«- Что же вы не начинаете, Михаил Илларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову…
- Я поджидаю, ваше величество… Не все колонны еще собрались…
- Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Илларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки…
- Потому и не начинаю, государь, - сказал звучным голосом Кутузов, … - что мы не на параде и не на Царицыном Лугу… Впрочем, если прикажете, ваше величество…» (Л.Толстой. Война и мир)
Испытав позор поражения, приведшего к гибели всей русской армии, он уже долго не отваживался повторить эту попытку. Лишь в 1814 году, когда у союзников было многократное превосходство в численности по сравнению с французской армией, от которой уже почти ничего не осталось, в битве под Фершампенуазом он опять взял на себя функции главнокомандующего. И гордо заявил генералу Ермолову после одержанной победы: «Двенадцать лет я слыл в Европе посредственным человеком, посмотрим, что она заговорит теперь» ([107] 10, с.92). В том же 1814 году, указывает Н.Рожков, он чуть было собственной шпагой не заколол мужика, который перебежал улицу перед его лошадью. Современники полагали, что и Сперанского Александр отправил в ссылку в марте 1812 г. из собственного тщеславия, заподозрив его в стремлении руководить его волей, что портило имидж императора среди его подданных. Наиболее вероятно, что это и было главным мотивом - тем более, что непосредственным поводом для отставки Сперанского стал донос на него, составленный двумя вельможами – Балашовым и Армфельдом, которые умело сыграли на тщеславии Александра ([107] 10, с.90-92). Разумеется, такое поведение царя не способствовало улучшению нравов при дворе, который кишел интригами, доносами и угодничеством.
Раздача орденов, в том числе за военные заслуги, в ту эпоху тоже отражала тот процесс глубокого падения нравов, который поразил дворянское общество. У Льва Толстого в «Войне и мире» мы видим много примеров того, что ордена во время Отечественной войны 1812 года и во время других войн той эпохи давали вовсе не за действительный героизм, а руководствуясь совсем иными соображениями. Так, начальник артиллерийской батареи Тушин, оставшийся без прикрытия пехоты, своим геройским огнем ввел в заблуждение французскую армию, которая решила, что она наткнулась на главные силы русских, и остановила свой натиск. Это спасло от неминуемого разгрома арьергардный полк Багратиона, прикрывавший отступление армии Кутузова в 1805 году. Тушин заслуживал за свой героизм как минимум орден, но он не только не получил никакого поощрения, а получил суровый разнос от начальства за то, что не смог вывезти с поля сражения все пушки своей батареи. В то же самое время штабные офицеры, вовсе не принимавшие участие в боевых действиях, получили ордена. Этот и другие примеры, приводимые Л.Толстым в романе, взяты, как говорится, не с потолка, он хорошо знал и изучил ту эпоху, да и к тому времени, когда он сам молодым офицером поступил на военную службу, не слишком многое изменилось. Есть и конкретные примеры, приводимые историками – когда ордена давали людям, ничем себя не проявившим, а лишь оказавшимся вблизи театра военных действий или просто за выслугу лет, что бывало очень часто.
Что касается вельмож в эпоху Екатерины II и Александра I, то они и вовсе были увешаны орденами как новогодняя елка - игрушками. Вот что об этом явлении писал в конце XVIII в. с язвительной иронией русский публицист и историк М.Щербатов:
О муж почтенный, ты, украшенный звездами,
Подобно — как корабль обвешан лоскутами,
Скажи мне: для чего толико испещрен?
Созвездьем на тебя какой знак наложен?
Можно с полным основанием утверждать, что ордена в ту эпоху выполняли вовсе не ту функцию, которую они играют в современном мире или какую они играли, например, во время войн XX века, а были просто необходимым «довеском» к тому социальному статусу, который полагался вельможе или знатному и богатому аристократу в силу его положения при дворе или в силу его знатности и богатства. Да и простые дворяне и офицеры, надо полагать, получали ордена не за героизм или реальный вклад в какое-то дело, а за удачно выстроенную политику по отношению к своему начальству или за успешное участие в интригах.
Вышесказанное иллюстрирует следующий пример. Крепостной рекрут генерала Кропоткина во время войны с Турцией проявил героизм и спас мальчика, которого вынес из огня во время пожара в деревне. За это его наградили орденом Анны – нет, вовсе не героя-рекрута, как следовало бы ожидать, а Кропоткина. И генерал искренне полагал, что получил награду справедливо (!) – ведь это его крепостной рекрут спас мальчика ([156] pp.438-439). Как видим, в данном примере ни у самого генерала Кропоткина, ни у тех, кто ему давал орден, нет ни малейшего понятия о том, что орден вообще-то полагается за личный героизм. Более того, и Кропоткина, и чиновников, ведающих раздачей орденов, исходя из данного примера, можно было бы назвать абсолютно аморальными типами, если бы этот пример не соответствовал обычной практике того времени. С учетом вышеизложенного можно лишь поразиться и умилиться наивности тех историков, которые подсчитывают ордена иных офицеров и генералов (в особенности представителей высшей знати), полученные во время войны 1812 года и в прочих войнах той эпохи и приводят их в подтверждение героизма и доблести этих офицеров. Это не значит, что не было героизма и доблести – но, как видим, ордена к ним имели весьма косвенное отношение.
Можно констатировать, что в царствование Александра проявились результаты работы той «колониальной» системы воспитания и образования, которая насаждалась среди дворянства в течение второй половины XVIII века стараниями «матушки-императрицы» и ее вельмож. Масонские ложи, которые в обиходе чаще назывались «английскими клубами», стали к тому времени настолько популярными среди дворянства, что превратились в самое обычное явление. Исследователь масонства В.Курбатов приводит в своей книге список из примерно 200 масонских лож, которые были основаны в России в период с 1765 г. по 1822 г. и которые функционировали по меньшей мере в 50 городах страны ([66] с.265-270). Постоянные члены этих учреждений представляли собой весьма своеобразное явление в жизни русского дворянства. Вот что писал о них Вигель, который, будучи сам крупным аристократом консервативного толка, весьма негативно их оценивал: «Член московского английского клуба! О, это существо совсем особого рода… Главною отличительной чертою его характера есть уверенность в своем всеведении; при всем невежестве “необдуманное самолюбие”… члены клуба распространяли “нелепости, сплетни, и им верили, их слушали”, читались в английском клубе только “военные приказы о производстве или объявления о продаже просроченных имений или крепостных девок”» ([107] 10, с.72-73). Масонские ложи, указывает В.Курбатов, охватывали значительную часть чиновников: «Поступали они в ложи из побуждений карьеры и готовы были во всем повиноваться своим масонским начальникам. Один из таких масонов откровенно признавался, что заставляло чиновников вступать в тайные общества: “Желание иметь связи, как тогда уверяли, что без связей ничего не добьемся по службе и что большею частью либо масонством, либо другим каким мистическим обществом; люди, помогая друг другу на пути каждого пособиями, рекомендацией и прочее, взаимно поддерживали себя и достигали известных степеней в государстве преимущественно перед прочими”» ([66] с.270-271) (курсив В.Курбатова). О том же писал Л.Толстой в своем романе. Масонство той эпохи, по его определению, было «основано на одной внешности», а основную часть его членов составляли люди, «ни во что не верующие, ничего не желающие и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми, богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе» ([131] 2; 3, VII).
Иностранная система образования среди дворянства к тому времени распространилась настолько широко, что почти все гувернеры и прочие учителя у детей дворян были иностранцы. Широко распространилась система иезуитского и католического образования. Как писал В.Ключевский, иезуиты открыли в Петербурге возле Фонтанки школу-пансион для детей богатых аристократов, и он стал необычайно популярным среди аристократических фамилий: «здесь видим Орловых, Меншиковых, Волконских, Бенкендорфов, Голицыных, Нарышкиных, Гагариных и т.д.». Более того, многие будущие декабристы, по данным историка, также получили иезуитское образование в этом аристократическом пансионе: «Значительная часть людей, которых мы видели в списке осужденных по делу 14 декабря, вышли из этого пансиона или воспитаны были такими [иезуитскими] гувернерами. Это очень любопытная черта, которой мы не ожидали бы в людях 14 декабря» ([55] LXXXIV). В этой связи следует отметить, что составной частью иезуитского воспитания была не только пропаганда католицизма в ущерб православию, но и особая иезуитская мораль, которая весьма вольно трактовала соответствующие христианские нормы[241].
Модным среди аристократии стало не только иезуитское образование, но и переход в католичество. Как писал В.Ключевский, «целая толпа великосветских барынь стала прозелитками католицизма» ([55] LXXXIV). Ну и, конечно, совершенно особенным явлением среди русского дворянства было французское образование и любовь ко всему французскому. Это хорошо передал Лев Толстой в «Войне и мире» словами одного из своих героев: «И где нам, князь, воевать с французами! … Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж… Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье взашеи выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. – Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешению папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань…» ([131] 2; 5, III).
Американский историк Д.Блюм отмечает, что расточительство и привычка к роскоши среди русского дворянства к началу XIX столетия дошли до такой степени, что поражали даже богатых иностранцев, приезжавших в Россию. Как писал в 1810 г. известный американский политик Джон Адамс в письме матери из Петербурга, где он в то время был послом, везде крайнее расточительство, чиновники тратят намного больше своего жалованья, многие из них никогда не платят по своим долгам и используют неблагопристойные способы поддержания своих расходов, которые ничуть не встречают осуждения, наоборот, осуждаемо стремление к экономии ([156] p.385). В некоторых московских дворцах, принадлежавших богатым помещикам, было более 1000 (!) крепостных слуг и лакеев – все это количество обслуживало лишь самого помещика и его семью ([156] p.390). Помещики победнее тоже старались за ними угнаться, соревнуясь в том, у кого больше слуг. У князя Александра Кропоткина было 1200 крепостных мужского пола. Из этого сравнительно небольшого количества крепостных у него было 50 слуг в городском доме и 75 слуг – в загородном имении, и это считалось немного. Приезжие из Западной Европы отмечали, что у российских дворян было в 3-6 раз больше слуг, чем у знатных людей на их родине, имевших такой же уровень богатства и положения ([156] pp.456-457).
Л.Толстой в своем романе приводит популярный московский анекдот, характеризующий нравы той эпохи. Одна московская барыня не хотела тратиться на содержание двух лакеев, которые согласно «правилам хорошего общества» должны были ехать за ней на облучке кареты. Она нарядила в лакея свою служанку высокого роста. Но во время движения кареты ветер сдул с головы девушки шляпу, и длинные волосы разметались наружу. «И весь свет узнал…», - хохотали дворяне, пересказывая взахлеб эту историю и смакуя позор барыни, которая вела себя столь неприличным образом - решила сэкономить на содержании лакея ([131] 1; 1, IV). Для дворянства той эпохи не было худшего позора, чем неумение жить на широкую ногу и поддерживать «правила хорошего общества». Ради этого пускались во все тяжкие, закладывали и перезакладывали свои имения, широко распространились ссуды под залог крепостных и различного рода мошенничества. Сюжет «Мертвых душ» Гоголя, подсказанный ему Пушкиным, скорее всего, был взят последним из реальной жизни. И в жизни были подобные Чичиковы, закладывавшие умерших крестьян в обеспечение ссуд в банке и скупавшие такие мертвые души у своих соседей. Тем более что государство своими действиями всячески поощряло такие мошенничества и в целом расточительный образ жизни дворянства. Как указывает Д.Блюм, после образования Дворянского банка в 1754 г. под залог одной крепостной души в нем можно было получить 10 рублей ссуды, в 1766 г. этот уровень поднялся до 20 рублей, в 1786 г. – до 40 рублей, а в 1804 г. – уже до 60 рублей. Резко увеличились и сроки ссуд. Если первоначально они выдавались не более чем на 3 года, то в начале XIX века максимальный срок увеличился уже до 37 лет ([156] pp.384-385), то есть фактически государство согласилось с тем, что эти ссуды никогда не будут ему возвращены дворянами.
Моральное разложение затронуло и армию. Еще при Екатерине II дворянские офицеры начали вместо военной формы ходить в дорогих шубах, шелковых чулках и модных нарядах, а также записывали своих малолетних детей в гвардейские полки, как бы для прохождения службы – чтобы к моменту совершеннолетия у них уже было офицерское звание, полученное за выслугу лет [135]. Процветало воровство, объектом которого нередко становился провиант, в результате чего солдаты голодали. Павел I резко все это пресек и ввел в армии жесткую дисциплину, за что его тут же обвинили в солдафонстве и в чрезмерной любви к прусским порядкам. Но как указывает М.Покровский, при Александре I, особенно после 1814 года, армия опять пришла примерно в такое же состояние, в каком она была при «матушке-императрице». Офицеры часто ходили во фраках, нередко они во фраках ездили даже на учения, сверху надевая шинель и форменный головной убор. В Семеновском полку солдаты занимались ремеслом и торговлей, а деньги сдавали в ротную кассу. Появились даже частные наемные полки, снаряженные на деньги отдельных магнатов, подобно тому, как это было ранее в шляхетской Польше. Один такой частный кавалерийский полк, сформированный магнатом Мамоновым, пишет историк, «прославился» разными безобразиями в России и за границей ([98] 4, с.312-321, 290).
В дальнейшем, когда Николай I, подобно Павлу, опять начнет бороться с дворянской и гвардейской распущенностью и вводить дисциплину в армии, у него тоже появится много недоброжелателей, которые придумают ему прозвище – «Николай Палкин». Вполне возможно, прозвище заслуженное, но отнюдь не в отрицательном смысле – поскольку кроме как палкой, вышибать из дворян чрезмерную вольность, распущенность и презрение к законам, порядку и нормам морали не было уже никакой возможности.
14.4. Борьба олигархии и самодержавия в период царствования Александра I
Имеющиеся факты свидетельствуют о том, что русские цари становились в рассматриваемую эпоху все большей помехой для олигархии, установившей свою власть над страной и потому взиравшей на институт самодержавия как на ненужное или вредное учреждение. А между тем в условиях отсутствия демократии и подавления прав абсолютного большинства населения лишь институт самодержавия мог противостоять олигархии. Но именно поэтому мы видим обострение ситуации всякий раз когда цари пытаются вершить самостоятельную политику, а не выступать в качестве ленивого недоросля или болонки в руках кучки вельмож. Мы видели, что против царей несколько раз составлялся вельможный заговор (Елизавета, Павел) или царь неожиданно умирал (Петр I), и это всякий раз совпадало с попыткой осуществления этим царем политики, неугодной крупным вельможам и англичанам.
Мечтой любой олигархии является полное подчинение себе института монархии или президентства, причем не только фактическое, как это было в России в течение XVIII века, но и юридическое, какое было, к примеру, в панской Польше. Эту мечту она пыталась осуществлять в России и раньше. Например, в начале XVII г. бояре заставили сначала польского короля Сигизмунда, а затем Михаила I Романова, подписать договор, ограничивавший власть новоиспеченного царя в их пользу, в пользу бояр. В XVIII веке олигархия, называвшаяся теперь уже не боярами, а верховниками и вельможами, пыталась заключить подобные же договора сначала с Анной Иоанновной, затем с Екатериной II. И то же самое мы видим в царствование Александра I. Но ситуация здесь обострилась в связи с тем, что перед этим был введен в действие новый указ Павла I о порядке престолонаследия. Этот указ установил четкий порядок передачи царской власти по мужской линии и ликвидировал право аристократической верхушки сажать на трон угодных ей царей. Данная ситуация разумеется, сразу вызвала ее недовольство. Поэтому в начале XIX века мы видим целый ряд попыток ограничить самодержавную власть в пользу олигархии, которые предпринимаются все снова и снова и не прекращаются в течение всего царствования Александра I.
Первая такая попытка была предпринята сразу же после убийства императора Павла. Как пишет Н.Рожков, «По смерти Павла вожди заговора, Пален и Панин, предложили Александру подписать аристократический конституционный акт… Один из видных гвардейских офицеров Талызин обещал царю поддержку и дал ему возможность ответить отказом, за это потом Талызин был отравлен, но и Пален и Панин были удалены» ([107] 10, с.89).
Однако это было лишь началом противостояния царя и крупных вельмож, которое проходило через все царствование Александра. Как указывает М.Покровский, уже в первые годы его правления «английская партия», в которую входили крупные вельможи Новосильцев, Кочубей и Строганов, начала планировать заговор против царя, а также сочинила на него памфлет, сильно его оскорбивший. Это и оттолкнуло Александра от высшей аристократии, с которой он поддерживал тесную дружбу в первые годы царствования, и заставило искать помощников из другой среды – из низшего и среднего дворянства и из разночинной среды, откуда вышел, в частности, Сперанский. А своих прежних друзей из числа богатых помещиков и крупных аристократов царь отныне начал называть «грязными людьми» ([98] 4, с.257-260), из чего мы можем заключить, что он хорошо разобрался в нравах и методах действий этой «элиты» русского общества.
Противостояние царя и крупных вельмож усилилось после заключения в 1807 г. Тильзитского мира с Францией, по которому Россия взяла обязательство присоединиться к континентальной блокаде Англии, организованной Наполеоном. Отныне Россия не имела права торговать с Англией. Тильзитский мир стал вынужденным шагом, следствием прежней политики, в чем не было никакой «вины» русского императора. Ведь перед этим Александр именно по наущению Англии и английского лобби начал войну с Наполеоном, и теперь, потерпев от него поражение, был вынужден принимать его условия. Но это настолько сильно разозлило «колониальную элиту», получавшую свои основные доходы именно от английской торговли и от английских субсидий, что царь для нее стал в этот период главным врагом, хотя в создавшемся положении ей следовало бы винить, прежде всего, саму себя и свою неуемную жадность, толкнувшую Россию на войну с Наполеоном. Тем не менее, сестра Александра I Екатерина Павловна, вращавшаяся в «высшем свете», писала ему в начале 1812 года, что его «презирают» и «все единодушно вас осуждают». В период с 1807 по 1812 гг. в аристократических кругах открыто обсуждались планы убийства царя. Как писал французский дипломат Коленкур, «о его убийстве говорили громко», а по образному выражению М.Покровского, в аристократических домах говорили об убийстве Александра I «как говорят о дожде или хорошей погоде» ([98] 4, с.273, 275, 284).
В этот же период появился и обсуждался в «высшем свете» целый ряд проектов замены самодержавной власти царя неким подобием конституционной монархии или устранения монархии вообще, с передачей всей полноты власти некоему олигархическому совету, составленному из представителей богатейших дворян и помещиков. Все эти проекты были подготовлены крупными вельможами, судя по всему, без всякого обсуждения с Александром I: один из них был подготовлен графом Армфельдом, другой – знатнейшими аристократами Орловым, Дмитриевым и Мамоновым, потомками известных петровских и екатерининских вельмож ([98] 4, с.278, 285).
Фактически к середине царствования Александра I сложилась реальная угроза, во-первых, его физического устранения, то есть повторения событий 11 марта 1801 года, и во-вторых, устранения в России монархии вообще и ее замены неким «польским вариантом» - правлением олигархии при возможном сохранении формальной конституционной монархии. В Польше, где ранее существовало подобное государственное устройство, королей в течение XVI-XVIII веков избирали на шляхетском «рокоше» - всеобщем сборе шляхты, на которые собиралось до 80 тысяч и более шляхтичей. И они, разбившись на группировки, вели переговоры с претендентами на трон – французскими, австрийскими, шведскими, немецкими принцами и королями. Как правило, побеждал тот претендент и становился польским королем, который имел больше всего денег и мог подкупить наибольшее число шляхтичей (см.: [65] глава VIII). Ну, а заняв польский трон, он приводил с собой большую иностранную свиту и иностранные войска, которые начинали выколачивать из Польши, польского населения и польской казны не только то, что было потрачено на приобретение «должности» польского короля, но во много раз больше – всё, что только можно было выколотить. При этом функции короля по реальному управлению страной были сильно ограничены – ни один серьезный указ не мог быть им принят без одобрения сената, составленного из крупных магнатов. В конце концов сами польские паны и шляхтичи за 200 с лишним лет настолько устали от этой ими же учрежденной системы, приведшей в Польше к полной анархии, непрерывным гражданским войнам и развалу государства, что с радостью отдались под власть соседних абсолютистских монархий – России, Австрии и Пруссии, между которыми в конце XVIII века и была разделена Речь Посполитая.
Россия вполне могла пойти в первой половине XIX века по той же траектории развития, что и шляхетско-магнатская Польша. Можно с уверенностью утверждать, что в случае устранения самодержавной власти царя переход теперь уже к формальной власти олигархии, подобно тому, что произошло ранее в Польше, был неизбежен – поскольку в тех условиях лишь царь и самодержавие могли противостоять олигархии, никакие другие силы в русском обществе той эпохи на это способны не были.
В какой-то момент Александр I осознал нависшую над ним опасность и стал бороться за сохранение института самодержавия. Этому сильно помог предыдущий опыт. Как пишет М.Покровский, «Александр не забывал 11 марта ни в один момент своей жизни, - а перед 1812 годом опасность была к нему ближе, чем когда бы то ни было» ([98] 4, с.265). По-видимому, этой же опасностью были продиктованы и следующие его шаги – создание военных поселений и запрет в России масонских лож и любых тайных обществ. Так, по мнению М.Покровского, военные поселения Аракчеева, придуманные Александром, куда набирались не крепостные рекруты, а государственные крестьяне, были попыткой создать войска, особо преданные императору, в противовес частным наемным полкам, которые были сформированы олигархией и могли быть использованы для свержения царя. Например, магнату Мамонову не только принадлежал один из таких полков, но сам он был автором проекта устранения монархии, ненавидел Александра I и в своем окружении называл его «скотиной» ([98] 4, с.286, 293-294). Так что при удобном случае он вполне мог при помощи своего полка попытаться свергнуть императора.
Что касается закрытия и запрета масонских лож и тайных обществ Александром в 1822 году, то эта мера также была связана с той опасностью, которая существовала лично для него и для института самодержавия вообще: эти учреждения активно использовались для формирования среди дворянства взглядов, направленных против царя и самодержавия. Как пишет историк В.Курбатов, специально исследовавший деятельность масонов в России той эпохи, «начальный период существования масонского ордена в России вполне продемонстрировал его социальное значение как одного из инструментов консервативной вельможной оппозиции самодержавию», и эта вельможная оппозиция выступала «за реформы государственного управления, призванные упрочить преобладание высших слоев дворянства за счет определенного ограничения царской власти» ([66] с.238).
По-видимому, те меры по введению жесткой цензуры в печати и запрету ряда печатных произведений, которые были осуществлены в конце царствования Александра, также отчасти объясняются его попыткой борьбы с олигархическим заговором и с распространением пропаганды, направленной против государства и самодержавия. В частности, как указывает Н.Рожков, после 1815 года в печати появилось множество критических произведений («Русский Жильблаз», «Трумф» и др.), высмеивавших императора и государственные учреждения ([107] 10, с.115). Вполне вероятно, что ряд этих произведений выпускался по заказу крупных вельмож, которые продолжали обсуждать планы по свержению самодержавия и введению того или иного варианта олигархического правления. Однако одновременно с запретом подобных сомнительных произведений, как уже было сказано, конец царствования Александра I ознаменовался также разгоном университетов, насаждением мракобесия и откровенно реакционных взглядов, что, конечно, вызвало протесты и негодование со стороны прогрессивной части общества, удрученной отсутствием обещанных реформ и какого-либо движения вперед.
В целом приведенные выше факты позволяют сделать следующий вывод. Хотя Александр I и проявил себя в целом как бездарный правитель, но даже в таком качестве, борясь за собственное существование и совершая при этом то оправданные, а то и совершенно вредные и реакционные действия, Александр, тем не менее, способствовал сохранению (или возрождению) в России института наследственной абсолютной монархии - самодержавия. Тем самым он спасал Россию от формального установления олигархической формы правления, так как ни о какой демократической форме правления в России той эпохи не могло идти и речи. Лишь укрепление самодержавия могло в тех условиях стать альтернативой олигархическому правлению и могло спасти Россию от последующего сползания к анархии и развалу государства, подобного тому, как это произошло в течение XVI-XVIII вв. в Речи Посполитой и в других исторических примерах, упомянутых выше.