Глава IV. Рабы и вольноотпущенники

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

1. Рабство в Риме

Источники рабства, по определению римлян, были двух родов: можно было быть рабом по рождению или же сделаться им вследствие какого-нибудь обстоятельства, происшедшего после рождения.

Человек рождался рабом, если происходил от матери-рабыни. Ребенок наследовал юридическое положение своей матери, если только она не сочеталась законным браком с его отцом: с рабыней же не могло быть законного брака. Ребенок, происшедший от рабыни, принадлежит господину его матери. Раб, родившийся в доме, назывался verna.

Из обстоятельств, которые делали рабом свободнорожденного человека, нужно прежде всего отметить плен: римляне, применявшие это правило к чужестранцам, не задумывались применять его и к самим себе. Кроме того, существовал ряд случаев, когда римский гражданин наказывался лишением свободы и, следовательно, становился рабом. Такая судьба постигала, согласно древним законам, гражданина, который уклонялся от внесения в цензорские списки [1],
__________

[1] Каждые пять лет в Риме производилась перепись граждан (censum); при этом каждый гражданин должен был вносить в списки свое имя с указанием размеров имущества, имени отца, состава семьи и местожительства. На основании этих списков граждане распределялись по классам, и в связи с этим производилась раскладка податей и организация военной повинности. Гражданин, уклонившийся от переписи (incensus), тем самым уклонялся и от уплаты податей, и от военной повинности, за что и подвергался наказанию. — Ред.

111

вора, пойманного с поличным, и неоплатного должника. В эпоху империи эти источники рабства уже не существовали; но зато появились новые.

Юридическое положение раба определяется очень просто: он не человек. Не имея свободы, он не гражданин и не может иметь семьи. У него нет также собственности, он не имеет права вести дело в суде от собственного имени. Господину принадлежит над ним полная, неограниченная власть, похожая на власть над вещью, которая ему принадлежит. Господин может поэтому продать или подарить своего раба, наказывать его, бить, казнить. Впрочем, в действительности положение раба далеко не было таким печальным. Нравы, которые всегда смягчают на практике суровые нормы права; вполне понятный интерес господ; вначале также принадлежность к одной и той же расе, — все это способствовало смягчению положения раба. Обычай давать рабу peculium, выделенную в пользование раба часть господского имущества, также не остался без влияния на постепенное улучшение его положения. С одной стороны, господин мало-помалу привыкал видеть в рабе сотрудника, услуги которого становились ему с каждым днем все более и более необходимыми, с другой — раб в своем личном хозяйстве получал возможность иметь доходы, остававшиеся в его распоряжении, и копить их для того, чтоб в будущем откупиться на волю.

В конце республики и в действительном, и в юридическом положении рабов произошло двойное изменение, которое объясняется следующими двумя главными причинами. Число рабов значительно увеличилось, кроме того они уже не принадлежали, как прежде, к соседним и родственным племенам, а происходили из отдаленных и варварских стран, поэтому обращение с ними господ естественно стало менее гуманным. В прежние времена нравы смягчали законы, но с тех пор нравы стали в этом отношении хуже, и закону пришлось самому сделаться мягче. Кроме того, в эту эпоху сама законность рабства стала уже подвергаться сомнению. Люди думающие и образованные стали смотреть на это учреждение, как на нечто противное природе. Эти новые понятия отразились и на законодательстве римской империи. Отсюда ряд постановлений, которые от Августа до Антонинов стремились оградить раба от слишком резких проявлений господского произвола.

(May et Becker, Precis des institutions da droit prive de Rome, стр. 27—29, изд. Larose).

2. Торговля рабами

Я ходил на форум, когда увидел большую толпу, которая собралась около храма Кастора перед лавками. Приблизившись, я увидел на подмостках мужчин, женщин, юношей и молодых девушек. Все они были почти совсем нагие и имели на шее маленькую дощечку с надписью; на головах у некоторых из них были белые шерстяные колпаки, совсем гладкие, у других лавровые венки; у большинства ноги были натерты мелом или гипсом.

Какой-то человек весьма неприятной наружности, грубый и резкий, прогуливался перед ними и говорил, обращаясь к толпе: «Посмотрите-ка на этого юношу, какой он белый, какой прекрасный с головы до пят! Полюбуйтесь на его черные глаза и черные волосы. Он прекрасно слышит обоими ушами и также прекрасно видит обоими глазами, он здоров и телом и душой. Я ручаюсь вам за его воздержанность, честность и кротость; он послушен малейшему знаку, и с ним можно делать, что угодно. Он знает немного по-гречески, поет, может увеселять во время пира. Это дитя с берегов Нила». Затем, ударяя слегка по его щекам, он продолжал: «Слышите ли, как отдается! Какое упругое тело! Болезнь никогда не будет в состоянии что-нибудь сделать с ним. За восемь тысяч сестерций вы можете купить его в полную и безраздельную собственность».

Потом перешел к черномазому ребенку: «Ну-ка, покажи свои штуки владыкам мира!» И дитя принялось прыгать, вертеться, скакать на досках и производить всякие другие штуки. «Что за проворство! Какая красота! Какое изящество! — восклицал продавец. — Войдите же, граждане, в мою лавку, там вы увидите кое-что еще получше; здесь ведь только выставка моего товара; все же, что у меня есть самого редкого, самого прекрасного, нежного, обольстительного и удивительного — все это помещается внутри».

Многие поддались на это приглашение, а купец в это время приступил к продаже. Молодой раб, выделывавший штуки, соблазнил нескольких зрителей. Мальчика совершенно раздели, чтобы посмотреть, не было ли у него каких-нибудь скрытых недостатков; спрашивали о его возрасте, о месте его происхождения. И начался аукцион. Объявлена была цена в 4 000 сестерций, потом она поднялась до 6000 и наконец остановилась на 8 000. Покупатель вышел из толпы, и держа в руках маленькую монету, произнес следующую формулу: «Я заявляю, что этот мальчик, по праву квиритов, принадлежит мне, и что я купил его этой монетой и этими весами». Ок постучал монетой о весы, отсчитал условленную сумму и увел с собой раба.

Купец обязан объявлять о недостатках продаваемых им рабов; если он обманет насчет качества своего товара, то подвергается

113

телесному наказанию и штрафу, который может дойти до размеров двойной цены недобросовестно проданного раба; кроме того, сделка объявляется недействительной. Несмотря на все эти установленные законом предосторожности, тяжбы по этому поводу между торговцем и покупателем весьма нередки; большинство их заканчивается мировой сделкой, обыкновенно уменьшением первоначальной цены. Когда купец хочет отвратить от себя всякую ответственность, он надевает на раба белый шерстяной колпак, и в этих случаях покупатель уже знает, что ему надо держать ухо востро. В противном случае, купец обязан написать все необходимые указания на дощечке, висящей на шее у раба. Лавровый венок означал военнопленных; натертые мелом ноги — тех, которые были вывезены из-за моря.

Так как красивые рабы ценятся дорого, то продавцы пускались на всевозможные уловки, чтобы показать свой товар лицом, рабам стараются придать более молодой вид, им натирают тело скипидаром, выщипывают волосы, завивают, наряжают как можно лучше, выставляют напоказ все их достоинства, приписывают им даже такие, которыми они не обладают; одним словом, пускают в ход все приемы барышников. Некий Тораний, прославившийся как ловкий работорговец, продал однажды триумвиру Антонию двух детей редкой красоты, которые были так похожи друг на друга, что купец, не задумываясь, объявил их близнецами, хотя один из них родился в Азии, а другой за Альпами. Когда же дети заговорили на совершенно различных языках, обман обнаружился. Антоний пришел в ярость и, призвавши купца, стал упрекать его, как он смел так его одурачить. «Из-за чего вы волнуетесь, — отвечал Тораний, — эти дети не нравятся вам больше, -- ну, я их возьму обратно. То, на что вы жалуетесь, называя недостатком, представляет, в сущности, главное их достоинство. В сходстве близнецов нет решительно ничего удивительного; но полнейшее сходство между двумя детьми, родившимися в разных странах, это такая редкая вещь, что не имеет цены. Мне следовало взять с вас гораздо дороже. Но вы не хотите держать их у себя, — отлично! Другой заплатит мне за них больше». Этот ответ так подействовал на Антония, что он оставил рабов за собой.

(Dezobry, Rome au stecle d'Auguste, lettre XXII, изд. Delagrave).

3. Домашние рабы

Челядь богатого римлянина называлась familia urbana. Во главе дома стоял управитель, под начальством которого находились рабы, заведующие мебелью, гардеробом, серебром и всей парадной посудой, которая блистала золотом и драгоценными камнями.

114

Затем идут различные отделы домашней службы.

Собственно домашние слуги. В прежние времена молоток, прикрепленный к двери, считался достаточным для извещения хозяев о приходе чужого; позднее стали помещать у входа цепную собаку; затем ее заменили особым рабом. Наконец, явилась целая фаланга рабов, из которых одни охраняли атриум, другие возвещали о приходе гостей, третьи их вводили, четвертые поднимали перед ними портьеру и т. д.

Рабы при ваннах, начиная от истопников и кончая банщиками, в обязанности которых было натирать, умащать и опрыскивать духами тело, согласно обычаю южных стран.

Рабы по санитарной части. Римляне, древнейшая медицина которых ограничивалась самыми простыми и грубыми средствами, в более поздние времена захотели иметь настоящих врачей, и в Греции к их услугам стало развиваться врачебное искусство, которое когда-то было там привилегией свободных людей.

Рабы, служившие за столом. В те времена, когда римляне не утратили еще своей древней умеренности, раб, приготовлявший кушанья, был самым последним из рабов. Даже впоследствии, когда в Рим стало проникать греческое влияние, в случае парадного обеда доставали повара там же, где и провизию, то есть на рынке. Но потом стали для этого покупать специальных рабов, и в богатых домах служба на кухне и за столом стала составлять особую и весьма важную часть домашнего хозяйства и управления.

При этой службе состояли распорядитель, ключник, всевозможные поставщики и целая иерархия кухонных служителей: главные повара, просто повара и помощники поваров; рабы, поддерживающие огонь, булочники и множество мастеров по кондитерской части, так как это дело когда-то неизвестное, а потом презираемое римлянами, стало теперь искусством, за которое платятся бешеные деньги. Со времен Мария стали считать скрягой того, кто не платил главному повару болыпего жалованья, чем учителю, заведывавшему воспитанием и обучением детей. Затем шли рабы, которым поручалось приглашение гостей; начальник пиршественной залы; рабы, расставлявшие ложа, накрывавшие стол, устраивавшие пиршество; кравчий; рабы, разносившие хлеб и мясо, пробовавшие кушанья прежде, чем подавать их к столу; молодые рабы, сидевшие у ног господина, чтобы исполнять его приказания, а также забавлять его шутками. Для этих обязанностей предпочитались египтяне: с кудрями до плеч, в белой легкой тунике, которая доходила до колен, спускаясь мягкими складками из-под слабо затянутого пояса, — эти рабы были привлекательны не только своей молодостью и красотой, но и той прелестью, которая создается соединенными усилиями искусства и природы; разделенные на несколько групп, они разливали вино в чаши, лили на руки ледяную воду для освежения пирующих и

115

обрызгивали их головы благоуханиями. Пение и пляска молодых испанок из Гадеса (Кадикс) еще более увеличивали опьяняющее веселье пира. К этой тщательно и с тонким вкусом подобранной для услады господина толпе рабов, которым искусства придали, так сказать, художественную отделку и изящный вид, притупленный вкус времен империи присоединил еще разных карликов, уродов и шутов: это были несчастные существа, которые не столько сами шутили, сколько вызывали насмешки над собой.

Далее следуют рабы, служившие при выездах господина из дому. Они толпой окружали его даже во время обыкновенных выездов, лишенных всякой торжественности; кроме того, рабы выбегали вечером к нему навстречу с факелами, во время выборов сопровождали его в толпе, разбрасывали от его имени золото и обращались с приветствиями к попадавшимся на пути гражданам, помогали своему господину узнавать их, подсказывая на ухо их имена.

У хозяйки дома был свой особый штат рабов. Таковы, например, повивальная бабка, телохранители, кормилица, рабы, качавшие колыбель, носильщики. Кроме того, в ее распоряжении была собственно домашняя прислуга, обязанность которой, по словам Плавта, состояла в том, чтобы «прясть, молоть, колоть дрова, мести и получать палочные удары». На женской половине всегда были рабыни, которые занимались ткачеством, прядением и шитьем под надзором самой хозяйки. Были также рабыни, заведывавшие гардеробом под начальством особой надзирательницы. Между множеством других рабынь разделены были бесчисленные подробности туалета: прическа, окраска волос, опрыскивание их изо рта тонким дождем благоуханий, наведение бровей, вставка зубов, которые каждый вечер укладывались в особый ларчик, обмахивание веером, держание зонтика, завязывание сандалий, уход за собачкой.

Выезд был для матроны самым лучшим случаем блеснуть богатством своего дома и изяществом своего вкуса. Поэтому кортеж составлялся из избранных рабов: тут были курьеры, выездные лакеи, вестники и другие рабы — все прекрасные юноши с изящно завитыми волосами; они составляли как бы почетную стражу. Кроме них, само собой разумеется, был целый подбор возниц или носильщиков, приспособленных ко всякого рода экипажам в разных упряжках, носилкам, креслам и верховой езде. Все племена мира имели своих представителей в толпе рабов, окружавших носилки матроны: здесь были в качестве носильщиков каппадокийцы и рослые сирийцы, даже мидяне, а позднее варвары с берегов Дуная и Рейна; сбоку либурны, державшие подножки; впереди курьеры из нумидийцев и мазиков с кожей цвета черного дерева; этот матово-черный цвет Красиво оттенял висевшие на их груди серебряные дощечки, на которых, вероятно, были вырезаны имя и герб их господ. Иногда римская матрона уводила с собой весь дом, целую армию, как

116

говорит Ювенал. Увлеченная желанием блистать, она ни перед чем не останавливалась и в дни своего господства требовала от податливого мужа всю его челядь.

Влияние богатства сказалось в громадном увеличении числа обыкновенной домашней прислуги. Под влиянием же Греции явились новые потребности и фантазии, а вместе с этим и новые категории рабов. Желание быть или казаться просвещенным вызвало появление в римском доме секретарей. В больших домах стали устраивать библиотеки, а при библиотеке состоял особый, весьма многочисленный штат рабов для установки, сохранения и изготовления книг: одни составляли книги, другие переписывали их, третьи вносили в каталог, четвертые сберегали; были рабы для склеивания, выколачивания, выглаживания и вообще для приготовления папируса и пергамента. С другой стороны, для обучения и воспитания детей имелись наставники и всякого рода учителя. Римляне держали даже собственных мудрецов. Один богач, Сабин, который никак не мог удержать в памяти имена Ахилла, Одиссея и Приама, желал, тем не менее, иметь репутацию человека просвещенного. Он решил выйти из этого затруднения приобретением рабов, ученость которых принадлежала бы исключительно ему на правах собственности. Он и купил себе раба, знавшего наизусть Гомера, другого раба, изучившего Гесиода, и еще девять, которые поделили между собой 9 греческих лириков. За них было заплачено чрезвычайно дорого, что впрочем не удивительно: такого товара в наличности не оказалось, и пришлось изготовить его по особому заказу. Снарядившись таким образом, Сабин держал своих ученых рабов за столом постоянно при себе; они подсказывали ему на ухо стихи, которые тот, перевирая иногда, цитировал в своих разговорах с сотрапезниками.

Матроны точно так же не лишены были тщеславного желания блистать такой ученостью — дорогой, но легкой. Они покупали или нанимали себе философа, который служил как бы говорящей книгой для своей госпожи. Он обязан был произносить рассуждения на различные темы о нравственности и говорить другие умные речи, а госпожа слушала, отрываясь иногда для того, чтобы ответить на какую-нибудь записочку или сделать какое-нибудь показавшееся ей вдруг необходимым хозяйственное распоряжение. Выезжая, матрона брала с собой и моралиста вместе со своим карликом и обезьяной. «Забавнее всего то, — говорит Лукиан [1], — что наши дамы берут уроки философии лишь во время своего туалета, когда, например, им причесывают голову; в продолжении всего остального дня у них не хватило бы на это времени».
__________

[1] Лукиан Самосатский — знаменитый сатирик, живший во II в. по Р. X. — Ред.

117

Ко всей этой челяди нужно еще прибавить рабов, которых употребляли для ведения разных дел: тут мы видим всевозможных поверенных и агентов, которые занимались счетоводством, отдавали в рост деньги своего господина, барышничали за его счет рогатым скотом или лошадьми, водили барки, торговали в качестве разносчиков и приказчиков в лавках. Рабы занимались всеми видами ремесел и промыслов, начиная от тех, которые явились в Рим из Греции вместе с самими ремесленниками и описание которых мы находим у Плавта, и кончая самыми обыденными, как, напр., ремесло того цирюльника, который, благодаря расположению своей госпожи, из раба превратился во всадника. Наконец, были рабы, которые в Риме, как и в Греции, особенно ценились за свои таланты и искусство. Часто люди среднего достатка из тщеславного желания пустить пыль в глаза и показаться богачами держали при себе эту блестящую свиту; парадная обстановка, бьющая в глаза роскошь требовались при устройстве пиров и празднеств даже в домах третьего разряда [1].

(Валлон А, История рабства в античном мире, М., 1941.).
__________

[1] Катон Младший, известный простотой своего образа жизни, имел в деревне не менее 15-ти человек прислуги. У Дамофила, скромного сицилийского землевладельца, было 400 рабов, а у римских купцов в Утике — Красса, вольноотпущенника Помпея, и Деметрия — их было столько, что можно было бы набрать целый отряд для войны. Помпей составил целый эскадрон в 300 человек из своих пастухов. Клавдий Исидор жаловался, что после междоусобий у него осталось только 4116 рабов. Скавр, пасынок Суллы, имел их, как говорят, 8000. Афиней утверждает, что у некоторых римских богачей было по 20000 рабов. (Duruy, Hist. des Remains, II, p. 381).

4. Хороший раб

Образцом хорошего раба должен служить такой раб, который печется и заботится о хозяйских делах, который в отсутствие господина охраняет его интересы так же старательно, как если бы сам господин был тут же, или даже еще старательнее. Надо, чтобы больше всего у него работала не глотка, а спина, не брюхо, а ноги, чтобы его сердечные потребности были невелики. Пусть всегда помнит, как обращается господин с негодными рабами — ленивыми и бесчестными; пусть не забывает о побоях, кандалах, утомительных мельничных работах, о постоянном изнурении, муках от холода; ведь все это — воздаяние за лень и нерадивость. Как огня боюсь я этого, и благодаря этому страху предпочитаю быть хорошим, а не плохим рабом. Я несравненно охотнее буду выслушивать словесные

118

приказания: удары же я ненавижу. Ведь гораздо приятнее есть уже смолотое, чем самому возиться над этим. Поэтому я подчиняюсь власти господина; это для раба хорошо и покойно, и я в прямой выгоде. Пусть другие поступают так, как считают правильным, а я буду соблюдать свою выгоду. Буду постоянно в страхе, буду воздерживаться от проступков, буду стараться всюду и постоянно быть начеку. Только те рабы полезны господину, которые стараются не провиниться. А как приходится трусить тем, которые не боятся ничего и вдруг заслужат наказания! Мне уж недолго осталось бояться: близко то время, когда господин воздаст мне должное за мою службу. Мое правило — служить так, чтобы соблюдать интересы собственной спины.

(Плавт, Близнецы,* 870 и след.).
__________

* В более позднее время этот сюжет стал очень популярным в европейской литературе.

5. Содержание рабов по Катону

Сельские рабы должны получать зимой во время работы четыре модия (35 литров) пшеницы, а летом четыре с половиной (39 литров). Приказчик, ключница, надсмотрщик и пастух получают по три модия (26 литров). Заключенные в оковы рабы — по четыре фунта хлеба (1 килограмм 300 грамм), зимой по пять фунтов (1 килограмм 630 грамм) с того времени, как начнут вскапывать виноградник и до времени поспевания фиг; затем снова надо перевести их на порции в 4 фунта.

Вино для рабов. После сбора винограда рабы могут в течение трех месяцев пить вино из виноградных выжимок. На четвертый месяц давать им по гемине вина в день, т. е. 2 ? конгия (8,21 литр) в месяц; в течение пятого, шестого, седьмого и восьмого месяцев по одному секстарию в день, т. е. по 5 конгиев (16,41 литр) в месяц. Наконец, на девятый, десятый и одиннадцатый — давать им по три гемины в день, что составит одну амфору (26,26 литра) в месяц. Кроме того, на Сатурналии и Компиталии * выдать на каждого человека по конгию (3,28 литра).

Для пищи рабов нужно сохранять как можно больше упавших с дерева оливок. Нужно также прятать такие спелые оливки, из которых может получиться очень мало масла, и беречь их, чтобы они держались как можно дольше. Когда оливки будут съедены, давать рассол и уксус. Масла каждый должен получать по секстарию (? литра) в месяц. Соли достаточно по модию (8,75 литра) на человека в год.
__________

* Ежегодные празднества в честь ларов, покровителей перепутий.

119

Из одежды выдавать тунику в 3 1/3 фута (1 метр) и толстый плащ каждые два года. Всякий раз, как рабы будут получать тунику или плащ, отбирать у них старые, чтобы делать из них дорожные плащи. Каждые два года следует выдавать пару крепких деревянных башмаков.

Зимнее вино для рабов. Налей в бочку десять квадранталов (80 конгиев) невыбродившего виноградного сока и два квадрантала крепкого уксуса; туда же влей еще два квадрантала старого вина и 50 квадранталов простой воды. Мешай все это палкой по три раза в день в течение пяти дней кряду. Прибавь туда 64 секстария давно взятой морской воды, потом закрой бочку крышкой, замажь ее и держи в таком виде десять дней. Этого вина хватит тебе до времени солнцестояния. Если сколько-нибудь вина останется после времени солнцестояния, то из него выйдет прекрасный и очень крепкий уксус.

(Катон, О земледелии 56, 57, 58, 59, 104).

б. Господин, дающий приказания своим рабам

Баллион (обращаясь к рабам). Эй, вы, идите-ка сюда! Вы, угрюмые и грубые бездельники, которым и в голову не придет делать как следует свое дело! От вас никакого толку не добьешься, если только не попробовать вот этого способа. (Бьет их). Я и ослов таких не видал: настолько их бока стали нечувствительны к ударам! Когда их бьешь, право, причиняешь самому себе больше боли, чем им. Такова уж их природа: это просто смерть для плети. Все их мысли сосредоточиваются на том, как бы, воспользовавшись случаем, что-нибудь стащить, украсть, сцапать, стянуть, выпить и потом удрать. В этом все их занятие. Лучше оставить волков в овчарне, чем подобных сторожей в доме. А между тем посмотрите-ка на их рожи: подумаешь, в самом деле хорошие слуги! Зато работа их не оправдывает надежд. Теперь, если вы не обратите внимания на мой приказ и не изгоните из вашего сердца и из ваших глаз сна и беспечности, я вам так распишу бока ремнем, что с ними не сравняются узорчатые кампанские, ни пурпурные александрийские ковры с разными зверями. Уже вчера я сделал распоряжения и назначил каждому дело, но ведь вы такие небрежные и бесчестные негодяи, что вам нужно постоянно напоминать о ваших обязанностях. Вы, по-видимому, хотите твердостью своей кожи победить вот это (показывает ременную плеть) и меня! Но клянусь Поллуксом, ваша кожа уступит в твердости коже моей плети. Посмотри-ка, ведь другое они делают! А вы вот это делайте, на это обратите внимание! Что, больно? Вот как расправляются с непослушными рабами! Станьте все передо мной и слушайте хорошенько, что я буду говорить. (Обращаясь к одному

120

из них). Ты, с кувшином, натаскай воды и наполни котел, живо. (К другому). А ты, с топором, будешь колоть дрова. Раб (показывая на топор). Да ведь он совсем тупой. Баллион. Уж справляйся с этим как знаешь. Разве вы не притупились также от постоянных ударов, а ведь я не отказываюсь от ваших услуг? (Обращаясь к третьему рабу). Тебе я поручаю убрать в доме; у тебя будет достаточно работы, поторопись, пошел скорее. (К четвертому). Ты накрой стол, вычисти серебро и расставь его. Постарайся, чтобы к моему приходу все было приготовлено, выметено, обрызгано, вытерто, вымыто, расставлено. Сегодня день моего рождения и вы все должны постараться для моего праздника. (К поваренку). Ты позаботься положить в воду окорок, говядину, свиные молоки и вымя. Ты слышал? Я хочу угостить на славу важных персон, которые у меня сегодня будут, чтобы они подумали, что я очень богат. (Всем). Идите же и поскорее сделайте все это, чтобы не было никакой задержки, когда явится повар. А я иду на рынок, чтобы раздобыть там дорогой рыбы. (Рабу, который несет кошелек на спине). Иди вперед, мальчишка. Нужно остерегаться, чтобы кто-нибудь не проделал дырки в моем кошельке.

(Плавт. Мошенник, 133 и след.).

7. Телесные наказания рабов

Орудиями наказания были прежде всего розги, палка простая и с острым наконечником, плеть, ремень. Плавт сравнивает рабов с ослами, до того их кожа привыкла к ударам, и говорит, что они принадлежат к породе пантер, потому что тело у них как, и у пантер, полосатое. В самом деле, мало нашлось бы рабов, не имеющих знаков на теле. Трахалион в Rudens`e утверждает, что он меньший плут, чем другой раб, и в доказательство предлагает осмотреть его спину.*

Кроме этого существовали еще наказания посредством всякого рода лишений: кандалы на руки или на ноги, ущемление шеи вилами, приковыванье к цепи, изнурительные работы, голод и холод. Подобные виды наказания приносили в то же время материальную выгоду господину: наказывая раба, он уменьшал его содержание и увеличивал его работу.

Первой ступенью этой лестницы наказаний была ссылка в деревню, где раб употреблялся на земледельческие работы с мотыгой в руках и с кандалами на ногах. Были и другие наказания, часто употреблявшиеся и в городе, и в деревне: раба отправляли на мельницу, которая часто упоминается в угрозах господ, так как это
__________

* Rudens — комедия Плавта «Канат».

121

было обычное наказание, на каменоломни, в рудники. «Уведите его, пусть на нею наденут тяжелые кандалы. А потом ты отправишься на каменоломню и, если другие успеют обтесать восемь глыб в день, а ты не сделаешь сверх того по крайней мере половины, то получишь тысячу ударов». «Я часто видел на картинах, — говорит один раб, — изображение бесчисленных казней Ахерона [1], но никакой Ахерон не может сравниться с каменоломней, из которой я только что вышел; это место, где работа изнуряет тело до полнейшего истощения сил».

Как избавиться от всех этих ужасов? Убежать? Но это значило попасть из огня да в полымя. Бегство считалось одним из самых тяжелых преступлений раба. За малейшую попытку к бегству, по одному только подозрению, его жестоко наказывали и клеймили раскаленным железом. И притом, куда бежать? К частному лицу? Но закон наказывал такого человека, как укрывателя. В храм? Но римское государство не признавало права убежища, которое было священным в Греции. Нигде и ни у кого не мог он найти заступничества, разве у какого-нибудь друга своего хозяина. Если убежавшего раба поймают, то дело может не ограничиться тем, что его изобьют до полусмерти, закуют, замучат работой. Его могли отправить на казнь в амфитеатр, где он сделается жертвой диких зверей или гладиаторов; его могли бросить в колодец или в печь, уморить на вилах, на кресте, сжечь в просмоленном платье.

По отношению к рабу произвол господина ничем не был ограничен.

Минуций Базил подвергал своих рабов в виде наказания самым ужасным увечьям. Ведий Поллион, выскочка из вольноотпущенников, бросал провинившихся рабов муренам, чтобы полюбоваться, как эти рыбы проглотят их целиком — и все это за какое-нибудь слово, показавшееся грубым, за простую неловкость. Известна история
__________

* Ахерон — собственно название реки, текущей вокруг подземного царства, но иногда этим именем обозначалось и само царство Аида, в котором, по позднейшим представлениям греков, мучились грешники — Рвд.

122

раба, который был приговорен к этого рода казни за то, что уронил хрустальную вазу во время пира, где присутствовал сам Август. Несчастный бросился к ногам императора и стал умолять, чтобы его не бросали на съедение рыбам; возмущенный Август велел перебить весь хрусталь у Ведия и простил раба. Но наказал ли он господина этого раба? И сделал ли он что-нибудь для того, чтоб подобные случаи не повторялись? Да и на каком основании стал бы он все это делать? Разве сам он не велел повесить на мачте своего доверенного раба Эроса за то, что тому пришла фантазия зажарить и съесть перепелку, прославившуюся своими победами в боях, до которых римляне были такими страстными охотниками. Приходится видеть точное изображение действительности в той картине нравов первого века империи, которую мы находим в сатирах. Здесь мы видим ярость, побои за малейшую ошибку, полную бесчувственность, даже в женщинах, которые особенно изощрялись в подыскивании поводов и придумывании видов наказания. Эти годовые палачи на жаловании, эти матроны, которые сами принимают участие в наказаниях, не переставая в то же время делать свой туалет, болтать с приятельницами, любоваться золотой бахромой, которая так красиво выделяет блеск и великолепие платья, наконец, эта легкость, с которой приговаривали к смертной казни по самым пустым поводам, — все это в значительной степени соответствовало действительности; и, без сомнения, в следующем отрывке из Ювенала очень мало вымысла: «Распять этого раба! — Но какое же преступление совершил он, чтобы подвергнуться такой казни? Где обвинитель, где свидетели? Послушай, мой друг: когда дело идет о жизни человека, нужно быть очень и очень осторожным! — Глупец, да разве раб человек? Пусть так: он не совершил никакого проступка, но я хочу, я требую этого, и мое желание, кажется, достаточная причина». И затем далее: «Бедная Псекас чешет свою госпожу. Рабыне уже успели вырвать несколько прядей волос и разорвать платье, чрез которое видны плечи. „Зачем этот завиток сделан так высоко?" Какой-нибудь волосок не так положен, какое преступление! Сейчас же пускается в ход воловья жила. Но чем так провинилась несчастная Псекас? Разве виновата бедная девушка, что ее нос не нравится тебе?»

(Валлон А., История рабства в античном мире, М., 1941.).

8. Чувства рабов по отношению к их господам

Искренняя любовь и преданность встречались и между рабами. Не все господа были жестокими; и иногда случалось, что доброе, человечное отношение к рабам будило в их душах, несмотря на развращающее влияние рабства, благородные чувства.

Известны рассказы о грументских [1] рабах, которые вывели свою госпожу из взятого приступом города, притворившись, что ведут ее на казнь; о рабе Веттия, который убил его, чтобы получить свободу, а потом сам наложил на себя руки. Подобные случаи чаще всего происходили во время гражданских войн. Находились рабы, которые не только не отдавались соблазну и не доносили на своих господ, но даже сами прятали их и оберегали от преследований. Некоторые пускались при этом на хитрости: становятся, напр., приверженцами Апулея или Аррунция [2] и чтобы удобнее устроить бегство, одеваются в платье центуриона и делают вид, что преследуют изменников; или же под видом ликторов сопровождают Помпония, который, облачившись в знаки преторского достоинства, решился пройти весь Рим, у ворот сел в государственную колесницу и, проехав Италию, прибыл на корабле триумвиров в Сицилию, в лагерь Помпея. В других случаях преданность рабов не ограничивается тем, что они следуют за своим господином и помогают ему: они сами придумывают уловки для его спасения. Так, во время избиения Марием приверженцев Суллы, рабы Корнута бросили на костер труп какого-то неизвестного человека, которого они выдавали воинам Мария за своего господина. Во время проскрипций Октавия один раб сделал еще больше: последовав за своим господином, он спрятал его в пещере; когда явилась опасность, что их убежище будет открыто, раб убил первого попавшегося человека и выдал его за своего господина. Бывали и такие рабы, которые спасали своих господ ценой собственной жизни, меняясь с ними платьем. Примеры подобного самопожертвования встречаются у Аппиана [3]; Сенека приводит такие случаи из недавнего прошлого, когда при Тиберии доносы особенно развились.

Само собой разумеется, что бывали и случаи совершенно противоположного свойства. Мстительное чувство озлобленных рабов иногда не останавливалось даже перед страхом самых ужасных казней. Тем
__________

[1] Grumentum — город в Лукании. — Ред.

[2] Аррунций участвовал в гражданских войнах сначала как приверженец Секста Помпея (сына триумвира), а потом Октавиана. Апулей Сатурнин — знаменитый демагог времен Мария. — Ред.

[3] Аппиан —уроженец Александрии, живший в половине II в. по Р. X.; написал по-гречески римскую историю, в которой изложил также историю всех областей римской империи до завоевания их римлянами. — Ред.

124

более должно было оно проявляться тогда, когда можно было быть уверенным в безнаказанности, когда рабов поощряли выдавать своих господ, внесенных в проскрипции, обещали им за это свободу, действовали на самые низкие стороны их природы, возбуждая жажду крови и золота. Как часто в эту эпоху раб становился палачом того, в чьей власти он находился! Как часто матери, пытаясь спасти своих детей, тщетно с мольбой протягивали руки к своим разъяренным служанкам! Аппиан, из которого мы взяли приведенные выше примеры преданности рабов, рассказывает также многочисленные случаи предательства. Иногда общественное мнение возмущалось подобными случаями, и предатель вместо награды получал наказание.

Один раб Карбона донес на него Крассу, ссылаясь на письменные доказательства. Красс велел заковать его в цепи и отправить к его господину. Другой раб, выдавший своего господина во время борьбы Мария и Суллы, получил свободу в награду за донос и был казнен за предательство. Известен еще случай, когда раб, таким же самым способом приобретший свободу, простер свою дерзость до того, что на торгах выступил покупателем имений казненного по его доносу против семьи последнего; народ потребовал, чтобы его снова отдали в рабство. В другой раз раб открыл хитрость своего товарища, который хотел этим спасти их общего господина. Судьи под давлением толпы приговорили предателя к распятью, а верному рабу даровали свободу.

Итак, были случаи и преданности, и предательства. Которые же из них являются характерными для определения чувств рабов по отношению к своим господам? Ответ на этот вопрос мы находим у одного писателя, который говорит, что в эпоху проскрипций «жены весьма часто оказывались верными, вольноотпущенники — реже, рабы очень редко». То же и в эпоху империи. В те времена, когда закон, запрещавший принимать показания раба против господина, отменялся или был явно нарушаем, со всех сторон так и сыпались доносы и обвинения. И Тацит, с негодованием описывавший эту эпоху, и Плиний Младший, который проводит сравнение между Траяном и его предшественниками, — оба замечают, что рабы с необычайным усердием и готовностью отозвались на поощрение правительства. Сенека говорит: «Вспомните о тех, кто погиб у себя дома жертвой насилия или хитрости, и вы увидите, что мщению рабов подверглось не меньше людей, чем мщению тиранов». И действительно, раб в то время был естественным врагом, живущим в доме господина: «сколько рабов, столько врагов», — гласит римская поговорка. Обычными орудиями рабов были: предательство, донос, яд и всякие тайные козни. Один вольноотпущенник Коммода * радуется, что
__________

* Сын Марка Аврелия, император 180—192 гг. н. э.

125

смерть избавляет его от рабства, в котором он находился у своих рабов, и он даже распорядился в завещании, чтобы это выражение было написано на его надгробном памятнике.

(Валлон А, История рабства в античном мире, М., 1941.).

9. Казнь четырехсот рабов

В 61 году по Р. X. префект Рима Педаний Секунд был убит одним из своих рабов... Когда согласно древнему обычаю нужно было вести на казнь всех рабов, живших под той же самой кровлей, то сбежался народ, который хотел защитить такое множество невинных людей; дело чуть не дошло до мятежа. В самом сенате поднялись голоса против такой чрезвычайной строгости, между тем как большинство выражалось за то, чтобы не делать никаких изменений (в законе). К этому большинству принадлежал и Г. Кассий; когда при подаче голосов очередь дошла до него, он сказал следующее:

«Не раз, почтенные сенаторы, я присутствовал среди вас во время обсуждения новых мер, которые должны были заменить правила и законы наших отцов; и я не возражал против них, хотя и нисколько не сомневался, что в старину во всех делах принимали лучшие и более правильные меры и что при всех переменах мы меняли лучшее на худшее. Но я молчал в этих случаях, чтобы не показалось, что чрезмерным восхвалением древних нравов я хочу возвысить предмет своих занятий [1]; кроме того, я полагал, что не следует постоянным возражением ослаблять силу и убедительность моих слов и что нужно приберечь их до той минуты, когда государство будет нуждаться в совете.

Эта минута пришла теперь, когда консуляр в собственном доме погиб вследствие заговора рабов, которого никто не остановил и не выдал, хотя сенатское решение, грозящее за это всем рабам казнью, остается еще до сих пор в силе. Освободите их, пожалуй, от наказания, но тогда кого из нас защитит положение господина, если префекта города не защитила его (высокая) должность? Кого из нас уберегут многочисленные слуги, если четыреста рабов не сумели уберечь Педания Секунда? Кому станут помогать его рабы, если даже страх смерти не мешает им оставаться равнодушными к безопасности своих господ? Быть может, скажут, что убийца мстит в данном случае за
__________

[1] Г. Кассий был известный юрист, и, как юрист, занимался изучением древних законов, на что он и намекает. — Ред.

126

свои личные обиды?.. Но тогда пойдем дальше и скажем прямо, что он имел право убить своего господина.

...Можно ли допустить, чтобы раб задумал убийство господина, и при этом в его голосе ни разу не послышалась угроза, и он никому ни одним словом не проговорился по оплошности? Пусть так, я готов даже согласиться, что он скрыл свое намерение и приготовил свой меч так, что ни в ком не возбуждал подозрения, но разве мог он пройти мимо стражи, открыть дверь спальни, войти в нее со светом, совершить убийство, и все это так, чтоб никто из рабов не видел и не знал? Много признаков предшествуют обыкновенно преступлению, и, если наши рабы будут- выдавать его, то мы можем жить спокойно среди многочисленной челяди, не боясь за нашу жизнь, потому что окружающие нас рабы постоянно трепещут за свою. Наконец, если окруженные преступными рабами мы и должны погибнуть, то мы по крайней мере знаем, что не останемся без отмщения. Наши предки относились недоверчиво к рабам даже в те времена, когда рожденный в доме или в имении своего господина раб с самого дня своего появления на свет приучался любить его. Но теперь, когда у нас в качестве рабов появились целые племена, из которых каждое имеет свои особые обычаи и своих богов, а некоторые и совсем не знают их; теперь ничем уж, кроме страха, не удержишь этого сброда в повиновении. Вы скажете, что при этом пострадает несколько невинных! Но ведь, когда казнят десятого в отряде, бежавшем с поля сражения, то не случается разве, что жребий падает и на храбреца? При всяком великом деле совершается некоторая несправедливость, но несчастье некоторых с избытком искупается благополучием всех».

На эти слова Кассия никто не решился открыто возражать; раздался лишь гул голосов, которые выражали сострадание по поводу многочисленности жертв, их возраста и пола, в особенности ввиду того, что большинство их было несомненно невинно. Все-таки верх взяло мнение тех, кто требовал казни, но нельзя было привести в исполнение это решение, потому что собралась большая толпа и стала угрожать камнями и поджогом. Тогда император издал эдикт, в котором упрекал народ за такое поведение и велел оцепить войсками весь путь, по которому осужденных должны были вести на место казни. Цингоний Варрон предложил распространить кару также и на вольноотпущенников, которые находились (во время убийства) в доме, и выслать их из Италии. Но принцепс воспротивился этому, чтобы не усиливать еще более суровости древнего обычая, которого не могло смягчить сострадание.

(Тацит, Анналы, XIV, 42—45)

10. Мнение Сенеки о рабах

С большим удовольствием услыхал я от людей, видевших тебя, что ты живешь в ладу со своими рабами. Так, конечно, и подобает человеку с твоим умом и с твоей образованностью. «Но ведь они рабы!» — Нет, они люди. «Рабы!»—Нет, товарищи. «Рабы!»—Нет, младшие друзья. «Рабы!» — Да, рабы постольку, поскольку и все мы, если принять во внимание одинаковую власть судьбы над ними и над нами. Поэтому смешны мне те, которые считают позором пообедать вместе с рабом. И почему это? Очевидно, все дело в том высокомерном обычае, который требует, чтобы толпа рабов, стоя, окружала обедающего господина. Он ест больше, чем в состоянии вынести, с неслыханной жадностью набивает уже полное брюхо, отвыкшее от пищеварения; он с еще большим трудом переваривает пищу, чем отправляет ее в желудок. А несчастный раб стой тут же и не смей губами пошевелить хотя бы для того, чтобы произнести слово. Розга наказывает каждый шепот; даже невольные человеческие звуки — кашель, чихание, икота — не остаются без кары. Большим наказанием искупается нарушенная тишина: они остаются стоять всю ночь, голодные, немые. Вот почему так много поносят господина те рабы, которым запрещено раскрывать рот в его присутствии. А те, которые имеют право разговаривать не только в присутствии господина, но даже с ним самим, которым никто не затыкает глотку, готовы шеи себе сломать из-за господина, обратить на себя грозящую ему опасность. Те рабы, которые разговаривали за едою, всегда молчали во время пытки [1].

А вот еще поговорка, обязанная своим происхождением этой же возмутительной надменности: сколько рабов, столько врагов. Но они ведь вовсе не враги нам по своей природе, а мы их делаем врагами. Я уже не говорю о других случаях бесчеловечной жестокости; мы заставляем их иногда делать то, что грешно было бы даже на вьючных животных возложить. Когда, например, мы возлежим за обедом, один подтирает плевки, другой, нагнувшись, собирает последствия нашего пьянства; третий разрезает редких птиц и, сунув внутрь опытную руку, уверенными движениями вытряхивает внутренности.

Несчастен тот, кто живет на свете только для того, чтобы потрошить птиц. Но гораздо более жалок тот, кто учит этому из глупой прихоти, чем тот, кто учится по необходимости.
__________

[1] Намек на нероновские проскрипции, в которых показания рабов имели большое значение — Ред

128

Вот виночерпий, одетый и украшенный, как женщина, пытается бороться с возрастом. Он не может убежать от детства; его удерживают в этом возрасте насильно, несмотря на то, что у него вид настоящего воина; безволосый, — волосы у него выбриты или даже выщипаны — он бодрствует всю ночь, которую он делит между пьянством и развратом господина; в спальне он мужчина, на пиру — мальчик.

Вот другой, которому поручено наблюдение за собутыльниками господина; стоит, несчастный, и высматривает, кого из них за невоздержанность языка или глотки можно будет пригласить на завтра.

Прибавь сюда рабов, заведующих пирами, которым во всех подробностях знакомо нёбо господина; они знают все кушанья, которые могут пощекотать вкус господина и своим видом развлечь его; им известно, какая гастрономическая новость может оживить пресыщенного всем барина, что может быть ему противно, чего ему в этот день захочется. Обедать вместе с ними он не согласится ни за что: он считает за ущерб своему величию подойти вместе с рабом к одному и тому же столу. А сколько из этих рабов теперь сами господа!

Я видел, как перед порогом Каллиста стоял его прежний господин, который некогда вешал ему на шею ярлык с объявлением о продаже и выводил на рынок вместе с презренной челядью. А теперь его не пускали в дом в то время, как другие свободно входили туда. Освободившись и получив право гражданства, раб отблагодарил господина.

Господин продал Каллиста, зато Каллист дорого ему обошелся.

Подумай, что тот, кого ты зовешь своим рабом, родился из такого же семени, как и ты; как и ты, он пользуется небом, дышит одинаково с тобою, одинаково живет, одинаково умирает. Ведь низвергла же судьба многих знатных людей, которые путем военной службы добились сенаторского звания. Вспомни поражение Вара! Один сделался пастухом, другой принужден был стеречь жилища врагов. Решись-ка теперь презирать положение людей, которое может сделаться и твоим, в то время как ты его презираешь.

Я не собираюсь особенно распространяться относительно обращения с рабами, к которым мы относимся так высокомерно, так жестоко, которых ты так обижал; вот моя мысль в общих чертах. Обращайся с низшими так, как бы ты хотел, чтобы с тобою обращались поставленные выше тебя. Каждый раз, как вспомнишь об объеме твоей власти над рабами, вспомни, что и твой господин имеет такую же власть над тобою. «Но, — скажешь ты, — откуда у меня взялся этот господин?» — Ты еще молод, мой друг! Кто знает, может быть, он у тебя и будет. Разве ты не знаешь, в какие годы сделались рабынями Гекуба или мать Дария, в какие годы попали в рабство Крез, Платон, Диоген? Обращайся с рабом мягко, обходительно, допускай его к разговору, приглашай на совет, на пирушку. Тут

129

меня перебьет вся толпа наших франтов: «Какое унижение, какой позор!» Но я их немедленно уличу в том, что они целуют руки [1] у рабов других. Вы даже упускаете из виду, как тщательно старались избегать наши предки того, что так ненавистно в слове «господин» и так унизительно в слове «раб». Господин у них назывался отцом семейства; рабы, как и до сих пор в комедиях — членами семьи [2]. Они установили один праздник [3] не затем, чтобы только в этот день рабы могли есть за одним столом с господином, но затем, чтобы рабы могли в этот день отправлять в доме должности государственных магистратов, творить суд, — словом, дом на день превращался в небольшую республику. «Что такое? Я допущу к своему столу всех своих рабов?!» — Точно так же, как и всех свободных. Ты ошибаешься, если думаешь, что я оттолкну человека из-за его грязного ремесла. Не занятия я буду ценить, а характер. Характер вырабатывает каждый сам себе, а занятия — дело случайности. Пусть одни обедают за твоим столом, потому что они достойны этого; другие — для того, чтобы сделаться достойными. Если в них есть что-нибудь гнусное, благодаря сношениям с грязными людьми, оно изгладится, благодаря примеру людей порядочных. Не только на форуме и в сенате можно найти друга, дорогой Луцилий; ты отыщешь его у себя дома, если поищешь хорошенько. Часто хороший материал пропадает за отсутствием ремесленника. Попробуй-ка, сделай опыт. Если глуп тот, кто, собираясь покупать лошадь, смотрит не ее, а узду и попону, то несравненно глупее тот, кто оценивает человека по одежде и по сословию, которое то же, что и одежда, надетая на нас. «Он раб!» — Да, но может быть, он духом свободен. «Он раб». — Да разве это вредит ему? Покажи мне, кто не раб: один — раб похотливости, другой — корыстолюбия, третий — честолюбия, все — рабы страха. Вот тебе консуляр — раб старухи, вот богач — в сетях у служанки, вот целый ряд знатных юношей — рабов актеров. Нет рабства позорнее добровольного. Не обращай внимания на слова этих господ; будь всегда приветлив с рабами и не выказывай высокомерия. Пусть уважают тебя, а не боятся.

За последние слова меня пожалуй обвинят в призыве рабов к самостоятельности и в попытке уронить авторитет господ. Я повторяю: пусть они уважают нас, как клиенты, как люди, ищущие нашего расположения.

Тот, кто думает возводить на меня подобные обвинения, забывает, очевидно, что господину не может быть мало того, чего и богу
__________

[1] Намек на искательство знати у нероновских отпущенников. — Ред.

[2] См. стр. 116.

[3] Праздник Сатурналии, продолжавшийся от 16 дней до 9 дней до январских календ. — Ред.

130

довольно. Тот, кто пользуется уважением, пользуется и любовью. Любовь не может совмещаться со страхом. Поэтому я нахожу, что ты поступаешь совершенно правильно, не стараясь внушить страха рабам и пытаясь действовать на них только словами.

[Сенека, Письма к Луиилию, V 6 (47)].

11. Обязанности вольноотпущенника по отношению к своему патрону

Отпуск на волю был в принципе и по своему юридическому значению отказом господина от его прав на раба. Но если вольноотпущенник не имел больше господина, он должен был иметь патрона, каковым становился бывший господин, который отпустил его на волю. Вольноотпущенник принимал имя своего патрона. Его юридическое положение было таким же, как и юридическое положение патрона: он делается римским гражданином только в том случае, если патрон сам был гражданином. Его родиной была родина патрона, т. е. если, например, бывший раб происходил из Сирии и был отпущен на волю тулузцем, то он по закону становился гражданином города Тулузы. Его законным местом жительства делался дом патрона. Если он умирал бездетным, его имущество переходило к патрону или к сыну последнего, как к самому близкому его родственнику. Если он убивал своего патрона, то судился как отцеубийца.

Патронат являлся, с одной стороны, обязанностью оказывать покровительство вольноотпущеннику. Древнее правило требовало, чтобы бывший господин защищал своего вольноотпущенника в суде против третьих лиц, другое правило обязывало его кормить и помогать вольноотпущеннику. Но с другой стороны, патронат был и правом. Юристы утверждают, что патрон имел право наказывать своего вольноотпущенника.

Обязанности вольноотпущенника были выражены в двух словах: reverentia и obsequium, т. е. почтение и повиновение. Оба эти термина очень неопределенны, и легко себе представить, что патрон толковал их как хотел. Особа патрона должна была быть для вольноотпущенника «такой же почтенной и священной, как особа отца». Понятие, противоположное reuerentia, которая была обязательна для вольноотпущенника, обозначалось словом «неблагодарность». Таким образом, неблагодарность вольноотпущенника являлась на суде настоящим преступлением. Патрон долго сохранял право наказывать вольноотпущенника обращением его снова в рабство. Позднее дела о неблагодарности рассматривались в суде, и судьям вменялось в обязанность строго наказывать за нее. За то, что вольноотпущенник был «дерзким и упрямым», за то, что он «поднимал голову» перед

131

своим патроном, его наказывали рабством. То же наказание налагалось, если вольноотпущенник покидал своего патрона во время болезни и бедности. За доказанную неблагодарность или за «недостаток внимания» судья мог приговорить к штрафу или к наказанию палками. За оскорбление словами наказывали изгнанием, за оскорбление действием — ссылкой на рудники.

Закон не определял понятия obsequium, но мы знаем, что это слово обозначало подчинение чужой воле. Вольноотпущенник обязан был подчиниться воле своего господина, преклоняться перед ней, повиноваться и следовать ей во всем. Судьям предписывалось наказывать вольноотпущенника за всякое неисполнение этой неопределенной обязанности.

Из всего этого видно, что отпуск на волю не давал независимости. Раб, становившийся по отношению к обществу свободным человеком, по отношению к своему бывшему господину оставался подчиненным.

Кроме того вольноотпущенник давал клятву нести и другие обязательства. Иногда он клялся оставаться навсегда или на определенный срок в доме и на службе своего патрона или его сына. Он мог обещать служить наследнику патрона. Часто он обязывался платить оброк, который из приличия назывался подарком.

Чаще всего он обещал отдавать патрону часть своего труда. Этот труд считался днями (ореrае). Один обещал 10 дней в год, другой 20, иной «столько дней, сколько угодно будет патрону».

Характер работы определялся свойствами раба, его уменьем и талантами. Один мог быть земледельцем, плотником, каменщиком, другой — золотых дел мастером, архитектором, врачом, переписчиком, живописцем, актером, школьным учителем. Иногда работа производилась в доме патрона, где вольноотпущенник исполнял обязанности управляющего, секретаря, лакея или повара. Иногда вольноотпущенник занимался своим ремеслом в городе и приносил патрону установленную часть заработка. Случалось, что вольноотпущенник имел лавку и должен был платить патрону известную сумму из торговых прибылей.

Подобно мужчине и женщина, отпущенная на волю, должна была отдавать господину несколько дней своей работы; это обязательство сохраняла она до пятидесятилетнего возраста или же до замужества. Последнее ограничение объясняется тем соображением, что женщина, как говорит один юрист, «не может служить в одно и то же время и своему патрону, и своему мужу». Но по той же самой причине она не могла и замуж выйти без разрешения патрона. Считалось справедливым, что патрон имеет право помешать браку, который лишает его известных выгод.

Нелишне заметить, что, принимая на себя известные обязательства, для получения свободы раб мог выговорить себе, что барщина

132

может отбываться не только им, но вместо него также и его детьми, как родившимися уже, так и имеющими родиться.

Все это показывает, что господин сохранял известные права на личность и в особенности на труд своего бывшего раба. Патрон мог даже отдать своего вольноотпущенника внаймы кому-нибудь другому. Вольноотпущенника ссужали, дарили, отказывали по завещанию. Его могли заложить, т. е., делая заем, устанавливали ипотеку на доход, который патрон мог получить со своего вольноотпущенника. Его отдавали внаймы и спекулировали на его труде. Он составлял часть приданого, наследства, и естественно переходил к наследнику, как всякий другой объект владения. Если у патрона было два наследника, то могло случиться, что вольноотпущенник переходил во владение их обоих и они делили его между собой пополам; или же он мог принадлежать на одну треть одному наследнику и на две трети другому.

(Fustel de Coulanges, L'invasion germanique et la fin de l'Empire, стр. 107, et suiv., изд. Hachette).

12. Положение вольноотпущенников в римском обществе

В эпоху империи вольноотпущенники были очень многочисленны. Нет никакой возможности установить хотя бы приблизительно общее число их в это время. Но есть много косвенных указаний. Например, в одном только списке, найденном в Геркулануме, встречается 240 имен вольноотпущенников. В Капуе они составляли около половины населения. Во всех городах южной Италии, вместе взятых, по крайней мере 1/6 населения состояла из вольноотпущенников. Относительно Рима мы имеем мало сведений. Но мы знаем, что каждый гражданин даже самого скромного общественного положения имел несколько вольноотпущенников. Тацит прямо говорит, что бывшие рабы встречаются во всех классах римского общества, что большая часть всадников и многие сенаторы рабского происхождения и что выделить эту категорию — значит показать, как мало в Риме людей, которые ведут свой род от свободных граждан. Такое показание историка неоценимо.

Из всех карьер, доступных вольноотпущеннику, самой заманчивой была карьера чиновника. Служащие, подчиненные магистрату, не были государственными чиновниками в высшем смысле этого слова; тем не менее их положение было довольно почетным. Некоторые из их обязанностей предполагали известное умственное развитие и образование. Они соединялись в декурии, в которых должности были наследственными или продавались; а это придавало им известное

133

значение, которое всегда дается принадлежностью к какой-нибудь корпорации.

Среди этих чиновников первое место занимали писцы: они соответствовали нашим канцеляристам, переписчикам, регистраторам, счетчикам. В действительности, текущие дела подготовлялись и, должно быть, решались ими, как это теперь делают правители канцелярии, которые подносят начальнику бумаги только для подписи. Такие должности занимались и свободными, и вольноотпущенниками. Эти последние встречаются в канцеляриях квесторов, эдилов, трибунов.

За писцами идут ликторы, обязанности которых были чисто внешние: они сопровождают в Риме консула с пучками прутьев, они принимают участие в некоторых юридических актах. Ликторы были непременно из свободных, впрочем, и среди них встречаются вольноотпущенники, но только такие, которые имели права римского гражданина.

Затем следуют viatores — курьеры, передававшие распоряжения; они состояли при консулах, преторах и других магистратах. Наконец, praecones — глашатаи, и другие низшие служители.

Все это были различные ступени служебной лестницы, прохождение которой представляло много заманчивого. Она имела все выгоды и преимущества чиновничьей службы, давала спокойное, обеспеченное существование, а в конце и почетные отличия. Поступали на эту службу в молодых летах; успех ее прохождения обусловливался заслугами, а также другими обстоятельствами; на этой службе можно было приобретать материальное благосостояние.

Вольноотпущенников не принимали в легионы, за исключением случаев крайней опасности: они служили преимущественно во флоте. Они наполняли корабли мизенского и равенского флотов в качестве простых матросов, а также занимали и офицерские должности.

В Риме они служили в когортах вигилов, которые наблюдали ночью за общественной безопасностью и занимались тушением пожаров.

Вольноотпущенники охотно занимались земледелием, и некоторые, по словам Плиния Старшего, достигали на этом поприще выдающихся успехов. Они применяли свой труд во всевозможных промыслах, относящихся к строительному делу, начиная от работы на каменоломнях и кончая подрядами по столярной и кровельной части, в торговле съестными припасами, тканями и платьем. Они продавали и покупали рабов и гладиаторов, занимались денежными спекуляциями в качестве менял, банкиров, золотых дел мастеров, плавильщиков золота и серебра, чеканщиков. Наконец, они делались публичными писцами: один вольноотпущенник хвалился, что в течение четырнадцати лет составлял завещания без всякой помощи юриста.

Много их встречалось среди гистрионов, шутов, пантомимов. У историков и на памятниках попадаются имена актеров из вольноот-

134

пущенников, например, Пилад во времена Траяна, Мемфий при Марке Аврелии. Пантомимы имели иногда громадную известность, и описания, прославлявшие их, составлены были в весьма пышных выражениях. Они никогда не упускали случая назвать себя первыми артистами своего времени и перечислить свои успехи. Мы имеем известия об одном таком актере Агелии Септентрионе, имя которого упомянуто в двух надписях — в Ланувии и в Пренесте; первая начертана по распоряжению муниципального сената и народа, а вторая сделана от имени государства по требованию граждан в ознаменование любви Агелия к родному городу. Из таких надписей видно, какой могла быть карьера актера: он наслаждался рукоплесканиями публики, наживал богатство, делался приближенным императора, значительные города оспаривали друг у друга честь считать его своим гражданином. Некоторые актеры основывали настоящие династии: замечено, что прозвища Аполавсия, Пилада, Септентриона носили многие члены одного и того же рода.

Кучера и возницы, правившие колесницами, пользовались еще большей славой. Со времен Августа они иногда делались весьма важными персонами. Плиний Младший упоминает о некоем Феликсе, Дион Кассий * об Эвпрепе, который взял призы на 782 скачках и был казнен Каракаллой. Стоит только посмотреть надписи, чтобы не удивляться подобным цифрам: победы знаменитых возниц считаются там сотнями, даже тысячами. Вольноотпущенники не одни одерживают эти победы: с ними соперничают на этом поприще и свободные. Гладиаторы бывали также из того и из другого класса, а нередко и из рабов.

Интересно посмотреть, какое место занимали вольноотпущенники в свободных профессиях, особенно в таких, которые требуют умственного развития.

Некоторые из них занимались медициной. Долгое время лечение было делом домашним: в доме имели раба-врача, также как и раба- привратника. В те времена, когда лечение стало профессией, врач из рабов, отпускаемый на волю, занимался практикой на стороне, но он продолжал еще оставаться в распоряжении своего господина. Вольноотпущенницы исполняли обязанности повивальных бабок.

Вольноотпущенники принимали очень большое участие в деле обучения молодых римлян. Многие сожалели об этом, видя в такой постановке дела воспитания причину развращения римского общества, но эти жалобы, более или менее основательные, не оказывали никакого существенного влияния. К тому же законы считали услуги раба-наставника весьма почтенными и позволяли ученику по достижении двадцатилетнего возраста отпускать на волю своего учителя.
__________

* Дион Кассий Коккеян (ок. 160—235 гг. н. э.), греческий историк и римский сенатор, написал римскую историю от основания Рима до 229 гг.

135

Преподаватели из вольноотпущенников не всегда были привязаны исключительно к одной семье: некоторые из них открывали школы.

Громадное большинство грамматиков принадлежало к классу вольноотпущенников: почти все вошедшие в славу учителя были прежде рабами. С ними очень хорошо обращались, скоро их отпускали на волю, и часто они отказывались от преимуществ независимой жизни, чувствуя себя вполне счастливыми в доме своего господина. Некоторые из них составляли себе большое состояние, как, напр., Веррий Флакк, которому Август поручил воспитание своих внуков с ежегодным жалованьем в 80 000 сестерций.

Среди вольноотпущенников были также писатели, историки, поэты, ученые. Достаточно припомнить наиболее известные имена: во время республики Ливий Андроник, Цецилий Статилий, Теренций; в эпоху империи Публий Сир [1], Федр, Эпиктет.

Что касается художников, то римляне вообще ценили их очень низко, за исключением разве что архитекторов. Если бы составить список имен наиболее известных художников, то в него пришлось бы включить множество вольноотпущенников.

В общем этот класс людей отличался разными пороками. Но были среди них люди честные, работящие, бережливые, полезные для общества. Многие из них вполне заслуживали искреннее расположение таких людей, как Цицерон и Плиний Младший. Многих вольноотпущенников щедро награждали их бывшие господа. Один из них мог с гордостью написать следующую эпитафию на своей могиле: «В благочестии и чистоте нравов я прожил насколько это было возможно, без тяжб, без ссор и без долгов. Я был верен своим друзьям, беден деньгами, но очень богат сердцем».

(По Lemonnier, Condition priuee des affranchis, стр. 261 и след., изд. Hachette).
__________

[1] Стат. Цецилий — автор комедий, жил во II в. до Р. X. Публий Сир писал мимы в эпоху Цезаря. — Ред.

13. Тирон, вольноотпущенник Цицерона

Имя Тирона — латинское, на основании чего можно предположить, что он родился в доме своего господина. Цицерон рано привязался к нему и позаботился об его образовании. Быть может, он сам на себя взял труд закончить воспитание своего любимца. В некоторых местах он называет себя его наставником и любит дразнить Тирона его манерой писать. Цицерон был очень привязан к нему, а под конец просто не мог без него обойтись.

136

Он играл очень важную роль в доме Цицерона, и обязанности его были весьма разнообразны. Он олицетворял собою порядок и экономию, — качества, которыми не отличался его господин. Тирон был поверенным в делах. Каждое первое число он бранил неисправных должников и уговаривал слишком нетерпеливых кредиторов; он проверял счета управляющего Эроса, которые не всегда оказывались правильными; он посещал услужливых банкиров, которые помогали Цицерону выпутываться из затруднительных обстоятельств. Каждый раз, когда нужно было исполнить какое-нибудь щекотливое поручение, обращались к Тирону. Старание, с которым он исполнял самые ответственные дела, не мешало его господину употреблять его и для разных мелких поручений: его посылали наблюдать за садами, поторопить рабочих, посмотреть постройку, даже устройство пиров находилось в его ведении, и его посылали делать приглашения. Но самые важные услуги он оказывал Цицерону в качестве секретаря. Он писал почти так же быстро, как Цицерон говорил, и только он мог прочесть неразборчивое писание своего господина. Он был, впрочем, более чем секретарем, он был доверенным лицом, почти сотрудником. Авл Геллий утверждает, что Тирон помогал своему господину в его сочинениях, и переписка Цицерона как будто бы подтверждает это замечание. Однажды, когда Тирон оставался больной в одном из загородных домов, Цицерон писал ему, что у него в гостях был Помпей и просил прочесть что-нибудь, но получил ответ, что в доме все умолкло с тех пор, как нет Тирона. «Мои, — прибавляет Цицерон, — или, вернее, наши занятия литературой прекратились в твое отсутствие. Приезжай как можно скорее оживить наших муз».

В это время Тирон был еще рабом. Он был отпущен на волю уже довольно поздно, около 53 года до Р.. X. Все окружавшие Цицерона одобрили эту награду за столько верных услуг, оказанных Тироном. Квинт, который был в это время в Галлии, написал по этому поводу брату особое письмо, в котором благодарил его за то, что может иметь теперь нового друга. Впоследствии Тирон купил себе маленькое именьице, без сомнения, с помощью своего господина, и Марк в своем письме из Афин добродушно подшучивает над ним по поводу новых вкусов и привычек, которые должны теперь в нем развиться: «Итак, ты теперь земледелец, — пишет он Тирону, — ты должен отказаться от удобств городской жизни и стать настоящим римским крестьянином. С каким удовольствием я представляю тебя в новом виде! Мне кажется, что я вижу, как ты покупаешь земледельческие орудия, беседуешь со своим приказчиком и за десертом прячешь в полу семена для своего сада». Но, ставши вольноотпущенником и земледельцем, Тирон продолжал служить своему господину не менее усердно, чем в то время когда был рабом.

Его здоровье ухудшалось, но никто не берег его. Все любили Тирона и под этим предлогом все заставляли его работать. Его готов-

137

ностью услужить злоупотребляли, зная, что она безгранична. Квинт, Марк, Аттик [1] требовали, чтоб он постоянно сообщал им новости о Риме и о Цицероне. При всяком новом занятии, которое доставалось его господину, Тирон получал свою долю и принимался за работу так горячо, что делался больным. Во время управления Цицерона Киликией Тирон так утомил себя, что его господин должен был оставить его в Патрах. Ему было очень жалко расстаться со своим верным другом, и чтоб показать, как тяжела эта разлука, Цицерон писал ему иногда по три раза в день. При всяком случае Цицерон показывал бесконечную заботливость о хрупком и драгоценном для него здоровье Тирона: он сам становился его врачом. Однажды, оставивши Тирона, которому нездоровилось, в Тускулуме, он ему писал: «Займись же, наконец, своим здоровьем, которым ты до сих пор пренебрегал, чтобы служить мне. Ты знаешь, что нужно для этого: хорошее пищеварение, отсутствие усталости, умеренный моцион, развлечения и пустой желудок. Возвращайся умницей; я еще более буду любить после этого и тебя, и Тускулум». В случае более серьезной болезни советы были длиннее. Вся семья собиралась, чтобы составить ему письмо, и Цицерон писал от имени жены и детей: «Если ты нас любишь, в особенности меня, который тебя воспитал, то ты не будешь думать ни о чем, кроме выздоровления... Умоляю тебя, не обращай внимания на расход. Я велел Курию давать тебе все, что только ты ни спросишь, и щедро заплатить врачу, чтобы он внимательно отнесся к лечению. Ты мне оказал бесчисленные услуги дома и на форуме, в Риме и в провинции, в моих общественных и частных делах, в занятиях и литературных упражнениях; но самую большую услугу ты мне окажешь, если моя надежда исполнится, и я увижу тебя снова в добром здоровье».

Тирон платил за такое расположение безграничной преданностью, которая не знала утомления. Со своим плохим здоровьем он прожил, однако, более 100 лет. И можно сказать, что эта долгая жизнь была целиком посвящена службе его господину. Его рвение не ослабело и после того, как Цицерон умер: он продолжал заботиться о покойном до последней минуты своей собственной жизни. Он написал его историю, обнародовал его неизданные сочинения; чтобы ничто не было утрачено, он собрал все до беглых заметок и случайных острот включительно, составив полное собрание их — слишком длинное, как говорят, так как в своем восхищении Цицероном Тирон не делал никакого выбора. Наконец, ему принадлежат превосходные издания речей знаменитого оратора, издания, с которыми еще считались во втором веке.

(Буассье Г. Цицерон и его друзья. СПб., 1992.).
__________

[1] Квинт — младший брат М. Туллия Цицерона, Марк — его сын. Аттик — один из самых близких друзей. — Ред.

14. Выскочка из вольноотпущенников

Тримальхион Петрония представляет собой вольноотпущенника, который сделался богачом, но остался по-прежнему неотесанным; перейдя быстро от крайней нищеты к огромному богатству, он старается безумными тратами вознаградить себя за лишения, которые он так долго терпел.

Петроний хотел показать нам в шутливо-преувеличенной форме, какие громадные богатства наживали иногда бывшие рабы. Тримальхион владел такими громадными имениями, которые «коршун не в состоянии был' облететь»; на его службе находится целая армия людей, которых он не знает, и из которых добрая половина в глаза не видала своего хозяина. Ему нет надобности что-либо покупать: его поля производят в изобилии все, что только ему может понадобиться. В его доме издается род газеты, которую он заставляет себе читать за столом, чтобы насладиться сознанием своего богатства. Вот отрывок, который может дать понятие о том, что представляла собой эта газета.

«В седьмой день перед августовскими календами в кумских имениях Тримальхиона родилось 30 мальчиков и 40 девочек. Было сжато и свезено в ригу 500 тысяч четвериков хлеба; в загоне собрано было 500 упряжных быков. В тот же день раб Митридат был распят на кресте за то, что кощунственно оскорбил гения своего господина. В тот же день было возвращено в кассу 10 миллионов сестерций, которых не могли поместить ни в какое дело. В тот же день в помпейских садах произошел пожар; огонь показался сначала в доме арендатора»... — Здесь Тримальхион прервал чтение и предался гневу: этих помпейских садов он совсем не знает; они были приобретены на его деньги без его ведома; он требует, чтобы впредь его извещали в течение 6-ти месячного срока о каждой покупке нового имения.

Его имения составляют целое царство, и Тримальхион живет в них совершенно по-царски. Его люди подражают в манерах своему господину: они грубы с чужими и жестоки со своими слугами. Сами рабы, с которыми их господин дурно обращается, они имеют в то же время еще своих рабов, которых бьют, чтобы выместить свою злобу. Петроний изображает одного такого раба, который решил казнить своего слугу. Все умоляют его о помиловании, но он заставляет себя долго просить, прежде чем дает свое согласие. «Этот мошенник, — говорит он, — допустил кражу платья, которое один из моих клиентов подарил мне в день рождения. Меня возмущает, конечно, его небрежность, а не потеря платья; правда, платье было пурпурное, но его уже один раз мыли. А впрочем, раз вы меня так упрашиваете, я, несмотря на все это, ему прощаю».

139

Из всех окружавших Тримальхиона, одна только жена его, Фортуната, никак не могла приспособиться к своему новому положению. Она загребала деньги лопатой, а между тем сохранила среди этой роскоши все свои привычки скаредной экономии, которые были бы уместны разве только в самом бедном хозяйстве. Она не знает покоя ни на минуту и выскакивает из-за стола во время обеда, чтобы посмотреть на все своим хозяйским глазом. «Разве вы ее не знаете, — говорит ее супруг, который знает ее слишком хорошо. — Она ведь не выпьет стакана воды, пока не запрет все серебро и не разделит между слугами остатки кушанья».

Что касается самого Тримальхиона, то он сделался важным барином или, по крайней мере, изо всех сил старался казаться им. Он усвоил себе все привычки и вкусы светского человека; он хочет, чтобы в нем видели любителя наук и искусств. В самом деле, кто бы мог обвинить его в невежестве? Ведь у него целых две библиотеки. Он рассуждает об астрологии и с большой ученостью доказывает, что ораторам и поварам следовало бы родиться под одним и тем же созвездием. Он любит ссылаться на историю и хотя не всегда к месту цитирует разные исторические факты (напр., Ганнибал, по его мнению, принимал участие в Троянской войне), но его собутыльники всегда восторгаются, удивляясь его обширным познаниям. Так как Сенека ввел в моду мораль, то он морализирует при всяком удобном и неудобном случае, и чтобы напомнить приглашенным гостям о бренности земного существования, он велит внести в пиршественную залу скелет. Тримальхион кичится своею любовью к искусствам; он хочет казаться страстным поклонником музыки, вследствие чего рабы у него служат за столом под аккомпанемент музыкальных инструментов и в такт разрезают мясо. Впрочем, в минуты откровенности он сознается, что из всех артистов признает только канатных плясунов и всем музыкальным инструментам предпочитает рожок. Но больше всего ему хочется казаться щедрым. Чтобы иметь много народа у себя за столом, он приглашает в гости с улицы совершенно незнакомых людей. Тримальхион ослепляет и утомляет их своим великолепием; он не знает, что и придумать, чтобы удивить их. И в самом деле, каждое подаваемое блюдо представляет собой образцовое произведение искусства, на которое потрачено много воображения и творческой силы, каждое блюдо заключает в себе какой-нибудь сюрприз и требует обширных комментариев.

Впрочем, среди всего этого великолепия каждую минуту в нем проскальзывает бывший раб и выскочка. Щедро потчуя своих гостей, он в то же время оскорбляет их. «Пейте это столетнее фалернское, — говорил он им, — вчера я не велел подавать такого хорошего вина, а между тем у меня были гости почище вас». К концу пира у всех кружилась голова от выпитого вина, каждый переставал сдерживать себя и обнаруживал свою истинную природу. Один из друзей хозяина,

140

желая пошутить с Фортунатой, схватил ее за ногу, так что она растянулась во всю длину на своем ложе. Тримальхион, выведенный из себя упреками жены, запустил ей в голову стаканом; поднялся такой невообразимый шум, что стража округа, думая что в доме горит, выломала двери и явилась в залу с топорами и водой, чтобы тушить пожар.

(Буассье Г. Оппозиция при цезарях. СПб., 1993.).

15. Императорские вольноотпущенники

В течение первого века нашей эры центральное управление империи в значительной степени перешло в руки вольноотпущенников императора. На основании современных документов, мы можем составить себе представление о значении их деятельности.

Вот, например, что Стаций сообщает нам об Этруске. Уроженец Смирны, Этруск появился в Риме при Тиберии. Отпущенный на волю этим государем, он остался у него на службе. Он сохранил свое положение при Калигуле и получил скромное место в свите этого императора, когда тот путешествовал по Галлии. Его быстрое повышение началось при Клавдии. Нерон также выказывал ему свое расположение. Около 56 г. Этруску поручено было управление императорской казной. Доходы от золотых приисков в Иберии и в Далмации, с африканских и египетских полей, с жемчужных отмелей востока, с тарентских стад, с александрийских хрустальных заводов, с императорских лесов в Нумидии — все эти сборы попутными ветрами направлялись из всех четырех стран света в римскую гавань и здесь поступали в распоряжение Этруска. Он заведовал также и расходованием денег. Через его руки ежедневно проходили суммы, которые назначались на содержание войска, на раздачу хлеба в Риме, на устройство храмов, водопроводов и плотин, на украшение императорских дворцов, сооружение статуй, чеканку монеты. Его сон и отдых коротки; он отклоняет всякое приглашение на обед и все время думает о делах и работе, никогда — об удовольствиях. Неизвестно, когда оставил Этруск эту должность; по-видимому, он уже не занимал ее, когда подвергся опале при Домициане, который сослал его в Кампанию. Его сыну позволили сопровождать отца в ссылку, а секретаря выслали за море. Впрочем, старый Этруск недолго оставался в изгнании. Вскоре после прощения он умер более чем восьмидесяти лет от роду. Его гробница была великолепно украшена. Живописцы и скульпторы соперничали друг с другом, чтобы увековечить его черты на мраморе и других самых драгоценных материалах; лучшие поэты того времени, Стаций и Марциал, воспевали ему похвалы.

141

При Клавдии вольноотпущеннику Полибию было поручено заведовать приемом прошений и жалоб. До нас дошло одно послание Сенеки, в котором он довольно оригинальным образом утешает Полибия в смерти его младшего брата. «Ты не имеешь права предаваться беспредельному горю — и это не единственное право, которого ты лишен: ты не можешь также посвятить сну часть своего дня, убежать от деловой сутолоки и провести свой досуг среди мирных полей; не можешь приятным путешествием развлечься от усидчивых занятий, сопряженных с твоим трудным постом; ты не можешь рассеять свой ум разнообразными впечатлениями, распределить свой день как тебе вздумается. Тебе запрещены тысячи вещей, которые вполне доступны простому смертному, затерявшемуся в своем скромном убежище. Большое счастье — тяжелое рабство. Ты не принадлежишь самому себе. Столько тысяч аудиенций, которые ты должен дать, столько жалоб, которые ты должен привести в порядок, целые потоки дел, которые текут к тебе со всех концов земного шара и которые ты должен представлять на благоусмотрение владыки мира — все это требует напряжения всех сил ума. Нет, ты не имеешь права плакать, так как ты должен постоянно выслушивать толпу плачущих людей. Чтобы осушить слезы тех, чья скорбь стремится тронуть жалостью сердце императора, ты должен прежде отереть свои собственные слезы. Сказать тебе средство, которое ты сумеешь оценить? Когда ты захочешь забыть все, подумай об императоре, подумай, какой преданностью, каким рвением ты должен отблагодарить его за его благоволение...»

Абаскант при Домициане вел всю переписку императора с провинциями. Стаций посвящает ему одно из своих стихотворений, по поводу смерти жены Абасканта Присциллы. Поэт говорит, что сочинил его движимый постоянным стремлением оказывать преданность всем окружающим особу государя; так как тот, кто поклоняется божеству искренно и от чистого сердца, должен также любить и жрецов, стоящих у его алтаря. Разве император не возложил сам на плечи Абасканта, еще юного, бремя управления самой обильной делами частью? Присцилла выразила свою благодарность императору, бросившись перед ним на колени. Абаскант должен рассылать приказания своего господина по всему свету, распределять силы империи, получать новости от войск на Евфрате, Дунае, Рейне, в Британии; он посылает приказы о производстве в легионы; от него узнают о назначении на должность центуриона, военного трибуна, о назначении командовать когортой или отрядом конницы. Он должен осведомиться, было ли разлитие Нила достаточным для того, чтобы можно было надеяться на хороший урожай, были ли дожди в Африке, и о тысяче других вещей. Ни Меркурий, ни Изида не имеют столько дел. По словам Стация, Абаскант всегда сохранял ровное, спокойное настроение, всегда отличался честностью и скромностью. Своей уме-

142

ренностью в пище он похож был на апулийского или сабинского крестьянина. А между тем он был очень богат. Стаций говорит, что Присцилла завещала своему мужу воздвигнуть в честь императора литую статую из золота, ценой в 450 000 сестерций. Его похороны отличались царской пышностью, а гробница на Аппиевой дороге представляла собой настоящий дворец.

Сенаторы, которые в глубине души презирали императорских вольноотпущенников, в своих отношениях с ними не останавливались иногда перед само!) низкой лестью. Плиний Младший сохранил нам текст одного постановления, которое сенат сделал в честь Палланта [1]: «Сенат благодарит. императора за то, что он сказал торжественное похвальное слово в честь своего вольноотпущенника и соблаговолил дозволить сенату показать свое расположение к этому человеку... чтобы Паллант, которому каждый обязан благодарностью, мог получить достойное вознаграждение за свои труды и свою преданность. Сенат и римский народ не могут найти лучшего случая проявить свою щедрость, как оказать ее такому верному и бескорыстному стражу государевой казны, и поэтому постановили выдать ему из государевой казны 15 миллионов сестерций». При этом прибавлялось, что чем более душа Палланта чужда алчности и корыстолюбия, тем более нужно настаивать перед императором на том, чтобы тот уговорил его уступить желанию сената. Паллант отказался от подарка и принял лишь знаки преторского достоинства, которые были ему вместе с этим предложены; сенат не настаивал, но постановил следующее: «Так как обнародовать во всеобщее сведение милости, которыми принцепс вознаграждает достойных, весьма полезно, в особенности в местах, где это может возбудить желание подражать людям, которым поручено заведовать делами императора; и принимая во внимание, что выдающаяся преданность и честность Палланта могут служить лучшим образцом для возбуждения благородного соревнования, сенат решил, чтобы речь, произнесенная императором за 5 дней до февральских календ, а также сенатское постановление по этому поводу были вырезаны на бронзовой доске и выставлены около статуи Юлия Цезаря в броне».

(Friedlaender, Moeurs romaines d'Auguste aux Antonins, 1, II, ch. 2, passim, изд. Reinwald).
__________

[1] Паллант — вольноотпущенник Антонии, матери императора Клавдия. — Ред.

Глава V. Жилище

1. Римский дом

1. Древнейшее жилище

В первые века римской истории все дома, — как городские, так и деревенские, — за исключением крестьянских хижин, были совершенно сходны друг с другом и строились по одному и тому же плану. Таким образом, существовало лишь два типа жилищ. О жилищах первого типа мы почти ничего не можем сказать: мы знаем эти жалкие хижины бедных крестьян только по смутным описаниям латинских авторов. Одна интересная картина в Помпеях показывает нам, как современники Августа представляли себе древние деревенские жилища: это была хижина, построенная из врытых в землю древесных стволов, ветвей, прутьев, глины и других столь же простых материалов: крыша соломенная; дыра в стене заменяла дверь; окон, по-видимому, совсем не было. В общем, такое жилище представляло собой конуру, размеры которой рассчитаны только на то, чтобы человек мог в ней поместиться.

Что касается настоящих домов, как городских, так и деревенских, то они строились по плану этрусских жилищ. Существенную часть этрусского дома составляло обширное помещение, в потолке которого посредине была дыра. У римлян первых веков все жилище состояло из одной такой комнаты: она называлась atrium, и в течение нескольких столетий римский дом не имел дальнейшего развития. Дома римлян в эпоху царей и в первые, героические века республики, дома, в которых жили Цинциннаты и Фабриции, состояли из одного

144

только атриума, и этот же атриум остался сущейственнейшей частью жилища и в эпоху наибольшего процветания империи.

Кровля атриума состояла из четырех частей, которые шли понижаясь к середине; в самом центре они оставляли открытым прямоугольное пространство, называвшееся compluvium, из этого отверстия дождевая вода текла в impluvium — водоем, устроенный в полу атриума. Такая кровля устраивалась двумя способами: иногда она поддерживалась бревнами, вделанными в боковые стены, иногда опиралась на четыре колонны, стоявшие по четырем углам имплювиума. Атриум первого типа назывался тосканским атриумом и устраивался в небольших домах; второй, или atrium tetrastyle является более удобным при устройстве обширных помещений. Перпендикулярные к стенам перегородки образуют вокруг атриума ряд комнат или, вернее, загородок для помещений различных членов семьи; редко эти комнатки имели переднюю перегородку, которая бы действительно отделяла их от атриума.

Не было особой комнаты для мужа и особой для жены. Римская матрона не уединялась в отдаленное помещение дома, где бы ее можно было держать под замком. Она могла свободно выходить для посещения своих родных и знакомых, а также принимать гостей у себя дома; она могла присутствовать вместе со своим мужем на общественных играх, а впоследствии и на драматических представлениях. Дома она распоряжалась своими дочерьми и служанками как настоящая госпожа и хозяйка; она руководила всей домашней жизнью, центром которой был атриум: здесь спали ночью, здесь проводили время днем, принимали пищу, производили все домашние работы. Отец, мать, дети, рабы — все жили здесь вместе.

Атриум имел непосредственное сообщение с улицей, от которой в бедных жилищах он был отделен лишь дверью, а в самых богатых, кроме того, и прихожей. Во всяком случае, когда дверь была открыта, проходящие по улице могли видеть то, что делается внутри. Впоследствии обычай изменился, и дверь стали держать постоянно на запоре, открывая ее только тогда, когда кто-нибудь приходил; у богатых к ней был приставлен особый раб — привратник. Входные двери обыкновенно были двухстворчатые и открывались внутрь. Делались они из дерева; металл употреблялся только для дверей храма. Но мало-помалу распространилось обыкновение покрывать и двери частных домов металлическими пластинками. У входа был прикреплен звонок для того, чтобы извещать о приходе посетителя; чаще же всего с этой

145

целью привешивался молоток или кольцо. Что касается замков, то, по- видимому, они не были прибиты гвоздями к самой двери: открывая дверь, их снимали, так что они были похожи на наши висячие замки. Их употребляли, чтобы запереть дом снаружи; изнутри дверь запиралась засовами и болтами из железа или дерева. Надписи над дверью помогали отличать один дом от другого, исполняя таким образом назначение наших номеров. Обыкновенно писалось имя хозяина, и к этому прибавлялась еще какая-нибудь формула, имевшая значение доброго предзнаменования, нравственное изречение или магические слова, которыми отвращалась опасность пожара; в праздники двери украшались зелеными ветвями, цветами и лампочками.

В обыкновенных жилищах посетитель, переступив порог входной двери, непосредственно входил в атриум. В больших же домах между дверью и атриумом был еще коридор. Этот коридор, замкнутый с обоих концов, представлял собой переднюю; здесь клиенты ждали, когда их допустят к патрону; здесь же в домах магистратов ликторы оставляли свои пучки прутьев; здесь же, наконец, в случае траура, выставлялся погребальный кипарис, который служил для предупреждения прохожих и посетителей.

Направо и налево от прихожей вдоль улицы устраивались обыкновенно конюшни, если таковые были, или же помещение для лавки, которая отдавалась внаем. Вообще римляне не любили строить жилые комнаты на улицу, так как за неимением стекол не было почти никакой возможности устраивать настоящие окна в наружной стене, по крайней мере в нижнем этаже.

При входе в атриум прежде всего бросалось в глаза брачное ложе, стоявшее как раз напротив дверей. Это была большая кровать, весьма роскошно украшенная и поднимавшаяся очень высоко над полом, так что взбирались на нее при помощи лестницы. Позднее, когда для родителей стали устраивать особую спальню, в атриуме продолжало все-таки стоять брачное ложе, имевшее теперь лишь символическое значение. Дальше на некотором расстоянии помещался очаг и алтарь домашних богов. Первоначально тот самый камень, на котором приготовлялась пища, служил в то же время и алтарем домашнего культа; ежегодно вокруг него собирались, чтобы вознести богам молитвы; прежде чем приступить к трапезе, на камень клали первый кусок пищи; прежде чем пить, у него совершали возлияние. Очаг олицетворял собой дом и сосредоточивал в себе, по понятиям римлянина, все, что было у него самого дорогого.

146

В бедных жилищах очаг имел вид каменной или кирпичной четырехугольной плиты, возвышавшейся на несколько сантиметров над полом. У богатых очаг представлял собой маленькое сооружение, похожее на алтарь, полукруглой или четырехугольной формы; высота его доходила до локтей человека среднего роста. Наверху устроена была впадина для разведения огня, а с боку или внизу отверстие, через которое вытекали возлияния, а также кровь и сок приносимых жертв. Вокруг домашнего алтаря помещались боги лары, духи-покровители рода. Иногда эти алтари были прислонены к стене перед нишами или же картинами религиозного содержания. Иногда они стояли отдельно около имплювия.

Impluvium имел громадное значение. Когда в Риме еще не было водопроводов, для нужд всего дома употреблялась дождевая вода, накоплявшаяся в имплювии. Излишек сливался в особую цистерну, которая была выкопана под алтарем; оттуда доставали воду через отверстие, окруженное оградой из камней; в общем все это имело вид нашего колодца.

2. Изменения, происшедшие в устройстве первоначальных жилищ

Когда Рим увеличился вследствие завоевания Италии, толпы иностранцев стали стекаться в город в надежде найти себе здесь заработок. Чтобы разместить всю эту массу бедняков, стали устраивать скромные жилища очень небольших размеров и состоящие почти исключительно из столбов и досок. Такие здания назывались tabernae, потому что они были деревянные (tabula — доска). С устройством этих жалких жилищ мы очень мало знакомы: прежде всего потому, что ни одно из них не сохранилось, с другой стороны, и историки почти ничего не говорят о них. В таком строении можно было найти приют на ночь, и только.

С другой стороны, обыкновенный дом римского гражданина стал изменяться и делаться сложнее.

Наружный его вид изменился мало: по-прежнему он представлял собой каменную стену, побеленную известью, прорезанную лишь узкой дверью да, в верхней части, несколькими редко расставленными маленькими окошечками; над стеной виднелась крыша из красных черепиц.

Впрочем, в нижнем этаже некоторых домов произошло существенное изменение: здесь стали устраивать торговые помещения, которые отдавались внаем. Таким образом найден был способ извлекать выгоду из этой ближайшей к улице части здания, в которой хозяева не могли жить сами.

147

От входной двери коридор по-прежнему вел в атриум. Но этот последний мало-помалу превратился в целый дом, весьма комфортабельный, в котором отдельные члены семейства находили ряд помещений, вполне приспособленных для различных домашних занятий. Произошло это изменение главным образом вследствие расчленения атриума на различные части: загородки, о которых мы говорили раньше, были заменены мало-помалу отдельными комнатами, помещавшимися по сторонам атриума. Но атриум не потерял своего прежнего значения: он остался центральной залой, которая соединяла между собой все отдельные части жилища, и в которой собирались все живущие под одной кровлей; здесь также принимали и посторонних посетителей. Первое и самое главное нововведение состояло в устройстве большой комнаты, называвшейся tablinum и имевшей сообщение только с атриумом, от которого она не отделялась особой перегородкой. Обыкновенно эта комната помещалась как раз напротив коридора, так что оттуда можно было видеть всех входящих и выходящих. Tablinum сделался скоро существенной частью римского дома: сначала здесь была столовая; позднее эта комната перешла в исключительное пользование отца семейства, который сделал из нее как бы центр домашнего управления: здесь он обыкновенно находился, отсюда наблюдал за своими домочадцами; здесь он помещал изображения пенатов, здесь же хранил деньги, бумаги, самые дорогие или же самые любимые книги. Главную роль мебели этой комнаты составлял большой сундук, металлический или деревянный, обитый металлическими пластинками и большими гвоздями; он стоял всегда по правую сторону у стены или пилястра и был крепко заперт и запечатан.

Домовладыка мог, если хотел, и уединиться в своем tablinum'e при помощи занавесок и портьер, а также, может быть, деревянных ширм и подвижных перегородок. Другие занавеси, прикрепленные к высоким колоннам атриума, давали возможность разделить эту большую залу на несколько частей. Само собой разумеется, все эти портьеры и занавеси нигде не были найдены висевшими на своих местах; но железные прутья и кольца, оставшиеся на стенах, не позволяют сомневаться в том, что они существовали и служили в качестве перегородок. Летом, по-видимому, растягивалась другая занавесь горизонтально над отверстием крыши и защищала атриум от палящего солнца, называлась она velum.

Направо и налево от tablinum'а были симметрично расположены две комнаты, отделявшиеся от атриума только занавесками, которые обыкновенно были подняты; это так называемые крылья (alae). Alae представляют собой парадные комнаты, нечто вроде наших гостиных; они были устроены для того, чтобы хозяин дома мог удобнее принимать своих гостей. Меблированы они были, главным образом, стульями с подушками, креслами и табуретами. Здесь помещали

148

также все, что было самого прекрасного и самого почетного в доме: трофеи, добычу, отнятую у врага на поле сражения, фамильные портреты, «imagines» предков. Эти «образа» представляли собой восковые маски, которые более или менее верно воспроизводили черты усопших предков. Их размещали в шкафах, которые стояли у стен, под каждой маской была небольшая хвалебная надпись.

Другие комнаты, устроенные по бокам алтаря, были гораздо более изолированы, чем tablinum и аlае; они имели перегородки со всех четырех сторон, и сюда входили через настоящие двери. Они были обыкновенно очень маленькие. Одни из них, называвшиеся cubicula, представляли собой спальни для ночлега или дневного отдыха, и в них находились постели и сундуки. Другие служили кладовыми, в которых сохранялись припасы, ткани и платье. Погреба, наполненные большими амфорами с вином, устраивались в эту эпоху не в глубоких подвалах, а на уровне с землей или даже немного выше этого уровня.

Кухня в деревне была очень обширная, потому что здесь же ели слуги. В городах она представляла собой узкое помещение, которое находилось в самом конце дома для того ли, чтобы не слышать запаха дыма и кухонного чада, или же для уменьшения опасности пожара. Кухня сохранила некоторый религиозный характер: алтарь богов-ларов последовал за домашним очагом, и одна из стен кухни всегда была покрыта изображениями этих божеств. Печь занимала угол комнаты и представляла собой каменное сооружение с кирпичной облицовкой, разделенное на несколько маленьких отделений. В Помпеях была найдена печь, в которой сохранился еще пепел и древесный уголь, а также различные кухонные принадлежности, как-то: ножи, сковороды, котлы, кастрюли из металла, глиняные горшки, маленькие бронзовые треножники. Над печью помещался колпак и труба, единственные во всем доме, так как нигде в другом месте не было никаких приспособлений для разведения огня. Если хотели погреться зимой, то употребляли переносную бронзовую жаровню, которую разжигали на дворе и вносили в комнаты, после того как уголья разгорятся и перестанут дымить. Независимо от каменной печи римляне употребляли в кухнях подвижные металлические печи, конфорки с приемниками для воды, котлы и т. д. В кухне находился также большой стол из твердого камня для разрезания мяса, различная утварь, висевшая по стенам, маленький водоем, камень, на котором мыли посуду, с трубой для стока воды.

В большинстве помпейских домов рядом с кухней находилось маленькое помещение, иногда простое углубление в стене с дверью, — это были клозеты. Такое расположение может показаться странным; оно объясняется, может быть, желанием воспользоваться стоком кухонной воды для сплава нечистот.

149

Древнейшие римские дома были все одноэтажные, впоследствии стали надстраивать еще один или несколько этажей.

Лестницы, по всей вероятности, были обыкновенно деревянные, за исключением, может быть, нескольких нижних ступеней. Их обычное место — у входа в дом близ наружной двери или же в задней части дома около кухни. Лестница прислонялась к стене, а с другой, открытой стороны, снабжалась перилами; иногда же лестница помещалась между двумя стенами, так что идущий по ней был скрыт от взоров; в таких случаях она бывала темной и узкой.

Первоначально комнаты верхнего этажа не были жилыми: сюда поднимались только для принятия пищи, почему их и называли coenacula [1], это название сохранилось за ними и тогда, когда назначение их совершенно переменилось. Эти комнаты были еще меньше нижних. Одни из них освещались внутренними окнами, открывавшимися на крышу атриума, в других окна выходили на улицу, и часто при них был устроен балкон, далеко выступавший над тротуаром. В этих комнатах спали рабы, иногда их отдавали жильцам.

Наконец, нередко наверху дома устраивалась терраса (.solarium); зимой сюда выходили днем, чтобы погреться на солнце и полюбоваться видом; летом — чтобы насладиться вечерней прохладой. Здесь устраивали иногда беседку, украшенную вьющимися растениями.

Украшения домов IV и III столетий до Р. X. были весьма просты и незатейливы. Пол в атриуме был сделан из толстого слоя цемента или даже глины, которая была смешана с маленькими кусочками кирпича, черепицы, камушками и раковинами; вся эта смесь утрамбовывалась и выглаживалась насколько возможно. Что касается стен, то они были выбелены известью и раскрашены разными узорами.

3. Греко-римский дом

После Пунических войн и первых походов на восток * с жилищем римлян произошло последнее превращение: у них появилось желание строить себе такие же дома, как у побежденных ими народов. Это изменение началось в конце второго века до Р. X. и закончилось ко времени Августа. Новый тип построек окончательно восторжествовал после пожара 64-го года: в постройке всех больших домов после этого стало заметно греческое влияние.

В греческом доме, значительно измененном и усовершенствованном на востоке, где с ним познакомились римляне, их поразил больше всего обширный двор, ярко освещенный и окруженный портиком или перистилем, на который выходили все комнаты; именно
__________

* В начале II в. до н. э.

150

этот перистиль они и захотели воспроизвести в своем жилище. Но, из уважения к старине, они сохранили также и прежний атриум.

Атриум подвергся изменению меньше всех других частей дома. Дело ограничилось тем, что ведущий в него коридор был поднят на несколько ступеней над уровнем земли, а наружная дверь получила архитектурные украшения. При входе посетителя встречало ворчанье собаки, которая оскаливала на него зубы, иногда живую собаку заменяла мозаичная фигура с надписью «берегись собаки» (cave сапеm). Но во всяком случае, раб-привратник наблюдал за входившими; чтобы он не мог покинуть своего поста, его приковывали к стене.

Устройство атриума осталось прежнее, но вся семья уже больше не жила здесь. Алтарь по-прежнему возвышался около комплювия, но он служил только украшением. Теперь было уже особое святилище lararium, в котором и совершались обряды домашнего культа. В комнатах, помещавшихся вокруг алтаря, жили теперь только рабы, или же в них устраивались кладовые. Для той же цели служили и подвалы.

Tablinum остался складом семейных документов и комнатой для занятий или кабинетом хозяина, но задняя стена в нем исчезла и с этой стороны он свободно сообщался с перистилем. Таким образом,

151

он служил лишь широким коридором, соединявшим между собой две главные части римского жилища — атриум и перистиль. Впрочем, в случае надобности, можно было превратить tablinum в настоящую комнату при помощи переносных перегородок, дверей и занавесей. Ввиду этого устраивались другие ходы из атриума в перистиль; в Помпеях находят один или же два таких коридора по левую и правую сторону от tablinum'а, это так называемые fauces, через которые, по-видимому, и ходили постоянно.

Вся внутренняя жизнь семьи сосредотачивалась теперь в перистиле. Это было обширное открытое пространство, окруженное со всех сторон портиками с колоннадой. Посредине помещался садик (viridarium) с корзинами цветов, с редкими кустами, с бассейнами, в которых держали дорогую рыбу. Занавеси или шторы, протянутые между колоннами, защищали эти галереи от солнца и делали их приятным местом для прогулок.

Вокруг колоннады было расположено множество комнат. Во-первых, столовые: у богатого римлянина в эту эпоху их было несколько, различных размеров; пиры устраивались то в той, то в другой, смотря по числу приглашенных гостей; были даже пиршественные залы, приспособленные к различным временам года: летние залы часто не имели потолка и были украшены ползучими растениями, из которых образовывался зеленый навес. Все эти помещения носили греческое название triclinium ввиду того, что вокруг стола было три скамьи для возлежания, расположенные в виде буквы П. Затем шли спальни для дневного и ночного отдыха. По старому обычаю, они были небольших размеров и часто не имели другого отверстия, кроме двери; иногда дверь заменялась в них портьерой. Перед спальней часто устраивалась маленькая передняя, где постоянно находился раб, назначенный специально ходить за своим господином, вроде нашего камердинера. Кровати помещались в алькове или углублении в стене.

В домах богачей вокруг перистиля были еще особые залы для бесед — exedra, библиотеки, картинные галереи и ванные.

Exedra представляла собой большую прекрасную комнату, иногда открытую (для лета), иногда с потолком или сводом (для зимы).

В библиотеках в стенах устраивались ящики, над которыми обыкновенно был пюпитр, прикрепленный к стене или даже вделанный в нее. Каждый такой ящик разделялся на несколько отделений посредством вертикальных и горизонтальных перегородок. Все эти отделения были переномерованы, и в них помещались пергаментные свитки, соответствующие нашим книгам. Все деревянные части делались из самых драгоценных пород дерева; кроме того, украшению залы способствовали статуи и бюсты Муз, Аполлона, Минервы и знаменитых писателей. В 1752 году в Геркулануме была открыта библиотека одного частного лица. В ней полки доходили до высоты двух метров над полом; на трех полках помещалось 1 756 рукописей.

152

Обычным дополнением библиотеки служила картинная галерея или пинакотека. Это было весьма посещаемое место дома с тех пор, как любовь к искусствам распространилась в римском обществе. Помпейские раскопки, обнаружившие замечательные художественные произведения даже в домах людей среднего достатка, показывают, что способность наслаждаться прекрасным была доступна большинству римских граждан. Трудно было бы теперь найти у среднего буржуа наших провинциальных городов такие вещи, которые встречаются на каждом шагу в Помпеях.

В глубине перистиля находилось большое, роскошно убранное помещение, которое служило в одно и то же время и гостиной, и местом отдыха, и даже парадной залой во время больших празднеств; называлось оно oecus (от греческого слова oikoV). Здесь часто сидел хозяин дома в тени широких штор, уединяясь от нескромных и докучливых посетителей.

По соседству находилась кухня, размеры которой бывали иногда громадны: одна надпись в Пренесте упоминает о кухне в 50 метров в длину. К кухне примыкали различные службы: прачечная, пекарня, помещения для винного и масленного прессов, лестницы, ведущие в комнаты рабов, кладовые и амбары. Архитектору приходила иногда остроумная мысль устраивать близ кухни и помещение для купания: таким образом, та же печь, в которой приготовлялось кушанье, нагревала и воду для купания.

Коридор, шедший вдоль oecus'a, или же дверь, прорезанная в глубине его, вели в сад. Стены сада были украшены портиками или верандами, на которых стояли скамейки. В саду были устроены прямые аллеи, усаженные во всю длину буком и заканчивающиеся зелеными беседками. Между аллеями были расположены цветочные куртины, лужайки с подстриженными деревьями, которым придавалась форма различных животных или букв, составлявших имя хозяина; фонтаны, украшенные раковинами и мозаикой; гроты из камней, мраморные и бронзовые и терракотовые статуи — все это было нагромождено, перемешано и часто свидетельствовало о дурном вкусе хозяев.

Сад тянулся до заднего переулка, который служил границей усадьбы; в случае надобности хозяин мог ускользнуть через скрытую в садовой стене калитку. Наружный вид домов почти всегда был скромный. Но внутри они были загромождены всевозможными украшениями, которые у богачей состояли из изящных скульптурных произведений, плит драгоценного мрамора, колонн; так, например, в столовой Каллиста, вольноотпущенника Клавдия, был свод, который поддерживался тридцатью алебастровыми колоннами высотой в 9 ? метров. Даже стены покрыты были штукатуркой и украшены фресками. У граждан с умеренными средствами живопись заменяла

153

скульптуру, а италийское небо довершало украшение жилища и придавало каждому римскому дому чарующую прелесть.

Невероятное множество стенных картин, которые встречаются даже в домах скромных лавочников, заставляет предполагать, что в Риме была очень развита профессия живописцев-декораторов, которые отличались удивительной ловкостью и быстротой исполнения. Самыми употребительными мотивами стенной живописи были цветы, плоды, пейзажи, маленькие гении, которые бегают, пляшут, поют, ловят рыбу, строгают, пилят, собирают виноград и пьют; затем танцовщицы, акробаты, сцены из мифологии; бывали также сюжеты, заимствованные из домашней жизни, виды городов и т. д. Одна картина в tablinum'e дома Ливии изображает открытое окно с видом на улицу. Наконец, встречаются и совершенно фантастические сюжеты. Потолок представлял собой ряд перекрещивающихся под прямым углом балок, между которыми образовались четырехугольные углубления, напоминавшие опрокинутые ящики. Дно этих углублений казалось выше, чем на самом деле, вследствие яркой раскраски, В комнатах со сводом этот последний обмазывался смесью истолченного в порошок кирпича, песчаника и мрамора; эта штукатурка рас-

154

крашивалась пестрыми квадратиками и другим орнаментом. Во времена Сенеки любили украшать свод стеклянными пластинками, но такая роскошь была доступна немногим. Пол устилался тщательно прилаженными друг к другу цветными камнями и мраморными

155

плитами, из которых составлялись геометрические фигуры; или же в очень крепкий раствор цемента вдавливали маленькие кусочки разноцветного мрамора и располагали их таким образом, чтобы получилось изображение какого-нибудь предмета, возможно более похожее на оригинал и формой, и окраской. Подобная мозаика достигала таких же эффектов, как и писанная красками картина. Этот способ замощения полов был чрезвычайно распространен: мозаику находили не только в Риме или в Помпеях, но и в тысяче других мест во Франции, в Англии, в Испании, в Африке — одним словом, во всех уголках римского мира. Многие из них замечательны, как, например, помпейские «Битва при Арбеллах» и «Вакх верхом на пантере», или охотничьи и гладиаторские сцены в Реймсе, листва и птицы в Йорке. В бедных домах пол по-прежнему просто покрывался слоем глины, смешанной с черепками.

(Ch. Gamier et Amman, L'Habitaltion. humaine, стр. 517 и след., изд. Hachette).

2. Домашняя обстановка

1. Стулья, кресла и пр. Слово sella обозначало вообще мебель, предназначенную для сидения, но виды этой мебели были чрезвычайно разнообразны. Стулья со спинкой назывались cathedra; они были похожи на наши мягкие стулья, с той только разницей, что их спинки в виде полукруга или большей половины окружности представляли собой весьма удобную опору для верхней части туловища; как спинка, так и сиденье кафедры были снабжены мягкой подушкой. Solium — это кресло домовладыки, трон главы государства и божества. Его прямая и богато украшенная спинка доходила до высоты плеч, а иногда возвышалась даже над головой сидящего; по бокам были ручки массивной работы, на сиденье — подушка; он стоял на высоких ножках или на крепких подмостках. До нас не дошло ни одного деревянного solium'a, но сохранилось несколько мраморных тронов этого типа. Чисто римской мебелью было так называемое «курульное кресло» (sella curulis) или, вернее, табурет с плоским сиденьем из слоновой кости, позднее из металла, без спинки, на кривых ножках, которые перекрещивались в виде буквы X. Право сидеть на курульном кресле принадлежало лишь консулам, преторам, пропреторам, курульным эдилам, диктаторам, начальникам конницы, а в позднейшее время и квесторам; из жрецов этой привилегией пользовался фламин Юпитера. Subsellium представлял собой довольно низкую скамью, на которой садились рядом должностные лица плебеев, как напр., народные трибуны, плебейские

156

эдилы. Bisellium — двухместная скамейка без спинки, предназначалась для муниципальных декурионов [1].

2. Кровати. — Остов кровати часто был деревянный, с инкрустацией из черепаховой или слоновой кости, а иногда делался из дорогого металла; он стоял на ножках художественной работы. Бывали кровати бронзовые и даже из массивного серебра. В середине остова шли в виде решетки бронзовые прутья, на которые клался матрац. Первоначально для подстилки служил простой мешок с соломой, потом к соломе стали примешивать шерсть, хлопчатобумажные очески, пух гусиный и лебяжий. Гелиогабал спал на самом нежном пуху, который выщипывался из крыльев молодых куропаток. Подушки набивались тем же материалом. На кровати расстилали простыни и одеяла, которые делались, смотря по средствам, или из простых материй, или же из тканей, блиставших самыми красивыми оттенками цветов, великолепными вышивками и отделкой. Одна из нескольких подушек (pulvinus) у изголовья для того, чтобы класть на нее голову или опираться левым локтем, довершала убранство постели.

Ложе у римлян имело совсем особое назначение. В древнейшие времена ели сидя, но потом распространился обычай возлежать за столом. С этой целью вокруг четырехугольного стола помещалось три низких ложа; четвертая сторона оставалась открытой, чтобы удобнее было подавать кушанья. На каждом ложе помещалось по три человека. Если обедают больше, чем 9 человек, то в той же комнате накрывались еще столы. Стол с тремя ложами вокруг назывался triclinium. В конце республики стали входить в моду круглые столы вместо четырехугольных; тогда три прямых ложа заменялись одним полукруглым, называвшимся sigma или stibadium. Римляне украшали свои triclinia весьма роскошно: ложа покрывались мягкими подушками и драгоценными
__________

[1] Муниципальные декурионы — члены городского совета. — Ред.

157

коврами, во всем помещении расставлены были художественные произведения на весьма изящных подставках.

3. Столы. — Кроме больших обеденных столов у римлян были и другие, меньших размеров и более легкие, так что их можно было свободно переносить. Обыкновенно у ложа стоял столик одинаковой с ним высоты на деревянных, металлических или каменных искусной работы ножках; но особенно роскошны были верхние доски, которые делались из дорогого металла, редких камней или драгоценного дерева. Из самого красивого дерева делались столики на одной ножке. Наиболее драгоценными считались доски из thya cypressoides; это дерево росло в Африке на Атласских горах, и его ствол достигал иногда нескольких футов толщины; у римлян оно называлось citrus. Верхние доски столов, смотря по рисунку дерева, разделялись на тигровые, крапчатые, волнистые, с павлиньим пером и т. д. Часто стол обкладывался только фанерой дорогого дерева. Такие драгоценные столы не служили, конечно, для обычного употребления: это были предметы роскоши. Всевозможные безделушки изящной художественной работы расставлялись на этих маленьких столиках, снабженных бортом по краям. Их находили во множестве в Помпеях; особенно любопытен один, с остроумным механизмом, посредством которого доска могла подниматься и опускаться. Домашнюю утварь, в особенности посуду, ставили на треножник. Ножки этих последних обыкновенно имели на конце вид лапы с когтями какого-нибудь животного и были украшены листьями или скульптурными изображениями, верх был плоский или представлял собою впадину.

4. Домашняя утварь. При раскопках, особенно в Помпеях, было найдено множество бронзовых предметов домашней утвари; их изящный вид и удобное устройство представляют значительный интерес. Вот, напр., поставленный на треножник котелок, похожий на разрезанное пополам яйцо, с довольно маленьким отверстием и ручкой; закрывался он крышкой, которая прикреплялась цепочкой к шейке

158

этой посудины. А вот другой котелок, который вешался на огонь за ручку; в нем кипятили воду и варили пищу. Римское ведро с выпуклыми стенками отличалось от современного тем, что имело разнообразные украшения на краях. Были и кастрюли, похожие на наши. Масло топили на плоских сковородах со слегка выпуклыми краями. Какая-то посудина вроде сковороды квадратной формы с четырьмя впадинами (apalare) и с ручкой служила, может быть, для приготовления яичницы; другая представляла собой, очевидно, маленькую лопаточку для сажания в печь пирожков.

Блюда (patinae) чаще всего были глиняные, у богатых они делались из драгоценного металла чеканной работы. По свидетельству Плиния Младшего, в Риме перед диктаторством Суллы было много серебряных блюд, весивших 32 килограмма каждое; один раб Клавдия имел блюдо в 160 килограммов.

Виды чаш и ваз, названия которых вроде calix, patera, scyphus, cyathus указывают на греческое происхождение, были также разнообразны у римлян, как и у греков. Они были гладкие или с рельефным орнаментом, некоторые были даже украшены гранеными камнями. «Мы пьем, — говорит Плиний Младший, — из сосудов, украшенных драгоценными камнями; мы вставляем изумруды в чаши; напиваясь пьяными, любим подносить к губам целые богатства Индии, причем золото служит только для оправы».

Во всех европейских музеях есть римская стеклянная утварь, которая извлечена, большей частью, из могил. Чаще всего встречаются хорошенькие склянки для лекарств или для духов из белого и цветного стекла; находят также чаши и бутылки всевозможных размеров и форм; наконец, урны, оепасhoe, calices, более или менее значительных размеров, и блюда. Некоторые из них темно-синего или зеленого цвета. На других замечаются

159

разноцветные полосы в виде зигзагов, спиралей, или похожие на мозаику. Есть стаканы с разноцветным отливом. Одна из самых знаменитых ваз — это так называемая портландская, найденная в XVI веке в саркофаге, который выдавался за гробницу Александра Севера; эта ваза находится в настоящее время в Британском музее.

Римляне особенно ценили сосуды из янтаря. Помпей первый добыл янтарную вазу после своей победы над Митридатом и посвятил ее Юпитеру Капитолийскому. Консульский муж [1] Петроний имел маленький бассейн из янтаря. Очень высоко ценилась также и хрустальная посуда.

Для черпания и наливания жидкостей служили роскошные металлические сосуды. Ручки их, более или менее изогнутые, украшались по краям и посредине масками, фигурками и пальмовыми листьями; изящные края сосуда окружены были гирляндами из виноградных и других листьев; тонкий и стройный в нижней части, такой сосуд кверху расширялся, образуя выпуклые бока; снаружи
__________

[1] «Консульским мужем» или «консуляром» (vir consularis) назывался человек, занимавший когда-либо должность консула. — Ред.

160

он был гладкий или покрыт чеканной работой. Таковы были кувшины, из которых лили воду на руки после пира; в них хранили также вино и из них совершали возлияния во время богослужения.

Два предмета, найденные в Помпеях, заслуживают особого внимания по своему оригинальному устройству. Один из них сделан из бронзы и имеет вид крепости. Стенки его, довольно толстые и внутри пустые, снабжены на всех четырех углах башенками, которые могли закрываться крышками. Внутренность этого сооружения наполнялась кипятком, который наливали в башни, сбоку был кран. Вода довольно долго оставалась горячей и могла согревать маленькие блюда, которые ставились на верхнюю часть стен. Более значительные по размеру блюда ставились, без сомнения, в середину этого сосуда, наполненную водой, которая нагревалась горячими стенками его. Другой предмет представляет собой четырехугольный ящик на весьма изящных ножках; в одном углу его помещался довольно высокий сосуд, имевший форму бочки с крышкой наверху; под самой крышкой к стенке сосуда было прикреплено изображение маски с разинутым ртом, предназначенное, по-видимому, для того, чтобы скрывать отверстие для выхода паров изнутри. Этот сосуд сообщался с другим, имевшим форму полукруга, стенки его были двойные, на половине высоты их была другая маска, через рот которой также выходил пар. Три птицы, прикрепленные к верхнему краю сосуда, служили, очевидно, подставками для котла.

Множество ваз служили исключительно для украшения. Римляне расставляли в комнатах, под портиками, в саду большие роскошные вазы, имевшие формы кратеров, амфор, урн и патеров. Такие вазы делались из мрамора, порфира и других каменных пород, из бронзы и других драгоценных металлов.

Глиняные dolia, amphorae, cadi заменяли наши бочки, и в них хранили вино. Они были грубой работы и большей частью не имели ручки, или же были снабжены двумя маленькими ручками по бокам. В первом случае эти сосуды имели очень выпуклые стенки, что делало их похожими на тыквы; во втором случае они были тонкие, длинные, с заостренным нижним концом; такие амфоры зарывались

161

наполовину в землю или же прислонялись одна около другой вдоль стенки.

5. Лампы и подсвечники. Первоначально римляне употребляли для освещения своих жилищ факелы из воска и сала, а также смолистые лучины. Позднее изобретена была масляная лампа (lucerna). Каково бы ни было светильное вещество, лампа состояла из следующих частей: резервуара (discus), выпуклого, круглого или эллиптического, шейки (nasus), через которую проходил фитиль, и ручки (ansa). Лампа делалась обыкновенно из терракоты, иногда полированной. Были лампы в одну, две и даже до двенадцати горелок. Резервуар и горлышко часто были украшены рельефами, изображавшими мифологические сюжеты, животных, сцены из частной жизни и военного быта, борьбу гладиаторов, цветы, листья. Некоторые

162

лампы стояли на нише, в которой восседал подземный бог; другие имели форму ноги, обутой в сандалию. Бронзовые лампы были гораздо более изящны; в Геркулануме и Помпеях найден целый ряд прелестных экземпляров таких ламп. Для снимания нагара употреблялись маленькие щипчики или же особое орудие, похожее на багор.

В больших помещениях лампы ставились на подставки или же подвешивались на цепях к ним, а также к потолку. У

163

бедных эти канделябры делались из дерева или металла и были очень простой работы; у богатых же, напротив, они представляли собой художественное произведение искусства. Такая лампа обыкновенно ставилась на подставку, изображающую собой стержень тонкой колонны от 3 до 5 футов вышины, иногда с канелюрами (продольными желобками), иногда в виде древесного ствола; этот стержень опирается на базис, чаще всего сделанный в виде трех ног какого-нибудь животного; сверху была маленькая капитель или человеческая фигурка, поддерживающая диск, на который и ставилась лампа. Фантазия художника оживляла иногда эту колонку изображениями всевозможных зверей. На одной из них, напр., ласточка, или кошка ползет, собираясь напасть на стаю голубей, спокойно сидящих на краю диска.

Кроме таких цельных канделябров были и другие, которые можно было по желанию поднимать или опускать при помощи ручки.

Иногда устраивались стойки, к которым прикреплялось сразу несколько ламп. Они представляли собой также колонны с базисом и капителью, но из этой последней выходило в разные стороны несколько изящно выгнутых ручек, к которым подвешивались на цепях лампы.

Все эти снаряды для освещения имели незначительный вес, и их легко можно было перемещать. Но были и такие канделябры, которые вследствие своей тяжести почти никогда не переносились. Они были различной величины и делались из бронзы или мрамора. В торжественных случаях на их верхушке зажигали пылающие огни.

(Guhl et Коnег. La vie antique, II, pp. 211 et suiv., trad Trawinski, cher Rothschild).

3. Производство стеклянных, золотых и серебряных изделий в Галлии

В некоторых местностях близ Сены и Мозеля найдены были вещи, представляющие собой, быть может, самые замечательные образчики стеклянного производства древних. Они употребляли всевозможные средства для украшения стекла. Они умели гравировать на нем и покрывали его рельефами, и все это иногда с неподражаемой тонкостью. При производстве некоторых предметов больших размеров они клали один на другой два разноцветных слоя стекла и таким образом достигали удивительных цветовых эффектов. Некоторые галльские вазы считаются образцами тонкой скульптуры. Мотивы украшений и выбор фигур указывают на заимствование традиций греко-римских школ. Все это — сцены из мифологии или же изображение игр в цирке, реже жанровые картинки, иногда животные,

164

иногда простой орнамент. Тонкость работы при этом изумительная. Не знаешь, чему больше удивляться: исполнению художника или ловкости рабочего, несколько манерной грации рисунка и фигур, или же блеску и разнообразию красок. Галльские мастера, без

165

сомнения, достигли в этом производстве совершенства великих мастеров Александрии.

Граверы по металлу соперничали с художниками Греции и Италии. Близ Лиона был найден ларец с драгоценностями одной римской дамы: в нем находилось семь ожерелий, два кольца, шесть пар серег, брошки, запястья; каждый камень в них имеет свой особый характер, и золото очень искусно соединено с жемчугом и драгоценными камнями; художнику, быть может, не достает оригинальности, но во всяком случае работа превосходная, хотя она и рассчита-

166

на больше на блеск и роскошь, чем на изящество. Шедевр римского граверного дела — это реннская жертвенная чаша массивного золота. Здесь на круге меньше чем в 25 сантиметров в диаметре расположено около пятидесяти фигур, выбитых на металле, а потом отчеканенных. Она относится, без сомнения, приблизительно к 200 г. Р. X., но отличается еще большой тонкостью работы и чистотой стиля, здесь нет еще преувеличенного рельефа, грубости в рисунке и в экспрессии. Самая замечательная находка в этом роде, которая когда-либо была сделана — это бернейское собрание сокровищ, которое хранится в настоящее время в Национальной библиотеке в Париже. Оно состоит из 69 ваз и другой утвари чистого серебра; все эти предметы были пожертвованы различными лицами в храм Меркурия. Они представляют собой, очевидно, копии с греческих образцов, но тем не менее отличаются необыкновенным изяществом.

(Jullian, Callia, 162 et suiv., chez Hachette).

4. Жилища бедняков в Риме

В Риме не у всякой семьи был свой дом: только богатые пользовались этим преимуществом; бок о бок с их обширными жилищами было много домов, в которых скучивался мелкий люд, чтобы провести несколько часов, главным образом ночью, так как в этой стране большую часть дня жители проводят под открытым небом. Люди с ограниченными средствами занимали 1/10, 1/20, часто еще меньшую часть большого дома за незначительную наемную плату, при этом нужно было только обзавестись мебелью. Есть, впрочем, дома, в которых помещение отдается внаем с мебелью. В таких меблированных комнатах ютятся преимущественно пролетарии.*

Между этими бедными гражданами и богачами есть еще средний класс, состоящий из людей, которые хотят во что бы то ни стало жить в собственном доме и считают за стыд нанимать квартиру в качестве жильцов. Такие люди среднего достатка соединяются по три — по четыре, чтобы в складчину построить или купить дом, которым они и владеют сообща: одному принадлежит первый этаж, другому — второй и т. д.

Впрочем, и таких половинных, четвертных владельцев весьма немного по сравнению с остальной массой жителей Рима. Громадное большинство римских граждан жило в наемных помещениях. Отдача дома внаймы была весьма выгодным делом, и многие богачи жили исключительно на доходы со своих домов. Объявления на стенах извещали о свободных помещениях, их размерах и удобствах, а

__________

* Неимущая часть населения.

167

также сообщали имя агента, к которому следовало обратиться для переговоров. Вот образчик такого объявления: «В усадьбе Юлии, дочери Феликса, отдаются внаем баня, девяносто таверн и несколько квартир, начиная от календ будущего августа, сроком на пять лет. Пусть тот, кто не знает владелицы, обратится к Светтию Верру эдилу».

Первое июля было обыкновенно днем перемены квартиры. Тогда в городе в течение нескольких дней замечается усиленное движение. Я сам также хотел нанять квартиру в квартале Субурра. Я предпочел бы окрестности форума, но они битком набиты магистрами и гражданами, которые домогаются должностей или же занимаются общественными делами. Поэтому квартиры здесь очень дороги [1].

В перспективе жить на Субуррской улице не было ничего заманчивого. Здесь ютятся цирюльники, сапожники, продавцы кнутов, тут и там попадаются темные кабачки; я уж не говорю о множестве собак, которые с лаем бросаются на прохожих. Тем не менее, я из любопытства посмотрел квартиру в верхнем этаже одного дома, или, вернее, так называемую беседку, потому что над ней помещалась терраса, усаженная виноградными лозами. Я взобрался на седьмой или восьмой этаж [2] и вошел в помещение, где прежде всего услышал чьи-то вопли. Это кричала толстая, здоровая сирианка или египтянка, которую били. Такого рода рабынь употребляли на всякую работу: она и ткет, и шьет белье, и мелет зерно, и колет дрова, и комнаты убирает, и кушанья приготовляет. Я не знаю, какой проступок она совершила, но мое присутствие нисколько не помешало продолжению жестокого наказания. Я поспешил удалиться, так как здесь никто не имеет права протестовать против дурного обращения с рабами.

Я вошел в квартиру, выходившую на ту же площадку. Здесь меня поразила картина самой ужасной нищеты: жалкая кровать, покрытая рогожей вместо матраца, сундук и ковер составляли почти всю мебель. Это было жилище грамматика, наука которого не могла, очевидно, избавить его от бедности. Он ел черный хлеб и пил плохое вино, весь гардероб его состоял из одной тоги, которую днем он надевал на себя, а ночью клал под голову. Единственный друг делил с ним его нищету — это его собака.

__________

[1] Во времена Цицерона его друг Целий платил за квартиру 10 000 сестерций. Ювенал говорит, что за те деньги, которые платятся за наем жалкой конуры в Риме, можно купить дом в маленьком городке Италии.

[2] Тит Ливий сообщает, что в 218 году до Р. X. бык однажды взобрался на 3-й этаж. В последние времена республики дома строились обыкновенно в 3 или 4 этажа. Август запретил возводить здания выше 20 метров. Но при следующем поколении, по словам Сенеки, были такие высокие дома, что в случае пожара или обвала никто из их обитателей не мог бы спастись. Нерон после большого пожара назначил предельную высоту в 17 метров. Dict. des antiq., II, 354.

168

Выходя, я встретил семью бедняков, которая переезжала с квартиры. Все имущество несли три женщины с желтыми лицами: одна из них была рыжая, другая лысая, а третья отличалась громадным ростом. Состояло это имущество из треногой кровати, из стола на двух ногах, лампы, роговой чашки и старого выщербленного горшка. Самая высокая несла на голове амфору и печку. Отвратительный запах, который издавала амфора, свидетельствовал о том, что в ней хранились залежавшиеся остатки пищи, своим зловонием напоминавшие гнилое болото. Тут же был еще кусок тулузского сыра и связка луку и чесноку. У другой женщины на плече висела сетка с хлебом, а третья -несла в руках две тростниковых корзины, в каких простолюдины обыкновенно держат зерно. Наконец, старый сосуд с грязной смолой, служивший средством для выведения волос, дополнял печальную картину, которую представляло собой это шествие.

(Dezobry, Rome au siecle d'Auguste, lettre XVI, chez Delagrave)

5. Деревенские дома

Деревенские жилища разделялись на две совершенно различных категории: постоянное жилище настоящих обитателей деревни и дома, которые служили дачами для горожан.

Бедные крестьяне оставались верными своим древним хижинам, не имея ни досуга, ни средств для каких бы то ни было усовершенствований и нововведений. Что касается более зажиточных людей, живших в деревнях и маленьких местечках, то их дома были устроены по плану описанных нами выше жилищ древнейшего типа: атриум оставался в таких домах главным помещением. Даже во времена империи, через несколько веков после того, как в городах стали распространяться греко-римские привычки, поселяне по-прежнему продолжали смотреть на комнату с отверстием в потолке, как на самую существенную часть своего дома; здесь они по-прежнему ели перед нишей с богами — ларами. Отдельные помещения были расположены так же, как и в старину: Витрувий свидетельствует, что в I веке нашей эры в деревенских домах рядом с передней помещались конюшни и сараи. В одном только отношении такое деревенское жилище отличалось от старинного городского дома: для службы в нем было отведено гораздо больше места. «Сам хозяин, — говорит Варрон, — жил в тесноте, но его различные хозяйственные помещения были обширны».

Villae, или летние дачи богатых горожан, представляли собой такие же, если не более, роскошные и великолепные постройки, как

169

и городские дома. Здесь давалась полная воля стремлению к роскоши. Внутри виллы были обширная гостиная, несколько пиршественных зал, несколько атриумов и перистилей. Снаружи устраивались великолепные перспективы, просторные места для прогулок, рылись каналы и бассейны, которые украшали сады и в то же время служили садками для рыбы.

Прежде всего весьма тщательно выбиралось место для виллы. Больше всего любили устраиваться в прохладных долинах между синеватыми холмами, которые обширным поясом зелени окружают на некотором расстоянии Рим, под сенью зеленых дубов и приморских елей, на берегах маленьких тибурских водопадов. Здесь среди этой очаровательной природы расположены были виллы Мецената, Цицерона, Горация, Лукулла. Если здесь не было подходящего места, то они устраивались на чудных берегах озер Комо, Лаго-Маджиоре и других, или же близ маленьких тосканских озер с крутыми и извилистыми берегами. Прелестные уголки попадались также на склоне Апеннин на всем протяжении горной цепи от одного конца полуострова до другого. Наконец, в большую моду вошло, в особенности в первый век империи, проводить сезон в окрестностях Неаполя на Байском заливе; здесь римские богачи «погружали в море мраморные стены своих дворцов, обширные портики гляделись в голубые волны; в них жили мраморные боги под сенью рощ с блистающей листвой».

Сады, окружавшие виллу, были наполнены всевозможными сооружениями для удобств и забавы хозяина: тут были палестры по греческой моде, места для игры в мяч, высокие башни, с которых можно было любоваться далью, птичники, художественно отделанные и изукрашенные; в них с большими издержками выкармливались самые редкие породы пернатых. Почти во всех виллах устраивались крипты или криптопортики, т. е. закрытые со всех сторон галереи, которые имели обыкновенно форму прямоугольника и освещались рядом узких окошек, прорезанных вверху боковых стен. Такие крипты служили приятным убежищем в дурную погоду и в знойные летние дни.

170

Вилла императорской эпохи представляла собой целый городок. В ней жило множество рабов, для которых устраивались особые помещения. Иногда это были стоявшие кучкой хижины, похожие на хижины бедных крестьян, иногда для рабов устраивались особые казармы, подобные тем, которые сохранились среди развалин одной римской виллы в Mola di Gaeta. Они представляют собой ряд комнаток со сводами, отделенных друг от друга перегородками и совершенно открытых спереди; первоначально с этой стороны шла кирпичная стена с одной лишь входной дверью посредине. Во всякой благоустроенной вилле была также темница для рабов, ergastulum. Эти ergastula представляли собой ужасные подземелья, у которых только свод возвышался над уровнем земли; здесь рабов наказывали плетьми, заковывали в кандалы и потом заставляли в цепях работать до изнеможения.

Среди вилл этой эпохи некоторые приобрели историческую известность: такова вилла императора Адриана, две виллы Плиния Младшего, который сам с такой любовью описал их. Одна из них, Laurentina на морском берегу в шести милях от Рима между Лаврентой и Остией, дает нам понятие о том, что такое была морская вилла; другая, в Тоскане, у подножия Апеннин, среди целебного воздуха, с громадными садами, может служить типом горной виллы.

При входе в лаврентскую виллу были расположен полукруглый атриум с выступавшей крышей, а затем портик со сводами, который выходил в обширный двор. Второй портик вел в прекрасную столовую, вдававшуюся в море, так что волны, плескаясь, замирали у подошвы стены. Из этой залы через двустворчатые двери и окна, равные по величине дверям, открывался с трех сторон великолепный вид на море, с четвертой же виднелся двор, атриум, портики, а на заднем плане лес и горы. Направо и налево тянулись всевозможные помещения, выходившие на запад и на восток: библиотека, спальни, кабинеты, разные службы, купальни и бани, — и все это отапливалось посредством труб. Направо помещение для игры в мяч примыкало к двухэтажной башне, с вышки которой видны были и море, и деревня. С другой стороны шли летние помещения: спальня, triclinium, в котором слышен был шум невидимого моря, другая башня, прохладный криптопортик для прогулок, и наконец, небольшая беседка, о которой Плиний Младший упоминает как о месте своих наслаждений.

Тосканская вилла была еще более великолепна. Она была расположена среди обширного имения. Это имение, окруженное амфитеатром гор, в изобилии производило разные продукты. Благодаря множеству источников, ручьев и прудов, тамошние сады поражали роскошной растительностью. Дом заключал в себе несколько частей, объединенных атриумом, и перистиль, внутри которого находились цветники, лужайки, высокие тенистые рощи, группы подстриженных

171

деревьев с причудливыми формами. Внутри были: парадная столовая, окна которой выходили на перистиль, другая столовая, в которой Плиний Младший обыкновенно обедал сам и угощал своих близких друзей (она выходила на маленький дворик с мраморным бассейном и четырьмя платанами), другие комнаты, стены которых были выложены мрамором или покрыты изящной живописью, многочисленные галереи, крытые и открытые; потом еще столовые, еще портики и другие разнообразные помещения. И повсюду фонтаны, водометы, бассейны, из которых вода лилась с неумолкающим тихим журчанием, ласкавшим слух. Из отдельных построек Плиний Младший с особенной похвалой отзывался об обширном манеже, устроенном против дома; этот манеж открыт посредине, так что весь его можно сразу окинуть взором; со всех сторон его окружают платаны, соединенные друг с другом гирляндами из плюща.

В садах на каждом шагу попадались мраморные скамейки, мраморные бассейны со всеми приспособлениями около них для ужина под открытым небом, домики и беседки, блестевшие мрамором; снаружи они были окутаны листвой и ползучими растениями, внутри воздух освежался неиссякаемыми фонтанами.

Такие виллы были разбросаны по всей Италии, Галлии, Испании, Африке, короче — по всей империи. Все они строились и украшались почти одинаково, с небольшими изменениями, которые обусловливались местными обычаями, традициями, а также климатом.

(Gamier et Amman n, L'habitation humaine, pp. 563 et suiv., chez Hachette).

6. Плиний Младший в деревне

Ты спрашиваешь, как я провожу летние дни в Этрурии? Просыпаюсь, когда вздумается, большей частью в первом (седьмом) часу, часто — раньше, реже — позднее. Ставни остаются закрытыми: в безмолвии и мраке лучше думается. Не отвлекаемый никакими делами, свободный, предоставленный самому себе, я не мыслью слежу за глазами, а глазами за мыслью: они ведь видят то же, что и ум, если ничего другого видеть не могут. Когда у меня есть работа, я в это время как бы пишу в уме, делаю поправки: иногда много, иной раз поменьше, смотря по тому, сколько в силах сочинить и запомнить. Потом зову секретаря и, открыв ставни, диктую ему, что сочинил; он уходит, потом я вновь призываю его, вновь отпускаю. Часу в 4-м или 5-м (10—11) (я не гонюсь за точным распределением времени) отправляюсь, смотря по погоде, в сады или в портик, продолжая сочинять и диктовать. Потом сажусь в экипаж, и здесь

172

занимаюсь тем же, чем занимался гуляя и лежа: мысль продолжает работать, благодаря перемене впечатлений. Потом немного сплю, затем гуляю, ясно и громко декламирую что-нибудь по-гречески или по-латыни, не столько ради голоса, сколько ради желудка, но и голос от этого крепнет. Затем снова гуляю, умащаюсь елеем, делаю гимнастику, моюсь. За обедом с женой или несколькими друзьями слушаем чтение; после обеда — комедия или игра на лире; потом гуляю со своими гостями, в числе которых бывают и ученые. Коротаем вечер разными беседами, и как бы ни долог был день, он скоро проходит. Иногда в этом порядке что-нибудь изменяется.

Если я долго пролежал в постели или много гулял, то немного поспав и почитав вслух, еду не в экипаже, а верхом: это быстрее. Иногда из соседних городов приезжают друзья, и часть дня уходит на них; когда устанешь, это бывает приятным развлечением. Временами охочусь, но всегда беру с собой записную книжку, чтобы, в случае, если не поймаешь зверя, все-таки что-нибудь принести. Занимаюсь делами колонов, но, как им кажется, слишком мало; их деревенские дрязги заставляют меня еще больше любить наши литературные занятия и городские дела.

(Плиний Младший. Письма. С. IX. 36).

7. Вилла Адриана в Тибуре

Местоположение Тибу рекой виллы не только живописное, но и очень здоровое. Она лежит около последних отрогов Апеннин и совершенно открыта благодетельному влиянию восточных ветров, в то же время ряд холмов защищает ее от сирокко и вредных южных ветров. Две маленькие долины параллельными линиями идут с севера на юг; между ними находится возвышающаяся уступами равнина мили в три длиною, на ней-то и расположена вилла. Почва здесь представляет ряд неровностей, которыми мы так дорожим, считая их одним из главных условий живописности сада. Римляне же, наоборот, не любили их и употребляли всевозможные усилия, не останавливаясь и перед сложными сооружениями, для того чтобы выровнять почву там, где они строили дома. Такие сооружения мы находим в большом количестве и в Тибу рекой вилле. Два ручья, сбегающие с сабинских гор, пересекают как ту, так и другую долины и соединяются у входа в виллу, после чего впадают одним общим руслом в Анио. Летом они почти совсем пересыхают. Ввиду этого устроены были водопроводы, в изобилии доставлявшие с гор свежую и здоровую воду.

Что поражает прежде всего в вилле Адриана, это ее громадные размеры. Нибби уверяет, что она занимала пространство в 10 кило-

173

метров. Если турист отважится направиться к югу через колючий кустарник и заборы, то он найдет еще более обширные залы, чем те, которые показываются иностранцам. Чтобы соединить все эти помещения, которые расположены так далеко друг от друга, что представляются в виде отдельных кварталов города, были устроены подземные ходы или криптопортики. При этом мрамор употребляли так щедро, что и до сих пор вся почва покрыта им. Трудно представить себе совокупность зданий более роскошных и более разнообразных и пестрых: они представляют собой невероятную смесь портиков, перистилей и других построек всяких форм и размеров. Куполы больших зал, круглые своды экседр чередуются с треугольными фронтонами храмов, а над крышами высятся башни и террасы, осененные виноградными беседками. Очевидно, римляне мало стремились к симметрии в своих архитектурных сооружениях.

Так как Адриан много путешествовал, то он хотел сохранить в своей вилле воспоминания о тех странах, которые ему больше всего понравились. Здесь были, по словам биографа, Лицей, Академия, Пританей, Каноп, Пойкил [1], Темпейская долина и даже ад в миниатюре. Без сомнения, он не добивался того, чтобы воспроизвести точную копию всех этих зданий и местностей, довольствуясь лишь весьма приблизительным сходством. Давая отдельным частям своей виллы чужеземные названия, он приспособлял их ко вкусам своего времени и обычаям своей страны.

Из всего этого теперь многое настолько разрушилось, что нет никакой возможности разобраться в этих развалинах. Впрочем, три места Адриановой виллы можно до некоторой степени восстановить, а именно Темпейскую долину, Пойкил и Каноп.

Темпе была расположена на северо-западном конце, вдоль одного из тех источников, о которых мы говорили выше. Без всякого сомнения, здесь не было ни Олимпа, ни Пелиона, ни Оссы, ни тех отвесных скал и вековых лесов, которые придавали настоящей Темпейской долине величественный и в то же время изящный вид, приводящий в восторг путешественников. Здесь все размеры воспроизведены в миниатюре, но грация и изящество остались. По своей природе маленькая долина не лишена была чарующей прелести.
__________

[1] Лицей — сад в окрестностях Афин с алтарями муз и Зевса, служивший местом для прогулок и гимнастических упражнений; здесь в свое время учил Платон. Такую же «гимназию» представлял собой и Лицей при храме Аполлона близ восточных ворот Афин, где учил Аристотель. Пританей — здание у подошвы акрополя, в котором кормили за государственный счет заслуженных граждан и иностранных послов Пойкил — картинная галерея в Афинах.

Каноп — египетский город в устье Нила, соединенный каналом с Александрией и Мереотидским озером: здесь был замечательный храм Сераписа с оракулом. — Ред.

174

Число тенистых мест было в ней увеличено, и из долины устроили приятное место для прогулок; и так как здесь было свежо и много тени, и можно было с наслаждением отдыхать у ручья под большими деревьями, вспоминая при этом счастливые минуты, проведенные в чудной фессалийской долине, то этому местечку и дали ее название. Со стороны виллы, напротив равнины, шли террасы, которые еще и до сих пор заметны, с портиками и мраморными бассейнами. Обширная экседра господствовала над всей долиной. В нее можно было сойти до самых цветников по отлогому спуску.

Пойкил находился на западной стороне, т. е. на стороне, обращенной к Риму. Это была обширная площадь, на которой малейшие неровности почвы были сглажены при помощи довольно сложных сооружений. Чтобы не терять места, архитектор, согласно обычаю, устроил в самих этих подземных сооружениях помещения в несколько этажей различной величины и формы, которые в народе носят название «ста комнат». Здесь было, вероятно, жилище слуг. Площадь окаймлялась четырехугольным портиком, и в середине ее был устроен большой бассейн. Часть этого портика сохранилась. Она представляет

175

собой кирпичную стену в десять метров высоты и в 230 длины. Параллельно стене шли в два ряда колонны, поддерживавшие изящную крышу. Таким образом получалось две крытых галереи, сообщающихся при помощи двери. Они были расположены так, что когда одна была на солнце, в другой была тень, вследствие чего в них можно было прогуливаться во все времена года и во все часы дня. Как и в афинском Пойкиле, стены были украшены живописью.

За Пойкилом тянулась удлиненная равнина, которую археологи назвали Канопом. В глубине ее была обширная ниша или абсида, которая служила в одно и то же время и храмом, и водоемом. В середине абсиды в особом углублении стояла, вероятно, статуя Сераписа. У боковых стен в меньших нишах были изображения других египетских богов. Со всех концов здания обильно текла вода. Она лилась по мраморным ступенькам или через целый ряд бассейнов, расположенных один выше другого, и стекала наконец в полукруглый водоем. Через этот водоем был перекинут мостик, украшенный колоннами, которые поддерживали свод; по этому мостику можно было перейти с одного края бассейна на другой и вблизи любоваться водопадами. Вода текла под мостом и выливалась в канал, занимавший всю середину долины; он имел двести двадцать метров в длину и восемьдесят в ширину. Здесь стояли изящные суда, сделанные, без сомнения, по образцу александрийских гондол, и предназначенные для императора и его друзей; до сих пор еще на набережной можно видеть остатки лестницы, по которой они сходили на суда, когда хотели прокатиться по каналу. На одном берегу его найдены были развалины около двадцати двухэтажных зал, осененных прекрасным портиком. Может быть, это было подражание тем гостиницам» в которых с таким удовольствием останавливался и отдыхал путешественник, отправлявшийся в Каноп.

Собственное жилище императора расположено было недалеко от Темпейской долины. На небольшом расстоянии от него были термы. Их фундамент довольно хорошо сохранился, так что есть возможность восстановить план всего здания. Круглая галерея окаймляет один из тех маленьких ручейков, которые древние называли эврипами. Канал, по которому текла вода, был со всех сторон обложен белым мрамором и имел около пяти метров ширины и немного более метра глубины. Пространство, ограниченное течением ручья, образует остров, на который можно пробраться по одному из мраморных мостиков. По причудливой, но не лишенной изящества, мысли устроителя в центре круглого острова был сооружен четырехугольный дворик, который украшала, вероятно, какая-нибудь статуя. Маленькие круглые комнаты и обращенные к эврипу ниши с фонтанами расположены были на неравной величины отрезках между четырехугольником двора и окружностью острова. Трудно себе представить что-нибудь более оригинальное, чем эти причудливые сочетания.

176

Пол комнаты дворика и галереи усеян осколками мрамора. Здесь найдены были куски колонн и барельефов, изображавших морских чудовищ, тритонов, нереид. Предполагают, что это прелестное здание представляло собой рыбный садок.

Около императорских покоев были устроены приемные комнаты. Нужно думать, что Адриан, хотя и заявлял о своей любви к уединению, устраивая эту виллу, тем не менее не отказался окончательно от своих обязанностей императора. Как ни многочисленны друзья правителей, эти громадные залы устраивались не для одних только друзей Адриана. Чтобы добраться до этих приемных комнат, надо было пройти длинный ряд различных зданий. Восьмиугольный вестибюль вел в один из тех дворов, которые римляне называли перистилями. Их было много в вилле, но этот перистиль был самый обширный и самый прекрасный. Здесь впоследствии собрали так много богатых остатков, найденных в вилле, что архитекторы дали этому перистилю название Piazza d'oro (Золотая площадь). Эта площадь была окружена портиком и вымощена розовым мрамором;

многочисленные статуи дополняли великолепную отделку. В глубине перистиля напротив восьмиугольного вестибюля расположена была большая зала под куполом и с полукруглой абсидой в конце. По четырем углам ее были устроены ниши для статуй. В этой прекрасной зале и в перистиле, который ей предшествовал, и давались, вероятно, императорские аудиенции; здесь императору представлялись депутации от городов и провинций. К официальным апартаментам примыкала другая зала, которую одни считали храмом, другие — местом собрания философов; хотя вероятнее всего то, что в этом помещении Адриан творил суд, окруженный членами своего частного совета.

Близ Пойкила раскопки обнаружили площадку для атлетических упражнений с обширными службами. Кроме того, в вилле был одеон и два театра, один для представлений греческих пьес, другой для латинских. Два рядом стоящие здания, заключающие в себе много комнат, считают библиотекой. Над одним из них возвышается трехэтажная башня, которая могла служить обсерваторией для императора, столь любившего занятия астрологией. По обычаю, библиотеки должны были заключать в себе не только произведения знаменитых писателей, но и их бюсты. Наконец, возможно, что в вилле была зала для публичных чтений, которые были тогда в большой моде и пользовались особым расположением Адриана.

Ученые пробовали определить место ада, который, как говорили, император хотел воспроизвести в своей вилле, но это предприятие представляется совершеннейшей химерой, так как неизвестна даже его форма. Неизвестно даже, было ли это совершенно фантастическое сооружение, или же оно воспроизводило описание шестой книги Энеиды. Знаменательно, что Адриан желал устроить тартар и елисейские поля в своей даче. Значит ли это, что он был озабочен

177

мыслями о будущей жизни? Это мало вероятно. Рассказывают, что, чувствуя приближение смерти, он имел столько самообладания, что мог сочинять шутливые стишки, в которых обращаясь «к своей маленькой душе, трепещущей и милой», говорил ей: «Ты отправишься теперь в страну бледную, суровую и обнаженную, где тебе уже нельзя будет предаваться обычным играм». В каком виде представлял он себе эту «бледную и обнаженную» страну? Мы должны отказаться от мысли узнать это когда-нибудь.

(Boissier, Promenades archrelogiques, pp. 203 et suiv., chez Hachette).