«траектория» развития: его спиралевидность
Отец. Я уже тебе говорил, что первый основной закон диалектики тактически выступает как развитие второго ее закона. То же можно сказать и о третьем ее законе отрицания отрицания, или спиралевидного развития. Чтобы это увидеть, надо поглубже разобраться в характере первого ее закона. У тебя, мой дорогой, не возникло никаких новых вопросов по поводу постепенного перехода путем количественных изменений от старого качества к новому качеству?
Сын. Возникло. Но ведь если количество переходит в качество, а качество — в количество, то нельзя ли сказать, что вообще противоположности переходят друг в друга и что это есть тоже закон диалектики? Ведь количество и качество — это две противоположности.
Отец. Что ж, можно сказать так, что противоположности переходят друг в друга в ходе развития. Сначала сложилось качественное определение вещей и явлений; затем произошло превращение его в свою противоположность — в количественное определение (как безразличное к качеству или как отрицающее качество); после этого совершился возврат снова к учету качественной определенности вещей и явлений, но уже без отбрасывания их количественной определенности, а с ее учетом и сохранением, что и достигалось в мере как единстве качества и количества. Но при этом преодолевался (и в этом смысле отрицался) предыдущий односторонний и отвлеченный чисто количественный подход, при котором отбрасывалось качество. Другими словами, отрицался на этот раз тот чисто количественный подход, который сам был отрицанием первоначального качественного подхода. Так появилось второе (или двойное) отрицание, которое Гегель назвал отрицанием отрицания, как я тебе уже об этом говорил. Так мы с тобой подошли к третьему основному закону диалектики — закону отрицания отрицания.
Сын. Но этот закон, как я его понимаю, состоит в том, что сначала одна противоположность переходит в другую, а затем другая в первую. Не ошибся ли я?
Отец. Нет, мой мальчик, ты верно уловил суть этого закона. Он говорит о том, что всякое развитие идет путем противоречий, путем последовательного перехода противоположностей друг в друга, в результате чего на высшей ступени развития создается впечатление возвращения к старому, к исходному пункту, с чего когда-то началось развитие. Но ведь это только кажется так. Никакого действительно возврата назад, к прошлому и старому, на самом деле нет, а есть только движение вперед. Но так как сначала одна противоположность (я буду называть ее первой) перешла во вторую, а после этого вторая — в первую, то под конец должны были появиться какие-то черты, которые были свойственны начальной стадии развития, когда первая противоположность еще не успела смениться второй (или перейти, превратиться во вторую). Все это и производит на нас впечатление, будто развитие повернуло вспять к чему-то такому, что было уже в прошлом, а теперь повторилось вновь.
Сын. Но разве отрицание отрицания происходит одинаковым образом, как и во внешнем мире, то есть как ты говоришь, в природе и обществе, так и в нашем собственном мышлении? Или тут есть какое-то различие?
Отец. Твой вопрос надо уточнить. Повторные отрицания происходят повсюду: это наблюдается и в природе, и в обществе, и в мышлении человека, в науке. Но во внешнем мире они происходят так, что возврат к исходному пункту развития никогда не бывает полным; на более высокой ступени развития всегда появляется что- то новое, чего не было на более низкой его ступени. Напротив, в процессе познания задача всегда встает так, чтобы в конце этого процесса после проведенного анализа можно было бы восстановить как можно полнее и точнее предмет изучения в его исходной целостности. Поэтому и отрицание отрицания здесь, в мышлении, проявляется в наиболее полном виде, так как возврат к исходному пункту развития мысли осуществляется здесь не отчасти, а во всей своей полноте.
Сын. И доказательство — история науки?
Отец. Да, именно она. Она показывает, что сначала предмет изучения предстает перед нами как нечто целое, нерасчлененное, но, чтобы изучить этот предмет, мы должны аналитически разложить его на отдельные его части или стороны и изучить их порознь, как это мы видели с тобой на примере учений о веществе и свете. Но анализ (расчленение целого) есть отрицание целостности предмета, ее нарушение. Когда же эта задача выполнена, начинает отрицаться (в смысле его преодоления) прежний односторонне аналитический подход к изучаемому предмету: то, что развертывалось и разделялось, стало теперь свертываться и сближаться, то, что разъединялось, стало соединяться. В итоге на смену анализу приходит синтез. Синтез есть отрицание анализа, но так как анализ уже был самым первым отрицанием в ходе развития науки, то синтез оказывается вторым отрицанием, или отрицанием отрицания. Так в итоге развития науки раскрывалось единство вещества и света как двух различных физических видов одной и той же материи.
Сын. Скажи, отец, таким же путем познаются сами противоречия в природе?
Отец. Конечно, раз такой общий путь познания, путь движения науки. В самой действительности всегда действуют живые противоречия, каждое из которых представляет единство соответствующих противоположностей. Так, свет по своей структуре включает в себя единство прерывности и непрерывности, корпускул и волн. Подобное же единство присуще и веществу. В ходе познания сначала это противоречие расчленялось на противоположные его стороны и каждая сторона противоречия изучалась не только отдельно, но и в ее противопоставлении его другой стороне: прерывность связывалась с веществом, непрерывность — со светом. Это лишь первое отрицание исходного единства противоположностей. Но затем квантовая механика раскрыла единство обеих противоположностей и в учении о свете, и в учении о веществе. И это стало вторым отрицанием (отрицанием отрицания) и, следовательно, возвратом к исходному противоречию как единству прерывности и непрерывности, корпускулярности и волнообразности в представлении о микромире — о микрочастицах и микропроцессах.
Сын. Когда я слушал твои пояснения, отец, я догадался, что отрицание отрицания означает либо повторение ранее пройденного, но только на какой-то новой основе, либо возвращение к исходному пункту, но тоже на какой-то новой базе. Правильно ли я это понял?
Отец. Да, но только не забывай добавить, что все это происходит в процессе развития. Именно в ходе развития происходит переход развивающейся вещи и развивающегося понятия о вещи в свою противоположность (первое отрицание), а затем снова, но только в другую противоположность (отрицание отрицания), которая неизбежно чем-то напоминает или повторяет исходное положение, с которого началось данное развитие, данный его виток. Одно время этот закон диалектики не признавался и объявлялся несуществующим, якобы выдуманным идеалистом Гегелем. Некие умники решили, что выражение «отрицание отрицания» осталось у Маркса, Энгельса и Ленина как пережиток гегельянства, то есть их преклонения перед диалектикой Гегеля. Это, конечно, не соответствует действительности. В материалистической диалектике ни о каком возврате к старому, к исходному пункту, как это было у Гегеля, не может быть и речи. Поскольку развитие есть прогрессивный, поступательный процесс, в нем нельзя допустить удержание чего-то старого, а тем более возврата к старому, хотя бы частично. Развитие идет только вперед, а не назад, а потому все старое устраняется, преодолевается, сменяется новым, которое борется решительно со старым, но отнюдь не уживается с ним.
Сын. Значит, все, что было в прошлом, должно быть отброшено и ничего из этого прошлого не следует удерживать для настоящего и будущего?
Отец. Ты неправильно понял мою мысль. Я говорил о старом в смысле отжившем, устаревшем, то есть о том, что мешает возникновению и развитию нового. Но ведь в прошлом было много ценного, прекрасного, нестареющего, что удерживается и усваивается новым, передается ему по наследству от прошлого. Вспомни традиции народной культуры, вспомни Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова и других великих писателей, и поэтов прошлого. Ведь их творения прямо вошли в современную, самую передовую литературу и культуру. А музыка? А изобразительное искусство? Скульптура? Архитектура? Словом, вся культура прошлых эпох, все лучшее, что было создано человеческим гением в давние времена, сохраняется в нашей сегодняшней культуре как ее золотой фонд. Маркс говорил о детстве человеческого общества, где оно развилось всего прекраснее, — в Древней Греции, и спрашивал: разве оно не должно обладать для нас вечной прелестью как никогда не повторяющаяся ступень? И Ленин всегда подчеркивал, что подлинная пролетарская культура должна впитать в себя все лучшее и ценное, что было создано человечеством в прошлом. Поэтому отрицание в диалектике означает не отбрасывание старого, но преодоление в этом старом всего отмершего, всего, что утратило всякое прогрессивное значение и только мешает новому утвердиться в жизни. И одновременно диалектическое отрицание обязательно предполагает сохранение, удержание всего ценного, положительного, что было в старом и что продолжает иметь прогрессивное значение.
Сын. Значит, у Маркса, Энгельса и Ленина никакого призыва к примирению нового со старым не было, когда они говорили об отрицании отрицания?
Отец. Разумеется, не было и в помине. И о каком-либо возврате к старому в смысле попятного движения или чего-то реакционного тоже не было и тени. Они все время имели в виду поступательное движение, идущее только вперед, но ни в коем случае не назад. Однако такое движение вперед они мыслили идущим не по простой прямой линии, а по спирали, то есть противоречиво, диалектически. Ведь спиралевидное движение происходит тоже поступательно, но прямолинейное движение вверх или вперед органически слито здесь с движением криволинейным, по кривой линии. Оба движения, сливаясь и сочетаясь между собой, и создают то движение по спирали, которое характерно именно для диалектического движения.
Сын. Но как же тогда надо понимать возврат к старому, к исходному пункту в ходе и в итоге такого движения?
Отец. Не к старому, а якобы к старому. Иначе говоря, при движении по спирали проходятся сходные положения, соответствующие в чем-то тем, какие примерно при том же положении на линии развития были пройдены уже ранее. Но тогда они были пройдены на более низком уровне или более низкой базе, а теперь они же проходятся уже на более высоком уровне или базе. Следовательно, при продвижении вперед или вверх (но не назад или вниз) повторяются вновь черты и особенности ранее уже пройденной стадии развития, что и создает впечатление возвращения к старому, прошлому. Ты ведь видел, как в деревне сеют рожь н пшеницу. Колос, выросший из одного зерна, приносит несколько зерен. Значит, было зерно, оно затем подверглось отрицанию (проросло), созрело и дало уже не одно, а много зерен (то есть подверглось вторично отрицанию или отрицанию отрицания), А в итоге получилось то же, что было в начале развития и что служило его исходным пунктом, а именно зерно, но только в увеличенном количестве по сравнению с первоначальным. Значит, здесь имеет место повторение, но на более высоком уровне, имеет место возврат к зерну (исходному пункту), но на расширенной основе. Я подчеркиваю: на расширенной, так как ведь иначе не было бы смысла заниматься сеянием злаков, если в результате получалось бы так на так: сколько посеял — столько же и собрал.
Сын. Это я понял. Собранный урожаи должен быть обязательно больше того, что было посеяно. Самтри, Сампять или еще того больше. Только в этом случае есть резон пахать почву и что-то сеять ради сбора урожая. Но у меня все же остается сомнение еще и другого рода. Вот была когда-то на земле одна мертвая природа. Потом появилась жизнь, и это можно было бы считать первым отрицанием. А где же второе? Выходит, что тут нет отрицания. Значит, этот закон не имеет всеобщего характера, следовательно, это вообще не закон, ибо всеобщность есть признак всякого закона. Или скажу иначе: сначала была на земле только природа. Затем как ее отрицание (первое) появился человек. Где же второе отрицание? Опять та же картина: у отрицания отрицания нет признака всеобщности.
Отец. Ты делаешь ошибку: упускаешь из виду процесс развития и забываешь об интегральном характере закона отрицания отрицания, другими словами, о том, что проявляет себя только тогда, когда процесс развития завершился, его цикл достиг относительно конечного пункта. Ты же приводишь возражение, основывающееся на учете заведомо незавершенного цикла развития. Ответь мне: мог бы ты сказать что-либо определенное о законе перехода количества в качество и обратно, если бы остановился на той подготовительной к скачку стадии, когда происходят только скрытые, медленные количественные изменения? Например, когда вода нагревается, но до кипения ей еще далеко?
Сын. Конечно, нет. Для того чтобы этот закон мог себя проявить в полной мере, необходимо, чтобы подготовительный процесс (скажем, постепенное нагревание воды) достиг той точки, где количество переходит в качество (то есть точки кипения воды).
Отец. Совершенно правильно. Так и тут: чтобы обнаружить проявление закона отрицания отрицания, необходимо, чтобы процесс развития завершился, то есть достиг стадии второго отрицания. Если же этого нет, то нельзя и обнаружить данного закона, как нельзя до наступления Момента скачка (того же кипения) утверждать, что количество переходит в качество.
Сын. Теперь у меня к тебе еще один вопрос: скажи, всегда ли между исходным положением и вторым отрицанием имеется только одно (первое) отрицание или же бывает их больше?
Отец. Твой вопрос очень уместен. В самом деле, на месте первого отрицания может оказаться два, три и больше промежуточных отрицаний, пока процесс развития не достигнет второго отрицания (то есть отрицания отрицания). Возьми развитие всего общества. В его начале стоит первобытный коммунизм, или примитивное бесклассовое общество, еще не успевшее дифференцироваться (распасться) на враждебные (антагонистические) классы. Его отрицанием являются все последующие социально-экономические формации (общества) антагонистического характера, состоящие из враждебных классов. Но завершается весь этот длительный исторический процесс отрицанием классового антагонистического общества и переходом всего человечества к коммунизму. Это будет отрицанием отрицания — возвратом якобы к старому (к коммунизму как бесклассовому обществу), но на неизмеримо более высокой базе. Однако после первобытного коммунизма человечество проходит не одну, а по меньшей мере три различные антагонистические формации: рабовладельческий строй, феодализм и капитализм. Каждая последующая из них является отрицанием предыдущей. В результате этого переход от первобытного коммунизма к развитому коммунизму совершается не через два отрицания, а по меньшей мере через четыре отрицания. Следовательно, здесь первое отрицание осуществляется трижды подряд: от первобытного коммунизма к рабовладельческому строю (первый раз), от него к феодализму (второй) и от феодализма к капитализму (третий). Переход же от капитализма к коммунизму составит отрицание отрицания.
Сын. Но все же это многократное отрицание можно свести опять-таки к двум, когда от первобытного бесклассового общества совершается переход к первому классовому (первое отрицание) и от последнего классового снова к бесклассовому, коммунистическому (второе отрицание). Правильно ли я понял тебя?
Отец. Да, правильно. От первобытного бесклассового общества к коммунистическому развитие человечества делает один громадный скачок, который складывается по крайней мере из четырех скачков меньшего масштаба: от первобытного строя к рабовладельческому, от него — к феодальному, а от него — к капиталистическому и, наконец, заключительный скачок от капитализма как последней антагонистической формации к коммунизму. Следовательно, под громадным скачком подразумевается здесь скачок через все антагонистические формации. Обрати внимание на то, что здесь скачки различаются по своему масштабу: громадный скачок складывается из ряда скачков меньшего масштаба.
Сын . И в природе так происходит?
Отец. Да, если ты имеешь, например, воду в качестве химического вещества, то внутри этого качества без его изменения осуществляются при нагревании воды переходы от одного ее агрегатного (физического) состояния к другому: от льда к жидкости, а от нее к пару. Однако при достижении достаточно высокой температуры начинается химический распад воды на ее составные части — диссоциация ее молекул на водород и кислород. Это будет уже большой скачок, когда количество (поглощенного тепла) начинает переходить в качество (распад воды на ее составные части). И этот большой скачок подготовлен рядом скачков меньшего масштаба, происходящих между различными агрегатными состояниями одной и той же воды. Замечательным примером также может служить менделеевская периодическая система элементов. После открытия в конце XIX века благородных, или химически инертных, газов картина рисуется такой: первый период в ней состоит только из двух элементов — вначале стоит химически активный водород, за ним идет химически пассивный гелий. Здесь наблюдается первое отрицание: химическая активность сменяется (отрицается) химической пассивностью. Дальше идет второй период (первый малый) от лития до фтора и далее до неона. Здесь наблюдается отрицание отрицания уже у лития (аналога водорода), где химическая пассивность гелия сменяется вновь химической активностью (литий — первый щелочной металл). Эта активность сохраняется в различных ее проявлениях у последующих элементов того же второго периода вплоть до фтора, а фтор — это тоже аналог водорода. За ним идет новый инертный газ (неон), и вместе с ним происходит отрицание отрицания, и в неоне повторяются свойства гелия. Значит, переход от гелия к неону (то есть от одного инертного газа к другому) совершился в порядке большого скачка, который сложился из восьми малых скачков между отдельными элементами: от скачка при переходе от гелия к литию, от лития к бериллию и т. д. до последнего скачка в этом периоде (от фтора к неону). Значит, первое отрицание осуществляется здесь через семь промежуточных отрицаний, а второе — путем одного перехода от фтора к неону. А дальше все это повторяется, причем в длинных периодах в более сложном и расширенном виде. Но можно все это представить несколько иначе. В периодической системе Менделеева отрицание отрицания ясно выступало еще до открытия инертных газов. Возьмем тот же ряд от лития до фтора. Литий — активный металл, фтор — активный неметалл (металлоид). При движении по ряду от лития к фтору металлические свойства у элементов (членов ряда) постепенно ослабевают, а неметаллические — нарастают. Первым отрицанием здесь будет переход от сильного металла (лития) к сильному неметаллу (фтору), и он совершится через шесть промежуточных, менее крупных отрицаний (например, при переходе от кислорода к фтору). Так как неон еще не был в начале открыт, то за фтором следовал сразу натрий, и переход от фтора к натрию был отрицанием отрицания, то есть отрицанием неметаллических свойств и возвратом вновь к металлическим (у натрия, который повторил свойства лития). С этой точки зрения противоречие между металлическими и неметаллическими свойствами в первом элементе системы (водороде) еще не раскрыто. Обе противоположности в нем как бы сосуществуют: они еще не успели раскрыться, обособиться одна от другой, поэтому-то водород и выступает в зародыше одновременно аналогом обеих противоположностей, представленных литием и фтором.
Сын. Стемнело. Отец, видишь огонек вдали — на середине темной горы? Не знаешь ли, что там?
Отец. Знаю. Это монастырь. Когда ты стоишь внизу и только начинаешь. восхождение на гору, монастырь виден высоко у тебя над головой. Когда же обойдешь гору, поднимаясь на нее, то окажешься у самого монастыря. А потом, чтобы взобраться на ее вершину, ты обогнешь гору еще раз, и тогда монастырь окажется где-то далеко внизу под тобой.
Сын. Да, ведь это получается что-то вроде модели отрицания отрицания: движение по спирали с повторением пройденного, но на более высоком уровне!
Отец. Превосходная мысль, мой мальчик. А теперь пора спать. Как говорят, утро вечера мудренее.
Пятый день
Идея развития и ее внедрение в науку
Беседа 13 (утренняя)
ВЕРА В НЕИЗМЕННОСТЬ И ЕЕ КРУШЕНИЕ
Отец. Просыпайся, мой юный спутник. Наш привал кончается, и скоро нам придется двинуться в путь. А пока мы можем с тобой побеседовать и о том, что такое привал. Ведь это — остановка, покой, а покой — это только как бы составная часть движения. Поэтому покой всегда надо рассматривать по отношению к чему-либо: в самолете ты сидишь в покое, значит, относительно самолета ты не движешься, а вместе с ним движешься относительно Земли.
Сын. А мы все, живущие на Земле, движемся вместе с Землей относительно Солнца?
Отец. Да, и установление этого факта положило начало первой научной революции: рушилась вера в то, что видимость (то есть то, что нам кажется) и есть сама действительность. Оказалось, же правильным то, что как раз обратно видимости. И вот после того, как люди нашли, что не Солнце движется вокруг Земли, а Земля — вокруг Солнца, они решили, что они достигли полного знания, что дальше идти уже некуда. По их мнению, испокон веков, с самого начала мира, Земля стала вращаться вокруг Солнца и будет так вращаться до скончания веков. Это означало признание, что Солнечная система со всеми ее телами неизменна, и то, как иногда говорят консервативно думающие люди, «ничто не ново под Луной».
Сын. Но откуда же тогда все взялось? Весь окружающий нас мир, и мы сами? Свалились, что ли, с неба в готовом виде?
Отец. Да, примерно так представляет дело метафизик, отрицающий развитие в природе, признающий вечность и неизменность всех тел и явлений природы. Когда Ньютон ввел понятие всемирного тяготения между всеми телами во Вселенной, то это было громадным шагом вперед в познании многих мировых процессов. Далее он разложил движение планет вокруг Солнца на два составляющих движения, построив свой параллелограмм сил: одна сила действует по прямой, соединяющей центры двух небесных тел (по нормали), другая действует по касательной к кривой, которую описывает планета, двигаясь вокруг Солнца (по тангенциальному направлению, словно она получила сильный толчок сбоку). Представь себе камень, привязанный к веревке. Другой ее конец ты держишь в руках. Если камню сообщить сильный боковой толчок, он будет кружиться на веревке вокруг твоей руки. Ньютон и считал, что сила, действующая между небесными телами по нормали, дана как сила всемирного тяготения. Чтобы представить теперь Солнечную систему функционирующей, надо допустить, что кто-то сообщил всем планетам боковые толчки в тангенциальном направлении. Кто же мог это сделать? Ньютон был верующим ученым, и он ответил: бог сообщил планетам первоначальный толчок, и они задвигались. Так был, дескать, сотворен мир, который с тех пор остается неизменным и таким останется до конца света. Это была метафизика, и она логически вела к признанию бога- творца, так как после этого иным путем ответить на вопрос, откуда взялся существующий вокруг нас мир, было уже невозможно.
Сын. Но ведь, кроме Солнечной системы с ее телами, существует земная кора и ее поверхность, а на ней живые существа — растения, животные и мы, люди. Неужели метафизика признавала и все это тоже совершенно неизменным?
Отец. Движение и изменение признавались, но как совершающиеся в одном и том же вечно повторяющемся круге. Конечно, растение возникает из семечка, животное и человек — из зародышей, потом они растут, зреют и умирают. Но все, мол, качественно различные виды растений и животных сохраняются неизменными. Такими они, дескать, были однажды созданы богом, такими же они и останутся до скончания веков. Так учила метафизика. Как видим, и здесь она логически вела к признанию бога-творца (к учению о боге, к теологии).
Сын. А химические вещества? А силы природы? А земная кора с ее горными хребтами и океанами? Они тоже считались вечными и неизменными?
Отец. Да, и это тоже все. Движение признавалось, но лишь с постоянным возвратом к тому, что уже бесчисленное множество раз появлялось вновь и вновь исчезало. Химические элементы с их атомами считались вечными, неразрушимыми… В основе такой картины мира лежало представление о качестве как о чем-то неизменном и изолированном от других качеств. Именно неизменность качеств, их взаимная обособленность, возведение между ними абсолютно непереходимых граней, перегородок — вот что было характерно для метафизики того периода. Именно подобная метафизика качеств и не давала возможности по-научному ответить, откуда же взялись все эти качественно различные тела, от атома и ничтожнейшей песчинки до громаднейших небесных тел и систем тел, от клеточки до человека. Абсолютизация качественных различий, превращение качеств в нечто вечное и абсолютно неизменное и породили слепую веру в полную и абсолютную неизменность природы. Это была твердая и непоколебимая вера, которая сложилась в первой половине XVIII века и просуществовала почти до второй трети XIX века.
Сын . И она была потом разрушена?
Отец. Да, была разрушена на протяжении более чем ста лет. Первый серьезный удар по этой вере в неизменность всего существующего нанес немецкий философ Иммануил Кант в 1755 году. Он выдвинул новую космогоническую гипотезу, согласно которой наша Солнечная система не была создана однажды путем божественного творения, а возникла исторически из более простого состояния материи — из раскаленного туманного шара (первоначальной туманности). Этот шар вращался, и его материя стала уплотняться. В центре образовалось Солнце, на периферии — планеты. Пресловутый «первый божественный толчок», который якобы был некогда сообщен планетам и привел их в движение, был устранен. Было признано, что Солнечная система, Солнце и все планеты имеют свою историю, а значит, и наша Земля тоже. Так начался второй цикл научных революций, и начался он опять-таки в области астрономии: за 200 лет перед тем гелиоцентрическое учение Коперника нанесло первый удар по вере в видимость. Теперь космогоническая гипотеза Канта нанесла первый удар по вере в неизменность природы. В дальнейшем, как мы с тобой увидим, оба типа революций сливались нередко вместе, сопровождая одна другую. Так было в физике. Так было и в биологии. Но теперь на первый план в этой новой революции выдвинулось разрушение веры в абсолютно неизменные и абсолютно разобщенные вещи и явления природы. Если в XVIII веке диалектика с ее идеей всеобщего изменения и развития только еще начинала вступать в науку о природе, то уже в первой половине XIX века она получила сюда широкий доступ. В самом начале XIX века благодаря открытиям Дальтона была создана химическая атомистика, которая доказала приложимость законов неорганических веществ к органическим веществам. В результате этого была разрушена многовековая преграда, разрывавшая природу на мертвое (минеральное) царство и на два живых (растительное и животное) царства. Теперь все вещества можно было рассматривать как возникшие из одних и тех же химических элементов по одним и тем же химическим законам. В 1828 году немецкий химик Фридрих Велер впервые получил искусственным путем органического соединения (мочевину) из неорганического. Органическая химия быстро двинулась вперед. К 1809 году Ламарк провозгласил идеи эволюции в живой природе и нанес удар по учению о вечности и неизменности органических видов. Но он выразил эту идею еще очень несовершенно и упрощенно, склоняясь к механицизму, то есть к тому, что в эволюции совершаются лишь постепенные, количественные изменения, не приводящие будто бы к коренным качественным изменениям. Кроме того, в учении Ламарка, как мы с тобой уже говорили, была сильна еще вера в видимость, которую сумел разрушить только Дарвин. Тем не менее уже Ламарк начал подрывать веру метафизиков в неизменность живой природы, в сотворение якобы вечных видов животных и растений богом. Но против Ламарка выступил в 1812 году другой французский ученый — Жорж Кювье, который стоял на позиции учения об абсолютных качествах и отрицал эволюционный взгляд на природу. Он учил, что на поверхности Земли периодически совершались катастрофы, подобные библейской легенде о всемирном потопе. Во время таких катастроф якобы погибало все живое и богу приходилось каждый раз заново творить, но уже какие- то другие растения и животных. Отрицая эволюцию, Кювье изображал скачки в природе как внезапные, ничем не подготовленные и необъяснимые взрывы, которые считал «революциями». В действительности же, как выразился Энгельс, его теория была революционной только на словах и реакционной на деле, так как вся она была пропитана метафизикой и теологией. Метафизика к тому времени уже пришла в непримиримое противоречие с прогрессом науки, тогда как теология была всегда враждебна науке. Но особенно большое значение имело создание клеточной теории в биологии немецкими учеными Якобом Шлейденом и Теодором Шваииом в конце 30-х годов XIX века. Эта теория показала единство обоих царств живой природы — растительного и животного, общность строения растений и животных, а значит, и общность их происхождения. Оказалось, что все сколь угодно сложные живые существа развиваются каждое из одной-единственной клетки. Так, уже к началу 40-х годов прошлого века второй цикл научных революций, вводивших в естествознание идею изменчивости и развития, развернулся полным ходом. Теперь очередь настала за физикой.
Сын . Я уже догадываюсь, что в физике должна была рухнуть вера в неизменные, вечные силы природы, которые изображались в виде каких-то фантастических невесомых материй. Ведь это же была чистейшая метафизика?
Отец. Ты угадал, мой друг. Но именно в физике слились две революции вместе: одна, при которой рушилась вера в неизменность, другая, когда рушилась вера в видимость. Невесомые флюиды, подобные теплороду, понимались как вечные и неизменные, овеществленные силы природы. Ученые думали, что в каждом теле есть некоторое ограниченное количество теплорода. Когда тело трут или ударяют по нему, оно разогревается. Это объяснили тем, что из него выдавливается скрытый в нем теплород. То же происходит будто бы и при сильном потираний рук, когда хотят согреться: из рук якобы выдавливается теплород. Такое умозаключение явилось следствием веры в видимость. Мы видим, как тело ударяли, и оно разогрелось, а в кузнице железо можно этим путем накалить докрасна. Значит, мы делаем вывод, что видимое нами и есть сама действительность, что будто бы в телах содержится теплород и мы его просто выжимаем из них, как выжимаем воду из мокрой одежды. Ведь гораздо легче и проще было принять теплород за такого рода «жидкость», нежели отыскать истинную причину того, откуда берется теплота, когда трут руки или бьют молотом по наковальне. Другими словами, и здесь невидимую причину было отыскать куда труднее, чем принять видимое за действительность. Следствие принято за мнимую причину явлений, так как оно прямо бросается в глаза. Но вот еще в начале XIX века Бенджамин Румфорд наблюдал процесс сверления пушек и обнаружил, что тепло выделяется в неограниченном количестве: чем сильнее и дольше пушку сверлят, тем больше тепла выделяется. Откуда же это тепло бралось? Оно не могло содержаться заранее в теле в готовом виде, то есть в виде теплорода, так как его выделялось неограниченно много, но если бы теплород действительно существовал, то он мог бы быть в любом теле только в ограниченном количестве, подобно тому как в наш котелок входит только определенный объем воды, заполняя его до краев. В таком случае откуда могло взяться тепло? Очевидно, из механического движения (благодаря ударам или трению), которое должно было переходить, превратиться в тепло. Уже Бой ль в XVII веке рассматривал тепло как движение частиц (корпускул). Ломоносов в XVIII веке уже прямо утверждал, что при ударе молота о наковальню видимое движение большого тела переходит в невидимое на глаз движение мельчайших частиц, из которых тело состоит. Значит, никакого теплорода не существует.
Сын. Почему же так долго просуществовало это ложное учение о теплороде?
Отец. Было много для этого причин. Главная в том, что тогда еще не назрела коренная ломка метафизического взгляда на природу, и путь для диалектики с ее идеей развития еще не был проложен. Вспомни, что лишь в начале второй половины XVIII века была пробита пока еще только первая брешь в старом, окаменелом взгляде на мир, что сделал Кант своей космогонической гипотезой. Поэтому учение о теплороде еще удерживалось, поскольку оно вполне гармонировало с этим старым, метафизическим мировоззрением. Более того, оно и возникло-то как раз в то время, когда создавалась гипотеза Канта. Тогда Блэк заметил, что при плавлении льда поступающее извне тепло не вызывает повышения температуры, а поглощается тающим льдом. Напротив, при замерзании жидкой воды это же тепло выделяется обратно в том же количестве. Блэк назвал это тепло скрытой теплотой плавления и объяснил это тем, что в данном случае теплород приходит в какое-то очень тесное соединение с частицами воды, подобное химическому соединению. Конечно, немалую роль играло и то обстоятельство, что в физике в отличие от химии не так легко и другими путями изживалась метафизика абсолютных качеств. Все это привело к тому, что учение о теплороде просуществовало так долго — до начала 40-х годов, когда оно наконец рухнуло, сменившись механической теорией теплоты. Эта теория признавала, что механическое движение может переходить в тепло, как это происходит при трении (так люди и научились получать огонь), и обратно, тепло может переходить в механическое движение, что видно в паровой машине. Но только этот обратный переход тепла в механическое движение происходит в ограниченных масштабах, и это ограничение впервые изучил французский инженер-ученый Сади Карно в конце 20-х годов XIX века. В итоге две до тех пор разорванные между собой силы (формы движения) оказались вазимосвязанными и способными переходить друг в друга. Это была предпосылка к тому, чтобы все другие силы природы рассматривать не как разорванные между собой, а как переходящие друг в Друга.
Сын . И электричество? И свет? И химизм тоже?
Отец. Да, все эти физические и химические силы оказались лишь различными видами одного и того же, по существу, движения.
Сын. А почему одного и того же? Как это было найдено?
Отец. Уже в основе механической теории теплоты лежало признание, что определенное количество работы, которое совершает механическое движение (427 кг/м, равное работе при поднятии груза в 427 кг на высоту одного метра), равно по своему действию одной большой калории тепла (то есть теплу, которое нагревает один килограмм воды на один градус Цельсия при определенных условиях). Обратно, одна большая калория, если тепло превращается в механическое движение, может произвести работу, равную 427 кг/м. Значит, заключили физики, движение сохраняется при его превращении из видимого (механического) в невидимое (тепловое, в данном случае — в движение молекул нагреваемого тела). Потом оказалось, что такие же соотношения существуют и для других сил природы или, лучше сказать, для других видов движения: электрического, лучистого, химического.
Сын. Значит, тут выступила мера движения?
Отец. Совершенно верно. Речь шла о том, что все качественно различные виды движения имели каждый свою особую, только ему присущую количественную определенность. Вот в химии, как ты помнишь, атом углерода с атомным весом 12 соединяется с атомом кислорода, имеющим атомный вес 16. Значения 12 и 16 эквивалентны друг другу, так как в таких именно весовых отношениях углерод соединяется с кислородом. Величины 12 и 16 суть в данном случае качественные количества. В физике несколько по-иному, но такое же, в сущности, отношение качественных количеств, или эквивалентов: 427 кг/м механического движения превращаются в одну большую калорию тепла, то есть эквивалентны одной большой калории тепла. То же и для других видов движения. Отсюда следовал вывод, что движение все время сохраняется, переходя из одного своего вида в другой, из одной формы в другую. Так был открыт в 1842–1845 годах немецким ученым Робертом Майером великий физический закон природы — закон сохранения и превращения энергии.
Сын . Ты сказал: энергии. Это то же самое, что и движение?
Отец. Сначала говорили о сохранении и превращении сил природы. Но понятие «силы» здесь явно было неподходящим, устарелым. Поэтому ученые стали пользоваться другим понятием — «энергия», которое означало, что при всех своих качественных превращениях движение количественно сохраняется, не творится и не уничтожается, а остается количественно постоянным. Значит, в понятии энергии были слиты, соединены обе определенности вещей и явлений: количественная (сохраняемость движения) и качественная (способность его превращения по своей форме). Но, как ты знаешь, единство качества и количества есть мера. Поэтому энергия есть мера движения, причем мера его неорганических форм — от механической до химической.
Сын. Почему же ты сказал сейчас: от и до?
Отец. Потому только, что механическое движение считалось тогда самым простым, а химическое — самым сложным из неорганических его форм, сложнее физических его форм (теплового, лучистого и других). Поэтому здесь получалось как бы восхождение от простого к сложному, от низшего к высшему. Это означает, что открытие закона сохранения и превращения энергии открывало двери в физике для проникновения сюда идеала развития: в природе развивается само движение, восходя от своих простейших, низших форм ко все более и более сложным, и высшим, сохраняясь при этом все время, не создаваясь из ничего и не исчезая, не превращаясь в ничто.
Сын. И значит, здесь же происходят свои скачки, свои переходы количества в качество?
Отец. А то как же. Ведь только достигая определенной степени напряжения (интенсивности), физическое движение (одно качество) переходит в химическое (другое качество). Вот ты только что зажигал потухший было костер. А как ты это сделал? Ты взял спичку и потер ее головку о шероховатую боковую поверхность спичечного коробка. Но ты сделал это слабо, и головка только слегка нагрелась. Определенное количество механической формы движения перешло в другое качество (тепло). Но ты хочешь зажечь спичку и стал тереть ее сильнее. Теплота, полученная из механического движения (из трения), повысила температуру головки спички до нужного предела, и головка вспыхнула, зажглась. Это значит, что на этой ступени количественных изменений количество (физической формы движения) перешло в более высокое качество (химическую форму движения), так как горение ведь и есть химический процесс. Ты увидел свет, огонь, а это значит, что наряду с химическим движением здесь возникла и лучистая форма движения. Вот видишь, какая глубокая диалектика скрыта в простом зажигании спички, если на это взглянуть философски.
Сын. Но ведь здесь получается та самая узловая линия отношения меры, о которой ты мне говорил!
Отец. Вот видишь, ты уже сам доходишь до смысла того, о чем мы беседуем, и раньше, чем я успеваю это тебе разъяснить. Действительно, тут мера одного вида движения (химического), так что превращение видов или форм движения в природе совершается в порядке качественных переходов в рамках общей узловой линии отношений этих мер между собой. А это и есть процесс развития, совершающийся в неорганической природе.
Сын. А как же с живой природой?
Отец. Об этом мы и поговорим. Сейчас же отмечу, это открытие закона сохранения и превращения энергии нанесло сокрушительный удар по вере в неизменность и в корне подорвало метафизический взгляд на неживую природу. Это была громадная революция в физике. Сильный удар по тому же метафизическому взгляду на природу, на этот раз на живую природу, нанес Дарвин в 1859 году своей книгой «Происхождение видов». Именно Дарвин подорвал, сломал и окончательно разрушил в самой его основе старый метафизический взгляд на органические виды, веру в их вечность и неизменность.
Сын. Да, ты об этом уже говорил, когда упоминал Дарвина и Ламарка. Но я помню, ты сказал, что Ламарк был плоский эволюционист и что он признавал только количественную постепенность, а ему противостоял катастрофист Кювье, который признавал только одни резкие качественные изменения, одни катастрофы в природе. К кому же из них примкнул Дарвин?
Отец. Ни к тому, ни к другому. Дарвин на деле был диалектиком, и он отверг и плоскую эволюцию Ламарка, и в особенности катастрофы Кювье. Дарвин сумел отразить в их единстве такие противоположности, как скачки и постепенность, как коренные, качественные изменения и медленная количественная постепенность. В результате этого скачок (изменение качества) в развитии живой природы выступил в учении Дарвина как закономерный результат предшествующего развития, подготовленный постепенными количественными изменениями (чего не было у Кювье), а эти последние получили определенную направленность в сторону подготовки их перехода в качественное изменение (чего не было у Ламарка). Поэтому дарвинизм ни в коем случае не есть соединение плоского эволюционизма Ламарка с катастрофизмом Кювье. Это было бы не преодоление метафизики, а ее усиление, тогда как в дарвинизме она действительно преодолевается.
Сын. Почему ты сказал, что Дарвин был на деле диалектиком? Разве он сам не был ее сторонником?
Отец. Нет, Дарвин не считал себя ее сторонником. Более того, ему казалось, что ему удалось доказать, что в природе вообще не бывает скачков, а все развивается строго постепенно, эволюционно. Он даже привел старый афоризм, который задолго до него высказал немецкий философ Лейбниц: «Природа не делает скачков». Но на самом деле Дарвин доказал, что в природе нет только таких скачков, какие придумал Кювье, а именно в виде взрывов и катастроф. Живая природа развивается, как правило, очень медленно и постепенно, но скачки особой формы в ней происходят постоянно. Какая же это форма? Это постепенный переход от старого качества к новому. Ранее существовавший вид живых существ — это старое качество. Возникший из него новый их вид — это новое качество. Переход от старого к новому происходит здесь подобно медленному и постепенному испарению жидкой воды: постепенно убывают или ослабляются элементы старого качества, и столь же постепенно накапливаются или усиливаются элементы нового качества, а, суммируясь, эти элементы нового качества приводят к скачку, к переходу количества в качество.
Сын . Но разве Дарвин не видел этого?
Отец. Конечно, видел, но самое слово «скачок» у него звучало, очевидно, как совпадающее с катастрофой, по Кювье. И вот, открыв форму скачков в живой природе, протекающих не резко, а постепенно и медленно, он решил, что здесь нет вообще скачков. Между тем само название его главного труда указывает прямо на то, что речь идет о возникновении новых видов, то есть новых качеств в живой природе, а это и есть скачок в философском (а не житейском!) смысле этого слова. Советский ученый-селекционер Иван Мичурин уточнил приведенный Дарвином афоризм, добавив: «Природа не делает резких скачков». Этим была более правильно выражена мысль самого Дарвина, заключенная в его афоризме.
Сын. Каким образом Дарвин представлял себе происхождение видов?
Отец. Ты, конечно, знаешь, что у видов в живой природе бывают разновидности. Разновидности существуют внутри вида, а поэтому различия между ними носят менее глубокий характер, нежели различия между видами. Если различия между видами являются качественными, поскольку сами виды суть различные качества, то различия между разновидностями внутри одного и того же вида выступают как количественные. Но разновидности могут появляться вновь. Ты с детства знаешь, как часто непохожи собаки между собой:. А ведь все они принадлежат к одному виду. То же самое у голубей и кур. И вот Дарвин установил, что если у разновидностей внутри одного вида признаки разойдутся настолько, что выйдут за рамки данного вида, то из такой разновидности образуется новый вид. Произойдет это все тем же путем перехода все усиливавшихся и нараставших количественных различий (между разновидностями) в качественные видовые. Вот почему Дарвин говорил, что разновидность — это возникающий новый вид, а вид есть развившаяся до степени видового различия разновидность. Значит, сначала происходят количественные изменения в рамках существующего качества (вида), а на известной ступени эти изменения влекут за собой образование нового качества (вида), а это всегда совершается путем скачка независимо от того, каким способом или путем он протекает. Таковы некоторые черты эволюционного учения Дарвина, известного под кратким именем «дарвинизм». Я не могу ничего тебе рассказать о таких важных сторонах этого учения, как естественный отбор, борьба за существование, соотношение изменчивости и наследственности. Это увело бы нас с тобой в сторону от главного вопроса: как рушилась вера в неизменность и как проникала великая, всеобщая идея развития в биологию, свершая здесь очередную научную революцию?
Сын. Скажи, а были ли враги у эволюционного учения Дарвина?
Отец. Были да еще какие. Ведь Дарвин еще сильнее, чем это сделали до него Коперник, Галилей и Джордано Бруно, нанес удар по церковному учению, согласно которому бог создал человека по своему образу и подобию. Дарвин же доказал, что человек вышел из животного мира, что он произошел от своих обезьяноподобных предков, как и современные человекообразные обезьяны. Церковники и мракобесы всех мастей напали сразу же на дарвиновское учение, ругали его всячески, пытались «опровергать» и запрещать, но оно, как и всякая истина, находило дорогу к сознанию человечества и утверждалось в науке. Я еще помню, как даже в конце 20-х годов нашего века в США были организованы судебные процессы с целью преследования учителей, которые в школах преподают дарвинизм. Эти процессы получили название «обезьяньи процессы». Как они походили на те преследования передовых ученых, какие в свое время организовывала инквизиция! Как видишь, стоит только научному открытию затронуть корыстные интересы угнетателей, как сейчас же это открытие слуги угнетателей начинают «опровергать», а защитников новых идей — преследовать с помощью судебных органов. Запомни, мой друг, твердо запомни и никогда не забывай, что у тех, кто угнетает других людей, другие страны и народы, на первом плане стоит не истина, а их корыстные классовые интересы. И если новая истина приходит в столкновение с их интересами, то угнетатели ни на минуту не задумаются, не поколеблются ничуть, чтобы такую неугодную им истину отбросить, «опровергнуть», объявить ее несуществующей.
Сын. Значит, в результате трех великих и других открытий в естествознании XIX века окончательно и повсюду рухнула вера в неизменность и утвердилась идея развития?
Отец. Да, если говорить о живой природе и более сложных телах, и явлениях неживой природы. Однако метафизика с ее верой в неизменность и вечность каких- то тел природы сохранилась еще в одной области науки, а именно в той, которая изучала самые простые виды материи (атомы и химические элементы) и самые общие формы существования самой материи (пространство и время). Но об этом мы побеседуем после.
Сын. Скажи только, когда и сюда проникнет диалектика, а метафизика наконец исчезнет полностью?
Отец. Видишь ли, дело с метафизикой обстоит гораздо сложнее, чем может тебе показаться с первого взгляда. Можно сказать, что метафизика — это своеобразная болезнь человеческого мышления, причем очень прилипчивая. Кажется, от принятого лекарства она прошла, но оказывается потом, что прошла в одном месте, чтобы вспыхнуть с новой силой в другом и в иной форме. Лекарством тут служит объективная диалектика, которую волей-неволей вынужден открывать даже такой ученый, который сам привык мыслить метафизически. Открыв диалектический характер явлений в одной области природы, он пытается каким-то причудливым образом удержать свой метафизический взгляд на всю природу в целом, на явления в иной ее области, куда диалектика еще не проникла, то есть туда, где наука еще не успела открыть их диалектического характера. Более того, одно дело — своими работами найти и открыть объективную диалектику, присущую самой природе, а совсем другое дело — понять и осознать ее как диалектику. В естествознании нередко возникали и возникают до сих пор в странах Запада такие положения, что ученые делают диалектические открытия, а думать продолжают метафизически. Это одно из глубочайших противоречий, в которое они попадают и выйти из которого можно лишь при условии, что ученые овладеют диалектикой сознательно, чему всячески препятствует реакционное мировоззрение, господствующее в странах современного империализма. Поэтому диалектике приходится там пробиваться только силой, с большим трудом, против воли и сознания самих ученых, иначе говоря, стихийно, только в силу диалектического характера делаемых ими открытий… Ну а сейчас нам пора снова в путь.
Беседа 14 (дневная)
ДВА РАЗНЫХ ПРИНЦИПА КЛАССИФИКАЦИИ НАУК
Отец. Садись, мой друг. Давай готовить обед, а пока он варится, продолжим нашу беседу. Утром мы с тобой разговорились и все же беседу не закончили. Я устал, да и ты тоже. Но сейчас мы набрались новых сил и продолжим то, на чем мы утром остановились.
Сын . О чем же мы будем беседовать?
Отец. Да все о том же, об идее развития. Ты вот спросил, по своему обыкновению, а как она проявляется в природе и в нашем мышлении. О природе мы говорили, а о мышлении мало. И вот я хочу обратить твое внимание на такую область познания, которая касается связи науки. Уже с давних пор я думал о месте философии среди других наук, об отношениях между нею и ими. А сейчас речь пойдет о том, как связаны и соотносятся между собой все науки вообще.
Сын. А при чем тут идея развития?
Отец. Ты это сейчас увидишь. Что такое развитие? Если говорить о прогрессивном поступательном развитии как движении вперед, то это последовательное движение от низшего к высшему, от простого к сложному, от неразвитого, зачаточного к развитому, как бы развернутому в своем качестве предмету. Такое представление о развитии проникло в XIX веке и в область классификации наук, которая раскрывает их взаимную связь между собой. Но проникло оно не сразу и далеко не так просто.
Сын. Что же ему мешало сюда войти?
Отец. Да все та же метафизика, приучившая людей брать вещи не в их естественной или исторической связи, а вырванными из этой связи и обособленными от всего остального, и не в их движении и развитии, а как вечные и неизменные. Такая привычка мыслить метафизически была распространена и на сами науки, на понимание их взаимоотношений.
Сын. Я что-то не совсем это понимаю: ведь всякая наука обязательно развивается, двигается вперед, в ней непрестанно делаются новые открытия и даже происходят революции, о чем ты мне рассказывал. И вдруг — метафизический взгляд на науку!
Отец. Весь вопрос тут в том, как понимаются связи между науками. Одну из первых классификаций человеческих знаний дал английский философ Фрэнсис Бэкон в XVI веке. Он их разделил на три класса в зависимости от того, какое свойство человеческого духа (или интеллекта) участвует в них: память — с ней связана история, воображение ¦— с ним связано искусство, разум — с ним связана наука. Французские энциклопедисты — философ Дени Дидро и математик Жан Д'Аламбер — положили эту классификацию в основу знаменитой французской энциклопедии XVIII века. Главная черта таких классификаций состояла в том, что отдельные науки просто прикладывались одна к другой, образуя их общий ряд. В начале XIX века французский социалист-утопист Клод Сен-Симон придерживался того же принципа внешнего соположения науки, но он уже отказался от того, чтобы в основу своей классификации класть свойства человеческого духа. Он стал теперь строить ее на основе характеристики тех явлений, которые изучали отдельные науки. В начале ряда он ставил те науки, которые, подобно механике и астрономии, изучают самые простые явления природы. Потом идет физика, за ней химия и, наконец, физиология, куда включаются и науки о человеке.
Сын. Что ж, получилась картина последовательного восхождения от простого к сложному, а это и есть развитие, как ты мне говорил.
Отец. В том-то и дело, что тут не было переходов между науками, а между ними стояли жесткие, непереходимые перегородки, так что науки только прикладывались одна к другой наподобие того, как прикладываются кубики. Помнишь русскую народную сказку о богатыре, которого коварный и злой противник убил, разрезал на части и разбросал их как попало. Ворон, слуга богатыря, слетал к двум волшебным источникам и принес из них мертвой и живой воды. Когда он сначала спрыснул мертвой водой, то все части тела собрались вместе и срослись как надо. Когда же после этого ворон спрыснул живой водой, богатырь ожил. В этой сказке скрыт глубокий философский смысл: прежде чем оживить, привести в движение, убитое и разрезанное на части тело, надо сначала его части соединить вместе в правильном порядке, а потом уже можно и оживить его, заставить двигаться. Сен-Симон и его ученик Огюст Конт выполнили только первую задачу — составили из наук правильный ряд, расположив их в порядке изучаемых ими предметов — от простого к сложному. Но этот ряд был лишен подвижности, не был оживлен. К тому же Конт отрицал самостоятельное значение философии, и все науки ограничивал только частными областями положительного (позитивного) знания. Он был одним из родоначальников позитивизма, то есть такого течения в философии, которое отрицает философию и объявляет, что наука сама себе философия.
Сын. Но неужели никакого исторического взгляда на науки и их взаимную связь между собой не было ни у Сен-Симона, ни у Конта? Мне кажется, что у настоящего ученого это невозможно.
Отец. В части самого предмета научного исследования — природы и человека — не было. Но в части наук был. Он состоял в том, что расположение наук в ряд от простого к сложному соответствовало той последовательности, в какой возникали и развивались сами науки. Сначала возникла и развилась группа математических наук, включая сюда механику и астрономию (тогда астрономия была механикой небесных тел). Затем возникли и развились физика и химия, а уже после них физиология. При этом Конт пошел дальше своего учителя и выделил из физиологии социологию (учение об обществе).
Сын. Выходит, что позитивисты внесли что-то положительное в разработку классификации наук, не правда ли?
Отец. Да, конечно. Уже одно то, что Сен-Симон и его ученик Конт при расположении всех наук в последовательный ряд учитывали историческую последовательность возникновения и развития отдельных наук, причем сначала тех, у которых их предмет был самым простым по сравнению с предметом позднее возникавших наук, предмет которых становился все более и более сложным. Но и тем, что позитивисты располагали науки в порядке возрастания сложности их предмета, они готовили почву для введения идеи развития в область классификации наук. Русский ученый-дарвинист Климентий Тимирязев говорил, что в пользу признания идеи развития существуют два довода. Один из них (динамический) позволяет непосредственно наблюдать процесс развития, превращения и переходы одного в другое. Второй же (статический) состоит в том, что сопоставляются между собой представители различных стадий развития данного организма, причем в том порядке, в каком из низших, зародышевых форм последовательно образуются все более и более высокие, и развитые. Так в лесу можно наблюдать все стадии развития какого- либо дерева, начиная с семечка и кончая взрослой особью. Если все эти стадии расположить в ряд в возрастной последовательности, то легко создается впечатление того, как происходит развитие этого дерева. Раньше я это для простоты и образности охарактеризовал тебе сравнением с тем, что тело, разрезанное на разобщенные части, было спрыснуто мертвой водой. Такова была классификация позитивистов первой половины XIX века.
Сын. А как эта классификация была спрыснута живой водой?
Отец. Это сделал Энгельс в 1873 году. Он заметил, что учение о превращении энергии охватывает ее виды, действующие в неживой природе: простейшее механическое движение, от которого осуществляется переход к физическим видам движения, а от них — к химическому движению. Мы с тобой об этом подробно говорили в прошлый раз, и мы проследили наглядно весь процесс последовательного перехода от более простых видов энергии к более сложным, вплоть до химического, на примере зажигания обычной спички. Но вот ты уже тогда обратил внимание на то, что этот ряд обрывается на химии и не включает в себя науку о живой природе — биологию, не говоря уже о человеке, о человеческом обществе. Вот и Энгельс это видел и старался решить задачу — охватить все науки единой идеей развития — от простейшего движения, низшего (механического), до сложнейшего, высшего, связанного с человеком, с обществом и мышлением.
Сын. Как же решил эту задачу Энгельс? Он, наверное, ввел представление о жизненной энергии и о социальной и психической энергии, чтобы все виды энергии охватить общим представлением об их способности развиваться и переходить друг в друга?
Отец. Нет, мой друг, на этот раз ты не угадал. Этого сделать нельзя, так как энергия есть мера движения только в отношении неорганических видов движения. Подвести сюда же, под одно и то же понятие энергии, живую природу и в особенности общественную жизнь и психику человека означало бы отрицание качественного своеобразия высших ступеней развития материи, а значит, переход на позиции механицизма. Энгельс поступил иначе: он выдвинул понятие формы движения — более широкое, нежели вид энергии. Тогда к формам движения могут быть отнесены не только механическое движение, физические формы движения и химическое движение, но и биологическая форма движения.
Сын. Но ведь главное здесь было в том, чтобы раскрыть переходы между различными формами движения?
Отец. Совершенно верно! Все дело именно в этих переходах. Только они и могли оживить всю классификацию наук и снять жесткие разграничительные перегородки между науками. Ведь если предметы этих наук способны развиваться и переходить друг в друга, то и сами науки, изучающие эти предметы, приобретают ту же способность, то есть оживают, приходят в движение. Когда Конт составлял свою классификацию наук (оп назвал ее «иерархическим» рядом наук, восходящим от простого к сложному), то ведь тогда не был еще открыт закон сохранения и превращения энергии и в науке еще царила вера в неизменность. Во времена же Энгельса эта вера была уже разрушена, и можно было сделать дальнейший шаг вперед в направлении более широкого и глубокого проникновения идеи развития в науку. Этот шаг и сделал Энгельс.
Сын. Смотри, я нарисовал здесь, что было у Конта (часть его ряда наук), и то, что сделал Энгельс (в отношении этой же части ряда наук). В верхней строчке то, что было у Конта, а в нижней — то, что стало у Энгельса: механика / физика / химия / биология / социология механика…физика…химия…биология…история. Здесь я обозначил вертикальными черточками жесткие границы между науками у Конта, которые резко обособляли науки друг от друга, разрывали их между собой. А соединительные точки обозначают у Энгельса, что науки, как и их предметы, переходят друг в друга. Не правда ли, это можно так изобразить?
Отец. Отлично, мой друг! Ты уловил самое главное: отсутствие переходов у Конта и подчеркивание их Энгельсом. Но ведь признать переходы — значит заполнить чем-то ранее существовавшие пустоты («белые пятна» на карте, как говорят географы о неизвестных, не изученных еще районах нашей планеты). И вот Энгельс, отбросив жесткие грани между науками, поставил задачу отыскать то, чем эти переходные области между науками заполняются.
Сын. И он нашел это?
Отец. Или нашел, или предсказал, что не менее было важно сделать. Прежде всего он обратил внимание на переход между физикой и химией. Тогда он еще не был заполнен и здесь еще существовал довольно резкий разрыв. Но, исходя из идеи развития, можно было показать, что должна существовать особая наука, изучающая этот переход. А с такими переходами ученые столкнулись, например, при изучении химического действия, которое вызывает электрическая искра в воздухе: химики говорили, что это дело физиков — изучать такое явление, так как ведь искра электрическая; а физики возражали, что это, дескать, дело химиков — ведь образуется новое химическое вещество и совершается химический процесс. Между тем именно на стыке двух наук, где ты поставил точки, Энгельс ждал наиболее интересных открытий. Так это вскоре и случилось благодаря созданию теории электролитической диссоциации шведским ученым Августом Аррениусом в 1885–1887 годах. Так возникла еще при жизни Энгельса физическая химия, стоящая между физикой и химией. Уже в XX веке возникла здесь еще одна наука переходного характера — химическая физика.
Сын. А между химией и биологией как обстояло дело?
Отец. Здесь Энгельс также предвидел переход от неживого к живому, который должен был осуществиться химическим путем. Химические органические вещества постепенно усложнялись в ходе эволюции нашей планеты. Когда же на Земле создались благоприятные условия для возможности возникновения живого, то такое усложнение (развитие) органических соединений привело к образованию высших из них — белков, которые Энгельс считал материальными носителями жизни. Так должна была зародиться жизнь на Земле. В наше время эти идеи разработал советский ученый Александр Опарин, создавший теорию происхождения жизни на Земле. Наука, изучающая переход между химической и биологической формами движения, возникла лишь накануне смерти Энгельса и получила развитие в XX веке. Она именуется биохимией. Особенно крупные успехи она сделала в последнее время, когда были открыты материальные носители наследственности (сложные вещества, содержащиеся в клеточном ядре — нуклеиновые кислоты). Они носят небелковый характер, а потому сегодня взгляд Энгельса уточнен: не только белки, но и другие биополимеры считаются теперь материальными носителями живого. Но суть дела осталась той же: между химией и биологией в значительной мере заполнен прежний пробел благодаря биохимии, а также другим наукам, которые возникли позднее (биоорганическая химия, молекулярная биология).