Больше, лучшего качества, с меньшими затратами! - плакат К.Феодориди 1973 г. ( www . davno . ru )
Такие призывы звучали в течение всего периода строительства социализма. Но призывов и лозунгов было все больше и больше, а качество было все хуже и хуже.
Именно эта постоянная и все усугубляющаяся нехватка качественных потребительских изделий, которые производились и были в наличии повсюду за границей и были недоступны для большинства жителей Советского Союза, была важным фактором общественного недовольства. Вот как объясняет А.Шубин основную причину, вызвавшую кризис советской системы: «Причина недовольства населения заключалась в недостатке качественной продукции, качества жизни. Кризис был вызван не столько затуханием роста производства, сколько переходом количественных запросов населения в качественные» ([151] с.124). Это касалось, конечно, не только наличия качественных потребительских товаров, но и в целом того, что в СССР называлось сферой обслуживания. О том, какую роль эти факторы сыграли в возникновении массового недовольства населения, свидетельствует следующий отрывок из письма простого рабочего, который приводит в своей книге С.Кара-Мурза:
«Советское государство постоянно держало человека в напряжении. То очередь за водкой, то за колбасой, то в семь утра надо встать, чтобы получить талончик к зубному врачу, то телевизионного мастера целый день жди, то дефицит какой-то достать надо. И так постоянно. И при всем при этом каждый продавец чувствует себя богом, и к нему надо вежливо, а он к тебе как настроение будет. И ты ужом вертишься перед ним, понравиться хочешь, а то не даст.
Если есть одна мелочь, которая занимает полпроцента времени, то это ничего. А если их двести, то ни на что другое времени уже не остается… Вывод такой, что Советское государство просто зае…ло своих граждан мелочами, и они были готовы отдаться кому угодно, лишь бы их постоянно не напрягали… И у многих коммунизм ассоциируется именно с этим постоянным, совершенно дурацким и ненужным напряжением…
Сейчас многие на то время смотрят иначе. Что-то забылось, что-то стало спокойнее переноситься. Но в то время это просто наболело, поэтому и было так важно людям…» ([51] с.953).
Причина всех этих проблем заключалась в полном отказе советского руководства от использования рыночных механизмов. Советские предприятия были нацелены на выполнение плана, но этот централизованный план при всем желании было невозможно совместить с задачей полного удовлетворения потребностей населения в товарах и услугах. Речь шла о нескольких десятках тысяч наименований товаров с индивидуальными потребительскими свойствами. Никакой план не мог заставить предприятия постоянно работать над улучшением этих свойств – это мог сделать только рынок и конкуренция. То же касалось и сферы обслуживания – только ее переход на работу в условиях рынка и конкуренции мог изменить отношение к потребителям и в целом ситуацию в этой сфере.
Вместе с тем, все вышесказанное касается только использования рыночных механизмов: свободного или гибкого установления цен, внедрения конкуренции, работы не на план, а на конечного потребителя. Это не касается вопроса о характере собственности – то есть вопроса о том, должны ли предприятия, работающие на массового потребителя, быть в обязательном порядке частными или государственными. В ходе рыночных реформ 1990-х гг. реформаторы сделали совершенно необоснованный вывод о том, что государственная собственность доказала свою неэффективность и поэтому все повсеместно должно быть приватизировано. Полтора десятилетия (1994-2009), последовавшие за массовой приватизацией, доказали, что частная собственность оказалась еще менее эффективной в управлении экономикой, чем государственная. По существу частные собственники все это время «проедали» тот производственный капитал, который был создан советской государственной экономикой, и почти ничего не создавали. Из этого следует, что в массовой приватизации не было никакой необходимости, она лишь ухудшила ситуацию. Достаточно было ограничиться лишь частичной приватизацией тех отраслей и секторов, которые работали на массового потребителя. А главный упор надо было сделать именно на развитие рыночных отношений, а не на передел собственности[421]. При этом в потребительском секторе вполне могли сосуществовать государственные и частные предприятия – присутствие первых могло бы оказать полезное влияние в плане сдерживания роста цен и сохранения большей порядочности поведения участников рынка.
И уж совсем не было никакого смысла в массовой приватизации предприятий, которые занимались производством базовых видов продукции (сырье, топливо, металлы и т.д.) или производили массовую однородную продукцию (продукция сельского хозяйства, строительство массового жилья). Все эти производства хорошо развивались и в рамках плановой социалистической экономики, показывали уверенный рост. И после реформ они могли бы так же работать на государственный план и госзаказ, как работали до реформ. Те проблемы в управлении этими производствами, которые существовали в позднем СССР, происходили вовсе не от нехватки рыночных отношений, и вовсе не от того, что они находились в государственной собственности, а совсем по другим причинам, о которых далее будет сказано.
Вообще, в Советском Союзе было хорошо организовано все, что касалось удовлетворения не только базовых потребностей экономики, но и базовых потребностей населения. Советская система среднего образования (школьного и специализированного), по мнению С.Кара-Мурзы, была лучшей в мире, и с этим трудно не согласиться. Система бесплатного медицинского обслуживания охватывала все население и была на высоком уровне по сравнению с любой страной Запада – именно в предоставлении базовых услуг, скорой и травматологической помощи, лечении многих широко распространенных болезней, хотя и уступала в ряде специализированных областей: некоторые сложные виды операций, стоматология и т.д. То же касалось строительства жилья. Были нарекания на качество отделки квартир, но это опять – проблема учета потребительских вкусов и требований. Сами же квартиры, без учета отделки, удовлетворяли всем техническим стандартам и требованиям[422], удовлетворяли они и подавляющее большинство населения и были доступны по цене, чего не скажешь о современной России. Как пишет С.Кара-Мурза, «В 1993 г. стандартная квартира из 2 комнат в среднем стоила на рынке в России 8,8 средних годовых доходов или 15,2 средних годовых зарплат. В 1994 г. – 12,1 доходов или 26,1 годовых зарплат. В 70-е годы покупка такой квартиры (строительство за собственные деньги через жилищный кооператив) стоила 3,4 средних годовых зарплаты» ([51] с.620). Таким образом, стоимость квартир в пересчете на среднюю зарплату к середине 1990-х гг. по сравнению с 1970-ми годами выросла в 7-8 раз. В последующие 10-15 лет этот разрыв между средней зарплатой и ценой квартиры увеличился еще в несколько раз, и приобретение новых квартир для большинства российского населения превратилось в непозволительную роскошь.
То же можно сказать и о советском сельском хозяйстве. Производство основных видов продовольствия в СССР непрерывно росло все 1970-1980-е годы, вплоть до начала рыночных реформ в конце 1980-х. Так, средняя урожайность зерновых с 1970 г. по 1989 г. выросла с 15,7 до 18,9 центнеров с га – уровень, вполне сопоставимый с Канадой (21,1-21,2 ц. с га), находящейся в близких климатических условиях. Производство зерна на душу населения в конце эпохи застоя составляло в среднем 750 кг в год – столько же, сколько во Франции, и больше, чем в среднем по Европе. По производству яиц на душу населения СССР догнал, а по производству молока – обогнал США, и не очень сильно отставал от них по производству мяса ([151] с.116-118). Где существовали проблемы – это в области хранения и переработки сельскохозяйственных продуктов и в области торговли. Именно в этих сферах и требовались введение рыночных отношений и частичная приватизация, а также всемерное развитие частных и государственных инвестиций.
Хлеб – Родине! - плакат 1978 года ( www . davno . ru )
Один из немногих советских плакатов, который не лгал. Хлеба и других базовых видов продовольствия производилось достаточно, а в том, что они не доходили до конечных потребителей в «товарном виде», не было вины колхозов и совхозов.
Впрочем, как верно отмечает А.Шубин, критикуя реформы Гайдара 1990-х гг., и в советскую эпоху в сфере торговли продовольствием существовали рыночные отношения. Наряду с государственной торговлей, и тогда существовали колхозные рынки, где продукты можно было купить несколько дороже (в среднем в 1,5-2 раза дороже), чем в магазинах, но зато без очередей и дефицитов. Гайдар же в 1992 году, пишет историк, «вводил систему, где вовсе нет государственных цен, а свободные цены взвинчиваются в десятки раз…» ([151] с.115).
В конце эпохи застоя происходил заметный рост импорта продовольствия, который составлял в 1976-1980 гг. 9,9% от уровня сельскохозяйственного производства страны, в 1980 г. – 18,1%, в 1981 г. – 28,4% ([151] с.116). И это при том что, как уже было сказано, производство всех базовых видов продовольствия на душу населения непрерывно росло. Судя по всему, такой рост импорта происходил вследствие двух тенденций. Во-первых, хотя сельское хозяйство производило все больше продукции, но потери при ее хранении и перевалке росли быстрее, чем увеличение выпуска. Так, в Москве потери при хранении овощей на овощебазах в 1980-е годы достигали 30%, хотя нормальный уровень потерь не должен был превышать 1% или нескольких процентов ([146] с.83). Это, естественно, приводило к нехватке продовольствия и необходимости импорта. Во-вторых, менялась структура потребления, что подтверждает статистика: население переходило к более качественным продуктам питания. Обе эти проблемы можно было решить либо за счет развития переработки и хранения сельскохозяйственной продукции (чего не делалось), либо за счет импорта. По этому, наиболее легкому, но заведомо проигрышному пути, и пошло брежневское руководство. Как пишет А.Шубин, «Зарплата позволяла купить дорогую колбасу, которая теперь редко появлялась на прилавках. Вот раньше она там лежала – ведь население было беднее и не могло раскупить деликатесы. В этом и заключался кризис: справляясь с количеством, советская экономика по мере роста благосостояния проигрывала битву за качество» ([151] с.118). Но здесь тоже речь идет не о качестве базового продукта – производимое сырое мясо было нормального качества – а о развитии конечных отраслей, ориентированных на массового потребителя, которые и должны были сразу реагировать на увеличение спроса на качественную колбасу и увеличивать ее производство. В то же время, если бы у населения был большой выбор разнообразных потребительских изделий, то оно, скорее всего, предпочитало бы вместо покупки деликатесов приобретать что-то еще, и спрос на дорогую колбасу в конце эпохи застоя не рос бы с такой скоростью.
Именно эта проблема: неумение производить продукцию с разнообразными потребительскими свойствами и оказывать разнообразные и качественные услуги населению, – и являлась центральной проблемой плановой советской экономики. Как видим, она появилась еще в 1920-е годы и существовала до самого конца советского периода. Все остальные экономические проблемы СССР либо вытекают из этой проблемы, либо являются следствием совсем особых причин, не связанных с характером социалистической экономики. Например, низкие темпы роста продукции машиностроения в СССР (всего лишь 1% в год) и постепенная деградация этой отрасли в эпоху застоя были обусловлены этой же причиной. Продукция машиностроения не относится к массовым однородным товарам и попытка 100%-го планирования ее выпуска – это полнейший абсурд, который был оправдан лишь в условиях военной экономики 1930-1940-х гг. Для того чтобы нормально развиваться, отрасль должна была работать частично на госзаказ, а частично – на конечного потребителя (население и предприятия) на рыночных условиях. Но для этого надо было, конечно, создавать конкурирующие предприятия во всех отраслях машиностроения. Второй причиной отставания отрасли, как уже говорилось, мог быть тот факт, что гражданское машиностроение оказалось на вторых ролях по отношению к оборонной промышленности и снабжалось по остаточному принципу, что мешало выпуску качественной продукции.
Еще одной экономической проблемой СССР, как полагает ряд экономистов, было неумение внедрять в производство инновации и проводить реконструкцию предприятий. Как пишет Е.Гайдар, «Модель развития, к которой тяготеет социалистическая система, - создание новых крупных предприятий» ([22] с.137). А ранее построенным предприятиям при социализме, согласно этой логике, остается только постепенно деградировать. Но данная закономерность, как указывает А.Шубин, со ссылкой на ряд экономических исследований, проявилась только в позднем СССР – начиная с 1960-х гг. и особенно в 1970-1980-е гг. После войны при Сталине в кратчайшие сроки смогли не только восстановить промышленность, но и отчасти провести ее реконструкцию. А вот в 1970-е гг., пишут В.Селюнин и Г.Ханин, «хозяйственники “зевнули” затухание инвестиционного процесса» ([151] с.111). Но значит, дело вовсе не «пороке социалистической модели» - ведь и в «эпоху капитализма» в России (1992-2009 гг.) ситуация с реконструкцией предприятий нисколько не улучшалась, а в целом лишь ухудшилась по сравнению с советским периодом.
Вообще неумение или нежелание внедрять инновации и осуществлять инвестиции – это качество, присущее монополии. И советская плановая система – это, конечно, пример такой монополии. Но то же самое мы видели и в капиталистической экономике. В те исторические периоды, когда промышленность достигала высокой степени монополизации: в России в 1900-1917 гг., в США и Западной Европе в 1920-1930-е годы, - у компаний совершенно исчезали стимулы к инновациям и инвестициям. При высоком уровне монополизации компания может достичь высоких прибылей и без всяких инвестиций, просто за счет повышения цен. Спрашивается, зачем ей тратить свои деньги на инвестиции и инновации, когда можно их совсем не тратить и жить припеваючи? Это и было основной причиной того неудовлетворительного состояния, близкого к депрессии, в котором находилась российская промышленность в 1900-1913 гг. (см. п.18.5) и промышленность США и Германии в 1920-е годы (см.: [65] главы XVI-XVII), что закончилось Революцией 1917 года в первом случае и Великой депрессией – во втором. В начале XXI века то же самое происходит в большинстве стран Запада и в России – высокая монополизация частнокапиталистических отраслей промышленности убивает все стимулы к инновациям и инвестициям. Именно это – основная причина углубления нынешней мировой экономической депрессии, охватившей и Запад, и Россию в начале XXI века. Таким образом, дело вовсе не во врожденном пороке социалистической или государственной промышленности. Выход из данной ситуации, создание стимулов для инвестиций может быть найден в рамках и частнокапиталистической модели (пример: дробление американских монополий Рузвельтом в 1930-е гг.), и социалистической модели (пример: сталинские методы индустриализации и послевоенного восстановления), и модели государственного капитализма. В последнем случае примером может служить работа национализированных отраслей промышленности в Великобритании, Франции и Италии в первые десятилетия после Второй мировой войны. Во всех указанных примерах темпы промышленного роста и инвестиций были рекордно высокими для соответствующих стран: именно с ними и было связано «чудо советской индустриализации» и «послевоенное экономическое чудо» в Западной Европе и США.
Конечно, затухание инвестиционного процесса в Советском Союзе в 1970-1980-е годы приняло довольно своеобразные формы. Согласно официальным данным, общий объем капиталовложений в стране непрерывно рос вплоть до начала рыночных реформ: так, с 1980 г. по 1988 г. он вырос на 40% ([51] с.1103). Есть все основания думать, что значительная часть этого роста (а может быть, и весь этот рост) происходила лишь на бумаге ввиду многочисленных приписок и скрытой инфляции. Но, тем не менее, нет сомнения, что в СССР и в 1980-е годы строилось много новых заводов, дорог, зданий, разведывалось много месторождений и т.д., несравнимо больше, чем в последующие два десятилетия. Однако было очень много неэффективных инвестиций или, проще говоря, значительная часть этих денег просто выбрасывалась на ветер. Моя практическая деятельность в последние два десятилетия была как раз связана с производственными инвестициями, поэтому я приведу несколько примеров из личной практики. Так, согласно официальной статистике, объем глубокого разведочного бурения на нефть и газ с 1980 г. по 1988 г. вырос в СССР на 60%: с 3800 до 6100 тыс.м. ([51] с.1108) Иными словами, инвестиции в разведочное бурение в СССР росли как минимум в полтора раза, а скорее всего – в несколько раз быстрее, чем общий объем инвестиций в стране[423]. Мне приходилось при анализе инвестиционных проектов в нефтегазовой отрасли неоднократно сталкиваться с тем, как проводилось в 1980-е годы это разведочное бурение. Обычно, прежде чем пробурить где-либо разведочную скважину (а это очень дорогое удовольствие: стоимость одной скважины – несколько миллионов долларов), геологи применяют множество других методов поиска нефти и газа, на 1-2 порядка более дешевых: аэрофотосъемка, сейсмическое исследование местности и т.д. – и лишь когда они дают высокую вероятность нахождения нефти именно в данном месте, то бурят разведочную скважину. Ничего этого в 1980-е годы, как правило, не делали, хотя все эти методы были хорошо известны. Надо было выполнить план: пробурить столько-то скважин, - за его выполнение давали премии, а эффективность этой работы никого не интересовала. В итоге разведочными скважинами разбуривали всю местность (!) и, не найдя никакой нефти, переходили к следующему участку. Геологи со стажем, работающие в нефтегазовой отрасли, об этом прекрасно знают, и могут подтвердить, что подобный подход в 1980-е гг. был широко распространен. С точки зрения народного хозяйства это были огромные выброшенные деньги (или если сказать точнее, закопанные в землю), но на бумаге все выглядело очень красиво – налицо был впечатляющий прирост инвестиций.
С еще одним примером разбазаривания денег я столкнулся при поездке в Киргизию на электроламповый завод в поселке Майли-Сай. Этот суперсовременный завод был построен по последнему слову техники в 1980-е годы; по оценке западных экспертов, стоимость строительства такого завода в ценах 1996 года составляла 100 млн. долларов. Но фактически эти инвестиции были выброшены на ветер, потому что при размещении завода была проигнорирована элементарная логика. Во-первых, завод был построен высоко в горах, вдалеке от железной дороги и от хорошей автодороги. Значит, заранее была запрограммирована проблема с транспортировкой продукции, при том что транспортировка – это ключевой элемент в данной отрасли: лампочки – чрезвычайно объемный продукт, т.к. значительную их часть составляет воздух. Во-вторых, завод был построен на месте бывшего месторождения уранового сырья, вся данная местность была заражена радиацией. Проверка в 1990-е годы выявила опасные для человека уровни радиации на местности, окружающей завод. Очевидно, решение о строительстве завода в п. Майли-Сай было принято в целях обеспечения работой жителей данного поселка, работавших ранее на урановом руднике – после того как месторождение урана было выработано. Но намного эффективнее, не говоря уже о том, что намного ответственнее, было бы переселить местных жителей в другое место и построить там и завод, и сотню-другую квартир, чем выбрасывать на ветер 100 млн. долларов и рисковать здоровьем людей. Завод этот, конечно, и сегодня еще худо-бедно работает и пытается выпускать продукцию (у людей нет иного выхода – другой работы в Киргизстане им сегодня не найти), но с самого начала и завод, и его работники были поставлены в экстремальные условия работы и существования, ни о какой его эффективной работе не могло быть и речи.
Приведенные примеры свидетельствуют о том, что главной проблемой инвестиционного процесса в 1970-1980-е гг. была не столько тяга к новым масштабным инвестициям и неумение проводить реконструкцию старых предприятий, сколько вообще дефицит ответственности и порядочности управленческих кадров, их нежелание кропотливо работать над процессом осуществления инвестиций. Именно это, кстати говоря, отличает реконструкцию от нового строительства. Первая, при значительно меньших затратах, требует от управленцев на порядок больше работы, чем новое строительство, где все параметры стандартны и имеются уже готовые чертежи и расчеты строительства «под ключ», подготовленные подрядчиком и изготовителем оборудования. А при реконструкции надо делать специальные чертежи и расчеты, базирующиеся на анализе существующего оборудования, надо вникать в множество мелочей и принимать множество промежуточных решений. Но данная проблема – проблема дефицита ответственности, порядочности и работоспособности - не является лишь проблемой советских управленцев образца 1970-1980-х гг. Примеры подобного управленческого паразитизма случались и ранее в истории, в том числе в условиях частнокапиталистической экономики. Так, по оценкам немецких экономистов, в Германии в 1920-е годы накануне Великой депрессии значительная часть инвестиций крупных немецких концернов тоже выбрасывалась на ветер, несмотря на то, что их планированием и осуществлением занимались не советские плановики, а менеджмент частных немецких концернов.
То же относится и к такой проблеме, как падение дисциплины производства, которая проявилась в СССР в 1980-е годы. Как отмечает, например, Е.Гайдар, падение производственной дисциплины было одной из характерных черт кризиса советской экономики. Но объясняет он этот феномен довольно своеобразным образом. «Если из экономической системы, в основе которой страх перед режимом, - пишет он, - вынуть стержень, она начинает барахлить» ([22] с.142). В этом утверждении, может быть, и есть доля здравого смысла, но из-за политизированности данного высказывания (чем страдает почти все, написанное Гайдаром) этот смысл сильно искажен. Ведь «страха перед режимом» в Советском Союзе не было, по крайней мере, с середины 1950-х годов, а падение производственной дисциплины произошло вовсе не тогда, а оно происходило постепенно в течение 30 лет. Авария на Чернобыльской АЭС в 1986 г. произошла вследствие чудовищной халатности и безответственности, допущенной управленческим персоналом. И это вряд ли было случайностью. Расхлябанность на производстве в то время усиливалась везде и повсюду в стране, падало качество продукции, что было видно невооруженным глазом, росло число технологических катастроф[424]. Ничего подобного не было ни в 1940-е, ни в 1950-е, ни в 1960-е годы. Но очень похожая картина была в первой половине 1930-х гг., когда каждая третья поездка железнодорожных составов в СССР заканчивалась аварией. И никакой «страх перед режимом», который возник уже в 1928-1930 гг. (начало репрессий и раскулачивание), не позволял в то время справиться с этой лавиной аварий и катастроф. Это продолжалось до тех пор, пока людям повсюду на производстве и в сфере управления производством сталинскими методами не «вколотили» понятие о производственной и управленческой дисциплине. И очень близкую к этому картину мы видим в 1990-2000-е годы. По числу технологических катастроф Россия – впереди планеты всей, то и дело падают самолеты, терпят крушение поезда. Авария на Саяно-Шушенской ГЭС в 2009 г. – тоже результат халатности и безответственности (в сочетании с коррупцией), лишь по счастливой случайности она не обернулась катастрофой, близкой по своим последствиям к Чернобыльской – разрушением огромной плотины ГЭС и затоплением всего региона. Получается, что капиталистическая экономика ничему не научила и ничуть не улучшила ситуацию с производственной и управленческой дисциплиной, а может быть, даже ухудшила.
Но значит, дело опять-таки не в различиях между социалистической и капиталистической системой, а в воспитании управленческого аппарата. Не важно, чем он руководит: социалистическим предприятием, государственным акционерным обществом или частным предприятием, - от него требуется определенный набор качеств, включая ответственность, порядочность и работоспособность. Пока советскими предприятиями руководили те люди, которые были воспитаны сталинской системой, у них были эти качества, и была в то время и производственная дисциплина, и инвестиции с инновациями, которые не разбазаривались столь бездарно, как в приведенных выше примерах. По мере того как эти люди уходили, и на смену им приходили ставленники нового класса – партократии – захватившего власть в СССР после смерти Сталина, улетучивалась и производственная дисциплина, и способность осуществлять грамотные инвестиции с инновациями, наступал хаос. И оттого с введением капитализма ничего не улучшилось, а лишь все ухудшилось: управленческий слой в целом ничуть не изменился в лучшую сторону, ни ответственности, ни порядочности в нем ничуть не прибавилось, а пожалуй, даже убавилось.
В ближайшем будущем, если Россия не хочет совершенно деградировать и исчезнуть как государство и как нация, пережив перед этим еще один апокалипсис (на этот раз уже окончательный), она опять должна будет заняться воспитанием нового слоя управленцев. И тут, наверное, опять понадобится и «кнут» (которого сегодня нет), и создание системы положительных стимулов, о чем мы поговорим в заключительной главе.
25.3. Центробежные тенденции – причина распада СССР
В предыдущей главе было показано, что центробежные тенденции в Советском Союзе начались с хрущевских «реформ». Как пишет С.Кара-Мурза, «Семилетний период территориального управления хозяйством через совнархозы создал сильные структуры с узаконенной идеологией местничества, и в последующий период они не были нейтрализованы. Да и номенклатура центральных органов включилась в процесс образования кланов. Началось неявное пока разделение страны» ([51] с.640). Сами центральные органы управления страной (ЦК КПСС, Совмин, Госплан, Госснаб) в таких условиях перестали являться главным штабом и диспетчерским центром страны. Они, по мнению многих авторов, превратились в своеобразных «дилеров» или в «биржевые площадки», на которых происходило согласование интересов различных местных и центральных кланов ([151] с.101). А реальные штабы экономики в этих условиях переместились на региональный уровень. И чем дальше, тем все больше усиливалась роль этих региональных штабов и их независимость от центра, что неумолимо приближало будущий распад Советского Союза.
Особенно эти центробежные тенденции проявлялись во взаимоотношениях центра и союзных республик. Как пишет С.Кара-Мурза, «Во времена Хрущева и Брежнева республиканские элиты настолько окрепли, что центр уже был неспособен посягнуть на их власть и интересы. Негласно, под лозунги интернационализма, проводилась “коренизация” нового типа – вытеснение русских кадров и обеспечение преимуществ не всех нерусских народов, а лишь “статусных наций”. Это в полной мере выявилось в ходе перестройки. Попытка М.С.Горбачева в 1986 г. сменить на посту секретаря ЦК компартии Казахстана казаха на русского вызвала волнения с использованием насилия. Центру был брошен уже прямой вызов» ([51] с.638).
Дискриминации в этих условиях подверглись не только русские, проживавшие в союзных республиках за пределами Российской Федерации, но и сама Российская Федерация. Это стало следствием изменившегося подхода к управлению экономикой страны. Если раньше решения принимал центральный штаб, который исходил из интересов всей страны и в равной степени учитывал интересы всех республик, то теперь решения принимались в пользу тех региональных лоббистов, которые сильнее всего лоббировали свои интересы. РСФСР оказалась в этом плане в наихудшем положении, поскольку у нее не было даже своей партийной организации: не было ни компартии РСФСР, ни ее руководства, как это было во всех союзных республиках[425]. Именно ЦК компартии республики и его секретарь, как правило, и выступали главными лоббистами республиканских интересов и главными штабами регионального развития. Российская Федерация не имела таких лоббистов и собственного штаба, само же центральное руководство и при Хрущеве, и при Брежневе проявляло преступное пренебрежение ее интересами. При этом цинично эксплуатировался патриотизм русского населения: под лозунги патриотизма и интернационализма РСФСР навязывалась львиная доля всех оборонных заводов, оказание «братской помощи» народам мира, и с этими же лозунгами ее обделяли при распределении национального дохода СССР.
В итоге дискриминация Российской Федерации при Брежневе приняла одиозные формы. Я не припомню ни одного города вне РСФСР, который снабжался бы продовольствием так плохо, как целый ряд российских городов. Сам я в начале 1980-х гг. бывал в разных городах и на Украине, и в Белоруссии, и в Прибалтике, и ни разу там не видел пустых полок в продуктовых магазинах, как в России. Изучая этот вопрос по письменным источникам, я нашел множество упоминаний о пустых магазинах и даже о голодных бунтах в Российской Федерации в эпоху застоя и ни одного подобного упоминания, касающегося других союзных республик. Как пишет, например, А.Шубин (выделено мной), «в сентябре 1978 г. в Йошкар-Оле… дошло до образования очередей за хлебом, в которые нужно было вставать с вечера, как в войну… Читательница «Литературной газеты» Е.Соловьева из Коврова писала: “…Сижу на кухне и думаю, чем кормить семью. Мяса нет, колбасу давным-давно не ели, котлет и тех днем с огнем не сыщешь. А сейчас еще лучше – пропали самые элементарные продукты. Уже неделю нет молока, масло если выбросят, так за него – в драку. Народ звереет, ненавидит друг друга. Вы такого не видели? А мы здесь каждый день можем наблюдать подобные сцены”» ([151] с.122).
Из рассказов родственников я знаю, что в Омске ситуация была примерно такая же или даже еще хуже, чем в Коврове. В городе был свой прекрасный мясокомбинат, но мясных продуктов в магазинах Омска не было вообще: все мясо отправляли либо в Москву, либо куда-либо еще. Многих других продуктов: например, сливочного масла, - в магазинах города также не было в принципе. Во многих других городах Сибири, Урала, российского Севера и Нечерноземья ситуация была примерно такой же. Даже в советских анекдотах эта тема нашла достойное отражение: есть анекдоты на тему полуголодного существования жителей Пензы, Тулы и Волгограда. Все это – исключительно города Российской Федерации! Зато в Прибалтике в продуктовых магазинах было невиданное изобилие – почти как в «загнивающих» странах Запада: это может засвидетельствовать любой, кто там бывал в те годы. Не было дефицита продовольствия и в других союзных республиках. Например, в провинциальном Луганске на Украине в 1980-е годы, не говоря уже о столичном Киеве или Минске, выбор продовольствия в магазинах был не хуже, чем в Москве.
Советская экономика была чисто распределительной по своему характеру, поэтому сложившееся положение с продовольственным снабжением – исключительно результат несправедливого, дискриминационного распределения. Кто-нибудь может возразить: в эпоху застоя все произведенное распределялось лишь в пределах каждой республики, а не всего СССР. Во-первых, это не так, что будет показано ниже. Но даже если бы это было так, тогда возникает другой вопрос – почему непропорциональная часть военной промышленности также размещалась в РСФСР? Только здесь было такое огромное количество городов-«почтовых ящиков» типа Арзамаса-16 и т.п., работавших целиком на военную промышленность, в других республиках ничего подобного не было. Думаю, все эти города с большим удовольствием построили бы вместо военных заводов мясокомбинаты, консервные заводы, овощехранилища, фабрики по выпуску одежды, обуви, современной бытовой электроники и т.п. И потом, выше приводились данные об импорте продовольствия, составлявшем в конце эры Брежнева порядка 20-25% от его потребления. Этот импорт закупался в основном в обмен на сырье и топливо, которое добывала РСФСР. Так куда же потом девалось импортируемое продовольствие? Почему страдала та же Российская Федерация, которая и обеспечивала процентов на 90 ту валютную выручку по экспорту, которая поступала в бюджет СССР?
Такая же дискриминация существовала и в распределении всех других потребительских товаров и иных благ для населения. В.Кожинов приводит следующие данные: в 1989 г. доля семей, имевших автомобили, в Узбекистане, Казахстане, Киргизии, Таджикистане, Туркменистане, Грузии, Армении была в 1,6 раза (!) выше, чем в РСФСР ([57] с.65). Замечу – легковые автомобили в этих республиках вообще не производились, подавляющее большинство их производилось в РСФСР – а вот приоритет в их распределении почему-то имели другие республики. То же касалось и распределения жилья. В Эстонии в 1980-е годы ежегодно получал квартиру каждый третий очередник ([51] с.768). Таким образом, постояв в очереди два с половиной - три года, можно было бесплатно получить государственную квартиру. В среднем по СССР этот срок составлял 7-8 лет. А в РСФСР этот срок составлял значительно выше среднего, порядка 10-15 лет. Люди, вставшие в очередь, могли уже и не дожить до получения квартиры.
В области строительства дорог тоже была налицо чудовищная дискриминация Российской Федерации, о чем уже говорилось. Когда человек на машине в 1980-е годы въезжал из РСФСР на территорию Прибалтики или Белоруссии, то у него возникало впечатление, что он попал в другую страну: таких прекрасных дорог в России не было нигде. На трассе Вильнюс-Клайпеда, пересекавшей всю Литву с востока на запад, допускалась максимальная скорость движения 120 км/ч.: подобной трассы не было ни в то время, ни сегодня еще нет во всей России (!). Новые современные предприятия в эпоху застоя тоже строились в основном не в Российской Федерации, а в других республиках. Например, из двух современных электроламповых заводов, построенных к моменту распада СССР, один находился на Украине (Львов), другой – в Киргизии (Майли-Сай); те же заводы, которые были когда-то построены в РСФСР (Саранск, Калашников), к тому времени сильно устарели и морально, и физически, и производили лампы по устаревшей технологии. Почти все современные нефтеперерабатывающие мощности в европейской части СССР к концу его существования оказались за пределами Российской Федерации: несколько НПЗ – на Украине, один завод – в крошечной Литве с населением 3 млн. чел. (Мажейкяйский НПЗ) и два – в Белоруссии с населением 10 млн. чел. (Мозырский и Новополоцкий НПЗ). В Российской Федерации с населением 150 млн. чел. оказалось лишь 2-3 НПЗ, более или менее удовлетворительных по своему технологическому уровню, все остальные были безнадежно отсталыми. Мне довелось побывать в 1992 г. на Новокуйбышевском НПЗ – никакой серьезной реконструкции этого завода не производилось с момента его постройки в 1929 году, то есть более 60 лет (!), завод к 1990-м годам полностью устарел. На Западе такой завод бы просто закрыли, поскольку он в экономическом плане не производил стоимости, а уничтожал ее (переводил хорошую нефть в плохой мазут). В результате Россия, будучи крупнейшим производителем нефти, в 1990-е годы оказалась в числе крупных импортеров высокооктанового бензина, масел и других нефтепродуктов высокого качества, для производства которых у нее не оказалось собственных нефтеперерабатывающих мощностей.
В республиках Прибалтики были возведены грандиозные портовые сооружения по перевалке внешнеторговых грузов, но ни одного современного порта не было построено на российском участке балтийского побережья: ни в Калининградской, ни в Ленинградской области. Если кто-то скажет, что из Таллина, Риги или Клайпеды было удобнее возить грузы в центр России, чем из Ленинграда, то это неверно. Удобнее, вернее, дешевле, возить морем, а не сушей, причем, на порядок дешевле, следовательно, выгоднее было строить порты в Ленинградской области, откуда пробег автотранспорта до Москвы был на 400-500 км короче, чем от Клайпеды и Таллина. Да и сам Ленинград был одним из крупнейших промышленных центров страны (чего нельзя сказать о Прибалтике) и крупнейшим потребителем этих грузов, а население северной столицы и окружающих ее областей значительно превышало население Прибалтики. Следовательно, соображения эффективности экономики СССР в целом, не говоря уже об интересах РСФСР, при сооружении портов были грубо проигнорированы в угоду местническим интересам прибалтийских республик.
Всё это в целом создавало в Российской Федерации картину чрезвычайной убогости существования и отсутствия какого-либо прогресса и перспектив в жизни.
«СССР» - плакат Г.Шлыкова 1991 г. ( www . plakaty . ru )
Что удивляться тому, что рождаемость в РСФСР, резко упавшая в 1960-е годы, так и оставалась самой низкой в СССР, а смертность и алкоголизм, резко выросшие в 1960-е гг., неуклонно продолжали расти. В результате доля русских в населении страны столь же неуклонно снижалась – с 54,6% в 1959 г. до 50,8% в 1989 г. ([51] с.637) Уже в 1980-е годы смертность среди русского населения начала превышать рождаемость: русские начали вымирать. Именно население Российской Федерации было менее всего удовлетворено своим положением и высказывало недовольство. Так, даже опросы, проведенные в середине 1990-х годов, после «шоковой терапии» Гайдара, в условиях гиперинфляции и обнищания населения показали, что только 72% российских жителей положительно оценивают советскую экономическую систему, в то время как в Белоруссии и на Украине этот процент составил 88 и 90% ([51] с.1125). Таким образом, в России даже в катастрофические 1990-е годы почти в 3 раза больший процент населения, чем в Белоруссии и на Украине, негативно относился к своей прежней жизни в рамках СССР. Что же касается, к примеру, Таджикистана, то, как следует из описаний С.Кара-Мурзы, среди его жителей в 1990-е годы таковых и вовсе не было, они вспоминали о том времени как о манне небесной ([51] с.1174).
Неудовлетворенность российского населения сложившейся ситуацией и осознание ее дискриминационного характера сыграли решающую роль в распаде Советского Союза. Хорошо известно о том, что весной 1991 г., был проведен референдум по вопросу о сохранении СССР, и подавляющее большинство - 76,4% участвовавших в голосовании - высказалось за его сохранение. Но мало кто знает, что Москва проголосовала против! Как указывает С.Кара-Мурза, более половины москвичей проголосовало против сохранения Союза ([51] с.805). И спустя несколько месяцев СССР не стало. Здесь мы видим очень похожую ситуацию на ту, что была в 1917 году на выборах в Учредительное собрание. Москва, и в меньшей степени Петроград, поддержала большевиков (за них тогда проголосовало более половины москвичей) – и большевики установили свою власть, а затем, в ходе Гражданской войны, их поддержала и вся Россия. И то же произошло в случае с распадом Советского Союза – москвичи, которые лучше других видели и понимали сложившуюся ситуацию, проголосовали за распад Союза, и это решение определило судьбу России.
Помню, в то время, во второй половине 1980-х гг., были и статьи в журналах, и самиздатовские материалы ходили по рукам среди московской интеллигенции, где приводилось много фактов о дискриминации русских и Российской Федерации, включая вышеизложенные. А осенью 1990 г. Солженицын выступил с большой статьей «Как нам обустроить Россию», которая была опубликована «Комсомольской правдой» - самой многотиражной газетой того времени. В ней он фактически призвал к разделу Советского Союза и к самостоятельному существованию России в союзе с Украиной и Белоруссией – без «балласта» остальных 12 союзных республик[426]. Позднее вышла статья Шафаревича с похожим содержанием. Полагаю, если бы не было такой поддержки со стороны москвичей и думающей интеллигенции страны, Ельцин не решился бы пойти на подписание Беловежского соглашения в декабре 1991 г., означавшего конец СССР. Поддержка перестроечной прессы и москвичей, которых он мог вывести на улицы – это главное, что он имел в борьбе с Горбачевым, и если бы они были категорически против распада СССР, то он бы не решился пойти на подобные действия. А так он был уверен, что Москва его поддержит, и даже, если понадобится, выйдет его защищать на баррикады, как это случилось в дни ГКЧП в августе 1991 года.
Конечно, в распаде Союза сыграли свою роль и сепаратистские настроения некоторых республик: Эстонии, Латвии, Литвы, Молдавии, Грузии. Но это были самые маленькие республики в составе СССР, он мог сохраниться и без них. Как указывает С.Кара-Мурза, Горбачев в течение 1991 г. подготовил и согласовал с 10 остальными республиками новый союзный договор, который фактически вел к превращению страны в конфедерацию 10 государств ([51] с.806-810). Вряд ли такой вариант был лучше того, что произошло. К тому же, окончательный распад Союза все равно был в дальнейшем неизбежен: слишком много накопилось противоречий и взаимных претензий. Но Ельцин не стал ждать этого, он сыграл на опережение и вырвал инициативу из рук Горбачева, превратив его в президента несуществующего государства.
Б.Ельцин и А.Коржаков в толпе защитников Белого дома в августе 1991 г. [18]
25.4. «Кризис веры» и моральная деградация общества
В предыдущей главе приводились мнения В.Кожинова и И.Шафаревича, которые главную причину кризиса, охватившего страну в конце XX века, видят в «кризисе веры». Оба автора подразумевают под этим не только утрату населением доверия к правящей верхушке СССР, но и полную утрату каких-либо идеалов, а также веры во все то, что ранее считалось общепризнанным. Не случайно, поэтому, утрата веры вылилась в 1990-е годы даже в отрицание общеизвестных истин: что дала России Революция 1917 года, за что воевали в Великую Отечественную войну и т.д. Праздник 7 ноября (день Революции) был отменен, а в день скорби 22 июня стали устраивать дискотеки на Красной площади. Выше говорилось о том целенаправленном очернении истории нашего государства, которое велось в последние десятилетия со стороны внешних и внутренних врагов России. Это очернение встречало очень слабое сопротивление со стороны населения страны и часто принималось на веру именно по причине полной утраты населением веры во что бы то ни было. За те несколько десятилетий, пока люди жили в условиях лжи и лицемерия советской идеологии, у них возникло отрицание всего того, что они ранее знали и в чем никогда не сомневались, и сформировалась готовность пересмотреть свои взгляды по всем основным жизненным позициям на 180 градусов. Все, ранее считавшееся плохим, стало в 1990-е годы восприниматься как хорошее, и наоборот, все то, что было положительным, стало презираться и высмеиваться.
В 1980-е годы среди населения бытовало мнение, что «в Советском Союзе секса нет»[427]. А в 1990-е годы порнография и разврат заполонили прессу, телевидение и стали предметом всеобщего интереса. Самыми популярными профессиями среди школьниц стали проститутка и модель, при том что большинство моделей в то время являлись теми же проститутками, а большинство модельных агентств - публичными домами для богатых клиентов. Среди школьников в числе популярных профессий оказалась «профессия» киллера, то есть по-русски – убийцы. Гомосексуализм в СССР был уголовным преступлением и презирался даже в уголовном мире, а в 1990-е годы «звезды» эстрады, открыто демонстрировали свое пристрастие к однополой любви, ничуть не стесняясь и выставляя его напоказ, в некоторых городах начали проводиться парады геев и лесбиянок. В СССР ветеранов войны уважали, понимая, что они спасли страну и ее народ от гибели. В России 1990-х годов над ветеранами начали издеваться: появились статьи и шутки, высмеивающие их подвиг[428]; рядом с праздничными демонстрациями ветеранов устраивались провокационные шутовские демонстрации (типа демонстрации «любителей пива» или «общества дураков»[429]). Осмеянию подвергались и герои-мученики, отдавшие жизнь за Родину (Зоя Космодемьянская), и герои-труженики, трудившиеся на благо страны (Мичурин, Стаханов).
Скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница» и монументальный ансамбль в честь защитников Сталинграда на Мамаевом кургане.
В советскую эпоху скульпторы прославляли героев-воинов, спасших страну от гибели, и людей труда, построивших великую промышленную державу. А в 1990-е годы над теми и другими начали смеяться. Нынешние скульпторы, формирующие облик российских городов, прославляют совсем другое...
Барельеф в московской галерее Зураба Церетели на Пречистенке, изображающий разные виды «любви» с анатомическими подробностями, включая групповые сцены и сцены с участием животных (современное фото).
Само государство, ради существования которого в прошлом сложили голову миллионы людей, подверглось поруганию и разгрому; в ходу был лозунг «Чем меньше государства, тем лучше» - с этим лозунгом новое бандитское государство, пришедшее на смену прежнему бюрократическому, украло у населения все их личные сбережения, накопленные за многие годы, с ним же оно не платило зарплату врачам и учителям, а пенсионерам – пенсии. В СССР воровство на производстве хотя и случалось, но в мелких размерах, и это тщательно скрывалось; а в 1990-е годы воровали государственное имущество открыто и в огромных масштабах у всех на глазах, все об этом знали и никому до этого не было дела. При советской власти даже развод члена номенклатуры осуждался и карался: разведенный чиновник или служащий рисковал стать «невыездным» и просидеть всю оставшуюся жизнь без повышения по службе. В России же 1990-х годов не только на разводы и измены, но и на многоженство никто не обращал внимания. Президент страны на официальных приемах, что называется, лыка не вязал и в пьяном виде дирижировал оркестром. А по телевизору показывали, как генеральный прокурор страны развлекается в бане с голыми девицами.
Президент Ельцин дирижирует берлинским оркестром ( www . newsru . com )
В.Кожинов пишет, что такой же «кризис веры», утрата веры во все, что ранее составляло основу жизни, произошел в эпоху Революции 1917 года ([57] с.1001), и он в данном случае совершенно прав. Как пелось в «Интернационале», самой известной революционной песне того времени, «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». В конце XX века люди смеялись над этими словами коммунистического гимна, смеялись над глупостью своих дедов, а делали все то же самое – до основания разрушали основы всего, на чем держалась их жизнь, общество, государство. Ни прошедшие сто лет, ни полученное в СССР образование ничему их не научили – «образованные потомки» совершали ту же самую глупость, которую когда-то совершили их «необразованные деды».
Причины этого массового явления, конечно, нельзя объяснить только «происками врагов», или, как пишет С.Кара-Мурза, «массовым гипнозом» населения в 1990-е гг. Причина – в полной утрате обществом духовного стержня, которая произошла не одномоментно, а происходила в течение, по меньшей мере, 2-3 десятилетий. Еще до того, как этот духовный кризис выплеснулся наружу и стал очевидным в 1990-е годы, его признаки в конце эпохи застоя проявлялись повсюду, хотя и не столь бросались в глаза. Это было видно и по массовому распространению самых циничных антиобщественных анекдотов; и по уничтожающему нигилизму и цинизму фильмов, книг, спектаклей, песен; и по изменению отношения людей к работе (повсеместное стремление найти такое место, где можно не работать, но получать зарплату); и по нарастанию формалистики и бюрократизма; и по распространению пьянства.
Духовный кризис общества во все исторические эпохи являлся неизбежным спутником кризиса коррупции. Моральное разложение общества обычно начиналось с узкого слоя (олигархии), захватившего власть, и постепенно охватывало все общество. В сущности, духовный кризис и являлся первопричиной или, во всяком случае, одной из главных причин экономического и политического кризиса: «разруха начинается в головах», образовавшийся хаос в представлениях общества о самом себе и о том, как должна быть устроена жизнь, неизбежно приводит к тому, что такой же хаос воцаряется и в той материальной жизни, которая нас окружает.
Несомненно, что «кризис веры» конца XX века достиг неимоверной глубины, сравнимой с тем, что было в начале века, и стремление все разрушить «до основанья» в 1990-е годы было не меньшим, чем в 1917 году. Многие видят в этом особенности русского образа жизни, для которого наличие духовного и идеологического стержня особенно важно: если утрачена вера – то и все остальное пусть «горит синим пламенем». Возможно, это так, однако были и особые обстоятельства, объясняющие необыкновенную глубину этого кризиса. Важную роль в духовном кризисе конца XX века сыграл крах той идеологической марксистской утопии, которая насаждалась все 70 лет советской власти. Выше уже говорилось о негативных последствиях насаждения коммунистической идеологии в 1930-1940-е годы. Но тогда эта идеология, по крайней мере, имела какое-то содержание, а в 1960-1980-е годы она его окончательно утратила, но по-прежнему продолжала рьяно насаждаться. Начиная со школы и в течение всей взрослой жизни каждый человек постоянно сталкивался с этой насаждавшейся сверху идеологией. На пионерских линейках и школьных уроках, на комсомольских собраниях и лекциях в вузе, в рабочих цехах и на собраниях трудовых коллективов, и даже дома, включив телевизор, каждый человек был окружен этой идеологией, был обязан ее знать и признавать как аксиому. На тех, кто публично высказывал в ней сомнение, смотрели как на сумасшедших – и отправляли в сумасшедший дом, таких случаев было немало. И при всем при этом все население СССР: от уборщицы до самого Брежнева, - было уверено в том, что эта идеология – ложь или, во всяком случае, полуправда, что никакого коммунизма нет и не будет, что капитализм вовсе не загнивает, а, наоборот, процветает и т.д. Вот это жуткое сочетание всеохватывающей и всепроникающей идеологии с полнейшим ее лицемерием и ложью, осознаваемой всем населением, и было одной из главных причин полной утраты веры во что бы то ни было, приведшей к вакханалии 1990-х годов.
