Беспокойная молодая женщина и бизнесмен в отставке

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Я помню молодую женщину, которая страдала от острой истерии, явившейся следствием внезапного испуга. Она воз­вращалась домой после вечеринки, сопровождаемая ком­панией из нескольких знакомых, когда сзади послышался звук кэба, несшегося на полной скорости. Все бросились с дороги, и только она, как будто охваченная ужасом, побе­жала перед лощадьми, держась середины дороги. Кэбмен щелкнул кнутом и выругался, но она продолжала бежать, не сворачивая с дороги, ведущей через мост. На мосту силы покинули ее и для того, чтобы не быть затоптанной ло­шадьми, она бросилась бы в реку, не удержи ее случайный прохожий. Но вот другой факт. Той же самой даме пришлось быть в Петербурге кровавого двадцать второго января, на той самой улице, которая была очищена залпами солдат. Вокруг нее падали мертвые и раненые люди, однако она оставалась совершенно спокойной и сохраняла ясность мыс­ли; затем она заметила ворота, ведущие во двор, и усколь­знула через них на другую улицу. Ей не потребовалось много времени, чтобы прийти в себя после этих ужасных минут. И впоследствии она также чувствовала себя хорошо - даже лучше, чем обычно.

В основе своей сходные реакции можно наблюдать довольно часто. Из этого необходимо следует, что сила травмы не имеет большого патогенного значения сама по себе - она должна иметь особый смысл для пациента.

Иными словами, не шок как таковой создает патогенный эффект при любых обстоятельствах, но для того, чтобы вызвать такой эффект, он должен затронуть некую психичес­кую склонность пациента приписывать особое значение шо­ку при определенных обстоятельствах. Возможно, здесь мы имеем ключ к «предрасположению», и, следовательно, до­лжны спросить себя: в чем заключается особенность обсто­ятельств в сцене с кэбом? Страх появился у пациентки вместе со звуком скачущих лошадей; на мгновение ей пока­залось, что это предвещало какую-то ужасную судьбу - ее смерть или что-то столь же ужасное; и в следующее мгно­вение она перестала понимать, что она делает.

По-видимому, эффект исходит от лошадей. Таким обра­зом, предрасположение пациентки так безотчетно реаги­ровать на не столь уж замечательный случай, вероятнее всего, состоит в том, что для нее особое значение имеют лошади. Мы могли бы предположить, например, что когда- то она попала в неприятную ситуацию с лошадьми. Именно так впоследствии и оказалось. Семилетним ребенком она была на прогулке в экипаже со своим кучером, когда нео­жиданно лошади испугались и вскачь помчались к крутому берегу глубокой реки. Кучер соскочил и крикнул ей, чтобы она делала то же самое, но, испытывая смертельный страх, никак не могла решиться на это. Тем не менее за мгновение до того, как лошади низверглись вниз, она успела спрыгнуть. Вряд ли нужно доказывать, что такое событие произвело на нее глубокое впечатление. Однако это еще не объясняет, почему позднее довольно безвредный намек на сходную ситуацию должен был вызвать у нее столь неразумную ре­акцию. Пока что мы знаем, что этот симптом имел начало в детстве, но его патологический аспект остается в тени. Нам нужны новые данные для того, чтобы проникнуть в эту тайну. Ибо как обнаруживает опыт, во всех проана­лизированных до сих пор случаях, кроме травматических переживаний, существовал особый ряд потрясений, источ­ник которых находится в сфере любви. Следует признать, что понятие «любви» весьма эластично и, простираясь от рая до ада, заключает в себе и добро и зло, и низкое и высокое. Благодаря этому открытию, взгляды Фрейда, на­пример, претерпели значительные изменения. Если раньше он искал причину невроза в травматических переживаниях, то теперь центр притяжения проблемы сместился для него на совершенно другой момент. Это лучше всего можно проиллюстрировать нашим случаем: для нас не составляет труда понять, почему лошади играли особую роль в жизни пациентки, но нам не понятна эта позднейшая реакция, которая кажется преувеличенной, ничем не вызванной. Па­тологическая особенность этой истории заключается в том, что пациентку напугали вполне безвредные лошади. Помня о том, что помимо травматического переживания часто име­ется потрясение в сфере любви, мы можем задаться целью установить, нет ли какой-либо особенности в этой связи.

Дама знакома с молодым человеком и собирается объя­вить о своей помолвке с ним; она любит его и надеется обрести с ним свое счастье. Поначалу ничего другого обна­ружить нельзя. Но никогда не следует позволять негатив­ным результатам предварительного опроса отпугнуть себя от дальнейшего исследования. Если прямой путь не ведет к цели — что ж? всегда существуют непрямые пути. Поэтому обратимся к тому конкретному моменту, когда дама бежала перед лошадьми. Надо узнать, кто такие ее спутники и в какого рода праздновании она принимала участие. Это была прощальная вечеринка в честь ее лучшей подруги, которая уезжала на курорт для того, чтобы подлечить нервы. Эта подруга замужем и, как нас уверяют, счастлива: у нее есть ребенок. Но мы можем позволить себе усомниться в том, что она счастлива, поскольку, если бы это действительно было так, ее нервы не нуждались бы в лечении. Изменив свой подход, я узнал, что после того как друзья спасли пациентку, они привели ее снова в дом хозяина вечерин­ки - мужа ее лучшей подруги, - так как это был ближайший приют в этот поздний час. Там ее истощенное состояние вызвало живое сочувствие, и она была встречена очень гостеприимно. В этом месте пациентка смутилась и прервала свое повествование и попыталась уклониться от предмета разговора. Ей явно вспомнилось что-то неприятное. После того, как удалось преодолеть ее на редкость неуступчивое сопротивление, выяснилось, что той ночью произошел еще один весьма примечательный инцидент; ее любезный хозя­ин сделал ей пламенное признание в любви, тем самым усугубив ситуацию, которая в отсутствие хозяйки стала трудной и мучительной. Для пациентки это признание в любви было якобы подобно грому среди ясного неба, но у таких вещей обычно есть своя история. Теперь задачей следующих нескольких недель было шаг за шагом про­никнуть в эту длинную любовную историю, пока, наконец, не появилась полная картина, которую я попытаюсь из­ложить в общих чертах.

В детстве пациентка была настоящим сорванцом; она интересовалась только мальчишескими играми и презирала свой собственный пол и все девчоночьи занятия. Когда же она достигла возраста половой зрелости и пришло время встретиться с эротическими проблемами, она стала избегать всякого общества, она ненавидела и презирала все, что даже отдаленно напоминало ей о биологическом предназначении мужчины, и жила в мире фантазии, который ничего общего не имел с грубой реальностью. Таким образом, прибли­зительно до двадцати четырех лет она уклонялась от всех маленьких приключений, надежд и ожиданий, которые во­лнуют сердце обычной девушки в этом возрасте. Затем она познакомилась с двумя мужчинами, которым удалось про­никнуть за колючую изгородь, выросшую вокруг нее. Г-н А. был мужем ее лучшей подруги, а г-н Б. был другом последнего и холостяком. Они оба ей понравились. Тем не менее вскоре стало казаться, что г-н Б. нравится ей намного больше. Между ними довольно быстро возникла интим­ность, и вскоре начались разговоры о возможной помолвке. Вследствие своих отношений с г-ном Б. и ее друзьями ей часто приходилось встречаться с г-ном А., чье присутствие беспокоило ее самым необъяснимым образом и заставляло ее нервничать. В это время она посетила большую вечеринку, на которой также присутствовали ее друзья. Задумавшись и замечтавшись, она играла со своим кольцом, которое неожиданно соскользнуло с ее пальца и покатилось под стол. В поисках участвовали оба джентльмена, но найти кольцо посчастливилось г-ну Б. Он надел кольцо ей на палец с широкой улыбкой на лице и сказал: «Вы понимаете, что это означает!». Но, охваченная странным и непреодо­лимым чувством, она сорвала кольцо со своего пальца и бросила его в окно. Можно представить себе, какая за этим последовала мучительная сцена, и вскоре она покинула вечеринку в глубоком унынии. Некоторое время спустя, как говорится, «совершенно случайно» она проводила свои летние каникулы на курорте, где пришлось быть также г-ну и г-же А. У г-жи А. тогда же началось заметное нервное расстройство, и она часто оставалась дома, ссылаясь на то, что была не в духе. Таким образом, пациентке часто при­ходилось совершать прогулки наедине с г-ном А. Однажды они катались на лодке. Она была в таком веселом и храбром настроении, что неожиданно упала за борт. Она не умела плавать, и г-ну А. удалось с большим трудом втащить ее обратно в лодку почти без сознания. А затем он ее поцеловал. Этот романтический эпизод завязал между ними невидимые, но крепкие узы. Однако пациентка не допустила эту страсть в сознание, очевидно, потому, что слишком долго приучала себя проходить мимо таких вещей или, скорее, избегать их.

Для того чтобы оправдать себя в собственных глазах, она попыталась ускорить свою помолвку с г-ном Б., каждый день повторяя себе, что любит только его. Вполне естест­венно, что эта любопытная маленькая игра не ускользнула от острых глаз ревнивой жены. Г-жа А., ее подруга, разгадала эту тайну, что усилило ее беспокойство и не могло не ухудшить состояния ее нервов. Именно поэтому стала не­обходимой ее поездка за рубеж с целью лечения. На этой прощальной вечеринке словно бы злой дух приблизился к пациентке и прошептал ей на ухо: «Этой ночью он останется один. Что-то должно случиться с тобой, что позволило бы тебе остаться в этом доме». И это «что-то» случилось: бла­годаря своему странному поведению, она вернулась в этот дом и, таким образом, достигла желаемого.

После этого объяснения всякий, вероятно, будет скло­нен полагать, что только дьявольская хитрость могла изоб­рести такую цепь обстоятельств и осуществить их в реаль­ности. Пожалуй, не может быть никаких сомнений насчет хитрости, но сомнительной остается ее моральная оценка, ибо я должен подчеркнуть, что мотивы, приведшие к такой драматической развязке, ни в каком смысле не могут быть названы сознательными. Для пациентки вся история про­изошла как бы сама собой, т.е. она была в неведении относительно какого-либо из мотивов. Но рассказанное де­лает совершенно очевидным, что бессознательно все двига­лось именно к этому завершению, в то время как созна­тельный разум боролся за то, чтобы состоялась помолвка с г-ном Б. Однако дело в том, что бессознательный порыв в другом направлении оказался сильнее.

Но вернемся еще раз к нашему исходному вопросу: в чем заключается патологическая (действительная или пре­увеличенная) природа реакции на травму? Основываясь на известном нам аналогичном опыте, мы предположили, что и в данном случае в дополнение к травме должно существовать беспокоящее обстоятельство в эротической сфере. Это предположение полностью подтвердилось, и мы узнали, что травма, внешняя причина болезни, - не более чем предлог, возможность для того, чтобы проявилось нечто неосознанное, т.е. важный эротический конфликт. Следо­вательно, травма теряет свою исключительную значимость и уступает свое место гораздо более глубокой и широкой концепции, которая видит патогенный фактор в эротичес­ком конфликте.

Часто можно услышать вопрос: почему именно эроти­ческий, а не какой-либо другой конфликт должен быть причиной невроза? На это мы можем ответить только следующее: никто не утверждает, что это именно так, но на практике это часто оказывается так. Вопреки всем негодующим протестам, утверждающим противоположное, факт остается фактом: любовь, ее проблемы и ее конфликты имеют фундаментальное значение в человеческой жизни, и, как последовательно убеждает нас внимательное иссле­дование, гораздо большее, чем подозревает индивид.

Поэтому теория травмы была отодвинута в сторону как устаревшая, ибо с открытием того, что не травма, а скрытый эротический конфликт является источником невроза, травма теряет свою каузальную значимость.

Однажды в Америке у меня консультировался бизнесмен приблизительно сорока пяти лет. Он был типичным американским селфмейдменом, который сумел пробиться из низов. Он достиг большого успеха и основал огромное дело. Ему также удалось организовать его таким образом, что он стал подумывать об уходе от дел и отдыхе. В конце концов, он так и поступил за два года до того, как я его увидел. До этого он жил, полностью отдаваясь своему биз­несу, и концентрировал на этом всю свою энергию с той невероятной интенсивностью и односторонностью, которая свойственна преуспевающим американским бизнесменам. Он приобрел превосходный особняк, где рассчитывал «жить», понимая под этим лошадей, автомобили, гольф, теннис, вечеринки и все, что только придет в голову. Но он крупно просчитался. Его энергия не соблазнилась этими заман­чивыми перспективами, как он предполагал, но вместо этого вышла из-под его контроля и пошла резвиться в совершенно ином направлении. Через несколько недель после начала своей долгожданной блаженной жизни его внимание при­влекли странные и неясные ощущения в собственном теле, а еще через несколько недель он погрузился в состояние крайней ипохондрии. У него наступило полное нервное истощение. Из здорового человека, обладающего недюжин­ной физической силой и бьюшей через край энергией, он превратился в капризного ребенка. Это был его закат. Только выйдя из одного состояния тревоги, он тут же впадал в другое и почти до смерти замучил себя своей хандрой. Тогда он обратился за консультацией к знаменитому специалисту, который сразу же признал, что у пациента все в порядке, и все дело в недостатке работы. Прислушавшись к этому, последний вернулся к прежним занятиям. Но, к своему огромному разочарованию, обнаружил, что у него совер­шенно нет интереса к работе. Ни терпение, ни настой­чивость не давали никакого результата. Его энергия никак не хотела вновь быть занятой бизнесом. Естественно, что его состояние только ухудшилось. Все то, что ранее обна­руживало себя в нем как живая, созидающая энергия, теперь обернулось против него со страшной разрушительной силой. Фактически, его творческий гений восстал против него; и точно так же, как прежде, он создавал огромные орга­низации, так теперь его демон сплетал не менее изощренные системы ипохондрической мании, которые почти уничто­жили его. Когда я увидел его, он уже был безнадежной руиной в духовном отношении. Тем не менее я постарался объяснить ему, что хотя его огромная энергия была отвле- чена от бизнеса, вопрос о ее направленности оставался открытым. Лучшие лошади, быстрейшие машины и самые занимательные вечеринки не обязательно должны притя­гивать энергию, хотя кажется довольно рациональным ду­мать, что человек, который посвятил свою жизнь серьезной работе, имеет естественное право развлечься. И если бы судьба вела себя рационально (в человеческом понимании), это было бы так: сначала работа, а затем - заслуженный отдых. Но судьба ведет себя иррационально, и энергия жизни доставляет большие неудобства, требуя приемлемого для нее градиента; в противном случае, она наталкивается на преграду и становится разрушительной. Она регрессирует к прежним ситуациям, в случае с данным человеком — к памяти о сифилитической инфекции, которую он перенес двадцать пять лет назад. Однако даже это было всего лишь ступенью на пути к инфантильным реминисценциям, ко­торые казались окончательно забытыми. Направление его симптомов было задано его первоначальным отношением к матери: они были своего рода «соглашением», нацеленным на то, чтобы силой привлечь внимание и интерес к его давно умершей матери. Но и эта ступень не была последней; ибо окончательной целью, на самом деле, было привести его к собственному телу. Дело в том, что со времени своей молодости он жил только головой. Он развивал только одну сторону своего бытия, в то время как другая оставалась в инертном физическом состоянии. Но для того, чтобы «жить», ему нужна была эта вторая сторона. Ипохондрическая «деп­рессия» толкнула его к своему собственному телу, которым он всегда пренебрегал. Если бы он мог двинуться в направ­лении, указанном его депрессией и ипохондрической ил­люзией и осознать те фантазии, которые порождались таким состоянием, это стало бы для него дорогой к спасению. Мои аргументы, как и следовало ожидать, не встретили отклика. В настолько запущенном случае можно лишь бо- роться за облегчение, пока не наступит смерть, но вылечить пациента уже нельзя.

Этот пример ясно показывает, что перенести «находя­щуюся в нашем распоряжении» энергию по своему желанию на рационально избранный объект - не в нашей власти. То же самое верно и вообще в отношении по видимости свободной энергии, которая высвобождается тогда, когда мы разрушаем ее бесполезные формы посредством разъеда­ющего воздействия редуктивного анализа. Эта энергия, как мы уже сказали, может быть направлена произвольно в лучшем случае лишь на короткий срок. Но в большинстве случаев она отказывается ухватиться за рационально пред­ложенные ей возможности на какой бы то ни было отрезок времени. Психическая энергия весьма привередлива и нас­таивает на выполнении ее собственных условий. Какое бы количество энергии ни было свободно, мы не можем при­ложить ее с пользой до тех пор, пока нам не удастся найти правильный градиент.

Этот вопрос градиента представляет собой в значитель­ной мере практическую проблему, которая всплывает в боль­шинстве анализов. Например, когда в случае с благоприят­ными обстоятельствами свободная энергия, так называемое либидо, переходит на рациональный объект, мы полагаем, что осуществили трансформацию посредством сознательно­го напряжения воли. Но здесь мы заблуждаемся, потому что даже наиболее напряженные усилия ни к чему бы не привели, если бы в то же самое время в этом направлении не было градиента. О важности градиента можно судить по тем случаям, когда вопреки отчаянным усилиям и вопреки тому, что избранный объект или желательная форма всем кажутся благоразумными, правильными, трансформация никак не может состояться, и происходит лишь новое вытеснение.

Мне абсолютно ясно, что жизнь может течь вперед только по руслу градиента. Но нет энергии, если нет борьбы противоположностей; поэтому необходимо уяснить установ­ку противоположную установке сознательного разума. Весь­ма примечательно, что противоположности компенсируют друг друга в исторических теориях невроза: теория Фрейда выдвигала вперед Эрос, теория Адлера - волю к власти. Рассуждая логически, противоположностью любви является ненависть, а противоположностью Эроса - Фобос (страх); но психологически ею является воля к власти. Там, где царствует любовь, нет места воле к власти, там же, где верховенство за волей к власти, нет любви. Одна - не что иное, как тень другой: человек, который принимает точку зрения Эроса, находит свою компенсаторную противопо­ложность в воле к власти и наоборот. Рассматриваемая с односторонней точки зрения тень представляет собой под­чиненный компонент личности и, следовательно, подавля­ется посредством интенсивного сопротивления. Но подав­ленное (вытесненное) содержание должно быть осознано для того, чтобы создалось напряжение между противопо­ложностями, без которого невозможно движение вперед. Сознательный разум находится наверху, тень - внизу, и так же как высокое всегда стремится к низкому, горячее — к холодному, так и всякое сознание, возможно даже не осоз­навая этого, ищет свою бессознательную противополож­ность, без которой оно обречено на стагнацию, застой и окостенение. Жизнь рождается только из искры, высекаемой столкновением противоположностей.

И то, что Фрейд дал противоположности Эроса имя инстинкта разрушительности или смерти, было уступкой, с одной стороны, логике, а с другой - психологическому предубеждению. Ибо, во-первых, Эрос нельзя рассматривать как эквивалент жизни, но каждый, кто думает так, естест­венно будет видеть противоположность Эроса в смерти. А во-вторых, нам всем кажется, что противоположностью на­шего собственного высшего принципа должно быть нечто сугубо разрушительное, связанное со злом и смертью. Мы ни в коем случае не склонны наделять его какой-либо положительной жизненной силой, а поэтому боимся и избе­гаем его.

Как я уже указал, существует множество высших прин­ципов жизни и философии и, соответственно, множество различных форм компенсации посредством противополож­ностей. Ранее я выделил два, как мне кажется, основных противоположных типа, которых я назвал интровертирован- ными и экстравертированными. На существование этих двух типов среди мыслителей обратил внимание уже Уильям Джеймс. Он различал «мягкие умы» и «жесткие умы». Сход­ным образом Оствальд разделил ученых людей на «клас­сический» и «романтический» типы. Таким образом, как показывает только упоминание этих двух имен среди многих других, я не одинок в том, что касается идеи типов. Бла­годаря углублению в историю, я понял, что немало великих споров в области духа порождались именно противополож­ностью двух типов. Один из наиболее заметных случаев такого рода - противоположность между номинализмом и реализмом, которая, начавшись противостоянием школ пла­тоников и мегарцев, стала наследием схоластической фи­лософии, и великая заслуга Абеляра заключается в том, что он отважился, по крайней мере, на попытку объединить две противоположные точки зрения в своем «концепту­ализме». Этот спор продолжается по сей день, как показы­вает противостояние идеализма и материализма. Причем эта противоположность типов имеет отношение не только к человеческому уму в целом, но и к каждому индивиду. Более основательное исследование выяснило, что каждый тип обнаруживает тенденцию к союзу с противоположным, и оба комплементарны по отношению друг к другу. Вследст­вие своей рефлективной природы интроверт всегда размыш­ляет, перед тем как решиться на действие. Вполне естественно, что он кажется медлительным. Его робость и недо­верие ко всему ведут к колебаниям, и поэтому он всегда испытывает трудности с адаптацией к внешнему миру. На­оборот, у экстраверта — положительное отношение к вещам, они, так сказать, притягивают его. Его влекут новые, не­знакомые обстоятельства и ситуации, и для того чтобы не упустить возможность познакомиться с неведомым, он готов броситься в них очертя голову. Как правило, он сначала действует, а потом думает. Поэтому его действия быстры, он не знает дурных предчувствий и колебаний. Таким обра­зом, вместе два типа создают нечто вроде симбиоза. Один стремится к рефлексии, а другой — к инициативе и прак­тическим действиям. Когда оба типа сочетаются, они могут произвести идеальный союз. До тех пор, пока они полностью озабочены адаптацией к многообразным внешним потреб­ностям, они превосходно подходят друг другу. Но если человек приобрел достаточное богатство или с неба сва­лилось приличное наследство и внешняя необходимость уже не оказывает давления, то у них появляется время, чтобы уделить внимание друг другу. До сих пор они были повернуты спиной друг к другу и поглощены борьбой с внешней необходимостью. Но теперь, повернувшись лицом к лицу и пытаясь найти понимание, они вдруг обнаружи­вают, что никогда друг друга не понимали. Каждый говорит на своем языке. И вот тогда-то начинается конфликт между двумя типами. Эта борьба груба и отравлена взаимными унижениями даже тогда, когда проходит спокойно и в глу­бокой тайне, ибо ценность одного является отрицанием ценности другого. Кажется разумным предположить, что каждый тип, осознав свою ценность, мог бы мирно признать ценность другого, и, таким образом, всякий конфликт был бы излишним. Я сталкивался с большим количеством слу­чаев, когда с обеих сторон присутствовало стремление к договоренности, но удовлетворительного результата достиг- нуть не удавалось. Если речь идет о нормальных людях, такой критический переходный период может быть прео­долен довольно спокойно. Под «нормальным» я подразу­меваю человека, который может каким-либо образом су­ществовать при любых условиях, позволяющих ему удов­летворять минимум жизненных потребностей. Но есть не­мало людей, которые этого не могут, и, следовательно, не так уж много людей можно назвать нормальными. Обычно, говоря «нормальный человек», на самом деле имеют в виду идеального человека, в характере которого удачно смешались разные типы и который представляет собой достаточно ред­кое явление. Гораздо большее количество более или менее дифференцированных людей нуждаются в условиях, которые позволяют значительно больше, чем гарантированное удов­летворение потребностей в пище и сне. Для этих людей окончание симбиотического отношения становится жесто­ким потрясением.

Понять, почему должно быть так, нелегко. Однако, если мы примем во внимание, что ни один человек не может быть только интровертированным или только экст- равертированным, но потенциально содержит в себе обе установки (хотя в качестве функции адаптации развил только одну из них), мы сразу догадаемся, что экстраверсия в интроверте дремлет в неразвитом виде на заднем плане, а интроверсия точно так же существует теневым образом в экстраверте. Экстравертная установка присутствует в интро­верте, но в бессознательном, потому что его сознательный взгляд всегда обращен на субъекта. Разумеется, он видит и объект, но его идеи относительно последнего ложны, так что он старается, насколько возможно, сохранять дистанцию, как если бы объект был чем-то пугающим и опасным. Попро­бую прояснить это с помощью следующей иллюстрации.

Представим себе двух молодых людей, совершающих прогулку за городом. Они подходят к замечательному замку, и оба хотят осмотреть его изнутри. Интроверт говорит: «Интересно, как он выглядит внутри». Экстраверт отвечает: «Давай войдем», - и направляется прямо к воротам. Ин­троверт пытается удержать его: «Но, может быть, нам не разрешат», - говорит он, мысленно уже представляя себе полицейских, штрафование, собак. На это экстраверт отве­чает: «Хорошо. Давай спросим. Они наверняка нас пустят». В воображении ему рисуется добрый старый охранник, гос­теприимные синьоры и возможность романтических при­ключений. Наконец, благодаря силе оптимизма экстраверта, они оказываются в замке. Но вот наступает развязка. Замок внутри был перестроен, и в нем нет ничего, кроме пары комнат с коллекциями старых манускриптов. В этом случае манускрипты становятся главной радостью для интровертированного молодого человека. Только заметив их, он сразу же преображается. Он полностью погружается в их созер­цание, лишь иногда издавая крики восторга. Он вовлекает в разговор сторожа с тем, чтобы извлечь из него как можно больше информации, и когда результат не слишком его удовлетворяет, он просит позвать хранителя для того, чтобы задать свои вопросы ему. Робость молодого человека исчез­ла, объекты предстают теперь в соблазнительном свете, и у мира в целом появляется новое лицо. Но тем временем настроение экстравертированного молодого человека опус­кается все ниже и ниже. Его лицо удлиняется, он уже начинает зевать. Увы, им навстречу не вышел добрый ох­ранник, их не встретили с рыцарским гостеприимством, и нет ни проблеска надежды на приключения - только замок, превращенный в музей. Но ведь манускрипты можно рас­сматривать и дома... В то время как воодушевление одного растет, настроение другого падает, замок навевает на него скуку, манускрипты напоминают ему о библиотеке, библио­тека ассоциируется с университетом, а университет - с учебой и приближающимися экзаменами. Он мрачно смот- рит на не так давно столь интересный и заманчивый замок. Объект становится негативным. «Разве это не замечательно, - восклицает интроверт, - то, что мы натолкнулись на эту потрясающую коллекцию?» «Знаешь, мне это место уже надоело до смерти», — отвечает ему другой, уже не скрывая своего сарказма. Интроверта это раздражает, и мысленно он клянется, что больше никогда не пойдет на прогулку с экстравертом. Последнего же раздражает раздражение его товарища, и про себя он думает, что всегда знал, что его друг - не считающийся с другими эгоист, который в угоду своему эгоистическому интересу готов потратить целый весенний день, в то время как можно было бы так замечательно провести время под открытым небом.

Что же случилось? Оба часто бродили вместе, составляя счастливый симбиоз, до того момента, когда они открыли этот роковой замок. Затем сначала всегда думающий, обла­дающий, так сказать, прометеевским характером интроверт предложил осмотреть замок изнутри, а думающий всегда потом, т.е. с эпиметевской установкой, экстраверт открыл дверь. В этот момент типы поменялись местами: интроверта, который поначалу сопротивлялся идее войти, теперь нельзя заставить выйти, а экстраверт проклинает то мгновение, когда его нога ступила на порог замка. Первый теперь погрузился в объект, а последний — в свои негативные мысли. Как только интроверт увидел манускрипты, он стал их пленником. Его робость исчезла, объект полностью им завладел, чему он нисколько не сопротивлялся. Экстраверт Же, напротив, ощутил возрастающее сопротивление по отно­шению к объекту и тоже стал пленником, но только своей излучающей сарказм субъективности. Интроверт стал экстравертированным, а экстраверт - интровертированным. Но экстраверсия интроверта отличается от экстраверсии экстраверта и наоборот. До тех пор пока оба прогуливались в радостной гармонии, они не ссорились друг с другом, потому что каждый вел себя естественно и в соответствии со своим характером. Каждый положительно относился к другому, потому что их установки были комплементарны. Однако комплементарны они были лишь постольку, поскольку ус­тановка одного включала в себя установку другого. Мы мо­жем видеть это из короткого разговора у ворот. Оба хотели войти в замок. Сомнение интроверта не шло вразрез с жела­ниями экстраверта. А инициатива экстраверта также оказа­лась на руку интроверту. Таким образом, установка одного включала в себя установку другого, что имеет место всегда, когда человек ведет себя в соответствии со своей установкой, поскольку эта установка до некоторой степени связана с кол­лективной адаптацией. То же самое верно и для установки интроверта, хотя здесь началом всегда является субъект. Она просто направлена от субъекта к объекту, в то время как установка экстраверта направлена от объекта к субъекту.

Но в тот момент когда, как в случае с интровертом, объект привлекает субъекта и завладевает им, установка последнего теряет свой социальный характер. Он забывает о присутствии друга, как бы перестает включать его в себя; объект полностью поглощает его, и он уже не видит, какую скуку это наводит на его друга. Точно так же и экстраверт теряет всякое внимание к другому, как только его ожидания не оправдались. Он уходит в себя, в свою субъективность и предается унынию.

Исходя из этого, мы можем следующим образом резю­мировать наш случай: в интроверте влияние объекта вызы­вает неполноценную экстраверсию, в то время как с соци­альной установкой экстраверта происходит неполноценная интроверсия. Следовательно, мы возвращаемся к тому суж­дению, с которого начинали: «Ценность одного является отрицанием ценности другого».

Как позитивные, так и негативные происшествия могут вызвать негативную контрфункцию, и тогда появляется чувст- вительность. А чувствительность — верный признак при­сутствия неполноценности. Это-то и создает психологичес­кую основу несогласованности и недоразумений, причем не только между двумя людьми, но и внутри нас самих. Сущность неполноценной функции - автономия: она ста­новится независимой, она наступает, она завладевает нами и запутывает нас настолько, что мы перестаем быть хозя­евами самих себя и уже не можем необходимым образом различать себя и других.

И тем не менее для развития нашего характера необ­ходимо дать возможность выражения другой стороне, не­полноценной функции. В конце концов мы не можем поз­волить одной части нашей личности симбиотически выпол­нять функции другой; ибо может наступить момент, когда нам понадобится вторая функция, но мы будем не готовы к этому, как показывают примеры. А отсюда и последствия: экстраверт теряет свое существенное отношение к объекту, а интроверт — к субъекту. Но для интроверта в равной степени существенно выработать некоторую форму дейст­вия, не отягощенную мучительными сомнениями и коле­баниями, а экстраверт должен научиться размышлять, не подвергая при этом опасности свои взаимоотношения с людьми.

Совершенно очевидно, что экстраверсия и интроверсия представляют собой две антитетические, естественные ус­тановки или тенденции, которые Гете однажды назвал диас­толой и систолой. Гармонически чередуясь, они должны задавать ритм жизни, но, по-видимому, достичь такого ритма является делом высокого искусства. Либо это должно про­исходить бессознательно, так, чтобы в течение естественных законов не вмешивались никакие сознательные акты, либо человек должен стать сознательным в гораздо более высоком смысле, для того чтобы стремиться к антитетическим дейст­виям и выполнять их. Поскольку мы не можем пройти обратный путь к животной бессознательности, нам остается только, напрягая все силы, двигаться к более высокому сознанию. Нет сомнений, что такое сознание, которое поз­волило бы нам жить и в «да», и в «нет» нашей свободной воли, представляет собой сверхчеловеческий идеал. И тем не менее от такой цели нельзя отказываться. Возможно, наша настоящая ментальность позволяет нам сознательно желать лишь «да» и примиряться с «нет». Если это так, то тем самым уже многое достигнуто.

Проблема противоположностей как внутреннего прин­ципа человеческой природы образует следующую ступень в процессе нашей самореализации. Как правило, это одна из проблем, связанных со зрелостью. Практическое лечение пациента едва ли когда-либо начинается с этой проблемы, в особенности когда речь идет о молодых людях. Неврозы молодых обычно проистекают из столкновения сил реаль­ности с неадекватной, инфантильной установкой, которая с каузальной точки зрения характеризуется ненормальной зависимостью от реальных или воображаемых родителей, а с телеологической точки зрения — неподдающимися реали­зации мечтами, планами и устремлениями. Здесь редук- тивные методы Фрейда и Адлера целиком на своем месте. Но существует множество неврозов, которые появляются только в зрелом возрасте или ухудшают состояние пациентов до такой степени, что последние просто не способны рабо­тать. Естественно, можно указать в этих случаях на то, что в молодости существовала необычная зависимость от ро­дителей и что здесь присутствовали все формы инфан­тильных иллюзий; но ведь все это не помешало людям приобрести профессию, успешно трудиться, жить в браке до того момента, когда в зрелом возрасте их установка неожиданно отказала. В таких случаях мы немногого дос­тигнем, если поможем им осознать их детские фантазии, зависимость от родителей и т.п.; хотя это и необходимая часть процедуры, часто все это не дает положительного результата. Реальная же терапия начинается только тогда, когда пациент видит, что не отец и не мать, но он сам становится препятствием для самого себя, т.е. бессознатель­ная часть его личности, которая выполняет роль отца или матери. Даже осознание этого, оказывающее обычно по­мощь, все еще негативно; оно просто означает: «Я понимаю, что не отец и не мать против меня, но я сам». Но кто же в нем самом против него? Что это за таинственная часть его личности, которая скрывается под имаго отца или ма­тери, заставляя его верить, что причина его беспокойства должна была каким-то образом прийти к нему извне? Эта часть является двойником его сознательной установки, и она не оставит его в покое и будет досаждать ему до тех пор, пока не будет принята в сознание. Для молодых осво­бождения от прошлого может быть достаточно: перед ними раскрывается манящее, богатое возможностями будущее. Вполне достаточно всего лишь разорвать некоторые узы, остальное сделает жажда жизни. Но в лице людей, большая часть жизни которых осталась позади, которых уже не манит возможностями будущее и которым уже нечего ждать, кроме бесконечного круга знакомых обязанностей и сомнитель­ных старческих удовольствий, мы сталкиваемся с другой задачей.

Если нам удается освободить молодых людей от прош­лого, то мы видим, что они всегда переносят имаго своих родителей на более подходящие фигуры. Например, чувство, которое было связано с матерью, теперь переходит на жену, а авторитет отца переходит к учителям, старшим по долж­ности или определенным организациям. И хотя этим не достигается фундаментальное разрешение проблемы, это все же практически приемлемый путь, по которому нормальный человек движется бессознательно и, значит, не встречая особых препятствий и сопротивлений.

С совсем иного порядка проблемой мы сталкиваемся в случае с человеком зрелого возраста. Эту часть пути он преодолел с большим или меньшим трудом. Он оторвался от своих, вероятно, давно умерших родителей и нашел мать в жене (или в случае с женщиной — отца в муже). Он заплатил достаточную дань уважения своим отцам и их учреждениям, сам стал отцом и вот теперь, когда это все уже осталось в прошлом, вдруг понял, что то, что сначала казалось ему успехом и приносило удовлетворение, теперь представляется досадным заблуждением, юношеской иллю­зией, на которую он оглядывается со смешанным чувством сожаления и зависти, потому что больше ничего уже не ожидает его впереди, кроме старости и краха всех иллюзий. Здесь уже ни мать, ни отец не имеют значения; все те иллюзии, сквозь которые человек смотрел на мир, посте­пенно вернулись к нему, заезженными и утомленными. Энергия, заполнявшая все эти многочисленные взаимоот­ношения с миром, людьми, вещами, теперь устремляется назад, проникает в бессознательное и активизирует все то, чем раньше пренебрегал этот человек.

В случае с молодым человеком те инстинктивные силы, которые были связаны неврозом, освободившись, дают ему жизнерадостность, надежду и возможность расширить круг вещей, вовлеченных в орбиту его жизни. Для человека же, который находится во второй половине своей жизни, обнов­ление связано с развитием функции противоположностей, дремлющих в бессознательном; и это развитие происходит теперь не благодаря развязыванию инфантильных узлов, разрушению инфантильных иллюзий и переносу старых има­го на новые фигуры: оно проходит через проблему противо­положностей.

Безусловно, принцип противоположностей обладает фун­даментальным значением и для юношеского возраста, и психологическая теория души подростка, юноши обязана признать этот факт. Поэтому точки зрения Фрейда и Адлера противоречат друг другу только тогда, когда они претендуют на универсальное значение. Но постольку, поскольку они удовлетворяются ролью технических, вспомогательных кон­цепций, они не противоречат друг другу и не исключают друг друга. Психологическая теория, если она стремится к большему, чем просто к роли паллиатива, должна основы­ваться на принципе противоположностей, ибо без этого она способна лишь восстановить невротически неуравновешен­ную дущу, лишенную системы саморегуляции и развитых противоположностей. Но душа - это именно такая саморе­гулирующаяся система.

Если теперь мы вновь подберем ту нить, которую вы­пустили из рук несколько раньше, нам станет ясно, почему те ценности, которых недостает индивиду, должны быть обнаружены в неврозе. Мы можем также вернуться к случаю с молодой женщиной, чтобы рассмотреть его уже с новой достигнутой нами позиции. Давайте предположим, что ана­лиз этой пациентки «состоялся», т.е., благодаря лечению, она пришла к пониманию бессознательной природы тех мыслей, которые скрывались за ее симптомами, и, таким образом, овладела той психической энергией, которой обя­заны своей силой эти симптомы. Возникает вопрос: что же делать с этой так называемой свободной энергией? В соот­ветствии с психологическим типом пациентки представля­ется рациональным перенести ее на некий объект, например, на благотворительную или какую-то другую полезную дея­тельность. Для исключительно энергичных натур, которые не боятся довести себя до крайности, если это понадобится, или для людей, которых увлекает перспектива трудной и нудной деятельности, этот путь возможен, но только не для большинства. Ибо - не забудьте об этом - либидо (таково техническое название этой психической энергии) уже обла­дает своим объектом бессознательно, в виде молодого итальянца или какого-либо столь же реального человека. В этих обстоятельствах сублимация невозможна, как бы ни была она желательна, потому что реальный объект обычно пред­лагает энергии гораздо лучший градиент, чем большинство самых благородных в этическом плане занятий. К сожа­лению, слишком многие из нас говорят о том, что было бы желательно для человека, но не о человеке таком, каков он есть на самом деле. Но врач всегда должен лечить реального человека, который упрямо остается самим собой до тех пор, пока все стороны его натуры не получат при­знания. Настоящее воспитание должно начинаться с голой реальности, но не с иллюзорного идеала.

Увы, никому не дано направлять так называемую сво­бодную энергию по своему произволу. Она движется, следуя своему собственному градиенту. Без сомнения, она уже знает о своем градиенте еще до того, как мы освободим ее от неприемлемой формы, с которой она связана. Ибо мы обнаруживаем, что фантазии пациентки, которыми ранее владел молодой итальянец, теперь перенесли свое внимание на врача. Врач сам стал объектом бессознательного либидо. Если пациентка ни под каким видом не хочет признать факта переноса или если врач не может понять этого или неверно интерпретирует этот факт, то как следствие мы имеем сильные сопротивления, направленные на то, чтобы сделать отношения с врачом совершенно невозможными. Тогда пациентка уходит и ищет другого врача или кого-либо, в ком может найти понимание; или если она отказывается от поисков, она становится жертвой своей проблемы.

Однако если перенос на врача происходит и принима­ется, то энергия получает естественную форму, которая вытесняет предшествующую и в то же время предоставляет энергии относительно бесконфликтный выход. Таким обра­зом, если позволить либидо двигаться естественно, оно на­йдет свой собственный путь к предназначенному ему объекту. Там же, где этого не происходит, это всегда ведет к бунту законов природы и страданиям.

При переносе имеет место проецирование всякого рода инфантильных фантазий. Их следует обезвредить, т.е. ли­шить силы с помощью редуктивного анализа, что принято было называть «отделением переноса». Тем самым энергия вновь освобождается от неприемлемой формы, и мы вновь сталкиваемся с проблемой свободной энергии. Нам опять следует довериться природе в надежде на то, что еще до того, как начнутся его поиски, объект, который предоставит подходящий градиент, уже будет избран.

АЛЬФРЕД АДЛЕР

Альфред Адлер (1870 - 1937) был одним из основателей Венского психоаналитического общества, а позднее стал его президентом. Уже в период совместной работы с Фрейдом с 1902 по 1911 г. он начал развивать собственные идеи, отличавшиеся от идей Фрейда и других членов Венского общества. Когда это различие стало слишком ощу­тимым, он представил свои взгляды на суд Общества, и после критики со стороны его коллег он основал собственное направление в психо­терапии, которое было названо индивидуальной психологией.

Адлер отказался от акцентирования сексуальных проблем, свой­ственного психоанализу Фрейда. Все, что большинство людей знают об Адлере и связывают с его именем, - это созданный им термин «комплекс неполноценности», который вошел в широкое употребление. Однако это далеко не единственное нововведение Адлера, обогатившего психологию многими идеями, влияние которых распространилось и за пределы психоанализа - например, в области воспитания, кримино­логии, медицины. Особенно сильное влияние оказал Адлер на развитие психоанализа в Америке, в частности, на таких практикующих психо­аналитиков, как Эрих Фромм, Карл Роджерс, Карен Хорни и Гарри Стэк Салливан.

Адлер считал, что чувства, вызванные неполноценностью, не­избежно развивают стремление к превосходству. Впоследствии он раз­работал теорию, в соответствии с которой единственной подлинной и естественной компенсацией комплекса неполноценности может слу­жить не стремление к превосходству, а социальный интерес (чувство общности).

Мы приводим главу из работы Адлера[20], в которой он, описывая случаи неврозов, выделяет некоторые невротические пути реализации стремления к превосходству. Также Адлер уделяет большое внимание тому, как индивидуум организует свою жизнь для того, чтобы ком­пенсировать свое чувство неполноценности.

Влечение к превосходству

Любопытный случай депрессии, который мне однажды пришлось лечить, может служить прекрасной иллюстрацией того, как чувство грусти становится средством для роста чувства превосходства. Это была история человека пяти­десяти лет, который говорил, что чувствует себя совершенно здоровым, кроме тех случаев, когда он находится в подчер­кнуто комфортной ситуации. Например, во время посе­щения концерта или театра вместе со своей семьей он мог вдруг ощутить приступ меланхолии. И причем в таком сос­тоянии депрессии ему всегда вспоминался его близкий друг, который умер, когда ему было двадцать пять. Этот друг был его соперником и не только в бизнесе, но и как претендент на руку его жены, - причем несчастливым соперником, ибо к тому времени, когда он заболел своей роковой болезнью, мой пациент уже имел преимущество перед ним и в любви, и в бизнесе.

Успех был его жребием и до, и после смерти друга; он был любимцем своих родителей, которые отдавали ему пред­почтение перед его братьями и сестрами, и добился завид­ного положения в обществе. Однако его жена обладала довольно амбициозным характером и стремилась решать все домашние проблемы так, чтобы они заканчивались ее победой, триумфом в моральном или каком-либо еще смыс­ле. Естественно, что борьба между двумя подобными людьми была продолжительной и непримиримой. Иногда его жене удавалось взять верх, но не с помощью скандала или подоб­ным способом, а благодаря хитрости: в ситуациях, которые складывались для нее неблагоприятно, она становилась чре­звычайно нервозной и, делая аргументом свое мучительное состояние, заставляла мужа отступить. Она никогда явно не выражала свою ревность, но старалась приковать мужа к себе посредством своих приступов тревоги. Таким образом, достигнув успеха во всем остальном, в одном отношении этот мужчина не чувствовал уверенности в том, что он достиг желанного превосходства, и его чрезвычайные ам­биции требовали компенсации.

Я знаю, что многие психологи попытались бы объяснить эту депрессию с помощью «комплекса вины». Они занялись бы исследованием детства пациента для того, чтобы найти там раннее желание убить кого-либо, возможно, отца. Одна­ко этот пациент был любимцем своего отца, и у него не было ни малейшей причины желать его смерти, поскольку он никогда не испытывал ущемления своего интереса с этой стороны. Такой ошибочный поиск «комплекса вины» мог бы также заставить психолога предположить, что па­циент тайно желал убить своего друга и соперника и что после того, как он добился триумфа, и судьба помогла осуществить его желание убить, он остался неудовлетворен­ным. Если бы это было так, то комплекс вины мог развиться у пациента под влиянием стремления видеть себя в более возвышенном плане. Желая выразить свою в высшей сте­пени искреннюю приязнь к бывшему сопернику, он в то же время чувствовал бы себя потрясенным, с одной стороны, его смертью, а с другой стороны, своими мыслями, от которых он не сумел полностью избавиться, прежде чем это случилось. Это привело бы к сложному состоянию са­мообвинения и раскаяния, называемому нами комплексом вины. Последний представляет собой проявление стрем­ления к превосходству в той сфере жизни индивида, где он чувствует себя неудовлетворенным. Как я уже указывал, это может означать: «Я совершил худший проступок» или «Как мне жить дальше с нечистой совестью».

Однако в данном случае я не нахожу ничего подобного, поскольку оценка честности как добродетели у этого чело­века не была чрезмерно высокой. Его депрессии были по­пыткой выказать свое превосходство перед женой. По­давленное состояние в ситуациях, обычно вызывающих положительные эмоции, привлекало внимание к его успе­ху в жизни значительно сильнее, чем в том случае, если бы он позволил себе наслаждаться ими. Его депрессия вызывала у всех удивление, а его самого заставляла за­давать себе вопрос: «Ты, счастливчик, отчего тебе так грустно? Ведь у тебя есть все, что ты желаешь». Неуправ­ляемая жена была единственной печалью в его устроенной жизни, и он пытался компенсировать это посредством вос­поминаний о своей победе в наиболее трудный период его жизненного пути, т.е. тогда, когда он превзошел своего друга и в работе, и в любви. Память об умершем друге не позволяла ему наслаждаться сознанием этой победы, тем не менее он нашел способ переживать этот свой прошлый триумф, когда позволял депрессии овладеть собой в ложе театра. Чем сильнее была его меланхолия и чем приподнятее ситуация, тем скорее его мысли возвращались к его прош­лому успеху и тем выше он поднимался в собственных глазах. Более глубокое исследование подтвердило мой вывод. Его друг умер от паралича после сифилиса, которым они заболели в одно и то же время. Однако моему пациенту удалось вылечиться, и теперь в окружении своей здоровой жены и шести детей он не мог не вспоминать заодно со своей победой над другом о победе над болезнью.

В этом заключалось его утешение. Пусть в браке его стремление к превосходству осталось неудовлетворенным, но, по крайней мере, его жена была женщиной, которой добивался его друг и которая выбрала его (моего пациента). С приличествующей случаю печалью вспоминая о несчастье своего друга, он тем самым усиливал чувство своей победы. Однако, как мы видим, утешение такого рода ведет к бо­лезни.

Ко мне обратился мужчина тридцати семи лет по поводу половой импотенции, причем он перепробовал до этого различные способы лечения. Это был типичный селфмейдмен, добившийся успеха в карьере и обладавший хорошим здоровьем, но полагавший себя недостаточно образованным человеком; девушка же, с которой у него была любовная связь, получила хорошее образование. Он был вторым ребен­ком в семье, и у него было две сестры. В возрасте пяти лет он потерял обоих родителей. По его воспоминаниям семья была довольно бедная', но тем не менее он был избалованным ребенком, потому что соседи постоянно за­даривали подарками милого и спокойного мальчика; он же постоянно эксплуатировал их щедрость, ведя себя как поп­рошайка. Одним из его самых ранних воспоминаний была прогулка по улицам в канун Рождества и рассматривание в витринах магазинов рождественских елок, которые были предназначены другим. В приюте для сирот, куда он был передан в возрасте пяти лет, с ним обращались довольно сурово, но его природная сообразительность и целеустрем­ленная натура (натура второго ребенка в семье) позволили ему превзойти остальных. Также хорошую службу сослужило ему его умение подольститься, и вскоре он продвинулся до ступени главного слуги в своем учреждении. Выполняя свои обязанности, ему иногда приходилось подолгу ожидать на старой и пустынной железнодорожной станции, и в эти мгновения, когда только жужжание проводов нарушало мерт­вую тишину ночи, он чувствовал себя совершенно одиноким в мире, где у него не было друзей. Эти переживания резко запечатлелись в его памяти.

Позднее он часто жаловался на жужжащий звук в ушах, причину которого не мог объяснить ни один врач. Как оказалось, однако, это было связано со стилем его жизни. Когда он чувствовал себя одиноким, что случалось довольно часто, со всей живостью галлюцинации к нему возвращалась память о жужжащих проводах. После того, как он получил это объяснение, и после того, как удалось улучшить его общительность, а это, в свою очередь, помогло ему жениться на своей возлюбленной, жужжание прекратилось.

Для детей, воспитывавшихся в приюте, очень харак­терно то, что они изо всех сил стараются сохранить этот факт в тайне так, словно бы это было позором. Этот мужчина оправдывал свою скрытность в данном отношении тем, что, по его мнению, большинство сирот были обречены на не­успех в дальнейшей жизни. Но именно отсюда проистекали его упорство и целеустремленность в бизнесе. Та же самая причина останавливала его перед проблемой любви и же­нитьбы, а его невротическая импотенция была непосредст­венным результатом этой глубокой нерешительности.

Как мы видели, жизненным стилем этого человека было попрошайничество. Однако в бизнесе (как и ранее в приюте) подобный образ действия проложил ему путь наверх. При этом ничто так не нравилось ему в бизнесе, как такое же пресмыкающееся отношение к себе со стороны своих под­чиненных. Попрошайкой он был до тех пор, пока не сумел добиться положения хозяина, и эту вторую роль он исполнял с не меньшим энтузиазмом, чем первую. Нет необходимости притягивать за уши идею «амбивалентных» характеристик, как не преминули бы поступить в данном случае некоторые психологи. Этот психический процесс в его целом — путь снизу наверх, роль угодника, компенсируемая ролью хозяина (неполноценность - превосходство) - следует понимать не как амбивалентность, а как динамическое единство. И если мы не понимаем его целостности, он предстает как непримиримое противоречие. В лице нашего пациента мы видим человека с «комплексом превосходства» в соответствующем положении; однако, если бы ему пришлось лишиться этого положения и начать сначала, он быстро вернулся бы к своей прежней роли человека низа и нажил бы на ней капитал. В своих любовных отношениях в то время он придерживался подчиненной роли, но стремился достичь положения лидера. Что касается его возлюбленной, то она любила его, хотела выйти за него замуж и поэтому во все большей степени занимала положение просителя по отно­шению к нему! Таким образом, он уверенно двигался к тому, чтобы взять над ней верх и в мелочах это ему уже часто удавалось.

Он и до сих пор еще не до конца преодолел свою нере­шительность, но после того, как он получил объяснение своего жизненного стиля и почувствовал поддержку, его состояние улучшилось, а его импотенция исчезла. Однако затем у него появилась вторая форма сопротивления, ко­торая заключалась в том, что его привлекала любая жен­щина. Эти, так сказать, полигамные желания стали для него способом избежать брака.

В одном из его сновидений он лежал на кушетке в моем кабинете; затем он ощутил сексуальное возбуждение, завершившееся поллюцией. Однако в моем консультаци­онном кабинете нет кушетки. Пациент сидит, стоит или двигается в зависимости от его желания. Кушетка же в сновидении моего пациента пришла из кабинета врача, ко­торый лечил его ранее в течение нескольких месяцев. Это сновидение означало признание, какого он никогда прежде не делал. Он полагал, что и тот, другой врач, и я принад­лежали к некоему тайному обществу, цель которого заклю­чалась в том, чтобы лечить пациентов (и его в том числе), предоставляя им возможность сексуального общения. По этой причине он старался определить, какая из моих паци- енток была предназначена для него. И то, что он не обна­ружил кушетки в моем кабинете, было для него как бы обвинением против меня. Я был не настоящим врачом. Он пришел ко мне просителем, ожидая, что я улажу его труд­ности, сниму с него ответственность и помогу ему избежать брака. Мое участие в его уклонении от брака должно было заключаться в сводничестве - такова была его фантазия, в которой сыграли свою роль и его боязнь, и его импотенция, и полигамные тенденции. Потерпев здесь неудачу, он ре­шил свою сексуальную проблему с помощью поллюции точно так же, как другие делают это с помощью мастурбации или извращений.

Он женился, но это оказалось трудной задачей - пре­дотвратить у него развитие тиранической склонности по отношению к его примиренчески настроенной жене.

В другой раз я столкнулся с жизненной установкой просителя, когда ко мне обратился мужчина пятидесяти лет. В детстве он был очень робким мальчиком. Он был младшим ребенком в очень бедной семье, и из-за его оче­видной слабости ему во всем потакала его мать, а его соседи были к нему весьма снисходительны. Он всегда искал под­держку у своей матери, играя на сочувствии к слабому человеку, особенно тогда, когда ему приходилось туго, и взывал о помощи до тех пор, пока она (помощь) не являлась. Мы уже видели, что это может принести пользу и ребенку, и взрослому. Первое воспоминание этого человека было о том, как он упал и ему было больно. То, что его память выбрала и сохранила именно этот случай из всех возможных воспоминаний, объясняется только его желанием воспри­нимать жизнь как опасность. Его техника жизни заключалась в совершенствовании роли попрошайки, с помощью которой он обеспечивал себе поддержку, утешение и благосклон­ность, привлекая внимание к своей немощи. Малейшая неприятность для него становилась поводом для слез.

В детстве этот пациент довольно поздно научился гово­рить, и его матери, как и всегда в таких случаях, приходилось с особым вниманием прислушиваться к нему для того, чтобы понять, чего он хочет. Благодаря этому, он чувствовал себя маленьким королем. Как сказал Лессинг: «Только на­стоящий нищий является настоящим королем». Этот мужчи­на добился высокой степени искусства в попрошайничестве, влияя на других с помощью своего жалкого положения. «Как превратить бедного слабого ребенка в короля?» - такова была проблема его жизни, как он ее понимал. Способом же разрешения этой проблемы был выработанный им самим индивидуальный стиль нищенства, попрошайничества.

Вскоре подмастерье превратился в мастера техники та­кого образа жизни. Эта техника оставалась неизменной до тех пор, пока не стало очевидным, что детский метод не в состоянии разрешить насущные проблемы. Необходимо бы­ло помочь пациенту осознать это, поскольку в противном случае изменения были бы невозможны, так как всю свою жизнь любой свой успех он приписывал искусству нищен- ствования, а любую неудачу — недостаточной степени вла­дения этим искусством. Такой способ достижения целей нельзя вывести из наследственности или внешних стимулов, ибо доминантным каузальным фактором является индивиду­альная концепция будущего, которую выработал ребенок, а у нашего пациента эта концепция была такова, что тогда, когда ему хотелось добиться превосходства в чем-либо, ему приходилось совершать ошибку или встревать в какую-либо неприятную ситуацию. Соответственно все его чувства были направлены на то, чтобы добиваться своих целей, ничем не жертвуя взамен.

Когда я начал лечить его, мои объяснения произвели на него сильное впечатление. Через несколько дней он прислал мне свой памфлет, который он написал несколько лет назад. Памфлет назывался «Ассоциация Нищих».

Указаниями на бесполезное стремление к превосходству являются вошедшие в привычку критицизм, раздражи­тельность и зависть. Они представляют собой способы подав­ления других - в действительности или в фантазии, - что позволяет возвыситься самому. Конструктивная критич­ность всегда находится в каком-то осмысленном отношении с чувством общности. Там же, где мотивом становится прос­то относительное самовозвышение посредством унижения других, - налицо невротическая тенденция. Невротики часто используют правду с целью принизить остальных, и очень важно при изучении невротического критицизма не про­смотреть элемент правды при наблюдении.

Раздражение, гнев обычно служат признаком того, что рассерженный человек чувствует себя в невыгодном поло­жении, по крайней мере, временно. Невротики часто поль­зуются этим как оружием для запугивания тех, кто несет за них ответственность. Хотя в определенных критических ситуациях гнев представляет собой вполне понятное наст­роение, но если он становится привычкой - это верный знак состояния тревоги, нетерпения или чувства беспомощ­ности и подавленности. Пациенты такого рода обычно весь­ма проницательны в отношении уязвимых мест других, ко­торые они с успехом используют. Также они - умелые стратеги, когда нужно поставить другого в невыгодное поло­жение еще до начала борьбы.

Что касается зависти, то она всегда является выражением неполноценности, чувства приниженности, хотя иногда она может стать стимулом к полезным действиям. Однако при неврозе зависть к успехам другого не ведет к здоровой со­ревновательности. Она останавливается как трамвай, не до­стигший конца маршрута, оставляя пациента в раздраженном и подавленном состоянии.

В мюзик-холлах часто исполняется такая популярная сценка: к публике выходит «силач» и с неимоверными усилиями поднимает громадный вес, а затем во время бур­ных аплодисментов публики к «силачу» подходит ребенок и легко, одной рукой уносит фальшивую тяжесть, после чего с лица «силача» пропадает гримаса напряжения. Мно­жество невротиков пытаются обмануть нас именно с по­мощью таких тяжестей, и некоторые достигли искусности, разыгрывая напряжение от давления тяжелой ноши. На самом деле эта ноша такова, что с ней можно было бы танцевать, а не шататься как Атлант, держащий на своих плечах мир. Тем не менее нельзя отрицать, что невротики ощущают свою ношу очень остро. Они могут постоянно чувствовать себя утомленными, могут легко покрываться испариной и даже обнаруживать у себя симптомы туберку­леза. Каждое движение им дается с большим трудом, и они часто страдают от учащенного сердцебиения. Нахо­дясь в своем обычном состоянии депрессии, они постоянно требуют заботы от других и постоянно находят ее недоста­точной.

Мне пришлось столкнуться со случаем агорафобии[21]. Это был мужчина пятидесяти трех лет, который не мог нормально дышать, когда находился в обществе других лю­дей. Он жил вместе с сестрой и сыном, очень похожим на своего отца. Я попытался найти причину необычной сос­редоточенности интереса на себе у этого человека. Выяс­нилось, что он был младшим ребенком в семье, которая состояла из восьми человек. Его родители были счастливой парой (мальчик больше тянулся к отцу, поскольку тот играл главную роль в семье, а мать относилась к детям несколько холодно), но в возрасте десяти лет мальчик осиротел. Вос­питывал его дедушка, а когда приемным родителем ста­новится дедушка, дети, как правило, получаются избало­ванными. У моего пациента было два старших брата, и имен­но во время ссор с ними у него случился первый приступ.

Первая сильная дружба-привязанность в жизни ребенка бывает у него с матерью. Поэтому если ребенок больше тянется к отцу, мы можем предположить, что мать не уделяет ему достаточного внимания: ей либо недостает доброты, либо она занята чем-то другим, либо более внимательно относится к младшему ребенку. В таких обстоятельствах ребенок переносит свою привязанность на отца, а в отно­шениях с матерью постоянно обнаруживает сопротивление.

Воспоминания людей о ранних годах своего детства часто бывают неточными, но благодаря опыту мы научились реконструировать обстоятельства этих лет, руководствуясь незначительными на первый взгляд намеками. Наш пациент сумел припомнить из своего детства лишь три происшест­вия, которые врезались в его память. Первое из них - смерть его брата - произошло, когда ему было три года. В день похорон он был со своим дедушкой. Когда его мать, заплаканная и удрученная, вернулась с кладбища, его де­душка поцеловал ее, прошептав слова утешения, и мальчик увидел слабую улыбку на лице матери. Его это так рас­строило, что долгое время после этого он вспоминал с неприятным чувством улыбку на лице матери в день, когда был похоронен ее ребенок. Второе воспоминание содержало дружеский упрек его дяди, который спросил его: «Почему ты всегда так груб со своей матерью?» А третье воспо­минание о том же периоде жизни относилось к ссоре между родителями, после которой он обратился к отцу со словами: «Папа, ты вел себя так смело, как солдат!». Он зависел от отца в значительно большей степени, чем от матери, и тот, в свою очередь, сильно его баловал. И хотя он понимал, что у матери характер лучше, все же его всегда больше влекло к отцу.

Все эти воспоминания, которые, по-видимому, отно­сились к третьему или четвертому году жизни пациента, указывали на воинственное отношение к матери. Очевидно, что в первом и третьем воспоминаниях его памятью руко­водило критическое отношение к матери и стремление оп­равдать свою более сильную привязанность к отцу. Легко угадать, что заставило его отвернуться от матери: он был слишком избалован ею же, чтобы примириться с появлением младшего брата, того самого брата, который, видимо, не­винно фигурирует в первом воспоминании.

Этот пациент женился в возрасте двадцати четырех лет, но из-за тех требований, которые предъявляла ему жена, брак разочаровал его. Браки между двумя избалованными детьми всегда бывают несчастливыми, так как каждый из супругов ожидает чего-то от другого, но не спешит давать. Этот человек перепробовал множество разных профессий, но безуспешно. Однако у его жены это не вызвало со­чувствия. Она часто говорила, что предпочла бы быть лю­бовницей богатого человека, чем женой бедного, и, в конце концов, их союз распался. Хотя наш пациент не был по- настоящему бедным человеком, в отношении жены он про­являл чрезвычайную скупость, так что развод с ним был для нее формой мести.

После развода этот мужчина впал в женоненавистничес­тво и у него появились гомосексуальные наклонности. Отно­шений с мужчинами как таковых у него не было, но он постоянно испытывал желание их обнимать. Как это обычно случается, в этой склонности к гомосексуальности про­явилась трусость. Дважды потерпев неудачу в отношениях с женщинами - сначала со своей матерью, а затем с же­ной - он теперь пытался обратить свое сексуальное влечение в сторону мужчин с тем, чтобы избежать новых возмож­ностей унижения со стороны женщин. Для того, чтобы утвердить в себе такую тенденцию, человек легко может исказить свое прошлое, изменив в воспоминаниях некото­рые переживания, которые затем используются как доказа­тельства врожденных гомосексуальных наклонностей. Поэтому-то пациент «припомнил» то, что у него были любов­ные отношения со школьным учителем и что в юности друг склонял его к совместной мастурбации.

Определяющую роль в поведении этого человека играло то, что он был испорченным ребенком, который хотел только получать, ничего не отдавая взамен. Его агорафобия явилась результатом, с одной стороны, страха перед женщинами, а с другой, опасения встречаться с мужчинами, так как он боялся стать зависимым от них в эротическом отношении. Эта борьба чувств привела к расстройствам желудка и ды­хания. Такое глотание воздуха в напряженном состоянии, которое вызывает скопление газов в желудке, тревогу, уча­щенное сердцебиение и, кроме всего прочего, воздействует на дыхание, встречается у многих нервных людей. Когда мне удалось объяснить ему его состояние, пациент задал обычный вопрос: «Что мне делать для того, чтобы не глотать воздух?». В таких случаях я иногда отвечаю: «Я могу вам объяснить, как сесть на лошадь, но я не могу объяснить, как на нее не сесть». Или иногда я советую: «Если у вас возникает желание отправиться на поиски встреч, быстро проглотите воздух». Этот пациент, как и некоторые другие, глотал воздух даже во сне, но после моего совета он начал контролировать себя и сумел порвать с этой привычкой. Глотание воздуха ночью и рвота при пробуждении встре­чаются у тех пациентов, которые страдают от болей в животе и от приступов тревоги, когда их беспокоит какая-то трудная ситуация, ожидаемая на следующий день. Выздоровление нашего пациента началось тогда, когда он осознал свою установку капризного ребенка на то, чтобы брать, не давая. Ему стало ясно, что, прервав сначала нормальную половую жизнь, а затем успокоившись на фиктивных гомосексуаль­ных отношениях (в которых он также остановился, испу­гавшись опасности), он на самом деле проделал сложный путь к ничегонеделанью. Последним препятствием в лечении был его страх смешаться с незнакомцами, которым не было до него никакого дела, - с людьми на улицах. Этот страх, в свою очередь, возник под влиянием более глубокого мотива агорафобии, заключавшегося в том, чтобы исключить любые ситуации, в которых этот человек не был центром внимания.

КАРЕН ХОРНИ

Карен Хорни (1885 - 1952) вначале практиковала психоанализ в Германии, а затем, после прихода к власти нацистов, эмигрировала в США. Испытывая все большую неудовлетворенность «ортодоксальным» фрейдистским психоанализом, она основала вместе с другими психо­аналитиками Ассоциацию развития психоанализа и Американский инс­титут психоанализа. Хотя она сама считала, что ее идеи остаются в рамках фрейдистской психологии, но вследствие акцентирования ею тех моментов в мышлении Фрейда, которые она считала ошибочными, Хорни фактически основала независимую школу психоанализа, поль­зовавшуюся во время жизни ее основательницы значительным влия­нием в Америке.

Ее главное расхождение с Фрейдом заключалось в том, что она считала его подход слишком механическим, акцентирующим биоло­гическую сторону человека при игнорировании социальных факторов. Ее возражения были также направлены против описания Фрейдом женской психологии. Особое неприятие у нее вызывало положение Фрейда о том, что женские психические конфликты вырастают из чувства неполноценности и зависти к мужчинам из-за обладания ими пенисом. Согласно ее концепции, всем людям свойственна «ко­ренная тревога», возникающая в результате травмирующих факторов, пробивающих брешь в чувстве безопасности ребенка вначале в отно­шениях с родителями, а затем с обществом.

Хорни полагала, что у ребенка, испытывающего тревогу, развива­ется множество методов борьбы с чувством ненадежности и изолирован­ности. Она выделила три типа таких методов: стремление к сближению с людьми, что проявляется в потребности любви; стремление дистанциироваться от людей, что проявляется в потребности в независимости; стремление к конфронтации с людьми, реализующееся в потребности во власти. Согласно Хорни, невротические проблемы возникают тогда, когда индивидуум не может принять и согласовать эти три аспекта в своей личности и, как следствие, развивается односторонне. По ее мнению, этих проблем можно избежать в том случае, если ребенок воспитывается в семье, где его окружают доверие, любовь, уважение и тепло и где он чувствует себя в безопасности. В отличие от Фрейда и Юнга она считала, что конфликт не заложен в инстинктах человека и поэтому не является неизбежным, а представляет собой результат социальных условий.

Приводимый случай[22] иллюстрирует то, как Карен Хорни анализирует некоторые невротические наклонности, связанные со способностью пациентов трудиться и любить.

Используя метод «анализа характера», как его назвал Вильгельм Райх, или исследуя «стиль жизни», если воспользоваться выражением Альфреда Адлера, Карен Хорни концентрировала свое внимание не столько на поиске ранних травматических факторов, как это делали ранние фрейдисты, сколько на особенностях деятельности пациентки (т.е. на ее навязчивой скромности, ее зависимости и потребности превосходить других). Такому методу работы с пациентом, акцен­тирующему его образ жизни, следуют многие современные аналитики всех направлений.

Всегда усталый редактор

Клара не была желанным ребенком. Брак был несчастливым, после рождения одного ребенка - мальчика - мать не хотела больше иметь детей, и Клара родилась после нескольких неудачных попыток выкидыша. Нельзя сказать, что с нею грубо обращались или что ею пренебрегали: она училась в школах не хуже тех, которые посещал ее брат, получала подарков столько же, сколько и он, занималась музыкой с тем же учителем и материально ни в чем не была ущемлена по сравнению с ним. Но что касается менее осязаемых вещей, то здесь она получила меньше, чем ее брат: меньше ласки, меньше интереса к ее школьным отмет­кам и к тысяче каждодневных детских переживаний, меньше заботы, когда она была больна, меньше беспокойства, когда ее нет рядом, меньше готовности к доверительному об­щению, меньше восхищения ее внешностью и манерами. Между ее матерью и братом сложилась крепкая, хотя и неощутимая для маленькой девочки, общность, из которой она была исключена. От отца помощи ждать было нечего. Будучи сельским врачом, он почти все время отсутствовал. Клара сделала несколько жалких попыток приблизиться к нему, но он не чувствовал интереса ни к одному из детей. Вся его любовь полностью сосредоточилась на жене и при­няла форму бессильного восхищения. В конце концов, он не мог ничем помочь еще и потому, что мать, которая была утонченной и привлекательной женщиной, открыто его пре­зирала и вне всяких сомнений ее воля играла в семье решающую роль. Ее нескрываемая ненависть и презрение к отцу, доходившие до открытых пожеланий смерти ему, укрепили в Кларе представление о том, что значительно безопаснее быть на стороне сильного.

Такая ситуация не оставляла шансов для развития у Клары уверенности в себе. Поскольку в отношении к ней не было открытой несправедливости, которая могла бы спро­воцировать длительный бунт, подспудное недовольство вос­питывало в ней раздражительность и находило выход в постоянных жалобах. Поэтому окружающим казалось, что она разыгрывает «страдалицу», и ее часто дразнили. Но ни матери, ни брату и в голову не приходило, что ее страдания от несправедливого обращения непритворны. Они видели в этом лишь проявление дурного нрава. И Клара, никогда не ощущавшая за собой поддержки, легко согласилась с мнением других о себе и кругом чувствовала себя виноватой. В сравнении с ее матерью, красота и очарование которой всех приводили в восхищение, и ее приветливым, веселым и смышленым братом она выглядела гадким утенком. Пос­тепенно у нее сформировалось глубокое убеждение в том, что ее нельзя любить.

Этот сдвиг с объяснимого и по сути справедливого обвинения других к неоправданному и несправедливому самообвинению имел, как мы в дальнейшем увидим, далеко идущие последствия. Он повлек за собой больше чем просто принятие чужой оценки себя, поскольку также означал, что она вытеснила из сознания всякую обиду на мать. Если виноватой во всем была она сама, то недовольство матерью теряло под собой всякие основания. А от такого вытеснения враждебности по отношению к матери оставался один шаг до присоединения к группе восхищающихся ею. Сильным стимулом к уступке мнению большинства было также то, что ее мать не терпела никакого иного к себе отношения, кроме полного восхищения: гораздо безопаснее было нахо­дить недостатки в себе, чем в матери. И если она вместе со всеми восхищалась матерью, пропадала необходимость чувствовать себя изолированной, отверженной, и она могла надеяться на то, чтобы получить свою долю любви или хотя бы участия. Надежда на любовь не оправдалась, но вместо этого она получила дар сомнительной ценности. Ее мать - как и все те, чей расцвет питается восхищением других, — в свою очередь щедро дарила восхищение тем, кто ее обожал. Клара, которой уже не пренебрегали как гадким утенком, стала прекрасной дочерью прекрасной матери. Таким обра­зом, на месте жестоко разрушенной уверенности в себе она возвела здание ложной гордости, фундаментом которого служило восхищение других.

Вследствие этого сдвига от справедливого сопротив­ления к лживому восхищению Клара утратила и те слабые ростки уверенности в себе, которые в ней зарождались. Прибегая к несколько неясному определению, можно ска­зать, что она «потеряла себя». Восхищаясь тем, что ее в действительности отталкивало, она отказалась от своих подлин­ных чувств. Она уже не знала, что же ей самой действительно нравится, чего она хочет, чего боится и что ненавидит. Она потеряла всякую способность утверждать свое право на лю­бовь или вообще на свои желания. Несмотря на поверх­ностную гордость, ее убеждение в том, что ее нельзя любить, на самом деле стало глубже. Отсюда ее позднейшее неверие в искренность чувств тех людей, которым она нравилась. Иногда ей казалось, что ее принимают за кого-то другого, а иногда считала, что под любовью кроется благодарность за помощь или ожидание чего-то от нее в будущем. Это недоверие омрачало все ее отношения с людьми. Она поте­ряла также способность быть критичной, действуя согласно бессознательной максиме, что безопаснее восхищаться дру­гими, чем их критиковать. Это убеждение сковывало ее незаурядный, надо сказать, ум и развило у нее чувство собственной неполноценности.

Вследствие всех этих факторов у нее развились три невротические наклонности. Первой была навязчивая скром­ность в своих желаниях и потребностях, что повлекло за собой навязчивое стремление быть всегда на заднем плане, думать о себе хуже, чем о других, считать других правыми, а себя неправой. Но даже в этих ограниченных рамках она не чувствовала себя надежно, если только она не могла положиться на кого-то, кто мог бы защитить ее, дать ей совет, одобрить и ободрить ее, взять на себя ответственность за нее и заботу о ней. Во всем этом она нуждалась потому, что потеряла способность управлять своей жизнью сама. У нее развилась потребность в «партнере» - друге, любовнике, муже - от которого она могла бы зависеть, которому могла бы подчиниться так же, как своей матери. Но в то же время он мог бы своей безраздельной преданностью ей восстано­вить ее раздавленное чувство собственного достоинства. Тре­тья же невротическая тенденция - навязчивая потребность в превосходстве над другими и в принижении других, - на­правленная также на восстановление самоуважения, во­брала в себя, кроме того, все неотмщенные обиды и уни­жения...

Кларе было тридцать лет, когда она обратилась за психо­аналитическим лечением, и побудили ее к этому разные причины. Ею легко овладевала парализующая усталость, мешавшая ее работе и общению с людьми. Также она жа­ловалась на почти полное отсутствие уверенности в себе. Она была редактором журнала и, в общем-то, профессио­нальная карьера и должность ее удовлетворяли. Однако ее желание писать пьесы и рассказы наталкивалось на внут­ренние запреты. Она легко справлялась с ежедневной рабо­той, но не могла заниматься творческим трудом и была склонна объяснять это возможным отсутствием таланта. Она вышла замуж в возрасте двадцати трех, но через три года ее муж умер. После этого у нее была связь с другим мужчиной, которая продолжалась и во время анализа. Согласно ее начальному утверждению, отношения с обоими мужчи­нами удовлетворяли ее как в сексуальном, так и в других отношениях.

Анализ растянулся на четыре с половиной года. Затем по­следовал двухлетний перерыв, в течение которого она много занималась самоанализом, после чего анализ возобновился и продолжался еще один год с нерегулярными перерывами.

Анализ Клары можно условно разделить на три фазы: выявление ее навязчивой скромности, выявление ее на­вязчивой зависимости от партнера и, наконец, выявление ее навязчивой потребности принуждать других к признанию ее превосходства. Ни одна из этих тенденций не осознава­лась ни ею самой, ни другими.

В первый период следующие данные указывали на эле­менты навязчивости. У нее была заниженная оценка себя и своих способностей. Она не только не была уверена в своих положительных качествах, но упрямо отрицала их существование, не признавая в себе ума, привлекательности и одаренности и стремясь отбросить свидетельства обрат­ного. Также у нее была склонность приписывать другим превосходство над собой. Встречая разногласие, она авто­матически соглашалась с чужим мнением. Ей вспомнилось, что когда у ее мужа завязались отношения с другой женщи­ной, она ничем не обнаружила своего протеста, хотя очень болезненно переживала эту ситуацию; она даже умудрилась оправдать его предпочтение в отношении другой на том основании, что та была более привлекательной и нежной. Кроме того, для нее было почти невозможным тратить на себя деньги: путешествуя с другими, она могла позволить себе жить в дорогих отелях, даже если сама несла свою долю расходов, но как только она оказывалась одна, она не могла заставить себя тратиться на путешествия, платья, игры, книги. Наконец, хотя она занимала руководящую должность, отдавать распоряжения стало для нее непосиль­ным трудом. И если этого нельзя было избежать, она делала это извиняющимся голосом.

Эти факты приводили к выводу, что у нее развилась навязчивая скромность, которая вынудила ее заключить стою жизнь в узкие границы и всегда занимать второе или третье место. Когда эта тенденция была обнаружена и мы обсудили ее происхождение в детстве, начался систематический поиск ее проявлений и последствий. Какую роль играла эта тен­денция в жизни Клары?

Клара была совершенно неспособна к самоутвержде­нию. В дискуссиях она легко уступала мнениям других. Несмотря на проницательность и умение судить о людях, она была неспособна занять критическую позицию по отно­шению к кому-либо или к чему-либо, кроме как в редак­тировании, где это диктовалось профессиональной необ­ходимостью. Она встречалась с серьезными трудностями, когда, например, не могла понять, что против нее строит козни ее коллега; и даже тогда, когда для других это было совершенно очевидно, она по-прежнему считала этого че­ловека своим другом. Ее навязчивое стремление быть второй отчетливо проявилось в играх: например, ей что-то мешало хорошо играть в теннис; иногда она могла хорошо провести гейм, но как только она осознавала, что может выиграть, ее игра становилась неумелой. Чужие желания были для , нее важнее своих собственных: она соглашалась брать отпуск в то время, которое менее всего интересовало других, и если бы другим их объем работы показался бы большим, она с готовностью делала бы ее сама.

Но самым важным было подавление ею всех своих чувств и желаний. Свои внутренние запреты на обширные планы она считала особенно «реалистичными» - свидетель­ство того, что она никогда не стремилась к недостижимому. На самом же деле она была столь же мало «реалистичной», как и тот, кто ожидает от жизни слишком многого; она просто не выпускала свои желания за пределы доступного. Она была нереалистичной, живя ниже того уровня, который могла себе позволить, во всех отношениях — социально, экономически, профессионально, духовно. Но, как оказа­лось в дальнейшем, для нее было вполне достижимо нра­виться многим людям, привлекательно выглядеть и создавать значительные и оригинальные произведения.

Самыми общими последствиями этой тенденции были постепенное снижение уверенности в себе и недовольство жизнью в целом. Причем последнего она за собой не за­мечала, да и не могла замечать, поскольку все складывалось для нее «довольно неплохо», и она не сознавала ясно своих желаний и того, что они не исполнялись. Это общее не­довольство жизнью обнаруживалось лишь в каких-то буд­ничных делах, да в иногда неожиданно накатывавших слезах, чего понять она была не в силах.

Довольно долгое время она лишь фрагментарно призна­вала справедливость этих выводов, относительно же более важных вопросов она молчаливо придерживалась мнения, что я либо переоцениваю ее, либо считаю поощрение удач­ным способом терапии. Наконец она все же признала, причем довольно драматичным образом, что за фасадом ее скромности таилась настоящая и глубокая тревога. Это было в то время, когда она намеревалась внести улучшения в работу журнала. Она понимала, что ее план был удачным, что он не вызовет значительного сопротивления и что впос­ледствии его все оценят. Однако до того, как она его пред­ложила, ею овладела сильная паника, рационально объяс­нить которую она не могла. В начале нашего обсуждения она все еще пребывала в паническом состоянии и даже была вынуждена покинуть кабинет из-за неожиданного рас­стройства желудка. Но как только дискуссия ощутимо при­няла благоприятный для нее оборот, ее тревога утихла. План был, в конце концов, одобрен, что обернулось личным признанием ее заслуг. Идя домой, она чувствовала себя на подъеме и в таком же приподнятом настроении пришла на следующую аналитическую беседу.

Мимоходом я обронила замечание о том, что это было для нее настоящим триумфом, на что она возразила с легкой досадой. Естественно, признание доставило ей удовольствие, но преобладающим для нее было чувство того, что она избежала большой опасности. И только спустя два с лишним года она сумела подступиться к другим элементам этого переживания, которые касались ее амбиций, триумфа и страха перед неудачей. В то время, как это выразилось в ее ассоциациях, все ее чувства приковала к себе проблема скромности. Представить новый план казалось ей слишком самонадеянным. Кто она такая, чтобы знать лучше других! Но постепенно она осознала, что такое отношение осно­вывалось на том, что для нее предложить другую линию действий означало риск выхода за те узкие искусственные границы, которых она ревностно придерживалась. Только признав верность этого наблюдения, она обрела убежден­ность, что ее скромность была фасадом, поддерживаемым ради безопасности. В результате этой первой фазы работы в ней проснулась вера в себя и смелость обнаруживать и утверждать свои желания и мнения.

Второй период в основном был посвящен работе над ее зависимостью от «партнера». Большинство связанных с этим проблем она проработала самостоятельно, что подроб­нее будет изложено позднее. Эта зависимость, несмотря на ее подавляющую силу, подверглась еще более глубокому вытеснению, чем предыдущая тенденция. Кларе даже в го­лову никогда не приходило, что в ее отношениях с муж­чинами что-то было не так. Напротив, она считала, что здесь все у нее складывается особенно удачно. Но посте­пенно анализ изменил это представление.

На навязчивую зависимость указывали три основных фактора. Первый заключался в том, что она чувствовала себя совершенно потерянной, как маленький ребенок в незнакомом лесу, когда отношения с важным для нее че­ловеком заканчивались или прерывались на время. Первое переживание такого рода случилось с ней, когда она поки­нула дом в возрасте двадцати лет. Она чувствовала себя тогда как перышко, носимое по Вселенной, и писала отча­янные письма матери с признаниями о том, что не может без нее жить. Эта ностальгия по дому прекратилась тогда, когда она сильно увлеклась пожилым человеком, преуспе­вающим писателем, который заинтересовался ее работой и взялся ей покровительствовать. Разумеется, чувство поте­рянности, когда в первый раз оказываешься в одиночестве, объяснимо молодостью и привычкой жить под родным кро­вом. Но в дальнейшем реакции были по существу такими же и странно контрастировали с довольно успешной про­фессиональной карьерой, несмотря на упомянутые труд­ности.

Вторым поразительным фактом было то, что при любом из этих взаимоотношений весь мир вокруг нее отступал на задний план, и только ее возлюбленный имел значение. Ее мысли и чувства сосредоточивались на письме от него или его визите; часы, проведенные без него, казались ей пустыми и были заполнены ожиданием, размышлениями о своем к нему отношении, прежде всего переживанием своей совер­шенной несчастности по поводу тех случаев, когда ей ка­залось, что ею пренебрегают или она чувствовала себя уни­зительно отвергнутой. В такое время отношения с другими людьми, ее работа и другие интересы теряли для нее почти всякую ценность.

Третьим фактором была мечта о великом и властном человеке, которому она бы рабски служила и который бы, в свою очередь, в изобилии предоставлял ей все, что она хотела, - как материально, так и в смысле душевного стиму­лирования - и, наконец, помог бы ей стать великой писа­тельницей.

По мере того, как смысл этих факторов был осознан, навязчивая потребность опереться на «партнера» стала оче­видной, а ее проявления и последствия были нами разоб­раны. Ее основной чертой была полностью вытесненная паразитическая установка, бессознательное желание жить за счет партнера, ожидание того, что он наполнит ее жизнь содержанием, возьмет на себя ответственность за нее, раз­решит все ее трудности и сделает ее великим человеком без малейших усилий с ее стороны. Эта тенденция создала отчуждение не только между ней и другими людьми, но и между ней и ее партнером, потому что то неизбежное раз­дражение, которое она чувствовала, когда ее тайные ожи­дания не оправдывались, давало повод для сильного внут­реннего раздражения; и хотя большая часть этого раздра­жения вытеснялась из-за страха потерять партнера, все же частично оно прорывалось в виде эмоциональных взрывов. Другим последствием было то, что она почти не могла сама наслаждаться чем бы то ни было, если не делила свое удовольствие с партнером. Но наиболее общим последст­вием этой тенденции было то, что ее отношения с мужчи­нами только способствовали усилению ее чувства незащи­щенности, ее пассивности и развивали у нее презрение к себе.

Соотношение этой и предшествующей наклонностей было двояким. С одной стороны, навязчивая скромность Клары была одной из причин, которой объяснялась ее потребность в партнере. Поскольку она не могла сама поза­ботиться о своих желаниях, она нуждалась в ком-то, кто бы взял это на себя. Поскольку она не могла защитить себя, она нуждалась в защитнике. Наконец, поскольку она была неспособна видеть ценность в себе самой, она нуж- далась в ком-то, кто утверждал бы ее достоинство. Но, с другой стороны, между навязчивой скромностью и чрез­мерными ожиданиями от партнера существовал острый кон­фликт. Именно этот бессознательный конфликт заставлял ее искажать ситуацию всякий раз, когда ее ожидания не оправдывались, и она чувствовала себя разочарованной. В таких ситуациях она чувствовала себя жертвой невыносимо грубого и оскорбительного обращения, и это делало ее несчастной и озлобленной. Такую враждебность приходи­лось большей частью подавлять из-за страха быть покинутой, но уже само ее существование подрывало отношения и превращало ее ожидания в мстительные требования. В ре­зультате происходили ссоры, которые вели к усталости и формировали в ней запрет на творческий труд.

Результатом этого периода аналитической работы было то, что Клара преодолела свою паразитическую беспомощность и стала способной на большую самостоятельную активность. Усталость теперь появлялась лишь время от времени. Она стала способной писать, хотя по-прежнему наталкивалась на сильное внутреннее сопротивление. Ее отношения с людь­ми стали более дружескими, но в них почти отсутствовала спонтанность; и в то время, как внутри ее одолевала робость, другим она казалась высокомерной. Эта общая перемена выразилась в сновидении, в котором она ехала с другом на автомобиле по незнакомой местности, и ей пришло в голову, что она тоже могла бы получить водительские права. В действительности, у нее были права, и она могла водить машину не хуже своего друга. Сновидение символизировало зарождающееся понимание того, что она - полноправный человек, и ей не обязательно чувствовать себя беспомощным придатком.

Третий и последний период аналитической работы был посвящен вытесненным честолюбивым стремлениям. В ее Жизни был период, когда ее одолевало неистовое често- любие. Это продолжалось начиная с последних классов средней школы до второго года учебы в колледже, и затем, как казалось, прекратилось. Но та радость, то приподнятое настроение, которые рождали в ней всякое признание ее заслуг, ее страх неудачи, ее тревога, которая появлялась при попытках независимой работы, все это наводило на мысль, что честолюбие подспудно продолжало в ней жить.

По своей структуре эта наклонность была более слож­ной, чем две другие, так как в противоположность двум другим она представляла собой попытку активно овладеть жизнью, вступить в борьбу с враждебными силами. Про­должительному существованию этой тенденции способст­вовало то, что Клара чувствовала позитивную силу в своем честолюбии и неоднократно пыталась вновь его обрести. Вторым элементом, питавшим ее честолюбие, была необ­ходимость восстановить свое утраченное самоуважение. Тре­тьим элементом являлась мстительность: успех означал тор­жество над всеми теми, кто унижал ее, в то время как неудача означала позорное поражение. Для того, чтобы по­нять характерные особенности этого честолюбия, нам сле­дует вернуться к истории Клары и вскрыть те последова­тельные изменения, которые оно претерпело.

Дух борьбы, обнаруживающийся в этой наклонности, появился довольно рано и, разумеется, предшествовал раз­витию двух других наклонностей. В этот период анализа Клара вспоминала о своем сопротивлении, бунте, агрес­сивных требованиях, всевозможных проказах. Как мы знаем, она прекратила борьбу за место под солнцем, потому что шансы были слишком неравны. Затем после ряда случаев, когда она чувствовала себя несчастной, этот дух воинствен­ности возник вновь в одиннадцатилетнем возрасте в форме укротимого честолюбия, направленного на успехи в школе. Однако теперь оно было отягощено подавленной озлоблен­ностью: оно вобрало в себя скопившуюся мстительность за несправедливое с ней обращение и за ее растоптанное дос­тоинство. С ним были теперь связаны два вышеупомянутых элемента: она стремилась к превосходству, чтобы восста­новить упавшую уверенность в себе, а путем победы над другими она хотела отомстить за прошлые обиды. Это школь­ное честолюбие со всеми его навязчивыми и разрушитель­ными элементами было тем не менее реалистичным в срав­нении с позднее развившимися склонностями, ибо оно влекло за собой усилия превзойти других реальными дос­тижениями. В старших классах средней школы она все еще сохраняла за собой первенство. Но уже в колледже, когда она столкнулась с более высокой конкуренцией, она вне­запно потеряла свое честолюбие, вместо того чтобы предпри­нять более серьезные усилия, которых требовала ситуация для того, чтобы оставаться первой. То, что ей не хватило для этого мужества, объясняется тремя основными при­чинами. Во-первых, ее навязчивая скромность, из-за кото­рой ей приходилось бороться с постоянными сомнениями в своем интеллекте. Во-вторых, свободному использованию своего интеллекта ей мешало подавление ее критических способностей. Наконец, она не могла позволить себе риска неудачи из-за навязчивой потребности превосходить осталь­ных.

Однако отказ от явного честолюбия не ослабил ее стрем­ления торжествовать над другими. Необходимо было ком­промиссное решение, которое в противоположность ее от­крытому школьному честолюбию имело двусмысленный ха­рактер. По своей сути это было стремление торжествовать над другими, не прикладывая к этому никаких усилий. Такой невероятной ловкости она пыталась достичь тремя способами, все из которых были глубоко бессознательными. Один состоял в регистрировании любых счастливых случаев, в которых ей удавалось восторжествовать над другими. Сюда включались и осознанное ликование по поводу хорошей погоды, и бессознательное ликование над каким-либо за­болевшим или умирающим «врагом». И, наоборот, всякую неудачу она ощущала не просто как неудачу, но как позор­ное поражение. Такая установка усиливала ее страх перед жизнью, поскольку означала зависимость от неподдающихся контролю факторов. Вторым способом было смещение пот­ребности в триумфе на любовные отношения. Иметь мужа или любовника означало успех, быть одинокой - постыдное поражение. И третий способ достичь торжества, не прилагая к этому усилий, заключался в требовании к мужу или лю­бовнику (как к уверенному в себе человеку из мечты) сделать ее знаменитой без ее участия, возможно, просто дав ей шанс разделить его успех. Эти установки вели к нераз­решимым конфликтам в ее отношениях личных и значитель­но усиливали ее потребность в «партнере», поскольку он должен был взять на себя эти важнейшие функции.

Последствия этой тенденции были проработаны путем осознания того влияния, которое они оказывали на общее отношение Клары к жизни, отношение к работе, к другим и к себе. Это исследование привело к замечательному резуль­тату - ослаблению у нее внутренних запретов на работу.

Затем мы взялись за связь этой наклонности с двумя другими. Мы обнаружили, с одной стороны, непримиримые конфликты, а с другой, взаимное усиление наклонностей, что свидетельствовало о том, насколько она запуталась в своей невротической структуре. В конфликт вступали на­вязчивое стремление занимать незаметное место и стрем­ление торжествовать над другими, честолюбивое желание превосходить других и паразитическая зависимость; причем оба влечения необходимо сталкивались друг с другом, либо вызывая тревогу, либо парализуя друг друга. Этот пара­лизующий эффект оказался одним из самых глубоких ис­точников как усталости, так и внутренних запретов на рабо­ту. Не менее важным, однако, было то, что наклонности усиливали друг друга. Быть скромной и занимать незаметное место становилось тем более необходимым, так как это служило прикрытием для потребности в триумфе. Партнер стал важнейшей жизненной необходимостью, поскольку он также окольным путем служил удовлетворению той же пот­ребности. Более того, чувства унижения, вытекающие из потребности жить ниже своих эмоциональных и умственных возможностей и из ее зависимости от партнера, будили новые мстительные переживания и тем самым закрепляли и усиливали потребность в триумфе.

Аналитическая работа состояла в том, чтобы шаг за шагом разрывать этот порочный круг. То, что навязчивая скромность Клары в какой-то мере уже уступила место самоутверждению, очень помогло, потому что автоматически ослабило потребность в триумфе. Подобным же образом частичное разрешение проблемы зависимости, во многом устранив чувство униженности и добавив уверенности в себе, также сделало эту потребность менее насущной. Таким образом, когда Клара, наконец, вплотную подошла к проб­леме мстительности, которая глубоко потрясла ее саму, она смогла с возросшей внутренней силой взяться за разрешение уже ослабленной потребности. Справиться же с этой проб­лемой в самом начале было невозможно, ибо, во-первых, мы бы просто не поняли ее, а во-вторых, Клара не смогла бы этого выдержать.

Результатом этого последнего периода было полное вы­свобождение энергии. Клара вновь обрела свое утраченное честолюбие, но на гораздо более здоровой основе. В нем уже не было навязчивости и разрушительности, и его акцент переместился с интереса в успехе на интерес в деле. А ее отношения с людьми, которые улучшились уже после вто­рого периода, теперь потеряли всю свою напряженность, создаваемую прежде сочетанием ложной униженности и защитного высокомерия.

ГАРРИ СТЭК САЛЛИВАН

Гарри Стэк Салливан (1892 - 1949) делал основной акцент в психоаналитической практике на межличностных отношениях. Он по­лагал, что личность нельзя отделить от межличностных ситуаций и поэтому единственное, что поддается интерпретации,- это межличнос­тное поведение. Таким образом, он считал подлинным объектом иссле­дования не индивидуума как такового, а скорее его взаимодействие с людьми, его окружающими. По мнению Салливана, даже отшельник хранит в себе память о своих взаимоотношениях с другими. Подобно Адлеру и Хорни, он старался сместить акцент в психоанализе с роли инстинктов на область социальной психологии. Главное место в его терапии занимает интервью и техника проведения интервью (беседы). Мастерству проведения интервью один на один он придавал фунда­ментальное значение.

Как и большинство ведущих практиков, Салливан много времени отдавал преподаванию. Приводимый случай* взят не из его собственной практики, но представляет собой совет ученику по поводу того, как работать с теми специфическими проблемами, с которыми пациент приходит к врачу. Рекомендации Салливана концентрируются на меж личностных отношениях между пациенткой и ее мужем.

Из кн.: Кли­нические исследования по психиатрии (1956).

Неумелая жена

Салливан комментировал терапевтические проблемы, касающиеся исследующего и интерпретирующего общения с пациентами. Проблема, которая стоит перед врачом в данном случае, заключается в том, чтобы связать между собой те моменты в сообщениях пациента, которые содержат полезную информацию. Такое общение, разумеется, фраг­ментарно, и поэтому комментарии Салливана по поводу предложенных его коллегами проблем также фрагментарны. По этой причине мы включили как иллюстрацию его те­рапевтического подхода его комментарии к случаю шизо­идной* пациентки, которая сумела, хотя и довольно неот­четливо, сообщить врачу кое-что о своих проблемах.

*Асоциальной, интровертированной. — Прим. ред.

Пациентка - молодая замужняя женщина - держится напряженно, недоверчиво и не расположена к общению. Ее главной трудностью, как следовало из ее описания, было то, что она «бездельничает» большую часть дня. В себе она видит неудачницу. После нескольких месяцев лечение, так сказать, застряло, и вопрос заключается в следующем: с помощью какой техники можно было бы сдвинуть дело с мертвой точки?

Пациентка — продукт в высшей степени травматического детства, так как ее оставила мать, а позднее и отец, который сам был не слишком ответственным человеком, передал ее на попечение родителей матери. В доме бабушки и дедушки с девочкой обращались почти как с прислугой, но, будучи весьма одаренной в умственном отношении, она сумела окончить колледж и даже получить степень в области поли­тической экономии. Она вышла замуж за студента-одно­курсника и стала домохозяйкой. Ее муж относился к ней в высшей степени критически в этом качестве и довольно часто рассказывал ей о своих романтических приключениях с другими женщинами, которых он всегда преподносил как романтический идеал. В течение десяти лет брака, в котором появилось двое детей, отношения между супругами непре­рывно ухудшались. Муж угрожал разводом и все больше уходил в работу, а жена вела все более замкнутую и неинте­ресную жизнь.

Салливан : У меня есть несколько соображений, первое из которых - обратить внимание пациентки на то, что даже до недавнего продвижения ее мужа по работе они вполне мюгли позволить себе прислугу хотя бы на часть дня. И поскольку каждое утро у пациентки обнаруживается неосоз­наваемая, как я полагаю, обида, вызванная предстоящими заботами, я бы начал терапию с вопроса: «Итак, почему же у вас нет прислуги?» Я хотел бы знать - причем она должна совершенно вразумительно объяснить мне — почему у них нет прислуги. И если бы не нашлось никакого удовлет­ворительного объяснения, я бы спросил: «А почему бы вам не завести?»

Затем я бы перешел к тому, что для человека, пос­вятившего себя чисто домашней роли, она обладает ис­ключительным образованием и что в данных обстоятельствах та беспомощность, которую она испытывает каждое утро, меня скорее радует, чем огорчает. Неужели же она никогда не слышала о женщинах, которые домашним делам пред­почитают что-либо другое? Я бы спросил: «Разве это никогда не приходило вам в голову, или, если приходило, может быть, вам это показалось странным, неестественным?» (Я думаю, что она никогда об этом не задумывалась.) Затем я бы поинтересовался, как это получилось, что она закончила колледж и даже получила степень в области экономики; и поскольку женщины-экономисты встречаются не слишком часто, я бы сказал ей, что, по моему мнению, она, вероятно, следовала своей естественной склонности. Конечно, может оказаться, что она поступила так, потому что ей пореко­мендовала ее двоюродная бабка Катарина или что-нибудь в этом роде, но это сразу же наводит меня на мысль, что у ее двоюродной бабки голова была на месте.

Я пытаюсь этим заставить ее открыть свое сознание, понять, что дело не в том, что она находится в трудной ситуации, но в том, что она находит эту ситуацию трудной. И, подталкивая ее к пониманию того, что она исключитель­ная женщина с исключительным образованием - и с ис­ключительной склонностью молча страдать от домашних неурядиц,- я надеюсь разрушить скорлупу, в которую за­ключены ее чувства. До тех пор, я думаю, всякая попытка втолковать ей, как она обижена на своего мужа и т.п., была бы просто интеллектуальным упражнением. Она бы доволь­но быстро поняла это, но ничего бы не случилось, кроме того, что, возможно, она стала бы воспринимать положение дел еще мрачнее. Но если бы я начал по-другому - если бы удалось заставить ее задуматься, что же она делала все это время и почему никогда не чувствовала себя вправе возражать,-тогда, как нетрудно предвидеть, ее обида могла бы превратиться в гнев.

Я бы попытался раздразнить ее с помощью каких- нибудь заурядных мотивов, не потому, что меня слишком заботят факты, но потому, что в данный момент я стремлюсь вывести ее сознание за пределы того магического круга обособленности, в котором она пребывала все это время. В противном случае не получится ничего, кроме изящного мыслительного упражнения. Должно произойти некое дви- жение ее интереса вовне, должно возникнуть определенного рода сомнение («А ведь все это не было так уж необходимо и неизбежно»), прежде чем можно будет ожидать от нее каких-то действительных наблюдений в вопросе игры меж­личностных отношений, которая характеризует ее (как и всех нас) и всю ее жизнь. Само отсутствие внешних призна­ков болезненных переживаний указывает на то, что она очень рано смирилась со своим рабским положением в доме родителей матери, как с нормальным и неизбежным, смирилась с тем, что ее могут лишить возможности общения с людьми, может быть, потому что она недостаточно хороша или недостаточно умна. Я бы попытался выяснить, как она объясняет этот негласный запрет общаться с другими людь­ми, и, я думаю, в ее словах прозвучало бы указание на то, что внутренне она приняла мнение о том, что - ей нельзя давать свободу. В этот момент я бы спросил: «Ну, а как вы объясните то, что вы пошли учиться в колледж и к тому же выбрали довольно оригинальный предмет (и, кстати сказать, успешно его освоили)?» И после того, как она бы разговорилась об этом, я нажал бы на тему экономики. «Ну, а все-таки как насчет политической экономии? Почему пропал интерес к ней? Ведь у вас и степень доктора, и замуж вы вышли за экономиста, но, насколько я могу судить, с тех пор только он имеет возможность заниматься исследованиями. Или такой поворот устраивал его? Может быть, он даже настаивал на этом? А, может быть, вы просто усвоили его мнение о том, что иметь жену, которая раз­бирается в его деле, опасно?»

Таким окольным путем, я думаю, удалось бы разбудить у нее возмущение ее мужем. Причем, поскольку это связано с переживаниями довольно далекого прошлого, мне кажется, опасность немедленного взрыва значительно уменьшается. По моему мнению, основная проблема для врача в работе с пациентом такого рода заключается в том, чтобы напасть на такие моменты опыта, которые заставят его сознание раскрыться, что, в свою очередь, приведет к переоценке того, что до сих пор принималось как само собой разуме­ющееся, как данное Богом.

Я бы решительно добивался того, чтобы однажды эта женщина рассказала мне, как она обсуждала со своим му­жем, о чем он думал, когда несколько лет назад ему при­шлось писать ей длинные, экстатические письма, сообщая о своей безумной любви к другой женщине. Причем я бы постарался, чтобы она посмотрела на это как на своего рода исследование. «Мне кажется интересной одна проб­лема, - сказал бы я. - Представьте себе: чей-то муж куда-то уезжает и там безумно увлекается другой женщиной и в своих письмах к жене начинает описывать свою любовь к этой богине. Вопрос вот в чем: как он себе представляет то, что делает?» Причем я опять-таки надеюсь, что речь здесь идет о чем-то довольно далеком, хотя и достаточно интригующем, чтобы она могла теперь спокойно задать несколько вопросов мужу. Думаю, что его они поставят в неловкое положение. Мое мнение о том, почему чей-то муж может поступать таким образом, отнюдь не в пользу мужа. И, возможно, ей представится случай видеть его смущение, что, в свою очередь, заронит у нее мысль: «А ведь этот человек, который всегда жаловался мне на неуве­ренность в себе, действительно не уверен в себе. Почему же он тогда отыгрывается на мне? Почему я должна быть козлом отпущения?» И я почти уверен, что если она пра­вильно себя поведет, то очень скоро добьется благоприятно­го результата. Конечно, может быть, я совершенно не прав, но в этой истории ее муж производит на меня впечатление человека, которому слишком долго удавалось выходить су­хим из воды: ему посчастливилось найти одну из тех не­вероятных женщин, которым никогда не приходило в голову, что жизнь не обязательно должна быть скучной и что можно не только давать, но и брать от жизни. Мне думается, воспитание в ней того, что я называю средней дистанцией, началось еще до колледжа, продолжалось в течение ранней супружеской жизни и завершилось большой любовью, объявившейся в жизни ее мужа, любовью, которую он не мог не увековечить в письмах к своей жене. Меня ни в коей мере не интересуют ее отношения с мужем в настоящее время, во-первых, потому что она - никудышний наблю­датель и большую часть своей жизни она старательно смот­рела в другую сторону, а во-вторых, она могла бы подумать, что я хочу втянуть ее в какую-то глупость. Видите ли, мне совсем не хотелось бы, чтобы у нее возникло впечатление, что, по моему мнению, ей следует учинить скандал и за­пустить в него чем-то, потому что бедняга может обратиться в бегство. Он может почувствовать себя совершенно уничто­женным. Я почти не сомневаюсь, что он испытывает силь­ную неуверенность в себе, и она вдруг обнаружит, к своему удивлению (и долгой благодарной памяти), что она вполне может с ним управляться, если последует предложенной мною тактике.

Я ни в коем случае не требую здесь чего-то такого, что было бы трудно припомнить. Такого рода мыслительное упражнение вполне по силам любому из нас. К чему я стремлюсь в отношении все той же средней дистанции, так это к тому, чтобы оторвать ее взгляд, в буквальном смысле, от выделенной ей для жизни территории. Частично эта проблема будет решена, если ей удастся, мысленно вер­нувшись в прошлое, изменить свое отношение к тому в полном смысле рабскому существованию, которое она вела в детстве, живя у своих родственников. Неужели она никогда не подозревала, что возможна другая жизнь? Где она была все это время? Какой рок, какое увечье заставили ее поко­ряться практически на протяжении всей ее жизни тому, что можно назвать полным отсутствием радости. В этом не было бы ничего странного, если бы эта женщина родилась лет сто назад где-нибудь в Новой Англии. В таком окру­жении ее жизнь протекла бы спокойно. Но, живя в наше время, она уже сотни раз могла бы заметить, но не заметила, что ее жизнь в современном мире всего лишь жалкое по­добие той, которую ведут другие люди в сходных обстоя­тельствах.

Именно так я смотрю на эту ситуацию, и этот подход не кажется мне агрессивным. Ее муж производит на меня впечатление тирана, страдающего от неуверенности в себе. Может быть, он тоже шизоид. Очень может статься, что принцип «жить, радуясь жизни» ему тоже неведом, и почти классически аутистическая любовная связь время от вре­мени - это все, что ему об этом известно. Я бы нисколько не удивился, если бы некоторые из тех женщин, которыми он увлекался, ничего об этом не знали. И для меня также не будет неожиданностью, если в конце концов он придет к выводу, что при всем его нежелании ему не избежать терапии. Я думаю, он также мог бы расширить свой кругозор, что не означает неминуемого потрясения его личности и распада этой супружеской пары. Я бы хотел надеяться, что вместе они даже смогут вырваться из этой немой без­радостности, которая временами душит их, и научатся полу­чать удовольствие от жизни.

КАРЛ РОДЖЕРС

Карл Роджерс (1902 - 1987) представляет одно из наиболее вли­ятельных направлений в американской психологии. В основном его имя связывается с разработанным им методом терапии, который многим обязан Отго Ранку, одному из пионеров психоанализа, порвавшему с Фрейдом.

Этот вид терапии называют индирективной или центрированной на клиенте терапией. Роджерс полагал, что врач должен относиться к клиенту (он редко употреблял слово «пациент») не как ученый к объекту исследования и не как медик к больному, но как человек, которого глубоко волнуют переживания другого человека. Он также считал, что наилучшая точка зрения для того, чтобы понять поведение индивидуу­ма, - это внутренняя точка зрения самого индивидуума.

Индирекгивная психология пользуется широкой популярностью среди ученых-психологов, потому что этот вид терапии вырос ис­ключительно на почве психологии, а не медицины. Именно эта форма терапии, вероятно, наиболее часто преподается в университетских кур­сах по технике ведения беседы. По мнению многих, обучиться этой технике сравнительно нетрудно, и ее применение делает лечение ус­пешным и недорогим. Своей тенденцией избежать директивное™, yitopoM на прояснении эмоций и стремлением достичь инсайта ин­дирекгивная терапия близка психоанализу.

Важным вкладом Роджерса в психотерапию следует считать также то, что он начал целый ряд исследований природы психотерапевтичес­кого процесса и его результатов. Будучи сам психологом по образованию и работая со специалистами именно в области психологии, Роджерс в гораздо большей степени получил поддержку людей, в основном занимающихся исследованиями, чем другие психоаналитики.

В приведенном ниже случае*, взятом из книги Роджерса (хотя в нем описывается работа другого консультанта), демонстрируются не­которые методы индирективной терапии. Основное значение данного случая заключается не столько в технике, сколько в акценте, делаемом Роджерсом на Достижении и развитии инсайта. Этот случай показывает, как клиент развивает понимание (инсайт) причин своих затруднений.

*Из кн.: Консультирование и психотерапия.

Сердитый подросток

Работа, направленная на достижение инсайта, часто приводит не только к признанию роли, принятой на себя индивидуумом, но и к осознанию тех побуждений, которые вытесняются индивидуумом из своего сознания. Подавляя определенные установки, индивидуум тем самым поддер­живает в себе другие компенсаторные установки защитного характера. И только тогда, когда он откровенно признает и принимает как часть самого себя эти менее похвальные чувства, потребность в защитных реакциях постепенно исче­зает.

Прекрасный пример достижения такого типа инсайта представляет собой случай девушки шестнадцати лет по имени Кора, которую привел в консультативную клинику и в детскую судебную инстанцию ее отчим из-за того, что ее поведение дома стало неуправляемым. Ее мать была инвалидом и часто длительное время вынуждена была про­водить в больнице и в санатории. Ответственность за Кору в основном взял на себя ее отчим, который, однако, обна­ружил странное отношение к ней, выказывая ревность к ухаживавшим за ней юношам и вообще ведя себя так, что это наводит на мысль о прямом сексуальном интересе. Когда разногласия в семье стали особенно острыми, по решению судебной инстанции Кора была передана на воспи­тание в приемную семью, и через некоторое время она попросила о возможности снова встретиться и побеседовать с психологом, с которым несколько раз встречалась во время судебного разбирательства. Она сразу же заговорила о своей семье, причем разговор в основном вертелся вокруг ее отчима. Она с негодованием рассказала, каким образом тот пытался контролировать ее поведение и как беспокой­но он вел себя всякий раз, когда она встречалась с каким- либо молодым человеком. Вот как продолжалось это интервью.

После ее рассказа консультант сказала:

- Как ты думаешь, почему это все произошло?

- Я думаю, что он просто подлый, - ответила Кора. - Не могу понять, почему моя мать не останавливает его и почему она всегда ему верит.

Консультант ответила:

- Я говорила с твоей матерью после того, как ты была здесь. Она понимает, что тебя волнует. И, возможно, когда- нибудь это тебе объяснит. Хочешь, я расскажу тебе, о чем мы с ней говорили?

Однако Кора не высказала к этому никакого интереса и снова заговорила о поведении своего отчима:

- Я думаю, он просто хочет, чтобы я все время оста­валась дома. Иногда мне даже кажется, что он меня ревнует. Уже несколько человек говорили мне об этом. Например, куратор в школе. Помните, я вам рассказывала. Но я не понимаю, с какой стати ему меня ревновать. Всякий раз, когда я ухожу на свидание, он страшно сердится. Даже не знаю, как это объяснить. Иногда я начинаю думать, что он чокнутый. Он может вести себя по-разному. Он не любит, когда я встречаюсь с итальянцами и вообще не хочет, чтобы я встречалась с парнями. Ревнует? Не понимаю... Если бы он был парнем моего возраста, это бы означало, что он хочет, чтобы я встречалась с ним. Но ведь он женат на моей матери. Не понимаю... Любой парень просто сказал бы об этом. А он только как-то странно себя ведет. Так, как если бы хотел, чтобы мы с ним встречались... Но ведь этого не может быть. Он — ведь муж моей матери... Не знаю, что и думать.

Она явно была очень взволнована и долгое время мол­чала; потом засуетилась и занервничала.

Консультант'. Что еще ты можешь об этом рассказать.

Кора: Я не знаю, что говорить. Это кажется несправед­ливым по отношению к моей матери, если это так. Ведь все-таки он ее муж. Это было бы нечестно... И я ничего к нему не чувствую... Просто не понимаю, почему он так ко мне относится. Меня раздражает даже, когда он прикасается ко мне. Правда, к матери он относится очень внимательно. Я понимаю, что ему тяжело, когда она в больнице... Но при чем тут я? Почему бы ему не встречаться с кем-нибудь, с какой-нибудь незнакомой нам женщиной.

Консультант : Может быть, есть какая-то причина, ко­торая заставляет его так особенно к тебе относиться?

Кора : Не думаю, что это потому, что я очень похожа на мать. Правда, многие так говорят. И он тоже. Но я так не думаю. Может быть, конечно, и так. Трудно сказать. Но ведь это ужасно - ведь это моя собственная мать... Да, кажется, что единственная причина - это то, что я напо­минаю ему мать.

Она начала говорить о том, какая ее мать замечатель­ная:

- Он ведь женат на моей матери. Он не должен... Почему же он ничего не говорит?.. С какой стати он так ко мне относится... Ведь моя мать рядом. Пусть ее и любит. Может быть, дело в том, что я моложе, и со здоровьем у меня лучше... Не думаю, что дело здесь в сексе, потому что - если только... (здесь последовала длинная пауза). Вообще-то я понимаю, что у него не может быть никакой сексуальной жизни с моей матерью. Она ведь больна. Не знаю... не хочу об этом говорить... Да и о чем тут говорить?

В дальнейшем разговор проходил в том же ключе и был посвящен главным образом ее отчиму. Двумя днями позже Кора пришла на следующее интервью.

Когда Кора вошла, она выглядела очень серьезной.

- Я как будто в тумане. Я все думала, думала... Мне это кажется невозможным. В это просто трудно поверить. То есть, конечно, в этом есть какой-то смысл. Все одно к одному... и все-таки я не могу в это поверить. Как такое может быть?

Консультант объяснила ей, что иногда человек пони­мает, что нечто возможно, но эмоционально не может этого принять. Затем Кора сказала:

- Но ведь в это невозможно поверить. Мне такое даже в голову никогда не приходило. И вообще я не думаю о таких вещах.

Консультант : Во что именно тебе трудно поверить?

Кора : Трудно поверить (тем не менее я, пожалуй, верю) в то, что у людей могут быть такие чувства. В этом есть что-то нечистое. Я просто содрогаюсь, когда думаю об этом... Наверное, это какой-то пробел в моем воспитании, ведь каждая девушка должна знать о таком... Только подумать, что это мой отчим. Но ведь я не похожа на мою мать... Просто не понимаю, почему он так ко мне относится... Даже не знаю, как это высказать то, что я думаю.

Остаток времени интервью она говорила о разногласиях в семье и том, что, как ей кажется, ей никогда не захочется вернуться домой.

После этого Кора дважды пропустила назначенное ей для интервью время. Наиболее естественным кажется пред­положение, что то, что она осознала во время этого разго­вора, оказалось для нее довольно болезненным, и это поме­шало ей прийти. Следующая встреча с Корой состоялась только через две недели.

Кора объяснила, что перепутала назначенное ей время.

- Я все время думала о том, о чем мы говорили в прошлый раз. Я понимаю, что это возможно, и все-таки не могу в это поверить.

Консультант : В последний раз, когда ты была здесь, ты пыталась ответить на вопрос о твоей роли в этой ситу­ации. (Консультант не включила этого в свой отчет о пре­дыдущем интервью. И если такой вопрос ставился консуль­тантом, то, наверняка, это и есть причина того, что Кора дважды не явилась в назначенное ей время).

Кора : Не знаю, какой была моя роль. Просто не могу понять.

Консультант : Когда твоя мать лежала в больнице, твой отчим оказывал тебе услуги, делал подарки и вообще ста­рался уделять тебе больше внимания. Разве это не доставляло тебе удовольствия?

Кора : Конечно, я была очень рада. Иногда даже прыгала от радости и могла обнять его и поцеловать.

Консультант : А тебе когда-нибудь приходилось оказы­вать кому-нибудь услугу, так что потом ты испытывала удовольствие, когда тебя благодарили?

На некоторое время Кора задумалась, а затем привела несколько примеров, когда она делала что-то для своей приемной матери.

- Я чувствовала удовольствие от того, что ей было приятно. - Она снова задумалась, и на этот раз надолго. - Пожалуй, некоторое время после этого я чувствовала к ней более сильную привязанность, чем обычно.

Консультант : Давай еще раз вернемся к тому времени, когда твоя мать была в больнице и ты оставалась с твоим отчимом.

Кора начала рассказывать о том, что для нее делал ее отчим:

- Он просто хотел этим доставить удовольствие моей матери, а не мне. Конечно, мне бывало приятно, я и не скрывала этого. Но он делал это для нее. А когда ей было приятно, она и ко мне лучше относилась. Тогда-то я и начала относиться к нему почти как к герою, просто обожала его... Хотя, пожалуй, нет. Это не так. Тут что-то другое. Иногда мне казалось, что он очень милый, а иногда он мне совсем не нравился... А еще я ревновала его, потому что он женился на моей матери... Мое отношение к нему постоянно менялось. То мне хотелось его поблагодарить, а то мне казалось, что так и должно быть, что он не может не оказывать мне внимания... Нет, нельзя сказать, что я видела в нем героя. Но как это тогда назвать? Просто он был внимателен ко мне, и мне это нравилось. Пожалуй, он был для меня как Санта-Клаус. Когда для тебя что-то делают, ты привыкаешь к этому и уже ожидаешь как долж­ного. И если другому человеку это надоедает, то ты уже не ждешь, а требуешь. Наверное, именно так со мной и было. Я научилась требовать к себе внимания.

Консультант: А что ты для этого делала?

Кора как будто бы смутилась и на долгое время умолкла.

- Ну, не знаю. У меня были разные уловки. Его не так уж трудно было выманить из дому; он ведь вообще не любил сидеть дома. Когда мне хотелось, чтобы с нами были мои подруги, я приглашала тех, с которыми и ему было бы приятно провести время.

Она снова надолго замолчала, пока консультант не спро­сила ее:

- Еще что-нибудь?

Кора: Мне кажется, у меня мягкий тембр голоса. И когда я изображала на лице счастливое выражение - такое как ему нравилось, это на него безотказно действовало.

Когда она говорила об этом, ее смущение становилось все более заметным.

Консультант: Если хочешь, чтобы тебя пригласил куда нибудь знакомый молодой человек, как ты добиваешься этого.

Кора: Я стараюсь выглядеть милой и беззащитной. - Потом она быстро добавила. - Оно получается как бы само собой. Я просто умею это делать. Правда, это никогда не действует на мою мать... Кажется, я научилась этому именно тогда, когда старалась добиться чего-то от своего отчима. Но это всегда получается как-то ненамеренно. - Затем она снова вернулась к теме отношения к ней со стороны ее отчима и к тому, что он видит в ней ее мать, и, немного поговорив об этом, снова сказала: - В этом, пожалуй, есть смысл, но мне трудно в это поверить.

Консультант : Тебе нравится такая ситуация?

Здесь последовала длинная пауза. Кора покраснела, за­ерзала, явно волнуясь, и затем, преодолевая колебания, ответила:

- Нет, но мне нравится, когда мой отчим относится ко мне с особым вниманием. - После этих слов она снова надолго замолчала.

Хотя подход консультанта в данном случае кажется мне слишком настойчивым и директивным, все же в данном случае удалось добиться инсайта, который представляет зна­чительный интерес. Сначала Кора признает тот факт, что ее отчим питает к ней сексуальную привязанность и что это является причиной его ревнивого поведения. Однако постепенно ей все больше становится ясно, что она сама дала повод для развития этого интереса к ней и не раз при­бегала к различным ухищрениям для того, чтобы побудить его оставаться в этой роли престарелого поклонника. Ин­тересно, что до тех пор, пока перед ее мысленным взором - только поведение ее отчима, она говорит о нем с неприязнью и даже отвращением: «Меня раздражает даже, когда он ко мне прикасается». Когда, наконец, она признает свои под­линные чувства в этой ситуации, ее реакция меняется, и амбивалентность ее отношения к отчиму становится ясной для нее самой. В этом последнем интервью некоторое время спустя после приведенного отрывка разговора консультант спрашивает: «Как ты относишься к нему?» На что Кора отвечает: «Наверное, как к Санта-Клаусу. И все-таки я его ненавижу... и люблю в одно и то же время».

В этом случае благодаря консультативному лечению, открывающему внутренние конфликты, становятся более понятными и симптомы бунтарского поведения, и сексу­альные отклонения, и неблагополучная ситуация в школе. Становится ясно, какую важную роль играет неискаженное понимание, инсайт; ведь до этого все попытки лечения были тщетными. Сумев же принять роль более взрослого человека, Кора избавилась от агрессивного поведения, за которым скрывались уже известные нам конфликты.

Не вызывает сомнений, что поначалу ее инсайт касался лишь отношений с отчимом, но затем ее инсайт углубился и стал более динамичным благодаря признанию ею собст­венных чувств, которые она подвергала табуированию в себе самой, а также того, что за сложившуюся ситуацию несут ответственность и он, и ее отчим.

СПЕЦИАЛИЗИРОВАННЫЕ