуацион-

ной, но постоянной, надситуационной, длящейся во времени. Если их

спросить, почему они советские люди, они способны отчитаться за

свою советскость.

 

Имеет место самоконтроль за нормами и правилами, схемами вос-

приятия и оценки, способами постановки и решения жизненно-прак-

тических проблем. Именно в этом случае можно говорить о принятии

значения позиции человеком - социальным агентом. Речь может ид-

ти о своего рода <строительстве>, конструировании идентичности.

Здесь <Я> социального агента срастается с его позицией.

 

Именно в условиях Модерна в массовом порядке появляются лю-

ди, у которых <Я> представляет собой рефлексивный проект (см. те-

му 6). Этот рефлексивный проект состоит в поддержании связных, но

постоянно подвергающихся ревизии биографических повествований.

Осуществление этого проекта происходит в контексте множественно-

го выбора, профильтрованного через абстрактные системы. В нашем

случае абстрактная система представлена идеологией, которая, кста-

ти, задавала и канон <правильного> жизненного пути.

 

Понятно, что может иметь место ситуация, когда агент может не-

гативно относиться к собственной позиции, но тем не менее иденти-

фицироваться с ней. Значимость этой позиции для человека налицо.

 

Советский человек как способ самообозначения сохранял лично-

стную значимость вплоть до 70-х годов нашего века. Бывший кресть-

янин из представителя <отживающего класса> становился <нормаль-

ным> членом общества.

 

Идентичность <советский человек> оказалась удобной и для тех, кто

происходил из <бывших> (детей священников, купцов и дворян, старо-

го чиновничества и мещанства). Прошлое несло опасность. Положе-

ние слишком многих было социально неустойчивым. Социальный ка-

нон советский человек для многих был якорем спасения. Ведь подра-

зумевалось: я не бывший, я не крестьянин, я не попутчик. Я советский

человек, а значит, нормальный член общества.

 

Новых людей не могло быть много по определению. Советские

люди составили значительную часть населения.

 

3. ПОБЕДИТЕЛИ ИПРОИГРАВШИЕ

 

Вторая группа молодых людей, в свою очередь, тоже делится на

две.

 

Одни добились желаемого: овладели идеологическим языком,

вскарабкались по социальной лестнице. Так, бывший крестьянин, по-

том красноармеец кончал военное политическое училище и становил-

ся комиссаром. Другой становился выдвиженцем, а затем советским

чиновником. Третий трудился у станка, а потом кончал рабфак и вуз.

Их жизненный стиль не похож на крестьянский образ жизни. Напом-

ним советский анекдот. К преуспевающему чиновнику приезжает

мать в деревенском платочке: <Сынок, а ты не боишься, что придут

большевики и все отберут?>.

 

Канон советской идентичности у этой группы людей в целом был

жестким и отличался простотой. Если вновь обратиться к образу

маски, то это маска, которая приросла к лицу. Новый язык, на овла-

дение которым они потратили столько усилий, набросил на них сеть.

Эту сеть сами они не ощущали. Во многом через этот язык они кон-

ституировались в социальный корпус выдвиженцев: партийных ра-

ботников, преподавателей марксизма и истории КПСС, советских

чиновников.

 

Как правило, у них происходил полный разрыв с прошлым: они го-

дами не виделись с родственниками, о прошлой жизни они старались

не говорить даже сами с собой. Если они и пытались вспомнить био-

графию своей семьи, то разве что по канонам соцреалистических ро-

манов: прошлое с его ошибками и заблуждениями - лишь подготов-

ка безупречного настоящего. Они конструируют себе новую биогра-

фию (<исправляя>, например, отца-середняка на отца-бедняка) и на-

чинают согласно этой биографии жить. Лишь много позже, завершая

свой жизненный путь, они начинают вспоминать, как было <на самом

деле>. Часто им этого сделать уже не удается, ибо они в вечном зато-

чении у своего языка.

 

Существовала, однако, и другая группа людей. Молодые люди хо-

тели того же, что и все, но потерпели неудачу. Им пришлось тяжело

в жизни. Зато языковая маска не приросла к лицу. Они в полной мере

почувствовали собственную <невписанность> в роль, несоответствие

себя самого роли (или ролям). Они раздваивались. Раздваиваясь, они

видели то, чего другие, <удачливые> члены общества не замечали.

 

Еще один важный момент. Неудачников часто разоблачали, тем са-

мым выталкивая в прошлое. Власть пыталась произвести <обратное

превращение>. Именно поэтому радикального разрыва с прошлым у

них нет. Что получается в результате?

 

Именно возврат в прошлое делит жизнь на <до> и <после>. Это

значимая ступень складывания идентичности, типологически уже не

принадлежащей традиционному обществу. Здесь момент индивидуа-

ции.

 

Этот процесс очень труден. Сначала молодые люди осмысливали

реальность посредством готовых классификаций идеологического

языка, лишь подвергая идеологические оппозиции инверсии (пере-

ворачиванию). Так, те, кто по официальной номенклатуре являются

<перерожденцами>, подвергаются переназыванию, превращаясь в

<прославленных героев труда> и пр.

 

Это - не свобода, но лишь призрак ее, ибо за пределы властно-

го поля эта игра еще не выходит. Сам способ классификации опре-

деляется властью. Однако властную игру эти люди явно портят, обо-

рачивая ее в свою пользу. Но правила не меняются. В противопо-

ложность удачникам они ощущают неуютность и крайнюю степень

одиночества.

 

Свобода (от языкового плена) начинает брезжить тогда, когда

восстанавливается разорванная цепь повседневности. Разоблачая их,

им напоминали, кто они есть на самом деле: дети классовых врагов,

скрывшие свое происхождение. Так они переставали отрекаться от

себя самих, т.е. от тех, какими они были раньше, от семьи, от пред-

ков.

 

Даже если они не сумели переломить баланс власти в свою поль-

зу и не попадали на желаемый <остров благополучия>, при них оста-

валась вновь обретенная биографическая идентичность, приватное

пространство, дар рефлексии. Кроме того, при них остается обре-

тенный культурный капитал: способность писать и говорить на ли-

тературном языке, слушать и понимать музыку, новый стиль жизни.

Получается, что подчинение (в частности, через овладение языком

доминирующих) обладает потенциалом освобождения.

 

Человек становился другим. И именно тогда происходит преобра-

жение, в результате которого они получают свою награду, - если,

конечно, дар рефлексии можно счесть наградой.

 

Путь этих людей часто был очень тяжелым. Если бы с ними не

случилось то, что случилось, они продолжали бы воспроизводить

традиционное общество. Без того, что с ними случилось, крестьяне

бы остались крестьянами. Большая часть людей, которые сейчас

живут в России, не были бы теми, кто они есть сейчас.

 

Люди, принадлежащие к поколению, о котором здесь идет речь

(те, кто входил в советское общество и выстраивал свою жизнь в

30-50-е годы), не обладали устойчивым ощущением безопасности,

которое может давать, например, высокий статус в стабильном об-

ществе. Они пришли из иных социальных пространств.

 

Канон <советский человек> в силу самой своей новизны делал людей

открытыми для пропаганды. Это приводило к буквализму в восприятии

канонов. Люди этого поколения не обладали собственным стилем жиз-

ни, они лишь создавали его. Риторическая работа общества с идеоло-

гемой культурность - органическая часть выработки нового жизнен-

ного стиля (не только собственно советского, но и городского).

 

Заниженное представление разных социальных групп о себе,

комплекс вины, который к тому же культивировался пропагандой,

вели, во-первых, к невозможности противостоять авторитетам, во-

вторых, к проявлениям крайней нетерпимости в микросреде. Во

многом отсюда - атмосфера взаимного доносительства. Отсюда -

огромная роль централизованных систем насилия.

 

Когда под вопросом продолжение жизни, люди истово воспроиз-

водят ритуалы. Советскую идентичность дольше всех хранят именно

бывшие крестьяне, как принадлежавшие к социальному слою, само

существование которого было под угрозой. Желая стать социальны-

ми удачниками, они культивировали техники как телесного, так и

вербального самоконтроля. Эти техники - часть механизма защиты

границ тела, которые должны быть защищены от вторжения.

 

Если вновь вернуться в широкий социально-исторический кон-

текст вхождения обществ в Модерн, то можно напомнить и о следу-

ющем. Люди этого поколения пережили стремительное дистанциро-

вание (расхождение) пространства и времени. Они были резко вы-

рваны из традиционной общности. Защитная сеть малого, локально-

го сообщества и традиции оказались разорванными в кратчайшие

сроки. <Я> и <общество> вдруг оказались взаимосвязанными слиш-

ком тесно, связь между ними была слишком короткой. Отсюда -

отдавание себя без остатка в руки власти.

 

Для этих людей вопрос <веры> в связность повседневной жиз-

ни, а также символические интерпретации экзистенциальных воп-

росов времени, пространства, континуальности и идентичности

были не просто актуальными. Это была проблема продолжения

жизни. Каждый индивид должен был заново создавать защитный

кокон, который мог бы помочь преодолеть превратности повсе-

дневной жизни. Надо было заново конструировать свою идентич-

ность. Отсюда - огромная роль идеологии, которая подсказывала

готовые ответы. Вообще исторически <свежим> человеком, а

именно таковым и был бывший крестьянин, любые языковые кли-

ше (пришедшие из литературы или идеологии) воспринимаются

как открытия.

 

Люди не могут выжить, если они не в состоянии упорядочить со-

бытия, дать им имя, включить в фонд символов общности. Они поль-

зовались наличным языковым материалом. Классификации мира ус-

ваивались в школе. С новыми словами-цитатами из идеологическо-

го дискурса молодые люди связывали исполнение желаний. Эти сло-

ва и имена выступали в прагматической, риторической и магической

функциях. Риторические фигуры идеологического языка выступали

как фигуры замаскированного желания.

 

Переходные этапы жизни всегда требуют психической реоргани-

зации. В традиционных культурах, там, где порядок вещей от поколе-

ния к поколению был более или менее стабильным на уровне коллек-

тивности, границы изменения идентичности были четко очерчены,

например, ритуалами инициации при переходе от юности к зрелости.

В этих ритуалах роль индивида относительно пассивна. В последнее

время многократно и справедливо отмечалась ритуальность совет-

ской культуры. Новые советские ритуалы, замещающие старые, во

многом были аналогичны последним (праздники, вступление в пионе-

ры, в комсомол, в партию).

 

Здесь хотелось бы еще раз обратить внимание на следующее.

Именно ментальный контроль за телом и повествованием о себе со-

ставляет новизну ритуалов советских в отличие от традиционных. На-

пример, вступая в партию или комсомол, человек должен был расска-

зать автобиографию, т.е. изложить именно свой жизненный путь, а не

только рассказать пути рода или группы, к которой индивид принад-

лежит или желает принадлежать. Фиксация на письме процесса кон-

струирования идентичности (который проявляется и в фактах конст-

руирования автобиографии) - свидетельство отхода от традицион-

ных типов конструирования идентичности. Такое конструирование

немыслимо в традиционных крестьянских общностях. Искусство

<бытия в настоящем> порождает самопонимание. Оно необходимо

для того чтобы планировать и конструировать жизненную траекто-

рию в соответствии с внутренними желаниями индивида.

 

Модерн идее судьбы противопоставляет представление об открыто-

сти событий. Принадлежащие к первому поколению советских людей -

бывших крестьян были выброшены в большое общество. Их габи-

тус, заданный первичной социализацией, <диктовал> тем не менее <при-

верженность> формам предопределенности, которым модерный взгляд

противостоит. Это еще один фактор, способствующий огромной роли

абстрактных систем, представленных идеологическим повествованием.

 

Доверие - решающий порождающий феномен развития лично-

сти. В документальных следах, оставленных советскими людьми, мы

не часто встречаем радикальное экзистенциально болезненное сомне-

ние. Чаще - беззаветное доверие авторитету. Для того чтобы ситуа-

ция изменилась, потребовалась смена поколений.

 

Тем не менее хотелось бы подчеркнуть, что описываемые здесь

процессы изменения человека имеют огромную социально-историче-

скую значимость.

 

Здесь можно лишь сказать, что, несомненно, предпосылкой кризи-

са советской идентичности является превращение ее в массовом мас-

штабе в идентичность ситуативную, т.е. не важную жизненно. Это

происходит со второй половины 50-х годов после смерти Сталина, по-

сле XX съезда, когда тоталитарный дракон почти перестал кусаться.

Когда <классическая> советская эпоха осталась позади, людям уже не

надо было подтверждать свою советскую идентичность постоянно.

Правда, семейная социализация тех, кто рождался в 40-50-е гг., про-

ходила еще в классический советский период. Принадлежащие к это-

му поколению помнят собственное чувство умиления от приобщения

к большим идеологическим повествованиям эпохи. Лишь во второй

половине 70-х советская идентичность утратила значение, превратив-

шись в ничего не значащий ярлык.

 

В этой точке разговор о советском человеке кончается и начина-

ется новая история.

 

Отход от советской идентичности происходит по-разному. Нельзя

приуменьшать значение прихода новых визуальных средств коммуни-

кации, которые вместо определенности, обещанной большевистским

просвещением, предложили коллаж жизненных стилей и обстоя-

тельств.

 

Идентичность, которая была протяженной во времени, стала пре-

вращаться в мозаичную. Это можно интерпретировать как переход к

постсовременности.

Тема 9

НОВЫЕ ЧЕРТЫ СЕГОДНЯШНЕЙ СИТУАЦИИ ЧЕЛОВЕКА

 

Что нового во всем этом, так это

то, что старые полюса притяжения -

нации-государства, партии,

профессии, институции

и исторические традиции -

утрачивают привлекательность...

Каждое <Я> соотносится с самим

собой. И каждый знает,

что <Я> немного значит.

Ж.-Ф. Лиотар. Постмодерное состояние

 

Осмысление существенных сдвигов в жизнедеятельности тех об-

ществ, в которых сами живем, началось довольно давно. В качестве

примера напомню о концепциях постиндустриального общества,

коммуникационного общества и пр. Нынче более распространен тер-

мин Постмодерн, который указывает на состояние эпохи после Мо-

дерна (индустриальной современности). В современной научной и

публицистической литературе можно часто встретить термин <пост-

модернизм>, которым обозначают ситуацию в культуре эпохи Пост-

модерна. В системе социологического и культурологического зна-

ния указанные категории используются для анализа перемен в поли-

тико-экономическом и социокультурном пространстве жизни чело-

вечества конца XX в.^

 

Как свидетельствуют высказывания, приведенные в эпиграфе,

одни постмодерном пугают, другие ему по-детски радуются. Попро-

буем разобраться в том, что происходит, придерживаясь избранной

нами антропологической точки зрения.

 

Всего лишь несколько лет назад (в начале 90-х гг.) при обсуж-

дении проблем изменения цивилизационных и ценностных пара-

метров жизни человека в постсовременных (постиндустриаль-

ных) обществах казалось, что речь идет о <них>, то бишь о Запад-

ной Европе и Америке. Неважно, о чем шла речь - о жизненных

стилЯх или организации городского пространства. Сейчас растет

ощущение, что речь идет о том, что разворачивается на наших

глазах.

 

^О многообразных определениях Постмодерна см., например, учебное пособие:

Зыбайлов Л.К., Шапинский В.А. Постмодернизм. - М., 1993; Ильин В.В.

Постмодернизм. - М., 1996; Козловски П. Культура постмодерна. - М., 1997.

 

1. НОВЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОСТРАНСТВА

 

Сегодня мы все - свидетели возникновения новых социальных

пространств. Эти социальные пространства стали предметом актив-

ного обсуждения начиная с конца 50-х годов. Речь идет о работах

А. Тоффлера, Д. Белла и Ж. Бодрийяра, Р. Барта, Э. Гидденса и Ю. Ха-

бермаса^.

 

Западные теоретики размышляли о том, что было у них перед

глазами. О том, что оживленные улицы столиц мира полнятся ма-

газинами, в витринах которых - все богатства мира: индийские

шали и американские револьверы, китайский фарфор, парижское

белье и меха из России, специи из тропиков. О том, что на всех этих

вещах маленькие белые этикетки с арабскими цифрами и лаконич-

ным обозначением USD, которые приравнивают их к единому зна-

менателю. Все это сверкает в огнях витрин, без которых торговля

сегодня не была бы торговлей. Изобилие потребляемого как мета-

фора праздника жизни намекает на возможность магического спа-

сения.

 

Теоретики акцентировали внимание на том, что в современных

торговых и гостиничных центрах сосредоточены все виды потреби-

тельской активности. Это не только покупка, но и флирт с объекта-

ми, бесцельное шатание и т.д. В новой ситуации культурный центр

может органически стать интегральной частью торгового центра.

Вот новое искусство жизни- возвещают реклама и модные журна-

лы: приятный шоппинг в едином пространстве с кондиционирован-

ным воздухом, сразу можно купить продукты, товары для квартиры

и летнего дома, одежду, цветы, последний роман. Женщина покупа-

ет, а в это время муж и дети будут сидеть в кино, а затем, не сходя с

места, семья пообедает. Кафе, кино, книжная лавка - все подобно

калейдоскопу. Это спектакль потребления, где <искусство> состоит

в игре на двойственности знака объекта. Новый торговый центр -

всемирная неокультура, где больше нельзя провести границу между

магазином деликатесов и галереей живописи, между журналом <Ко-

смополитен> и <Исследованием по палеонтологии> (социологии или

информатике, если угодно). Такой центр может стать целым горо-

дом, где искусство и досуг перемешаны, а церковь пребывает в од-

 

^См.: Toffler A. The culture consumers: A study of art and affluence in

America. - N.Y., 1967

(1973); Bell D. The cultural contradictions of capitalism. - N.Y., 1976;

Habermas J.

Legitimatiomprobleme im Spatkapitalismus. - F.a.M., 1973; Baudrillard J.

Selected writings. -

Stanford, 1988; Baudrillard J. Seduction. - N.Y., 1990; Giddens A.

Consequences of Modernity. -

Stanford, 1990; Барт Р. Мифологии. - М., 1996.

 

ном пространстве с теннисными кортами, элегантными бутиками,

библиотеками и барами.

 

Главная фигура описания здесь - аккумуляция (накопление), т.е.

нечто большее, чем сумма продуктов. Это окончательное отрицание

недостатка, бедности, демонстрация изобилия, преддверие страны

молочных рек и кисельных берегов, образ чудовищного плодородия.

Покупая банку чего-либо, приобщаешься к громоздящейся пирами-

де товаров. Покупаемое представлено не столько в виде потреби-

тельной стоимости, сколько в виде символического приобщения к

части гигантского целого^.

 

Что при этом происходит? Одни говорят: культура проституиру-

ется. Но это было бы слишком просто. Скорее, торговля культура-

лизуется. Следовательно, товар - одежда, еда и т.д. - также куль-

турализуется. Он превращается в почти лишенную целесообразно-

сти субстанцию, роскошь и предмет среди других предметов в общей

витрине потребляемого.

 

Новые способы организации более представительны для совре-

менной потребительской активности, чем обычный универмаг, где

остается мало места для бесцельного исследования, где размещение

отделов и продуктов подчинено утилитарному подходу к потребле-

нию. Такой универмаг сохраняет черты той эпохи, когда массы лю-

дей только начинали получать доступ к повседневным потребитель-

ским товарам. Новые торговые центры выполняют совершенно дру-

гую функцию. Там происходит не сопоставление различных катего-

рий товаров, но реализуется амальгамирование (сплавление) знаков.

Все категории товаров рассматриваются как частичное поле во все-

общем потреблении знаков. В качестве образцов новых про-

странств чаще всего рассматриваются новые аэропорты (типа ко-

пенгагенского), гостиницы.

 

Постепенно обнаруживалось, что речь идет не о <дальнем Запа-

де, стране святых чудес> (если воспользоваться словами славянофи-

ла А. Хомякова), а о родных палестинах. Не обо всей стране, конеч-

но, но о Москве, во всяком случае. Действительно, <вдруг> с безум-

ной скоростью универмаги стали превращаться в социальные про-

странства нового типа, подобные тем, что описаны выше. Взять хо-

тя бы ГУМ. Нет больше кишащей толпы со всех концов нашей бес-

крайней родины, дисциплинированно выстраивающейся в очередь за

мало-мальски пригодной для жизни вещью. Витрины заполнены то-

варами, играет приятная музыка, разносятся вкусные запахи, жур-

чит фонтан, увенчанный огромным букетом цветов, а над фонтаном

под стеклянным куполом сидят люди и потребляют пиво <Хайне-

кен>. А к этому можно добавить новые гостиничные комплексы

<Пента-Олимпик> или <Рэдисон-Славянская>, Центр международ-

ной торговли... В магазине <Библио-Глобус> струнный квартет игра-

 

^Baudrillard J. Consumer Society // Baudrillard J. Selected writings. -

Stanford, 1988. - 56. Те же самые явления наблюдал А. Тоффлер.

 

ет Вивальди (в живом исполнении). В выставочном центре на

Крымской набережной спокойно можно провести весь день: побро-

дить по выставкам, постоять у книжных прилавков, зайти в художе-

ственный салон или антикварную лавку, посмотреть кино, послу-

шать музыку и, естественно, посидеть в баре или кафе. Социум

здесь видится превратившимся в культуру: то ли вещный обмен пре-

обладает, то ли символический...

 

Правда, пятизвездочный отель <Националь> (с рестораном <Ма-

ксим>) окружен харчевнями-киосками, замаскировавшимися руди-

ментами обжорок старого московского Охотного ряда. Под Манеж-

ной площадью возведены очередные Хрустальные дворцы, на сей

раз посвященные богам потребления. А рядом, в переходе станций

метро - бродячая, нищенствующая, юродивая Русь. Да, еще оста-

ются актуальными уличные наблюдения Вальтера Беньямина -

гостя Москвы 1927 года: <Сразу по прибытии возвращаешься в дет-

ство. Ходить по толстому льду, покрывающему эти улицы, надо

учиться заново>^. Вообще рядом с роскошной витриной непременно

разбитый тротуар...

 

Мозаика разных социальных пространств порождена резкими со-

циальными контрастами. При разговоре об этих предметах на фа-

культете социальной работы студенты выражали неподдельное мо-

ральное возмущение. Дело в том, что эти студенты помимо учебы

работали в детских приемниках, в домах для престарелых, в пунктах

оказания помощи бездомным и в прочих местах человеческого горя.

Новые социальные пространства у нас в России - места малонасе-

ленные. Но тем не менее они есть. Другой вопрос, что вокруг...

 

Кстати, и западные теоретики, пишущие о чудесах обществ всеоб-

щего благоденствия, которые принято у нас именовать цивилизован-

ными странами, прекрасно ощущают противоречивость происходя-

щего. Эту противоречивость отнюдь не определяет, допустим, слово

трагедия. Ж. Бодрийяр весной 1996 г. посетил Москву и прочитал лек-

цию <Город и насилие>. В этой лекции он говорил, что современный

город непременно окружен полосой отбросов. В мегаполисе могут ор-

ганично сочетаться выставка художественных произведений из от-

бросов и следы забастовки мусорщиков. Он разъяснял, что имеет в

виду не только мусор, но и отбросы виртуальные. Можно добавить,

что сюда же нельзя не включить и тех людей, которые представляют

собой почти что <не-общество> (Ф. Бродель). Неспроста современ-

ный бомж как две капли воды может напоминать нищих и бродяг с

картин Петера Брейгеля. Жизнь на краю общества диктует утрату со-

циальной определенности (занятий, самой внешности человека).

 

Эти контрасты - один из источников ненависти и немотивиро-

ванного насилия. Французский социолог обратил внимание на ранее

немыслимые воплощения социальных противоречий. Ненависть не

 

^Беньямин В. Москва // Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его

технической воспроизводимости. Избранные эссе. - М., 1996. -С. 165.

 

равна жестокости. Жестокость, в отличие от ненависти, имела цель,

о чем свидетельствует история. У ненависти нет истории. Это пре-

дел социального. Каждый день мы становимся свидетелями ненави-

сти без цели. Мы сами ее испытываем, когда рано утром час, а то и

более, проводим в переполненном вагоне метро. Ненависть холодна

и пассивна: без жара, без пыла. Терроризм - высшая степень нена-

висти. Он больше, чем жестокость, ибо бесцелен и беспредметен. То

же относится и к расизму, который сегодня имеет столько лиц. В нем

нет выраженной и понятной мотивации, и за него трудно наказать.

Жестокость виртуальная пришла на смену классовой жестокости.

 

В то время как универсальные ценности утрачиваются, происхо-

дит универсализация насилия. Угроза отчуждения, о котором все

еще так любят говорить, исчезла. Отчуждение - золотой век. Мы

имеем дело с угрозой утраты другого. Если не найти другого хотя бы

для ненависти, разрушаешь себя. Утрачивается своеобразное, инди-

видуальное. Мы производим идентичное себе, отсюда - ненависть к

себе. Ненависть - форма дестабилизации, ибо она не целерацио-

нальна. Депрессия - страсть накопительная.

 

Новые и такие с виду привлекательные социальные пространст-

ва приоткрывают бездны. Пространства аэропортов и вокзалов ока-

зываются эпицентрами опустошения. В городах происходит распад

организаций, а общества в целом равнодушны к собственным систе-

мам ценностей.

 

2. ЗАПАДНЫЙ ВАРИАНТ, ИЛИ ОТ ЧЕЛОВЕКА ЭКОНОМИЧЕСКОГО К ЧЕЛОВЕКУ ПОТРЕБЛЯЮЩЕМУ

 

Проблемы эти в западной социальной мысли решаются в контек-

сте рассуждений о конце эпохи Модерна, или индустриальной совре-

менности. Этот конец интерпретируется как конец истории, даже

как предел антропологии. Понятно, эти теоретики пишут прежде

всего о том обществе, в котором живут сами.

 

Осмысление существенных сдвигов в жизнедеятельности запад-

ных обществ началось довольно давно. Напомню о концепциях

постиндустриального общества, коммуникационного общества, не-

которые из которых упоминались выше. Нынче в обиход вошел

термин Постмодерн, который указывает на социальное состояние

после Модерна. Собственно Постмодерн часто понимается как дис-

курс о Модерне. Нет Постмодерна без Модерна. Итак, что мы видим

нового?

 

Новизна ситуации в обществе и культуре, взятая в антропологиче-

ском измерении, состоит, по мнению западных исследователей, в <ис-

чезновении> экономического человека.

Знаменитый итальянский семиотик У. Эко сравнивает закат об-

ществ Модерна с закатом Римской империи: <...что совершенно точно

исчезало, - это Римлянин, подобно тому, как сегодня исчезает Сво-

бодный человек, говорящий по-англосаксонски предприниматель,

чьим героическим эпосом был Робинзон Крузо, а Вергилием - Макс

Вебер. В пригородных виллах обычный руководящий работник еще

воплощает доблестного Римлянина древнего склада, но его сын носит

волосы, как у индейца, пончо, как у мексиканца, играет на азиатской

цитре, читает буддийские тексты или ленинистские брошюры и часто

умудряется (как это случалось во времена поздней Империи) соеди-

нять Гессе (имеется в виду известный немецкий писатель. - Авт.), зо-

диак, алхимию, маоизм, марихуану и технику городской партизанской

войны; достаточно прочитать Джерри Рубина или подумать о програм-

мах Альтернативного университета, который несколько лет тому на-

зад организовал в Нью-Йорке лекции о Марксе, кубинской экономике

и астрологии. С другой стороны, сам уцелевший еще Римлянин в ми-

нуты скуки развлекается, обмениваясь женами с другом, и разрушает

модель пуританской семьи. Все еще оставаясь членом большой корпо-

рации, ...этот же Римлянин с бобриком на самом деле уже живет при

абсолютной децентрализации и кризисе центральной власти, ...пре-

вратившейся в фикцию>^.

 

Аналогичный ход мысли можно обнаружить у целого ряда других

исследователей современных стилей жизни. Тот же Ж. Бодрийяр пока-

зывает, как с исторической поверхности исчезает Homo economicus,

красота которого состояла в том, что он знал, чего хотел: счастья, а

также тех объектов, которые обеспечивали ему максимальное удовле-

творение. Пуритане рассматривали самих себя и свое реальное бытие

как предприятие для получения прибыли ради прославления Господа.

На собственные <личностные> качества и <характер> они смотрели

как на капитал, который надо было разумно инвестировать и которым

надо было управлять без спекуляций и потерь. Это был человек Труда

и Производства. Он был наделен принципом формальной рациональ-

ности. Это был человек, представление о котором складывалось из по-

нятий Человеческой природы и Человеческих прав^.

 

При рассмотрении антропологического типа буржуа (см. тему 5)

отмечалось, что миф о Робинзоне - единственный миф, созданный

буржуазией. Сейчас, в условиях Постмодерна, который характеризуют

также как поздний капитализм, этот миф трансформируется. Француз-

ский писатель М. Турнье <переписал> <Робинзона Крузо>. Правда, ро-

ман называется <Пятница, или Тихоокеанский лимб>". Суть переделки

мифа состоит в том, что в образ Робинзона добавлены параметры же-

лания и сексуальности. Робинзон перестает быть рациональным нако-

пителем и производителем, культивирующим принципы методизма. Он

 

^Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. -

М., 1994. - #4. -С. 261.

^Baudrillard J. Op. cit.

^Турнье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб. - М., 1992. Этот роман стал

предметом анализа французского философа Ж. Делеза. См.: Делез Ж. Мишель Турнье

и мир без Другого // Комментарии. - СПб., 1996. - #10.

 

вдруг понимает, что, быть может, прав не он, а Пятница, который на-

чисто отвергает такие категории, как труд, порядок, экономия, расчет,

организация. Робинзон превращается в род нового Нарцисса. Его мир -

<мир без другого>.

 

Сегодня представление о рациональном выборе не работает. Ско-

рее можно говорить о том, как человек поддается соблазну. Ключе-

вой деятельностью для нового, уже неэкономического человека ста-

новится потребление.

 

Человек потребляющий считает своим долгом испытывать удо-

вольствие, Он сам становится предприятием по получению удоволь-

ствия и удовлетворения. Человек обязан быть счастливым, влюблен-

ным, льстящим и льстимым, соблазняющим и соблазняемым, участ-

вующим, динамичным, пребывающим в эйфории. У отдельного чело-

века умножаются контакты и связи, а общество предпринимает сис-

тематическую эксплуатацию всех возможностей удовольствия.

 

Удовлетворение потребностей выражается в апелляции к ценно-

стям. Фундаментальный, бессознательный и автоматический выбор

потребителя состоит в принятии того или иного жизненного стиля.

Стандартная потребительская корзина более не ассоциируется с сум-

мой вещей в их материальности. Она представляет собой набор потре-

бительских практик, которые отнюдь не носят материального харак-

тера. Ж. Бодрийяр пишет о <текучести> как самих потребностей, так и

их объектов. Что мы покупаем? Вещь или символическое покрывало,

которое ее окутывает?

 

Потребитель не может избежать призыва к счастью и удовольст-

вию. Счастье и удовольствие для человека потребляющего вытесня-

ют принуждение к труду и производству. Современный человек все

меньше и меньше времени проводит в производстве и все больше в

созидании личных потребностей и личного благополучия. Он должен

быть в постоянной готовности актуализировать весь свой потенциал,

всю свою способность к потреблению. Если он забывается, то ему

мягко напомнят, что он не имеет права не быть счастливым. Насла-

ждение - императив новой культуры.

 

Все надо попробовать, испытать: не только кухню всех народов,

но и культуру, науку, религию, сексуальность. Потребительский че-

ловек боится <пропустить> какой-либо неиспытанный вид удоволь-

ствия. Для одного это БигМакв Макдональдсе или новое платье, для

другого рождество на Канарских островах, изыски французской кух-

ни (которую завтра можно сменить на китайскую), Лувр, героин или

ЛСД, японские техники секса. Число <испробованных> практик мо-

жет приближаться к бесконечности^. Возможные практики нам пока-

зывают журналы в глянцевых обложках или телеклипы.

 

Любопытно, что возникшая потребность может и не проявляться

в форме острого желания, специфического предпочтения. Чаще это -

диффузное любопытство.

 

Здесь мы попадаем в сердце потребления как тотальной организа-

ции повседневной жизни. Все воспринимается и упрощается в счастье,

которое определяется просто как снятие напряжений. Это сублимация

реальной жизни, где не только работа и деньги отменены, но где исче-

зают времена года. Вновь напомним о вечной весне в кондициониро-

ванных интерьерах гигантских современных отелей, где можно прове-

сти годы, не выходя наружу. Нынче можно есть клубнику и окружать

себя розами зимой. Иногда по телевидению показывают старый совет-

ский фильм <Парень из нашего города>. Один из героев, желая сделать

приятное героине, дарит ей букет цветов зимой, что вызывает восторг,

смешанный с удивлением: <Где взял?> Оказывается, ему пришлось об-

стричь у знакомых комнатные цветы в горшках. В допотребительской

культуре розы в мае для человека, живущего в северных широтах, бы-

ли знаком роскоши. Сегодня мы даже не обращаем внимания на розы,

которые круглый год благоухают в тесных переходах метро.

 

Сегодня работа, досуг, природа, культура, все до этого раздельные

и несводимые деятельности, которые придавали сложность и беспо-

койство нашей жизни, свелись к бесконечному шоппингу.

 

Новая реальность практически вся искусственна^. Сегодня эта

проблема знакома нам не понаслышке. Проблема пребывания

большей части жизни в виртуальном компьютерном мире касается

не только далекой Америки. В ней трудно различить вещи, симво-

лы, социальные связи. Подобно тому, как ребенок в стае волков

превращается в волка, люди все более превращаются в функцию.

Мы живем ритмом объектов в соответствии с их непрерывным ци-

клом. И хотя объекты- не флора и не фауна, они производят впе-

чатление растительности. Это джунгли, которые создали сами лю-

ди и которые поглощают человека как в дурном научно-фантасти-

ческом романе. Новые торговые центры синкретически объединя-

ют всех богов потребления.

 

В обществе всеобщего благосостояния имеет место бесконеч-

ное умножение объектов, услуг, товаров. В этом - фундаменталь-

ная мутация экологии вида человека. Строго говоря, люди оказы-

ваются в среде не человеческих существ, как это было в прошлом,

а объектов. Имеет место не обмен людей друг с другом, а статисти-

ческий процесс обмена товарами и сообщениями, начиная со слож-

ной организации дома с множеством технических <слуг> до горо-

дов-мегаполисов с их коммуникационной и профессиональной ак-

тивностью и вечным праздником рекламы в повседневных сообще-

ниях медиа.

 

^Плюральность (множественность) практик и мозаичность жизненных стилей -

исходный пункт характеристики Постмодерна у всех пишущих о нем. См. например:

Lyotard J.-F. The Postmodern explained. Correspondence 1982-1985. -

Minneapolis, 1992; Bauman Z. Intimations of Postmodermity. - L., 1992.

 

^Проблема искусственности современной человеческой реальности волнует и

отечественных теоретиков. См. например: Кутырев В.А. Искусственное и

естественное: борьба миров. - Н. Новгород, 1994.

 

Субстанция реальной жизни утрачивает значение и отменяется.

В этих новых социальных пространствах царит молодость. Здесь

нет места смерти: она <неуместна> в этом прекрасном новом мире, вы-

теснена за его пределы. Именно поэтому она <дичает>, т.е. утрачивает

культурные смыслы. Сегодня мы наблюдаем рождение, рост и смерть

вещей, в то время как в предшествующих обществах вещи пережива-

ли людей. В традиционных крестьянских общностях по наследству пе-

редавалась даже одежда. В обществах городских - мебель и другие

бытовые предметы.

 

Таким образом, потребление - не маргинальный сектор обще-

ственного производства, не автономная область, где царит игра без

правил, не <приватная сфера> свободы и личной игры. Потребле-

ние - способ активного поведения, которое носит характер

коллективный и добровольНо-ПрИНуДИтЕльНыЙ. Здесь трудно диффе-

ренцировать добровольность (желание потребителя) и принуди-

тельность.

 

В постсовременных обществах потребление выступает как со-

циальный институт. Оно же составляет завершенную систему цен-

ностей, включая если и не все, то многое из того, что касается

групповой интеграции и социального контроля. Потребительское

общество - общество ученичества в области потребления, соци-

альной индоктринации в области потребления. Это новый и специ-

фический тип социализации, связанный с возникновением новых

производительных сил и монополистического реструктурирования

высокопроизводительной экономической системы. Потребление

становится ведущей практикой инициации.

 

Потребление - гигантское политическое поле. На смену мо-

рально-политическим идеологиям прошлого приходит тиражиро-

вание рекламных изделий и операций. Интеграция общества по-

средством прежних легитимирующих систем проходила небезбо-

лезненно. Ее всегда приходилось подкреплять открытой репресси-

ей, открытым насилием (см. темы 6, 9). Новейшие техники вместо

репрессии используют соблазн, интериоризация социальных норм

осуществляется в самом акте покупки и потребления. Власть вы-

ступает в новом обличии. Она заботится и защищает. Вспомним

<Фирма Tefal заботится о вас>. Производитель мыла или зубной

пасты вас защищает: <Паста Aquafresh - защита для всей семьи>.

Все, что вы покупаете, вас достойно. Власть реализуется, вроде бы

не отнимая и не узурпируя, не дисциплинируя и не осуществляя

 

^По поводу переосмысления прежних представлений о потреблении см.: Барт Р.

Мифологии. - М., 1996 (перевод книги, написанной в 1957 г.); Бодрийяр Ж.

Система вещей. - М., 1995 (перевод книги, написанной в 1968 г.); Тоффлер А.

Будущее труда // Новая технократическая волна на Западе. - М.,1986 (отрывок из

кн. Toffler A. Previews and premises. - Toronto; N.Y.; Sydney, 1983); De

Certeiu М. The Practice of Everyday Life. - Berkeley; Los Angeles; London:

Univ. of California Press, 1988. А. Тоффлер придумал неологизм, подчеркивающий

активный характер потребления: prosuming (production+consuming), который

удачно переведен как протребление (производство+потребление).

 

надзор. Она осуществляется через нормирование^. Это сам чело-

век желает выглядеть как минимум нормально, а еще лучше дос-

тойно. Здесь нельзя показать пальцем на того, кто властвует.

 

Социальная система все больше нуждается в людях не как в тру-

дящихся, налогоплательщиках, тех, кто дает взаймы, но, прежде всего

как в потребителях. А в этой функции человек незаменим.

 

Двойственность благосостояния и потребления, которая фиксиру-

ется на уровне повседневной жизни, состоит в следующем. С одной

стороны, и первое и второе переживаются как миф обретения счастья

за пределами истории и морали. С другой - они представляют собой

и воспринимаются как объективный процесс адаптации к новому типу

социального поведения. Главное, сама потребность становится произ-

водительной силой.

 

Как происходит вовлечение человека в потребительские практики?

 

Во-первых, продукты, выставленные на продажу, не образуют ку-

чу, они организованы в витринах в <коллекции>, где представлены ря-

ды дифференцированных объектов, которые призывают, реагируют

друг на друга и друг друга опровергают. Стиральная машина, холодиль-

ник, посудомоечная машина имеют общее значение, они объединены в

группу. Витрина, реклама, производитель и марка фирмы выступают в

почти нераздельной целостности. В потребителе вызывают психоло-

гическую цепную реакцию. Объект больше не соотносится с какой-то

специфической функцией, но с целой коллекцией объектов в их общем

значении. Подобно цепи, которая связывает не обычные объекты, но

означаемые символы. Каждый объект означает другой в системе бо-

лее сложного сверхобъекта, что ведет покупателя к серии более слож-

ных выборов. Иногда некоторая неупорядоченность служит ради це-

лей соблазна. Потребительский соблазн в новых социальных про-

странствах начинает вытеснять старую как мир репрессию.

 

Во-вторых, ключевую роль играет кредит, что облегчает доступ к

благосостоянию, формирует гедонистическую ментальность и свободу

от старомодного табу бережливости. Кредит <вовлекает> и тех, кто

иначе вел бы жизнь на уровне минимальных средств к существованию

и мог бы избежать соблазна и <потребительской эксплуатации>. Кре-

дит выступает как дисциплинарный процесс, который грабит сбереже-

ния и регулирует спрос.

 

Возникает новая этика опережающего потребления. Как пишет

Ж. Бодрийяр, <XX век преподал исторический урок никчемности тра-

диционной морали и экономического расчета. Целые поколения лю-

дей, стараясь жить по средствам, в результате оказались на более низ-

ком уровне жизни, чем позволяли их средства. Об этой эре труда, лич-

 

^Знаменитый французский философ М. Фуко обращал внимание на то, что новые

приемы власти <функционируют не на праве, а на технике, не на законе, а на

нормализации, не на наказании, а на контроле, и которые отправляются на таких

уровнях и в таких формах, которые выходят за границы государства и его

аппаратов> (Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и

сексуальности. Работы разных лет. - М., 1996. - С. 189).

 

ной заслуги и накопления - добродетелей, находящих высшее выра-

жение в понятии собственности, еще напоминают нам сохранившиеся

от нее вещи, словно признаки потерянных поколений прошлого в мел-

кобуржуазных интерьерах>^.

 

Разницу между ситуацией человека в современных и постсовремен-

ных обществах помогает ощутить обращение к научному спору

Дж. Гэлбрейта и Ж. Бодрийяра.

 

Дж. Гэлбрейт в работе <Новое индустриальное общество> приво-

дит пример, как пуэрториканцы, которые были пассивными работни-

ками традиционного типа, превратились в современную рабочую силу

именно через мотивирование к покупкам. Это достигалось через кре-

дит (и соответствующие дисциплинарные и бюджетные ограничения,

которые он налагает). Исследователь полагал, что через такую <мен-

тальную индоктринацию> люди традиционного общества были вовле-

чены в игру планируемого расчета и дисциплинарную этику (как пони-

мал ее М. Вебер в работе <Протестантская этика и дух капитализма>).

 

Бодрийяр возражал Гэлбрейту и трактовал этот процесс по-иному.

Вовлечение в потребление не равно вовлечению в труд. Включение в

систематическое и организованное потребление по масштабу равно

той великой индоктринации сельского населения в индустриальный

труд, которое имело место в XIX в. Процесс, который в XIX в. проис-

ходил в сфере производства, в XX в. разворачивается в сфере потреб-

ления. Сегодня маленьким инвесторам и потребителям довоенной эпо-

хи, свободным покупать или не покупать, нет места в системе. Проис-

шедшая человеческая революция отделяет героическую эру производ-

ства от эры потребления, отдающей должное человеку и его желани-

ям - сознательным и подсознательным. В новую эпоху принцип удо-

вольствия возобладал^.

 

Сегодня говорят о смерти субъекта. При этом, допустим, в реклам-

ных клипах конструируется квази-субъект, который, якобы, и делает

<правильный выбор>.

 

Темы трат, удовольствия и расточительности (<Покупай сейчас,

плати потом>) заменили пуританские темы <сбережения>, работы и

наследства. Но это лишь фасад новой антропологической революции.

 

Эти процессы не являются результатом чьей-то злонамеренной во-

ли. Они возникают сами собой и принадлежат к числу непреднамерен-

ных социальных изобретений.

 

3. МОДЕРН ИЛИПОСТМОДЕРН?

 

Встает естественный вопрос: какое отношение вышеприведен-

ная картина имеет к тому обществу, в котором мы живем? Действи-

тельно ли тип человека, сформировавшегося в индустриальной сов-

ременности, так уж безвозвратно уходит?

 

^Бодрийяр Ж. Система вещей. - М., 1995. - С. 132.

^Baudrillard J. Op. cit.; Galbraith J.K. The New Industrial State. -

N.Y. 1967. - P. 215 et al.

 

Ответы на эти вопросы неоднозначны. На нашей отечественной

почве мы можем наблюдать процессы, очень похожие на те, что опи-

сывают западные социальные теоретики. Недаром книги Р. Барта и

Ж. Бодрийяра, написанные 25-30 лет назад, так свежо звучат сего-

дня в России. Совпадения буквальные: российские просторы запол-

нила реклама стирального порошка <ОМО>, о котором Р. Барт писал

в <Мифологиях>, <гаджетов> - устройств вроде кофеварки на трех

скоростях да разного рода коллекций типа <Электролюкс - сдела-

но с умом!>. Появились и группы людей, которые имеют возмож-

ность жить в этой новой реальности и воспроизводить ее своей жиз-

нью: <Он умеет заработать деньги, а она - их потратить>. Здесь

грань между культурой и жизнью оказывается стертой.

 

Однако это музей, который пытается скрыть происходящее. Пра-

ктика со всей очевидностью свидетельствует, что подобные соци-

альные пространства весьма ограниченны. Масса людей (неприви-

легированных, доминируемых) не может участвовать в реализации

стратегий соблазна. В лучшем случае они находятся на стадии спо-

собов удовлетворения потребностей, специфических для Модерна.

Недаром столь неразвиты у нас в России формы кредита (невозмо-

жен кредит для того, кто не в состоянии его вернуть). В худшем ва-

рианте они становятся объектами репрессивных дисциплинарных

практик. Обширное социальное пространство лагерной зоны никуда

не исчезло. Оно всегда готово принять. В России еще более, чем на

Западе, велика вероятность, что под сверкающими мирами удоволь-

ствия разверзнется глубокая пропасть.

 

В любом случае общество многомерно. Это в полной мере отно-

сится, кстати, и к процветающим западным обществам. Там больше

людей, <пригодных к соблазну>, но и там они не составляют все об-

щество. Более того, на Западе идет спор о том, являются ли упомя-

нутые тенденции абсолютно новыми или же они - результат разви-

тия обществ Модерна.

 

Каждая эпоха имеет свой дух, свою ауру. Средние века - теоло-

гическую, XVIII в., от которого многие отсчитывают начало Модер-

на, - политическую. В XIX в. ключевым понятием в культуре был

Прогресс. Век нынешний отличается аффективно-эстетической,

мистической, экологической аурой. В центре внимания исследовате-

лей безграничный культурный плюрализм, порождающий калейдо-

скопическую игру жизненных форм. Отказ от представлений о Про-

грессе и осознание плюрализма - значимая симптоматика смены

эпох.

 

Выходит на поверхность мир игры и магических <вызовов судь-

бе>, занимающий периферийное место в культуре европейского

<экономического> человека. Этот мир - более древний, могущест-

венный и желанный, чем мир калькулируемых ценностей, <объек-

тивных> законов и <правовых> общественных институтов. Второй

(неигровой) мир - лишь часть первого, его более узкое и ограни-

ченное воплощение. Игра, ритуалы, церемониалы, любые действия

с конвенциональными знаковыми системами - притягательная си-

ла, которая игнорируется или тщательно скрывается новоевропей-

ским дискурсом, включая марксизм и фрейдизм.

 

Высказывания самых разных теоретиков, принадлежащих к раз-

ным школам, позволяют выделить следующие черты Постмодерна как

общества:

 

- Полицентричность (в том числе отказ от европоцентризма).

Представление о полицентричности представлено в культуре в обра-

зе Вавилона.

 

- Релятивизация доминантных сил европейской культуры Мо-

дерна. Разум, естествознание, техника, индустрия, демократия, инди-

видуальность видятся относительными, необязательными.

 

- Отказ от веры в Прогресс, осознание возможности нового

варварства.

 

- Культурный и социальный плюрализм. Плюрализм обеспечи-

вает возможность включения <всего> и <всех> в коммуникацию и

производство. Например, электронные технологии достаточно легко

позволяют использовать труд инвалидов, а самим инвалидам дают

возможность полноценной жизни.

 

- Отказ от понятия личность в пользу понятия <персона> и <ма-

ска>. <Традиционалистский> человек не испытывает комплекса не-

полноценности в культуре Постмодерна.

 

Французский социолог М. Маффесоли проводит дифференциа-

цию современных и постсовременных обществ таким образом. Об-

щества Модерна - общества господства социально-механических

структур, экономико-политической организации, индивида и функ-

ции, общество господства групп, основанных на договоре (общест-

венные договоры). Общества Постмодерна - общества социально-

сти, структур сложных и органических, общества масс и персон (ро-

лей) вместо индивидов, общества господства <племен> как аффек-

тивных общностей. Однако в новых племенах не соблюдается стро-

гий конформизм членов группы. Одна группа легко меняется на дру-

гую, как клуб по интересам. Образцом групп нового типа он счита-

ет гибкие, легко меняющие состав исследовательские рабочие груп-

пы в Кремниевой долине в США. М. Маффесоли фиксирует социо-

логически значимое явление - возрастание социальной значимости

малых групп^.

 

Другие теоретики (в частности, Э. Гидденс^) полагают, что эти

тенденции - симптомы перехода обществ Модерна в новую стадию,

 

^См.: Maffesoli М. Le temps des tribus. Le declin de l'individualisme dans les

societes de masse. - P., 1988. - P. 16-20; Мафессоли М. Околдованность мира

или божественное социальное // СОЦИО-ЛОГОС: Социология. Антропология.

Метафизика. - М., 1991.

^Giddens A. The consequences of Modernity. Stanford, 1990; Giddens A.

Modernity and Self-Identity - Stanford, 1991. (Рефераты этих работ Э.

Гидденса см.: Современная теоретическая социология: Энтони Гидденс. Рефер.

сборник. - ИНИОН РАН. - М., 1995. Имеется также перевод маленького отрывка:

Гидденс Э. Постмодерн // Философия истории. Антология / Сост. и авт. предисл.

Ю.А. Кимелев. - М., 1994).

 

на которой, с одной стороны, происходит развитие прежних тенден-

ций, а с другой - возникают противоречия, которые могут подор-

вать сам <проект> Модерна. Они же могут стимулировать новации.

Каковы эти противоречия?

 

- Жизнь становится более рискованной, чем прежде. Понятие

риска начинает играть центральную роль при выработке социально

значимых решений любого уровня.

 

- Капитализм периода свободной конкуренции, хорошо или дур-

но, но поддерживал индивидуалистическую систему ценностей, ко-

торая сочеталась с альтруистической моралью, унаследованной от

традиционного общества. Это смягчало антагонизмы социальных

отношений. Моральный закон, общий знаменатель индивидуальных

эгоизмов, подобно закону рынка поддерживал фикцию стабильно-

сти. Это более невозможно ныне. Подобно тому, как исчезает <сво-

бодное предпринимательство>, альтруистической идеологии недос-

таточно для достижения социальной интеграции. Прежние ценности

не заменила никакая новая идеология. Возможна лишь система со-

циальной <смазки> (социальная работа, социальная реформа, про-

паганда общества всеобщего благосостояния, работа с человечески-

ми отношениями). У нас в России стало совершенно очевидно, что

невидимая рука рынка отнюдь не в состоянии подобное противоре-

чие разрешить. В то же время у государства нет ни средств, ни осо-

бого желания целенаправленно работать с человеческими отноше-

ниями и культивировать методы социальной работы как верное

средство против революции.

 

- Существует еще одно неизвестное прежним обществам противо-

речие. Потребление становится важнейшим средством социального

контроля. Оно требует интенсификации бюрократического вмеша-

тельства в процесс потребления, которое тем не менее объявляется об-

ластью свободы. Но можно ли одновременно объявлять потребителю,

что уровень потребления - мерило социальных заслуг и ждать от не-

го социальной ответственности? Трудно потребовать от <работника по-

требления> пожертвовать своим доходом и индивидуальным удовлетво-

рением потребностей, реализацией самых интимных и глубинных жела-

ний ради абстракции общего блага. Это также делает потребление ги-

гантским политическим полем, в особенности у нас в России, где оче-

редной виток модернизации проходит в условиях постмодернизации.

 

Противоречия Постмодерна наиболее ярко проявились в фено-

мене молодежной контркультуры (начиная с 60-х гг.). В ее рамках

имеет место восстание против формальной рациональности, про-

тест против всех видов планирования, расчета и системных проек-

тов, ориентации на достижение как на цель и ценность. Эти импуль-

сы можно счесть постмодерными, но можно трактовать их как род

демодернизации^.

 

^На это противоречие еще в 70-е годы обращали внимание П. Бергер и

соавт.: Berger P., Berger B., Kellner Н. Homeless mind. Modernisation and

consciousness. - N.Y., 1974.

 

Недаром у многих теоретиков при описании социокультурных и

антропологических тенденций сегодняшнего дня появляются выра-

жения типа: новое Средневековье, новое варварство. Воплощения

демодернизирующего импульса можно увидеть в экологических дви-

жениях и в феминизме, в возрождении оккультизма, магии и мисти-

ки, в оппозиции приватности, которая прослеживается, например, в

деятельности так называемых <тоталитарных сект>. Главное проти-

воречие новой культуры состоит в том, что антропологические

предпосылки демодернизирующего импульса модерны по своей

сущности. Молодежная культура и люди, которые ее воплощают, не

могли бы появиться, если бы не возникло отношение к детству и мо-

лодости как к особым социальным состояниям. Такое отношение

возникло именно в эпоху индустриальной современности. Недаром

адепты той же новой мистики так любят пользоваться словом <тех-

ники>, которое пришло из лексикона инженеров и бюрократов.

 

Так или иначе ядро современной западной культуры базируется

на ценностях цивилизации Модерна. У нас в России ситуация более

сложна. Импульсы демодернизации не столько постмодерны, сколь-

ко домодерны, будучи укоренены в огромных социальных простран-

ствах, которые можно характеризовать как области разложившего-

ся традиционного общества.

 

Споры об отношении Модерна и Постмодерна отнюдь не завер-

шены, ибо будущее открыто. Споры эти могут помочь понять мно-

гие реалии социальной жизни в постперестроечной России. Важно

осознать, что задачи модернизации, о которых сейчас много говорят

и пишут, осуществляются в условиях постмодернизации. Новые лю-

ди действуют в российской истории. Они явно не проявляют склон-

ности повторять путь аскезы, об отсутствии которой сегодня скор-

бят социологи провеберовской ориентации. Не следует забывать,

что в эпоху советского Модерна эта школа уже была пройдена. Речь

идет об <экономике жертвы>, где потребление отложено до <светло-

го будущего>. А многие сейчас проходят эту школу аскезы, которая,

правда, никак не вознаграждается и которая культивируется отнюдь

не добровольно.

 

Эти новые люди конституируют новые социальные группы.

Жизнь этих групп меняет общество. Здесь культивируются новые

стили жизни. Кстати, стили жизни новой элиты довольно прозрач-

ны, ибо демонстрационны. Иное дело - черный ящик <народа>,

<масс>. Последние, скорее, фигура газетной риторики, нежели пред-

мет социального знания. Задача социального исследователя - не

проглядеть процессы, которые разворачиваются именно там.

 

Однако что бы в жизни нашей ни происходило, любое изменение

начинается с человека.

Литература

 

Тема 1.

 

1. Антология исследований культуры. -Т. 1. Интерпретации

культуры. - СПб., 1997.

 

2. Современная западная социология. Словарь (любое издание).

Статьи <Антропологическое направление в социологии>, <Социаль-

ная антропология>.

 

3. Барулин В.С. Социально-философская антропология. - М.,

1994.

 

4. Бурдье П. От правил к стратегиям // Бурдье П. Начала. - М.,

1993.

 

5. Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS. Те-

ория и история экономических и социальных институтов и систем. -

М" 1993. -T.I.- Вып.1

 

6. Гирц К. Влияние концепции культуры на концепцию челове-

ка // Культурология. XX век. Дайджест. Т. 1. - М., 1997.

 

7. История ментальностей. Историческая антропология. Зару-

бежные исследования в обзорах и рефератах. - М., 1996.

 

8. Культуральная антропология. Учебное пособие / Под ред.

Ю.Н. Емельянова, Н.Г. Скворцова. - СПб, 1996.

 

9. Леви-Строс К. Структурная антропология. - М., 1985. (Глава

1 <Введение: История и этнология>, разделы <Этнография, этноло-

гия, антропология>, <Социальная и культурная антропология>, <Ан-

тропология и социальные науки> в главе XVII <Место антропологии

среди социальных наук и проблемы, возникающие при ее преподава-

нии>.)

 

10. Мерло-Понти М. Философ и социология. От Мосса к Клоду

Леви-Стросу // Мерло-Понти М. В защиту философии. -М., 1996.

 

11. Минюшев Ф.И. Социальная антропология. - М., 1997.

 

12. Орлова Э.А. Введение в социальную и культурную антропо-

логию. - М., 1994.

 

13. Резник Ю.М. Введение в изучение социальной антропологии:

учебно-методическое пособие. - М., 1997.

 

14. Сепир Э. Антропология и социология // Сепир Э. Избранные

труды по языкознанию и культурологии. - М., 1993.

 

15. Фролов И.Т., Гуревич П.С. Человековедение // Человек. -

1994. - #6.- С.5-10.

 

16. Marcus G.E., Fischer M.J. Anthropology as Cultural Critique. An

Experimental moment in the human sciences. - Chicago, London, 1986.

 

 

Тема 2.

 

1. Бауман З. Приступая к повседневной жизни // Бауман З. Мыс-

лить социологически. - М., 1996.

 

2. Бергер П. Приглашение в социологию. Гуманистическая пер-

спектива. - М., 1996.- Гл. 4-6.

 

3. Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов // Бурдье

П. Социология политики. - М., 1993. - С. 55-59.

 

4. Бурдье П. От правил к стратегиям // Бурдье П. Начала. - М.,

1994. - С. 93-116.

 

5. Бальзак О. Трактат об элегантной жизни. Теория походки

// Бальзак О. Физиология брака и др работы. - М., 1995.

 

6. Гайденко П.П. Социология М.Вебера // Вебер М. Избранные

произведения. - М., 1990.

 

7. Индивидуальность и личность в истории (дискуссия) // ОДИС-

СЕЙ. Человек в истории. Личность и общество. - М., 1990.

 

8. Мосс М. Техники тела // Мосс М. Общества. Обмен. Личность.

Труды по социальной антропологии. - М., 1996.

 

9. Трущенко О.Е. Престиж центра. Городская социальная сегре-

гация в Москве. - М., 1995.

 

10. Фромм Э. Человек для самого себя // Фромм Э. Психоанализ и

этика. - М., 1993. (гл.3. Природа человека и его характер).

 

11. Фромм Э. Иметь или быть. - М., 1990. (В особенности ч.3

работы).

 

12. Bourdieu P. The Logic of Practice. - Stanford, 1990.

 

13. De Certeau M. The Practice of Everyday Life. - Berkeley, 1988.

 

Тема 3.

 

1. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. (гл. 1 <Смерть приру-

ченная>) - М., 1992.

 

2. Великий незнакомец: Крестьяне и фермеры в современном

мире. Хрестоматия / Сост. Т.Шанин. - М., 1992.

 

3. Голоса крестьян: Сельская Россия XX века в крестьянских ме-

муарах. - М., 1996.

 

4. Громыко М.М. Мир русской деревни. - М., 1991.

 

5. Лурье С. Культурно-антропологические факторы распада кре-

стьянской общины // Человек. -1992. - #4.

 

6. Никольский С. Сознание крестьянства и аграрные модерниза-

ции России // Свободная мысль. -1993. - #9.

 

7. Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем 1872-1887. - М.,

1987.

 

 

Тема 4.

 

1. Буровик К.А. Родословная вещей. 2-е изд. - М., 1991.

 

2. Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина <Евгений Онегин>. Ком-

ментарий. - Л" 1980.

 

3. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. - М., 1987. (Главы V-VII

раздела <Рыцарский этос и его разновидности>).

 

4. Пушкарева Н.Л. Женщины Древней Руси. - М., 1989.

 

5. Пэнсон М., Пэнсон-Шарло М. Культура господствующих клас-

сов. Между знанием и достоянием // Вопросы социологии. - 1996. -

Вып. 7.

 

6. Фукс Э. История нравов: В 3 т. - М., 1993-1994. -Т. 1, 2.

 

7. Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в

Европе до начала нового времени. - М., 1996.

 

8. Elias N. The Civilizing Process. VI: The History of Manners. -

Oxford, 1978; VII. State Formation and Civilization. - Oxford, 1982.

 

9. Mennel St., Norbert Elias. Civilisation and the Human Self-Image. -

N.Y., 1989.

 

 

Тема 5.

 

1. Бурышкин П. Москва купеческая. - М., 1990.

 

2. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер

М. Избранные произведения. - М., 1990.

 

3. Зомбарт В. Буржуа. - М., 1994.

 

4. Бродель Ф. Игры обмена. - М., 1988. (Гл. Капиталистиче-

ские выбор и стратегия. С. 398-432).

 

5. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. - М., 1987.

 

6. Пэнсон.М., Пэнсон-Шарло М. Культура господствующих

классов. Между знанием и достоянием // Вопросы социологии. -

1996. - Вып. 7.

 

7. 1000 лет русского предпринимательства: Из истории рус-

ских купеческих родов // Сост., вступ. статья и примеч. О. Платоно-

ва. - М., 1995.

 

8. <Автобиография> Б. Франклина. - М., 1988.

 

9. Фукс Э. История нравов: В 3-х т. - М., 1993-1994. Т. 3.

 

 

Тема 6.

 

1. Бергер П. Понимание современности // Социологические ис-

следования. - 1990. - #7.

 

2. Бахтин М.М. Эпос и роман (О методологии исследования ро-

мана) // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования

разных лет. - М., 1975. - С.474-483.

 

3. Беньямин В. Париж, столица девятнадцатого столетия // Бенья-

мин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизво-

димости: Избранные эссе. - М., 1996.

 

4. Гидденс Э. Последствия модерна. Модерн и самоидентич-

ность // Современная теоретическая социология: Энтони Гидденс. Ре-

фер. сборник. - ИНИОН РАН. - М..1995.

 

5. Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Те-

ория метафоры. - М., 1996.

 

6. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. - СПб., 1997.

 

7. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексу-

альности. - М., 1996 (глава <Право на смерть и власть над жиз-

нью>, с. 238-268).

 

8. Berger P., Berger B., Kellner H. The Homeless mind. Modernisation

and consciousness. - N.Y., 1974.

 

9. Berger P. Facing upto Modernity. - N.Y., 1977.

 

10. Giddens A. The consequences of Modernity. - Stanford, 1990.

 

11. Giddens A. Modernity and Self-Identity. - Stanford, 1991.

 

12. Foucault М. Discipline and punish: The birth of the prison ^-

N.Y., 1979.

 

^См.: Бурдье П. Социальное пространство и генезис <классов>

// Вопросы социологии. -Т. 1. - #1. М., 1992. - С. 25,29.

 

 

Тема 7.

 

1. Бурдье П. Назначение <народа> / Бурдье П. Начала. - М., 1994. -

С. 222-230.

 

2. Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схола-

стических делений // SOCIO-LOGOS'96. - М., 1996.

 

3. Вебер М. Наука как призвание и как профессия // Вебер М. Из-

бранные произведения. - М., 1990.

 

4. Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. - М., 1993.

 

5. Пэнто Л. Докса интеллектуала // SOCIO-LOGOS'96. - М.,

1996.

 

При изучении данной темы можно также использовать любые

мемуары, переписку писателей, ученых, всех, кто представляет дан-

ный антропологический тип.

 

 

Тема 8.

 

1. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. - М., 1996.

 

2. Зиновьев А. Гомо советикус. Пара беллум. - М., 1991.

 

3. Козлова Н.Н. Горизонты современности советской эпохи: Голо-

са из хора. - М., 1996.

 

4. Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. <Я так хочу назвать кино>:

<Наивное письмо>: опыт лингво-социологического чтения. - М.,

1996.

 

5. Советский простой человек: Опыт социального портрета на ру-

беже 90-х. - М., 1993.

 

 

Тема 9.

 

1. Бауман З. От паломника к туристу // Социологический журнал. -

1995. - #4. - С. 133-154.

 

2. Бодрийяр Ж. Система вещей. - М., 1995. - С. 129-168.

 

3. Гидденс Э. Постмодерн // Философия истории. Антология / Сост.

и авт. предисл. Ю.А.Кимелев. - М., 1994.

 

4. Ильин В.В. Постмодернизм. - М., 1996.

 

5. Козловски П. Культура постмодерна. - М., 1997.

 

6. Седляк В. Homo electronicus // Культурология. XX век. Дай-

джест. -Т. 1.-М., 1997.

 

7. Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. -

1994. - #4.

 

8. Урри Дж. Туристическое созерцание и <окружающая сре-

да> // Вопросы социологии. - 1996. - Вып. 7.

 

9. Baudrillard J. Selected writings. - Stanford, 1988.

 

10. Baudrillard J. Seduction.-N.Y., 1990.

 

11. Berger P., Berger B., Kellner H. Homeless mind. Modernisation

and consciousness. - N.Y., 1974.

 

12. Giddens A. Consequences of Modernity. - Stanford, 1990.

 

13. Maffesoli М. Le temps des tribus. Le declin de l'individualisme

dans les societes de masse. - P., 1988.