Князь Григорий Потемкин-Таврический - картина Й.Лампи
Потемкин имел также массу молодых любовниц, тем более, что, по словам А.Труайя, «женщины искали его расположения с такой же настойчивостью, с какой мужчины добивались от него должности» ([134] с.428). Между тем, известно, что он был тайно обвенчан с Екатериной II – их венчание состоялось в церкви, в присутствии свидетелей. В этой связи некоторые историки всерьез считают всемогущего вельможу мужем Екатерины ([45] с.128).
Но если вдуматься - есть ли что-то более низкое и менее приличествующее мужу, чем та роль, которую играл Потемкин в описанном выше процессе подбора любовников для своей так называемой супруги? А.Труайя в этой связи называет его «поставщиком двора» ([134] с.300), но «товар», поставляемый им, настолько экзотичен, что правильнее было бы его назвать сутенером, а организованный им «бизнес» – публичным домом в покоях императрицы. Помимо всего прочего, каждый кандидат, допущенный к царственному телу и к посыпавшемуся на него золотому дождю, считал своим долгом сразу же отдать часть своего «жалованья» Потемкину. Установилась даже постоянная такса, которой все кандидаты, попавшие в любовники, в обязательном порядке придерживались – 100 000 рублей ([134] с.301). Таким образом, услуги Потемкина вознаграждались очень щедро, и для него это было настоящим, и очень прибыльным, бизнесом. Но спрашивается, о каком браке может идти речь? Или у них обоих, у Екатерины и Потемкина, не осталось уже совсем никакого чувства приличия, не говоря уже о вере в Бога, чтобы после этого венчаться в церкви и продолжать говорить о каком-то браке и супружеской жизни?
Речь, конечно, не шла о действительном браке. Судя по всему, это «тайное» венчание, которое сразу же стало явным и всем известным, было не чем иным, как очередным шагом в создании имиджа «великой Екатерины», и столь же притворным и лицемерным. Очевидно, цель этого «тайного» венчания состояла в том, чтобы подправить пошатнувшуюся личную репутацию императрицы и создать видимость того, что она – порядочная женщина строгих правил, состоящая в браке, но тайно, поскольку не может по политическим мотивам объявить о нем открыто.
Однако этот образ замужней женщины строгих правил никак не вязался с тем, что видели и придворные, и иностранные послы, жившие в Петербурге, и информация о тайном замужестве Екатерины и Потемкина лишь усиливала скандальность поведения императрицы. Молодые мальчики, с которыми она по очереди сожительствовала в течение 20 лет, были не просто «мальчики по вызову», она в них все эти 20 лет как бы влюблялась почти во всех, в одного за другим, или делала вид, что влюблялась, неизменно демонстрируя эту влюбленность всем окружающим[227]. Все ее любовники получили положение при дворе, она им всем составляла протекцию, расхваливала их, и не только своим придворным, но и иностранным послам и императорам соседних государств (!). Но главное – все эти 20 лет она от них требовала пылкой любви и полагала (или делала вид, или делала вид что полагала), что они также ее искренне любят.
Со стороны это не могло не вызвать удивления или даже отвращения. Так, цитируя одно из писем Екатерины II, в котором она расхваливает личные качества своего очередного любовника – Александра Мамонова – порядочность, вежливость, ум, и называет его «выдающейся личностью», А.Труайя не выдерживает и восклицает: «Как может эта пятидесятисемилетняя женщина, эта государыня, умудренная в хитростях политики, так наивно говорить о “порядочности” молоденького мужчины, которого она в приказном порядке уложила с собой в постель? Верит ли она, что он испытывает физическое влечение к ее обветшалым прелестям? … Один-единственный взгляд в зеркало мог бы ее отрезвить, но… она по-прежнему думает, что даже с морщинами, беззубой улыбкой и опустившимся бюстом она может быть желаннее, чем молодая жена». И далее заключает: «С возрастом она потеряла способность здраво судить о любви. Она все видит в розовом свете» ([134] с.358, 414, 417). Не меньшее удивление или раздражение вызывало такое поведение русской императрицы и у австрийского императора Иосифа II, которому довелось близко наблюдать взаимоотношения Екатерины и ее любовника во время их совместной поездки. «Вот уж не понимаю, - говорит он французскому послу Сегюру, - как такая гордая и заботящаяся о своей славе женщина может проявлять такую странную слабость к прихотям своего молодого адъютанта Мамонова, который на самом деле всего лишь балованный ребенок» ([134] с.385).
Еще резче высказывался дипломат Харрис, живший в Петербурге и хорошо знавший обстановку при дворе императрицы: «Постепенно ее двор стал театром разврата и аморальности… Теперь уже нет надежды, что императрица выберется из этой трясины и, если только не случится какое-то чудо, не приходится ожидать, что в этом возрасте, когда уже поздно исправляться, произойдет какое-либо изменение к лучшему в поведении ее на людях и в интимной жизни» ([134] с.304). И, наконец, совсем резкие комментарии делал в своих ставших широко известными мемуарах Ш.Массон. Он утверждал, что после начала любовного романа Екатерины с Зубовым (ей уже 63 года) «она возобновила оргии и разнузданные пиршества, когда-то так пышно ею справлявшиеся», во время которых она занималась сексом по очереди с обоими братьями Зубовыми и с их приятелем Салтыковым ([134] с.429). И хотя А.Труайя подвергает этот факт сомнению, но бесспорный факт состоит в другом – слава, которой добивалась Екатерина на Западе, начинает там распространяться очень быстро, только совсем не та, о какой мечтала императрица. В дальнейшем в книгах за рубежом будут писать, что она занималась сексом даже со специально обученным конем и рассказывать прочие небылицы. А «мадам Протасова», которую на Западе назовут «испытательницей» (eprouveuse), так поразит воображение, что она станет там именем нарицательным, которое будет употреблять даже Байрон в своих поэмах ([134] с.303).
Так реальный эффект от всех усилий Екатерины по созданию своего «благородного» имиджа на Западе оказался прямо противоположным тому, к чему она стремилась. Таким же был результат и от попытки создать лубочный образ России. Потемкинские деревни, по которым возили иностранные делегации, стали с тех пор также именем нарицательным. Историки сегодня спорят, было ли это на самом деле что-то вроде театра или лубочной картинки со слугами, переодетыми в крестьян или это были реальные деревни с настоящими крестьянами. Но дело не в этом. Сама поездка была организована как дешевая пропаганда, и иностранцы это сразу поняли. «Нас вели от одного миража к другому», - комментировал австрийский император Иосиф II эту поездку ([134] с.385). И вот уже эти потемкинские деревни стали обрастать невероятными слухами и небылицами: что дома в этих деревнях были сделаны из картона, что, за то время, пока иностранцев окольными путями везли от одной деревни к другой, переодетые «крестьяне» из прежней деревни успевали переместиться в новую раньше гостей, и т.д. Таким образом, пропагандистский эффект получился прямо противоположным ожидаемому. Не лучше было и с имиджем России как свободной страны, который Екатерина пыталась внушить Западу. Запад все равно не поверил и продолжал ее считать «страной рабов», что и было на самом деле. Зато Екатерина II прослыла на Западе не только самой развратной, но и самой лицемерной императрицей за всю историю Европы.
Все дело в том, что любая пропаганда должна быть основана на реальности. Когда она от нее оторвана, как в случае с Екатериной, то это уже не пропаганда, а откровенная ложь и лицемерие, которые вряд ли кто-то способен всерьез воспринимать. Проблема Екатерины в конечном счете состояла в том, что она настолько сжилась с тем миром иллюзий, который сама усиленно создавала, что утратила чувство реальности. Это не единственный пример такого рода в истории. Руководство СССР к концу эпохи Брежнева тоже утратило чувство реальности – настолько оно было убаюкано теми сказками, которые само же распространяло. Известно, что тот, кто распространяет пропаганду, сам оказывается больше всего под ее влиянием. Но в случае с Екатериной ситуация была, скажем, патологическая. Она настолько привыкла жить в мире иллюзий, лжи и лицемерия, что уже не могла жить по-другому, и это касалось уже не только ее деятельности как правительницы, но и ее личной жизни. Она уже не замечала того, что ее поведение стало просто неприличным, а в случае, когда ее молодые любовники начинали докучать иностранным императорам, так и вовсе грозящим перерасти в международный политический скандал. Она не понимала, что весь двор и все иностранные дипломаты в течение 20 лет постоянно наблюдали ее выходы в свет с очередным молодым любовником и обсуждали между собой, как же он, наверное, ненавидит эту старую грымзу и как ему удается заниматься с ней любовью[228] – а потом сообщали все эти сплетни своим правительствам. Живя так долго в постоянной лжи и лицемерии, она, возможно, просто перестала все это понимать, а может быть, все это перестало для нее иметь какое-либо значение – а стало важно лишь сохранять внешнюю маску приличия и слышать привычный хор славословия в свой адрес.
