В поисках предков. Скифы. Глава 2. Народы Европы
Вторжение скифов состоялось против существовавших уже к тому времени древних цивилизаций Ближнего Востока. Это была эпоха, когда в Европе ещё жили «варвары» – народы, не говорящие на греческом языке или латыни. Само слово «варвар» было впервые примененно греками по отношению к карийцам, которые жили на юго-западном побережье Малой Азии. Они поступали к грекам на военную службу в качестве наёмников, но когда говорили по-гречески, их отличал грубый выговор, отчего греки назвали их варварами, в том смысле, что они не греки.[1] Впоследствие этот термин стал общеупотребительным.
История Европы, подкреплённая археологическими доказательствами, начинается с середины VI века до н.э. Создание цивилизаций Греции и Рима имело место быть на фоне проживания в лесах Европы кельтов, истоки культуры которых теряются во мраке доисторической эпохи.
Несмотря на то, что дошедшие из древности сведения о кельтах отрывочны и носят случайный характер, историки делают вывод об известности этого народа не только для античных авторов, но и для широких слоёв населения. Действительно, «отец истории» Геродот в тех местах, где он пишет, скажем, о скифах, доказал, что его сведения точны и заслуживают доверия. Но о народах, живших в устье Дуная, Геродот не счёл необходимым подробно сообщать. Известный ещё до Геродота Гекатей (ок. 540 – 475 до н.э.), чьи работы дошли до нас в изложении других авторов, пишет в, частности, про греческую колонию Массалия (Марсель). По словам Гекатея, она располагалась на земле лигуров рядом с владениями кельтов. Есть ещё упоминание про кельтский город Норик, который располагался, возможно, в пределах современной австрийской провинции Штирия.[2] Несомненно одно – в древнюю эпоху название кельты было широко распространено. «Эфор, трудившийся в IV веке до н.э., называет кельтов в числе четырёх величайших варварских народов известного мира (остальные три – скифы, персы и ливийцы), а географ Эратосфен в следующем веке упоминает о том, что кельты заселяют Западную и трансальпийскую Европу».[3]
Этруски знали и поддерживали связи, в т.ч. торговые, со своими северными соседями. Римляне называли их галлами. Затем Полибий уточняет это название и у него появляются галаты. Но Диодор Сицилийский, Цезарь, Страбон и Павсаний считают что «galli и galatae были тождественными обозначениями для keltoi/сеltae, а Цезарь свидетельствует, что современные ему galli именовали себя сеltae».[4]Несогласия античных авторов между собой А. Юбер, один из лучших знатоков кельтского прошлого, объясняет тем, что разные имена могли быть формами одного и того же имени, услышанного «в различное время, в различной среде, различными ушами и переписанного людьми, которые не имели одинаковых орфографических навыков».[5]
Таким образом, основываясь на данных античных источников, современные историки считают, что к началу III века до н.э. кельтские племена занимали значительные области от Испании и Британии, до Малой Азии – не много, не мало… При этом речь идёт о кельтских племенах, живших в условиях политического единства.[6] Вообще, греки и римляне имели привычку, как было сказано выше, называть европейские племена, живущие по соседству с ними, варварами. Кельтов они тоже так называли, но считали их варварами высшего порядка.[7] Удивительная однородность культуры кельтов на территории почти всей Европы и даже Малой Азии обнаруживается в археологических материалах. Кельты к III в. до н.э. занимали территорию Западной и Центральной Европы, имея поселения от Иберии на западе до Карпат и границ Украины на востоке, «с крайним восточным форпостом в виде колонии галатов».[8] На юге их граница доходила до Карпат, смыкаясь с границами античного мира. «Леса варварской Европы, лежащей к северу от Альп, казались странными и зловещими средиземноморским народам, пришедшим с территорий почти лишённых деревьев из-за многовекового истребления их людьми и козами».[9] Торговые пути кельтов достигали Скандинавии, южных областей Руси, включая Крым и берега Волги.
К сожалению, для изучения этого удивительного мира кельтской культуры имеются препятствия не только в факторе скудости исторических данных, но и в стремлении исказить те из них, которые были в распоряжении христианских летописцев. Они продолжили процесс искажения истории, начавшийся ещё до них. Роль Церкви в этом процессе проявилась, в частности, в стремлении «доказательства» происхождения народов от известных библейских персонажей.[10]
Про кельтов известно, что они вели оседлый образ жизни. От других народов их отличали высокий рост, светлая кожа, развитая мускулатура, голубые глаза и белокурые волосы. Античные авторы характеризуют кельтов, как одержимых войной, горячих и ловких в битве, но при этом простодушных и неотёсаных. Женщины кельтского происхождения не только не уступали своим мужчинам в росте и телосложении, но и могли сравниться с ними в отваге. Для архаического кельтского общества было характерно рассеяние жителей на огромных территориях.
Главной чертой кельтских общин была их самодостаточность.
Вот как пишет Пауэлл Теренс об уровне ремёсел и искусства у кельтов: «Достижения кельтов в искусствах и ремёслах, не имеющие аналогов в культуре других древних обитателей трансальпийской Европы, – не подивились бы таланту мастеров разве что их евразийские соседи скифы, – обусловлены разнообразием среды обитания и природных ресурсов, весёлым нравом, которым отличался этот народ, и гибкостью социальной структуры внутри свободных классов. В одной книге невозможно описать и проанализировать огромное количество творений из камня, золота, серебра, бронзы, железа и глины, сохранившиеся фрагменты деревянных поделок и образцы тканей, свидетельствующие об удивительном мастерстве и художественном вкусе кельтов».
Упоминание о скифах не случайно. Пауэлл Теренс считает, что технику изображения животных кельты позаимствовали у скифов.
Широкова Н. С. пишет, что у кельтов давнюю традицию имела обработка металлов, которая достигала весьма высокого уровня развития, отличаясь виртуозным техническим совершенством. Крупный английский археолог В. Коркоран, который специально занимался этим вопросом, пришёл к выводу, что технологический уровень латенских кельтов, за немногими исключениями, был равен, а в некоторых отношениях даже и превосходил технологический уровень Рима.[11]
Гончарное же ремесло кельтов составляло основу гончарного производства Западной и Средней Европы римского и последующего периодов. Созданное кельтами искусство создало творения такого же высокого художественного уровня, как и античное искусство. При этом кельтские произведения искусства базировались на иных эстетических принципах, чем римские и греческие.[12] Занятие земледелием и скотоводством позволяло кельтам не только полностью обеспечивать себя, но и торговать с цивилизованным миром.[13]
Вот и разберись попробуй, кто здесь варвары, а кто – носители высокой культуры…
Что касается веры кельтов, то религии как таковой, у них не было. Скорее, это можно назвать магией, которой кельты были буквально одержимы. Информации о том, чтобы кельты делали жертвоприношения, нет. Самым привычным местом поклонения у кельтов был лес или роща священных деревьев. Кельты не оставили для потомства описания своей религии. Они считали, что (мужчины) не столько созданы богом, сколько произошли от него.[14]
У кельтов не было письменности, но они не имели в ней нужды. В Древнем мире ученики заучивали наизусть огромные массивы информации, повторяя их нараспев, соблюдая ритм. Точному произнесению священных текстов придавали сакральное значение. Все эти особенности прослеживаются и в индийской, и в кельтской традициях. Сообщает о них и Цезарь, который писал о том, что «записывать стихи друидов было запрещено и что ученики друидов на протяжении долгих лет заучивали наизусть множество стихов. Правда, он не совсем верно понимал причину отказа друидов от письменности. Дело было не только в стремлении друидов сохранить свое знание в тайне от непосвящённых – письменность не имела необходимой ритуальной значимости».[15] Дословная передача информации в устном виде способствует сохранению языка в первозданном виде, в то время как язык бытового общения постепенно всё дальше уходит от своих корней. Учитывая, что «память древних перетекает из уст в уста песнями сказителей», помимо священных текстов они также держали в своей памяти и правовые акты, они имели свои законы, не закреплённые в письменном виде.
Особыми сословиями у кельтов были друиды и барды. Друиды – это священники и учителя.[16] Друиды принимали участие в сражениях, но не с оружием в руках. Слово «друид» означает «знающий», «мудрый». Интересно, что христианские авторы твёрдо верили в магические силы друидов.[17] Корпорация друидов не находит себе аналогов в религиозных организациях ни древнего, ни нового мира. Античные авторы признавали наличие у друидов таинственных знаний высшего порядка и считали их справедливейшими из людей. Учение друидов не сохранилось.
Франсуаза Леру пишет, что знания друидов был упорядочены и что речь должна идти о наличии у них целостной доктрины; Цезарь по отношению к учению друидов употребляет слово «disciplina». Почти единственная черта учения друидов, известная античным авторам – это вера в бессмертие души.
Самую раннюю информацию о друидах из античных авторов представил Посидоний. Насколько она объективна, есть вопрос, т.к. будучи прямым наблюдателем кельтского мира, «он всё же в своих работах отражал взгляды философов-стоиков, которые склонны были идеализировать примитивные народы. В античные времена его точку зрения признавали и принимали. Так, использовавший его труды Атеней – который был, так сказать, «гастрологом», поскольку со вкусом описывал трапезы и питие в 200 году н.э., – ссылается на свой источник, как на «философа-стоика Посидония, описавшего в своих «Историях» многие народы и многие обычаи в соответствии со своими философскими убеждениями». А они, по мнению одного современного учёного, включали в себя веру в то, что «истинная добродетель политика состоит в возвращении человечества в состояние его доисторической невинности», и потому «изучение примитивных культур привело его к утверждению принципа: нынешнее состояние полуцивилизованных народов отражает первоначальное состояние культуры народов, ныне цивилизованных». Такой довольно пессимистический взгляд вёл к тоске по более счастливым временам или более счастливым народам прошлых лет или живущих за пределами нашей цивилизации. Другой философ-стоик, римлянин Сенека, писал в I веке н.э., подводя итог высказываниям Посидония о примитивных народах (и эта фраза может быть признана ключевой в концепции «мягкого» примитивизма): «Посидоний полагает, что в веке, который мы называем золотым, руководство доверено было мудрым».[18]
Рим относился к учителям кельтов – друидам, с опасением. Это при том, что вообще римская политика в отношении местных культов характеризовалась терпимостью. Решение o завоевании Британии в значительной мере было обусловлено желанием покончить с центром друидов, находившимся там. В более позднее время мудрых женщин в Галлии, занимавшихся прорицаниями, называли друидками, вплоть до эпохи Диоклетиана. Спустя ещё многие годы в древних знатных фамилиях галлов гордились наличием предков друидов в своих родословных.[19]
О военных способностях кельтов читаем у Т. Моммзена (том 1, книга 1) на с. 352: «Катон Старший: «Двум вещам кельты придают особую цену – уменью сражаться и уменью красно говорить»… римский историк Саллюстий признавал превосходство кельтов в военном деле над римлянами».
Говоря о возникновении цивилизации в Европе, мы будем упоминать о народах, пришедших из Азии. К цивилизации Египта это, видимо, отношения не имеет. Предки исторических египтян находились в родстве с ливийцами (североафриканцами) и с народами Восточной Африки, сейчас известных под названиями галла, сомали, бега и т.д. А вот в отношении европейской цивилизации следует указать, что культура кельтов, живших здесь с самых древних времён, позволяет утверждать о наличии в Европе древней цивилизации единого когда-то народа. История Древней Греции и Древнего Рима есть история построения новой цивилизации. Свою лепту в этот процесс внесут народы Азии. Но – обо всём по порядку.
Нашествие, подобное вторжению гиксосов в Египет, испытала также и Греция. Как показывает археология, так называемое дорийское нашествие отбросило цивилизацию микенской эпохи на несколько столетий назад. Фактически микенская цивилизация прекратила своё существование и на всей территории Греции снова утвердился первобытнообщинный строй. Произошёл резкий упадок ремёсел и торговли, квалифицированные мастера-ремесленники в массовом порядке бежали из страны, разорённой войной и нашествиями, в чужие края, торговые морские пути были разрушены, а связь Микенской Греции со странами Ближнего Востока и со всем остальным Средиземноморьем, нарушена.
В XI – IX вв. до н.э. Греция находилась в состоянии экономической изоляции – таков вывод археологов, который подтверждают результаты изучения гомеровского эпоса, в первую очередь «Илиады» и «Одиссея». Признаки имущественного неравенства в этот период налицо, но при этом жизнь даже самых высших слоёв общества поражает своей простотой и патриархальностью. Богатства гомеровских героев не идут ни в какое сравнение с состоянием их предшественников – ахейских владык. Таким образом, дорийское вторжение нивелировало имущественное неравенство в обществе, это очевидно. Письменность была утеряна. На развалинах микенской бюрократической монархии возникла примитивная сельская община.
Аристократические элементы общества обосновывают своё положение божественным происхождением. Постепенно в Греции снова меняется родовой строй, трансформируясь в раннерабовладельческий, что приводит к расколу общества на антагонистические классы и усложнению хозяйственной и культурной жизни. Начинают формироваться знаменитые греческие полисы – эти города-государства, в которых сельский и городской уклады уживаются в едином государственном образовании. Люди знатного происхождения захватывали власть в таких полисах и становились тиранами.
К этому же времени начинают проявляться последствия демографического взрыва в Греции. Причины его историки доказательно объяснить не могут. Но видимо, здесь нет тайны. Разложение родового строя, изменение экономического уклада общества, проявлявшееся в развитии сельского хозяйства, создании ремёсел и появления торговли должны были неизбежно сказаться и на культуре народа, в т.ч. на уровне его нравственности. Точнее, на падении нравственности. Сами греки это отмечали и фиксировали в ряде произведений. Например, афинский писатель Аристофан описывает настроение сельского жителя, окунувшегося в рыночный шум города:
О тишине тоскую, на поля гляжу
И город ненавижу. О село моё!
Ты не кричишь: углей купите, уксусу.
Ни «уксусу», ни «масла», ни «купите» – нет.
Ты само рождаешь всё без покупателя.
Оказывается, не ремёсла и торговля необходимы были грекам для улучшения их жизни. Здесь цель и средства, по-видимому, поменялись местами. Предки греков жили в условиях натурального хозяйства и не имели нужды ни в чём, как замечает герой Аристофана. Но появилась цель: разложить единое общество на враждебные группы. Для этого нужно создать имущественное неравенство между ними. А для этого, в качестве средства и были использованы такие ноу-хау, как ремёсла и торговля. И результат не замедлил сказаться – в комедии «Всадники» Аристофан снова описывает стихию рынка, но уже обращая внимание на нравственный аспект:
Мастер, ты гнилую кожу норовишь за добрую продать
Простакам-крестьянам, срезав вкось её по-плутовски…
Падение нравственности проявляется также в конфликтах, которые греческие полисы ведут между собой. Победители захватывают добычу, в т.ч. рабов. И рабынь. Последние используются не только в качестве работниц, но и наложниц. Таким образом, падение нравственности – это не только обман на рынке и применение рабского труда, который при всём восхищении греческой демократией, составляет экономическую основу греческого общества, а следовательно и основу демократии. Демократия, построенная на фундаменте подневольного труда рабов, имеет следовательно, такие грани, которые не каждому хочется раскрывать.
Одним из следствий вышеназванных изменений и мог стать демографический взрыв. И таким образом, для поддержания экономики рабовладельческого государства нужны рабы, следовательно, внешние войны для их захвата. Воинов предоставляет демографический взрыв.
Дело в том, что экономика государств Древнего мира основывалась на эксплуатации рабского труда. При этом противоречие рабовладельческих государств заключалось в невозможности воспроизводства рабов внутри самого государства. Их рождаемость в невыносимых условиях была низкой и не могла обеспечить экономику государства. Вот почему внешние войны с целью захвата рабов были жизненно необходимы в тех условиях. Раскрывая причины падения Древнего Рима, историки указывают, что «воспроизводство класса рабов совершалось не в недрах античного общества, а преимущественно за счёт включения в систему рабской эксплуатации всё новых и новых масс варваров и других народов, находившихся за пределами римского мира».[20] Таким образом, не ведя агрессивную внешнюю политику, рабовладельческое государство Древнего мира обрекало себя на гибель.
А ещё нужно разлагать соседние народы, живущие в родовом обществе, увлекая их на тот путь, по которому уже идут сами греки. Это делается посредством торговли. Предоставление «варвару» ремесленных изделий: кувшинов, мечей, вина – это не самоцель, это средство посеять в окружающих народах семена имущественного неравенства. И греки для решения такой задачи подходили идеально.
Горная местность, в которой они жили, условия почвы, не позволяли им иметь в достаточном количестве, например, пшеницу. Зато природные условия способствовали выращиванию винограда и следовательно, производству вина. А наличие залежей руд позволяло развивать металлургию. Поэтому, имея излишки вина и ремесленных изделий, испытывая недостаток в продуктах питания, имея «лишних людей», греки самой судьбой казалось, а возможно, волей своих богов, толкались на путь колонизации земель Средиземноморья, а также Чёрного моря.
«Греция – страна довольно бедная сельскохозяйственными угодьями и плодородными землями. Простой рост населения приводил к тому, что прокормить всех при существующих ресурсах становилось уже невозможно и «лишние рты» должны были куда-то уйти. Основание заморских колоний решало проблему. И, как пишет французский историк Анри Бонар, «вопль голодного брюха оснащал корабли».[21]
Конечно, путь их был не нов. В своё время Средиземноморье активно колонизовалось ещё финикийцами. Этот древний народ, корни которого уходят к семитам Ханаана (Геродот считает, что финикийцы пришли с берегов Индийского океана), расселялся в Греции, Италии и на северном побережье Африки. Известный Карфаген, который выдвинет Ганнибала, а потом будет разрушен римлянами, был основан семитами, пришедшими из Ханаана.
Но теперь наступило время для того процесса, который называется в истории как Великая греческая колонизация. Помимо причин, указанных выше, в интересах колонизации срабатывал и социальный фактор. Обострение борьбы в полисах между богатыми и бедными способствовало тому, что потерявшие свою землю бедняки искали счастья в чужих землях. Периодический «выброс» за пределы полиса обедневших слоёв снимал на время остроту классовой напряжённости. В то же время, оставшаяся на месте аристократия была заинтересована в том, чтобы наладить связь с колонией и поставлять туда орудия ремесленного производства, получая взамен сырьё и продовольствие.
Греки колонизировали Италию, Сицилию, Сардинию, Корсику, южное побережье современной Франции и восточное побережье Испании. Они основали колонии во Фракии, в Египте, Ливии, Азии, на южном и северном побережье Чёрного моря.
К VII в. до н.э. восходит история начала торговых отношений греков с кельтами.[22]
На территории самой же Греции всё ещё продолжались перемещения племён. Ахейцы и ионийцы частично ушли из Пелопоннеса в Малую Азию и на Кипр. Остальные смешались с пришельцами (дорийцами) или были покорены ими и принуждены к уплате дани. На территории Спарты, например, дорийцы превратили ахейцев в рабов, известных под именем илотов. Когда илотов становилось слишком много, на них устраивали облавы и охотились, убивая самых сильных. Ежегодно должностное лицо Спарты официально объявляло войну илотам от имени спартиатов – именно с целью придать «законный» характер массовым убийствам илотов.
Сами греческие полисы, как правило, враждовали между собой, пытаясь оспорить те небольшие клочки земли в горах, на которых можно было выращивать продукцию сельского хозяйства.
Говоря о колонизации греками приморских областей, нельзя не упомянуть о греческих колониях в Северном Причерноморье. В связи с этим представляет интерес то обстоятельство, что такие ионийские поселения, как например Ольвия на о. Березань, были образованы как раз во время переднеазиатских походов скифов.[23]
Жителей горной Греции привлекало в Скифии, главным образом, плодородие её земель. Несравнимые с метрополией урожаи пшеницы, ячменя и овощей не только обеспечивали потребности самих колонистов, но и явились стимулом для налаживания торговли и обеспечения продовольствием самой Греции. Важнейшим продуктом питания греков была рыба. У Геродота мы встречаем упоминание про реки Скифии, изобилующие рыбой, каковое упоминание у отца истории является не случайным, а характерным.
Наличие месторождений соли в устье Днепра и в Крыму позволяло организовать засолку рыбы с целью её длительного хранения и экспорта в метрополию. При этом сами реки служили для колонистов водными дорогами, по которым те проникали в глубинные скифские районы и налаживали там торговлю с местными жителями, меняя продукты питания на ремесленные изделии и вино.
Вообще, следует указать, что основание колоний было делом хлопотным не только в отношении организационных и технических вопросов. Важнейшей проблемой было налаживание взаимоотношений с местными жителями. В Сицилии, например, новых поселенцев из Греции к себе пускать не хотели.
Но в Северном Причерноморье колонизация проходила без военных конфликтов. «Многолетние археологические раскопки показывают, что к моменту появления греков на юге Восточной Европы отсутствовало земледельческое население, а небольшие по площади прибрежные эллинские колонии почти не затрагивали степных просторов, необходимых кочевникам. Скифы быстро оценили возможности торгового обмена с новыми поселенцами, которые предоставляли им то, что сами они не производили.
Незадолго до начала греческой колонизации среди кочевого населения Северного Причерноморья произошло коренное изменение. В VII в. сюда с востока продвинулись скифы, вытеснив киммерийцев, сведения о которых крайне скудны. В VI – V вв. скифы полностью подчинили своему господству степные и лесостепные области. Последовавший вслед за этим расцвет могущества скифов, затем постепенное сокращение сферы их влияния и уход с исторической арены проходили на глазах греческих колонистов и существенно влияли на их жизнь».[24]
Таким образом, эллины, основывавшие колонии на побережье Северного Причерноморья, оказали самое непосредственное влияние на историю скифов, населявших территорию Южной России. Об этом мы узнаём в основном из записей древнегреческих авторов, главным образом – Геродота.
Сведения, которые сообщает Геродот, являются одними из основных не только при описании Скифии вообще, но и при освещении похода киммерийцев и скифов в Малую Азию, в частности. После Геродота авторы либо повторяли его рассказы, либо примешивали его данные к более новым.
«Геродот – единственный из древних авторов, который черпал свои сведения о скифах непосредственно из первоисточников. Поэтому его рассказы о скифском быте и обычаях, о легендах и мифах скифов заслуживают доверия».[25] При этом Абаев В. И. уточняет: «Этого нельзя сказать, разумеется, о передаче им собственных имён и названий, которые и у самого Геродота и у позднейших переписчиков могли подвергаться и несомненно подвергались серьезным искажениям».
Об источниках Геродота Рыбаков Б. А. сообщает следующее: «Известно использование Геродотом трудов Гекатея Милетского (VI – начало V в.), Аристея Проконесского (VI в.) и знакомство с какой-то общей географической картой, которое отразилось в §§ 36 – 42 четвёртой книги. Возможно, что Геродот видел и карту (или её копию) Аристагора Милетского, изображавшую персидскую «царскую дорогу» от Суз до Сард в Малой Азии, протянувшуюся на 13 500 стадий (V, §§ 49 – 54). По Аристею, которого Геродот подробно цитирует, им указан путь на восток к исседонам и аримаспам, находившимся где-то близ Южного Урала. Сложнее определить то, что Геродот почерпнул у Гекатея. Геродот неоднократно упоминает «логографа Гекатея, сына Гегесандра» как политического деятеля, противника ионийского восстания против персов (V, § 36), или же как историка (VI, § 137), но у Геродота нет ни одной ссылки на «Землеописание» Гекатея. Дошедшие до нас отрывки из сочинений Гекатея свидетельствуют о хорошем знании им тех мест, которыми Геродот интересовался меньше: Синдика, Колхида и северо-восточное побережье Понта. Поскольку сам Геродот не был географом-теоретиком, то вполне возможно, что он в свои записи включил уже существовавшее до него обобщённое представление о Скифии как об огромном квадрате 4000 × 4000 стадий. Был ли автором этой схемы Гекатей или кто-либо другой из греческих географов VI – V вв. до н.э., сказать нельзя, но наиболее вероятно, что не Геродот был создателем идеи «скифского тетрагона».[26]
В связи с этим важную роль играет выяснение вопроса о том, в какой степени можно доверять Геродоту. Особенно актуальной задача выяснения достоверности сведений Геродота о Скифии становится в наше время, которое характеризуется новой волной скепсиса по отношению к информации «отца истории».
Например, отрицание похода скифов в Малую Азию, на основе того, что об этом сообщает только Геродот, которому «в этом случае доверять нельзя».
Свою знаменитую «Историю» Геродот написал после того, как в Греции завершилась полувековая полоса греко-персидских войн. В ходе них многочисленные армии азиатских деспотий не единожды вторгались на территорию греческих государств и после их изгнания в Афинах, главном городе победителей, имел место большой национальный подъём. К проявлениям этого подъёма греков, отстоявших свою свободу, следует отнести трагедии Эсхила, Еврипида, Софокла, архитектурные замыслы Иктина и Гипподама, а также, как философию Анаксагора, так и демократические реформы стратега Перикла.
Совсем не случайно сразу после заключения мира с Персией были созданы два бессмертных произведения – Парфенон и «История» Геродота. Объясняется это тем, что начатая в 447 г. до н.э. постройка Парфенона должна была загладить следы разрушения, вызванные вражескими нашествиями, в частности, разрушение афинского акрополя в 480 г. А «История» Геродота должна была рассказать о героической борьбе греков с персами.
В том же 447 г. Геродот прибыл в Афины. К этому времени он уже осуществил большую часть своих путешествий и теперь начал свои знаменитые публичные чтения по истории недавно законченных греко-персидских войн. При этом Геродот литературно оформлял свой труд. Потом он разделил его на девять частей, по числу муз. Молва гласила, что благодарные афиняне отметили труд Геродота, предоставив ему дар в десять талантов серебра.[27]
Чтобы написать свою «Историю», Геродот около десяти лет, примерно с 455 г. по 445 г., путешествовал, объезжая Эгейское море, а также города континентальной Греции. Он побывал в Персии, Италии, Македонии, Египте, Скифии. В пути Геродот собирал исторические сведения, легенды, эпические сказания, личные впечатления путешественника, этнографические наблюдения.
В 443 г. Геродот был в числе организаторов колонии в Фуриях в Южной Италии. Возможно, там он и оформил окончательно свою «Историю».
Путешествие в Скифию Геродот проделал спустя 60 – 70 лет после скифского похода Дария. Скорее всего, Геродот возвратился из Египта в Македонию, а оттуда отправился в Скифию, следовательно, путешествие Геродота в Скифию нужно датировать 445 – 444 гг.[28]
В принципе, он мог встретить и записать рассказы уже престарелых очевидцев прошедшей войны. Но следует учитывать, что ко времени посещения Скифии Геродотом история скифского похода Дария, конечно, уже обросла легендами и в целом записи Геродота должны были нести на себе фольклорный элемент.
Общепризнанным считается, что Геродот посетил Ольвию, где и собрал основные данные о скифах. Рыбаков Б. А. считает, что Геродот совершил морское путешествие по Чёрному морю, для того чтобы измерить его величину. Сам Геродот гордился своими морскими вычислениями: «я измерил этот Понт, Боспор и Геллеспонт, и их величина такова, как я указал выше».[29] Однако исследователи признали вычисления «отца истории» фантастическими и ни в коей мере не соответствующими действительности.
Но Рыбаков Б. А. делает иной вывод: Геродот даёт описание Скифии, преследуя основную свою цель, которая заключается в изображении скифо-персидской войны, прежде всего. Отсюда следует интерес Геродота к тем местам, по которым проходил поход войска Дария. «Мы видим его неутомимым наблюдательным путешественником, предпринявшим ряд дорогостоящих и утомительных поездок с целью сбора на местах достоверных данных о больших и малых событиях только что минувших греко-персидских войн.
Красочные рассказы о Скифии своим происхождением обязаны широте исторического замысла Геродота, пожелавшего предварить многоплановую картину длительных греко-персидских войн рассказом о скифском позоре того царя, который эти войны начал. Историк отправился по следам великого завоевателя…»[30]
Рыбаков считает, что Геродот проделал путь по Чёрному морю. Из этого следует точность описания им всего юго-восточного побережья Крыма и Керченского полуострова. Географическая точность мореплавателя добавляется личными впечатлениями путешественника.[31]
Таким образом, делает вывод Рыбаков Б. А., анализ «прямых и косвенных географических примет показал, во-первых, что круг разъездов Геродота не ограничивался окрестностями Ольвии, как это считалось до сих пор, а во-вторых, что главной задачей историка был не сбор географических или этнографических сведений (которые давались попутно и очень выборочно), а осмотр театра военных действий кампании 512 г. Геродот шёл по следам Дария Гистаспа, собрал на этом пути много разнородных (и, как увидим далее, даже разноречивых) сведений и получил много личных впечатлений о тех местах, где происходили знаменательные события».[32]
Исходя из этого Рыбаков Б. А. считает, что размеры Чёрного моря, указанные Геродотом, измерены не по прямой, а по окружности, т.к. Геродот, путешествуя морем вдоль побережья, огибал Чёрное море. Таким образом, Рыбаков «восстанавливает репутацию» Геродота, который «измерял не геометрический диаметр Чёрного моря, как думали исследователи, а то реальное расстояние, которое нужно было проплыть на корабле для того, чтобы, отправившись из Босфорского пролива вдоль северного берега Понта, достигнуть противолежащей точки в Колхиде у устья Фасиса-Риона. И измерял, следует сказать, много точнее, чем римские географы спустя несколько веков».[33] Рыбаков Б. А. показывает маршрут Геродота на карте следующим образом.
На карте Кремны – это место, где Дарий начал строить укреплённый лагерь, который покинул. Следовательно, по Рыбакову, это крайняя точка скифского похода персов. Достигнув района Кремн, дальней точки похода Дария, Геродот счёл свою задачу выполненной и мог после этого возвращаться, двигаясь далее вдоль восточного побережья Чёрного моря.
Современники встретили труд Геродота восторженно. Софокл в честь Геродота написал оду.
Но не замедлила появиться и критика. «Отцу истории» вменяли в вину обилие разнородного материала, который был собран в ходе далёких путешествий, лёгкость изложения, а также использование легенд и преданий.
Первым из критиков стал Фукидид. Не называя Геродота прямо, он упрекал его, призывая не верить «историям, которые сочиняют логографы (более изящно, чем правдиво), историям, в большинстве ставшим баснословными и за давностью не поддающимся проверке».[34] Здесь Фукидид под словом «логографы» подразумевает «ненадёжные рассказчики историй», имея ввиду Гекатея и Геродота. Буквально в следующей главе Фукидид вновь бросает упрёк Геродоту: «Что же касается событий этой войны, то я поставил себе задачу описывать их, получая сведения не путём расспросов первого встречного…», обвиняя «отца истории» в недостаточном критицизме его сообщений.
Аристотель также проявил скепсис.
Плутарх написал работу «О злокозненности Геродота». Через пятьсот лет после смерти Геродота Плутарх обвинял его в искажении истины. Правда, критика Плутарха относилась к распрям между различными греческими городами во время нашествия персов. Геродот стоял на стороне Афин, в то время как Плутарх был беотийцем. Четвёртой книги Геродота, в которой речь идёт о Скифии, Плутарх не коснулся.
При этом, однако, необходимо отметить разницу в подходах греческих историков, Геродота и Плутарха, обусловленную разностью исторических условий, в которых они создавали свои труды. Имперский и доимперский периоды истории Греции, в которые жили Плутарх и Геродот соответственно, оказали на историков самое непосредственное влияние.
Геродот создавал свою «Историю», когда греки вышли победителями в войне с персами и могли испытывать комплекс превосходства к другим народам, особенно варварским, что могло отразиться в творчестве «отца истории». Однако Геродот этого избежал: «в отношении Геродота к народам и странам, которые он посетил, видно лишь благожелательное любопытство, и слово «варвары» он употребляет не как презрительную кличку, а в его первоначальном смысле, т.е. как общее обозначение негреческих народов».[35]
Плутарх писал в другую эпоху. В его время Греция была покорена Римом и свой труд «Сравнительные жизнеописания» Плутарх создал с целью показать, что греки не уступают римлянам. Поэтому вполне возможно, что источником критики Плутарха стала именно объективность Геродота.
Подробнее об отношении к Геродоту можно узнать, прочитав нижеследующий отрывок.
«Фукидид зачислил Геродота в разряд прозаических историков, логографов, преследующих не историческую истину, а минутное удовольствие слушателей или развлечение читателей; в некоторых местах своей истории Фукидид полемизировал, как считает Ф. Мищенко, именно с Геродотом (I, 20, 97, 126; II, 8, 97; VI, 4). Ктесий в своей Истории Персии поставил, в частности, перед собой цель изобличить лживость Геродота в соответствующих разделах его труда. Сочинителем сказок считали Геродота также Аристотель, Фемистий, Гермоген, Геллий и др. Страбон объединил в одно направление Геродота, Ктесия, Геллапика и авторов описания Индии, которые придумывают невероятное, чтобы удовлетворить склонность к чудесному и доставить удовольствие слушателям (I, 2, 35), и заметил, что легче поверить, пожалуй, Гесиоду и Гомеру с их сказаниями о героях или трагическим поэтам, чем Ктесию, Геродоту, Гелланику и другим подобным писателям (XI, 6, 3). В числе тех, кто придавал мало веры геродотовским известиям, Ф. Мищенко называет также имена Манефона, Гарпократиона, Феопомпа, Цицерона, Лукиана, Иосифа Флавия. Следует добавить ещё имена Плутарха (речь Об употреблении в пищу мяса, II, 3: Скифы, согдианы и меланхлены, геродотовым рассказам о которых не верят), Элиана (О животных, II, 53: Если я говорю несогласно с Геродотом, то пусть он не прогневается на меня: сообщающий это утверждает, что он передаёт достоверный рассказ, а не слух, ни на чём не основанный), Оригена (Против Цельса, VI, 39: ... не лжёт ли в этом Цельс вместе с Геродотом). Плутарх написал даже особое сочинение О злокозненности Геродота, в котором доказывал, что Геродот сознательно извращал факты.
В Пергамской библиотеке имелся его бюст – это говорит о популярности Геродота в древности, несмотря на острые стрелы критики, уже тогда направленные на него.
Такое отношение к Геродоту стойко держалось в науке на протяжении веков и дожило до XIX столетия, когда успехи начавшихся археологических изысканий совершили определённый переворот в отношении к Геродоту: блестяще был подтверждён целый ряд его данных.
Однако, с другой стороны, ориенталисты и эллинисты отметили и несомненные ошибки и неточности Геродота, выявленные также с помощью документальных источников (имеются в виду не только археологические материалы, но и восточные документы, иероглифические надписи и т. п.).
Мнения исследователей о Геродоте как историке резко разошлись. На одном полюсе можно назвать, например, имя английского комментатора Дж. Раулипсона, считавшего Геродота самым добросовестным и надёжным свидетелем, которого только нужно верно понять, чтобы с помощью его сведений обогащать науку; на другом полюсе – имя А. Сейса, также английского исследователя, подвергшего критике добросовестность Геродота и категорически отрицавшего его достоверность как историка.
Мнения золотой середины, пожалуй, можно выразить словами немецкого исследователя Г. Штейна, чьё критическое издание текста Геродота составило, несомненно, эпоху в изучении труда отца истории: Геродот столь же мало удовлетворяет требованиям строгой и достоверной истории, как и любой из его предшественников и современников, в смысле осмотрительного собирания и оценки наличного исторического материала, выбора предметов и событий на основании одинаковых, соответствующих задаче принципов, отделения в предании существенного и главного от второстепенного и случайного, точного установления времени и хронологической последовательности и даже в смысле достаточно глубокого понимания предметов и личностей, внутренней связи и побудительных причин.
Современные исследователи по существу стоят на тех же позициях, считая, что сведения Геродота необходимо подвергать исторической критике, потому что его собственные критические приемы (как и принципы античной историографии вообще) идут вразрез с требованиями современной науки и кажутся сейчас наивными. Однако это не мешает современникам видеть в труде Геродота добросовестный источник, содержащий множество чрезвычайно интересных и важных географических, исторических и этнографических фактов.
Однако, когда заходит речь о Геродоте как источнике по истории юга нашей страны и его населения, то критические приёмы и осторожность в обращении с его известиями как-то отступают на задний план; зачастую скифологи в своих исследованиях нагромождают одно предположение на другое в силу слепого доверия к известиям Геродота, противоречивость которых они пытаются примирить, обойти или объяснить, не подвергая их строгому анализу. Следствием этого является обилие самых разных, подчас взаимоисключающих гипотез, не свободных в то же время и от внутренних несообразностей».[36]
Таким образом, в настоящее время Геродот является главным источником по истории Скифии, при этом, во-первых, его информацию следует принимать критически, во-вторых, необходимо избегать двойных стандартов критики источника, когда речь идёт об описании Геродотом Скифии.
Для современного читателя, конечно, встаёт вопрос об источниках, на которые опирается текст греческого оригинала «Истории» Геродота. Такими источниками являются рукописи X – XV вв. Они были вывезены византийскими учёными в Западную Европу после взятия турками Константинополя в 1453 г. и в настоящее время хранятся в библиотеках Рима, Флоренции, Милана, Мадрида, Парижа, Оксфорда, Кембриджа, Тейдельберга и других городов. Всего этих рукописей порядка сорока шести.
В начале XX в. были найдены папирусные отрывки Геродота, которые относятся к античной эпохе. Древнейший из этих отрывков датируется примерно I – II вв. н.э.
Источники информации Геродота неопределённы. «Очень трудно определить, в какой мере Геродот черпает свои сведения из литературных источников и в какой он лично слышал характеристику быта скифов из уст понтийских греков. Не может быть с достоверностью определено и то, был ли он лично в Ольвии или только беседовал с ольвийцами где-нибудь в другом месте. Несомненным представляется только одно, что лично жизни скифов он не наблюдал, и что в его рассказе причудливо смешаны сведения, имевшиеся о скифах у ольвийцах и данные литературного предания, дававшие характеристику скифов или, может быть, даже кочевников вообще, а не специально жизни и быта скифов на берегах Чёрного моря. При этом надо помнить, что Геродот не стремится дать полной картины быта скифов, а нанизывает одно на другое ряд сведений, имевшихся в его руках».[37]
Критику Геродота в XIX – XX вв. Б. А. Рыбаков оценивает так: «В XIX – XX вв., когда непонимание источника нередко прикрывалось высокомерным гиперкритицизмом, на Геродота нередко обрушивались, обвиняя его не столько в политической тенденциозности, сколько в путанице, недобросовестности, излишнем доверии к своим информаторам и даже в плагиате у неизвестных авторов».[38]
Там же у Рыбакова Б. А. читаем о том, что в 1883 г. на Геродота обрушился А. Сейс, англичанин, ориенталист, но получил отпор от крупного знатока и переводчика Геродота киевского профессора Ф. Г. Мищенко. Сейс при этом, как пишет Рыбаков, буквально повторял Плутарха. Подводя итог критике Геродота в XIX и в первой половине XX в., Рыбаков Б. А. отмечает, что изучение скифов и их соседей со времени Геродота продвинулось настолько далеко, а археологических фактов открыто так много, что многие старые мнения и запоздалые рецидивы скепсиса иногда кажутся просто наивными.
Рыбаков Б. А. предлагает подвергать «Историю» Геродота анализу, придерживаясь следующего принципа: прежде чем упрекнуть Геродота, постарайся понять его.
Например, новая география Скифии, полученная путём наложения археологической карты на карту геродотовских племён и народов, позволяет полностью реабилитировать Геродота в вопросе обрисовки хода кампании 512 г.: шестидесятидневный поход Дария Гистаспа полностью укладывается в тот маршрут, который обрисовывается новой расстановкой народов Скифии.[39]
Артамонов М. И., ссылаясь на «отца истории», при описании массагетов упоминает о том, что они пользовались женщинами сообща и что, используя медь, не применяли ни железа, ни серебра. При этом Артамонов М. И. указывает, что второе сообщение Геродота, о серебре и железе, не соответствует действительности, и объясняет, почему.[40]Такой подход историка позволяет объективно взглянуть на труд Геродота, показывает стремление исследователя разобраться, где античный источник сообщает точно, а где искажает картину, в силу тех или иных причин.
Однако при этом может возникнуть опасность того, о чём мы говорили в начале книги: приняв априори ту или иную точку зрения, учёный затем, в ходе анализа источников, критически обрабатывает не весь массив информации, а отбрасывая факты, не вписывающиеся в заранее заданный формат, ограничивается подбором таких данных, которые соответствуют его позиции.
Граков Б. Н. полагает, что археологические остатки свидетельствуют о том, что этнографию Геродота возможно ретроспективно использовать для объяснений многих явлений IV – III вв. до н.э.[41] «Несмотря на множество неясностей, сбивчивых и прямо сказочных сведений, геродотовский рассказ, особенно в этнографической части, постоянно подтверждается археологическими данными».[42]
Скржинская М. В. считает, что «хотя Геродот был одним из самых образованных людей своего времени, литературные произведения играли незначительную роль в его сочинении. По подсчётам современных исследователей, он обращался к устным источникам в пять раз чаще, чем к письменным, и более всего ценил то, что сам увидел и узнал».[43]
Так можно или нет доверять Геродоту? Его нужно изучать, как основной источник по истории скифов, но подвергать при этом критическому анализу. Следует иметь ввиду, что основные сведения Геродот черпал из расспросов ольвиополитов. Сам отец истории языком скифов не владел, а потому и не имел возможности обращаться непосредственно к скифам. «В большинстве случаев невозможно точно определить, что записано по собственному впечатлению, а что по расспросам».[44]
Но, не зная языка скифов, Геродот и не мог привести имена и названия, не исказив их в греческой интерпретации. Однако впоследствии учёные, имея в своём распоряжении всего лишь несколько скифских имён, переданных греком, который в свою очередь, узнал эти имена от греческих колонистов, а не носителей языка, тем не менее, сумели сделать важные лингвистические выводы. «Не зная скифского языка, Геродот понимал, что скифы говорят на особом, лишь им присущем наречии. Он верно использовал его в качестве показателя принадлежности того или иного племени к скифскому этносу. Например, историк подчёркивает, что андрофаги говорят на языке, отличном от скифского, а определение языка савроматов как испорченного скифского даёт нам возможность узнать о родственном происхождении обоих племён. Геродот сообщил, что скифы сами себя называют сколотами, и записал ряд скифских собственных имён и несколько слов в греческой транскрипции. Это помогло ученым установить принадлежность скифов к ираноязычным народам».[45]
О спорах историков в области лингвистики мы будем говорить ниже, а сейчас оставим Грецию и её историка Геродота и бросим взгляд на Италию, территория которой стала центром Империи, перехватившей у древних греков гегемонистские устремления и претензию на мировое господство.
Апеннинский полуостров с давних пор был заселён народами, среди которых можно выделить три группы. На юге жили япиги, на севере и западе, до Тибра – этруски. Третьему племени дали название умбро-сабельского. Последнему из них страна была обязана развитием и объединением различных племён в один народ. Своё название Италиястрана получила случайно, от названия одного маленького народа, который жил в южной части Апеннин.
Эти народы не были автохтонами. Они представляли собой лишь звено из цепи перемещений народов, выселявшимися из Азии в течение веков и заселявших в том числе европейскую Грецию, греческую часть Малой Азии, а также острова, находящиеся между ними. Народы, пришедшие на Апеннины и от которых произошли умбро-сабельские племена, были родственны племенам, заселявшим тогда территорию Греции. У тех и других главным занятием были земледелие, виноделие, те и другие почитали богиню очага Весту (Гестию), у них были одинаковые бог неба и богиня неба, в т.ч. одинаковые изображения этих богов. Одни и те же меры длины, вооружение, одежда – всё это указывает на то, что народы, заселявшие Балканы и Апеннины, имели одних предков.
Т. Моммзен пишет,[46] что преобразование римского общинного быта произошло под влиянием эллинов, военная организация заимствована от них же. В Риме был огорожен круг, между Авентином и Палатином, который предназначался для проведения публичных игр. Отсюда и берёт начало цирк. Т. Моммзен пишет, что это тоже было устроено по греческому образцу. Царское жилище с городским очагом было похожим на греческий Пританей, храм Весты был построен не по италийскому образцу, а по эллинскому.
При заселении Апеннин пришельцы не встречали остатков культуры, бывшей здесь до них, за исключением разве, финикийцев, к тому времени уже успевших колонизовать практически всё Средиземноморье. Раньше других на Апеннины пришли латиняне, которые стали строить хорошо защищённые города. Заселённая латинами территория была для них чужой и враждебной. С коренными жителями пришельцы вели постоянные войны, заключая перемирия лишь на короткий период.[47]Отдельные общины латинов заключали между собой союз, который позволял объединёнными силами вести войны с соседями. Характерной чертой Латинского союза являлось членство в нём всех общин латинов. Не латины в союз не допускались.
Принято считать, что город Рим был основан 21 апреля, в 4-м году Олимпиады, следовательно, в 753 году до н.э. Тит Ливий в своём капитальном труде «История от основания города», пишет, что своё название город получил от имени Ромула, одного из двух братьев, рождённых весталкой от насилия. Но Дионисий Галикарнасский (I, 73) пишет: «Рим был основан дважды: в первый раз спустя немного времени после Троянских событий, а во второй – через пятнадцать поколений после первого. Если же кому-нибудь придёт охота заглянуть ещё дальше вглубь веков, то он сможет обнаружить и третий Рим, ещё древнее первых двух, и возникший раньше, чем Эней и троянцы явились в Италию. Но об этом не поведал никто ни из старинных, ни из современных писателей, а только Антиох Сиракузский, о котором я упомянул ранее». Таким образом, скорее Ромул получил своё имя от названия города, а не наоборот.
С географической точки зрения местоположение Рима было выбрано весьма неудачно. Местность здесь менее здоровая и менее плодоносная, чем в других латинских городах. Здесь плохо растёт виноград, смоковница, мало источников, которые отличались бы изобилием воды. Частые разливы Тибра приводили к затоплению и заболачиванию долины, лежащей между холмами. Для поселенца такое место не может привлечь внимания, следовательно, для основания здесь Рима требовались какие-то причины. Таких причин можно найти две: близость к реке, позволявшая создать складочный пункт для морской торговли. В то же время сама река являлась естественной оборонительной позицией, защищавшей латинов с севера. Из этого следует, что Рим был построен скорее искусственно, чем путём естественного слияния соседних поселений и выделения их в общественный и политический центр латинов. Скорее всего, следовательно, Рим был не старейшим городом среди других годов латинов, а самым юным из них.
По другую сторону Тибра соседями латинян были этруски, загадочный народ, вышедший ещё из доисторической эпохи. Первую цивилизацию на Апеннинах создали именно они, но неизвестно, откуда они сюда пришли. Возможно, пришельцы прибыли «из-за моря». Их первые поселения процветали в виде общин, которые располагались в Этрурии – центральной части западного побережья Италии. Во время своего наивысшего могущества этруски распространяли своё влияние на весьма значительную часть Апеннинского полуострова: от подножий Альп до Неаполя. Им был покорен и Рим.
Постепенно, из крошечного поселения, Рим становился крупным городом. Это было так называемое «время царей» (753 – 510 гг. до н.э.). Рим возглавил союз латинских городов. Это благоприятно сказалось на росте города. В новую столицу переселялись жители из других городов и таким образом произошло разделение горожан на патрициев – первоначальных поселенцев, и плебеев – новых переселенцев.
Первоначальная история Рима протекала в борьбе с местными племенами, в обработке земли, которая требовала тщательного и старательного ухода. Нравы были просты, и будничная трудовая жизнь римского поселянина прерывалась лишь регулярными жертвоприношениями да религиозными праздниками.
Впрочем, о «простоте» патриархальных нравов следует сказать особо. Возьмём, например, запрещение отцам бросать своих детей после их рождения. Что это, как не юридическая реакция на процесс, имевший место в римском обществе? Следует полагать, что такие случаи были далеко не единичными, если они замечены и запрещены на уровне законодательного акта. Исключение было сделано только для тех случаев, когда ребёнок рождался уродом. Какова была судьба такого ребёнка?.. Но быть может, эти случаи не были массовыми и, во всяком случае, не являлись характерной чертой римского общества? Отнюдь. Довольно скоро угроза наказания отцам, бросавшим своих детей, превратилась в угрозу религиозного проклятия![48] А это уже показатель не только болезни общества, но и прогресса болезни.
Отец в семье был неограниченным повелителем. Он не только руководил и повелевал супругой, детьми, рабами, но и чинил над ними суд и расправу. При этом он не был стеснён юридическими нормами, степень вины и наказания определял по своему усмотрению, вплоть до телесных истязаний и даже смертной казни. Отец мог передать другому лицу в собственность не только своего раба, но и своего сына. Помимо отвратительности самого этого обычая как такового, здесь присутствует ещё один элемент, позволяющий сделать внимательному читателю далеко идущие выводы.
Дело в том, что если отец передавал сына чужеземцу, то сын становился рабом. Если же покупатель был тоже римлянин, то сын, проданный ему, становился не рабом, но заменял раба. Что означает это отличие? В соответствии с древними установлениями римлянин не мог быть рабом другого римлянина. Тогда естественно возникает вопрос: если у римлян были рабы и если эти рабы не были римлянами, то кто же тогда они? И также естественно мы получаем ответ: рабами римлян были те, с кем римляне воевали, захватывая у коренных жителей не только земли, но и людей, чтобы использовать их в качестве невольников. Здесь нет впрочем, никакого открытия. Мы помним, что спартанцы в качестве рабов имели илотов – людей другого племени, которое поселилось в Пелопоннесе раньше спартанцев и которое превратилось в касту рабов, обслуживающих другую касту – спартанцев.
Помимо запрета бросать своих детей после рождения, о чём говорилось выше, власть отца в семье ограничивалась ещё разве что запретом продавать свою законную жену или женатого сына…
Такая «нравственность» римского общества, восхваляемая историками, на самом деле не может не вызвать отвращение у любого нормального человека, интересующегося историей Древнего Рима.
Царский период в истории Рима заканчивается, по преданию, в 510 г. до н.э., когда жестокий царь Тарквиний Гордый учинил дерзкое насилие над благородной римлянкой. Чаша терпения была переполнена и поднявшиеся на восстание жители Рима в один день покончили с царской властью, образовав республику.
Самым древним из дошедших до нас документов о римской древности является список публичных и праздничных дней римской общины. Из этого списка мы можем узнать, что среди богов, которым поклонялись древние римляне, на первое место выступали Юпитер и Марс. Среди остальных богов интересно отметить Януса, бога «начала», которому был посвящён особый день – 9 января.[49] Бог Янус изображался с двумя головами. Кроме богов, римляне верили в гениев-хранителей, находившихся в доме, над домом и которые были, так сказать, домашними богами. К слову говоря, Янус был единственным богом у римлян, который имел своё изображение.[50]
Римские завоевания основывались, конечно, на силе армии. Римские легионеры имели не только высокий уровень воинской дисциплины, но и высокий боевой дух. Это обеспечивалось не в последнюю очередь тем, что по окончании срока воинской службы ветеранам выделялась земля. С этой целью на завоёванной территории создавались колонии. Ветераны получали в них земельные участки, причём, по месту последней службы. Таким образом, римские колонии носили военно-земледельческий характер. В эпоху ранней империи термин «колония» использовался по отношению к городу, населённому либо римскими, либо латинскими гражданами, которые могли быть вышедшими в отставку ветеранами.[51]Основание колоний на завоёванных территориях и заселение ветеранами позволяло Риму использовать их в качестве форпостов для последующих завоеваний.
Таким образом, ко времени, когда в Европе издавна существовала цивилизация кельтов, а на Востоке скифские войска покоряли Переднюю Азию, Рим только пытался начать свою историю во враждебном окружении местных народов, с одного-единственного города, бывшего, скорее, опорным пунктом то ли торговцев, то ли бандитов, а не итогом цивилизационной деятельности предков. Сравнение Рима с уголовным миром не случайно. Дело в том, что в те времена занятие морской торговлей плавно перетекало в пиратство и наоборот. История мореходства и морской торговли есть история пиратства: «история пиратства теснейшим образом связана с историей мореплавания и невозможно (да и нужно ли?) разделить их».[52]
Таков в самом кратком виде горизонтальный срез истории народов Европы и Передней Азии ко времени азиатского похода скифов. Бросив беглый взгляд на ближних и дальних соседей скифов, обратим теперь взоры к народам, населявшим территорию бывшего СССР.
1 ноября
Полная статистика будет доступна после того, как публикация наберет больше 100 просмотров.