Ремонтные работы на железной дороге – картина Н.Савицкого 1874 г.
При Петре I русские рабочие строили дорогу из Петербурга в новгородские болота, а при Николае II строили железную дорогу через всю китайскую Манчжурию и к имению жены министра путей сообщения. И то, и другое, и третье было колоссальной и совершенно бездарной растратой сил и средств, способствовавшей деградации страны и обнищанию ее народа.
Конечно, нельзя утверждать, что государственное управление в течение всего царствования Николая II везде только ухудшалось, и коррупция во всех сферах только усиливалась. Были и обратные примеры. Например, И.Солоневич пишет, что интендантство «в Русско-Японскую войну было по существу преступным сообществом воров и грабителей, а к 1914 г. было поставлено на исключительную высоту» ([117] с.53). Но в целом, если сравнить эпоху Александра III и Николая II, то ситуация с коррупцией и государственным управлением в царствование первого улучшилась, а в царствование второго – резко ухудшилась. Если же говорить о монополизации, то положение к 1914 году и вовсе стало критическим.
Поскольку промышленность не развивалась или развивалась очень медленно, то новых рабочих мест почти не возникало, в результате огромная армия лишних людей, порядка 30% всего трудоспособного населения страны (см. предыдущую главу), не могла найти себе нормальную работу в промышленности и была вынуждена жить в нищете и перебиваться случайными и сомнительными заработками. Хотя подавляющая часть этих лишних людей жила в деревне, но в сельском хозяйстве она тоже не могла обеспечить себе достойное существование, чему, прежде всего, мешали «отрезки» и другие монопольные права помещиков, образовавшиеся после реформы 1861 г. Это и составляло главную социальную проблему дореволюционной России. Соответственно, борьба рабочих за улучшение своего положения в таких условиях также не имела особых перспектив: когда армия лишних людей в стране в несколько раз превышала численность всех рабочих[292], то ничего не стоило уволить любое их количество и набрать новых на их место.
Эти социальные проблемы проявлялись не только во время революций 1905 и 1917 гг., но и в период между ними. Так, уже в 1907-1908 гг. произошел новый всплеск аграрных восстаний, который не прекращался в последующие годы. Усиливалось и забастовочное движение. Например, только в политических забастовках в период с 1 мая 1912 г. по 1 мая 1913 г. (после Ленского расстрела) участвовало 1,3 миллиона рабочих ([107] 12, с.188). Восстания и забастовки в царствование Николая II превратились в постоянное явление, непрерывно подтачивавшее экономику и жизненные силы страны. Это было опасно еще и привыканием правящих кругов, которые постепенно начали их рассматривать как нормальное явление, не грозящее никакими последствиями, не задумываясь о том, что когда-нибудь напор воды прорвет плотину.
Ко всему прочему Россия унаследовала от «великих» Петра I и Екатерины II еще и множество особых и чрезвычайно опасных проблем, о которых выше говорилось. Одна из них была связана с превращением России в империю. Начатое Петром имперское строительство было, во-первых, одной из важных причин российской отсталости: усилия русского народа тратились не на освоение своей собственной территории и собственное развитие (как это было, например, в Западной Европе), а на завоевание и освоение все новых и новых территорий. Во-вторых, в результате все новых присоединений в империи увеличивалась доля нерусского населения. В начале XX в. национальные меньшинства представляли в стране уже около половины ее населения, поэтому любая революция или социальный конфликт грозили страшными метастазами межнациональных конфликтов и войн. И как показали уже события 1905 года, международная олигархия приложила бы в этом случае все усилия для разжигания таких межнациональных конфликтов.
Другая унаследованная проблема заключалась в существовании сословий (дворян, крестьян, рабочих и т.д.) и огромного разрыва в их фактических гражданских правах и в их положении в обществе. Особенно серьезную проблему представляло собой дворянство, которое усилиями Петра и Екатерины было превращено в сословие трутней. Хотя к началу XX века здесь и произошли некоторые изменения, но не слишком существенные. Дворянин как был «французом в России, татарином во Франции» в начале XIX века, таким он примерно и оставался сто лет спустя. Для крестьян дворяне по-прежнему были неким чужеродным элементом, практически иностранцами, «немцами», не имеющими ничего общего с русской жизнью. Это было, впрочем, очевидно не только для крестьян, но и для всех других сословий (кроме разве что самих дворян). Например, Ф.Достоевский писал в «Дневнике писателя», что «за последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой».
Поскольку, как было показано, крепостное право и дворянский произвол в отношении крестьян в России фактически сохранялись до 1906 года, да и после 1906 г. это не могло в одночасье исчезнуть, то отношение к крестьянам у дворян было как к людям второго сорта, причем отношение, вырабатывавшееся столетиями. И оно было присуще всем дворянам без исключения, включая самых лучших их представителей. Например, как пишет И.Солоневич, в произведениях графа Льва Толстого все не дворяне даны «в какой-то брезгливой карикатуре». Толстой спорил с Горьким, «утверждая, что русский мужик даже говорить толком не умеет – все у него тово да тае». Но, продолжает Солоневич, «мужику дворянин был враг, поэтому он с ним мычал и не хотел говорить, чтобы чего лишнее не сказать» ([117] с.162). Эти мнения: и дворянина Толстого, и бывшего крестьянина Солоневича, - хорошо характеризуют взаимоотношения между этими двумя сословиями.
Но крестьяне составляли в России почти 90% населения, поэтому неизбежно такое презрительное отношение со стороны дворян трансформировалось в презрение ко всему русскому народу и ко всему русскому вообще и в преклонение перед Западом и всем западным. Это поклонение Западу насаждали среди дворян еще Петр и Екатерина, и оно никуда не исчезло к началу XX века. Как писал живший в то время М.Меньшиков, для просвещенного русского сословия все западное казалось непременно более значительным, чем свое. «Мы глаз не сводим с Запада, - писал он, - мы им заворожены, нам хочется жить именно так и ничуть не хуже, чем живут “порядочные” люди в Европе. Под страхом самого искреннего, острого страдания, под гнетом чувствуемой неотложности, нам нужно обставить себя той роскошью, какая доступна западному обществу. Мы должны носить то же платье, сидеть на той же мебели, есть те же блюда, пить те же вина, видеть те же зрелища, что видят европейцы» ([93] с.103).
Фактически дворянство и примыкавшая к нему часть интеллигенции представляли собой некую особую «нацию» - со своей культурой, своим мировоззрением, отличным от остального населения страны. «Трудно назвать другую страну, - пишет О.Платонов, - где разрыв между великой народной культурой и культурой значительной части интеллигенции был так резок и глубок, как в России» ([93] с.117). Но это была не самостоятельная «нация», а что-то вроде общества преданных друзей Запада, проявлявшего к Западу намного бóльшую любовь и привязанность, чем к собственной стране. Главной чертой этой «нации», - пишет О.Платонов, - являлось «отсутствие русского национального самосознания, национальное невежество, безразличие к национальным интересам России» (ibid). Все это, как мы увидим далее, с особой силой проявится в последующие годы, в годы Первой мировой и Гражданской войны и в значительной мере предопределит их исход.
Бал в Дворянском собрании С-Петербурга 23 февраля 1913 г. – картина Д.Кардовского
В первую очередь все вышесказанное, конечно, относилось к самому дворянству, которое было особой кастой и в большинстве абсолютно утратило уже всякую общность с остальным населением России. Как отмечал И.Солоневич, такой феномен как «кающееся дворянство» был только в России, ни в одной стране мира кающихся дворян не существовало: «совесть заедала, а отрыв от народа не удавалось устранить» ([117] с.161). Большинство дворян, впрочем, не собиралось «каяться»; оно собиралось изо всех сил бороться за свои кастовые интересы, а весь русский народ воспринимало как фактического или потенциального врага. «Знайте, что мужик – наш враг! Запомните это!» - говорила дворянской молодежи княгиня П.Трубецкая - урожденная Оболенская ([93] с.103). Как говорил в своих выступлениях член Государственного совета дворянин Корвин-Милевский, «единственная дворянская задача – забота о самих себе»; «кастовость? Точно так, господа демократы, кастовость!»; «Мы много просим от царского правительства, но и сами можем дать нечто, имеющее цену, а именно помощь сплоченного сословия, крепко еще держащегося за землю, которое, ведя борьбу против революции, боролось бы за собственное существование» ([107] 12, с.177). Еще один известный дворянский деятель Марков 2-й сказал на съезде объединенного дворянства: «Нечего считаться с такими понятиями, как гуманность, справедливость. Поздно заботиться о том, что скажет о нас пресса, общественное мнение. Дворяне должны раз навсегда признать, что пресса, общественное мнение – их отчаянные враги. Враг силен и война неминуема, и на войне некогда думать о справедливости» (ibid).
Как видим, многие дворяне накануне Революции вполне четко осознавали себя защитниками «старого порядка» и врагами всего остального русского общества и собирались с ним воевать – за свои кастовые привилегии, за свою собственность, за свое исключительное место в социальной иерархии. И в дальнейшем, хотя они говорили или делали вид (во время Гражданской войны), что воюют «за Россию», но множество фактов, часть которых будет приведена ниже, заставляет в этом усомниться – прежде всего, та легкость, с которой они соглашались стать марионетками западных государств, действовавших против России и стремившихся к ее развалу, а также полная неспособность дворянства понять интересы русского народа и что-либо ему предложить. В действительности, как показывают приведенные высказывания, дворяне еще до Революции готовились к тому, что им придется всеми силами противостоять любым революционным изменениям в обществе и воевать со всем русским народом за те материальные и нематериальные блага и привилегии, которые за ними оказались закреплены. Ни на что другое в дальнейшем они в своей основной массе оказались не способны.
Подтверждением вышесказанному может служить и последующее поведение многих дворян в эмиграции: они со злобой писали о России и обо всем русском и были готовы помогать любым ее врагам. Это характерно даже для лучших представителей дворянства. Например, как пишет И.Солоневич, книги дворянского историка Александра Салтыкова, писавшего в эмиграции, пропитаны озлоблением на русский народ. По его утверждениям, сами русские никогда не были ни на что способны, русское государство строили не русские, а немцы, шведы, поляки, латыши и т.д. Все это, пишет Солоневич, похоже на крик озлобившегося дворянина: «Придите, кто угодно, только верните мне, Александру Салтыкову, поместья мои – ибо мне без них – крышка» ([117] с.163). То же касается, например, «Окаянных дней» Ивана Бунина, написанных в эмиграции, которые, по словам Солоневича, «полны поистине лютой злобы – злобы против русского народа вообще» ([117] с.163). С.Кара-Мурза, анализировавший это произведение, пришел к выводу, что Бунин в нем выступил как «социальный расист», он физически ненавидит русское простонародье «как биологически иной подвид» человеческой расы, и не скрывает этой ненависти. «В “Окаянных днях”, - пишет историк, - на каждой странице мы видим одну страсть – ожидание прихода немцев с их порядком и виселицами. А если не немцев, то хоть каких угодно иностранцев – лишь бы поскорее оккупировали Россию, загнали обратно в шахты или на барщину поднявшее голову простонародье» ([51] с.292-293). Получается, что когда у Бунина в России было свое имение, где он играл в любовь с крестьянскими девушками (и писал об этом повести), то он любил Россию и русский народ, а когда этого имения его лишили, и ему пришлось зарабатывать на жизнь своим трудом, то Россия и русский народ сразу стали плохими и ненавистными, вплоть до физического отвращения. И это – один из лучших представителей дворянства, что же можно сказать о худших его представителях?
В отличие от дворян Салтыкова и Бунина, сам Иван Солоневич, в прошлом простой крестьянин, вынужденный, начиная с 1920-х годов, скитаться в эмиграции от Германии до Аргентины (и столь же сильно, как дворяне, ненавидевший большевиков), не только сохранил любовь к своей Родине и своему народу, но и написал несколько исторических и глубоко патриотических произведений, проникнутых этой любовью.
Вот что писал в 1907 году по поводу дворянства известный русский философ и политэконом С.Булгаков: «Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значение русского дворянства значило бы совершать акт политической неблагодарности, но теперь это – политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, - становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе, которая склоняет внимание его паркетным шепотам» ([51] с.82).
Однако особенное вырождение поразило самую верхушку русского общества – ту кучку помещиков, чиновников, магнатов и аристократов, которая окружала трон и в действительности управляла страной, прикрываясь безвольным и слабым царем. Известный ученый и мыслитель В.Вернадский (который до 1917 года был одним из видных деятелей партии кадетов) в 1924 г. следующим образом высказался о членах Государственного совета, того самого олигархического совета при царе, который был учрежден одновременно с первой Думой:
«Несомненно, среди них были люди с именами и с большим внутренним содержанием – такие как Витте, Кони, Ковалевский, Таганцев и др. Но не они задавали тон. Не было тех традиций у сановников, здесь собравшихся, какие были в такой красивой форме у дворецких – не было ни esprit de corps [корпоративного духа], ни блеска знания и образования, ни преданности России, ни идеи государственности. В общем, ничтожная и серая жадная и мелкохищная толпа среди красивого декорума… И это отсутствие содержания сказалось в грозный час.
Помню один разговор с Д.Д.Гриммом, когда мы возвращались из заседания [Госсовета]. Ему больше нас, обычных членов оппозиции, пришлось сталкиваться лично с членами Совета. Он был совершенно потрясен циничным нигилизмом этих людей, которые были готовы пожертвовать всем для того, чтобы “устроить” своих детей, получить лишние деньги… их помыслы все были направлены главным образом в эту сторону.
… Сейчас ничего не знающая молодежь идеализирует царских министров – точно так же, как многие… искажают истину в своей фантастической реабилитации Николая II. И эти министры последних лет да и раньше – Горемыкин, князь Н.Голицын, Протопопов, Щегловитов… Какой ужасный подбор!... безумие многих – думать, что старое может вернуться» ([7] с.28-29).
Вот что писал В.Балашов о министре внутренних дел А.Протопопове, сотрудником которого он был: «В 11 часов утра назначен прием членов Государственного Совета, сенаторов и других должностных лиц. Все они съезжаются к назначенному часу, а Протопопов спит. Проходит час, другой, а он все спит. Наконец он просыпается и в халате спускается к себе в уборную, куда приглашены разные близкие ему лица, как то: Курлов, проф. Бехтерев, Бурдуков, Бадмаев, князь Тарханов, впоследствии Белецкий. Беседа затягивается на несколько часов, а в приемной Протопопова все ждут. Съезжаются приглашенные к завтраку, причем им объясняется, что министр страшно занят и примет их после завтрака. Завтрак проходит, а министр все не показывается. Бывало, что ожидавшие приема тщетно ждали до обеда, назначавшегося в половине восьмого всегда, и приглашались к обеду, а пока они обедали, Протопопов куда-то успевал уехать из дома. Некоторые губернаторы, приезжавшие из провинции со срочными докладами, иногда таким образом дня по три добивались увидеть министра и так и уезжали из Петрограда, не повидав его» ([93] с.486-487).
Даже Столыпин говорил о Государственном совете: «лед усталых душ», - и относился к нему с презрением, цинично распуская его на три дня, лишь для того чтобы за это время принять и ввести в действие нужный ему закон, не получивший одобрения этого законодательного учреждения[293].
Особое место среди этой камарильи занимала знатная аристократия – князья и графы, чьи титулы уже обеспечивали им исключительное положение. В наибольшей мере это касалось многочисленных родственников царя – его двоюродных, троюродных, четвероюродных и т.д. братьев, племянников, дядей и т.д., многие из которых носили титул «великий князь» и которые составляли довольно большую группу. Как пишет историк В.Оппоков, «Уж так повелось, что само звание – “великий князь” обеспечивало, независимо от ума, способностей и желаний, особые привилегии и особую карьеру. В первую очередь это касалось воинской службы, где великим князьям были зарезервированы, по сути дела еще до их рождения, высокие должности. Если в мирные дни, когда все их командирование сводилось к потехе да церемониям, сумасбродство отдельных военачальников-высочеств сходило с рук, то в боевой обстановке их непомерные амбиции и некомпетентность оборачивались потерями и поражениями. Если в старину великий князь – это, как правило, был действительно великий воин, то с годами от былой славы осталась только величественная мишура» ([85] с.111). Среди этих близких и дальних родственников царя, пишет историк, процветали склоки, раздоры, зависть, месть, убийства, многие из них завидовали самому Николаю II и даже, возможно, метили на его место. Как указывает Оппоков, приводя целый ряд фактов, великокняжеская «элита» сыграла немалую роль в отстранении царя от власти в феврале-марте 1917 г.
Эта аристократическая и чиновничья верхушка в действительности представляла собой часть той олигархии, которая установила власть над обществом и теперь держалась за нее изо всех сил. Но при этом она была совершенно неспособна ни управлять страной, ни учитывать интересы и нужды народа, ни поступаться ради сохранения своей власти частью своих прибылей и привилегий, что отличало правящую верхушку более развитых государств Запада. Поэтому, в сущности, она была обречена, но, к сожалению, перед тем как погибнуть и, находясь еще у власти, она могла, вследствие собственной глупости, жадности и тщеславия, увлечь за собой в пропасть и Россию.
Мы с Вами рассмотрели высшие сословия и группы, поговорим теперь о низших. Подавляющую массу населения страны составляли крестьяне или рабочие, сравнительно недавно вышедшие из крестьян. Как было показано, значительная часть крестьян, вплоть до начала XX века, фактически оставалась в крепостной зависимости, но наряду с этим им была навязана новая кабала в виде «отрезков» и иных монопольных прав на землю, а также в виде несправедливых выкупных платежей и налогов. Поэтому феодальное рабство крестьян еще до полного исчезновения феодализма в России было заменено новым видом рабства, навязанным олигархией. Как было показано во второй книге трилогии, это является типичной ситуацией для постфеодальных обществ (вышедших из состояния феодализма), и ничего удивительного в этом в принципе нет. Удивительно лишь одно – это новое сословно-экономическое рабство для крестьян вводилось не стихийно и постепенно, как, например, во Франции при «старом режиме», где оно складывалось в течение нескольких столетий в результате хитрости помещиков и «дворянства мантии». В России оно было введено единовременно и централизованно сверху, указами лишь одного царя (Александра II), и последующие цари, в особенности Николай II, не пожелали пойти навстречу крестьянам в облегчении этого рабства. Это свидетельствует о том, что монархический режим в России в последние 60 лет его существования опять приобрел антинародный характер, и его падение в 1917 году – закономерный итог.
Имеющиеся факты позволяют сделать и несколько особых замечаний, касающихся той Революции, которой посвящен настоящий раздел (раздел 5). Во второй книге трилогии была высказана мысль о том, что все революции в мировой истории можно разделить на две категории – на «революции рабов» и «революции свободных» - и были описаны эти типы революций на соответствующих примерах. В России в начале XX века мы видим все признаки «революции рабов», такой же, какая была во Франции в 1789-1793 гг. и какая была в Англии во второй половине XV века (во время так называемой «войны Роз»). Об этом, прежде всего, свидетельствует то фактическое (сословно-экономическое) рабство, в котором находилось крестьянство, составлявшее 85% населения России[294]. Так, наряду с экономическим угнетением и дискриминацией крестьян (более высокие налоги, «отрезки» и т.д.) мы видим и поражение в правах (дискриминация на выборах в Думу и в земства, отсутствие нормального судопроизводства и т.д.), а также физическое угнетение крестьян. Как уже говорилось, земские чиновники-дворяне их постоянно секли и сажали в тюрьму без всякого повода и по закону имели на это полное право.
Впрочем, признаки этого рабства можно увидеть невооруженным глазом. И для этого даже не надо изучать вышеприведенные факты. Достаточно открыть любую книгу, где, например, описываются взаимоотношения крестьян и дворян (или солдат и офицеров) до Революции, и это будут непременно взаимоотношения рабов и господ, с подобострастным обращением с одной стороны: «барин», «ваше благородие», «чего прикажете», «рад стараться», «чего изволите» и т.д., - и с очень частой грубостью и оскорблениями с другой стороны. Наконец, во множестве народных произведений той революционной эпохи мы видим и само слово «рабы»: народ прекрасно осознавал то рабское положение, в котором находился. В петиции царю 9 января 1905 г. два раза упоминается слово рабы/рабство: «в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам», «лишь при удовлетворении наших главных нужд возможно освобождение нашей родины от рабства и нищеты» ([107] 12, с.23, 25). Первый букварь, который был напечатан после победы Советской власти, начинался словами: «Мы не рабы, рабы не мы». Революционный гимн «Интернационал» начинался словами: «Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». Известная песня Гражданской войны на стихи Василия Князева имеет такой припев: «Никогда, никогда, никогда, никогда, коммунары не будут рабами». В стихах революционного поэта Владимира Маяковского очень часто встречается слово «рабы»:
- Пролетарии, стройтесь в последней схватке!
Рабы, разгибайте спины и колени!...
А следующее четверостишье написал в начале 1920-х годов академик медицины Бехтерев – человек, далекий от какой-либо политики и идеологии:
И пусть на месте масс порабощенных
В веках живет и крепнет и цветет
Союз всех стран объединенных,
Забывших старый, тяжкий гнет! ([6] с.15)
Примеры можно продолжать еще очень долго, они показывают, что рабское положение народа было очевидно для всех – и для самого народа, и для интеллигенции: как участвовавшей в Революции, так и наблюдавшей со стороны. Нет сомнений, что накопленная ненависть «рабов» к своим господам сыграла немалую роль и в событиях самой Революции: сначала в событиях 1905 года, а затем в событиях, последовавших за февральской революцией 1917 г. Вот что писал о причинах крестьянских бунтов и грабежей Александр Блок, чья родовая усадьба также была разграблена крестьянами:
«Почему дырявят древний собор?
- Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.
Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах?
- Потому что там насиловали и пороли девок; не у того барина, так у соседа.
Почему валят столетние парки?
- Потому что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть» ([7] с.148).
Вышесказанное во многом объясняет и тот характер, которая примет Русская революция. Революции рабов, в отличие от революций свободных, всегда в истории характеризовались страшной разрушительной силой, а также необыкновенными зверствами, примеры которых применительно к Русской революции мы еще далее увидим. Это объясняется, прежде всего, той страшной ненавистью, которую испытывали к своим угнетателям сами «рабы», то есть масса народа, которая была лишена элементарных человеческих прав и прекрасно осознавала свое рабское положение, положение недочеловеков. Аналогичные или даже еще более страшные примеры мы видим в эпоху Французской революции (но не видим в более поздних революциях – «революциях свободных»). Так, во Франции в 1789-1793 гг. бедняки (санкюлоты) не просто убивали дворян и аристократов, но после этого жарили их на вертеле или варили в больших чанах и затем поедали. Несколько раз в течение этих лет мы видим, как толпа народа, отрубив дворянам головы, насадив их на пики и размахивая ими, разгуливает таким образом по Парижу. И не дай Бог попасться им под руку еще какому-нибудь дворянину – его голова тоже будет поднята на пику. Королевскую тюрьму Бастилию восставший народ разобрал по кирпичику – это как надо было ненавидеть «старый режим», чтобы с таким остервенением и упорством, при помощи кирок и молотков, разобрать такое огромное каменное здание! Когда начинались публичные казни аристократов и дворян (а они проходили постоянно), то зрители приходили толпами и заранее занимали лучшие места, а некоторые приходили со своими стульями и ставили их на самое удобное место. О гильотине французский народ в те годы говорил одобрительно и даже ласково: «гильотина проголодалась», «гильотина уже давно постится», «резак нации», «народный топор», «коса равенства» (см.: [65] глава XIII). Французские историки полагают, что все это стало следствием сложившегося у французского простонародья «комплекса унижения» (который переродился в своего рода садистский комплекс по отношению к дворянству и вообще ко всем богатым). С 1789 по 1815 гг. только от революционного и контрреволюционного террора во Франции погибло до 2 млн. гражданских лиц, то есть примерно 7-8% населения ([57] с.974) – это не считая смертей от голода и эпидемий и огромных потерь в наполеоновских войнах. Данная цифра (в процентном отношении) значительно превышает потери от красного и белого террора, включая потери в боях Гражданской войны, в период 1917-1922 гг. в России.
Тем не менее, все эти нечеловеческие ужасы и не укладывающиеся в голове вещи не мешают современным французам называть свою революцию Великой - потому что в результате революции французский народ избавился от рабства. Полагаю, по тем же причинам и уже в силу этого Русская революция, освободившая русский народ от рабства, также имеет все основания называться Великой. Но как будет показано далее, для признания ее Великой имеются намного бóльшие основания, чем в отношении Французской революции.
18.6. Причины Революции и ее неизбежность
Во второй книге трилогии был выдвинут и доказан на многочисленных исторических примерах тезис о том, что все революции и гражданские войны и многие другие крупные социальные конфликты в истории были связаны с одним и тем же явлением – с периодически возникающими кризисами коррупции. Кризис коррупции – это масштабный экономический, демографический и социальный кризис, отличительными чертами которого являются резкий рост безработицы, имущественного неравенства, замедление или прекращение экономического роста, рост социального напряжения и беспорядков с появлением признаков классовой вражды, падение рождаемости ниже уровня воспроизводства, рост смертности, рост коррупции, падение морали и нравов, рост преступности. Причина этих явлений состоит в концентрации всей экономической и политической власти в руках небольшого круга лиц – класса олигархии, который концентрирует в своих руках всю экономическую власть над обществом, и как следствие – также политическую власть.
В России серьезные признаки кризиса коррупции мы видели уже в эпоху Александра II. В эпоху Александра III его развитие было «заморожено», но зато при Николае II он начал развиваться с небывалой скоростью. Важными признаками этого кризиса являются огромная армия лишних людей, составлявшая около 30% населения, и страшное обнищание огромных масс населения, постоянно находившихся на грани голодной смерти.
Разбор нищих городским присутствием ( www . miloserdie . ru )
Нищих и просящих милостыню в городах власти арестовывали и высылали по этапу по месту прежнего жительства либо помещали в работные дома и исправительные учреждения.
Об этом выше уже говорилось, но повторю еще раз: 40% крестьянских призывников в армию в начале XX в. ни разу в жизни не пробовали мяса; основная масса крестьян в центральной России круглый год ела один лишь черный хлеб с лебедой; периодически возникали массовые голодоморы. В 1891-1892 гг. голодомором была охвачена бóльшая часть территории страны, голодомор 1911 года охватил около 30 миллионов человек - примерно столько же, сколько печально известный голодомор 1932-1933 гг. при Сталине ([51] с.187).
Следует отметить, что несмотря на периодические голодоморы и хронический голод среди крестьян, российская правящая верхушка продолжала в больших количествах экспортировать зерно за границу. Как пишет С.Кара-Мурза (выделено им), «Все мало-мальские развитые страны, производившие менее 500 кг зерна на душу населения, зерно ввозили. Россия в рекордный 1913 г. имела 471 кг зерна на душу – и вывозила очень много зерна – за счет внутреннего потребления, причем именно крестьян. Даже в 1911 г., в год исключительно тяжелого голода было вывезено 53,4% всего зерна – больше и относительно, и тем более абсолютно, чем в годы предыдущего пятилетия» ([51] с.67-68). Как видим, и здесь российская правящая верхушка вела себя как типичная олигархия – в годы голодоморов вывозила зерно за границу в еще бóльших количествах, чем в обычные годы. И доходы от всего этого экспорта зерна шли не на какие-то цели, нужные стране (как, например, при Сталине в 1930-е годы они шли на создание советской оборонной промышленности), а бездарно проматывались на сооружение и обустройство шикарных особняков, роскошные увеселения и развлечения, заморские блюда и изысканные наряды, выписанные из Парижа. А народ ел лебеду и умирал от голода.
