1.3.5. «Стресс жизни» и «стресс смерти»

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

1. Бесчисленны разные экстремальные ситуации, создающие у нас стресс. Однако когда мы выходим на улицу, в поле, плывем по морю, летим в самолете или даже оказываемся в невесо­мости на космическом корабле, то подвергаемся стрессорам, чтобы жить, а не умереть, т. е. чтобы испытать и преодолеть «стресс жизни». Иной стресс в реальном бою на войне или в смертельной схватке криминальных группировок. На войну, если ты боец, то прибыл, чтобы в боевой обстановке убить врага раньше, чем он убьет тебя. Ты несешь смерть, но и она несется к тебе. И это создает совершенно особый настрой на сохранение себя во что бы то ни стало, особое состояние — «стресс смерти», мобилизацию специфических боевых ду­шевных и физических потенциалов, о которых не подозревал в «мирной жизни». Может быть, вернее сказать. — это стресс желаемой либо невольной «игры со смертью».

Я исследовал «стресс смерти» на «чеченских войнах» с 1995 по 2002 г. (в Чеченской Республике) у российских военнослужащих, чеченских боевиков и мирных жителей. Результаты изложены в последующих главах данной монографии.

2 Ряд психологических особенностей умирания, когда человек еше жив, но необратимо соскальзывает в небытие, также мож­но назвать «стрессом смерти» — «стрессом умирания». Люди почти всегда стремятся отсрочить даже свою естественную смерть — это проявление биологического закона сохранения жизни на Земле. Наши опыты на этом поприще также нашли отражение на страницах этой книги.

3. Часто оказывается, что экстремальный фактор (стрессор), действие которого на человека, казалось бы, хорошо изучено в лабораторных и натурных экспериментах, создает неожидан­ные загадочные эффекты в реальных условиях повседневности. Такие «неожиданности» нередки, если это крайне опасная «по­вседневность» боев на войне. Особое стрессогенное действие на бойцов оказывают «звуковые удары» при взрывах, стрельбе противника, потому что они неожиданны и, главное, они про­буждают врожденный страх смерти [Уотсон Д. Б., 1980]. Звуки боя — самый действенный стрессор на войне. Психологам надо учитывать, что всякий громкий звук в боевой обстановке — это сигнал не только того, что стреляют, возможно в тебя, но и что всякий гром — «гром смерти».

Чтобы максимально приблизиться к экстремальным акустиче­ским параметрам боя, мы исследовали психологические реакции при «звуковом ударе», обрушивающемся на солдат (срочников-новобранцев), совершенно не привычных к таким «ударам». Аку­стическим стрессором был звук стрельбы «чужого» (возможно, вражеского) автомата АК-47 во время «боя» в закрытом бункере (см. гл. 2 и [Китаев-Смык Л.А., 1983]). Кроме того, нами был обна­ружен широкий спектр стрессовых реакций, выходящий за рамки известных данных о влиянии разных звуковых экстремальных воздействий на человека, на бойца, стреляющего «своим» (в своих руках) оружием (см. там же).

1.4. РЕЗЮМЕ

Концепция, разработанная выдающимся канадским ученым Гансом Селье, сочетает подход к исследованию разных проявле­ний стресса с поиском их общего основания, т. е. неспецифич­ности этих проявлений. Такой методологический прием требует комплексного анализа широкого круга явлений.

Глобальное распространение концепции стресса привлекло к ней большое число исследователей, изучающих жизнь и деятель­ность людей на разных научных направлениях. Выходя за рамки своего направления, такие исследователи вынуждены привлекать знания, принадлежащие смежным наукам, чтобы в соответствии с концепцией стресса иметь достаточно широкое основание для анализа собственных данных. То, что при этом сопоставляются «свои» экспериментальные данные во всем их первоначально неупорядоченном многообразии и «чужие», уже втиснутые в рамки «чужой» модели, не может не сказаться на формировании признаков «неспецифичности»—«специфичности», ложащихся в основание представления о закономерностях стресса. Это создает и достоинства, и недостатки модели стресса в кругу собственных научных представлений ученого.

На протяжении многих лет при решении различных приклад­ных проблем автор этой монографии участвовал в психологиче­ских, медицинских, психосоциальных, политических, военных исследованиях людей в экстремальных условиях. Широта спектра затрагиваемых автором проблем, естественно, не способствуя углубленной разработке каждой из них, позволила накопить знания о многообразных проявлениях стресса. Я старался ис­пользовать разные дисциплинарно отличающиеся взгляды для понимания феномена стресса.

Утрата различия между общими («неспецифическими») и «специфическими» адаптационными процессами, т. е. между «стрессом» и «нестрессом» (в ортодоксальном понимании по Г. Селье) происходит более чем часто на страницах научной литературы.

Размывание различий между указанными понятиями оказалось неизбежным и в этой книге. Мною был «расчленен» синдром стрес­са на специфические субсиндромы, и уже в рамках каждого их них я пробовал найти общие (неспецифические) закономерности. Четыре таких «субсиндрома» стресса были реально обнаружены и изучены во время длительного многонедельного очень тяжелого (субъек­тивно предельно переносимого) состояния подопытных людей в экспериментах на «наземном имитаторе межпланетных кораблей» при подготовке экспедиции на Марс в 60 - 70-х гт. XX в.

В данной монографии наряду с обобщением феноменологии стресса осуществлена попытка анализа стресса как междисципли­нарной категории. Не представлялось возможным изложение всего материала по рассматриваемой проблематике, которым распола­гает автор. В связи с этим в начале глав, посвященных описанию субсиндромов стресса, изложены обобщенные данные о динамике этих субсиндромов. Кроме того, во все главы включены описания некоторых частных, проделанных мной исследований стресса.

При весьма существенном увеличении интенсивности стресса (из-за силы или продолжительности неблагоприятных воздей­ствий) его проявления изменяются как бы ступенчато, проходя через кризисы. Учитывая это, мной предложено выделять четыре «кризисных ранга» в структуре каждого субсиндрома стресса. Все это стало содержанием Общей теории стресса, создаваемой автором этой монографии.

В последующих главах эти субсиндромы и их четырехступен­чатое ранжирование описаны и обсуждены с использованием широкого круга экспериментальных данных, полученных автором с сотрудниками в разные годы. Для анализа этих данных были при­влечены сведения из отечественных и иностранных источников.

Подвергая подопытных людей стрессогенным неприятностям и опасностям, автор этой монографии всегда соблюдал этические и организационно-методические принципы исследования стресса, сформулированные им на протяжении всей его деятельности. Несоблюдение их не только бессовестно, но и приводит к нако­плению артефактов.

Литература к первой главе

Burchfield S.R.,l 979. The stress response: a new perspective / / Psychosom. Med., Dec, vol. 41, N 8, p. 661-672.

Gerathewohl S., Ward J., 1960. Psychophysiology and medi­cal studies of weight less ness / / In: Physics and medicine of the atmosphere and space. N. Y.; L., p. 422-434.

Haynes S. G. et al. 1978. The relationship of psychosocial factors to coronary heart disease hi the 1 study: 1. Methods and risk factors. Amer. I. Epidemiol., vol. 107, N 5, p. 362-363.

Lazarus R. S., 1967. Cognitive and personality factors underlying threat and со ping / / In: Psychological stress / Ed. M. H. Appley, R. Trumbull. N. Y.: Appleton Century Crofts, p. 11-21.

Lazarus R.S.. 1977. Cognitive and coping processes in emotion / / In: Stress and coping. N. Y.: Columbia Univ. press, p. 144-157.

Lazarus R. S., 1969. Stress and emotion//In: XIX Intern. Congr. 19-a Short Symp.L.

Levi L., 1981. Prevention of stress-related disorders on a popula­tion scale / /Intern. J. Mental Health, vol. 9, N 1-2, p. 9-26.

Martenuick R.G.,l 969. Differential effects of shock arousal on motor performance / /Percept, and Motor Skills, vol. 29, N 2, p. 443-447.

Popkin M.K., Stiliner V., Hall R.C. et al. 1978. A general ized response to protracted stress? //Milit. Med., vol. 143, N 7. p. 479-480.

Shapiro A.P., 1978. Behavioral and environmental aspects ої hypertension / / J. Hum. Stress, vol. 4. N 4, p. 9-17.

Абабков B.A., Пере M., 2004. Адаптация к стрессу: Основы теории диагностики терапии. СПб.: Речь.

Агреллъ Я., 1970. Стресс: его военные следствия — психо­логические аспекты и проблемы / /Эмоциональный стресс. Л.: Медицина.

Анохин П.К., 1975. Очерки по физиологии функциональных систем. М.: Медицина.

Аракелов Г.Г., 2004. Психофизиология стресса / / Психофи­зиология. СПб.: Питер, с. 326-344.

Арьес Ф., 1992. Человек перед лицом смерти. М.: Прогресс-академия.

Бедный СМ., 1981. Медико-демографические исследования. М.: Статистика.

Береговой Г. Т., Завалова Н.Д., Ломов Б.Ф., Пономарен-ко В.А., 1978. Экспериментально-психологические исследования в авиации и космонавтике. М.: Наука.

Березанцев А.Ю., 2001. Психосоматика и соматоформные расстройства. М.: Информационные технологии.

Болардуев В.О., 1969. Динамика численности сибирского шелкопряда и его паразитов. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во.

Бродхерст П.Л., 1975. Биометрический подход к анализу наследования поведения / / Актуальные проблемы генетики. М.: Наука, с. 39-58.

Василюк Ф.Е., 1984. Психология переживания: Анализ пре­одоления критических ситуаций. М.: МГУ.

Ганелина И.Е., 1975. Ишемическая болезнь сердца и индиви­дуальные особенности организма. Л.: Наука.

Демидов А.Б., 1999. Смерть в книге / /Феномены человече­ского бытия. Минск: Эконом-Пресс, с. 40-70.

Дильман В.М., 1972. Почему наступает смерть. Л.: Меди­цина.

ДорфманЛ.Я., 2002. Дивергентное мышление и дивергентная индивидуальность: ресурсы креативности / / Личность, креатив­ность, искусство. Пермь: ПГИИКиПСИ, с. 89-120.

Достоевский Ф.М.. 1998. Идиот. М.: Худ. лит.

Емельянов М. Д., 1967. Вестибуло-вегетативные расстрой­ства при действии ускорения и невесомости / / Парин В.В., Баевский P.M., Емельянов МД. и др. Очерки по космической физиологии. М.: Медицина, с. 83—147.

Забродин Ю.М., 1976. Процессы принятия решения на сенсорно-перцептивном уровне / / Психологические проблемы принятия решения. М.: Наука, с. 85-94.

Зингерман A.M., 1973. Влияние статистической характе­ристики системы сигналов и их значимости на формирование двигательных и вегетативных реакций человека-оператора в норме и при экстремальных воздействиях / / Очерки прикладной нейрокибернетики. Л.: Наука, с. 75-82.

Кассиль Г.Н., 1978. Внутренняя среда организма. М.: Нау­ка.

Касьян И.И., Колосов И.А., Лебедев В.И., Юров Б.Н., 1966. Реакции космонавтов во время параболических полетов на само­летах / / Медико-биологические исследования в невесомости. М.: Медицина, с. 179-189.

Касьян И.И., Черепахин М.А., Горшков А.И., 1966. О неко­торых реакциях человека в условиях пониженной весомости // Медико-биологические исследования в невесомости. М.: Меди­цина, с. 361—366.

Китаев-Смык J]'.А., 1963. Некоторые сенсорные нарушения у людей в невесомости / /Авиационная и космическая медицина. М.: Медицина, с. 246-247.

Китаев-Смык Л.А., 1963. Попытка использования фармаколо­гических средств для профилактики психических и вегетативных нарушений, возникающих в невесомости / / Фармакология и токсикология, т. 26, № 4, с. 508.

Китаев-Смык Л.А., 1977. Вероятностное прогнозирование и индивидуальные особенности реагирования человека в экс­тремальных условиях / / Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. М.: Наука, с. 189—225.

Китаев-Смык Л.А., 1978 а. О некоторых информационных аспектах этиопатогенеза / / Психология и медицина: Материалы к симпоз. М.: Медицина, с. 428—431.

Китаев-Смык Л.А., 1978 б. О соотношении вегетативных и психических проявлений в экстремальных условиях/ / Систем­ный анализ вегетативных функций. Вопросы кибернетики. М., вып. 37, с. 68-72.

Китаев-Смык Л.А., 1979. К вопросу об адаптации к невесо­мости // Психологические проблемы космических полетов. М.: Наука, с. 135-152.

Китаев-Смык Л.А., 1983. Психология стресса М.: Наука.

Китаев-Смык Л.А., 1995 а. Индивидуальные различия бое­вого стресса у российских солдат и чеченских боевиков во время военного конфликта в Чечне / / Доклады на международной конференции «Общество, стресс, здоровье: стратегии в странах радикальных социально-экономических реформ (Москва, июнь 1995). М, с. 19-26.

Катаев-Смык Л.А., 1995 б. Побеждающие — побеждаемые: психолог на чеченской войне / / Soldier olFortune (Солдатудачи). № 12, с. 10-15.

Китаев-Смык Л.А., 2001. Стресс войны. Фронтовые наблю­дения врача-психолога. М.: РИК.

Китаев-Смык Л.А., 2003. Шахидское счастье / /Огонек. №28, с. 18

Китаев-Смык Л.А., 1995 в. Психология чеченской войны// Архетип. № 2.

Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Гаврилова Л.Н. и др., 1972. Динамика симптомокомплекса «укачивания» в процессе адап­тации к длительному вращению / / Космическая биология и авиакосмическая медицина: Материалы Всесоюз. конф. Москва, Калуга, т. 2, с. 197-199.

Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Клочков AM. и др., 1969. Клинико-физиологические исследования при длительном (до трех суток) действии на организм человека ускорений малых величин // Тр. 3-й конф. по авиац. и косм, медицине. М., т. 1, с. 286-288.

Китаев-Смык Л. А., Зверев А.Т., 1963. Исследование высшей нервной деятельности и некоторых двигательных реакций чело­века в условиях кратковременной невесомости / / Авиационная и космическая медицина. М.: Медицина, с. 197-198.

Копанев В.И., Юганов ЕМ., 1972. Клинико-физиологическая характеристика космической формы болезни укачивания / / космическая медицина: Тез. докл. на IV Всесоюз. конф. Москва, Калуга, т. 2, с. 207-209.

Копанев В.К., 1970. Скрытая форма укачивания / / Воен.-мед. журн.,№ 10, с. 10-15.

Короленко Ц.П., 1978. Психология человека в экстремальных условиях. Л.: Наука.

Косицкий Г.И., 1977. Цивилизация и сердце. М.: Наука.

Косицкий Г.И., Смирнов В.М., 1970. Нервная система и стресс (О причине доминанты в патологии). М.: Наука.

Космолинский Ф.П., 1976 Эмоциональный стресс при работе в экстремальных условиях. М.: Медицина.

Кузнецов А.Г., Ильин Е.А., Поггеполь B.C.. 1969. Централь­ная нервная система и акклиматизация человека в Антарктиде / / Акклиматизации человека в условиях полярных районов. Л.: Наука, с. 40-41.

Кузнецов О.Н.,Лебедев В.И., 1972. Психология и психопато­логия одиночества. М.: Медицина.

Леви Л. (ред.), 1970. Эмоциональный стресс: Пер. с англ. М.: Медицина.

Леонов А.А., Лебедев В.И., 1971. Психологические особен­ности деятельности космонавтов. М.: Наука.

Медведев В.И., 1979. Психологические реакции человека в экстремальных условиях / / Экологическая физиология чело­века. Адаптация человека к экстремальным условиям среды. М.: Наука, с. 625-672.

Меницкий Д.Н., 1973. Основные проблемы теоретической и прикладной нейрокибернетики / / Очерки прикладной нейроки-бернетики. Л.: Наука, с. 5-34.

Михайлов Н.Н., 2000. Сватовство смерти. М.: Серебряные нити, 190 с.

Моисеев И.Н., 1987. Алгоритмы развития. М.: Наука. Мэй Р., 1984. Смысл тревоги. М.: Класс, 2001. Наенко НИ., 1976. Психическая напряженность. М.: Изд-во МГУ.

Новиков М.А., 1981. Психофизиологические и экопсихологи-ческие аспекты межличностного взаимодействия в автономных условиях //Проблема общения в психологии. М.: Наука, с. 178-218.

Орлова З.Л.,1994. Введение в социальную и культурную антропологию. М.: Изд. МГИК.

Платонов К.К., 1960. Психология летного труда. М.: Воениз-дат.

Платонов К.К., 1975. Авиационная психология // Стенограмма лекции на психологическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова.

Пономаренко В.А., 2006. Психология человеческого фактора в опасной профессии. Красноярск: НИИЦавиа. косм, медицины и эргономики, с. 127-128.

Портнов А.А., 2004. Общая психопатология. М: Медицина.

Разумен С.А., 1976. Эмоциональные реакции и эмоциональ­ный стресс / / Эмоциональный стресс в условиях нормы и пато­логии человека. Л.: Медицина, с. 5-32.

Русалова Н.М., 1979. Эмоциональные реакции. М.: Медицина.

Селье Г., 1966. На уровне целого организма. М.: Наука.

Селье Г., 1979. Стресс без дистресса. М.: Прогресс.

Стенько Ю.М., 1978. Новые режимы труда и отдыха рыбаков в Северо-Западной Атлантике. Рига: Звайгзне.

Стенько Ю.М., 1981. Психогигиена моряка. Л.: Медицина.

Суворова В.В., 1975. Психофизиология стресса. М.: Педа­гогика.

Судаков К.В., 1981. Системные механизмы эмоционального стресса. М.: Медицина.

Трошев Г.Н., 2001. Моя война. Чеченский дневник окопного генерала, М.: Вагриус.

Уайт П., 1967. Распространение коронарной болезни в США по 25-летним интервалам за последнее столетие / / Актуальные про­блемы сердечно-сосудистой патологии. М.: Медицина, с. 29-30.

УотсонД.Б., 1980. Бихевиоризм / / Хрестоматия по истории психологии. М.: Изд-во МГУ, с. 34—46.

Фейгенберг И.М., 1972. Мозг. Психика. Здоровье. М.: Наука.

Франкенхойзер М., 1970. Эмоциональный стресс. М.: Ме­дицина.

Франкл В., 1990. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс.

Хрунов Е.В., Хачатурьянц JI.C, Попов В.А., Иванов Е.А., 1974. Человек-оператор в космическом полете. М.: Машино­строение.

Чазов Е.И., Вихерт A.M., Метелица В.И., 1972. Эпидемио­логия ишемической болезни сердца / / Кардиология, т. 12, № 8, с. 134-145.

Чапек А.В., 1954. Опыт наземной тренировки //Вопросы авиационной медицины. М.: Изд-во иностр. лит., с. 93-106.

Щербатых Ю.В., 1999. Страх смерти / /Психология страха М.: ЭКСМО-Пресс, с. 76-98.

ГЛАВА 2

ЭМОЦИОНАЛЬНО-ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ СУБСШРОМ СТРЕССА

Эмоции — важный компонент стресса у человека. Они особен­но заметны при психологических, информационных чрезвычайных воздействиях (стрессорах). Стресс в результате психологических факторов иногда называют эмоциональным. Многие изучают его. Однако это все еще мало способствует тому, чтобы проблему эмо­ций при стрессе можно было бы считать разрешенной. Видимо, с одной стороны, субъективная ощутимость, осознаваемость эмо­ций, с другой — их ускользающий от сознания характер, своего рода двойственность, делают их объектом, ускользающим и от исследователей. Вместе с тем при изучении эмоций накоплены обширные данные, способствующие решению прикладных про­блем, возникающих при организации деятельности людей в экс­тремальных условиях.

Ниже будут изложены общие закономерности развития эмоционально-поведенческих проявлений стресса при действии кратковременных и длительных экстремальных факторов, а также ряд частных исследований поведения людей при действии таких стрессоров, как падение (проваливание вниз) и громкий звук. Напомню, что в ряде фундаментальных исследований именно эти два фактора были признаны врожденными для человека по­будителями одной из «базовых» эмоций — страха [Уотсон Д.Б., 1980, с. 34-46].

Падение, т. е. невесомость, мы создавали в кабине специально оборудованного авиационного лайнера (ТУ-104А№ 42396), взмы­вавшего по параболе с высоты 6000 м до 9000, а потом падающего опять до 6000 м. Подробное описание исследований в режимах невесомости в разделе 2.2.2. Обращаю внимание читателя: а) в этой главе и в последующих главах космическая тема нисколько не главная (хотя свойственная ей «экзотика» не потеряна). Нами были использованы уникальные, во многом неповторимые возможности исследования стресса, которые возникали при подготовке самых первых орбитальных полетов и межпланетного космоплавания;

б) было большой удачей, что оказавшиеся в нашем распоряжении гравитационные (при «ударах» невесомостью) и гравиинерционные (при длительном непрерывном многонедельном вращении в квартире-центрифуге) стрессоры сделали возможным изучение и короткого, и долгого стресса в их «рафинированной» форме, «очищенной» от осознаваемых неприятностей и телесно ощущаемых стрессоров. В наших экспериментах не было ни боли, ни голода или жажды, ни холода или жары; не было психотравм из-за служебных, житейских наслоений «стресса жизни». На испытуемых воздействовали стрессоры, обусловленные только гравитационными и гравиинерционными воздействиями.

В результате этих уникальных исследований были получены данные, легшие в основу «Общей теории стресса». Наиболее яр­кие ее грани, касающиеся эмоционально-стрессового поведения людей, изложены в этой главе;

в) описание первых (в СССР и в мире) исследований стресса при действии на людей указанных «космических» воздействий
имеет еще и научно-историческое значение.

Громкий звук издавал автомат Калашникова АК-47 на спец­полигоне, где мы проводили исследования, привлекая солдат-срочников как испытуемых. Подробное описание наших экспе­риментов с акустическим стрессом и обзор научной литературы, посвященной ему, читатель найдет в разделе 2.5. При подготовке этого материала для монографии «Психология стресса» в конце 70-х гг. XX в. цензура потребовала искажения информации о методах, примененных в наших исследованиях акустического стресса при выстрелах «чужого» оружия. В разделе 2.6 «правда» восстановлена. Гражданам, могущим подвергнуться вооружен­ному нападению в наше опасное время, этот раздел может быть интересен и полезен.

В этой главе подробно анализируется с позиции современной науки загадочный феномен «бессловесность чувств» (алексити-мия), подчас возникающий после экстремального воздействия. «Алекситимия невесомости» была описана мной в монографии «Психология стресса» в 1983 г., но тогда, обсуждая (в письмах) этот феномен с Петером Сифниосом (он первый описал алексити-мию), мы не смогли постигнуть сущность этого послестрессового явления. Теперь это становится возможным.

Мое внимание привлек загадочный феномен «расщепления» эмоций при стрессе. В этой главе рассмотрены его проявления в стрессовых ситуациях и в, казалось бы, спокойных условиях.

Используя выводы, полученные в наших экспериментах при изучении краткого и долгого стресса в указанных выше экс­периментах, я попытался исследовать и анализировать стресс непосредственно во время боев на «чеченских войнах» конца XX и начала XXI в. Оригинальные выводы можно увидеть в разделах 2.1-11 -2.1.14 данной главы.

В завершение главы сопоставляются активность и пассив­ность в жизни и деятельности людей как сущностные ценности; представлены суждения об этом древних ученых разных регионов мира.

2.1. ГЕНЕРАЛЬНЫЕ (ОБЩИЕ) ЗАКОНОМЕРНОСТИ ЭМОЦИЙ И ПОВЕДЕНИЯ ПРИ СТРЕССЕ

2.1-1. Эмоции и поведение при кратковременном стрессе (при стрессовом кризисе первого ранга, в «аларм-стадии»)

В ходе многочисленных и различных экспериментов с созданием кратковременных экстремальных ситуаций и в натурных непродол­жительных критических условиях уже в 1960 г. я выделил две основ­ные группы людей, отличавшихся либо усилением (первая группа), либо уменьшением (вторая группа) эмоционально-двигательной, поведенческой активности при кратковременных, но достаточно ин­тенсивных экстремальных воздействиях [Китаев-Смык Л.А., 1963 а, 1963 б]. У первых возникало активное, у вторых— пассивное эмоционально-поведенческое реагирование при стрессе.

Есть и третья группа. Люди, причисленные к ней, не ощущают в экстремальных ситуациях никакого усиления эмоциональных переживаний, кроме напряженной сосредоточенности своего внимания на решении возникших критических проблем. Их поступки адекватны складывающейся стрессогенной обстанов­ке. Это способствует успешному, активному удалению, либо пассивному пережиданию опасностей, неприятностей (стрессо­ров). У этой группы людей можно зарегистрировать при стрессе увеличение мышечной силы, ускорение и повышение точности движений и действий, интенсификацию интеллектуальной дея­тельности. Можно сказать, что у таких людей конструктивное эмоционально-поведенческое реагирование при стрессе.

Как правило, может быть замечена и четвертая группа, в ко­торой оказываются люди, не вовлеченные в стресс. Во-первых, те, для кого экстремальные воздействия ситуации еще не стали столь критическими, чтобы вызвать у них стресс. Во-вторых, он не возникает у людей, которые по неопытности или глупости не могут осознать надвигающейся опасности. Эта четвертая — стрессово-нейтральная группа.

Склонность к тому или иному стрессовому реагированию зависит не только от индивидуальных особенностей, но и от ин­тенсивности стрессоров (их силы и продолжительности).

«Выбор» аналитическими системами организма (на подсозна­тельном уровне) предпочтительной формы стрессового поведения и эмоциональных переживаний происходит не мгновенно. Такому «решению» о предпочтительном поведении при стрессе предшест­вует краткий период (момент, мгновение) ориентировочного замирания.

Активный, пассивный и конструктивный типы стрессового реагирования на кратковременный стрессор либо в начале действия продолжительного стрессора осуществляются за счет срочно используемых адаптационных резервов организма, тех, что всегда наготове, как уже отмечалось выше (см. 1.1.3). Та­кие первоначальные формы стресса Ганс Селье назвал «аларм-стадией», т. е. мобилизацией «как по пожарной тревоге». Мы называем их стрессовым кризисом первого ранга, чтобы иметь общие основания и критерии для сравнения с последующими, наступающими при долгом стрессе, кризисами второго, третьего, четвертого рангов.

Важно то, что при стрессовом кризисе первого ранга ведущим фактором, определяющим всю картину адаптационно-защитных реакций, становятся именно стрессово-измененные эмоции и по­ведение. Физиологические (вегетативные) процессы и системы организма оказываются лишь обслуживающими ту или иную форму поведения и активизирующую ее эмоцию.

Многие годы остается неясным, какие физиологические осо­бенности предопределяют склонность одних людей к активному реагированию при стрессе, других — к пассивному. Недавние исследования указывают на то, что эта дифференциация может зависеть от дисбаланса в работе полушарий головного мозга, вернее, от индивидуальных особенностей их доминирования при стрессе. Об этом подробнее в разделе 2.5, в котором обсуждается феномен алекситимии («бессловесности чувств»), а также в статье [Китаев-Смык Л.А., 2007 б].

Предваряя третью главу, посвященную вегетативным компо­нентам стресса, укажу, что они становятся фактором, определяю­щим его картину при стрессовом кризисе второго ранга. Заметим, что физиологические, психологические, социальные реакции людей и животных на чрезвычайные воздействия изучали сотни исследователей до Ганса Селье, не называя их «стрессом».

2.1.2. Активное эмоционально-поведенческое
реагирование при кратковременном стрессе

Рассмотрим особенности поведенческих реакций у лиц, отнесенных к первой группе, т. е. склонных к активной форме эмоционального субсиндрома стресса. Биологическое назначение этих реакций — способствовать за счет ускоренных и усиленных защитных (или агрессивных) действий предотвращению неблаго­приятного развития стрессогенной ситуации.

Защитные поведенческие акты могут быть разных уровней слож­ности: вздрагивание или замирание при громком звуке, хватательные движения рукой в поисках опоры при падении, отдергивание руки при ожоге (рефлекторные действия), эмоционально-двигательное оживление при угрозе опасности, выскакивание из горящего дома (сложно организованные действия), прыжок в воду, в огонь ради спасения человека, попытка заслонить собой от опасности ребенка, товарища, командира и т. п. (социально обусловленные действия). Чрезмерная активизация поведения может привести к ошибочным действиям и даже к дезорганизации деятельности.

Таким образом, активизация поведения при стрессе может быть адекватной или неадекватной решению задачи выхода из стрессогенной ситуации, задачи предотвращения неблагопри­ятного воздействия стрессора (Corum C.R., Thurmond J.B., 1977, p. 436-443 и др.].

При чрезмерной, нерациональной активизации эмоционально-двигательных реакций ускорение деятельности может сопро­вождаться выпадением отдельных необходимых действий и возникновением ошибочных действий. При этом неправильно оценивается текущая ситуация, ошибочно используются следы памяти, неверными оказываются прогноз развития ситуации и планирование деятельности, снижается контроль за собственными действиями. Активизация поведения при стрессе может бытьстрой-но организованной, но если она подчинена ложному, иллюзорному представлению людей об опасности, то их поведение может оказаться неадекватным задаче борьбы с опасностью, препятствующим полез­ной деятельности. Такое положение может возникнуть при панике.

2.1.3. Микроструктура эмоционально-поведенческой
активности при кратковременном стрессе

В первые мгновения после возникновения опасности у людей возникает ориентировочное замирание. Оно может длиться от долей секунды до нескольких минут. Его функциональное назначение — выбрать «путь», по которому «идти» дальше: pea­гировать на стресс активно, пассивно или конструктивно. Эта фаза стресса (не основная, не обязательная) может предшество­вать любому дальнейшему течению стресса. Ориентировочного замирания может и не быть, если стрессор известен, недавно действовал и адаптационно-аналитические системы организма имеют «решение», как реагировать на него: активно, пассивно, конструктивно.

Рис. 2. Микроструктура эмоционально-поведенческого субсиндрома стресса:

I— кратковременный стресс: 1 — установочная фаза; 2 — фаза программного реагирования (действия); 3 —фаза ситуационного реагирования (действия); 4 — балансировочная фаза. А, — активное эмоционально-поведенческое реа­гирование после однократного экстремального воздействия; П, — первичное пассивное эмоционально-поведенческое реагирование

II— длительный стресс при многократной экстремальной стимуляции (стрел­кой обозначены одиночные экстремальные стимулы-стрессоры). Aj — актив­ное эмоционально-поведенческое реагирование, убывающее при монотонной экстремальной стимуляции, создающей длительный стресс; П₂ — вторичное пассивное эмоционально-поведенческое реагирование, нарастающее при убывании активного реагирования; П — пассивное (вторичное) реагирование при длительном стрессе; t — время

В структуре активного эмоционально-двигательного реаги­рования на кратковременный стрессор нами были обнаружены две основные фазы, составляющие своего рода «комплекс эмоционально-двигательной активности» [Китаев-Смык Л.А., 1977 б; 1979].

Первая фаза — это реализация фило- или онтогенетической программы адаптационных, защитных реакций, действий [Маг-tenuick R.G., 1969] в ответ на экстремальное воздействие. Это фаза «программного реагирования». Она происходит как бы по уже готовым программам поведения: врожденным либо приоб­ретенным как навык, ставший рефлекторным действием. Эмоции первой фазы — испуг, гнев, решимость и т. п. (рис. 2).

Одной из ведущих закономерностей функционирования живых (биологических) систем является избыточная мобилизация энерге­тических и «организационных» (нервных, психических) ресурсов для осуществления действия, прогнозируемого при той или иной опасной неопределенности ситуации. Надо полагать, в какой-то мере для рас­ходования этих избыточно мобилизованных и неизрасходованных физиологических и психологических потенциалов, для воссоздания в организме гомеостаза сразу вслед за первой, основной, возникает вторая фаза указанного комплекса.

Характер защитных действий и сопровождающих их эмоций во второй фазе зависит от субъективно воспринимаемой эффек­тивности действий субъекта на первой фазе, от того, каким субъ­екту представляется изменение стрессогенной ситуации. Вторая фаза — это фаза «ситуационного реагирования». Эмоции второй фазы — удовлетворение и радость, торжество, ликование, эйфория (позитивные, экстатические) или смущение, досада, гнев и т. п. (негативные). Восстановлению физиологического и психологического гомеостаза после «потрясений», произошедших во время первой фазы «комплекса», способствуют и позитивные, и негативные эмоциональные реакции второй его фазы, тем более если они сопровождаются соответствующим этим эмоциям уси­лением двигательной активности.

Экстатические переживания и раскрепощенность соответствую­щих этим переживаниям действий, т. е. своего рода «торжество по­беды» над стрессором, можно полагать более благоприятными для преодоления стрессовых изменений гомеостаза, чем негативные.

Примером комплекса активного реагирования при остром стрессе является поведение людей при невесомости в полете по параболе. У испытуемых, активно реагировавших в этих условиях (первая группа), на протяжении первых 3-5 с невесомости воз­никали чувство падения, испуга и бурные, в значительной мере непроизвольные, движения в виде поиска опоры (размахивания руками, поджимания ног). С 4-6 с невесомости эти явления сменялись чувством радости, ликования и бурными движениями, характерными для таких переживаний. О людях, пассивно реаги­ровавших в невесомости (вторая группа), расскажу ниже.

При чрезмерности экстатических переживаний второй фазы их могут иногда сменять негативные эмоциональные пережи­вания (чувство печали, душевной опустошенности и т. п.). Это своего рода «балансировочная фаза» комплекса активного эмоционального реагирования (не основная, не обязательная). Возникновение отрицательных эмоций, часто со снижением активности поведения, после экстатической фазы или же сразу после ситуационной фазы, т. е. после даже успешного активного преодоления трудностей, недостаточно изучено. Много писалось о мучительном чувстве душевного опустошения у писателей после завершения книги, у диссертантов после успешной защиты.

Вот что писал об этом В.А. Файвишевский: «Распространен­ное объяснение описанных состояний "истощением" нервной системы в результате ее "перегрузки" мало что объясняет... Мы полагаем, что такое состояние возникает вследствие усиления импульсации нейронов систем отрицательной мотивации, ока­завшихся при изменившихся (к лучшему!) условиях в состоянии относительного сенсорного голодания, создавшегося в результате их сенсибилизации в период предшествующей трудной ситуа­ции» [Файвишевский В.А., 1978, с. 440], т. е. возникает дефицит неприятных переживаний, в результате которого «система от­рицательной мотивации, лишенная адекватной стимуляции, т. е. в отсутствие безусловно отрицательных внешних воздействий, способна спонтанно продуцировать эмоционально-негативные переживания, причина которых для субъекта остается неосо­знанной» [там же, с. 440-441 ].

Смена первой фазы комплекса эмоционально-двигательной стрессовой активности второй его фазой имеет место при реали­зации разных по сложности и по продолжительности действий. Она возникает при окончании разных по характеру и масштабу стрессогенных ситуаций, когда предотвращена опасность, при за­вершении напряженного труда, при окончании обработки каждой отдельной детали и при завершении целостного произведения, при окончании рабочего дня и рабочего сезона и т. п. Наличие указанных двух фаз может ускользать от внимания наблюдателя при осуществлении субъектом как мелких операций, составляю­щих более крупный, например производственный, процесс, так и при завершении длительной, но раздробленной на мелкие этапы деятельности.

Эмоции первой фазы комплекса активного эмоционально-двигательного реагирования (страх, тревога, гнев и др.) могут редуцироваться при многократных успешных завершениях этого комплекса. В таком случае акт реагирования (поведения, действия) в ответ на стрессор с самого начала протекает на фоне экстатических переживаний, характерных для второй фазы указанного комплекса. У людей определенного типа уже начало их действия по решению практической задачи знаменует непре­менный успех его окончания: начало деятельности переживается ими как радость, как бы взятая взаймы у будущей победы, ра­дость, которую не омрачает возможность неудачного исхода. Это свойственно детям, у которых еще нет имеющегося у взрослых критического отношения к прогнозу собственных действий. Это бывает у людей, наделенных способностями и энергией, обеспе­чивающими успешность большинства их начинаний, а также у людей, наделенных фанатичной уверенностью в конечном успехе их дела, успехе, несмотря на многочисленные неудачи.

Когда же сформировалась достаточная адаптированность к опасному, вредоносному фактору, тем более после многих успешных («триумфальных») побед над ним, тогда могут редуци­роваться все заметные проявления стресса. Перестают возникать стрессовая активность и пассивность. Становятся ненужны­ми эмоциональные переживания, избыточно мобилизующие адаптивно-защитные резервы для отражения неясной в прошлом опасности. Но продолжается активизация внутренних (внешне незаметных) систем организма, всякий раз способствующих по­беде над стрессором. Таким образом, при накоплении победного опыта (навыков, умений, знаний, привычек побеждать) активное эмоционально, стрессовое реагирование может стать конструк­тивным (бесстрашным).

2.1.4. Первичное пассивное эмоционально-поведенческое реагирование при стрессе

Для лиц, отнесенных ко второй группе, при достаточно сильных кратковременных экстремальных воздействиях харак­терно (после ориентировочного замирания, см. 2.1.3) снижение эмоционально-двигательной активности, уменьшение побуди­тельной роли волевых процессов. Следствие этого — формиро­вание пассивного эмоционально-двигательного реагирования, т. е. пассивная форма эмоционального субсиндрома стресса. Заметим, что это первичная стрессовая пассивность (в одних ситуациях — «пассивный испуг», в других— «смущенная пассивность»). Вторичная возникает при длительном стрессе. Она будет описана ниже (см. 2.1.9).

Если активное реагирование направлено на удаление экс­тремального фактора (агрессия, бегство), то пассивное — на его пережидание. Во время критических ситуаций от человека может потребоваться в одних случаях ускорение его деятельности, в других, напротив, выполнение им роли пассивного наблюдателя. Поэтому следует различать пассивное поведенческое реагирова­ние, адекватное требованиям снижения вредоносности стрессора (конструктивное), и чрезмерное или неуместное уменьшение двигательной активности, снижающее эффективность пассивно-защитных форм поведения, деятельности.

Стали хрестоматийными описания пассивного реагирования, неадекватного требованиям аварийной ситуации [Гуревич Е.М., Матвеев В.Ф., 1966, с. 26-38]. «Опытный оператор московской энергосистемы получил известие об аварии, которая могла по­влечь за собой нарушение энергоснабжения важного объекта, сел в кресло и безмолвно, в полном оцепенении просидел, пока авария не была ликвидирована другими операторами». И еще:

«При возникновении серьезной аварии на крупной ГЭС, как только начали работать на щите управления сигналы, сообщаю­щие о происшествии, оперативный дежурный, отвечающий за станцию, поспешно ушел из помещения. Прошло около получаса, авария была ликвидирована силами других работников. Вслед за этим вернулся и оперативный дежурный. Он объяснил свое от­сутствие так: "Пробыл в это время в туалете..."» [там же, с. 24]. В данном случае, надо полагать, имело место пассивное поведе­ние этого человека при устранении аварии, сопровождавшееся активизацией у него вегетативных реакций в виде «медвежьей болезни». «Остатки» способности этого человека к поведенческой активности были вовлечены в обеспечение возникшей физио­логической потребности (о вегетативных реакциях при стрессе см. гл. 3). И при экстремальных ситуациях, подобных описан­ным выше, и при кратковременных стрессорах «ударного» типа (падение, внезапный громкий звук, неожиданный толчок, вдруг увиденная опасность, пугающее сообщение, что-то поразившее воображение и т. п.) эмоциями, затормаживающими движение и активность людей, чаще становятся страх и ужас. Замечу, что эти же эмоции могут, напротив, интенсифицировать активность при бегстве и попытках спрятаться. Стрессовая пассивность бывает и при эмоциях стыда, смущения. Из-за них бездеятельность перед лицом стрессора часто сопровождается ненужными мелкими дви­жениями (человек теребит что-либо руками, делает бесполезные привычные движения). Это — «обломки» деятельности. Вряд ли можно рассматривать стыд, смущение, застенчивость всего лишь как проявление страха. Они — особые малоизученные трепетные движения души, отголоски искренности. Подробнее реакции на стрессоры «ударного» типа описаны ниже (см. 2.5, 2.6).

* * *

Особая форма стрессовой пассивности — шоковое состоя­ние — реакция организма на психическую и физическую травму. При шоке чрезвычайно нарушены многие соматические функции, деформирована и заторможена психическая деятельность. Меди­цинское понимание и лечение шока (фр. choc — удар) успешно разрабатывалось в годы Великой Отечественной войны. В по­следние десятилетия в психотерапии достигнуты успехи в лече­нии последствий шока. Вот, что пишет известный московский психотерапевт А.В. Корнеев:

«Существует два типа мышечных волокон — альфа и гамма. Они отличаются по размеру и функциональному назначению. Если упрощенно представить их на рисунке, то мелкие гамма-волокна будут размещены между крупными альфа-волокнами. Длинные мышечные волокна предназначены для выполнения движений и связаны с центральной нервной системой, гамма-волокна — это мышцы, которые поддерживают позу, связаны преимущественно с вегетативной нервной системой.

При сильном стрессе может наступать шоковая мышечная реакция. Она состоит в том, что альфа-мышцы расслабляются, а гамма-мышцы напрягаются. Тело тогда может приобретать сходство с трупом. У американского опоссума эта реакция имеет защитный характер и обеспечивает ему выживание. Он в случае опасности падает "замертво". Спустя какое-то время, когда обстановка становится безопасной, он приходит в себя. Правда, ему некоторое время нужно трястись, для восстановления нормального функционирования. Это происходит само собой, непроизвольно.

Что-то похожее можно наблюдать у человека, он тоже может впадать в ступор в момент опасности, иногда настолько глубокий, что выглядит как мертвое тело. Если потом у него возникает силь­ная дрожь, то это означает что идет восстановление нормальной сбалансированной работы мышц и в дальнейшем все будет в по­рядке. Однако у человека это происходит не всегда. Он может, на­пример, сам подавить эту вибрацию, руководствуясь социальными мотивами. Или ему может быть введен препарат, который останав­ливает эту реакцию. Тогда получается, что он не освобождается от шока, т. е. напряжение в гамма-волокнах сохраняется. Это имеет весьма неблагоприятные последствия. Страдает пластика человека: в силу присутствия постоянного глубокого напряже­ния она носит оттенок механичности, скованности. Нарушается работа вегетативной нервной системы, а значит, эмоциональный баланс. У человека развивается депрессия.

В настоящее время в психотерапии появилось целое направ­ление: "Работа с шоковой травмой". Эта работа включает в себя проживание травматической ситуации, но прежде обеспечивается "пространство безопасности". И контакт с травмой происходит пошагово, челночным способом из "безопасной" зоны. Это дела­ется для того, чтобы избежать ретравматизации клиента. Работа ведется с образами, ощущениями, с движением и дыханием. Ис­пользуются техники работы с телом, которые помогают "встрях­нуться" в буквальном смысле, чтобы восстановить нормальный тонус гамма волокон и баланс вегетативной нервной системы» [КорнеевА.В., 2007].

Непрерывное дрожание, подергивание, «трясучка» могут быть созданы произвольно, намеренно совершенно здоровыми людьми. Нередко мы видим это у нищих, собирающих милостыню, имитирующих свою болезненность и немощь- «Психотелесной диагностике» и телесно ориентированной психотерапии посвящен ряд фундаментальных монографий [Mandler G., 1984.; Малкина-ПыхИ.Г., 2005 б и др.].

2.1.5. Конструктивное эмоционально-поведенческое реагирование при стрессе

Одной из основных биологических закономерностей является избыточная мобилизация адаптационных резервов организма при всякой неопределенной, тем более опасной ситуации. Эта из­быточность мобилизации наличных сил производится на всякий случай, т. к. пока не ясно, что может дальше случиться. Такая из­быточность не только видна в поведении, но и отражается в созна­нии. Она осознается и ощущается как эмоция. При до конца еще неопределенной угрозе возникают либо испуг, страх, ужас, либо рассерженность, гнев, ярость. Соответственно «организуются» в первом случае бегство или замирание, во втором — агрессив­ность. При безопасной неопределенности — эмоции смущения, недоумения. При неожиданно приятных событиях — радость. При положительных сексуальных перспективах — сладость вожделения. Если же они обещают, пусть пока неопределенно, продолжение рода, сексуально-партнерские отношения активи­зирует и укрепляет любовь. На ее путях возможен стресс любви. Можно и далее вспоминать радостные и горестные эмоциональные переживания, всегда избыточно мобилизующие человеческие воз­можности: физические, интеллектуальные, душевные и духовные, либо с надлежащей активизацией поведения (и обеспечивающих его физиологических механизмов), либо с усугублением поведен­ческой пассивности.

Однако нередко какие бы то ни было эмоциональные пере­живания отсутствуют у людей, оказавшихся и действующих в крайне опасных условиях. Но не может же не быть у них при этом стресса. Стресс есть, но эмоционально чувственное и поведенче­ское сопровождение его — отсутствует. Почему? Потому что их силы, их умение действовать, противостоя опасности, отмобили­зованы точно, ровно настолько, насколько нужно, необходимо для борьбы со стрессором. Опасность, вредность складывающейся обстановки не оказались (или не показались) неопределенными для людей в таком конструктивно-стрессовом состоянии. Че­ловек при этом лишь внешне кажется спокойным. Он и «внутри» себя спокоен, т. к. не ощущает, не переживает эмоции. Однако в нем возбужден и клокочет невидимый «вулкан» всяческих адаптационных процессов. Они мобилизованы и расходуются очень точно и не растрачиваются ни на внешние, эмоциональ­ные «обращения» к окружающим людям, ни на внутреннее, чувственное «обращение» к самому себе, чтобы подстегнуть свою активность на всякий непредвиденный случай или чтобы (опять же на всякий случай) уклониться от активности, сделаться стрессово-пассивным.

Невидимый «вулкан» по необходимости мобилизованных в конструктивно-стрессовом состоянии адаптационных ресурсов организма регистрируется как увеличение мышечной силы и тонуса мышц, ускорения двигательных реакций, интенсифика­ции интеллектуальных процессов и многочисленные изменения нейрогормональных показателей. Результат — возрастание эффективности действий человека, оказавшегося в стрессово-конструктивном состоянии. Окружающие видят его как спо­койного, отважного. Сам он, как правило, не замечает своих душевных переживаний. Впоследствии они могут вспоминаться как приятное воодушевление: «Да, лихо я повоевал!» (высказы­вание солдата И-ва после боя в Чечне, в котором он действовал на редкость спокойно). Но чаще бывает, что позднее, оценивая свои героические действия, стрессово-конструктивный человек вспоминает их как обыденные: «Действовал как положено» (вы­сказывания пожарного П-ва), «Никого поблизости не было, вот я и помог детишкам» (из рассказа прохожего Ч-ва, участвовавшего в спасении людей на пожаре).

Психофизиолог Н.М. Русалова писала: «У человека, по-видимому, наиболее высоким поведенческим уровнем бодрствова­ния следует принимать такое функциональное состояние, которое сопровождается деятельностью в экстремальных условиях, тре­бующей высокого уровня внимания и сопровождающейся эмо­циональным напряжением. В этом случае можно получить моби­лизацию трех систем: моторной, эмоционально-мотивационной и системы, обеспечивающей устойчивое внимание» [Русалова Н.М., 1979]. Иногда после конструктивного (бесстрашного) участия в ликвидации опаснейшей ситуации человек не может ничего вспомнить о ней. Это послестрессовая ретроградная амнезия («забывание назад»). Забытый период ужасной действительности может потом появляться в кошмарных снах. Такие симптомы свидетельствуют о том, что у человека начался посттравмати­ческий стресс, состоя ние с продолжающим действовать, как бы тлеющим в душе (в подсознании) стрессором. В таких случаях не­обходимо психологическое (или даже психиатрическое) лечение (см. 4.5). Конструктивно-стрессовые поведение и деятельность становятся регулярными в экстремальных ситуациях лишь у не­которых профессионалов, часто принимающих участие в боевых, спасательных операциях, в экстремальных исследованиях и ис­пытаниях (летных, космических и т. п.) (см. 2.1.6).

В результате многолетних экспериментальных и натурных исследований стресса мне удалось выделить факторы, обуслов­ливающие конструктивное эмоционально-поведенческое реаги­рование в экстремальных ситуациях:

1) особенность характера, проявляющаяся в определенном воз­расте, отвага, лихость либо поиск чрезвычайных приключений, но не садомазохизм;

2) вера в свой опыт преодоления опасностей, в свою способность побеждать, выработанную в трудных и опасных тренировках и в реальных кризисах. Это как бы перенос памяти о прошлых победах на свое опасное будущее;

3) вера в свою «обреченность» на успех в опасной обстановке при правильном, точном использовании инструкций, правил, пред­писаний, регламентирующих профессиональное купирование экстремальных ситуаций. Это, можно сказать, перенос чужого победного опыта на свое угрожающее будущее;

4) наивность, глупость или неосведомленность, из-за которых не осознается степень риска, ужас последствия неудачного противостояния стрессору или даже сама опасность проис­ходящего. Бывает нарочитое культивирование своей лихой бездумности перед лицом опасности. Иногда это способствует удаче, победе, но чаще — поражению;

5) вера в свою благоприятную судьбу. Она подчас осознается как вера в Бога всесильного и милосердного. Это может быть лич­ным свойством человека. Может бытьфанатизмом, религиозно воспитанным, либо семейно-кланово поддерживаемым;

6) представление опасной ситуации как игровой. При этом игро­вая увлеченность анализом и прогнозом действий противника, создающими смертельную опасность, и своими действиями, побеждающими врага, ощущается: а) либо инфантилизирован-но, без осознания страшных последствий, б) либо мастерски, с наслаждением всей сложностью решаемых проблем, своими умением и силой. При этом красота и сложность состязания приятнее простой победы.

2.1.6. Конструктивное эмоционально-поведенческое реагирование в процессе профессиональной деятельности, жестко регламентированной смертельной опасностью

Возникает вопрос: как проявится при стрессе склон­ность либо к активному, либо к пассивному поведению в случае жесткой регламентации поведения? Частично на этот вопрос отвечает проведенное нами исследование состояния летчиков при создании в полете во время реального захода на посадку аварийной ситуации, требующей немедленного выполнения строго определенных операций по ее устранению [Китаев-Смык Л.А., Неумывакин И.П., Пономаренко В.А., 1964; Китаев-Смык Л.А., Неумывакин И.П., Утямышев Р.И., Пономаренко В.А., Фролова Ю.И., 1965; Китаев-Смык Л.А., Неумывакин И.П., Утямышев Р.И., 1967].

В летных экспериментах использовался транспортный само­лет АН-12 (громоздкий, трудно управляемый). Предельно низкой высотой, на которой еще можно было устранять внезапные ава­рийные нарушения в системе управления самолетом (реально создаваемые нами, но неожиданные для пилотов), была признана высота 40 м над взлетно-посадочной полосой. Для устранения аварийной ситуации на малой высоте у летчиков были секунды. И они знали, что делать за это строго лимитированное время. «Спасать» самолет на такой высоте был способен только шеф-пилот Г.М. Шиянов, заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза. Для летчиков первого класса предельно низкой была признана высота 70-100 м. Ниже этих высот устранение аварии в системе пилотирования было бы очень рискованным.

У одних летчиков (они были причислены к первой группе) в этих летных испытаниях мной было отмечено резкое увеличение частоты пульса и объема дыхания только во время устранения аварии, т. е. на период 15-20 с. У других (вторая группа), — во время ее устранения эти показатели состояния практически не изменялись, но сразу после ликвидации опасности частота пульса и объем дыхания увеличивались на протяжении 3-5 мин. Было отмечено, что во время ликвидации критической ситуации все летчики переставали отвечать на вопросы экспериментатора, хотя они исправно делали это согласно полетному заданию до ее возникновения. Такую аварийную алексию надо изучать, сопоставляя с алекситимией (см. 2.5.4).

У летчиков первой группы не было выявлено послеполетных негативных переживаний. У вошедших во вторую группу сложные негативные эмоции после полетов были. Более того, у некоторых пилотов второй группы в снах возникали сюжеты, подобные мо­ментам при высокой опасности полетов, исполнителями которых они были в ходе описываемых испытаний. Причем в снах они ощущали ужас, которого не было у них в реальных летных экс­периментах. Надо полагать это — фрагменты посттравматических стрессовых реакций, не перерастающих в посттравматические расстройства.

Дополнительное обследование этой группы летчиков при кратковременной невесомости показало, что в числе первых были активно реагировавшие на исчезновение силы тяжести, в числе вторых — пассивно реагировавшие. Приведенные данные указывают на характер связи между формой поведенческой ак­тивности при кратковременном стрессе и формой вегетативного ее «обеспечения». А это, возможно, связано с балансом функций центральной нервной системы (см. 2.5.6).

Ситуации, аварийно регламентирующие поведение (деятель­ность), могут существенно изменять эмоции и поведение, конечно, за счет (и при участии) физиологических затрат (и утрат). Во время описываемых испытаний летчики (и стрессово-активные, и стрессово-пассивные) оказывались в прокрустовом ложе обя­зательной стрессовой конструктивности. Это требовало повы­шенного расходования вегетативных и прочих ресурсов.

Следует заметить, что исчезновение речевой активности лет­чиков при описанных выше, искуственно созданных нами «авари­ях», свидетельствует об исключительной сосредоточенности их внимания на выполнении внезапно возникшей важной задачи, а не об их пассивности [Китаев-Смык Л.А., Неумывакин И.П., Утя-мышев Р.И., 1967І. Из-за такого феномена стрессовой афазии пилотов перед летной катастрофой нередко бывает, что от них нет ни речевых сообщений диспетчерам, ни записи их переговоров в «черном ящике».

Я описываю это, чтобы показать степень опасности стрессо­вого напряжения пилотов в таких летных экспериментах. Они проводились в 1963 г. при участии лучших летчиков-испытателей Летно-исследовательского института: Г.М. Шиянова, В.И. Кир­санова. В полетах (в кабине пилотов) психофизиологические замеры осуществляли В.А. Пономаренко и Л.А. Китаев-Смык, технические замеры — СВ. Сергеева. Наземное обеспечение полетов осуществляли И.П. Неумывайкин и В.М. Сиволап, Ю.И. Фролова. Уникальная аппаратура для регистрации психофи­зиологических параметров в полетах была изобретена и сделана Р.И. Утямышевым.

После окончания этих исследований ответственный за них врач-психофизиолог Китаев-Смык был вызван зам. директора института М.А. Тайцем, внимательно контролировавшим эти исследования на всех этапах. Тайцсказал, держа в руках сигналь­ный (единственный) экземпляр Научного отчета [Сергеева СВ., Китаев-Смык Л.А., Перепелкин В.Н., Пудовкин В.М., Сердобиц-кий А.Ф., Сиволап В.М. и др., 1963], о той работе: «Я утверждаю этот отчет моей подписью и навсегда прячу его в свой личный сейф, т. к. мы не имели право проводить эти полеты из-за их чрезвычайной опасности. Но мы должны были провести это ис­следование, как исключительно актуальное и необходимое для обеспечения безаварийности полетов на самолетах этого типа. Теперь все будут пользоваться результатами вашей работы, но никто не должен знать, как они получены».

2.1.7. Двигательная буря или мнимая смерть при боевом стрессе (стрессовый кризис первого ранга)

Проводя психологические изучения боевого стресса на «чеченской войне» 1994-1996 гг., я видел, что у молодых рос­сийских солдат в зоне боевых действий первоначально во время эмоционального напряжения, обусловленного не вполне осозна­ваемым страхом смерти, проявлялись две первичные стрессовые реакции. У одних это была стрессовая поисковая активность, направленная на «знакомство» с опасностью. Солдаты-новички, в разной степени осознавая это, противопоставляли себя опас­ности, смерти.

Одни — принижая, отрицая ее. В глубине сознания это звучало: «Стреляйте — не попадете в меня!», «Не боюсь вас!» Наверное, их можно назвать экстравертами. Ведь их внимание оказывалось преимущественно обращенным вовне — на врагов.

При этом их боевая стойкость опиралась на себя (внутренняя «точка опоры», т. е. интернальность, см. об этом [ЮнгК.Г., 1981; Rotter J.В., 1966]). Это — стрессовый диалог с невидимым ис­точником опасности.

Другие солдаты-новички утверждали себя, свою индиви­дуальность, как бы произнося: «Я неуязвим! Я не боюсь!» Их мысленный взор обращался во внутрь (интроверты) и «точка опоры» у них была на себя (интерналы). Это как бы возвышение, воспарение над опасностью. Такие формы боевой психической активности могли сочетанно проявляться у одних и тех же людей.

У солдат, склонных к стрессовой активности, при эмоцио­нальном напряжении кровь нередко приливает к лицу— они «краснеющие». У других солдат первичной стрессовой реакцией становилась внезапно нарастающая пассивность. Она про­являлась в заторможенности движений с сильной скованностью (кататаноидность) или с чрезмерной расслабленностью (ката-плексоидность), в замедлении интеллектуальных действий, суб-депрессивности, снижении склонности к общению. У таких солдат при эмоциональных напряжениях часто возникает спазм лицевых сосудов — они «бледнеющие». Напомню, что эта стрессовая ве­гетативная реакция (со спазмом или, напротив, с расширением кровеносных сосудов в ожидании опасности) использовалась при отборе солдат еще в Древнем Риме.

При адаптировании к военным стрессорам указанная диффе­ренциация солдат на активных и пассивных переставала быть заметной. С древнейших времен ученым-врачам и в Европе, и в Азии было известно, что в критических (экстремальных, боевых и болезненных) ситуациях многообразие человеческих различий уменьшается и затеняется либо активным, либо пассивным по­ведением, реагированием на неприятности, неблагоприятные, угрожающие здоровью и жизни события. Крайняя форма актив­ности, как указывал еще Гиппократ, — мания пассивности — депрессия.

Первые исследования военного стресса (он еще так не на­зывался) были проведены Эрнстом Кречмером во время Первой мировой войны [Кречмер Э., 1928]. Активную форму проявлений военного стресса он называл двигательной бурей. Она могла проявляться, начиная со слабого чувства беспокойства, суетли­вости, мнительности до сильного страха, метания, неудержимой и неуправляемой беготни, паники в поисках спасения.

Пассивную форму военного стресса Кречмер называл мнимой смертью. Она проявлялась как чувство слабости, субдепрессивности, ослабление силы и тонуса мышц, апатия, депрессия, обморок и даже ступор (лат. stupor— оцепенение) — полная неподвижность напряженного тела с потерей контакта с окру­жающим миром. «Ступор — одна из самых сильных защитных реакций организма. Она наступает после сильнейших нервных потрясений (взрыв, нападение, жестокое насилие), когда человек затратил на выживание столько энергии, что сил на контакт с окружающим миром уже нет» [Малкина-Пых И.Г., 2005, с. 31]. Такое состояние называют стрессовой кататаноидностью (греч. kata — вдоль + tonos — напряжение = спастическое напряжение мышц тела + oidus — похожий). Это состояние, временно возни­кающее при стрессе у психически здоровых людей, похожее на кататонию — длительное психическое расстройство.

Противоположным видом стрессовой обездвиженности бывает катаплексоидность (греч. kataplexia — полнейшее расслабление всех мышц), когда возникает неконтролируемая расслабленность тела. При этом человек может упасть, не способный подняться. Как и при ступоре, он не реагирует на окружающих. Его организм запредельно экономит остатки энергии.

Многочисленные исследования военного стресса в ходе Вто­рой мировой войны, на «малых войнах», в «горячих точках» нашей планеты подтвердили правильность взглядов Кречмера [Крахма-лев А.В., Кучер А.А., 2003, с. 193-199]. Глубокий и вместе с тем ярко изложенный, психологический анализ разных проявлений военного стресса проведен военным историком Е.С. Сенявской [Сенявская Е.С, 1999, с. 54-104 и др.]. После «малых войн» во Вьетнаме, в Афганистане, на Ближнем Востоке много внимания уделяется «посттравматическому стрессу» — печальному приобретению многих солдат и офицеров, вернувшихся с войны. Это многоликое длительное нарушение психики. В нем часто перемешаны феномены стрессовой активности и пассивности [Черепанова Е.Н., 1996; Тарабрина КВ., 2001; Колодзин Б., 2003, с. 207-219; Огороднов Л., 2003, с. 200-206]. Наиболее успешно посттравматический стресс изучался группой Соломон Захавы в Израиле. Ее исследования начинались во фронтовой полосе и продолжались в ходе эвакуации, лечения и реабилитации по­страдавших. (О посттравматических стрессовых расстройствах см. 4.5.)

2.1.8. Активность и пассивность в начале жизни

Склонность (и способность) к активным либо пассивным реакциям на неблагоприятные раздражители проявляется еще во внутриутробном (преднатальном) возрасте, с четвертого месяца беременности. Многоплодно беременными женщинами подмечено, что на внешние воздействия, казалосьбы, одинаково действующие на близнецов, один плод реагирует движениями, другой, — пассивен. Такое различие сохраняется и после рож­дения (в постнатальном периоде). В 60-х гг. прошлого века мной были опрошены многие пожилые священники, проводившие об­ряд крещения новорожденных с опусканием младенца в купель со «святой водой». Священники рассказывали, что и ими и с дав­них времен были замечены различия позы детей, погружаемых в воду. Одни сразу выпрямлялись с запрокинутой назад головкой, вскинув ручки и выпрямив ножки. Таких священники издревле называли — «столбики». Мы полагаем — это активная реакция на погружение в воду купели. Другие младенцы, напротив, при­нимали «утробную позу»: опустив вперед головку, согнув и под­жав к груди и животу конечности. Их называли «калачиками». Это — пассивная форма реагирования. Некоторые священно­служители так комментировали это различие новорожденных: «Теплая вода в купели напомнила дитяти околоплодную воду в утробе его матери. "Калачики" рады возвращению в материн­скую утробу, "столбики" не хотят и протестуют».

Такая дифференциация имела прогностическое значение. Видя эти различия позных (постуральных) реакций, священники говорили про «калачиков»:

— Жилец!

А про «столбиков»:

— Не жилец.

На основании обряда крещения как прогностического теста давалась рекомендация родителям: больше внимания обращать на «столбиков» при их вскармливании и пеленании, оберегать их от сквозняков и переохлаждения.

Какие основания могли быть для этого «прогностического теста»? Возможно, это связано с бытовавшим в России (и в других странах) на протяжении многих веков обычаем плот­но пеленать, «свивать» младенца. Для этого использовался специальные полотняный (лучше льняной) «свивальник» — многометровая, неширокая полоса материи без швов. Ею фиксировались руки и ноги, и туловище, и головка ребенка. В некоторых регионах для оттока мочи спеленутого младенца использовались специальные устройства, прикрепляемые к младенцу пеленанием. На Кавказе это устройство для мальчи­ков делалось из бедренной кости барашка, для девочек — из большой берцовой кости. В Средней Азии такие устройства были (и есть) деревянные, похожие на курительные трубки. Для мальчиков с узким «чубуком», для девочек — с широким. Эти устройства позволяли содержать младенцев по нескольку часов в сухости, обездвиженными, т. е. в состоянии принуди­тельной пассивности.

Можно полагать, что такое постнатальное «выращивание» становилось более приемлемым для пассивных «калачиков». Од­нако для своевольных «столбиков» плотное пеленание, возможно, использовалось как «воспитательная мера», способствующая развитию у них способностей к пассивности. Зачем? Можно предположить— для подготовки (воспитания, взращивания) человека, способного претерпевать, пассивно пережидать по­стоянные трудности нелегкой жизни средневекового общества (или сельской жизни).

Отвечая на мои вопросы, священнослужители «вспомина­ли», делились поверьем в то, что «столбики» в прошлые вре­мена умирали в младенчестве чаще «калачиков». Но если уж «столбики» выживали, то становились заводилами, героями, генералами.

Известно, что плотное пеленание младенца — А.В. Суворова вызывало у него такие крики, что его отец приказал отказаться от пеленания вопреки возмущению родни таким нарушением обычаев. Добившись права быть активным, младенец замолчал, а повзрослев и возмужав и дальше в боях всегда побеждая, стал генералиссимусом Российской империи.

2.1.9. Эмоции и поведение при длительном стрессе, при стрессовом кризисе второго ранга. Вторичная стрессовая пассивность

Выше рассмотрены стрессовые эмоционально-двигательные реакции людей при кратковременных интенсивных воздействи­ях (и в начале длительного). Как же протекает эмоциональный субсиндром при долгом стрессе? В качестве примера рассмо­трим особенности эмоционально-двигательной активности, самочувствия и показателей физической работы человека при стрессе в условиях непрерывного длительного вращения, когда этот человек оказывается объектом воздействия сравнительно небольших, но постоянно повторяющихся гравиинерционных стрессогенных воздействий (рис. 3). Напомню об уникальной особенности этого стрессора, позволяющего в сравнительно «чистом» виде изучать стресс без «наслоения» осознаваемых, обдумываемых экстремальных факторов. Описание психо­логической сущности таких стрессоров было в первой главе (см. 1.3.4).

1 — качание при «ходьбе по рельсу»: П — вправо. Л — влево; 2 — скорость «ходьбы по рельсу»; 3 — время выполнения стандартного рабочего задания; 4 — показатели динамометрии; 5 — показатели поведения; 6 — показатели самочувствия.

«Жирной короткой» стрелкой обозначено время двухчасовой остановки вращения стенда «Орбита» по техническим причинам (эта остановка стала «дополнительным» гравиинерционным стрессором)

1— жилое помещение с рабочей и спальной зонами, с кухонным отсеком, с туалетом (взаимосменяемые душ, раковина, унитаз), поднимающееся (с отклонением) во время вращения квартиры-центрифуги; 2 — коридор: 3 — кольцевая платформа (не вращающаяся), подвешенная к потолку здания; 4 — люк для спуска с круглой (вращающейся) площадки в центральную комнату (крышка люка поднята): 5 — круглая площадка, вращающаяся вместе с квартирой-центрифугой: 6 — ступени лестницы для спуска на кольцевую платформу; 7 — противовес, поднимающийся при подъеме и отклонении жилого помещения во время вращения квартиры-центрифуги: 8 — центральная комната; 9 — балкон

рис. 6, фотография жилой кабины, отклоненной во время вращения стенда «Орбита» (архив автора).

При подготовке в 60-х гг. прошлого века полетов людей на планету Марс и обратно возникало сомнение — смогут ли люди выжить несколько лет в невесомости. Чтобы компенсировать ее неблагоприятные воздействия, предполагалось создать на меж­планетном корабле искусственную силу тяжести. Для этого (в со­ответствии с проектом Вернера фон Брауна) «корабль-бублик» с диаметром 20-30 м следовало вращать, чтобы возникающая центробежная сила частично заменила бы силу тяжести.

Чтобы изучить длительное влияние непрерывного вращения, т. е. измененного гравиинерционного фона (поля, пространства), на жизнедеятельность и работоспособность людей, в Летно-исследовательском институте (в г. Жуковском Московской об­ласти) по моей инициативе была создана центрифуга-квартира диаметром 20 м (полное название — «Наземный динамический имитатор межпланетного корабля», для конспирации названный не «Марс», как первоначально предлагалось, а стенд «Орбита») (рис. 4, 5,6).

С 1967 по 1973 г. на нем проводились эксперименты с разными скоростями вращения испытуемых-добровольцев; первоначально кратковременные — по нескольку часов; потом — длительные с непрерывным вращением от 3 суток до 5 недель (Бирюков В.А., Галле P.P., Китаев-Смык Л.А., Корсаков В.А., Устюшин Б.В., Хелемский Э.И. и др., 1968 и в других научных отчетах]. В этих экспериментах приняли участие и были всесторонне обследова­ны 72 человека (проводились медицинские, психологические, психофизиологические, инженерно-психологические, социально-психологические исследования).

Результаты научных экспериментов при недолгой невесомости и длительном вращении многократно публиковались в научной печати и обсуждаются с 60-х гг. прошлого века до настоящего времени (Конюхов Е.М., Болоцких М.Е., Китаев-Смык Л.А. и др. 1965; Китаев-Смык Л.А., Голицын В.А., Мокеев В.Д., Софии В.А., Филиппенков С.Н., 2005 и др.].

Результаты обследования испытуемого Владимира Алексан­дровича Корсакова в ходе эксперимента с 15-суточным вращением на наземном имитаторе межпланетного корабля приводится в гл. 2,5. Он, можно сказать, герой этой книги. Ниже В.А. Корсаков будет называться «Ко-в», как и в первом издании книги «Психоло­гия стресса». В первые 10-15 мин вращения у испытуемого Ко-ва, как и у многих других испытуемых в этих условиях, наблюдалось необычное для него оживление эмоций (улыбчивость, попытки шутить и т. п.), сопровождавшееся увеличением объема движе­ний (жестикуляции, пантомимики). Так проявлялся стрессовый кризис первого ранга («аларм-стадия») в активном варианте (как и пр их кратковременном стрессе). Стрессовый кризис первого ранга во многом сходен и при кратковременном стрессе и в самом начале долгого.

На втором часу вращения Ко-в почувствовал тяжесть в животе, тошноту, а затем тяжесть в голове, головную боль. Появилась слабость, апатия. Движения замедлились, их объем сократился до минимально необходимого для выполнения рабочих заданий и удовлетворения физиологических потребностей. Эмоционально-двигательная активность сменилась проявлениями пассивного эмоционально-двигательного реагирования на стрессор, возник стрессовый кризис второго ранга со вторичной стрессовой пассивностью. Она обусловлена болезненной слабостью из-за нарастания симптомов кинетоза («болезни укачивания», «болезни укручивания») с тошнотой, рвотой, головной болью и мышечной слабостью. В отличие от первичной стрессовой пассивности она была «пассивностью бессилия», «гнетущей пассивно­стью».

При длительном стрессе рано или поздно у всех людей воз­никает вторичная стрессовая пассивность (при достаточной интенсивности непрерывно или ритмично-постоянно действую­щих стрессоров). У активно реагировавших на кратковременные стрессоры и на начало действия длительных (как у испытуемого Ко-ва) вторичная пассивность замещает первоначальную стрессо­вую активность. У тех, кому была свойственна первичная стрес­совая пассивность, она малозаметно перетекает во вторичную стрессовую пассивность. И все же между ними есть некоторые различия.

Выше мы рассмотрели первичное пассивное реагирование при стрессе, возникавшее у предрасположенных к нему людей с самого начала экстремального воздействия (см. 2.1.3). Во вращающейся квартире-центрифуге «Орбита» оно длилось на фоне ощущаемого испытуемыми смущения из-за «вдруг навалившейся слабости, нерасторопности». Такая стрессовая пассивность была для них «непонятна и потому неприятна» (из отчета испытуемого Х-ва).

Первичное и вторичное уменьшения поведенческой (эмоционально-двигательной) активности при стрессе сходны в своих внешних проявлениях. Первичное пассивное реагирование (поведение, деятельность) при стрессовом кризисе первого ранга возникает у человека при поступлении к нему информации о предстоящем или текущем экстремальном событии, которое он ощущает, не осознавая того, как невозможное (невероятное, не­понятное). В отличие от этого вторичное пассивное реагирование (при стрессовом кризисе второго ранга) возникает при трансфор­мации в перцептивно-когнитивной сфере человека первоначально

неосознаваемого им представления о возможности (вероятности, понятности) стрессора в представление о «невозможности» такого воздействия. Это происходит либо при многократных воздействи­ях стрессора, либо при его чрезмерной длительности. В случае, когда стрессовое, первичное, пассивное реагирование, возникнув в начале действия стрессогенного фактора, плавно трансформи­руется при длительном его действии, становясь вторичным, тогда нет реальной возможности заметить превращение первичного во вторичное пассивное реагирование (рис. 7). Потому не все ис­пытуемые способны заметить переход от первичной стрессовой пассивности («смущенной пассивности», либо «пассивного испуга») ко вторичной стрессовой пассивности («гнетущей пассивности» и «пассивного бессилия»).

Стрессовое вторичное пассивное реагирование при достаточ­ной продолжительности и силе стрессора возникает практически у всех людей, т. е. и у тех, кто поначалу пытался своим активным поведением как бы «удалять» кратковременный стрессор, и у тех, кто оказался с самого начала пассивно «пережидающим» его. Однако вторичное пассивное реагирование не есть некое универсальное проявление пассивности, таящейся в людях при длительном стрессе. Оно может по-разному у разных людей охватить одни физиологические и психологические процессы, не затрагивая других. Например, мышечная слабость, сочетаясь с чувством депрессии, может понизить работоспособность чело­века. У него могут снижаться частота сердечных сокращений, дыхания, величина артериального давления [Котова Э.С., Китаев-Смык Л.А., Устюшин Б.В., 1971]. Однако тот же человек может волевыми усилиями преодолевать мышечную слабость при стрес­се, сохранять и даже повышать свою работоспособность путем сознательного усиления волевых импульсов за счет не полностью осознаваемой эмоциональной самоактивизации. Этому может способствовать пробудившаяся при стрессе вопреки слабости склонность к юмору, шуткам. Так человек как бы отрицает не­гативное влияние стрессоров и тем улучшает свое самочувствие. И даже объективные показатели его состояния могут несколько нормализоваться [Китаев-Смык Л.А., 1977 6, 1983,2001].

Следует указать, что при обитании в непрерывно медленно вращавшемся стенде «Орбита» крайне неприятный тошнотворный гравитоинерционный стресс-фактор многократно реализовался при каждом движении человека (см. 1.3.4). Из-за этого у всех испытуемых движения не вполне осознанно замедлялись, нарас­тала адинамия. Подвижность уменьшалась еще и из-за чувства мышечной слабости, апатии, замедляющих движения, и за счет на­рочитых или не вполне осознаваемых замедления и минимизации движений. Минимизация подвижности, возникавшая в подобных экспериментах у всех участвовавших в них людей, по мере адап­тации способствовала уменьшению действия стрессора.

Самооценка и внешние показатели состояния людей при стрес­се часто не совпадают. Так, сообщения Ко-ва о чувстве слабости и апатии прекратились раньше, чем регистрируемая гиподинамия. Для этого испытуемого, как сказано выше, были поначалу, харак­терны, несмотря на ухудшение состояния, бравада, ерничество как самозашита от неприятных ощущений, как субъективное от­рицание возникших дискомфортных ощущений. Однако у многих испытуемых был и другой тип внешних проявлений дискомфорта в аналогичных стрессогенных условиях — демонстративный показ своего плохого самочувствия (невольная агравация), не осознавае­мое привлечение внимания окружающих к себе, к своим усилиям по преодолению дискомфорта (симптомы вызванной стрессом истероидности). Такая попытка опереться на отношение к себе других людей для повышения собственного представления о своей значимости как испытуемого, о своих способностях преодолевать дискомфорт — также проявление самозащиты от неприятных ощущений и переживаний, порождаемых дистрессом.

На рис. 3 видны проявления феномена «второй волны» стрессового дискомфорта, возникшей у Ко-ва на четвертые сутки вращения. Он связан с тем, что основные два его компо­нента, характерные для рассматриваемых условий, имеют раз­ные латентные периоды. Один компонент дискомфорта (чувство тяжести в животе и тошнота) по сравнению с другим (чувством тяжести в голове, головная боль) возникает при меньшей куму­ляции (накоплении) негативного стрессового эффекта (из-за гра-виинерционных стресс-стимулов, появляющихся и действующих на человека при каждом его движении в условиях вращения). В ходе адаптации исчезает первоначально первый из указанных компонентов дискомфорта, который быстро снижал подвижность испытуемого, препятствуя тем появлению второго компонента. Исчезновение (в результате адаптации к стресс-стимулам) перво­го компонента (при отсутствии второго) позволяло испытуемому увеличить объем движений. И тогда у живущих в условиях непре­кращающегося вращения накапливался второй компонент дис­комфорта. Появление чувства тяжести в голове и головной боли (уже при отсутствии тошноты) вторично снижало поведенческую активность субъекта. Возникновение феномена «двух волн» позво­ляет предположить раздельное адаптирование функциональных систем, реализующих описанные выше компоненты дискомфор­та. Такого рода феномен, возникающий вследствие поэтапного и несинхронного подключения механизмов адаптации, нередко возникает при различных длительно действующих стрессорах, в частности при обыденном «стрессе жизни».

По мере адаптации к гравиинерционному стрессору во вра­щающейся квартире подвижность испытуемого Ко-ва, как и у других людей, находившихся под влиянием факторов вращения, восстанавливалась. На девятые сутки вращения она практически не отличалась от его подвижности, наблюдавшейся и регистри­ровавшейся во время его пребывания на протяжении трех суток в ограниченном объеме кабины в стабильной центрифуге, т. е. до начала ее вращения.

Таким образом, стрессовый кризис второго ранга возникает из-за неэффективности защитных реакций организма (мобилизо­ванных «как по пожарной тревоге»). Иными словами, активное эмоционально-поведенческое реагирование, «включенное» стрес­совым кризисом первого ранга, оказалось дискредитированным и «отключенным».

Вместо него «включаются» мощные, многообразные вегета­тивные (физиологические) механизмы, превентивно (предвари­тельно, на всякий случай) готовящие защиту организма человека при длительном стрессе (подробнее о них см. в гл. 3). Эмоции и поведение «переводятся» в режим пережидания неблагоприятного действия стрессоров, оказавшихся слишком долго неустранимы­ми. Это режим вторичной пассивности при стрессовом кризисе второго ранга.

Итак, при стрессовом кризисе второго ранга эмоционально-поведенческие системы организма оказываются в роли «отклю­ченных». При этом эмоциональный дискомфорт играет «вспо­могательную» роль, способствуя возникновению и нарастанию вторичной стрессовой пассивности. Главенствующую роль в защите организма, условно говоря, стараются взять на себя ве­гетативные физиологические системы (см. гл. 3).

2.1.10. Работоспособность при стрессе

А. Работоспособность при кратком стрессе. Сенсомотор-ные возможности людей существенно изменяются при всяком стрессе, тем более под влиянием гравиинерционных стрессоров. Это значимо для обеспечения безопасности управления транс­портными средствами: космическими кораблями, самолетами, автомобилями.

Изменение силы, скорости и координации движения, а также системы «глаз-рука» при невесомости и перегрузках были изучены и подробно описаны мной в монографии «Пси­хология стресса» [Китаев-Смык Л.А., 1983, с. 89-114]. Заин­тересованного читателя отсылаю к ней, а ниже приведу лишь краткое извлечение из моей публикации (первой в СССР и в мире) результатов психологических, психофизиологических и инженерно-психологических исследований человека в невесо­мости, создававшейся в авиационных полетах по параболе. Это была научно-популярная статья.

Зрение и движения. Зрение человека тесно связано с движением его рук — в невесомости эта связь нарушается. Вот пример: на вертикально расположенном листе бумаги мы пред­лагаем испытуемому рисовать по горизонтали ряд из каких-либо фигур, например крестиков. Если у человека завязаны глаза, то с наступлением невесомости рука смещается вверх: ведь она становится «легче». Если глаза открыты и человек видит свою руку, то он быстро исправляет ошибку. Но вот если глаза открыты и человек видит все в кабине, кроме своей рисующей руки и листа бумаги, которые занавешены, то при невесомости рука отклоняется вниз. Происходит это, вероятно, потому что в невесомости мышцы, поднимающие глаза, тянут сильнее других, глаза невольно поднимаются вверх, и человеку кажется, что все окружающее опускается вниз,— рука бессознательно следует за «опускающимся» окружением. Это известная ученым так на­зываемая лифтная иллюзия.

Рассмотрим еще один вариант этого эксперимента. У че­ловека закрыты глаза, правой рукой он рисует на бумаге по горизонтали крестики, но в отличие от других опытов, левой рукой держится за пульт, на котором прикреплена бумага. И вот рисующая рука, вместо того чтобы подниматься вверх, как это было в первом варианте опыта, опускается вниз. Давай­те проанализируем, почему это происходит. С наступлением невесомости руки человека стремятся подняться, но левая не может подняться: ею он держится за пульт. Пульт начинает сильнее давить на ладонь поднимающейся руки, и вот человеку кажется: это происходит не потому, что поднимается рука, а по­тому, что опускается пульт. Внимание человека сосредоточено в это время на том, чтобы рисовать крестики, не отклоняясь от горизонтали, и, когда кожа левой ладони сигнализирует об «опускании» пульта, правая рука начинает опускаться, следуя за «убегающим» пультом. Как видите, неверна поговорка: «Правая рука не ведает, что творит левая».

В наших полетах периоды невесомости и естественной ве­сомости чередовались с перегрузками. При увеличении силы тяжести все отклонения рисующей руки были противоположны отклонениям, возникающим при невесомости.

Легко ли работать в невесомости? Да, легко — так от­вечали все, кто с нами летал. Мы, экспериментаторы, и сами замечали, что в невесомости все делается быстрее, легче, чем в обычных условиях. Но вот провели эксперименты с точной авто­матической регистрацией результатов работы прибором, которому несвойственны ощущения. Оказалось, что все наоборот: время выполнения заданий удлиняется и ошибок больше.

Отсюда два вывода: работа ухудшается, а люди этого не заме­чают, они переоценивают быстроту и качество своей работы.

Сознание связано с деятельностью коры больших полушарий головного мозга, а в невесомости в работе коры происходят из­менения. Это подтверждается опытами на животных. При иссле­довании биотоков, возникающих в различных участках головного мозга кошек и кроликов, было обнаружено, что электрическая активность коры меняется при кратковременной невесомости, и больше именно в тех ее частях, которые связаны с вестибулярным аппаратом (Научная публикация электрофизиологических иссле­дований в авиационных полетах с созданием недолгой невесомо­сти была позднее [Клочков A.M., Китаев-Смык Л.А., 1967]).

Движения в описанных выше экспериментах замедлялись также из-за уменьшения тонуса мышц рук человека. Уменьше­ние тонуса и силы мышц в невесомости было зарегистрировано электрическими самописцами.

А как это влияет на «дозировку» усилия? Чтобы ответить на этот вопрос, был проведен следующий эксперимент. Испы­туемые довольно долго тренировались на земле тянуть за рычаг-динамометр («выжимать») с одинаковой каждый раз силой. Это же задание им надо было выполнить в невесомости. После полета спрашиваем:

—Как работали в невесомости?

—С такой же силой, как при обычном весе.

Смотрим записи самописцев — у всех, кроме летчиков, выжато меньше заданного. Это означает, что из-за ослабле­ния мышц, вызванного невесомостью, сбилось правильное ощущение затрачиваемых усилий. Летчики же выжимали столько, сколько и на земле, некоторые даже больше. Почему? Да потому, видимо, что во время многочисленных полетов у них выработалась способность противодействовать всему, что может помешать управлению самолетом» [Китаев-Смык Л.А., 1964, с. 16-21].

Б. Физическая работоспособность при длительном стрессе. Как сказывается на физической работоспособности стрессовое снижение эмоционально-двигательной активности при долгом стрессе? Ответ на этот вопрос мы иллюстрируем резуль­татами, полученными в длительном эксперименте с непрерывным пятнадцатисуточным вращением испытуемого Ко-ва на стенде «Орбита». Результаты этого эксперимента с регистрацией многих показателей стресса будут использованы и в последующих главах, чтобы разные субсиндромы стресса были сопоставимы.

Время выполнения испытуемым Ко-вым физической работы со стандартным объемом движений резко увеличивалось в первые двое суток вращения (как и у многих других испытуемых в аналогичных условиях), именно в это время у него максимально проявились апатия и чувство мышечной слабости. Последняя была вполне ре­альной, о чем свидетельствовали показатели динамометрии. В ходе развития стресса (по мере адаптации) картина изменилась.

На третьи-четвертые сутки вращения время выполнения стандартных рабочих операций не отличалось от исходного уров­ня. При этом увеличилось максимальное усилие, на которое был способен испытуемый. И вместе с тем казалось бы парадоксально, у него сохранялось чувство мышечной слабости. Вероятно, воз­растание мышечной силы испытуемого — это, во-первых, эффект мобилизации «глубоких» адаптационных резервов, т. е. перестройки адаптационных систем. В пользу такого предположения говорит не­которое сходство кривых изменения (нарастания) мышечной силы и содержания катехоламинов в крови у испытуемого Ко-ва (рис. 3, 19). Во-вторых, увеличение мышечной силы могло быть реакцией на чувство слабости при выполнении физических усилий, т. е. резуль­татом психологической установки на преодоление первоначально реальной, а затем мнимой мышечной слабости.

Феномен мнимой слабости — неосознаваемый регулятор поведенческой активности при стрессе. При отсутствии осознан­ной человеком необходимости активных действий ощущение сла­бости побуждает его к пассивности. Напротив, при эффективной мотивации к деятельности чувство слабости может побуждать к дополнительным волевым усилиям (не только для выполнения заданного действия, но и для преодоления чувства слабости), ко­торые и способствовали у испытуемого Ко-ва росту его мышечных усилий выше исходного уровня.

Достигнутая к пятым суткам адаптированность организма к продолжающему действовать стресс-фактору неустойчива и может быть разрушена даже небольшой дополнительной стрессо­генной нагрузкой. Так, двухчасовая остановка на четвертые сутки вращения (по техническим причинам), явившись дополнительным стрессором, ухудшила самочувствие Ко-ва, увеличила показатели дистресса. (Во время остановки испытуемый сидел неподвижно с закрытыми глазами, чтобы уменьшить стрессогенный эффект реадаптации к условиям без вращения.)

Координация движений при длительном стрессе во время вра­щения имела ряд специфических особенностей. На рис. 3 видно, что уменьшение скорости ходьбы по 10-метровому бруску шириной 4 см (расположенному в коридоре квартиры-центрифуги по ее радиусу) в первый день вращения сопровождалось увеличением амплитуды и числа раскачиваний при ходьбе. Это было следствием дискоординации движений. Напротив, вторичное увеличение числа качаний при выполнении этого теста на 7-10-е сутки вращения свидетельствовало об активном балансировании испытуемого с целью сохранить равновесие при намеренном увеличении скоро­сти ходьбы. Быстрым выполнением этого теста испытуемый хотел продемонстрировать возрастающий уровень своей адаптирован-ности к стрессогенным условиям. Многократные инверсии в ходе эксперимента соотношения числа колебаний вправо и влево при выполнении Ко-вым теста с ходьбой говорят о сложной транс­формации доминантности в билатеральной системе организации движений. Как они были обнаружены?

Сразу после первого эксперимента с многосуточным вра­щением в квартире-центрифуге с моим участием в качестве подопытного-испытуемого (вращение в течение трех суток со ско­ростью 24 град/с) я почувствовал странное нарушение устойчи­вости при ходьбе. Чтобы понять, что произошло, я, прогуливаясь рядом со зданием, в котором размещалась центрифуга, пошел по железнодорожному рельсу (железнодорожный служебный путь подходил к зданию с центрифугой). Пытаясь идти по рельсу, я по­чувствовал, что утратил способность балансировать при ходьбе. Каждое качание в сторону становилось безостановочным и вело к тому, что я оступался, сойдя с рельса. На четвертые сутки, после окончания трехсуточного вращения эти нарушения дисбаланса при ходьбе исчезли [Китаев-Смык Л.А., Бирюков В.А., Галле P.P., Гаврилова Л.Н., Устюшин Б.В., Харитонов МЛ., Корсаков В.А. и др., 1968].

Для изучения этого феномена М.Л. Харитоновым было сконструировано оригинальное устройство, регистрирующее скорость, частоту и амплитуду качаний при «ходьбе по рельсу». Это устройство использовалось в последующих экспериментах с многосуточным вращением. Типичные изменения в билатеральной системе организации движений при ходьбе, возникавшие из-за дез­адаптации (а затем реадаптации) координированности движений в измененном гравиинерционном пространстве, возникали и у Ко-ва (рис. 3). Сходные явления были обнаружены и у космонавтов после возвращения из многосуточных орбитальных полетов.

2.1.11. О ранжировании интенсивности боевого стресса

Во время активных боевых действий опасно и нетерпимо у сол­дат и офицеров нарастание вторичной стрессовой эмоционально-поведенческой пассивности. При этом возможен быстрый переход стрессового кризиса второго ранга в стрессовый кризис третьего ранга с активизацией «болезневидных» вегетативных стрессовых реакций. Такая стрессовая активизация вегетатики ведет к реальным заболеваниям внутренних органов. (Это уже «болезни стресса», т. е. стрессовый кризис третьего ранга. О его вегетативных компонентах подробнее в третьей главе.) Из­вестно, что во время кровопролитнейших боев в начале 1995 г. увеличивалось число солдат и офицеров, поступавших с фронта в госпитали с небоевыми заболеваниями: с воспалением легких, гастритом, осложненным гриппом, тяжелым фурункулезом и нервно-психическими расстройствами. Многие из них после излечения вернулись в строй и были «вынуждены», участвуя в затяжных боях, вновь оказаться в состоянии стрессового кризиса третьего ранга, т. е. пораженными «болезнями стресса».

Заметим, что в «нормальных» войнах (т. е. без такого бессмыс­ленного и неоправданного кровопролития, как это было в Чечне с января по апрель 1994 г.) в наступающих войсках уменьшается количество заболеваний внутренних органов.

Однако при уменьшении количества легко излечимых внутрен­них болезней стресса во время боев в ходе Великой Отечественной войны отмечено возникновение стрессовых болезней внутренних органов, неизлечимых в боевых условиях. Например, у молодого, раньше не болевшего солдата после боевой психологической травмы (БПТ) во время отступления возникла язва желудка «ве­личиной с ладонь», обнаруженная при посмертном вскрытии (в мирной жизни язвы желудка бывают диаметром несколько мил­лиметров); у ранее здоровых солдат при БПТ внезапно возникали гипертонические кризы с повышением артериального давления до 280/150 мм рт ст, практически не излечимые в боевой обстановке того времени [Опыт советской медицины..., 1949].

Такое течение «болезней стресса» — это уже вегетативные про­явления смертоносного (квазисуицидального) стрессового кризиса четвертого ранга, развившегося, минуя стрессовый кризис второго ранга, когда защитно-стрессовое пассивное поведение сопрово­ждается всего лишь ощущением болезненной слабости и, минуя стрессовый кризис третьего ранга, когда болезненные процессы еще не становятся смертельно опасными (см. подробнее гл. 3).

2.1.12. Эмоционально-поведенческое (квазисуицидальное) реагирование при стрессовом кризисе третьего ранга (боевой стресс у солдат во время кровопролитнейших боев в Чечне в январе-апреле 1994 г.)

Во время продолжительного участия в боях, уже на пятом месяце, стрессовая активность одних солдат и пассивность других (т. е. стрессовый кризис первого ранга см. 2.1.7) становились ме­нее заметными потому, что более явными стали различия солдат по их способности выживать, не быть убитым, и по успешности их боевых действий [Китаев-Смык Л.А., 1995 а; 1995 б; 1996; 2001]. Многие солдаты стали обстрелянными, освоившими науку воевать. Офицеры называли их «состарившимися». Сол­даты звали себя «старичками». Стрессовую трансформацию их поведения и личности можно считать конструктивной (в боях «созидающей» их жизнь). Изменения поведения и личностных особенностей, которые приобрели в ходе жестоких боев другие, сделали их менее приспособленными к боевой обстановке, чем они были, прибыв на фронт. Такие неблагоприятные изменения можно назвать деструктивными (разрушительными).

А. Стрессово-конструктивные личностные особенно­сти, сформировавшиеся в боях. «Старички» психологиче­ски ориентированы на жизнь. Они более опрятны, чем другие, следили за оружием, охотно овладевали новыми (для них) его видами.

В бою устремлены на победу и выживание. К пленным и местным жителям-чеченцам — лояльны. Их страх, как правило, адекватен опасности. Смерть — страшна, но она не ввергает в уныние. Убивать стало привычным.

Недавнее, довоенное прошлое для «старичков» оставалось близким, хотя они себя чувствовали очень изменившимися.

— До фронта я был несмышленыш (салажонок, мальчиш­ка), — говорят они про то, что было всего лишь полгода назад.

Думая о прошлом, сожалели о юношеском порочном своем легкомыслии. Думая о будущем, «старички» видели себя се­мейными, с детьми, ублажающими будущую жену и родителей. У меня создавалось впечатление, что их устремленность (это у восемнадцати-двадцатилетних!) к Жизни, возникшая при виде смерти и смертельной угрозы, продуцировала в их представлени­ях благополучное, даже красивое продолжение их собственной жизни — в жизни рожденных ими детей, во всеобщем и мирном благополучии.

Место дислокации их войсковой части для «старичков» стало привычным, не вызывало у них особых эмоций. Как и все иные психологические типы солдат, «старички» тяжело переживали свою изолированность от мира. Везде, где тогда побывал в Чечне автор этой книги, солдаты были лишены радио, газет и писем, не знали, что происходит дома, в мире, известно ли там хоть что-то об этой войне, об их Войне. Часто они не знали, где и какие у них свои военные «соседи». А про чеченцев-врагов солдаты узнавали лишь по опыту боевых столкновений с чеченскими боевиками да по занесенным невесть откуда небылицам и слухам о них.

По сообщениям офицеров, «старички» — более дисциплиниро­ванны (но своей, личной дисциплиной, с которой офицер должен считаться), более надежны в боях, командовали и подчас помы­кали солдатами других психологических типов (это фронтовая «дедовщина»!).

Решая задачу повышения боеспособности, надо учитывать два вида психологической организации конструктивного поведения:

—первый — в относительно спокойной обстановке. Тогда несколько различных одновременно существующих у человека побуждений «находят разумный компромисс» между собой с опти­мальным, конструктивным решением;

— второй — в остро критической ситуации. Здесь остается одно побуждение, подавившее все соперничающие с ним мотивы. «Побудительный» мотив может быть конструктивным. Но может, напротив, «организовать» деструктивное поведение.

Психологически деструктивных типов солдат нами было обнаружено несколько: «депрессивные», «гебоидные», «бруталь­ные» и «шизоидные».

Б. Солдаты со стрессовыми реакциями депрессивного типа. Главная их особенность— доминанта страха. Но страх перестал быть боязнью, испугом, ужасом. Он стал мучением, тоской, стыдом из-за страха. Болью души и болезненной тяже­стью в теле. Мучением, затмевающим все: и прошлое, и будущее, и сам страх, породивший мучение в настоящее время. Перед реальностью боя страх на короткое время может напомнить о себе, приоткрыться обжигающей болью. Страх постоянно гнетет, разъедает их души. Он и днем, и во сне, в сновидениях ужаса своей смерти, своих преступлений. Сон разорван 3-4 раза за ночь кошмарами. Они будят и не выходят из памяти и днем, путаясь с военной реальностью.

У этих солдат лица «убитых горем» из-за снижения тонуса лицевых мышц. Этому особенно подвержены нижние окологлазья. Из-за мышечной атонии возникает внешнее проявление «опеча-ленности». Снижение мышечного тонуса тела — это поникшие плечи, ссутулившиеся спины, нетвердый шаг.

Днем психика, давно перенапряженная, работает из послед­них сил. Солдатам кажется, силы души и тела вот-вот иссякнут. И что тогда? Это тоже рождает скрытый страх. Он сплетается, скручивается из неустраняемых жутких воспоминаний грохо­чущих минут боя, окровавленных тел — еще недавно хороших знакомых, молодых ребят, друзей. Ужас накатывает волнами. Когда его нет, мучает страх, что он неизбежно накатит — страх перед страхом. Хочется бежать от него. Это стыдно, позорно, преступно. Сам себе, как позорный преступник, такой человек ненавистен, постыден. Мучителен сам для себя. Водка, нарко­тики — временное избавление, растят ужас души, молодой, еще слабо оперившейся.

Важными становятся отрешенность, отчужденность от прошлого и от будущего, потеря моральной опоры на них. Про­шлое — нереально. Его не могло быть, если таким кошмаром течет настоящее. Прошлое как сон, и кажется невозможным вернуться в него. Оно ускользает и делает еще оскорбительнее, пошлее муки войны.

Мои расспросы о будущем ставили такого человека в тупик. Он молчит, напрягается. И не может представить, надеяться, что кошмар, сейчас иссушающий его, пройдет, что он выживет, не умрет, не превратится в груду мяса, костей, упакованную в про­рванный «камуфляж», еще недавно бывший воинской одеждой. Не может представить, что он, греховный преступник своего страха, преступник-убийца других людей, преступник-предатель своих уби­тых друзей-солдат, сможет перестать быть таким, «отмыться».

Таких солдат другие солдаты и офицеры, и сами они себя на­зывают «сломавшимися». Этому мальчику-солдатику, если его спрашивать, начинает казаться диким абсурдом, что будет (и сей­час где-то есть) нормальная мирная жизнь его города, села. «Не будет... — тусклым голосом, с казалось выплаканными глазами бубнили мне в ответ такие ребята. — Я могу только убивать... если меня не убьют».

Кажется им — весь мир сосредоточился здесь, на этой каме­нистой, источенной оспинами воронок от бомб и снарядов земле с перелесками («зеленкой»), таящими смерть от чеченских грана­тометов (оружия советского производства). Вселенная сузилась, пропиталась страхом для этих ребят на этой земле... с ненавист­ными им чернявыми рожами «черных»-чеченцев.

— Каждый, может быть, стрелял в меня!

Каждый чеченец: мужчина, ребенок, женщина напоминают о пережитых ужасах смерти: «...моей смерти; они таят, копят в себе мою смерть» — примерно так звучит в подсознании многих «сломавшихся» солдат. Из-за этого побудительным становится компенсаторно-агрессивный мотив: «Смерть же им всем, нена­вистным "черным"».

В своих приступах жестокости, как правило, к слабейшим, к местным жителям, к пленным боевикам, «сломавшиеся» ищут самоудовлетворения, самореализации и не находят этого. Их друзья — солдаты, те, что живы, им надоели. Они живой укор, свидетели слабости «сломавшегося». Это название все произносят буднично, без жалости и упрека. Иногда «сломавшемуся» хочется бежать от всех своих. Отсидится один в пустом окопе минут 15, начинает казаться ему: «Не мертв ли я?» Чтобы почувствовать, что жив, возвращается к своим (еще о феномене «бегство в пустой окоп» см. в 5.3.1.Г). При общении с солдатом чувствуется его апатичность, безынициативность и даже недомыслие.

— Таким он стал за последние два месяца, — поясняет мне наедине офицер.

Очевидно, у солдат «депрессивного» типа военный стресс проявляется в виде, подробно описанной Эрнстом Кречмером психотравматической, истероидной псевдодеменции — ре­активного сужения сознания, недоосознавания всего того, что так травмирует душу. Недомыслие, недобытие спасает психику от того, чтобы быть разрушенной ужасом смерти, противоесте­ственностью ее картин. Психика солдата подменяет опасную деструкцию личности от страха псевдорегрессом, окоторый в спокойной жизни исчезает.

Перемежая монологи разных российских солдат в состоянии военного стресса со своим пониманием их переживаний, я пытал­ся воссоздать картину трансформации их психики.

Интересен феномен «бегства в пустой окоп» «сломавших­ся» солдат. Здесь проявляются сложные циклические процессы душевной трагедии солдата. Попробуем упростить, схематизиро­вать и понять их, привлекая этологические и предложенные мной зооантропологические подходы.

Стыд перед своей позорностью гнетет солдата. Псевдоде-менция, возникшая у него в ходе войны (т. е. защитительное от стресса войны поглупление), не спасает его от страха за сотоварищей-солдат, которые могут погибнуть (и гибли?!) из­за его нерасторопности, боевого несовершенства. Проявляется своего рода биологический «общественный ужас смерти», т. е. жуткая боязнь гибели своей стаи, без которой ты, стадная особь, не выживешь. Возникает смутный страх-стыд перед собою, став­ший якобы опасным для своей стаи и будто бы изгоняющей тебя от нее. «Сломавшийся» уходит в пустой окоп, в пустое поле, в ночь. Это не дезертирство! Это неосознаваемая попытка спасения «стаи» от себя.

Но в одиночестве пустого окопа острее становится страх особи, не способной прожить без стаи и обреченной одиночеством на смерть с ее ужасом гибнущего одиноко. «Сломавшийся» бежит обратно к своим товарищам, в родную толпу-суету, где чувствует себя частью «стаи», обретает надежду на жизнь среди «своих». Возвратиться его подгоняет и страх прослыть дезертиром, т. е. новый позор, больший, чем тот, от которого он бежал недавно. Столкновение потребностей в уединении и в социализации объ­ясняют сложнейшими процессами, происходящими при стрессе в нейрональных системах головного мозга [Esser А.Н., 1973] (см. об этом в 5.3.1 .Г).

Это сложный, цикличный психодинамический процесс. Но в действительности он еще сложнее, чем в вышеприведенном эссе. Всех солдат не только гнетет психологический стресс скученно­сти, резко усиленный почти полной изоляцией от всего внешнего мира, ребят, еще недавно купавшихся в информационном изоби­лии городских толп, телерадиопрограмм, семейного общения.

Вернемся к вышеначатому. Биологический рефлекс побуждает некоторых неспокойных «особей» выйти из стаи, скучившейся в безнадежно-бесперспективной изоляции. «Беглецы», уходят от стрессово-гнетущей обстановки, действительности, увлекая с собой некоторых сородичей, товарищей, чтобы образовать свой прайд, стайку, клан. Уйти и, уже минуя стрессоры, по-своему размножать свой вид и род. Но, уйдя в «пустой окоп», солдат оказывается в ситуации, про которую классик сказал: «...нико­го со мной нет, я один и разбитое зеркало» [Есенин С, 1962. с. 209-214]. В нем одинокий беглец видит себя — не способного увлечь хоть кого-то, не способного выжить в одиночку. Накапли­вающийся страх одиночества гонит ушедшего назад, к людям, к соратникам. Феномен «бегства в пустой окоп» может иметь иное происхождение. Известно, что многим людям свойственно на­капливать агрессивность. Чтобы она не «полилась через край» в виде злобных поступков, люди, не думая о том, выплескивают ее мелкими порциями друг на друга, не разрушая взаимоотношений, а лишь «подперчивая» их. Но если обстоятельства монотонно-однообразны, группа не велика, и все время все на виду Друг у друга, то и у людей, казалось бы, способных, к наивысшему са­мообладанию, возникают припадки «взаимного бешенства». Это состояние известно как «полярная болезнь», «экспедиционное бешенство» в изолированных группах, эксцессы «дедовщины» при изоляции в казарме или в маленьком гарнизоне. Бешенство может вспыхивать и в слишком тесном семейном кругу.

В подобных ситуациях, писал Конрад Лоренц «...накопление агрессии тем более опасно, чем лучше знают друг друга члены данной группы, чем больше они друг друга понимают и любят... Человек на мельчайшие жесты своего лучшего друга — стоит тому кашлянуть или высморкаться — отвечает реакцией, которая была бы адекватна, если ему дал пощечину пьяный хулиган» Лоренц К., 1994].

Изучая «экспедиционное бешенство» во время многомесяч­ных рейсов на рыбопромысловой базе «Восток», я обнаружил, что взаимная неприязнь почти у всех рыбаков-моряков уле­тучивалась через две недели после прекращения длительной изоляции. Прошлые скандалы и драки, которые были у экипажа рыбопромысловой базы, много месяцев не заходившей в порт, вспоминались на суше со смехом как курьезные ситуации. Мо­жет быть, это было «вытеснение» остатков ушедшей агрессии?

В такой ситуации сидение в пустом окопе может быть времен­ным отдыхом от надоевших друзей. А «сброс», «вытеснение» своей агрессивности, конечно возможны, при стрельбе по противнику. Это случается даже во время ненужной стрельбы с «выходом» агрессии грохотом и огнем выстрелов. Такое, как боевое поведение, вполне конструктивно при «окопном стрессе». Все это опытные офицеры знают и умеют организовать жизнь солдат в любых условиях.

В. Солдаты со стрессовыми реакциями гебоидного типа. Они постоянно были склонны шутить, как правило, ие к месту и невпопад. «Дурацкие шутки» их чаще беззлобны, нередко эротичны (матерная речь). Гебоидных называют в военной среде «дураш­ливыми». («Гебо» — греческая богиня юности. Она подносила нектар и амброзию на пирах богов, шутливая, дурашливо-хмельная; «оидеус» — похожий, лат.) При моем опросе они в ответ пытались шутить о чем-то своем, не вникая в смысл моих вопросов, не отвечая подробно на них. Возможно, в этом скрывалась глубокомысленная иносказательность, непонятная мне. Настойчивые попытки рас­спрашивать гебоидных могли вводить их ненадолго в угрюмость, задумчивость. Прикрываясь ерничанием, они уходили от непри­ятной, напрягавшей их тематики (от вопросов об их прошлом и будущем, о доме, о смерти, врагах и друзьях). В их разговоре легко возникала бурная шутливость на сексуальные темы, психологически защищавшая многих здесь, на войне. Возможно, это элементы «синдрома Ганзера» (погружение в детство). Но это еще не болезнь. Гебоидные солдаты были в ее преддверии, в реактивном состоянии, защитительно реагируя на непереносимую обстановку войны.

Эти гебоидные реакции целесообразно рассмотреть с по­зиции зооантропологии. Инфантильное (одитячивающееся) поведение в животном мире — демонстрация своей подчинен­ности и просьба пощады у более сильного соперника. У него в ответ рефлекторно может пробудиться покровительственное поведение (отношение) к поверженной и одитячивающейся особи из своей же стаи.

К гебоидному поведению солдат примешивалась как бы ра­достная шутливость(квазирадость). Вероятно, это рудиментарная имитация (остаточное представление) радости и победы, уместной при реальном триумфе, а не у них. У них, гебоидных, эта имита­ция как бы призывает врага к торжеству легкой победы, лишь бы бескровной над одитячившимся сородичем. Его квазирадость призывает победителя признать жертву своим вассалом, пленным помощником, а не мстить, не убивать ее.

В экстремальной ситуации уместные шутки, юмор могут эффективно снимать стрессовое эмоциональное напряжение. Однако гебоидный тип — очень опасный для солдат феномен. «Ду­рашливые», кажется, не хотят (на самом деле — не могут) вести бой скрытно от огня противника. Их убивают чаще других. Неадек­ватно выполняя приказы, они могут подвести товарищей.

Псевдодебильность, псевдорегресс личности у солдат с гебоидными проявлениями военного стресса были больше за­метны, чем у солдат с другими деструктивными его проявле­ниями. «Отказ» от разума, но без потери активности поведения (снижение активности было у «депрессивных»), сохранение поведенческой активности, но с подменой ее на самозабвенно глупую подвижность подогнем противника — все это обрекало такого человека на быструю гибель в виде бесполезной жертвы. Офицеры сообщали мне, что при первой возможности таких солдат отправляют в тыл.

Можно предположить, что гебоидное поведение определен­ного типа солдат в изнуряющей боевой обстановке — это некий аналог гебофренного психопаталогического состояния. Это не так. В отличие от него «дурашливое» поведение солдата было функциональным состоянием, проходящим после исчезновения экстремально-критической обстановки непрерывных боев с большим числом потерь, картин смертельной опасности, трав­мирующих психику солдат.

Г. Солдаты со стрессовыми реакциями брутального типа. За время боев они стали отличаться застойной, брутальной (англ., фр. brutal — грубый) злобностью. Совершали неадек­ватные обстановке гиперагрессивные действия по отношению к другим солдатам, к старшим по званию и к местным безоруж­ным жителям-чеченцам, и к пленным боевикам. Такие солдаты опасны и для окружающих, и для себя, особенно когда в руках у них оружие. В солдатской среде за ними укрепились жаргонные клички «остервеневшие», «озверевшие». В обстановке боя чрезмерная злобность лишает их возможности трезво осмыслить ситуацию, вовремя укрыться от огня противника. «Остервенев­шие» — легкая жертва для пули противника. Офицеры сообщали мне, что многих «остервеневших» (солдат со стрессовыми реак­циями брутального типа) уже нет в живых.

Как объяснить застойную агрессию «остервеневших»? Во время боевой обстановки вспышки злобы, агрессивности при экс­тренной мобилизации военных навыков (как первая, обязательная фаза комплекса стрессовой активности — см. 2.1.3) ускоряют, усиливают реакции на опасность. Это служит повышению эф­фективности боевых действий.

При успешном завершении экстремальной ситуации «на сце­ну» выходит вторая фаза этого стрессового комплекса: триумф, радость с проявлениями экстаза. Она в ликовании, т. е. либо с игнорированием («вытеснением» из сознания) неприятных вос­поминаний о поверженных противниках, либо при их прощении (в историческом смысле — это включение их в число своих под­данных), либо в злобной радости, но уже не в виде боевой злобы, а как садизм, жестокость дальнейшего их подавления и мщения за прошлый страх, скрывавшийся под злобой боя.

На каждой из этих фаз комплекса стрессовой активности «боевые эмоции» могут болезненно застопориваться. У сол­дат со стрессовыми реакциями брутального типа эти эмоции застопорены на этапе агрессивной злобности, неадекватно подавляющей другие, более уместные эмоции, когда боя уже нет. При этом в психике таких солдат, видимо, застойно про­должается сражение, но реального противника подменяет укоренившийся ужас смерти: образы смертельных мучений друзей, несущих смерть врагов и страха за свое бренное тело, готовое испытать боль смертельного ранения. Эта внутренняя, душевная борьба, постоянная «раздражительная злобность» истощают психику солдат, ведут к психопаталогии. Такие солдаты нуждаются в лечении.

Д. Шизоидные реакции при боевом стрессе. Можно выделить еще шизоидные, т. е. галлюциноидные и бредоподоб-ные проявления военного стресса. Они возникают в условиях боевой неопределенности, если опасность велика, но не ясно, откуда, когда и какими силами будет нанесен удар врагом. Эти симптомы боевого стресса более вероятны, если солдаты изнурены войной. Иными словами, при дефиците конкретной информации об опасности создается монотония сильного бое­вого эмоционально-интеллектуального напряжения. Еще хуже монотония кровопролитных боев и обилие смерти при полной неопределенности того, когда же это все кончится. При этом у отдельных солдат возникают явления, похожие на галлюцинации или сны наяву. Чаще такое случается ночью. Солдату мерещится или даже видится подкрадывающийся или открыто идущий про­тивник. Среди ночных шумов кажутся отчетливо различимыми бряцание оружия, звуки моторов, чеченская речь и отдельные слова. Солдату, у кого это случилось, товарищи говорили:

— У тебя «глюки» начались.

Над солдатами шизоидного типа смеялись и называли их «глюками». Они в обиде скрывали свои, как некоторым из них казалось «сверхспособности», или «наваждения», И обращались к автору этих строк как к врачу за советом.

Офицеры сообщали, что у солдат на войне «глюки» бывают, но редко. Сколько подверженных им людей, и какие они в психо­логическом смысле — определить трудно.

— Начал солдат задумываться, смотрит куда-то, не докри­чишься до него — жди «глюков», — рассказывал мне командир взвода.

Такое проявление военного стресса в большей степени, чем другие, ждет своего исследователя. Оно напоминает зачатки, неразвернувшейся стадии реактивных психозов галлюцинаторно-бредового типа. Это могут быть временные, излечимые проявле­ния травматического стресса. Психиатры с ними, как правило, не встречаются, т. к. к ним больные приходят с войны с раз­вернувшимся реактивным состоянием. Причинами фронтовой стрессовой шизоидности могли стать и экстремально-жуткая монотония кровопролитных боев, но в месте с этим и врожденная предрасположенность изнуренной боями души (психики) солдат (и офицеров, хуже, если и генералов). С исчезновением давления военного стресса «глюки» исчезали. Их можно рассматривать как элемент реактивного состояния, может быть, как ложные галлю­цинации. Возникновения ничем не оправданной непроходящей злобы или нетерпимо болезненной обиды могли быть квазибре­довыми состояниями. Но в некоторых случаях они могли стать проявлением большого психоза, пробужденного войной.

Итак, имевшиеся к началу пребывания в зоне боевых действий у солдат срочной службы доминирующие (преобладающие) и манифестированные (заметные) различия «фронтового стресса» можно было расставить по шкале «активность — пассивность» их боевого и просто человеческого поведения, К четвертому месяцу участия солдат в кровопролитнейших боях (в январе-апреле 1995 г.) эти их различия исчезли. Большинство солдат, оставших­ся в строю, выживших, характеризовались успешностью в боях и «нормальным поведением» в условиях фронтового быта. Их поведение можно назвать конструктивным. Они адаптировались, претерпев военный стресс. Но немало было и тех, кто, напротив, стали хуже приспособленными к фронтовой обстановке, менее успешными в боях, чем были, когда только прибыли на фронт. Их поведение стало деструктивным. Вряд ли у них произошла дезадаптация (разрушение привычности) к боевой обстановке — ведь у них адаптированности и не было.

Выше рассмотрены результаты боевого психологического травмирования солдат-призывников во время чрезвычайного (по количеству боевых потерь) периода «чеченской войны» — в первые четыре месяца 1995 г. После «нормализации» боевых дей­ствий отношение военнослужащих к фронтовым стресс-факторам изменилось. Это иллюстрируют результаты психологического изучения военнослужащих-контрактников [Резник A.M., Саво­стьянов В.В., 2005]. Наиболее труднопереносимыми стрессорами боевой обстановки 35,3 % из числа обследованных называли не опасности для жизни, а ошибки командования. Среди долго воевавших такое мнение было у 46,6 %. У повторно воевавших по контракту ветеранов главным стресс-фактором в боевой об­становке было недоверие командирам у 76,6 % обследованных. Причиной столь частого недоверия были не только реальные недо­статки командования, но и перенос вины «вовне», на другого, т. е. экстериоризация чувства личной тревожности и страха, а также «фронтовая усталость» невротического происхождения.

На втором месте среди наиболее значимых стресс-факторов в боевой обстановке (опять же цитируемыми авторами) был вы­явлен не страх смерти, не опасения собственной гибели, а пло­хие гигиенические условия: невозможность помыться, сменить обмундирование, плохо оборудованные отхожие места и др. Их отметили 35,3% военнослужащих. Среди наиболее значимых боевых стресс-факторов были гибель или ранение товарищей (у 32,8 % из числа обследованных). Особенно значимым стрес­сором это было для имевших боевой опыт (у 44,8 %), еще чаще потеря боевых друзей становилась психологической травмой для ветеранов (у 51,3 %). Собственные ранения, напротив, редко назывались в числе труднопереносимых стресс-факторов. Вытес­нение негативного отношения к своему ранению было следствием эйфории — «ранен — не убит!», продолжающейся лишь до осо­знания того, как ранение изменит жизнь солдата после выписки из госпиталя. Угрозу собственной жизни называли значимым стресс-фактором 44,3 % из числа обследованных. Опасение (страх) смерти было названо 2,6 % ветеранов. Надо полагать, признаваться в том, что бояться смерти — недостойно и вообще, говорить о ней — плохая примета. И все же нельзя отрицать, что в боевой обстановке у солдат-ветеранов представление о своей гибели может быть приуменьшено.

2.1.13. Трагедия невольной жертвы. Зооантропологическая интерпретация боевого (квазисуицидального) стрессового кризиса третьего ранга

Конечно, в публикациях Эрнста Кречмера и в последующих, посвященных военному стрессу исследованиях наряду с актив­ными и пассивными последствиями военной травматизации психики описывались конструктивные и деструктивные ее изменения. Однако в них не было отражено столь отчетливой дифференциации поведения солдат в зоне боев, которая была обнаружена мной в апреле 1995 г. на чеченской войне. Почему? Это не случайно!

Возможно следующее объяснение этого явления. Вначале военным руководством России была дана установка закончить в Чечне боевые действия за несколько дней. Офицеры рассказы­вали, что «разнарядку» (требуемое количество нужных на войне солдат) Министерство обороны Российской Федерации направило в военные округа. Там все ниже — по дивизиям, полкам, батальо­нам, ротам. Кого отправит в таком случае командир роты? Самых надежных и подготовленных? Они ему в роте нужны. Тем более он был уверен: «До войны эти солдаты и добраться не успеют, она же должна быть победоносно завершена за несколько дней силами элитных армейских частей». Ложная установка распространилась до армейских «низов». По рассказам российских офицеров, среди присланных в Чечню солдат, из которых формировали «сводные» бригады, полки, было много неподготовленных и непригодных к тяжелым боям солдат. Были страдающие ноктурией (ночным недержанием мочи), не способные выполнить физкультурные нормы, склочные и неврастеничные. Их прислали, и очень многих из них убили или ранили. К примеру, офицеры Тихоокеанского полка морской пехоты рассказывали, что по прибытии на его по­строении было 4100 человек; на построении перед убытием 1300. Эту, казалось бы элитарную, воинскую часть собрали «с бору по сосенке» — морячков с кораблей: минеров, электриков, артилле­ристов, не бравших в руки, как они говорили, боевой автомат до посадки в эшелоны, шедшие на Кавказ. Ведь стрелковое оружие не нужно морякам в морском бою.

Вот что пишет о том периоде войны (но уже в 2001 г.) «окопный генерал» Геннадий Трошев:

«Во-первых, стало ясно, что войска просто не готовы дей­ствовать в подобных ситуациях, выполнять несвойственные им функции. Требовалась подготовка по специальной программе.

Во-вторых, сказывалось то, что все подразделения в составе сводных отрядов были сборными (на 80 %), не прошли полный курс обучения и боевого слаживания. А что такое боевое слажива-ние? Это значит, что экипаж танка или БМП должен быть единой, крепкой семьей, где все понимают друг друга с полуслова. Тот же механик-водитель, например, обязан мгновенно улавливать, куда вести боевую машину, где остановиться, где поддать газу, как по­мочь наводчику точно прицелиться и выстрелить. Что происходит с семьей, когда супруги, знакомые всего несколько дней, попадают в сложнейший житейский переплет?! Неизбежны, как минимум, ссоры и истерики, а то и полный разлад. У боевого экипажа финал страшнее — смерть» [Трошев Г.Н., 2001. с. 15].

Вряд ли была война, в которой не разгромленная, не отсту­пающая армия несла такие потери. Когда мальчики-солдаты что ни день, что ни ночь видели столько смерти, еще недавно таких же, как они — убитыми, ранеными, то начинали работать свое­образные механизмы защиты их психики. Например, солдаты на той войне не произносили слов: «мертвый», «убитый», «труп». Вместо них появилось жуткое слово «мясо».

— После боя в роте три «мяса».

Это не оскорбляло памяти погибших товарищей. Слово это звучало трагично, даже величественно. Психика протестовала и защищалась от обилия картин смерти, как бы принижая ее, а не ушедшие жизни.

Для понимания, казалось бы, противоестественного, «само­убийственного» ухудшения способностей самосохранения в боевой обстановке, возникшего у солдат с деструктивными про­явлениями военного стресса, надо рассказать о биологических ме­ханизмах нашей психики, унаследованных от предков-животных, с закономерностями, предложенными нами зооантропологией.

Представим стаю, преследуемую хищником. Кого он первым съест? Слабейших больных животных; будто бы потому, что «волки — санитары леса». Так отвечали некоторые специалисты-этологи. Однако все не так. Слабейшими жертвами, которых легко настичь хищнику, часто могут стать беременные самки (стельные, жеребые, окотные и т. п.) и детеныши. Но если бы их регулярно съедали — иссяк бы животный мир, прекратилась бы эволюция.

Этологи, изучающие жизнь и повадки диких животных, не раз наблюдали, как во время преследования стаи, в ситуации, казалось бы, безнадежной для отстающих самок и детенышей, от стаи отделяются один-два молодых самца и «смело» идут навстре­чу преследующему хищнику к своей гибели. Некоторое этологи, восхищаясь, оценивали это как героическое самопожертвование, существующее якобы у животных.

Понимание того, что этот феномен сложнее, чем кажется с антропоцентрических позиций (если равняться на человека), сложилось у нас на чеченском фронте.

В животном мире защитная для стаи функция «откупиться от врага» — происходит эшелонированно:

Первыми отстают, устремляясь на врага, брутально-остервеневшие особи. Погибая в неравной борьбе, они с яростью могут поранить преследователя — тогда он отстанет. Если съест «героев», то хоть немного насытится.

Гебоидные, с детским «призывом к игре» — могут отвлечь уже немного насытившиеся брутальными особями хищника. Он будет спровоцирован квазиинфантильным (вроде бы детским) поведе­нием к игре, как кошка с мышкой. Хищник сможет использовать гебоидных для тренировки своих охотничьих рефлексов, а стая получит время, чтобы уходить от погони.

Если и этой пищи мало хищникам, стая предоставляет, «от­купаясь» от них, депрессированных своих особей. Здесь вступает в действие принцип вероятности. Если хищник силен и достаточно голоден — догонит «сломавшихся» под гнетом стресса погони особей. Если не догонит — их счастье... до следующего раза. Осо­би, депрессированные при стрессе из-за ужаса смерти, утратив прошлые навыки на время, которое может быть для них стало критическим, и потеряв ориентировку в пространстве, могут по­терять и свою стаю — бежать «куда глаза глядят», тем невольно отвлекая от стаи хищника-преследователя. Вспомним тетерку, прикидывающуюся раненой, с расслабленными крыльями, уво­дящую хищника от выводка своих птенцов.

Итак, деструктивные формы поведения, надо полагать, воз­никают у некоторых животных в стае, когда опасность угрожает слабейшим, но ценнейшим ее членам от хищника-преследователя. «Деструктивные» особи становятся невольными жертвами, служащими выживанию, повышению жизнеспособности стаи, по­пуляции. На чеченской войне с января по апрель 1995 г. (именно в этот период) невообразимо большой поток информации об ужасе смерти (вид множества окровавленных трупов, крики раненых, слухи о коварстве и жестокости чеченцев) усиливал, множил страхи войны. Уникальная из-за обилия смертей война массово пробудила у солдат атавистические (унаследованные у наших животных предков) механизмы изменения психики. В подсозна­нии человека «включалось» ощущение (представления о себе), что он превращен в невольную, ненужную жертву. В жестоком по-своему мире животных хищник насытится одной жертвой. И грубо говоря, кроме нее, все довольны — и хищник доволен, и стадо пасется спокойнее. На этой войне психологическое действие множества смертей множило число людей, предрасположенных стать невольными жертвами. Это наше научное открытие жуткого, бессмысленного на войне психического атавизма — это открытие на крови. Лучше не знать о нем, но сохранять молодые жизни.

Другое дело — солдаты, прозванные «глюками». Можно пред­положить, что они — сенсорно-чувствительные истероиды.

Потенциальный истероид нуждается в нетривиальных событи­ях, насыщающих жизнь, в «постоянно новых качественно высших раздражителях» (по акад. И.П. Павлову). Если такой человек талантлив, то сам, внутренне, «из себя» творит нетривиальное (необычное, неожиданное): становится художником, писателем, режиссером, артистом. Восхищение сограждан усиливает его ощущение своей «нетривиальности», помогающее ему оставаться нормальным человеком.

Если же человек, прирожденно остро нуждающийся в нетриви­альности жизни, скуден умом и беден душой, участь его, особенно при монотонном ужесточении жизни, при однообразии невзгод — печальна. В поисках нетривиального (он не может творить его своим умом и талантом) его разум помутится и будет создавать необычные видения (галлюцинации), будто разрушая тривиаль­ность обыденности, стрессово давящую на сферу его органов чувств. Будто бы разрушая непереносимое для него однообразие взаимоотношений с людьми, его алчущее необычности сознание будет творить бред преследования или своего величия, бред лю­бовных интриг или еще какую-нибудь бредовую склонность. Таких людей «излечивают» войны и революции. Когда нетривиальность, необычность, экстремальность жизни реальна, тогда не надо грезить, галлюцинировать. Нередко будни революции и военная жизнь страшнее, «занятнее» бреда. Во времена революции сумасшедшие дома пустеют. Их постояльцы превращаются в пламенных революционеров и парламентариев. Их маниа кальность заражает (индуцирует) массы, логика их сложнейших бредовых идей вершит исторические преобразования.

Сложнее с войнами. Они интересны для тех, кто способен стать «героическим убийцей», «лихим генералом». Если затишье на войне— начинается бредовость мыслей об «украденной по­беде», о «предательстве верхов».

«Невольной жертвой» становятся в боях и «солдаты-глюки» со стрессовой фронтовой шизоидностью. Их психика экстремаль­но напряжена кошмарной монотонней боев. Это пробуждает у них невольную потребность разрушить такую монотонию. Но ее не могут прервать, не могут соперничать с нею заурядные развлечения. Нужны события или собственные поступки, еще более жуткие, чем те, из которых соткана монотония боевых, фронтовых будней. Шизоидность таких солдат побуждает их на неадекватные реакции, подчас на смертельно-опасные по­ступки, которые могут быть неадекватными задачам боя, из-за которых солдат может попасть под пули противника или под пули своих. Однако чаще из-за монотонного кошмара войны, из-за не­прекращающихся ужасов фронтовой жизни жертвами солдат, ставших «стрессовыми шизоидами», становятся их товарищи-сослуживцы. Вспышки страха и стрессовая потребность в нетривиальности, в разрушающих монотонию экстремальных событиях с еще большей жутью могут рождать у несчастных солдат-глюков бредовые представления о том, что их сослуживцы стали врагами, которых будто бы надо застрелить. Может воз­никать у «глюков» почти беспричинная, нестерпимая как боль обида, из-за которой хочется бежать «куда глаза глядят», при­хватив как защиту от бредового страха автомат, снаряженный боеприпасами.

Еще хуже фронтовая стрессовая шизоидность у офицеров. Она побуждает видеть врагов не там, где они есть, и проводить боевые операции, находясь в состоянии с болезненно искажен­ным представлением боевой обстановки. Результат — ничем не оправданные большие потери личного состава.

Небоевые потери из-за фронтовой стрессовой шизоидности могут быть очень большими, сравнимыми с реальными боевыми утратами (с числом убитых врагом). Случаи, когда солдаты, став­шие из-за дедовщины стрессовыми шизоидами, расстреливают своих товарищей часты и в мирное время; нередко стрессовые шизоиды совершают побеги из расположения своих воинских частей, стараясь уйти от своих псевдогаллюцинаций.

Таких «невольных жертв» в мирное время не должно быть и не будет в нормальной армии, в нормальном обществе нормальной страны. Но как только возникнет «нормальная» война, то ее нормы, отрицающие ценности мирной жизни, непременно создадут жертвы, которые можно рассматривать и как героические (по нормам войны), и как неоправданно преступные, трагические (по нормам мирного времени, по критериям миротворцев).

У животных внутриорганизменное накопление (кумулляция) информации о том, что особь неуспешна и потому не нужна, об­ременительна для популяции, может «включать» в ее организме самоубийственные вегетативные механизмы, убивающие эту особь [Дильман В.М., 1972].

Известно, что вегетативные системы в организмах людей так­же могут сыграть самоубийственную роль [Китаев-Смык Л.А., 1983]. Казалось бы, на фоне полного здоровья может случиться неожиданная смерть человека от инфаркта сердца, инсульта головного мозга, прободной язвы желудка и др. Это многопричин­ные (плюрикаузальные) трагедии. Важнейшей из причин бывает экстремальная информация о неуспешности этого человека, о крахе его дела, его жизни, о гибели его близких, которых он — «бесполезный!» — не предотвратил. Вегетативные механизмы, адаптационно-защитные при стрессовом кризисе второго ранга, превращаются в самоубийственные при стрессовых кризисах третьего и четвертого рангов. Подробнее об этом в третьей главе.

О том, что самоубийственными, правильнее сказать квази­самоубийственными, могут стать не только физиологические стрессовые реакции (инфаркт, инсульт и т. п.), но эмоционально-поведенческое реагирование на стрессор, мы обнаружили на «чеченской войне»

Следует заметить, что синдромы, названные Эрнстом Креч-мером «двигательная буря» и «мнимая смерть», в полной мере проявляются и при дистрессе умирания, т. е. при стрессовом кризисе четвертого ранга (см. 2.1.15).

В подразделы 2.1.7.2.1.12,2.1.13 включены фрагменты моно­графии Л.А. Китаева-Смыка «Психология чеченской войны», написанной в 1995 г. [Китаев-Смык Л.А., 1996] и частично опу­бликованной в журнальном варианте [Китаев-Смык Л., 1995 б; 1995 в; 1996а; 1996 б; 1997]. Первая публикация этих данных была сделана 28 июня 1995 г. на Международной конференции «Общество, стресс, здоровье: стратегии в странах, радикальных социальных реформ» в г. Москве [Kitaev-Smyk L.A., 1995а].

2.1.14. Современная медико-психологическая оценка психологических расстройств на войне

Во время Великой Отечественной войны одним из органи­заторов исследований боевой психологической травмы был А.Р. Лурия, в последующем всемирно известный психолог. Идео­логическое нигилирование психологии не позволяло в должной мере развивать психологическое обеспечение нуждающихся в нем людей во время ВОВ и в последующие мирные годы.

Изложенные выше результаты моих исследований в зоне боевых действий в Чечне подтверждают многочисленные ре­зультаты изучения психотравм в ходе войн XX в. Замечу, что мной использована терминология, отличающаяся от принятой в военной психиатрии.

Приведу здесь краткое изложение лишь некоторых данных изучения психологических реакций военнослужащих во время боевых действий в Афганистане и Чечне. К концу войны в Афга­нистане, которую вела там советская (потом российская) армия, потери психологического и психиатрического профиля достигали соотношения 1: 3 к боевым, санитарным потерям. Это свидетель­ство того, что в современных войнах боевая психическая травма значительно влияет на боеспособность частей и подразделений. Характерной особенностью психических расстройств из-за хро­нического боевого эмоционального стресса в ходе «афганской войны» явилось «развитие либо заострение у многих солдат и офицеров тревожно-депрессивного, агрессивно-эксплозивного и алкогольно-наркотического типов реагирования, с возрастанием риска общественно-опасного и суицидального поведения» [Литвин-цев СВ., 1994, с. 32]. Опыт «афганской войны» побудил военную администрацию России к созданию психологической службы в войсках. Однако и в последующих «чеченских войнах» далеко не во всех частях и подразделениях были военные психологи. Ис­следования острых психических реакций в боевой обстановке в Афганистане и в Чечне проведены Е.В. Снедковым: «Ближайшие исходы состояний, возникших вслед за воздействием экстремаль­ных стрессоров, довольно благоприятны — практическое выздо­ровление наступало в 67 % случаев. Однако вероятность развития хронических последствий боевой психологической травмы в отда­ленном периоде оказывалась при этом выше (р<0,05). Среди непо­средственно участвовавших в боях ветеранов они прослеживаются в 48,7 % случаев; среди остальных военнослужащих— в 20 %» [Снедков Е.В., 1997, с. 45] (см. также 4.5).

Такие большие потери личного состава войск из-за боевых психотравм во время «афганской и чеченских войн» в значитель­ной мере обусловлены не столько особенностями боевой техники (довольно устаревшей), применявшейся противником, сколько, затяжным характером этих войн, политическими факторами, создающими в войсках представления об их бесцельности и плохо организованной информационной поддержкой сражающихся рос­сийских воинов со стороны СМИ в собственной стране. Новейшие виды оружия, опробованные США во время локальных войн в странах Ближнего Востока, обладают не только убийственным действием, но и мощным психотравмирующим влиянием на остаю­щихся в живых [Kormos H.R., 1978, р. 3-22; Снедков Е.В., 1997; Довгополюк А.Б., 1997; Епачинцева Е.М., 2001; Дмитриева Т.Б., Васильевский В.Г., Растовцев Г.А., 2003, с. 38-42; Литвинцев СВ., 1994; Снедков Е.В., 1997; Василевский В.Г., Фастовец Г.А., 2005, с. 32-53; Харитонов АН., Корчемный П.А. (ред.), 2001 и др.].

2.1.15. Стресс умирания. Стрессовый кризис четвертого ранга

Умирание — особое состояние живых существ, мало изучен­ное, окутанное тайнами и мифами, почти всегда трагическое. Переход от жизни через смерть к небытию (либо в мир иной) сопровождается предсмертными эмоциями и особым поведением умирающих, если это не мгновенная, не неожиданная гибель. Между жизнью и смертью человек переживает завершающий стрессовый кризис (четвертого ранга).

Можно ли распространить дифференциацию стрессовых эмо­ций и поведения(активности,пассивности и конструктивности) на стресс смерти? Это возможно. Мучительную, мятущуюся смерть человека с эмоциями ужаса, страдания, мольбы можно рассматривать как активное (даже гиперактивное) поведение при стрессе умирания. Смерть засыпающего во сне — это пассивная форма гибельного стресса. А «благостную» — безболезненную, спокойную кончину человека, попрощавшегося с окружившими его родными и близкими, можно расценивать как конструктивный последний стресс (может быть, даже эустресс?). Для подтверж­дения таких взглядов на стресс смерти нужны обширные обстоя­тельные исследования с обобщением уже имеющихся научных данных, с получением недостающих и проверкой сомнительных представлений о смерти, но уже сейчас можно утверждать, что на переживания умирающего влияют:

1) внутренние физиологические предсмертные преобразования в его организме и влияния продолжающегося общения с окру­жающими людьми. Об этом мы кратко расскажем;

2) эсхатологические представления и установки человека, находя­щегося при смерти. Отношениям к смерти у разных народов в разные исторические эпохи посвящено множество исторических исследований [Арьес Ф., 1992; Демидов А.Б., 2000, РязанцевС, 2005; Вагин И., 2001; Пэриш-Хара К.У., 2002 и др.]. Я проводил опросы людей, профессионально присутствующих при кончинах жизни людей. Это — священники, соборовавшие умирающих, духовно готовя их к переходу в мир иной, и врачи-реаниматологи, старающиеся удержать, сохранить умирающих в мире земном.

А. Смерть «легкая» и «тяжелая». Из многих протоколов моих наблюдений за умирающими, из записей рассказов о по­ведении людей перед смертью здесь представлены два, наиболее полно и корректно описывающие психологические проявления смерти. Одно свидетельство от представителя клира, другое — от ветерана современной медицины:

а) «Наблюдения за умирающими во время молитвенного общения с ними свидетельствуют о том, что смерть, как и рождение, —
это всегда боль душевная и телесная... Но грешники телесно страдают мучительнее праведников и покаявшихся... Тяжко грешившие
люди умирают с болями и душевно мучаясь ужасом, как будто видя, уже заглянув, в мир загробных мучений своих...

Кончина праведных спокойна. Но и в их глазах перед смер­тью — смятение и боль... Они мирно, будто засыпающие, уходят в мир иной, теряя силы и мышц, и тела своего, и языка; но, судя по выражениям и по виду их глаз, поверить можно, что дольше своих телесных сил сохраняют они ощущения и чувственность; сохраняют свое, уже особое осознание окружающего, земного пространства живых людей...

Самое поразительное для присутствующих при смерти — это глаза умирающего. Незадолго до кончины в них вдруг обостренно пробуждается обращенность к присутствующим: мольба, либо горечь прощания, либо душевные боль и страх. Но непременно в какой-то момент в глазах уже есть отстраненность от всех окру­жающих его, будто взгляд обращен в мир иной с отрешенностью от мира земного. И еще замечено в последние годы, что с усилением у людей борения жизни, со все более нарастающим преодолением невзгод, усилилось борение смерти у людей, кончающих земной путь. Заметны стали трудность и труд ухода из жизни» (из бесед с архиепископом Амвросием) [Амвросий (фон Сивере), 2006].

б) Приведу сведения об умирании из другого источника, из отделения реаниматологии института им. Н.В. Склифосовского: «Глаза умирающего молят о помощи даже у человека, потерявшего силы двигаться, говорить, дышать (т. е. при искусственном дыхании). Если зов о помощи и страх исчезли из глаз, такие глаза называем "остекленевшими". Это значит— человек умирает необратимо. Его не спасти, не оживить. При таком состоянии не помогают даже современные (медикаментозные и инструменталь­ные) методы интенсивной реанимации.

Человека с лишь начавшими "стекленеть" глазами еще можно вернуть к жизни, присовокупив к методам реанимации добрые проникновенные слова с просьбой:"Живи", "Не умирай!", "Ты нужна!" Либо даже с приказом: "Живи! Так тебя рас-так!" Такая вербальная (словесная) "реанимация" применима далеко не ко всем. Даже те, кто уже готов принять смерть как избавление от мучительных болей при хроническом (затяжном) неизлечимом заболевании, умирают, ощущая в последние мгновения рас­терянность, испуг. Это видно по их глазам, словам, поведению. Если человек сказал: "Я умираю..." — его не спасти, если тут же не применить методы интенсивной реанимации. Но в таких случаях — признания своей наступающей смерти, — реанимация далеко не всегда успешна» (из воспоминаний врача-ветерана реаниматологии Р.Н. Кокубава) [Кокубава Р.Н., 2006].

Итак, результаты наблюдений за умирающими при оказании им помощи у священнослужителей и врачей могут быть сходны. Заметим, что реаниматологам и клирикам известно особое состоя­ние необратимого ухода из жизни. Это особый «труд» человека: его тела, его души, его психики.

Многое об умирании можно узнать от врачей, работающих в хосписах (в больничных приютах для неизлечимо больных). Ниже кратко изложены эти сведения, полученные мной в основном от профессора В.В. Миллионщиковой, главного врача Московского хосписа № 1 [Миллионщикова В.В., 2006].

Бывает момент неизлечимой болезни, когда опытные врачи понимают, что включились «биологические часы умирания» и неким таймером начат отсчет последних часов, минут жизни. Однако нередки случаи, когда вопреки врачебному прогнозу конца жизни смерть больного оказывается отсроченной. Причина такого продления жизни — психологическая установка умирающего — дожить до важного для него события: его дня рождения, рождения внука, до юбилейной даты и т. п.

Нужно учитывать, что в хосписе онкологические больные находятся на последней стадии болезни, многократно осознав ее неизлечимость, претерпев и продолжая терпеть боли и изну­ряющее лечение. Тягость болезненной кончины постоянно под­держивается в их сознании болями телесными. Не абстрактно, как здоровые люди, больные хосписа осознают смерть, стоящую рядом, и знают «свой час». Многие умирающие отрешились от суеты будней. Они — стали сами собой, освобожденные от жиз­ненных условностей и неурядиц.

Переживание кончины в хосписе, по словам В.В. Миллион-щиковой, зависит от характера человека, от того, как он прожил жизнь, и от его религиозности. Неуравновешенные, суетные люди и умирают суетно. Прожившие благую жизнь — умирают покой­но. И даже испытывая боли, они не лишаются достоинства.

Бывает ли легкая смерть? Люди легкомысленные (в том смыс­ле, что они в жизни легко воспринимали и радости и беды) могут легко, без тягостных раздумий умирать. Таких бывает в хосписе не более 2 %. Однако эйфории, тем более энтузиазма, сообщала В.В. Миллионщикова, уже после установления диагноза и тем более перед кончиной в хосписе № 1 не наблюдалось.

С позиции психоанализа понятна отрешенность умирающих от мирской суеты. Их «Я» при отсутствии Будущего освобож­дается от давления «сверх-Я», от гнета традиции, моральных обязательств. Возможно, «легкомысленные» (по классификации В.В. Миллионщиковой) и раньше жили с ослабленным «сверх-Я». Следует вспомнить, что современные исследования многоаспект-ности «Я» вышли далеко за пределы, представленные 3. Фрейдом в психоанализе [Дорфман Л.Я., 2002; Петровский В.А., 1997].

Б. Тендерные различия умирания. Профессор В.В. Милли­онщикова отметила существенные тендерные различия умирания в хосписе. У мужчин смерть более мучительная. Во-первых, из-за того, что у них она, как правило, «демонстративная», но они де­монстрируют трагедию своей кончины не столько окружающим, сколько себе. Потому к их физическим страданиям (из-за болевого синдрома) присоединяется душевная боль. Во-вторых, мужчины, принимаемые в хоспис № 1 г. Москвы (элита искусства и адми­нистрации), наделены богатым воображением. Их представления об ужасе утраты всего богатства разнообразий земной жизни — мучительны. Начавшись, эти муки прогрессивно разрастаются. У некоторых присоединяется ужас перед неописуемыми кошмара­ми загробными кошмарами возмездий. По словам В.В. Миллион­щиковой, мужчины с ужасом смотрят вперед, в смерть. Женщины легче заканчивают земной путь. Они ориентированы на жизнь и долго несут ее с собой, даже умирая.

В. Можно ли предвидеть смерть? Вызывает сомнение воз­можность загодя предвидеть, предчувствовать свою либо чужую смерть. Свидетельства о таких случаях загадочны, неубедительны, но они есть. Не цитируя чужих предсказаний смерти, опишем два таких события из нашей личной практики

В 1952 г., будучи студентом четвертого курса 1-го Московско­го медицинского института, автор этих строк пришел утром, до занятий по патологической анатомии, в прозекторский зал. Там на одном из мраморных столов лежал обнаженный труп старого мужчины, но стол под ним был аккуратно застелен ветхой просты­ней, чего никогда не делалось, т. к. мешало бы анатомированию. На табурете рядом с этим столом лежала сложенная одежда, на полу — ботинки и носки, чего также не случалось, т. к. трупы в прозекторскую доставляли обнаженными.

Пожилые служительницы прозекторского зала рассказали:

Жил по соседству старичок Часто приходил и расспрашивал: «Как вскрывают покойников?» — и вот сегодня рано пришел и сказал: «Пришел умирать». Мы думали — шутит. Разделся, постелил свою простынку, лег. Подошли, а у него уж и сердце не бьется. Знать, чувствовал свою смерть.

Вряд ли этот случай был чьей-то шуткой. Престарелые служи­тельницы прозектория не были склонны шутить.

Это случай предвидения своей смерти. Другой — с предска­занием смерти чужой.

В 1981 г. студент-африканец из Берега Слоновой Кости при­гласил автора в составе небольшой группы на демонстрацию некоторых магических обрядов, применяемых в Африке. Один был для определения того, — «действительно ли жив человек», т. е. «не стоит ли уже смерть у него за спиной?» Результаты об­ряда было обещано рассказать когда-либо потом. Уходя вдвоем с африканцем, автор этих строк спросил: «Почему ты так печален?» Африканец ответил: «Сегодня я узнал, что один из присутство­вавших (имя было названо) уже мертв. Он мой друг, я не скажу ему об этом». Через семь месяцев после этого названный человек погиб под колесами автомобиля, не зная о предсказанной смерти. Конечно, совпадение предсказанной смерти и вскоре случившейся трагедии могло быть случайным.

Г. Спуск по «ступеням смерти». В многочисленных на­учных публикациях, посвященных процессу смерти, описаны стадии, которые можно заметить, наблюдая умирающих, общаясь с ними, регистрируя физиологические показатели их состояний. Р. Нойес и ряд других авторов предложили видеть в умирании че­тыре стадии (Рязанцев С, 2005; Вагин И., 2001; Пэриш-Хара К.У., 2002 и др.]:

— первая — сопротивление смерти. С ужасом осознается ее опасность. Человек все еще пытается спастись. При этом осо­знание происходящего проясняется;

—вторая стадия — быстрый мысленный обзор своей жизни с чувствами удовлетворения либо раскаяния;

—третья стадия умирания — с представлением о себе, как бы отделившемся от своего бренного тела и наблюдающем гибель тела со стороны;

—четвертая стадия — трансцендентная (уже посмертная?) с необычайными ощущениями и чудесными видениями, не имеющими аналогов в реальной жизни, с видением ангелов добра и зла. многих Божеств (или единого Бога). Видение себя-скончавшегося, подвергаемого жутким и сладостным ис­пытаниям, и все-таки, наконец, с возвращением себя в земную реальность. Особенно ярко и полно трансцендентная стадия смерти была описана в книге Раймона Моуди «Жизнь после жизни» [Moody R.A., 1975].

Достоверны ли соообщения-воспоминания о трансцендентной, посмертной стадии? Или это лишь галлюцинирование умираю­щего (но все еще живого!) человека? За время существования отделения реанимации в Институте им. Н.В. Склифосовского в нем не зарегистрировано случаев «жизни после смерти» с транс­цендентными переживаниями. Об этом мне сообщали врачи-ветераны реаниматологии. У людей, реанимированных после клинической смерти, не было воспоминаний об этом периоде. У них была полная амнезия (невоспоминание) всего, что было за время их клинической смерти. Конечно, сторонники возможности «жизни после смерти» могут объяснить причину такой амнезии тем, что при реанимации пациенты вводятся в наркотическое со­стояние фармакологическими веществами, которые прекращают запоминания всего происходящего и всего кажущегося.

Д. О «голодной смерти». Наверное, есть состояние «необ­ратимой устремленности к смерти», когда человек преступил черту между жизнью и смертью, она овладела им, и начат про­цесс умирания. Это бывает, в частности, при голодной смер­ти. Мишель Монтень описывал случай, когда голодом лечили и болезнь исчезала, но человек, приблизившись к голодной смерти, продолжал отказываться от еды, хотя осознавал угрозу дальнейшего голодания: «Он же, изведав некоторую сладость, порожденную угасанием сил, принял решение не возвращаться вспять и переступил тот порог, к которому успел так быстро приблизиться» [Монтень М., 1991, кн. 2. с. 434]. «Это нечто гораздо большее, чем бесстрашие перед лицом смерти, это неудержимое желание изведать ее и насладиться ею досыта» [там же, с. 431].

Преодолев крайне мучительные «муки Тантала» в начале голодания, голодая и дальше, люди ощущали покой, «сердечное умиротворение». «Пережившие такие замирания сердца, воз­никающие от слабости, говорят, что они не только не ощущали никакого страдания, но испытывали некоторое удовольствие, как если бы их охватывал сон и глубокий покой» [там же, с. 435].

Современная мода на худобу женщин с чрезмерным ограни­чением еды нередко ведет к полному нежеланию есть, к ано-рексии (лат. ап — отрицательная приставка, orexis — аппетит). Знаменательно, что были случаи, когда замечена опасность смерти от истощения, но жертв моды не удавалось спасти даже с использованием современных методов реанимации. Организм, слабеющий от недоедания, переступает порог необратимого умирания, при этом гибнущий ощущает влечение к смерти, но не оно делает неизбежной его кончину.Известны научные и мемуарные описания трагической смерти от голода в фашист­ских концлагерях и в осажденном Ленинграде, отсылаем к ним читателей.

2.2. РАЗЛИЧИЯ ЭМОЦИЙ И ПОВЕДЕНИЯ ЛЮДЕЙ ПРИ КРАТКОВРЕМЕННОМ (ГРАВИТАЦИОННОМ) СТРЕССЕ

Большое разнообразие эмоциональных переживаний и по­ступков при стрессе общеизвестно и многократно изучалось, хотя до конца и не понято. Рассмотрим разные стрессовые эмоции на примере тех, что становятся заметны при одном из воздействий, вызывающих врожденный ужас перед гибельной опасностью, поначалу кажущейся неминуемой. Это ужас при падении в без­дну в первые секунды невесомости. Мы «выпускали» его из недр психики, создавая полуминутную (28-30 с) невесомость в авиа­ционном полете по параболе, т. е. при падении людей в кабине самолета, вместе с ним.

За восемь лет участия в полетах с созданием невесомости мной было накоплено множество результатов разных исследований. В них я использовал как подопытных всех находившихся в само­лете во время полетов. На самолетах — летающих лаборатори­ях — Л Л ТУ-104А, борт № 42396, а затем еще № 42395).

Надо признаться, что эти полеты проводились, как правило, исключительно для испытания технической надежности в неве­сомости приборов, механизмов, устройств, предназначенных для космических кораблей. Психологические, психолого- и медико-физиологические, инженерно-психологические исследования при невесомости в полетах нередко проводились нами нештатно (заодно с программными техническими испытаниями).

Я благодарен начальнику Летно-исследовательского института Н. Строеву за то, что он негласно приказывал всем службам инсти­тута потворствовать моим научно-исследовательским начинаниям. Приношу извинения разведывательным службам США и других стран за то, что вынуждал их к пустопорожнему шпионажу за мной. Много позднее мне стало известно от «друживших» со мной сотрудников Посольства США в Москве («суперагентов»?) об оза­даченности этих служб, когда они нигде в военно-промышленном комплексе СССР не смогли найти «Специальный монтажный институт космонавтики» (так они пытались расшифровать мою вторую фамилию «СМЫК» — «SMYK»), публиковавший в откры­той печати и секретно многочисленные результаты экспериментов в невесомости, а затем и на «Наземном динамическом имитаторе межпланетного корабля», конспиративно названном стенд «Ор­бита». Такого «Института» не существовало. И еще, «суперагент» (переброшенный в Москву из Китая?) пытался разведать как «Спец. монтаж, и-т косм.» связан с Китаем. Возможно, кого-то озадачило то, что перед «SMYK» упоминался Kitaev.

2.2.1. О классификации стрессовых реакций

В первых же экспериментах при кратковременной невесомо­сти в авиационных полетах (в 1961 — 1962 гг.) мной были выде­лены сенсорные, двигательные, эмоциональные и вегетативные реакции (проявления субсиндромов стресса). Значительные индивидуальные различия формы, выраженности и динамики реакций в невесомости делают сложной и неоднозначной про­блему классификации людей по их реакциям в этих условиях. Использовались различные классификации: 1) в зависимости от выраженности ухудшения общего состояния и работоспособности в этих условиях — прагматический подход [Китаев-Смык Л.А.. 19636,1963 в;ЮгановЕ.М., 1963; Gerathewohl S., Ward J., 1960 и др.]; 2) на основании анализа реакций различных функциональных систем организма — функционально-физиологический подход [Касьян И.И., Копанев В.И., 1968; Китаев-Смык Л.А., 1967; Копа­нев В.Н., Юганов Е.М., 1974; Gerathewohl S., Ward J., 1960идр.]; 3) по данным самонаблюдения за характером пространственных представлений, пространственных иллюзий — интраспектив-ный подход [Китаев-Смык Л.А., 1977 б, 1979]; 4) по результатам наблюдения за поведенческими, эмоционально-двигательными

іеакциями людей в невесомости — экстраскопический подход Китаев-Смык Л.А.,1963 б, 1968 и др.].

Особенностью первого из этих подходов является то, что он исходит из критериев полезности изменений характеристик человека как субъекта деятельности. При этом внимание иссле­дователя направлено на: а) дихотомическое разделение реакций в невесомости на улучшающие (положительные) и ухудшающие (отрицательные) работоспособность человека; б) использование шкалы интенсивности (выраженности) этих реакций.

При использовании второго, третьего и четвертого спосо­бов — классификация основывалась на анализе тех или иных наиболее значимых или заметных для наблюдателя изменений характеристик человека — объекта наблюдения, которые и оказывались положенными в основу классификации. При этом второй способ предусматривал ограничение классифицируемых данных в клинико-физиологическом диапазоне.

Следует отметить, что интраспективный подход к класси­фикации, т. е. подход с позиции наблюдателя, анализирующего себя (тем более если это делает испытуемый — профессионал-исследователь, видящий в себе элемент классифицируемого множества), выявляет внутреннюю, скрытую от внешнего наблю­дателя структуру (систему) совокупности объектов наблюдения. Экстраскопический подход, т. е. подход с позиции внешнего наблюдателя, выявляет структуру (систему) событий, в какой-то степени недоступную для анализа при интраспективной форме наблюдения. Конечно, оптимален, хотя и не всегда возможен, комплексный подход. Он осуществляется при сочетанном ис­пользовании субъективно и «объективно» регистрируемых пока­зателей состояния испытуемого. Я ставлю термин «объективно» в кавычки, напоминая, что любой самый современный точный при­бор сам становится «субъектом», участвующим в исследовании и создающим ограничения и артефакты при постижении истины.

Забегая вперед, можно сказать, что, несмотря на совершенно разные основания классификаций, мной и другими исследова­телями было обнаружено дихотомическое разделение обследо­ванного контингента на активно и пассивно реагирующих при стрессе. Причем полярные группы при разных классификациях составляли в подавляющем большинстве одни и те же люди либо с активным, либо пассивным реагированием на стрессор. С одной стороны, сходство состава полярных групп (при разных класси­фикациях) указывает на общность интегративных механизмов, регулирующих различные функциональные системы людей при стрессе. С другой стороны, определенные различия в разделениях исследуемого множества людей (на активных и пассивных со­гласно разным классификациям) позволяют более полно выявить характер взаимодействия различных функциональных систем.

Мной было выделено еще и «конструктивное» поведение при стрессе, когда активизация поведения и деятельности либо пас­сивность не были заметны, хотя могли проявляться в повышении качества тестовых действий. При этом не было заметного измене­ния эмоций. Активизация людей либо необходимое нарастание их пассивности казались деловым, «конструктивным» спокойствием. Возможно, предрасположенность к стрессовой активности либо пассивности в какой-то мере обусловлена дисбалансом функ­ционирования при стрессе больших полушарии головного мозга (см. 2.5 и [Китаев-Смык Л.А., 2007 б]).

Ниже изложу результаты исследования поведения людей в режимах кратковременной невесомости. Этот стрессор можно назвать «ударом невесомостью».

Субъективная интенсивность, неожиданная уникальность и, главное, кратковременность такого стрессора первоначально создавали почти у всех испытуемых лишь стрессовый кризис первого ранга («аларм-реакцию»). Он проявлялся в разных изменениях эмоций, поведения, работоспособности, в воз­никновении измененных состояний сознания, в деформации отношения к себе, к соседям по кабине самолета. Но повторение (в каждом полете) «ударов невесомостью» накапливало у ряда испытуемых ее негативное (дистрессовое) действие. В резуль­тате у них наблюдалось ухудшение работоспособности и само­чувствия (стрессовый кризис второго ранга). Эмоционально-поведенческие реакции описаны ниже. Результаты изучения вегетатики и когниций можно найти в последующих главах этой книги. Многое из этого было описано в монографии «Пси­хология стресса» [Березкин Е.Т., Бестужев К.И., Китаев-Смык Л.А., Клочков A.M., 1961; Китаев-Смык Л.А., 1983]. Первые публикации моих исследований в невесомости были в начале 60-х гг. XX в. [Китаев-Смык Л.А., 1963 а, 1963 6, 1963 в. 1964, 1967,1968 а,1986б, 1969; Китаев-Смык Л.А., Крок И.С., ОщепковН.А.,1974].

2.2.2. Поведенческие реакции людей при кратковременном стрессе (в невесомости)

С1961 по 1969 г., т. е. на протяжении восьми лет, я принимал участие в исследованиях влияния невесомости на человека и животных. Во время полетов по параболической траектории в самолете — летающей лаборатории возникала невесомость. Ее продолжительность 28-30 с. В каждом полете ее повторяли много­кратно (12 раз). Всего за несколько лет мне пришлось побывать при кратковременной невесомости более 2500 раз. Первые четыре года детально изучалось поведение всех людей, оказавшихся в не­весомости: было обследовано 425 человек. В последующие годы я избирательно фиксировал внимание лишь на ярких проявлениях обнаруженных ранее синдромов стресса. Таким образом, под моим контролем побывало в невесомости еще 380 человек, «прицельно отбираемых».

Из первых обследованных 425 человек 215 не имели летного опыта и были представителями профессий, не связанных с авиа­цией. 210 человек из числа обследованных профессионально уча­ствовали раньше в авиационных полетах, прыгали с парашютом и, таким образом, многократно испытывали повышение и понижение (вплоть до невесомости) силы тяжести. Однако большинство из них (196 человек) впервые свободно парили по кабине у нас в невесомости. Все эти люди наблюдались во время первого в их жизни состояния невесомости, а также при повторных пребыва­ниях в этих условиях.

2.2.3. Стрессовая реакция «Что такое? Как быть?!»

Прежде надо сказать о всеобщей краткой ориентировочной реакции, наверное у всех и всегда возникающей в первые секун­ды (у иных это доли секунды) в самом начале действия любого стрессора «ударного типа».

Начало любого экстремального воздействия (и в наших по­летах с режимами невесомости) наверное для всех людей хоть сколько-нибудь неожиданно, даже если его и ждали. Всякое опас­ное, неясное, внезапное изменение ситуации (среды, обстановки, общения) заставляет чувства, интуицию (потом, может быть, и сознание) мгновенно оценить: насколько знакомо и на что похоже это небезразличное изменение. Тут же решается главное: «Как быть? Что делать? Или не делать? По какому пути идти сейчас же в уже экстремально изменившейся обстановке?»

Аналитические системы досознания человека оказываются перед задачей (и решают ее): «Как быть? Кем быть? Чтобы все было хорошо (не очень плохо)». В это мгновение человек зами­рает и кажется дезориентированным («стукнутым», «парализо­ванным», как в поговорке «бараном перед новыми воротами»). Движение, поведение на миг или дольше выключаются — они не нужны. Весь человек будто только «чувствилище», анализирую­щий живой механизм.

Это очень важный этап жизни, как он ни краток. Так как нередко «здесь и сейчас» решается — сохранить благополучие, выжить или пострадать, погибнуть. Такая реакция «выбора пути» может быть разной продолжительности. Решение, не вполне осознаваемое, может случиться мгновенно. Но может быть долгий перебор возможных решений или даже «закупорка» сознания, если беспомощный при шоке разум не может сделать решающий шаг, выбрать рискованный путь.

У профессионалов-экстремалов (летчиков, парашютистов, ис­пытателей, военных в бою, спасателей в деле) мы обнаруживали не меньше трех типов реакций «выбора пути» при внезапном стрессе.

А. Очень быстрый — за доли секунды почти интуитивное опреде­ление необходимых экстренных действий. Так было, когда воз­никала штатная (предусмотренная) авария. И потому был скор перебор и выбор способов ее купирования. Так бывает и когда в арсенале защитных реакций организма есть выработанные еще в ходе биологической эволюции мгновенные защитные действия.

Б. Но если «выбор пути» подымался до осознания случившего­ся, то уже не мгновенно, а за секунды, минуты совершалось определение того, какие нужны экстремальные экстренные действия. Во время такого «спокойного» анализа критической ситуации, как рассказывали профессионалы-экстремалы, «очень быстро думается», «в голове прокручиваются сотни возможных оценок решений», «мозги перегреваются», «голова раскалывается». При таком затянувшемся «выборе пути» по­ведение профессионала-экстремала спокойное, но лишь на вид он хладнокровен. Это талант, а у немногих даже гениальность (см. 4.1.3 Г).

В Такой профессионал может оказаться в неразрешимой, опас­ной ситуации. Тогда он способен выжидать, готовый к мгновен­ным действиям. И это не безвольное, и не невольно-пассивное ожидание прекращения действия стрессора, не «застопорен-ность», а профессионально отработанное скрытно-активное ожидание «своего часа», вернее, «своей секунды» для начала нужных действий.

При профессиональной подготовке к работе в экстремальных условиях должны использоваться специальные тренинги для умения овладевать и пользоваться стрессовой реакцией «Что такое? Как быть?». Профессионал должен мочь и уметь концен­трировать, напрягать свою интуицию, а при необходимости и способность осмысливать происходящее и перспективу своих действий. У людей, многократно участвующих в наших полетах с десятками, сотнями «ударов невесомостью», эта реакция умень­шалась, становясь незаметной. Стойко сохранялась она лишь у пяти человек (см. ниже).

2.2.4. Стрессово-активные (первая группа)

В наших летных экспериментах у 44 человек при исчезновении действия силы тяжести (как правило, сразу после кратковременной (0,5—1,5 с), «застопоренности» поведения (стрессовая реакция «Что такое? Как быть?!») возрастала эмоционально-двигательная активность. У всех таких испытуемых ярко проявлялись две фазы в динамике стрессовой активности. Первая фаза характеризовалась возникновением непроизвольных двигательных реакций на фоне чувства испуга и представления о падении. Вторая фаза, сменявшая первую на 3 —5-й секундах режима невесомости, также отличалась активизацией эмоционально-двигательных реакций. Но это были уже совсем другие — экстатические эмоциональные переживания (радость, восторг, эйфория). Таким образом, реакции этой группы испытуемых и в первой, и во второй фазах характеризовались акти­визацией эмоционально-двигательных реакций (АР). Рассмотрим подробнее эти реакции.

Двигательная активность 44 человек, составивших эту первую группу, сначала в невесомости была непроизвольной, рефлекторной. Люди взмахивали руками, хватались за окружаю­щие предметы или сильнее сжимали те, за которые держались. В структуре этих движений, защитных в ситуации падения, можно было выделить: 1) «лифтные» реакции (поднимание рас­топыренных рук с готовностью ухватиться за что-либо). Такие реакции впервые заметили в скоростных лифтах; 2) «хвататель­ные» реакции (если было за что схватиться) и 3) «реакции поиска опоры» (ноги напряженно подтягивались в готовности упереться о дно «пропасти»).

Важной особенностью испытуемых первой группы было то, что у 39 из них после кратковременной первоначально эмоционально неокрашенной пространственной дезориентации, при уменьше­нии силы тяжести до нуля возникало по-разному выраженное чувство страха, а у иных — ужаса. Эти ощущения были связаны с появлявшимся в этот момент представлением о падении «вниз», проваливании.

Данные наблюдения, киносъемки и опроса испытуемых по­казали, что, за редким исключением (см. ниже), чем более стре­мительным казалось падение, тем сильнее было чувство страха и тем более интенсивными были защитные движения испытуемых. С ужасом «падали», размахивая руками, 5 человек. В страхе, под­няв руки, «проваливались» 10 испытуемых. Чувство медленного опускания было у 24. Оно сопровождалось однократным под­ниманием рук или усилением сжатия кистей рук, если человек держался за что-либо перед началом невесомости.

Вверху на заднем плане Крыжанский — бормеханик (судорожно ухватился за поручень на потолке — «хватательная реакция») Слева A.M. Клоч­ков — начальник отдела авиационно-космической медицины (№ 28) Летно-исследовательского института, справа Л.А. Китаев-Смык — ответственный исполнитель исследований влияния невесомости на людей и животных (у Клочкова и Китаева-Смыка отчетливо заметны «лифтные реакции»). Снимок сделан в 1961 г. во время одного из первых полетов с созданием кратковременной невесомости. На заднем плане мишень для исследова­ния влияния невесомости и перегрузки на систему «глаз-рука» во время стрельбы, контейнер для изучения поведения белых мышей в невесомости Пол кабины самолета застелен мягкими матами из многослойной пористой резины (архив автора)

Представление о падении «вниз» сохранялось, как правило, на протяжении не более чем первых 3-5 с режима невесомости, после чего оно резко исчезало, сменялось представлением о ста­бильности окружающего пространства, т. е. наступала вторая фаза реагирования. У 5 человек чувство падения сохранялось дольше, подчас на протяжении всего режима невесомости, они испытывали ужас с полной дезориентацией в пространстве и времени, потеряв контакт с окружающими людьми.

Из протокола наблюдений за одним из этих пятерых, испы­туемым Е-вым: «Во время полета до наступления невесомости сидел, беседуя с врачом (автором этой книги). С первых секунд невесомости появилось двигательное возбуждение, сопровождаю­щееся лифтными и хватательными реакциями, непроизвольным, нечленораздельным криком и выражением ужаса на лице (брови подняты, глаза расширены, рот открыт, нижняя челюсть опуще­на). Схватившись за какой-либо предмет, испытуемый не мог удержать его, т. к. руками продолжал взмахивать».

У испытуемого Е-ва «хватательная» реакция не становилась за­вершением поисковой, лифтной. То ли потому, что после хватания за опору яркое ощущение падения продолжалось, или потому, что защитная программа поиска опоры была очень уж интенсивна, генерализована и «не хотела» завершаться, «не веря» в опору.

Такая генерализованная, «отказывающаяся» от успешного за­вершения эмоциональная защитная реакция — «Все пропало!» — характерна для «пугливых людей» не только в невесомости.

Эти реакции у испытуемого Е-ва наблюдались на протяжении всего первого режима невесомости — 28 с. Вступить с испытуе­мым в словесный контакт при этом не удавалось. Об этих своих реакциях испытуемый сразу после окончания режима невесомо­сти ничего не мог вспомнить. При просмотре после полета кино­фильма, в котором было заснято его поведение в невесомости, он был крайне удивлен увиденным.

Из отчета испытуемого Е-ва: «Я не понял, что наступило состояние невесомости. У меня внезапно возникло ощущение стремительного падения вниз, в черную бездну. Мне казалось, что все кругом рушится, разлетается. Меня охватило чувство ужаса, и я не понимал, что вокруг меня происходит».

В отдельных случаях при ярком представлении о падении, сопровождавшемся чувством ужаса, в невесомости возникало нарушение зрительного восприятия. Испытуемые сообщали, что перестали «видеть и понимать, что происходит вокруг». Согласно данным киносъемки, у них возникали в невесомости мимические реакции, характерные для сильного испуга, однако закрывания глаз при этом не было.

Как правило, на третьей — пятой секундах режима невесомости у испытуемых этой группы первая фаза стрессового реагирования сменялась второй фазой. Чувство страха заменялось положитель­ным эмоциональным переживанием (радости, счастья, экстаза), которое испытуемые характеризовали как очень приятное. Часто это чувство связывалось с отсутствием веса тела: «Удивительно приятное освобождение от тяжести тела» (из отчета испытуемого Р.), «невозможно передать радость свободного парения» (из от­чета испытуемого Д.).

Во второй фазе реагирования на невесомость, в состоянии эйфории, способность к адекватной оценке окружающего и самоконтроль у испытуемых первой группы были понижены, хотя случаев полной потери контакта с окружающим (как во время первой фазы) замечено не было [Китаев-Смык Л. А., 1963 б; Китаев-Смык Л.А., Зверев А.Т., 1963, 1965]. Известно, что чрез­мерные эмоции радости в экстремальных ситуациях, требующих холодного расчета (конструктивного реагирования), могут стать не менее губительными, чем страх, испуг.

У лиц первой группы приятно возбужденное состояние со­хранялось после приземления до конца дня. Трудно дифферен­цировать, было ли оно затяжной «эйфорией невесомости», либо восторгом от необычайности того, как они невесомыми летали по кабине самолета. Тогда эти исследования были засекречены и при­частность к государственной тайне могла обострять эйфорию.

При многократных полетах было замечено, что испытуе­мые первой группы, пообедав до полета (съев обед из четырех блюд), сразу после полета (через 2—2,5 ч) радостно вновь шли в столовую еще раз поесть (снова обед из четырех блюд). Такая постстрессовая эйфоризированная (радостная) булимия (обжор­ство) появлялась у этих людей только после их участия в полетах с режимами невесомости. Столь повышенный «послеполетный аппетит» сохранялся у многих из них, когда эти испытуемые становились уже адаптированными к невесомости, т. е. и тогда, когда эмоции, характерные для стресса невесомости, у них в по­летах уже не возникали.

С позиции зооантропологии такой феномен булимии можно рассматривать как эйфоризированную страсть к « поеданию врага» после своего спасения благодаря победе над ним.

2.2.5. Стрессово-пассивные (вторая группа)

У испытуемых второй группы (127 человек) в невесомости после краткосрочной (0,5—1,5 с) поисковой, ориентировочной реакции: «Что такое? Как быть?» — снижалась двигательная активность. Люди как бы замирали, ощущая (как они сообщали потом) общую скованность. В повторных режимах невесомости стрессово-пассивное эмоционально-двигательное реагирование (ПР) нарастало.

После исчезновения действия силы тяжести характерным для людей, отнесенных ко второй группе, было ощущение тяги «вверх» (к потолку кабины самолета), порождавшее одно из двух представлений о пространстве: 1) иллюзорное представление о подъеме вверх вместе с самолетом (преимущественно у представи­телей нелетных профессий); 2) представление о полете самолета в перевернутом вместе с испытуемыми положении — «иллюзия переворачивания» (как правило у испытуемых, обладавших про­фессиональными знаниями о структуре авиационного полета, конечно, не могущих представить, что самолет может подыматься как воздушный шар).

«Иллюзия переворачивания» возникала подчас «фрагмен­тарно». Она проявлялась в нескольких разновидностях: если 89 человек сообщили, что в невесомости они почувствовали себя висящими вниз головой, то 22 человека — запрокинутыми назад, 15 — наклоненными вперед и лишь 6 — лежащими на боку.

Следует подчеркнуть, что у каждого человека в последующих режимах невесомости, как правило, повторно возникала та же самая, характерная для него пространственная иллюзия вне зависимости от того, в каком положении относительно вектора силы тяжести данный человек находился перед наступлени­ем невесомости: сидел ли он, лежал ли на боку или на спине. Следовательно, эти иллюзорные представления в основном не были ни результатом прилива крови в ту часть тела, которая до исчезновения силы тяжести была «верхней». Иллюзии не были и «противообразами» того положения «на спине», или «на боку», или «на животе», которое предшествовало невесомости.

Подобные иллюзии сохранялись не менее чем до седьмой се­кунды режима невесомости, а часто и до конца режима (28-30 с). Они сопровождались в первом режиме слабо выраженной моно­тонной отрицательной эмоциональной реакцией (эмоциональным дискомфортом). В последующих режимах дискомфорт у пассивно-реагирующих нарастал, возникали тошнота и даже рвота. Лишь у двух таких наших подопытных с первой секунды первого режима невесомости болезненно ухудшилось состояние, появлялись тя­жесть в области желудка, тошнота. У одного на третьей секунде, удругого — на десятой начинались рвота, сильное слюнотечение, потовыделение, у обоих нарастала общая слабость. У одного было даже непроизвольное мочеиспускание. Это были проявления «болезни укачивания» (кинетоза).

У всех испытуемых второй группы плохое самочувствие и по­давленное настроение, возникшие в первом же режиме невесомо­сти, сохранялись до конца дня. В последующих полетах, если они не отказывались от участия в них, наблюдалось адаптирование к «ударам невесомостью».

Итак, у испытуемых, отнесенных ко второй группе, «удары невесомостью» создавали стрессовый кризис второго ранга с пассивным эмоционально-поведенческим реагированием — активизаций вегетативного субсиндрома. Крайне болезненные проявления кинетоза позволяют рассматривать его как начало перехода к стрессовому кризису третьего ранга.

2.2.6. «Невероятная катастрофа вокруг» — у одних пассивных, другие пассивны из-за «кошмара в их телах»

Как объяснить стрессовые реакции людей второй группы? Ощущение гравирецепторами невесомости как падения и в то же время зрительное и акустическое восприятие того, что в кабине самолета все стабильно, создавали невероятность, невозможность происходящего, т. е. сенсорный конфликт двух реальностей. Это вводило людей второй группы в состояние пассивности, как бы понуждало к ней. При этом рождалась пространственная иллюзия будто бессознательное объяснение себе того, что же все-таки случилось с окружающей действительностью. Интерпретацион­ная (объясняющая) активность досознания не останавливалась на иллюзии, и уже в сознании появлялись удивительные пред­ставления случившегося.

Одни испытуемые связывали иллюзию своего перевернутого положения в невесомости с чувством прилива крови к лицу, к голове, которое реально имело место в связи с перераспределе­нием крови в сосудистом русле после исчезновения действия силы тяжести. Вот как испытуемый Н-ов описал свое состояние в послеполетном отчете: «Возникла невесомость! Голова набух­ла кровью. Я боялся, как бы она не брызнула из глаз, но из глаз текли слезы».

Другие испытуемые, сознание которых также было привлечено к тому, что же свершилось внутри их тел, объясняли свои «вну­тренние» ощущения не приливом крови к голове, а тягой вверх и перемещением «какой-то массы» (исп. Ш.), «чего-то тяжелого» (исп. П.) внутри тела. Испытуемый Р. сообщил после полета: «В невесомости все мои внутренности поднялись вверх, возникло ощущение, что желудок прошел через горло и разместился в голо­ве, сделав ее очень тяжелой. Потом он вылился через рот рвотой». У людей второй группы (в отличие от вошедших в первую) образ стрессогенного изменения пространственной среды локализо­вался не во внешнем («все падает, рушится»), а во внутреннем пространстве, т. е. внутри их тела.

Как и в наших экспериментах, так и среди людей в обычной жизни немало тех, кто предметно-образно представляет при стрессе происходящее внутри их собственного тела. Интересную «классификацию» таких внутрителесных представлений находим у талантливого поэта В.В. Маяковского в его почти автобиогра­фической поэме «Облако в штанах», в строках со 161-й по 208-ю [Маяковский В.В. Собр. соч. М., 1955]. Цитируем их все, прерывая комментариями.

«Кто-то из меня вырывается упрямо.

Alio!

Кто говорит?

Мама?

Мама!

Ваш сын прекрасно болен! Мама!

У него пожар сердца. Скажите сестрам, Люде и Оле,— ему уже некуда деться».

У героя поэмы стресс любви — она может травмировать. «Каждое слово: даже шутка;

которые изрыгает обгорающим ртом он; выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома». Это, скажем, первый тип иллюзорного представления, опредмечивание движения внутри тела субъекта. В пожаре души мечется, пытаясь спастись что-то несчастное и постыдное. И тут же обозначается чрезвычайная значимость границы между вну­тренним и внешним пространствами. Это — «обгорающий рот». «Люди нюхают — запахло жареным! Нагнали каких-то. Блестящие! В касках!

Нельзя сапожища!

Скажите пожарным:

на сердце горящее лезут в ласках».

Допустим — это второй тип образно-иллюзорного присут­ствия чего-то в теле героя. Не только что-то выбрасывается из него, но и вторгаясь со своими «ласками», со своим любопытством к «жареному». Чужое внимание воспринимается внутри себя телесным и неприятным.

«Я сам:

Глаза наслезненные бочками выкачу. Дайте о ребра опереться. Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу! Рухнули.

Не выскочишь из сердца!»

Третий, наверное, самый важный тип — образное присутст­вие самого героя внутри собственного тела. У него происходит стрессовая конфронтация со своим телом. Герой в нем, как в клет­ке, в грудной клетке карабкается по ребрам. Пытается «о ребра опереться», т. е. опереться на себя с верой в успех и с многократ­ным призывом к себесамому: «Выскочу!» Но безуспешна борьба внутри себя с собой. И все-таки слезы выходят из тела, но этого безнадежно мало.

«На лице обгорающем

из трещины губ

обугленный поцелуишко броситься вырос. Мама!

Петь не могу.

У церковки сердца занимается клирос!»

Снова обозначилась граница внутреннего и внешнего — «трещина губ». Она препятствует выходу на свободу внутренней творческой сущности героя: «Мама! Петь не могу». «Обугленный поцелуишко» — образ внутреннего бессилия, и из-за него — ума­ления и ничтожности всего происходящего в теле, когда оно малой «церковкой» предстает перед равнодушием внешнего мира. Это четвертый тип — трагически-вынужденное, образное миними­зирование внутренних объектов.

И наконец, пятый тип внутрителесных иллюзорных обра­зов:

«Обгорелые фигурки слов и чисел из черепа;

как дети из горящего здания».

Не сам герой из своей грудной клетки должен выскочить, а то, что возникает в черепе: мысли, «слова и числа». Они истинные «дети из горящего здания», из горнила поэтического творчества. Но каково вырваться из самого себя? Есть ли на это право? Не будет ли страшнее вырвавшемуся и поднявшемуся над собой, над своим душевным пламенем?

«Так страх

схватиться за небо

высил

горящие руки "Луизитании".

Трясущимся людям

в квартирное тихо

стоглазое зарево рвется с пристани.

Крик последний, —

ты хоть

о том, что горю, в столетия выстой!»

Пожар на корабле «Луизитания», видимо, олицетворял для поэта то, что многие мучительно рвутся из своего внутрителесно-душевного кошмара. Пожар души ворвется и к другим «трясу­щимся людям в квартирное тихо», не даст им отсидеться. Поэт надеется, что «крик» его самого и его современников пронесется «в столетия», изменяя, улучшая жизнь будущих поколений.

Конечно, великого поэта можно комментировать по-разному.

* * *

В последующем изложении наших экспериментальных данных читатель неоднократно столкнется с типологическим различием людей (наших испытуемых) и с разными типами образной лока­лизации симптомов стресса-кинетоза (см. гл. 3). Будет показано разделение испытуемых на две группы. Первые — те, у кого веду­щие симптомы стрессового дискомфорта локализуются в голове (чувство тяжести и головная боль). Персоналом, обслуживающим эксперименты, они были прозваны «головастиками». Вторые — страдали от тяжести и болей в животе, от тошноты и рвоты. Их называли «тошнотиками». «Головастики» даже при длительном (и при монотонно повторяющемся) стрессе долго оставались стрессово-активными. «Тошнотики» изначально при стрессе были стрессово-пассивными.

В.В. Маяковский был склонен и способен поэтически-образно устремлять воображение внутрь своего тела, как это было свой­ственно и нашим стрессово-пассивным испытуемым. Но был ли пассивным Маяковский? В какие-то периоды жизни конечно да. И пассивен, и депрессивен. Но за счет усилий творческого процесса он выходил из состояния стрессовой пассивности и тревожной депрессии. В психоанализе такой выход из стресса любви называется сублимацией. И потому в памяти благодарных потомков сохраняется образ поэта — «горлана, главаря».

2.2.7. «Конструктивные» и не вовлеченные в стресс (третья группа)

В третью группу (29 человек) были отнесены люди, у которых двигательная активность и представления о стабильности про­странства при невесомости не изменялись. Подчас эти люди заме­чали исчезновение действия силы тяжести только по плавающим в воздухе предметам, по необычной легкости тела и т. п. Эмоцио­нальное реагирование и поведение этих людей были адекватными необычной обстановке, возникающей в самолете при невесомости. В случае занятости в полете рабочей деятельностью, тем более

Рис. II. Подготовка ко второму космическому полету, отработ­ка в невесомости движений при растегивании подвесной системы и отделении от кресла космического корабля «Восток-ЗА»:

В кресле В.И. Головин (о нем см. в тексте). Слева направо: полковник, впоследствии генерал, Н.К. Никитин — ответственный за парашютную подготовку первой группы космонавтов, Л.А. Китаев-Смык — ответственный за испытания в режимах кратковременной невесомости (ведет хронометраж движений Головина во время невесомости), справа — Ю.А. Гагарин — первый космонавт. Видно, что Гагарин и Китаев-Смык взлетели к потолку кабины самолета (архив автора)

при фиксации привязными ремнями, они могли не заметить не­весомости и не реагировать на нее.

В этой группе оказались испытуемые разного типа, не вовле­ченные в стресс, в том числе:

- те, кого можно рассматривать как пребывавших в состоянии «промежуточном» по сравнению с группами, отличавшимися повышением (первая группа) или снижением (вторая группа) двигательной активности в режимах невесомости;

— те, для кого экстремальность невесомости не стала столь действенной, чтобы «включить» защитные поведенческие стрессовые механизмы активности либо пассивности.

В скафандре «Ястреб» для уменьшения «габаритных параметров» и удобства выхода из космического корабля ранец предполагали разместить у ног космонавта, несмотря на возможность «лифтных реакций» (архив автора)

В этой третьей группе оказались и люди со стрессовым «конструктивным» (напряженно-спокойным) реагированием, не отличимым (без применения специальных методов) от обычного состояния и поведения в нестрессогенной обстановке.