4. 2. Четыре вида «ужаса смерти»

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

4.2.1. О страхах и ужасах

Есть две генеральные причины страха:

—страх утраты безболезненности тела (страх перед болью), страх утраты самого тела (смерть), утраты близких людей, своего имущества, доброго имени;

—страх наказания — наказание болью, смертью, позором, гибелью близких людей.

Эти две ипостаси страха взаимообратимы; возможен страх наказания утратой, также страх утраты безнаказанности (утраты жизни без наказания).

В современной европейской цивилизации принято видеть наи­страшнейшей для человека — утрату им жизни, т. е. наказание смертью. Заметим, что не для всех это так. И не всегда так было. По-разному относились люди к смерти на разных этапах исто­рии человечества [Арьес Ф., 1922 и др.]. Накоплены обширные знания о страхах и ужасах людей и животных [Щербатых Ю., 2002 и др.].

Интересна этимология (история происхождения) слов для обозначения страхов.

«Страх» (как указывается в этимологическом словаре Макса фасмера) — это слово некогда обозначало состояние, характери­зующееся «оцепенением» и «оледенением» от ужаса [Фасмер М., 1996, т. 3, с. 772]. Известно, что такое состояние возникает у пассивно-реагирующих при стрессе. Они замирают и чувствуют, что их «тело окаменело, одеревенело, руки и ноги похолодели». Они «бледнеющие» при стрессе (см. 2.1.4 и 2.2.5).

«Боязнь» — в балтийско-славянской истории этого слова находят связь с такими явлениями, как «дрожать, трепетать от страха» [там же, т. 1, с. 204]. Это фрагментированное, дробное проявление активной, подвижной стрессовой реакции (см. 2.1.2 и 2.2.2).

«Испуг» — в этимологии этого слова заложено то, что может пугать, напугать окриком, громом, шумом [там же, т. 3, с. 399].

«Ужас» — древнеславянская история этого слова связывает его с изумлением от опасности [там же, т. 4, с. 151]. Известно, что страх от неожиданной угрозы особенно силен. Иное этимо­логическое толкование слова «ужас» связывает его с тем, что что-то «губит», «уничтожает» (может быть громким, пугающим криком?) [Шанский Н.М., Боброва Т.А., 1994, с. 333]. История этих слов запечатлела разные основания классификации со­стояния страха нашими предками. «Страх» как оцепенение, оледенение и «боязнь» как дрожание, трепетание базируются на описании телесных проявлений стресса, а в словах «испуг», «ужас» заложены описания форм воздействия опасности на эмоции человека.

Ниже изложим схематизированное представление о некото­рых стрессовых переживаниях, имея в виду, что реальные про­явления эмоциональных состояний сложнее предлагаемой схемы. Возможны и другие схематизации и классификации эмоций при стрессе.

Результаты наших исследований позволяют предположить, что существует по меньшей мере четыре вида эмоциональных состояний, окрашенных страхом (ужасом) смерти [Китаев-Смык Л.А., 1983, с. 260-2701.

4.2.2. «Индивидуальный ужас смерти»

Первая разновидность «ужаса смерти» — страх перед «просто смертью», перед исчезновением своей индивидуальности, перед разрушением своей телесности, перед болью как провозвестии­цей нарушения своей физической целостности, угрожающей в конечном итоге смертью.

Такое чувство страха может сочетаться с мыслями, направ­ленными на поиск пути к спасению от опасности, порождающей страх. Известно, что принятие решения в этом случае может быть мгновенным, инсайтным (правильным или ошибочным) и может затягиваться. Такое «решение» может реализовываться как активное, либо пассивное поведение, но может не влиять на внешние признаки поведения.

Среди людей, по роду своей профессии часто оказывающих­ся в опасных ситуациях, было немало таких, кто сообщал мне, что «чувство страха в критических условиях неистребимо, его надо обуздать и превратить в чувство разумной осторожности» (из рассказа заслуженного летчика-испытателя СССР, Героя Советского Союза М.Л. Галая). «Обузданный» страх может за счет эмоционального «накала» активизировать мышление и поведение. Человек, ощущающий страх, но контролирующий и направляющий свои действия на удаление опасности (либо себя от опасности), может казаться спокойным и совершать смелые действия. В данном случае эмоция реализуется, в частности как информация к сознанию субъекта, «к себе» в виде переживания страха и к функциональным (физиологическим) системам орга­низма субъекта, за счет которых актуализируются его смелые поступки. Информация «к другим людям» о переживании субъек­том страха «блокируется» благодаря его самообладанию. Немало людей, опираясь на личный опыт, полагают, что это единственный вид смелости. Смелость ли это? Это — смелое поведение.

Многие другие, ощущая страх, тревожность перед предстоя­щей опасностью, перестают испытывать эти чувства, как только опасный фактор начал действовать. Эти чувства тем меньше ощущаются, чем выше определенность программы защитной активности человека (чем четче он знает, что делать и чем выше субъективная вероятность удаления (преодоления) фактора опас­ности, тем больше он уверен в победе). Такое «нигилирование» чувства страха более вероятно, когда человек активно противо­борствует носителю опасности; чувство страха может исчезнуть и при пассивном поведении, но с заинтересованным наблюдением за развитием опасной ситуации. В этих случаях ее эмоциогенность может активизировать внимание, мышление, деятельность, но без переживаний страха [Китаев-Смык Л. А., 1981].

После начала действия опасного фактора, когда он стал уже «ясен», «понятен» субъекту (когда субъективная определенность этого фактора достигла уровня, «включающего» активное реагиро­вание на него), тогда ужас, тревожность ожидания опасности мо­гут трансформироваться в другие эмоциональные переживания:

а) в радость противоборства с носителем опасности. Это своего рода «торжество предстоящей победы» над ним;

б) в переживании веселья, лихости. На основании большого числа опросов людей и наблюдений за их поведением в критических ситуациях берусь утверждать, что за этим переживанием может не скрываться никакого чувства страха, тревожности. Они отторгаются, и это служит усилению радости;

в) я наблюдал случаи, когда сильное чувство страха, испуга мгновенно трансформировалось в чувство гнева с проявлениями ярости, когда на фоне переживания страха у субъекта актуализировалось представление об испугавшем факторе как об объекте, который необходимо уничтожить, наказать;

г) возможны варианты «дубликации» эмоций, если одновременно имелись предпосылки для возникновения у субъекта и испуга, и смеха. Например, когда человек понимал, что ситуация его столкновения с фактором пугающим, но мнимо опасным выглядит смешной со стороны;

д) в редких случаях у меня имелась возможность наблюдать стрессовые эмоциональные состояния, отличавшиеся, условно говоря, «расщеплением» эмоциональных проявлений.
При этом человек непроизвольно совершал защитные движения, как при испуге, в то же время такой человек переживал чувство веселья, улыбался. Можно предположить, что в таком случае эмоция актуализировалась как «информация к себе» (осознаваемая) и «к другим людям» (опосредованная мимикой) о «торжестве победы» над якобы преодоленной опасностью, т. е. об игровой, развлекательной сущности текущей ситуации. В то же время к соматической двигательной системе этого человека поступала «информация» о наличии опасности, требующей защитных действий [Китаев-Смык Л. А., 1979, 1981] (см. 2.4). Указанные «трансформации» чувства страха в другие эмоциональные переживания можно рассматривать как проявление фазности в развитии эмоционально-поведенческого субсиндрома при остром стрессе. Его первая фаза — «программное реагирование», вторая — «ситуационное реагирование» (подробно это описано в2.1.3).

4.2.3. «Ужас гибели престижа»

В основе второго вида «ужаса смерти», надо полагать, лежит сформированный в ходе биологической эволюции феномен страха перед смертью, которая может быть результатом исключения особи из стада, из стаи.

Известно, что у многих видов животных особь, оказавшаяся вне стаи, нежизнеспособна перед требованиями среды. Успешно противостоять им может только достаточная по численности и по разнообразию индивидуальных особенностей совокупность особей. Этот (второй) социально обусловленный вид «страха смерти» опосредуется (отражается) в человеческом сознании часто очень неприятным представлением о нарушении (потере) своего социального статуса. В максимальной форме — это изгна­ние из группы, из общества, остракизм. Таким образом, второй вид «страха смерти» часто проявляется в редуцированной форме, т. е. без какого-либо осознания угрозы смерти как таковой из-за полного одиночества, а лишь в форме дискомфортных пережи­ваний угрожающей или случившейся десоциализации (чувство позора, ощущение собственной неуспешности, неполноценности, ненужности другим людям и т. п.).

Все такого рода ощущения и переживания составляют раз­ные проявления второго вида «страха смерти». Есть множество примеров того, что дискомфорт таких переживаний оказывался столь сильным, что побуждал человека к самоубийству, т. е. был сильнее «стремления к жизни». Можно ли с уверенностью сказать, что чувство позора — это особым образом трансформи­рованное чувство страха смерти особи, изгнанной из сообщества и тем обреченной на гибель в непосильной борьбе в одиночку за собственное существование? С уверенностью сказать, что это так и есть, нельзя. Можно полагать, что отмеченный выше страх «просто смерти» («ужаса смерти» первого вида), т. е. ужас перед угрозой собственного исчезновения, может находиться в отноше­ниях как антагонизма, так и синергизма с проявлениями «страха смерти» второго вида. Приведу примеры, иллюстрирующие такое взаимоотношение этих чувств.

Во время парашютного прыжка парашютист К. оказался после раскрытия купола парашюта висящим вниз головой из-за того, что одна его нога запуталась в стропах. Приземление в таком положе­нии заканчивается смертью парашютиста. К., естественно, знал об этом и сразу оценил такую угрозу. Но это не только не вызвало у него явного испуга, но, по его словам, он даже не стал думать об этом. И вот почему. Первым делом он, повернувшись в крайне неудобном положении, посмотрел вниз на то место на землю, где находились его товарищи, которые следили за прыжками. Сделал К. это для того, чтобы убедиться в том, что из-за большого расстоя­ния с земли нельзя различить, в каком положении он находится. Далее К. удостоверился, что он не виден прыгавшему вслед за ним руководителю прыжками. Последний был закрыт куполом парашюта К., поэтому они друг друга не видели. Удостоверившись, что нет свидетелей его «плачевно-позорного» положения, К. не только успокоился, но испытал даже радостный эмоциональный подъем. После этого он, по его словам, стал относительно спо­койно развязывать узел из строп парашюта, завязавшийся на его ноге. Будучи аналогичным образом подвешенным впоследствии в наземных условиях, К. только за счет огромных усилий освобо­дился от узла на ноге. Во время же прыжка он якобы не ощутил таких усилий при освобождении ноги из строп. Его беспокоило только, чтобы никто не заметил его «позорного вида».

Другой аналогичный случай. Парашютист С. прыгал с самолета, не надев на голову кожаный шлем. Во время раскрытия купола па­рашюта ударом полукольца подвесной системы у С. рассекло кожу головы. Первая мысль С. была о том, чтобы поймать летящий рядом с ним чехол от парашюта. С. решил, что этим чехлом — оранжевого цвета — можно, не оставив следов, вытереть кровь и таким образом скрыть факт своего ранения. Это было необходимо, по мнению С, чтобы скрыть его оплошность: прыжок без шлема запрещался правилами техники безопасности... Все эти рассуждения, как рас­сказал впоследствии С, промелькнули в его сознании мгновенно. Не сумев поймать в полете парашютный чехол, С. предпринял очень рискованные во время спуска на парашюте действия. Частично расстегнув крепление подвесной системы парашюта, С. вытащил из-под верхней одежды подол нижней рубахи и им тщательно вытер кровь на шее и на голове еще до приземления.

Так же как и К., так и С. испугался опасности опозориться в глазах руководителя прыжков и товарищей. При этом и К., и С. не ощущали страха перед опасностью спуска на парашюте, есте­ственного при парашютных прыжках; второй из них — парашютист С.— не придавал значения опасности его недопустимых во время спуска на парашюте действий по сокрытию своей ошибки.

Позор, утрата престижа у всех народов, во всех культурах пере­живались опозоренным как напоминание о смертельной опасности изгнания из своего сообщества. Наверно, предваряя свою смерть как изгоя, опозоренный (опозорившийся) японский самурай должен был сделать харакири (самоубийство), ритуально разрезая себе живот, «чтобы показать чистоту своих внутренних помыслов». ВРоссии быто­вала поговорка: «Стыд — та же смерть» [Даль В., 1994, т. 4, с. 233].

4.2.4. «Ужас боязни за близких людей»

Третий вид «ужаса смерти» — это широкий диапазон эмоций: страха, испуга, тревожности, возникающих при опасностях, угрожающих близким, родным, дорогим людям, а может и незна­комым, оказавшимся рядом. Трудно тем, у кого в экстремальных ситуациях пробуждаются страхи за свою жизнь, за свою честь и за своих родственников, т. е. «ужасы смерти» первого, второго и третьего вида. Однако при изучении стресса войны в «горячих точ­ках» планеты мне неоднократно встречались люди, бесстрашные в смертельно опасных лично для них ситуациях. Они были равно­душны к любым акциям, порочащим их честь. И было удивительно видеть, как ими овладевал панический страх, когда возникала угроза здоровью, жизни или только престижу дорогих, близких им людей. Иными словами, «ужас смерти» первого и второго вида был у них редуцирован, при этом третий тип «ужаса» — автономно гипертрофирован.

Многим народам свойственно яростное отторжение любой угрозы доброй памяти, вере в былые достоинства их предков, основателей рода, святых праотцев. Мной изучен этот феномен на Северном Кавказе и Ближнем Востоке. Эмоциональная основа этих архаических традиций близка к «ужасу смерти» третьего вида.

С этим же связаны поношения в адрес предков: матерные ругательства славян и скабрезности, адресуемые отцу и умершим предка того, кого ругают у некоторых тюркоязыких этносов. Эти оскорбления как бы провоцируют эмоции унижения на основе страха за предков (и страха перед местью предков, которых не защищают потомки).

«Ужас смерти» третьего вида — это чувство, опосредованное «страхом» за сохранность популяции (и отдельных ее членов), к которой принадлежит человек и которая поддерживает сохран­ность ее членов. Исчезновение, смерть большинства членов рода, популяции, стаи, у некоторых видов животных лишают оставшиеся особи возможности успешно бороться за свое существование. Та­ким образом, информация об исчезновении окружающих данную особь членов популяции (для некоторых видов животных) равно­ценна информации о ее собственном скором уничтожении. Может быть, такого рода «страх» за жизнь популяции, за жизнь своего рода лежит в основе страха за детей, за родителей, за родных, знакомых и даже незнакомых людей. Чувство «страха» за других людей, когда им угрожает гибель, часто порождает личное бесстрашие и смелые, иногда даже безрассудные действия для их спасения.

4.2.5. «Ужас дистресса»

К четвертому виду анализируемого феномена следует отнести явления, которые еще более условно можно рассматривать как

«ужас смерти»; скорее это косвенное его отражение в сознании человека, не ощушаемое им ни как страх, ни как ужас, ни даже как тревожность и не ассоциируемое с понятием «смерть». Много­летние исследования стресса с использованием различных, часто предельно переносимых людьми стрессоров привели меня к вы­воду о правомерности выделения континуума эмоциональных проявлений стрессового дискомфорта, который возможно рас­положить на некоей общей шкале. На одном ее участке окажется ощущение легкого неопределенного дискомфорта. Далее, на такой шкале расположатся все возрастающие виды дискомфорт­ных ощущений вплоть до чувства тоски, наконец, как говорят, «смертельной» тоски, которая «хуже смерти», т. е. одного из предвестников суицида.

Мы неоднократно сталкивались с «малыми» проявлениями этого феномена и при остром, и при хроническом дистрессе. В качестве стрессоров нами использовались гравиинерционные факторы (невесомость; перегрузка; многократное, на протяже­нии многих суток, недель воздействие ускорения Кориолиса; длительное плавание в штормовых условиях), экстремальность военно-боевой обстановки, факторы высокогорья, а также долгое пребывание в таежных ненаселенных местностях. Эти и другие стрессоры, использованные в наших исследованиях, вызвали у некоторых людей гамму негативных чувственных пережива­ний — от легкого ощущения дискомфорта до чувства острой тоски. Они могли быть не связаны с какими-либо осознаваемыми прямыми или косвенными явлениями, ситуациями, причинами. Такие неприятные чувства оказывались трудно вербализуемыми (подробнее об алекситимии см. 2.3.5). Будучи в обыденной жизни обусловлены теми или иными ситуационными, предметными фак­торами, т. е. будучи наделены осмысленным содержанием, такие дискомфортные состояния обычно описываются переживающими их людьми словами, смысл которых ясен, но дефиниция труднора-скрываема: «тошно», «муторно», «противно» и т. п. Люди, испытав­шие такого рода дискомфорт при кратковременной невесомости, сталкивались с необъяснимым затруднением при описании его. По моему мнению, такое неизъяснимое чувство дискомфорта, «бес­словесность чувств» (алекситимия) порождается субъективной определенностью невероятности (невозможности) сложившейся ситуации, т. е. отсутствием у субъекта способности действенно отвечать на «непонятное» требование среды, защищаться против него (см. подробнее 3.4).

Такая «беззащитная» роль субъекта в экстремальных, ранее не встречавшихся условиях, а вернее, потеря роли активно адап­тирующегося к ней субъекта отражается в психической сфере в виде представления (информационного концепта) о якобы не­возможности для данного индивида противостоять стрессору, в виде чувства его неспособности к овладению стрессом. Разная выраженность стрессогенных коллизий ощущается субъектом в виде разной интенсивности чувства дискомфорта.

В большинстве стрессогенных ситуаций подобное чувство сопряжено с осознанием их причин. Редко бывает в жизни нор­мальных людей возможность испытать чувство неприятного, невы­разимого дискомфорта, «казалось бы, совершенно без причины». «Беспричинность» подобных чувств часто является симптомом эндогенно-депрессивных состояний (см. 4.1.4). Невыразимость словами дистрессового дискомфорта, возможно, проявление за­щиты от осознания и от вербализации своей опасно беспомошной пассивности в экстремальной ситуации, требующей активных действий для спасения. Так, исходя из концепции Д. Хелла [ХеллД., 1999], можно объяснить целесообразность алекситимии (подробнее о ней см. в 2.3.5).

При длительном гравиинерционном стрессе (при многоне­дельной жизнедеятельности в условиях медленного вращения) у всех наших испытуемых рано или поздно возникало чувство неопределенного дискомфорта (см. 3.2.2). При его усилении испытуемые иногда сообщали, что это чувство как бы фо­кусируется, сгущается либо в подложечной области, либо в голове, либо в области сердца. Оно описывалось как: «муторно на душе» (испытуемый Ж.), «непонятная, неизвестно откуда взявшаяся тоскливость» (испытуемый X.), «хочется вырвать и выкинуть из груди какую-то дурацкую, тоскливую тяжесть» (испытуемый X.), «так тошно, что даже смешно» (испытуемый К.). В отдельных случаях испытуемые сообщали: «смертельная тоска, и вроде бы причины нет... с трудом сдерживаюсь, хочется удрать из вашего эксперимента, но сил нет решиться на это» (испытуемый У.).

В этих отчетах обращает внимание неопределенность, не-вербализуемость чувства дискомфорта (см. 3.2.5), отсутствие причинной его связи с какими-либо осознаваемыми факторами, широкий диапазон изменения интенсивности этого чувства от еле заметного ощущения легкого «неопределенного» (неопреде­ляемого словами) дискомфорта до субъективно непереносимого чувства «смертельной тоски».

В ходе многосуточных исследований дистресса на наземном динамическом имитаторе межпланетного корабля (на стенде «Орбита») мы усугубляли дистрессовый дискомфорт, усиливая действия гравиинерционных стрессоров до такого уровня, что у испытуемых возникали даже побуждения к суициду (перемежав­щееся с агрессивностью к персоналу, ведущему эксперимент). Такой «запредельный» эксперимент проводился лишь однажды. Испытуемыми в нем были (по собственной инициативе) от­ветственные исполнители экспериментов на стенде «Орбита»: Л.А. Китаев-Смык и P.P. Галле. В ходе этого «критического» экс­перимента был строжайший контроль за обшим и психическим состоянием и за действиями обоих испытуемых. После окончания эксперимента их состояние нормализовалось. Однако подробного словесного описания своих переживаний в ходе этого исследова­ния и долгое время после него испытуемые дать не смогли. Поме­шала алекситимия. Их высказывания ограничивались репликами: «Лучше умереть, чем так...», «Больше на такое... не соглашусь». В чувственной памяти испытуемых нестерпимо мучительный дискомфорт оставался запечатленным недолго — у одного две, у другого — три недели.

Результаты этого «запредельного» дистресса подтверждают, что ощущения и переживания во время него можно рассматривать как «ужас смерти» («ужас хуже смерти!»).

Ощущение, переживание неопределенного дискомфорта при дистрессе — это отражение в сознании субъекта опасного (возможно смертельного) неблагополучия внутри его тела (в его организме). Даже в легко переносимой форме они могут быть предвестниками неблагоприятных процессов, начавшихся в организме субъекта. Выраженный дистрессовый дискомфорт — поток сигналов сознанию об опасности болезненных процессов, происходящих в субъекте. Итак, переживания дискомфорта при дистрессе можно причислить к категории «ужаса смерти», т. е. он видит в нем многоступенчато опосредованное и трансформирован­ное ощущение начала ужасной деструкции своего организма.

4.2.6. Дистресс как механизм популяционной селекции

Мной было предложено гипотетическое истолкование процес­сов, лежащих в основе возникновения гибельных для организма локальных проявлений стрессовых вегетативных реакций, которые могут выполнять и адаптивно-защитную роль в своем то­тальном проявлении [Китаев-Смык Л.А., 1978 а, 1983]. Согласно этой гипотезе человек, постоянно действующий, но систематически лишенный переживаний успешности своих действий, лишенный чувства «торжества победы» даже при осознании формального своего успеха, накапливает, аккумулирует, не осознавая того, своего рода внутриорганизменную информацию о собственной, якобы неуспешности. Это происходит в тех случаях, когда деятель­ность человека, направленная на преодоление трудностей, вызывая при этом субъективно неприятное эмоциональное напряжение, не завершается эмоционально-поведенческой экстатической активно­стью, обусловленной успешным преодолением этих трудностей. В этих случаях человек оказывался лишенным радостных пере­живаний «триумфа победы» над трудностями (или опасностями).

Такое «лишение» может быть не только при реальной, фор­мальной неуспешности совершаемых действий. Человек может оказаться лишенным указанных позитивных переживаний, когда сразу вслед за одним успешно выполненным заданием (или даже еще до окончания его успешного выполнения) он получает новое задание, требующее новых, далеко не приятных усилий при его выполнении, и т. д. При этом субъект действия оказывается ли­шенным времени и условий для переживаний каждого очередного «торжества победы».

«Внутриорганизменное» накопление (кумуляция) информации об отсутствии экстатических переживаний конечного успеха каждого завершенного задания (информация «первого порядка») порождает на биологических уровнях организма накопление ин­формации о неуспешности данного индивида и, таким образом, о его якобы бесполезности как особи для группы, стаи, популяции. В таком случае начинают свое действие атавистические про­цессы, порождающие внутриорганизменную информацию о том, что данная особь обременяет популяцию, мешает ее успешному существованию (информация «второго порядка»). Именно за счет накопления в организме такой информации о бесполезности особи для популяции животных, вероятно, «включаются» механизмы самоуничтожения неуспешной особи. Возникают различные гу­бительные для нее (направленные на освобождение стаи от нее) неблагоприятные локальные вегетативные проявления стресса: инфаркты внутренних органов, язвенная болезнь желудочно-кишечного тракта и т. п. [ДильманВ.М., 1972: Китаев-Смык Л.А., 1983].

Следует помнить, что указанная «информация» о неуспеш­ности особи и, следовательно, ее бесполезности для популяции адекватна только в животном мире. Тогда как у человека такая «информация» может быть и при деловой успешности индивидуу­ма, т. е. при высокой степени его полезности для благополучия и жизнеспособности общества (Китаев-Смык Л.А., 1978 и др.].

Именно в ситуации систематического, длительного стрес­сового воздействия, лишающего индивида чувства «торжества победы» над стрессором, возникают не только клинические пред­вестники «болезней стресса», но и ощущение неопределенного дискомфорта, чувство тоски. Надо полагать, это чувство есть форма своеобразного осознания «внутриорганизменной» инфор­мации о критическом неблагополучии собственного состояния, неблагополучии, ведущем к болезням стресса, чреватым гибелью индивида.

Можно ли приравнять это чувство дискомфорта к чувству «страха смерти»? В полном смысле — нет. Но, понимая под этим приравниванием информацию «к себе», о возможно смертельной опасности «для себя»,— да. Ощущение дискомфорта, возни­кающее при длительном дистрессе, устраняется при ликвидации вызывавшего его стресс-фактора. И это, как правило, влечет за собой возникновение у субъекта комфортного ощущения, т. е. эмоционально-положительной окраски всего происходящего. Дискомфорт, как некоторого рода чувство «страха смерти», сме­няется ощущением «радости жизни». Следует сказать, что часто для этого недостаточно исчезновения внешнего стресс-фактора; необходима внутренняя «реабилитация», т. е. восстановление физиологического и психологического гомеостаза. Оно протека­ет от состояния дистрессового дискомфорта через эустрессовое комфортное состояние (через гиперкомпенсацию) к некоему условному «среднему» состоянию нормы. Указанная «реаби­литация» требует, в частности, концептуализации в сознании субъекта «торжества победы» над носителем стресс-фактора. Как индивидуальную особенность, можно рассматривать то, что у ряда людей (склонных к активному реагированию при стрессе) указанное чувство «торжества победы» в полной мере возникает лишь опосредованно переживанием чувства «радости преодо­ления трудностей».

Нельзя забывать, что «торжество победы» над стрессором (над опасностью, над изнурительной трудностью и др.), протекающее с интенсивным эустрессом (т. е. с гиперкомпенсацией предше­ствующего дискомфорта), требует энергетических затрат. Но если сила, энергия организма (его психики и сомы) растрачены во время преодоления стрессора, то человек может вместо радости победы испытать чувство душевной опустошенности и телесной слабости. В отдельных случаях эти ощущения бывают нестерпимо мучительны. Вместо радости победы — ощущение пустоты и не­нужности всего происходящего может стать столь сильным, что даже вызывает у Победителя суицидальные тенденции. Чтобы такое не случалось, существует традиция массовых торжеств с чествованием Победителя. Радость окружающих людей, их дружеское внимание помогают ему миновать «опасности» по-слепобедной опустошенности.

Некоторые люди для нормализации своего гомеостаза, т. е. для устранения дистресса, нуждаются в регулярном пережива­нии чувства «радости преодоления опасности». Не случайно в последние десятилетия во всех индустриально развитых стра­нах, население которых страдает от «стресса жизни», широкую популярность приобрели горнолыжный, парашютный и другие виды спорта, связанные с переживанием опасности (см. 4.7.4). «Стресс жизни» из-за ее монотонии, безрадостной обыденности, из-за несвершенности ожидания и надежд иногда может создавать психологическое основание для склонности к экстремизму.

Описанные выше четыре вида «ужаса смерти» лежат в основе различного типа фобий, тревожностей, встречающихся при стрес­се, девиантного поведения и при формировании психопатологии (см. 4.1.4).

4.2.7. Четыре «основные формы страха» по Фрицу Риману

Используя другие психологические подходы, можно видеть иные формы страха. Фриц Риман исходит из того, что «основные формы страха взаимосвязаны с нашим самочувствием в этом мире и с нашей напряженной распределенностью между двумя боль­шими антиномиями, которые мы переживаем в их неразрывной противоположности и повторяемости» [Риман Ф., 1998, с. 17]. Эти антиномии, как пишет Риман, во-первых, противоречие между стремлениями каждого человека и к самостоятельности, и, напро­тив, к приобщению к другим сообществам: семье, социуму, нации. Во-вторых — это противостояние стремлений к постоянству и устойчивости и вместе с тем к изменениям и переменам.

Исходя из этого, Ф. Риман обсуждает следующие 4 формы страха.