5 Прошедшее время неправильных глаголов

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

6 Обладание

7 Несокращенная связка

8 Артикли

9 Простое прошедшее время

10 Третье лицо правильных глаголов

11 Третье лицо неправильных глаголов

12 Несокращенный вспомогательный глагол

13 Сокращенная связка

14 Сокращенный вспомогательный глагол

Пример

Добавление окончания -ing. длительное время Adam eating. Baby crying.

Добавление предлогов: Daddy in bed. Sock on.

Добавление 5 или es: Puppies! Two cookies.

Образование формы прошедшего времени неправильных глаголов без добавления типичного -ed: Went bye-bye. Made a mess.

Часто добавление's для обозначения обладания: Adam's chair. My bear.

Связкой является форма глагола to be и может использоваться в сокращении или без; сначала появляется несокращенная форма: Eve is girl. I am Adam.

A doggie. The moon.

Walked home. It dropped.

Обычно добавляется -5, как в Не sleeps. Timmy bites.

Исключение в ситуации простого добавления -s, как в Adam does it. Не has to.

Используются вспомогательные глаголы, как в lam running. They have to eat.

Но без частичного сокращения.

Используется частично сокращенная связка: Eve's a girl. I'm Adam.

Вспомогательные глаголы используются в частично сокращенной форме: I'm running. Mom's got it.

Обсуждение

В заключительной главе Браун подчеркивает: то, что мы узнали о появлении первых предложений у детей, возможно, будет пе­ресмотрено другими исследователями в будущем. Одним из наи­более загадочных вопросов, который остался без ответа в книге Брауна, является то, почему речь детей улучшается. Другими словами, хотя исследование Брауна показало, что грамматика детей улучшается со временем — под словом «улучшение» мы понимаем приближенность к грамматике в речи взрослых, — не совсем ясно, что заставляет ее улучшаться. Заставляет ли детей именно социальное давление использовать все более и более точ­ное подобие грамматики взрослых? Или же существует некое биологическое расписание, согласно которому при созревании мозга появляется правильная грамматика? Может, наиболее удивительным является то, что по прошествии 30 лет после того, как Браун начал всю эту работу, и после тысяч других исследо­ваний на тему развития языка, вопрос о том, как и почему раз­вивается речь у детей, остается без ответа.

Заключение

Два вывода из основных открытий Роджера Брауна потрясли меня больше всего, так как именно ими заняты исследователи после того, как сам Браун оставил это дело. Первый касается ин­тригующего открытия Брауна о том, что способность детей ис­пользовать образователь простого прошедшего времени, -ed_f появляется после возникновения способности образовывать про­шедшее время неправильных глаголов. Согласно данным Брау­на, дети начинают употреблять неправильные глаголы в прошед­шем времени, как went, ran или ate, до того, как начинают обра­зовывать прошедшее время у правильных глаголов, как talked, wanted или kissed. Конечно же, последние три глагола в прошед­шем времени являются примером простого прошедшего време­ни, потому что образованы путем стандартного добавления -ed к глаголу, который нужно поставить в прошедшее время. Go, run и ваг нельзя поставить в прошедшее время с помощью «обычно­го» правила. Но хотя это правило и неприменимо к глаголам go, run и eat, дети до сих пор научаются образовывать прошедшее, время этих глаголов раньше, чем других.

Во всех других грамматических морфемах неправильные формы усваиваются после правильных. И тогда это обретает

смысл, потому что использование правильных грамматических морфем требует участия лишь одного правила вроде: «Добавьте -ей для образования формы прошедшего времени глагола». По­этому вы можете подумать, что неправильные глаголы сложнее выучить, так как для них не существует единого правила обра­зования прошедшего времени. Процедура образования прошед­шего времени меняется практически у каждого неправильного глагола, который вам нужно поставить в форму прошедшего вре­мени. Возникает вопрос — почему дети быстрее усваивают бо­лее сложное, как в случае образования прошедшего времени? Последующие исследования открыли одну интересную вещь. Сначала дети учатся ставить в прошедшее время неправильные глаголы и произносят их правильно. Но как только они начина­ют осваивать основное правило образования прошедшего вре­мени, то есть добавление -ed, они начинают делать ошибки в тех неправильных глаголах, которые до этого произносили правиль­но. Они начинают применять общее правило к неправильным глаголам, и этот процесс называется доминированием правиль­ности. Но по прошествии некоторого времени дети, используя неправильные глаголы, наконец-то понимают, что обычный спо­соб образования прошедшего времени здесь не подходит, и сно­ва начинают верно употреблять неправильные глаголы в про­шедшем времени. Это потрясающее открытие! Получается, буд­то дети совершают шаг назад, чтобы сделать два шага вперед.

Второй интересный вывод из исследования Роджера Брауна относится к явлению индивидуальных различий в развитии грамматики. Браун сделал несколько серьезных заявлений, утверждая: (1) дети начинают развитие с освоения одних и тех же восьми семантических связей на стадии I; (2) дети осваивают один и тот же набор из 14 грамматических морфем на стадии И; и (3) грамматические морфемы появляются позже, чем основ­ные семантические связи. После его работы некоторые исследо­ватели предположили, что, возможно, не все дети проходят по одному и тому же пути развития речи. Хотя то, что дети прохо­дят одинаковый путь развития (начиная с основных содержа­тельных слов (существительных и глаголов) и общих семан­тических тем, и лишь позже добавляя вспомогательные слова (грамматические морфемы)), может быть и правдой, но другие исследователи отмечают, что некоторые дети сначала концент­рируются на вспомогательных словах, а основные содержатель­ные слова появляются позже. Можно сказать, что эти дети вхо­дят в мир грамматики задом наперед! Работы таких исследова­телей, как Луис Блум (Lois Bloom), Кэтрин Нельсон (Katherine

Nelson), Элена Ливен (Elena Liven) и Элизабет Бейтс (Elizabeth Bates) предоставляют убедительные доказательства идеи мно-#сества-путей-в-мир-речи. Хотя никто никогда не мог опреде­лить, почему некоторые дети идут не по общему пути, были не­которые идеи на эту тему. Нельсон, например, предполагала, что дети могут выбирать разные пути в зависимости от их представ­ления о назначении языка. Дети, выбирающие стандартный путь (начинающийся с содержательных слов), могут рассматривать язык как способ анализа и описания мира. Она назвала этих де­тей «соотносящими», так как они используют слова для соотне­сения вещей и событий, происходящих в мире вокруг них. Дети, которые, напротив, концентрируются изначально на служебных словах, могут рассматривать язык как метод усиления соци­ального взаимодействия. Похоже, что такие дети замечают, как опытные пользователи речи употребляют эти короткие служеб­ные слова, и детям кажется, что они смогут быстрее войти в социальный мир, если тоже будут употреблять эти маленькие словечки. Так как эти дети больше заинтересованы в самовыра­жении, нежели в описании мира, Нельсон назвала их «экспрес­сивными». К несчастью, исследования разных путей, которыми дети идут в мир грамматики, не так давно «почили в бозе», по­этому мы до сих пор не знаем, что толкает детей на тот или иной путь.

Последние замечания

Колеблясь и сомневаясь, я выпускаю в свет эту главу как крат­кое изложение революционного исследования Брауна. Глубина его идей при рассмотрении всех аспектов комбинирования слов детьми на первых двух стадиях языкового развития; исчерпыва­ющий содержательный обзор исследовательских работ по теме — все это не может получить достойного освещения в рамках одной-единственной главы. Поэтому я предпочту лишь сказать о тех семенах мудрости, которые были посеяны его книгой и при­носили свои плоды на протяжении последующих 30 лет изуче­ния освоения языка. Открытие того, что в первых предложени­ях, создаваемых детьми, содержится восемь видов семантиче­ских связей, и что первые грамматические морфемы бывают четырнадцати видов и появляются в определенном порядке, яв­ляется сутью всего. Благодаря именно этим вкладам работа Бра­уна считается истинно революционной.

Но как же заканчивается эта история? Выходит, что Браун даже не пытался издать что-либо касательно развития грам­матики на стадиях III, IV и V. Он так написал об этом в своей

«Автобиографии от третьего лица» в книге Кесселя ^Autobio­graphy in the Third Person» in Kessel s book). «Планируемый вто­рой том Первой речи, который должен быть посвящен Поздним стадиям, так и не был написан. Люди обычно спрашивают об этом, но после нескольких довольно сложных лет психолингви­сты пришли к выводу, что он никогда и не появится. Почему? Сбор данных был завершен в 1973 году, и с тех пор они находят­ся в виде неопубликованных словарей. У Брауна был неудач­ный год, когда он работал над Поздними стадиями, и, в конце концов, он был вынужден сдаться. Детальный анализ предпола­гаемых стадий III, IV и V не давался Брауну, как не давались любые строгие обобщения, сравнимые с полученными по ран­ним стадиям, и он не видел смысла в издании, возможно, слиш­ком уникальных деталей». Роджер Браун умер в 1997 году в воз­расте 72 лет. Но его наследие живо в великолепном вкладе тех студентов, которым посчастливилось учиться под началом со­здателя Райского сада исследования речи.

Библиография

Hoff, Е. (2001). language development. Belmont, С A: Wadsworth.

Ingram, D. (1989). First language acquisition: Method, description and explanation.

New York: Cambridge University Press. Kessel, F. S. (1988). The development of language and language researchers: Essays

in honor of Roger Brown. Hills-dale, NJ: Erlbaum. Nelson, K. (1973). Structure and strategy in learning to talk. Monographs of the

Society for Research in Child Development, ^('Serial No. 149).

Вопросы для обсуждения

1. Есть что-нибудь ошибочное, или есть что-нибудь имеющее смысл в том, что целостное исследование развития речи основывается на данных всего лишь троих детей?

2. Браун говорил, что он не смог близко подойти к описанию разви­тия речи на стадиях HI, IV и V, поскольку не было очевидных «убедительных обобщений». Почему было легче сделать обобще­ния о развитии речи на ранних стадиях, чем на поздних? Какие факторы могли повлиять на это?

3. Адам, Ева и Сара — это дети, говорящие на английском языке. Есть ли причины полагать, что первые появляющиеся семанти­ческие связи у говорящих на английском языке будут отличать­ся от первых семантических связей у детей, говорящих на других языках? Почему да или почему нет?

«Чего ради мы возимся с этими обезьянами? И вообще, что об­щего они имеют с психологией? Психология — это наука о лю­дях!» Эти вопросы вырвались у моего однокурсника, имени ко­торого уже не припомню, на одном из занятий заключительного курса, который я посещал лет 20 назад. Каким образом, искрен­не недоумевал студент, изучая обезьян, можно приумножить знания в области психологии, да еще потом применять их к че­ловеку. Полагаю, удивление этого студента так запомнилось мне

из-за впечатления воплощенной невежественности, которое он производил. Возможно, я воскликнул что-нибудь вроде: «Да ты смеешься! Что могут обезьяны поведать о человеке? Ведь всем известно, что на эволюционной лестнице человек стоит всего на пару ступеней выше обезьян. Разве можно не заметить сход­ства?» Впрочем, может быть, я тогда и не высказал этого вслух, но меня просто-таки ошеломило, что кто-то не может просле­дить очевидные аналогии между человеком и животными — при­матами.

Мысленно возвращаясь к событиям тех дней, я понимаю, что сам тогда не отличался особой терпимостью к кажущейся неве­жественности кое-кого из моих однокурсников, специализиро­вавшихся в области психологии. Сейчас, выступая в роли вели­кодушного преподавателя колледжа, я понимаю, что сходство поведения животных с многообразием человеческих проявлений далеко не всегда очевидно. Я вижу, что нередко, когда речь захо­дит об эволюционной преемственности между высшими и низ­шими приматами, в студентах начинают говорить их религиоз­ные убеждения. И коль скоро я выхожу на импровизированную трибуну и во всеуслышанье провозглашаю торжество эволюции, то считаю: ключевым моментом служит не тот факт, что челове­кообразные и низшие обезьяны похожи на человека, а что и те, и другие могут дать психологам, изучающим природу человека, обширную почву для размышлений.

Работа, описанию которой посвящена эта глава, проведена Гарри и Маргарет Харлоу. Она служит экспонатом № 1 в деле использования данных, полученных в ходе изучения поведения обезьян, в качестве иллюстраций к тайнам человеческого пове­дения. Из других глав этой книги, особенно тех, которые посвя­щены работам Джона Боулби и Мэри Эйнсворт, вы узнаете, что многие эмоциональные проявления, которые Харлоу наблюда­ли у детенышей макак-резусов и их матерей, по-видимому, при­сутствуют и в поведении женщин и их детей. Эта работа, восьмая среди 20 самых революционных исследований в сфере детской психологии, получила название «Аффекциональные системы». И хотя вы уже изучали курсы психопатологии или мотивации и эмоций, подозреваю, что такое название не вызовет у вас бурно­го восторга. Возможно, вы не очень знакомы с существительным аффект. Поэтому прежде чем углубляться в подробное описа­ние работы Харлоу, я, с вашего позволения, уточню, что термин аффект, независимо от контекста, всегда можно заменить сло­вом эмоция; а термин аффекциональный — соответственно, сло­вом эмоциональный. Существительное «аффект», которое начи­нается с того же звука что и слово яблоко (по-английски «affect» и «applc» начинаются с одного и того же звука. — Прим. пер.), так или иначе, означает эмоцию. Но если попытаться докопать­ся до ^СУ™ ^Beil*^e**>^то предметом нашего разговора является «лю­бовь». В сущности, Харлоу задаются вопросом: по каким зако­нам возникает любовь между матерью и младенцем? Вот сейчас и посмотрим.

Введение

Приступая к написанию своей работы, Харлоу руководствова­лись двумя целями. Во-первых, они постарались изложить свои представления о пяти, по их мнению, наиболее важных аффек-циональных структурах у животных-приматов. Хотя категория животных-приматов описывает достаточно много видов, в том числе таких высокоразвитых (человекообразных) обезьян, как шимпанзе, горилла и орангутан, больше всего времени Харлоу провели, наблюдая за определенным видом низших приматов, известным как Масаса mulatta, которых чаще называют макака­ми-резусами. Макаки-резусы живут, главным образом, на зем­ле, и в дикой природе обитают во многих азиатских районах. Однако в исследовательских лабораториях по всей Северной Америке и в Европе можно встретить тысячи макак-резусов.

Другой немаловажной целью, которую поставили перед со­бой Харлоу, было собрать воедино результаты широкого ряда экспериментов, направленных на изучение эмоционального раз­вития этих обезьян. Поэтому исследователи приводят данные, полученные в рамках дюжины ранее опубликованных экспери­ментов. Используя результаты этих эмпирических работ, авто­ры доказывают свои теоретические посылки, но очень важно не забывать о том, что основываясь на этих данных, они сформули­ровали собственные научные идеи.

В этой главе Харлоу описывают собственные представления о пяти аффекциональных системах: «(1) аффекциональная си­стема "младенец-мать", которая связывает младенца с его мате­рью; (2) аффекциональная система "мать-младенец", или ма­теринская аффекциональная система [которая обеспечивает развитие у матери стремления защищать своего ребенка]; (3) аф­фекциональная система "младенец-младенец", охватывающая отношения между ровесниками, посредством которой дети устанавливают взаимоотношения между собой и формируют устойчивую привязанность друг к другу; (4) сексуальная и гете­

росексуальная аффекциональная система, кульминацией разви­тия которой являются период подростковой сексуальности и, наконец, сексуальное поведение во взрослом возрасте, направ­ленное на воспроизводство; (5) отцовская аффекциональная си­стема, широко трактуемая как позитивное отношение взрослых мужчин к младенцам, подросткам и другим членам их социаль­ной группы».

Вы обратили внимание на наличие явных параллелей между аффекциональными системами обезьян и человека? Так-то. Со­временная психология уделяет им огромное внимание, а прави­тельственные фондодатели предоставляют гранты в миллионы долларов клиническим, социальным психологам, а также спе­циалистам в области психологии развития, занимающимся изу­чением этих же взаимоотношений между членами семей Homo sapiens sapiens (человеческих семей).

Если руководствоваться практическими целями, наиболее уместным будет рассмотреть первую из вышеперечисленных систем — аффекциональную систему «младенец-мать». Гарри Харлоу, совместно с рядом коллег, которые тоже занимались исследованием формирования связей ребенка и его безопаснос­ти, уделял самое пристальное внимание именно этой проблеме. Поэтому в оставшейся части главы я сосредоточусь на описа­нии подхода Харлоу к исследованию эмоционального развития детенышей макак-резусов, особенно в том, что касается форми­рования аффекциональной системы «младенец-мать».

Аффекциональная система «младенец-мать»

Начиная обсуждение аффекциональной системы «младенец-мать», Харлоу отмечают, что эта система, по-видимому, отлича­ется наименьшими изменчивостью и гибкостью среди прочих описанных систем. Основанием для такого утверждения послу­жил тот факт, что эта система, вероятно, играет самую важную роль для выживания детенышей макаки, и, возможно, наиболее биологически детерминирована. Эта система, обеспечивающая эмоциональную привязанность детеныша макаки к его матери, имеет даже большее значение, чем комплементарная ей аффек­циональная система «мать-младенец» (в приведенной выше клас­сификации она стоит под номером 2), которая определяет при­вязанность матери-макаки к своему детенышу. Звучит несколь­ко парадоксально. Как эмоциональная привязанность детеныша к матери может значить больше, чем материнская любовь и за­щита? Если у матери не сформируется привязанность к своему

детенышу, то как же он сможет выжить? По мнению Харлоу, привязанность детеныша к матери имеет большее значение по­тому, ^что «многие младенцы выживают и при относительно низ­коэффективной материнской заботе, а перспектива неотврати­мого жесткого наказания со стороны бесчувственных матерей заставляет систему работать с удвоенной силой». Поэтому силь­ная привязанность к матери повышает шансы на выживание даже у детенышей тех матерей, которые не слишком заботятся о своем потомстве.

Харлоу выделяют четыре стадии нормального развития аф­фекциональной системы «младенец-мать»: (1) стадия рефлек­са; (2) стадия комфорта и привязанности; (3) стадия безопасно­сти; (4) стадия отделения. И даже разделяя эмоциональную си­стему на четыре стадии, авторы подчеркивают, что эти стадии перекрывают друг друга. Стадии не обязательно начинаются и заканчиваются в одно и то же время, поскольку многое зависит от индивидуальных особенностей матери и детеныша, а также от специфики внешней среды, в которой растет детеныш. Для того чтобы достичь зрелости и, когда придет время, благополуч­но отделиться от матери, детенышу, живущему в относительно нормальных условиях, нужно пройти эти четыре стадии.

Стадия рефлекса. Стадия рефлекса у детенышей макак-ре­зусов продолжается в течение первых 15-20 дней и очень напо­минает подстадию использования рефлексов сенсомоторного периода, согласно периодизации Пиаже (которая рассматрива­ется в главе 3). Она, в первую очередь, характеризуется прояв­лением основных рефлексов, необходимых для выживания де­теныша. Существуют два типа рефлексов: одни связаны с корм­лением грудью, а другие касаются поддержания физического контакта с матерью. Одним из рефлексов, связанных с кормле­нием, является ориентировочный рефлекс. Впервые он приво­дится в действие, когда новорожденный малыш ощущает неко­торую стимуляцию лица, особенно в области рта. Возбуждение заставляет его поднимать и опускать голову или совершать дви­жения головой из стороны в сторону до тех пор, пока он не най­дет материнский сосок. Обнаружив сосок, детеныш берет его в рот и тем самым запускает сосательный рефлекс (второй реф­лекс, связанный с кормлением грудью). Третьим рефлексом, воз­можно, тоже связанным с грудным вскармливанием, является рефлекс карабканья. Необходимость этого рефлекса особенно очевидна, когда детеныш обезьяны находится около ноги мате­ри и пытается вскарабкаться по ней, после чего в действие всту­

пает ориентировочный рефлекс. Карабканье по своей природе представляется скорее рефлексом, чем целенаправленным по­ведением, так как, согласно Харлоу: «Если новорожденного де­теныша обезьяны поместить на проволочную наклонную плос­кость, он будет карабкаться по проволоке вверх и даже дальше, так что если не поставить заграждения, он упадет на пол!» Оче­видно, что это рефлекс, который отличает детеныша обезьяны от человеческого младенца. Младенец не обладает такой разви­той способностью карабкаться и приобретает ее только спустя несколько лет.

Другим рефлексом, который не наблюдается у детей челове­ка, является цеплятельный рефлекс, хотя его рудиментарные пе­режитки прослеживаются в ладонном «хватательном» рефлек­се, присущем человеческим младенцам. Цеплятельный рефлекс проявляется в том, что детеныши обезьяны цепляются обеими руками и ногами за нижнюю часть тела матери. Этот рефлекс тоже играет ключевую роль для выживания детеныша, посколь­ку если бы не он, то руки матери почти все время были бы заня­ты тем, что прижимали детеныша к телу. В связи с тем, что руки нужны обезьянам, чтобы передвигаться, а в дикой природе груп­пы обезьян иногда совершают миграции по несколько миль в день, то не будь у детенышей цеплятельного рефлекса, матери-обезьяны были бы лишены возможности держаться группами.

Стадия комфорта и привязанности. По мере того как стадия рефлекса подходит к концу, на смену ей приходит стадия, где главной целью детеныша является близость с матерью и ощу­щение принадлежности к ней. Харлоу отмечают, что у обезьян эта стадия продолжается до 2-2,5 месяцев, а у человека может длиться до 8 месяцев. На этой стадии мать, главным образом, выполняет защитную функцию. Комфорт и привязанность, не­обходимые детенышу, достигаются двумя основными способа­ми: посредством грудного вскармливания и физического контак­та. Но выполненные Харлоу эксперименты, описание несколь­ких из которых я приведу ниже, показали, что эти способы неравнозначны. Хотя для того чтобы выжить, ребенок должен получать необходимое питание, физический контакт, по-види­мому, значительно более важен для его психического здоровья. Находясь в тесном физическом контакте с телом матери, он на­чинает медленно и постепенно исследовать окружающую его среду — сначала он изучает тело матери, а затем переключается на находящиеся поблизости предметы, которые при других об­стоятельствах были бы ему недоступны.

Стадия безопасности. Затем детеныши обезьян, которые на­ходятся в естественном контакте с матерью, и у которых форми­руется ощущение комфорта и привязанности, переходят к исследованию более удаленных участков окружающей среды. Однако чтобы отважиться на такую исследовательскую деятель­ность, им необходимо присутствие матери в зоне досягаемости. Когда мать рядом, ее детеныш бесстрашно пускается в риско­ванное путешествие по неведомым землям. Но стоит ей удалить­ся, как обязательно произойдет что-нибудь ужасное. Вот, напри­мер, что случилось, пока матери не было рядом: «В отсутствие матери поведение детенышей радикально меняется. Резко воз­растает выраженность таких эмоциональных показателей, как голосовые сигналы, припадание к земле, покачивание и сосание. Как правило, детеныши либо замирают, припав к земле, либо бегают по комнате на задних лапах, обхватив себя руками». Та­кое зрелище приведет в замешательство любого, верно?

Существует интересное предположение, что у обезьян масш­табы исследования детенышами внешней среды отчасти зави­сят от социального статуса их матерей в группе. Малыши, чьи матери занимают в группе доминирующую позицию, действуют свободно и непринужденно, не испытывая ни малейшего страха подвергнуться нападению со стороны других членов группы или рассердить их. Они ведут себя как маленькие снобы из породы обезьян. Но для детенышей, рожденных у матерей, которые за­нимают невысокое место в социальной иерархии, все обстоит совершенно иначе. Им приходится постоянно быть настороже и следить, как бы не стать объектом придирок со стороны собствен­ных сверстников или их матерей.

Стадия отделения. Завершающая стадия развития аффекци­ональной системы «младенец-мать» наступает в тот момент, ког­да детеныши обезьян взрослеют настолько, что могут разорвать узы, ранее накрепко связывавшие их с матерями. Отчасти это неминуемое отделение происходит вследствие возникновения у молодых обезьян естественного стремления к самостоятельно­му познанию окружающего мира. Но, с другой стороны, посиль­ную лепту в этот процесс вносят и матери, которые «вышвыри­вают ребенка из дома». Так, стадия 2 развития аффекциональ­ной системы «мать-младенец», о которой мы пока не говорили, получила у Харлоу название «Промежуточной, или Амбивалент­ной стадии». В ходе этой стадии мать все более безразлично от­носится к присутствию своего детеныша. Кроме того, она^ на­чинает применять к своему детенышу все более жесткие меры

наказания. В целом отделение младенца от матери, по-видимо­му, происходит по мере нарастания негативного отношения ма­тери к детенышу. В конце концов, всех вполне устраивает, что детеныш начинает все реже контактировать со своей матерью. Но как только происходит отделение, в семье наступает покой.

Исследования Харлоу

Теория аффекциональных систем «младенец-мать» на при­мере макак-резусов, которую мы только что кратко изложили, может показаться столь очевидной, что ее можно понять на уров­не здравого смысла. Отнюдь, ведь в основу этой теории были положены результаты широкого ряда экспериментов, выполнен­ных Гарри Харлоу и его коллегами. Причем, что примечательно, кое-что они обнаружили совершенно случайно. Например, хотя Гарри Харлоу и его коллеги сами начали эксперименты по изу­чению социальной изоляции, и с этой целью стали отнимать де­тенышей обезьян от их матерей сразу после рождения, исследо­ватели не рассчитывали, что у этих малышей разовьется такая сильная привязанность к шерстяным одеялам, устилавшим пол в клетках. И в своей статье, опубликованной в 1959 году, Гарри Харлоу и Роберт Циммерман (Robert Zimmerman) сообщили о гипертрофированных эмоциональных реакциях у маленьких обезьянок, которые последние и продемонстрировали, когда уче­ные попытались вынуть из клеток шерстяные подстилки.

Так, благодаря счастливой случайности, ученые сделали не­маловажное открытие, впервые свидетельствовавшее о том, что контакт с относительно мягким и приятным предметом послу­жил важным фактором развития этих детенышей. Прежде в пси­хологии было принято считать, что привязанность ребенка к матери формируется по определенным законам обусловливания, а привлекательность матерей объясняли тем, что они обеспечи­вают детям возможность получать пищу или оральное удовлет­ворение, о котором без конца твердил Зигмунд Фрейд. Порази­тельное открытие Гарри Харлоу доказывает, что кормление не имеет ничего общего с эмоциональной привязанностью младен­цев к своим матерям. Скорее всего, природу этой привязанно­сти определяет контакт поверхностей кожи.

В главе, посвященной книге Харлоу, мы резюмируем главные открытия Гарри Харлоу и его коллег. Однако они проделали и опубликовали такое множество экспериментов, что охватить их все практически невозможно. Вместо этого я ограничусь описа­нием общих процедур, использованных Харлоу, и обзором наи­более значимых результатов некоторых из основных исследова­

нйй. Коль скоро в этой главе они представляют данные своих исследований, то мне остается только лишь выбрать наиболее интересные и важные.

Метод

Как и во многих других исследованиях, представленных в на­стоящей книге, из описания, предложенного самими авторами, не так-то легко составить полное представление о предмете экс­перимента. Тем не менее, для того чтобы вы имели возможность представить себе масштабность выполненного исследования, я немножко схитрю и заимствую информацию из статьи, кото­рую Гарри Харлоу и Роберт Циммерман опубликовали в 1959 го­ду в журнале Science.

Участники

Шестьдесят новорожденных детенышей макак (резусов) за­брали у их матерей в первые 12 часов после рождения и вскарм­ливали искусственно. В пользу успешности суррогатного вскар­мливания говорит тот факт, что эти детеныши набрали даже больший вес, чем их ровесники, росшие с матерями.

Материалы

Были изготовлены две искусственные суррогатные матери. «Матерчатая мама... представляла собой деревянный цилиндр, обмотанный мягкой ворсистой тканью, а в роли проволочной мамы выступал [цилиндр, обычно использовавшийся для хра­нения одежды]... Их обеих прикрепили под углом 45 градусов к алюминиевым подставкам и снабдили разными лицами, чтобы обеспечить узнаваемость в различных экспериментальных си­туациях». Вглядевшись в фотографии, приведенные ниже, вы сможете составить представление о том, как на самом деле вы­глядели эти суррогатные матери. В экспериментальных целях

обе суррогатные матери были устроены таким образом, чтобы детеныши могли получать от них пищу, но соприкосновение только с одной из них создавало ощущение комфорта. При про­ведении этого эксперимента детеныши, взаимодействовавшие с обеими суррогатными матерями, благодаря той пище, которую они получали, набрали нормальный вес. Рискуя сообщить избыточную информацию, Харлоу опубликовали также данные о том, что у обезьян, выросших в компании проволочной мате­ри, фекалии были более жидкой консистенции.

Процедура

Хотя определенные детали процедур, проводившихся Харлоу и его коллегами, менялись в зависимости от специфики того или иного эксперимента, между ними было немало общего. Суть про­цедуры сводилась к тому, что четверых новорожденных обезья­ньих детенышей отдавали на «взращивание» в одних условиях, а четверых других — в совершенно иных. Обычно продолжитель­ность взращивания составляла как минимум 165 дней.

Например, в одном эксперименте каждого из четырех ново­рожденных детенышей изолировали от других обезьян, заменив их обеими суррогатными матерями; при этом матерчатая мама служила источником молока. В контрольном эксперименте все было точно так же, за исключением того, что пищу детенышам давала проволочная мама. В условиях другого эксперимента каждый из детенышей рос в обществе только одной из суррогат­ных матерей. Но и здесь четверых малышей поместили к матер­чатой маме, а других четверых — к проволочной. В одном из ва­риантов эксперимента, например, четыре новорожденных де­теныша росли с лактирующей (дающей молоко) проволочной матерью, в то время как четверо других жили в обществе нелак-тирующей тряпочной мамы (они получали пищу путем ручного вскармливания).

Важная проблема, стоявшая на повестке дня на протяжении всех этих «семейных экспериментов», заключалась в том, как детеныши будут справляться с ситуациями, провоцирующими возникновение тревоги. Подобные ситуации как таковые мож­но классифицировать на основании источников тревоги. В не­которых случаях в комнату, где жили обезьянки, непосредствен­но рядом с их «жилищем» помещали движущегося игрушечно­го медведя или игрушечную собаку. Иногда малышей запускали в совершенно незнакомое помещение, где находились несколь­ко «стимулов, которые провоцируют у детенышей обезьяны лю­бопытство и побуждают их к манипулированию предметами».

В отдельных случаях при этом присутствовала суррогатная мать (иногда это была матерчатая мама, а иногда проволочная), _а в ряд^е случаев матери не было.

Думаю, вы со мной согласитесь, что многообразие способов проведения этого эксперимента поистине поражает. И в самом деле, одна из причин того, что по итогам проведенной серии экспериментов Харлоу и его коллеги опубликовали около двад­цати пяти научных работ, заключается в том, что именно столько статей понадобилось, чтобы описать каждый из многочисленных проведенных экспериментов. Но, тем не менее, в конце каждого дня на протяжении всего исследования ученые неизменно зада­вались одним и тем же вопросом: так какова же природа аффек­циональной системы «младенец-мать»?

Результаты

В связи с тем, что данные Харлоу имеют большой объем, я ре­шил разделить их на части, в соответствии с условиями прове­дения эксперимента.

Детеныши, воспитывавшиеся в обществе обеих суррогатных матерей

В данном эксперименте половина детенышей росли с про­волочной матерью, от которой они получали молоко, а другая половина маленьких обезьянок получала молоко у матерчатой мамы. Но как одни, так и другие постоянно находились в обще­стве обеих «кормилиц». Наибольший интерес здесь вызывает тот факт, что все детеныши проводили большую часть времени в соприкосновении с тряпочной мамой. Даже когда малышам при­ходило время получить пищу у проволочной мамы, для этого они нередко наклонялись к ней, не отпуская свою матерчатую маму. В возрасте от 25 до 165 дней детеныши из обеих групп ежеднев­но проводили в контакте с матерчатой матерью от 15 до 18 ча­сов. С проволочной же суррогатной матерью они соприкасались всего лишь около 1-2 часов в день.

На сегодняшний день существуют, по крайней мере, два под­хода к интерпретации этих результатов. С одной стороны, мож­но утверждать, что причиной тому, что маленькие обезьянки проводили так много времени, прильнув к тряпочной суррогат­ной матери, было ощущение комфорта от соприкосновения с мягкой тканью. Кому захочется обниматься с проволочной кон­струкцией? С другой стороны, дело может быть в том, что мяг­

кая мама создавала для детенышей большее ощущение защищен­ности, чем ее проволочная «соперница». Если это так, то следу» ет ожидать, что именно у матерчатой суррогатной матери ма­лыши будут искать убежища в минуты страха и боли. Чтобы проверить это предположение, Харлоу и его коллеги ввели в экспериментальную ситуацию определенный стимул, заставив­ший детенышей испытать страх.

Детеныши, воспитывавшиеся

с обеими суррогатными матерями, в ситуации

предъявления внушающей страх игрушки

В данном эксперименте, как и в предыдущем, детенышей «во­спитывали» обе суррогатные матери, но половине малышей мо­локо «давала» проволочная мама, а другим — матерчатая. Затем в эксперимент вводили стимул, внушавший обезьянкам страх. Примерно в 80% случаев обезьяны предпочитали искать спасе­ния у мягкой матери, независимо от того, у какой из них они получали молоко. Но вскоре после этого детеныши отважива­лись исследовать испугавшую их игрушку. Харлоу и Циммер­ман приводят очень яркое описание происходящего: «Несмотря на обуявший их немыслимый ужас, обезьяньи детеныши, пона­чалу бросившиеся к матерчатой матери и прижавшиеся к ней всем телом, быстро забыли о своих страхах перед загадочным объектом. Большинство малышей в течение минуты или двух изучающе разглядывали тот самый предмет, который совсем недавно казался им воплощением зла. Самые храбрые из них отважились отойти от мамы и приблизиться к этим жутким монстрам, разумеется, под прикрытием пристального материн­ского ока».

Таким образом, очевидно, что детеныши проводили все вре­мя, сидя на матерчатой матери, не только потому, что им было комфортно к ней прикасаться. Учитывая, что в минуты безум­ного страха они бросились именно к ней, получается, что матер­чатая суррогатная мать помимо приятных тактильных ощуще­ний обеспечивала им чувство безопасности.

Детеныши, воспитывавшиеся с одной

из суррогатных матерей, в незнакомой комнате

Следующая задача, которую поставили перед собой Харлоу и его коллеги, заключалась в том, чтобы выяснить, что произой­дет, если лишить обезьяньих детенышей возможности в первую

чередь установить «взаимоотношения» с матерчатой мамой. Чтобы это выяснить, нескольких детенышей распределили по ррогатным матерям, не дав им возможности «общаться» с обе­ими. Более того, в ходе этого эксперимента тряпочная суррогат­ная мать не выполняла функцию кормления, в то время как про­волочная мама давала малышам молоко. Дважды в неделю в те­чение 8 недель детенышей впускали в незнакомую комнату, в которой находилось много неизвестных им предметов. Каж­дую неделю суррогатная мать, «воспитывавшая» тех или иных детенышей, присутствовала при одних визитах, и отсутствовала во время других. В этом эксперименте контрольную группу со­ставляли детеныши, которые росли даже без суррогатной мате­ри, вместо этого первые 14 дней жизни они провели на шерстя­ном одеяле.

Оказавшись в незнакомой комнате, детеныши, росшие в об­ществе матерчатой матери, «стремглав бросались к своей сурро­гатной матери, если она присутствовала при этом, и вцеплялись в нее что было сил; их реакция была настолько резкой, что пере­дать ее по силам только кинокамере. Затем, как и в эксперимен­те с внедрением к ним в клетку пугающего объекта, детеныши быстро приходили в себя, и, не выказывая ни малейших призна­ков опаски, начиная демонстрировать руками недвусмысленные позитивные реакции, карабкались по своей суррогатной мате­ри. После нескольких повторений детеныши начали использо­вать суррогатную мать в качестве базы для своих операций, от­ходя от нее для того, чтобы исследовать и потрогать внедрив­шийся объект, и затем возвращаясь к ней в ожидании появления новой игрушки».

В отличие от них, тех обезьяньих детенышей, что провели первые дни своей жизни с проволочной суррогатной матерью, совершенно не волновало, присутствует ли она вместе с ними в незнакомой комнате или нет, несмотря на то, что она служила Для них основным источником пищи. Иногда детеныши подхо­дили к ней, но контакты между ней и малышами качественно отличались от того, как другие обезьянки взаимодействовали с матерчатой матерью. Здесь будет уместно привести красочное описание поведения обезьяньих детенышей в незнакомой ком­нате в присутствии проволочной мамы, кормившей их молоком: «Они забирались на нижнюю часть ее тела и обхватывали себя Руками или, обняв руками свою голову и туловище, совершали конвульсивные рывки и покачивания, напоминающие поведе­ние детей, живущих в специальных учреждениях и страдающих аутизмом».

Обсуждение

Серия экспериментов, описанных Харлоу и представленных в этой главе, приводит к безошибочному выводу о том, что одним из наиболее важных факторов установления связи между мате­рью и младенцем является физический контакт. Более того не любой физический контакт может играть настолько значи­мую роль. Соприкосновение должно давать ощущение комфор­та. Согласно результатам этих исследований, соприкосновение кожи с холодным, твердым металлом не способствовало уста­новлению необходимой тесной эмоциональной связи между обе­зьяньими детенышами и проволочной суррогатной матерью. У этих малышей, не имевших эмоционального контакта с мате­рью, по-видимому, так и не сформировалось твердое ощущение принадлежности и защищенности.

Этим мы отнюдь не хотим сказать, что безжизненный, невос­приимчивый чурбан из дерева и ткани вполне отвечает эмоцио­нальным потребностям детеныша, по крайней мере, не настоль­ко, чтобы заменить ему настоящую, живую биологическую мать. Единственное, что нам известно, так это то, что, сравнительно с дикими обезьянами, обитающими в естественных природных условиях, детеныши из исследования Харлоу, вероятнее всего, превратились бы в неприспособленных к жизни, невротичных существ, даже если их «воспитывала» матерчатая суррогатная мать! Достоверно об этом судить нельзя, так как, по нашим сведениям, ни одного детеныша не выпустили назад в дикую природу. Можно сказать только то, что обезьяньи детеныши, вы­росшие в компании матерчатой матери, демонстрировали более широкий ряд проявлений, свойственных обезьянам, воспитан­ным в нормальных условиях.

Важно подчеркнуть, что мягкая на ощупь суррогатная мать служила маленьким обезьянкам «базой безопасности». Каждый раз, когда их что-нибудь пугало, они со всех ног бросались к ней и прижимались к ткани в поисках тесного физического контак­та. Детеныши, растущие со своими настоящими матерями, ве­дут себя точно так же. Подобным образом, на какое-то время прижавшись к своей суррогатной матери, детеныши начинали чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы пуститься в опас­ную авантюру и исследовать пугающую игрушку или незнако­мую комнату. Такое же поведение наблюдается у малышей, про­ведших детство в обществе своей настоящей матери.

В целом работа Харлоу послужила весомым опровержением модной в то время точки зрения относительно теорий аффек-

иональных систем «младенец-мать». Одна из наиболее попу­ляр¹^¹* ^теоР^и** была предложена бихевиористами. Бихевиорис­ты считали, что близость между матерью и ребенком является некой формой обусловленной связи, которая зависит от запаха, формы и размера. Например, они утверждали, что у младенца формируется привязанность к матери благодаря тому, что она обеспечивает его пищей. В результате многократного совмест­ного предъявления пищи, лица и фигуры матери младенец на­чинает ассоциировать мать с пищей и, в конце концов, потянет­ся к ней просто потому, что она у него будет ассоциироваться с кормлением. Очевидно, что работа Харлоу бросала вызов такой системе взглядов. В его исследовании детеныши предпочитали матерчатую суррогатную мать проволочной даже в том случае, если молоко они получали у последней.

Эти же данные ставили под вопрос фрейдистские воззрения, пользовавшиеся в то время большой популярностью. Как вы, возможно, помните из вводного курса психологии, наиболее зна­чимым мотивирующим фактором, определяющим поведение де­тей, является, по Фрейду, стремление к достижению орального удовлетворения. Поскольку кормление грудью вполне может служить способом удовлетворения оральных потребностей ре­бенка, мать нужна ему, в первую очередь, для кормления гру­дью. Возвращаясь к экспериментам Харлоу, нужно сказать, что удовлетворения оральных потребностей, которое могло бы быть мотивирующим фактором поведения детенышей, оказалось явно недостаточно, чтобы перебороть желание прильнуть к мягкой матерчатой маме.

Выводы

Работа Харлоу совершила революционный переворот в детской психологии, так как именно в этом исследовании, в условиях контролируемого эксперимента, впервые удалось продемонст­рировать значение физического контакта для установления аф­фекциональной связи между ребенком й матерью. Кроме того, данные Харлоу сыграли центральную роль в развитии теории привязанности Джона Боулби (разговор об этом пойдет в главе И). Интересно, что своей работой супруги Харлоу предвосхи­тили полемику о значении связи между ребенком и матерью, развернувшуюся спустя десятилетия после первой публикации Данных этой работы. Например, в конце 1970-х — начале 80-х го­дов в литературе по детской психологии нередко высказывались

Двадцать иеликих открытий в детской психологии

мнения о необходимости немедленного телесного контакта ма­тери с только что родившимся младенцем. Одним из аргумен­тов авторов подобных заявлений было то, что неотложный фи­зический контакт матери с ребенком необходим для включения инстинктивного побуждения заботиться о новорожденном, уко­ренившегося в человеке за сотни тысяч лет эволюции. Неслож­но представить, как тогдашних новоиспеченных матерей охва­тывал панический страх, что их дети, лишенные физического контакта с матерью сразу после рождения, обречены на патоло­гические эмоциональные отношения с ними. Основными глаша­таями этой идеи были Джон Кеннелл (John Kennell) и Маршалл Клаус (Marshall Klaus).

Вследствие распространения такого подхода на плечи мно­гих молодых матерей, которые по тем или иным причинам не смогли обеспечить незамедлительный контакт с ребенком сразу после его рождения, легло тяжкое бремя вины. Например, пред­ставьте себе, каково бы вам было, если бы вы долгие 40 часов в праведных трудах рожали ребенка (если вы женщина, то пред­ставить это вам будет несложно). Легко ли будет вам уже через час взять ребенка на руки? Или, быть может, вам захочется не­много вздремнуть? Хорошо, предположим, вам хватит сил уже очень скоро навестить своего ребенка. Но многих мам настоль­ко выматывает процесс родов, что они даже глаз не могут от­крыть. А теперь представьте благонамеренную медсестру, кото­рая подносит ребенка к вашему лицу и сообщает: «Доктор гово­рит, что вы должны подержать его на руках 47 минут». Ситуация может усугубиться, если роды прошли с осложнениями. Так, если ребенок рождается недоношенным или его состояние тре­бует немедленного врачебного вмешательства, роженица не смо­жет взять ребенка на руки, даже если захочет. Представьте себе, какую ужасную вину будет чувствовать молодая мама, если ей скажут, что у ее ребенка могут возникнуть эмоциональные про­блемы только из-за того, что она лишила его этого самого физи­ческого контакта!

К счастью, данные более современного исследования, опуб­ликованные Дайаной Эйер (Diane Eyer) в начале 90-х годов, сви­детельствуют, что немедленный физический контакт вовсе не обязателен. Как оказалось, дети, чьи матери не взяли их на руки сразу после рождения, не испытывают серьезных эмоциональ­ных проблем. Очевидно, главной причиной того, что отсутствие контакта с матерью сразу после рождения ребенка оказывало негативное влияние на эмоциональные отношения между ними, была убежденность матери в необходимости такого контакта.

£сли мать свято верит в то, что физический контакт совершен­но необходим, но по той или иной причине он не состоялся, про­исходит нечто вроде самоисполняющегося пророчества. Если мать думает, что ее эмоциональные отношения с ребенком по­страдали в результате отсутствия первичного физического кон­такта, она будет по-другому вести себя с малышом. Именно ее дальнейшее поведение, основывающееся на заблуждении, по-ви­димому, способствует формированию негативной аффекцио­нальной системы «младенец-мать». Забавно, как действует наша психика, правда?

Библиография

Eyer, D. Е. (1992). Mother-infant bonding: A scientific fiction. New Haven, CT:

Yale University Press. Harlow, H. E, & Zimmerman, R. R. (1959). Affectional responses in the infant

monkey. Science, 130. 421-432. Kennell, J. H., & Klaus, M. H. (1979). Early mother-infant contact: Effects on

the mother and the infant. Bulletin of the Menninger Clinic, 43,69-78. Kennell, J. H., & Klans, M. H. (1984). Mother-infant bonding: Weighing the

evidence. Developmental Review. 4,275-282.

Вопросы для обсуждения

1. Существенно ли отличается любовь между младенцем и матерью у людей от любви между детенышем и матерью у других прима­тов? Какие именно проявления у младенцев и матерей свидетель­ствуют о том, что они любят друг друга? Чем их поведение отли­чается от того, что можно наблюдать в указанном отношении у животных-приматов?

2.Каким образом любовь между младенцем и матерью способству­ет выживанию, если исходить из эволюционной точки зрения? Не опасно ли для матери тратить все свои силы на уход за ре­бенком?

3.Этично ли выращивать обезьяньих детенышей без их матерей? Можете ли вы представить себе, чтобы человеческие дети росли в таких же условиях, как маленькие обезьянки в экспериментах Харлоу?

4.Нам известно, что исследовательское поведение макак-резусов отчасти зависит от социального статуса их родителей в группе. А человеческие дети ощущают на себе влияние социального ста­туса своих родителей?

Невидимый эластичный трос

БАЗОВЫЕ МАТЕРИЛЫ: ATTACHMENT AND LOSS.

Bowlby, J. (1969). Vol. I. Attachment. New York: Basic Books.

Вам когда-нибудь приходилось наблюдать за игрой ребенка «на эластичном тросе»? Может быть, вы просто никогда не слыша­ли такого названия, но я абсолютно уверен в том, что вы видели, как дети в это играют. Такая игра во многом напоминает занятие экстремальным видом спорта. Этот спорт заключается в том, что смельчаки привязывают к лодыжкам длинный прочный эластич­ный трос, а затем прыгают с высокого здания, с моста или плат­формы, расположенной высоко в небе. Вся надежда на то, что

_секундой раньше, чем лицо этого безумца встретится с землей, эластичный трос замедлит падение смельчака и вырвет челове­ка из цепких лап гравитации.

Игра ребенка «на эластичном тросе» тоже связана с риском и отвагой, для нее тоже необходима неподвижная платформа, но в этом случае трос соединяет мать с ее 2- или 3-летним ребен­ком. Однако в жизни игра обходится без прыжков, а трос неви­дим постороннему глазу. Играющих «детей на тросе» можно уви­деть повсюду в общественных местах, где бы ни были матери и их чада. Мать, выступающая в качестве «домашней базы», начи­нает игру, занимая относительно неподвижную позицию. Напри­мер, она может сидеть на стуле в комнате, где пациенты ожида­ют приема врача, или на скамейке рядом с площадкой для дет­ских игр. Ребенок стартует из положения рядом с матерью. Цель игры для ребенка заключается в том, чтобы уйти как можно даль­ше от матери, прежде чем невидимый трос тревоги и страха сно­ва притянет его к ней. Однако если ребенок, не обращая на это внимания, забредет слишком далеко от домашней базы, эластич­ный трос притянет к нему мать. «Дети на тросе» всегда играют в общественных местах.

Когда в следующий раз вы соберетесь на детскую площадку, в аэропорт или в ресторан, остановитесь и немного понаблюдай­те. Вы увидите детей и их мамаш, движущихся туда-сюда, блуж­дающих взад и вперед, движущихся навстречу друг другу, и на­оборот. Трос, соединяющий их, остается для вас невидимым, но вас не покидает ощущение его присутствия, так как он постоян­но удерживает маму и ее ребенка в зоне безопасности, не позво­ляя им слишком удаляться друг от друга.

Джон Боулби (John Bowlby) имел репутацию видного деяте­ля в области детского психического здоровья, особенно благо­даря тому, что именно он открыл и сформулировал правила для игры «детей на тросе». Хорошо, я согласен, никто их так не на­зывает. Предположим, что это я придумал для них такое назва­ние. Да и не игра это вовсе. Это нечто, что в нормальных услови­ях непрестанно происходит между матерями и их маленькими Детьми. Боулби называл это явление «привязанностью». Но вам будет легче составить четкое представление о том, что он имел в виду, если его понятие привязанности вы будете ассоцииро­вать с игрой «детей на тросе».

Работам Боулби, а также его коллеги Мэри Эйнсворт (Магу Ainsworth, см. главу 12), мы обязаны самым значительным за последние 50 лет теоретическим прорывом в научных иссле­дованиях эмоциональных взаимоотношений матери и ребенка.

Сообща они установили и раскрыли громадный купол идей известный в психологии как теория привязанности. Воспользо­вавшись базой данных «PsycINFO», я попытался выяснить сколько опубликованных статей было посвящено проблеме при­вязанности. Я получил свыше 5000 источников! На мое счастье, я испытал огромное удовольствие от изучения, по крайней мере, тех двух глав, к которым я могу обратиться, чтобы живописать научный вклад этих всемирно известных основоположников те­ории привязанности. Настоящую главу я посвящу деятельности Боулби (который был третьим среди 20 авторов, чьи работы, опубликованные после 1950 года, считаются революционными). В следующей главе я поподробнее остановлюсь на том, какой вклад в науку внесла Мэри Эйнсворт (стоящая в названном списке четвертой).

Боулби получил медицинское образование по специальности «психиатрия». Как и у большинства психиатров, закончивших образование в первой половине XX века, его клиническая прак­тика была насквозь пропитана философскими и теоретически­ми традициями психоанализа — того направления в психотера­пии, начало которому положил небезызвестный психиатр Зиг­мунд Фрейд. Ввиду ограниченности рамками главы, я не могу слишком углубляться в подробности обширной и запутанной психосексуальной теории развития личности, предложенной Фрейдом. Но для того чтобы понять теоретический контекст работы Боулби, необходимо вкратце обрисовать традиционный психотерапевтический подход, применявшийся Фрейдом и мно­гими его последователями.

Свой метод психотерапии, равно как и теорию в целом, Фрейд вывел из собственного опыта работы со взрослыми пациентами. В большинстве своем этими пациентами были женщины, кото­рые нередко обращались к Фрейду с целым рядом необычных, а иногда весьма странных психологических симптомов. Одна из причин того, почему эти симптомы казались столь экстраорди­нарными, заключалась в том, что, на первый взгляд, они не име­ли под собой физиологической основы. Они как будто возника­ли на пустом месте. Типичным расстройством, с которым прихо­дилось сталкиваться Фрейду, было нечто вроде «истерического паралича», при котором подвижность и чувствительность одной из конечностей пациентки, по ее словам, была ограничена. К со­стояниям подобного рода часто применялся термин истериче­ские, когда их не удавалось объяснить с точки зрения невроло­гии. Фрейд предпочитал термин истерические потому, что счи­тал эти проблемы типичными именно для женщин — ведь слово

истерический происходит от греческого hystera, что означает «матка» или «лоно».

Что примечательно, Фрейд полагал, будто тяжесть симпто­мов пациентки можно облегчить (или даже полностью устранить _эти симптомы), просто поговорив с ней о ее прошлом. Именно к этому и сводилась процедура психоанализа. Вы начинаете рабо­тать с пациенткой, страдающей психологическим расстройством, а затем обращаетесь к ее прошлому, стараясь найти в нем причи­ну патологии. Фрейд обнаружил, что психологические расстрой­ства очень часто уходят своими корнями в детство пациента и связаны с особенностями его взаимоотношений с родителями. Но внимание Фрейда было приковано не к тому, достаточно ли любви и ощущения принадлежности получает ребенок от своих родителей; он больше ориентировался на степень удовлетворе­ния родителями фундаментальных потребностей ребенка в удо­вольствии. Считалось, что дети, получавшие слишком много или слишком мало удовольствия, становясь взрослыми, обречены страдать неврозами.

Поскольку Боулби имел образование психоаналитика, он уде­лял огромное внимание роли фактора взаимоотношений между матерью и ребенком в становлении личности последнего. Но тот факт, что практически все психоаналитические теории на тот момент рассматривали взаимоотношения между родителем и ребенком ретроспективно, несколько его озадачивал. Другими словами, недостатком подхода Боулби считал тот факт, что пси­хологические проблемы появляются у человека прежде, чем уда­ется проследить динамику его отношений с родителями, и сам подход казался ему запоздалым. По его мнению, психологиче­ская наука выиграет значительно больше, если в первую очередь сформировать общее представление о природе отношений меж­ду матерью и ребенком. Когда общая концепция будет сформи­рована, исследователи смогут разобраться, способствуют ли те или иные особенности отношений между родителями и детьми нормальному или аномальному психологическому развитию лич­ности в будущем.

Поскольку к тому времени еще не был разработан подход, ориентированный на будущее, Боулби пришлось действовать самостоятельно. Одной из целей его книги было составить план-проект по методологии проспективной (ориентированной на будущее) психоаналитической психологии. Наука не только ис­пытывает потребность в развитии проспективной психологии, полагал он; кроме того, реализация такого подхода расширила бы диапазон научных возможностей психоанализа. Проспектив-

ный подход позволил бы специалистам в области психоанализ делать прогнозы относительно дальнейшего эмоционального благополучия пациента. В этом случае ожидания по поводу эмо­циональной состоятельности ребенка в будущем могли бы осно­вываться на качестве его взаимоотношений с родителями, име­ющих место в настоящий момент. С научной точки зрения, это было бы куда более ценно, чем традиционный фрейдистский ме­тод объяснять все и вся постфактум. В результате, проспектив­ный подход придал бы психоаналитическим теориям значитель­но ббльшую наукосообразность. Возможность проверки резуль­татов служит неотъемлемой частью любой науки. Идеи, которые нельзя проверить, не имеют научной ценности. К сожалению, до появления работ Боулби психоанализ большей частью строил­ся на изучении историй пациентов, в том числе на их воспоми­наниях о событиях, которые имели место в раннем детстве. Вос­поминания человека о делах давно минувших дней нельзя счи­тать достоверной информацией. Боулби своим проспективным подходом готовил революционный переворот в теории психо­анализа, так как его версия дала бы психоаналитикам возмож­ность прогнозировать развитие событий на основании анализа взаимоотношений между родителями и детьми на сегодняшний момент, а затем давать оценку справедливости этих прогнозов.

Пусть у вас не возникают иллюзии, будто Боулби обдумывал свои идеи, сидя на вращающемся стуле и попивая вечерний чай. Столкнувшись с многочисленными ситуациями, когда детей, по тем или иным причинам, забирали у матерей в очень раннем воз­расте и помещали в специализированные детские учреждения, где дети иногда находились в условиях значительной социаль­ной изоляции, Боулби был вынужден поставить под сомнение фундаментальные теоретические посылки психоанализа. Боул­би и сам несколько раз пережил разлуки с эмоционально значи­мыми для него людьми. Минни, его любимая няня, которая о нем заботилась и была ему как мать, ушла, когда мальчику было 4 года. С научной точки зрения, никто не мог дать достоверный прогноз о будущем маленького ребенка, которого в раннем дет­стве отняли от матери, ввиду отсутствия проспективных науч­ных подходов. Боулби вознамерился заполнить этот пробел.

Введение

Свою книгу, в которой Боулби попытался представить собствен­ное видение проспективной психоаналитической психологии, он начал с презентации под названием «Наблюдения, требующие

объяснений». Такое же название получила вторая глава его кни­ги. Представляя свои наблюдения, требующие объяснений, Бо­улби свидетельствует, что не хотел бы с самого начала выдви­гать набор теоретических предположений. Он признавал, что получил образование в области психоанализа, но при этом при­знавал также некоторые недостатки данного подхода. Он дает нам понять, что хотел бы разработать свою новую теорию в ин­дуктивном ключе. Для начала Боулби хотел изложить результа­ты своих наблюдений по поводу того, что же происходит, когда детей забирают у матерей, и только потом он намеревался про­должить работу над теорией, которая позволила бы объяснить результаты этих наблюдений.

Метод

Участники

Боулби отдал должное своему коллеге Джеймсу Робертсону (James Robertson), который взвалил на себя всю тяжесть прове­дения необходимых наблюдений, положенных в основу теории привязанности. Мы не располагаем сведениями о том, каких именно детей снимал на пленку Робертсон, известно лишь, что пока он вел съемку, все они находились в специализированных детских учреждениях Лондона или окрестностей. Боулби отме­чает, что «данные Робертсона получены в результате наблюде­ний за поведением детей второго и третьего года жизни, которые в течение ограниченного периода времени находились в детских учреждениях по месту жительства или в больничных палатах, где за ними был установлен обычный уход. Это значит, что ре­бенка забрали у его матери или у лица, ее заменяющего, отлучи­ли от семейного круга, а вместо этого поместили в непривыч­ную обстановку, вверив заботам совершенно незнакомых людей. Последующие данные были получены на основании наблюде­ний за поведением [ребенка] в домашней обстановке в течение нескольких месяцев после возвращения, а также по рассказам родителей».

Материалы

Для проведения исследования не понадобилось никаких спе­циальных материалов, так как оно, главным образом, строилось на «естественных наблюдениях» за детьми в период разлуки с матерью. Это означает, что наблюдение проводилось в естествен­ных, близких к идеальному соблюдению этой естественности,

условиях, в которых находились дети. Тем не менее для непре­рывной записи происходящего была необходима кинокамера.

Процедура

Как и в том, что касается материалов, проводившиеся наблю­дения никак не вписываются в понятие экспериментальной про­цедуры. Однако Робертсон, снимая детей, разлученных со свои­ми родителями, продемонстрировал такое операторское мастер­ство, что его методы съемки на камеру были приняты в качестве стандартных правил, соблюдение которых стало обязательным во время съемок детей в отсутствие родителей. По сути дела, операторская работа Робертсона вылилась в создание фильма, который демонстрировался по всей Европе и в Соединенных Штатах, и благодаря которому многие больницы пересмотрели режим посещений своих пациентов.

Результаты

По результатам съемок Робертсон выделил в поведении детей, разлученных со своими родителями, три последовательно сме­няющие друг друга фазы. Эта модель поведения наблюдалась среди тех детей, чьи отношения с родителями до госпитализа­ции были совершенно благополучными и надежными. Соглас­но описанию Робертсона, три фазы поведения, связанного с отде­лением от родителей, сменяют друг друга в следующем порядке: (1) протест, (2) отчаяние и (3) отчужденность. Боулби отмеча­ет, что не все дети переживают эти фазы одну за другой. Кроме того, продолжительность каждой из фаз у детей может значи­тельно варьировать. Но очевидная универсальность этих фаз произвела на Боулби немалое впечатление. Приведем вам не­сколько примеров того, что происходит во время каждой из этих трех фаз.

Протест. Когда детей впервые разлучают с их матерями, дети переживают период отчаянного протеста. Некоторые начинают протестовать незамедлительно; в поведении других протест про­является спустя некоторое время. Иногда протесты длятся все­го несколько часов; тогда как в некоторых случаях ребенок пе­рестает протестовать только спустя неделю! Исследователям удалось проследить значительные различия продолжительности и времени начала протестов у детей, в зависимости от качества их взаимоотношений с матерью. Поэтому хотя протестующее поведение демонстрируют абсолютно все дети, качественные

характеристики их взаимоотношений с матерью в значительной степени обусловливают продолжительность и интенсивность протестов.

Как описывает Боулби, во время фазы протеста «маленький ребенок выглядит очень расстроенным тем, что потерял маму, и старается ее вернуть, прилагая к этому все свои скромные уси­лия. Он часто и громко плачет, сбивает постель, трясется и на­пряженно ждет хоть какого-нибудь звука или движения, кото­рое может быть предвестником возвращения его потерянной мамы. Всем своим видом он демонстрирует ожидание, что она вот-вот вернется. Тем временем он отвергает всех, кто к нему обращается, хотя другие дети отчаянно цепляются за подошед­ших к ним медсестер».

Отчаяние. После периода протестов, которые, с точки зре­ния ребенка, не дали никаких результатов, он постепенно на­чинает привыкать к мысли, что мама, скорее всего, не вернется. Во время этой фазы ребенком все больше овладевает состояние беспросветной безнадежности. Силы и энергия были израсхо­дованы в период протеста, в результате чего ребенок уходит в себя и практически ни на что не реагирует. Боулби описывает эту фазу как состояние глубокой печали.

Отчужденность. При переходе от отчаяния к отчужденности ребенок как будто порывает с внешним миром. Если говорить о поведении, то оно внешне меняется в лучшую сторону. Если бы события разворачивались на глазах у наивного наблюдателя, ему даже могло бы показаться, что во время третьей фазы ребе­нок оправляется от стресса, и что он наконец-то смиряется со своей судьбой. Может возникнуть впечатление, будто он свыка­ется с уходом матери. К тому же он уже не отвергает помощь и заботу со стороны медсестер, а, напротив, принимает их. Неко­торым даже удается усмотреть в поведении ребенка проявления счастья и общительности. Однако, как пишет Боулби, при появ­лении матери «возникает подозрение, что с ребенком не все в порядке, из-за полного отсутствия в его поведении каких-либо четких проявлений привязанности, свойственной этому возра­сту. Вместо того чтобы приветствовать мать, ребенок ведет себя так, как будто едва ее знает; вместо того чтобы броситься к ней, он остается отчужденным и апатичным; вместо того чтобы за­плакать, он безразлично отворачивается. Со стороны кажется, будто он утратил к ней всякий интерес».

Несмотря на то что эти данные были получены на основе на­блюдений за детьми, которых пришлось отправить в больницу,

или которые находились в детских учреждениях, аналогичные результаты дали и наблюдения за детьми, просто остававшими­ся дома в отсутствие матерей. Я отчетливо помню, как мой пле­мянник Мэттью, которому тогда было два года, бесповоротно отвергал собственную мать, вернувшуюся после недельного от­сутствия. В поведении Мэттью не было ни намека на протест или отчаяние; вероятно, в связи с тем, что во время разлуки с матерью он оставался с отцом. Но меня поражало, что после маминого возвращения он не выказывал к ней ни малейшего ин­тереса, когда она обнимала его, и даже когда брала его на руки. Я полагал, что стану свидетелем счастливых объятий и запозда­лого воссоединения матери с ее ребенком, но передо мной пред­стала картина холодной отчужденности.

Обсуждение

Итак, о Боулби: в распоряжении этого ученого находились дан­ные всех наблюдений, но для их расшифровки он мог руковод­ствоваться только лишь психоаналитической теорией. Поэтому он начал создавать новую теорию, обратившись, в первую оче­редь, к проблемам этологии, литературных данных в отношении которых с каждым днем становилось все больше и больше. Это­логия основывается на предложенном Чарльзом Дарвином эво­люционном механизме адаптации посредством естественного отбора. Этологи исследуют поведение отдельных особей, с тем чтобы выяснить, благоприятствует ли то или иное поведение животного выживанию вида во внешней среде. Поведение, ко­торое в большей степени способствует адаптации вида к среде обитания, совершенствует вид в целом, а, кроме того, отдельные особи, принадлежащие к этому виду, получают больше шансов на выживание. Представляется само собой разумеющимся, что если поведение благотворно для вида, то гены, ответственные за реализацию этого поведения, с большей вероятностью пере­дадутся следующему поколению особей, и что следующее поко­ление тоже будет реализовывать эту адаптивную модель пове­дения. Боулби считал, что у людей взаимоотношения между матерью и ребенком являются разновидностью адаптивного по­ведения. Он полагал, что эти взаимоотношения настолько силь­ны и настолько значимы для развития ребенка, что были зало­жены в ходе эволюционного процесса, чтобы способствовать выживанию вида. А почему бы и нет? Совсем незадолго до Бо­улби супруги Харлоу (см. главу 10) продемонстрировали огром­

ное значение взаимоотношений между детенышем макаки-ре­зуса и его матерью для благополучия малыша. Почему бы этой закономерности не распространяться и на людей?

Заимствования из этологии

Во времена Боулби этология, как наука об эволюционно обу­словленных адаптационных механизмах, присущих различным животным видам, была в большом фаворе. Этологи по всему миру публиковали статьи, в которых констатировали поведен­ческие проявления, многие из которых были совершенно пора­зительными. Нередко поведение животных казалось весьма необычным и экзотическим, но для реализовывающих его жи­вотных видов оно неизменно выполняло функцию адаптации. Боулби посчитал, что, возможно, из этологии можно заимство­вать ряд гипотез о том, почему матери и их маленькие дети все­гда стараются поддерживать такую тесную близость, как будто их связывает невидимый трос. Значительная часть книги Боул­би изобилует примерами феноменов, заимствованных из этоло­гии животного мира, которые, по его мнению, внесли определен­ный вклад в формирование столь тесной связи мать-младенец и у людей тоже.

Среда адаптивности. Одну из центральных этологических категорий, которую Боулби взял на вооружение, он назвал сре­дой адаптивности. Термин «среда адаптивности» характеризу­ет определенную среду обитания, которую та или иная система «выстроила» посредством естественного отбора для наиболее оптимального функционирования. В качестве «системы» может выступать любая совокупность объектов. Например, давайте представим какой-нибудь животный вид как систему. Возьмем, к примеру, радужную форель. Как система, радужная форель лучше всего функционирует в холодной пресной воде, темпера­тура которой колеблется в диапазоне от 7 до 25 градусов по Цель­сию. Значительно хуже форели будет в теплых тропических во­дах или в соленой воде, независимо от температуры. И уж, ко­нечно, весьма плачевным будет функционирование радужной форели в безводной среде, особенно на промасленной сковоро­де, стоящей на бивачном костре.

В качестве другого примера рассмотрим что-нибудь менее масштабное, чем целый животный вид. Возьмем, к примеру, био­логическую систему, принадлежащую определенному виду: кар-диопульмональную (сердечно-легочную) систему человека. За­дача кардиопульмональной системы заключается в том, чтобы экстрагировать кислород из внешней среды и снабжать им кро­

веносную систему. Человеческая кардиопульмональная систе­ма устроена таким образом, что лучше всего она работает в ат­мосферных условиях морского берега. По мере увеличения вы­соты над уровнем моря она работает все хуже из-за снижения содержания кислорода в воздухе. Именно в этом кроется одна из причин того, почему многие команды Национальной Фут­больной Лиги опасаются играть с командой «Денвер Бронкос» на стадионе «Высокая Миля». Игроки этих команд бегают по полю туда-сюда, тяжело дыша, и при каждом удобном случае на­девают на лицо кислородную маску. В противном случае у спорт­сменов может случиться приступ. В связи с тем, что на высоте около полутора километров над уровнем моря в атмосфере так мало кислорода, кардиопульмональная система не может рабо­тать в полную силу.

Хотя оптимальный уровень функционирования системы до­стигается в условиях ее среды адаптивности, с ходом времени среда адаптивности иногда претерпевает некоторые изменения. Эти изменения могут поставить под вопрос выживание систе­мы. Порой изменения в среде носят временный характер, как, например, в случае, когда излюбленный гусями пруд пересыха­ет в результате длительной летней засухи. Однако зачастую в среде происходят необратимые изменения, причем в результате целенаправленной деятельности самого животного вида. Веро­ятно, именно человек стал причиной наиболее плачевных изме­нений собственной среды обитания. Внешняя среда, в которой человек живет сегодня, кардинально отличается от того мира, приспособление к которому составляло суть процесса эволюци­онирования. Например, ни одна из человеческих систем не спо­собствует выживанию среди самолетов, поездов и автомобилей. Скорее, биологические и поведенческие системы, наличествую­щие у нас сегодня, эволюционировали, чтобы помочь нашим древним предкам выжить в мире, который, по нынешним мер­кам, показался бы нам чудовищно примитивным. Поэтому вы можете в полной мере оценить вопиющее несоответствие между нынешним этапом процесса эволюционирования человека как животного вида, целью которого было приспособиться к перво­бытной среде, и нынешней индустриализированной средой оби­тания человека, которую можно считать какой угодно, только не первобытной.

Кроме того, с этологической точки зрения представляется очевидным, что дети, выросшие сегодня, относительно слабо подготовлены к выживанию в современном обществе. Их внут­ренняя организация предназначена для того, чтобы обеспечить

выживание в те времена и в тех обстоятельствах, где не было ни самолетов, ни поездов, ни автомобилей; где не было таких уч­реждений, как больницы и сиротские приюты; и где у них не было причин для длительного расставания с матерью. Боулби был совершенно уверен в том, что если нам и удастся постичь природу отношений между матерью и ребенком, то не с точки зрения современного общества. Боулби отмечает: «Единствен­ным релевантным критерием, на основании которого можно су­дить об адаптивности поведенческого репертуара современного человека, является тот вклад, который он мог бы внести в выжи­вание собственной популяции в первобытной среде, и способ его реализации». Соответственно, чтобы понять значимость отно­шений между матерью и ребенком для выживания сегодня, мы должны представить себе, каким образом они могли способство­вать выживанию вида много тысяч лет назад. Протест, отчаяние и отчужденность детей, разлученных со своими матерями, по большей части, являются следствием несоответствия между под­линной биологической адаптивностью детей и реальностью со­временной среды обитания, в которой они находятся.

Идея системы интересовала Боулби настолько, насколько он мог применить ее к поведению детей. Таким образом, получа­лось, что речь идет о поведенческой системе. У Боулби были ос­нования полагать, что внутри каждого ребенка функционирует система, удерживающая его вблизи матери. По крайней мере, последствия разлуки с матерью в ситуации, когда ребенка поме­щали в больничную палату, подтверждали это его предположе­ние. Эту систему, при всей ее запутанности, он назвал системой привязанности.

Вынашивая эту идею, Боулби попытался собрать дополни­тельные данные в поддержку своей гипотезы о первобытной си­стеме привязанности. Эти данные не только подтверждают идею о том, что система привязанности была «встроена» в детей еще в доисторические времена, поскольку помогала детям и челове­ческому роду в целом не выйти за грань выживания; возможно, они помогут дать объяснение таким реакциям, как протест, от­чаяние и отчужденность, демонстрируемым детьми во время разлуки с матерями. Поскольку во взаимоотношениях между матерью и ребенком участвуют две стороны, то справедливо бу­дет поставить два вопроса: (1) Какие факторы способствуют проявлению у ребенка врожденного, всепоглощающего желания быть рядом с матерью? (2) Какие факторы порождают у матери непреодолимое стремление быть рядом со своим ребенком? Бо­улби надеялся получить ответы на эти вопросы в этологических

исследованиях, проводившихся на близких к человеку живот­ных видах.

Импринтинг. Что касается особой врожденной привязанно­сти человеческих детей к своим матерям, то одним из любимых понятий Боулби, заимствованным из этологии, стал импринтинг (запечатление). Возможно, импринтинг приобрел широкую известность благодаря исследованиям этолога Конрада Лорен­ца (Konrad Lorenz), посвященным изучению поведения гусят и утят. Лоренц обнаружил, что только что вылупившиеся из яиц гусята и утята сразу же останавливают внимание на ближайшем движущемся объекте, попадающем в поле их зрения. Вскоре они начинают следовать за ним по пятам, причем всеми силами ста­раются оказаться как можно ближе к нему. Если объект исчеза­ет, они пытаются его найти или издают жалобные сигналы, при­зывая его вернуться. В этом заключается процесс импринтинга; в общих чертах можно сказать, что в психике или головном мозге гусенка или утенка происходит запечатление объекта желания.

В естественной среде обитания в роли запечатленного объек­та практически всегда выступает мать — гусыня или утка, а сам процесс импринтинга в той или иной степени гарантирует, что птенец будет держаться матери. Но с легкой руки этологов-экс­периментаторов мы знаем, что объектом импринтинга может быть не только мать-птица. Бывало, что эту роль исполняли мя­чик, собака и даже пара желтых носков этолога-исследователя. Хотя особенности запечатляемого объекта не имеют большого значения, существует целый ряд факторов естественного про­исхождения, катализирующих процесс импринтинга. В частно­сти, запечатляемый объект должен быть определенного разме­ра. В том случае, если объект будет слишком маленьким или слишком большим, то механизм импринтинга может не срабо­тать. Кроме того, выраженность импринтинга напрямую связа­на с особенностями звуковых сигналов, издаваемых объектом, например, с кряканьем. Но после того как в психике новорож­денного запечатлится тот или иной объект, маловероятно, что этот механизм повторится, и у гусенка или утенка запечатлится что-нибудь еще. Объекты, запечатление которых не состоялось, иногда даже вызывают страх, стоит им только слишком прибли­зиться к птенцам.

Значение импринтинга для успешной адаптации вида не вы­зывает сомнений. В естественной среде обитания он, в сущно­сти, служит гарантом того, что дети будут находиться рядом с матерью. Возможно, вам даже доводилось видеть на берегу ка­кого-нибудь пруда или озера знакомые следы гусят или утят.

всем выводком следовавших за мамой. Оставаться рядом с ма­терью — значит придерживаться адаптивной линии поведения, так как это обеспечивает птенцу защиту от хищников и незва­ных гостей, которым мать может дать отпор. Мне это известно не понаслышке! Много раз бывало, что мне приходилось отра­жать нападки матери-гусыни, когда мой мяч улетал с площадки для гольфа и подкатывался слишком близко к тому месту, где она высиживала яйца.

Боулби считал, что импринтинг, безусловно, имеет место и в отношениях между матерью и ребенком. То есть не исключено, что у новорожденного ребенка происходит запечатление мате­ри. Разумеется, птицы существенно отличаются от млекопита­ющих, особенно таких высокоразвитых, как люди. Скажем, ново­рожденный младенец не может сразу же встать и последовать за матерью. Поэтому применять понятие импринтинга к чело­веческим детям можно только с поправкой на то, что для его реализации должно пройти значительно больше времени, ска­жем, несколько месяцев. Но, несколько обобщая, можно прове­сти немало параллелей между импринтингом у птиц и анало­гичным поведением людей. Например, по прошествии несколь­ких месяцев после рождения младенцы начинают отдавать предпочтение одним объектам перед другими. Как правило, наи­более предпочтительным объектом становится мать. К тому же в ее отсутствие младенцы выказывают признаки страха, а иног­да их может чрезвычайно сильно испугать появление незваных незнакомцев. Дети, не ограниченные в передвижениях, демон­стрируют устойчивую тенденцию держаться поближе к матери, когда она рядом, и следовать за ней, когда она удаляется (чем вам не «дети на тросе»!).

Боулби пишет: «Итак, согласно имеющимся данным, мы мо­жем сделать вывод, что механизмы формирования поведенче­ских проявлений привязанности у человеческих младенцев и на­правленность на определенную фигуру во многом перекликают­ся с механизмами формирования у других млекопитающих, а также у птиц. Соответственно, все это можно охарактеризо­вать одним-единственным понятием «импринтинг» — посколь­ку этот термин используется в... наиболее общем смысле. В про­тивном случае между человеком и другими животными видами разверзнется непреодолимая пропасть». Как видите, для Боул­би было исключительно важно объяснить феномен человеческой привязанности в духе дарвиновской теории эволюции. Теория Боулби основывалась на гипотетических этологических паралле­лях между человеческим поведением и тем, что мы наблюдаем

у представителей других животных видов, стоящих рангом ниже на эволюционной лестнице.

Инстинкты. Хотя явлением импринтинга можно объяснить естественное стремление детей быть как можно ближе к своим матерям, этот феномен не раскрывает нам природу присущей матерям тенденции быть рядом с детьми и заботиться о них. Поэтому Боулби заимствовал из этологии еще одно понятие, а именно, понятие так называемого материнского инстинкта. Вопрос о допустимости апеллирования к инстинктивным моти­вам человеческого поведения в то время стоял довольно остро. Многие современники Боулби доказывали, что в человеческом поведении нет ничего, что определялось бы сугубо действием ин­стинктов. Но Боулби был с этим не согласен. С его точки зре­ния, поведение, связанное с материнской заботой и уходом за ребенком, вполне соответствовало критериям, позволяющим считать такое поведение инстинктивным. Согласно критериям Боулби, материнская забота носит инстинктивный характер, по­тому что: (1) она реализуется согласно прогнозируемой модели, универсальной для представителей большинства животных видов; (2) это не просто реакция на единичный стимул, а про­гнозируемая последовательность действий; (3) эта последова­тельность действий в значительной степени обеспечивает вы­живание отдельной особи (человека) или всего вида в целом; (4) поведение реализуется даже при полном отсутствии возмож­ностей научения.

Итак, в связи с тем, что современное общество уже не имеет ничего общего с первичной средой адаптивности, чтобы лучше понять природу материнского инстинкта, нам приходится боль­ше полагаться на данные наблюдений за животными. Особенно информативными представляются наблюдения задругами «при­матами, живущими на земле». Одна из ярких примечательных особенностей заключается в том, что они ведут общественный образ жизни. У них есть свое маленькое обезьянье общество, в котором действует своя неофициальная иерархия. Каждый из членов группы имеет собственный общественный статус и даже не пытается воспользоваться привилегиями, которые не по­ложены ему «по штату», так как в противном случае члены груп­пы, имеющие более высокий статус, немедленно «поставят его на место» (мне все это очень напоминает американскую культу­ру). Но жизнь в обществе с ярко выраженной «классовой» струк­турой имеет один неоспоримый плюс — в этом обществе каж­дый знает, чего от него ожидают. Например, когда группе угро­жает нападение хищника, самцы объединяются ради того, чтобы

дать отпор злобному зверю. Тем временем самки хватают дете­нышей и спасаются бегством, стараясь укрыться в безопасном месте. Согласно только что приведенному нами определению, такое полоролевое поведение является инстинктивным. Одна из вероятных причин того, что матери бросаются защищать своих детей, заключается в том, что, возможно, в доисторические вре­мена, хватая и пряча детей в минуту опасности, люди повышали тем самым свои шансы на выживание. В свою очередь, выжива­ние вида способствовало селекции генов, благодаря которым следующие поколения матерей тоже хватали и прятали своих детей, в результате чего эти формы поведения просуществовали вместе с обществом до сегодняшнего дня.

Но есть и другой этологический фактор, отчасти объясняю­щий возникновение у матерей желания брать своих детей на руки и заботиться о них. Дело в том, что маленькие дети подают сигналы, на которые матери считают для себя необходимым ре­агировать. Например, когда малышам что-то нужно, они тут же начинают плакать. Плач младенца заставляет мать немедленно найти и устранить причину его неудовольствия. Но ведь дети еще и улыбаются! А улыбка младенца пробуждает у его матери самые прекрасные чувства. Вот что Боулби пишет об одной из матерей: «Стоит ей рассердиться на ребенка или продемонстри­ровать признаки усталости, одна его улыбка ее прямо-таки обе­зоруживает; когда она его кормит или как-то иначе выражает свою заботу, его улыбка служит ей наградой и поддержкой... улыбка ребенка настолько трогает мать, что, скорее всего, в бу­дущем она быстро отреагирует на его сигналы, причем ее реак­ция непременно повысит его шансы на выживание».

И, наконец, как можно упускать из виду, что эти младенцы такие прелестные! В сущности, естественное очарование малень­ких детей зачастую побуждает каждого из нас, а не только мате­рей, заботиться о них. Вас когда-нибудь охватывало непреодо­лимое желание подойти и взять на руки прелестное дитя? И это касается не только человеческих детей. Щенки, котята, обезья­ньи детеныши и даже птенцы вызывают у взрослых людей по всему миру улыбку обожания и порыв прижать их к себе. Слу­чайно ли, что детеныши всех животных видов выглядят такими хорошенькими? Конрад Лоренс (тот, что занимался импринтин-гом) уже довольно давно подметил, что детеныши многих жи­вотных видов имеют ряд анатомических черт, кажущихся лю­дям очаровательными. По сравнению со взрослыми особями того же вида, у детенышей, как правило, необычно большая голова округлой формы, круглые щеки, большие глаза и лоб. Возможно,

эти черты «детскости» представляются взрослым представителям данного вида чрезвычайно трогательными, и быть может, имен­но они подталкивают взрослых к тому, чтобы заботиться о детях и прилагать все усилия по обеспечению их безопасности. Стрем­ление заботиться и опекать, возникающее при виде очарователь­ного создания, получило название реакции опеки. Несмотря на то что сам Боулби не рассматривал такое понятие как реакция опеки, оно вполне могло стать еще одним эволюционным эле­ментом, «встроенным» в психику матери, с тем чтобы гаранти­ровать возникновение желания заботиться о своих детях.

Мать и ребенок: взаимная привязанность

В стремлении Боулби воспользоваться этологической лите­ратурой, чтобы выстроить эволюционный, биологический фун­дамент взаимной привязанности между матерью и ребенком, читались штрихи гениальности. Никому прежде, а возможно, и после него, не удавалось столь ясно сформулировать свою по­зицию, сведя воедино такие разные и непохожие дисциплины. Но Боулби идет еще дальше, стараясь доказать, что отношения между ребенком и матерью не следует рассматривать как «био­логический удел». Мамы и их дети — это вовсе не компьютеры, функционирующие в соответствии с заданными программами. Возможно, эволюционный процесс дал им легкий толчок к тому, чтобы проникнуться друг к другу взаимной привязанностью, но для того чтобы добиться благополучия в отношениях, основан­ных на привязанности, обе стороны должны приложить немало усилий.

Например, матери и их дети должны быть отзывчивы по от­ношению друг к другу. Боулби отмечает, что отношения, осно­ванные на привязанности, насквозь пронизаны самыми сильны­ми эмоциями. Ситуация, когда по той или иной причине мать становится эмоционально или иначе недосягаемой для ребенка, вполне может спровоцировать тяжелое психологическое рас­стройство. Боулби пишет о том, что «оба ценят близость и эмо­циональную общность, и получают от них удовольствие, а от­чужденность и отвержение доставляют обоим боль и диском­форт... В результате, стоит только этим стандартам значительно отклониться от нормы, как это время от времени случается в процессе развития человека, и их, скорее всего, сочтут патоло­гичными». Вот куда мы идем. Как мы уже видели, обсуждая ре­зультаты, у детей, разлученных со своими матерями из-за необ­ходимости пребывания в том или ином учреждении, неизбежно

азвивались серьезные эмоциональные травмы, принимавшие формы протеста, отчаяния или, что хуже всего, отчужденности.

В конце концов, хотя предпочтительным объектом привя­занности, как правило, является мать, дети иногда привязыва­ются и к другим людям, если те играют ключевую роль в их жиз­ни. Подобно тому как утята могут запечатлеть собаку по имени фидо и следовать за ней по пятам, так и маленький ребенок по­рой привязывается к отцу, старшей сестре или брату, медсестре и даже к няне. Известны единичные случаи, когда объектом при­вязанности и главным источником заботливого отношения для ребенка становилось животное. Например, в конце XVIII века в лесной чаще нашли маленького мальчика по прозвищу Вик­тор. Как оказалось, семьей для него была волчья стая!

Революция привязанности

Я считаю, это замечательно, что последние несколько стра­ниц мы смогли посвятить талантам теоретика, получившего образование фрейдиста-психоаналитика, но все свои силы на­правившего в другое русло. Как я уже упоминал, причиной это­го стало недовольство Боулби традиционной фрейдистской теорией. Несмотря на то что поначалу Боулби хотел усилить те­орию Фрейда, привнеся в нее весомые и широко известные это-логические денные, в конце концов, он создал свою теорию при­вязанности, которая получила собственную путевку в жизнь. От теории Фрейда в ней не осталось почти ничего. Кое-кто из самых верных последователей Фрейда даже заклеймил Боулби, назвав его еретиком!

И все же многие психоаналитики, занимающиеся лечением взрослых с различными психологическими нарушениями, ис­пользуют теорию привязанности Боулби. Этот постбоулбиан-ский психоаналитический подход пошел по традиционному для психоанализа пути — сначала терапевт обсуждает актуальные психологические проблемы пациента, а затем обращается к его детству в поисках их причин. Но эта форма психоанализа при­мечательна одной особенностью, присущей именно боулбиан-скому подходу. Дело в том, что терапия начинается с оценки при­вязанности пациентки к лицам, значимым для ее сегодняшней взрослой жизни — например, к мужу, детям, лучшей подруге. Если взаимоотношения с этими людьми не слишком прочны, то следующий шаг терапевта — выяснить, не является ли это пока­зателем того, что в раннем детстве пациентка была не слишком близка со своей матерью. Хотя такой подход тоже относится к

разряду ретроспективных, против которых выступал Боулби, но главенствующую роль в нем играет предложенное им понятие привязанности. Цель нового боулбианского психоанализа за­ключается в том, чтобы помочь пациентке восстановить отно­шения, основанные на привязанности, посредством многолетних насыщенных длительных терапевтических сессий; помочь паци­ентке разобраться в том, что именно могло воспрепятствовать ее отношениям с матерью или «отравить» их в те времена, когда она еще была ребенком. Достигнув этого понимания, психоана­литик, работающий в рамках теории Боулби, может помочь пациентке предпринять меры для восстановления упущенных или нарушенных взаимоотношений, пусть даже она давно уже взрослая.

Закат теории привязанности. Хотя можно было бы сказать, что подражание — высшее проявление лести, но несколько не­давних случаев «несанкционированного» применения теории привязанности наверняка заставили бы Боулби перевернуться в гробу. Сегодня в лечении нарушений привязанности намети­лась тревожная тенденция, получившая название терапии пе­рерождением. Идея, положенная в основу терапии перерожде­нием, проста. Пациент, страдающий нарушением привязанности, как бы возвращается в пренатальное состояние и еще раз пере­живает символическое «рождение», с тем чтобы во второй раз попытаться установить более благополучные взаимоотноше­ния. Центры перерождения стали появляться по всей стране. У вас есть шанс переродиться всего за какие-то 5-7 тысяч дол­ларов. Чтобы найти ближайший к вам центр, просто введи­те в свою любимую поисковую систему слова перерождение и клиника.

Хотя, в принципе, я ничего не имею против такого символи­ческого перерождения, проблема в том, что от такой «терапии» умирают дети! Возьмите случай Кандас Ньюмакер. Эта десяти­летняя девочка испытывала проблемы эмоционального сближе­ния со своей приемной матерью. Ее мать заплатила 7 тысяч дол­ларов клинике перерождения в Эвергрине, штат Колорадо, за двухнедельную программу, включавшую эпизод символическо­го перерождения. Ребенка завернули в одеяло, призванное сим­волизировать матку. Четверо взрослых начали давить подушка­ми на вернувшуюся в материнское лоно девочку. Надавливание символизировало родовые схватки. Согласно данным, опубли­кованным в газете U.S. News & World Report, в течение первых 24 минут Кандас семь раз повторила, что ей нечем дышать.

g течение первых 16 минут она шесть раз сказала, что умирает. Вместо того чтобы прекратить процедуру, терапевт продолжал _со словами: «Ты хочешь умереть? Ладно, умирай. Валяй, уми­рай прямо сейчас». По прошествии 1 часа и 10 минут с начала сессии и неудавшегося перерождения Кандас, они развернули импровизированную матку и обнаружили бесчувственную, посиневшую Кандас — по иронии судьбы, она лежала в позе эмбриона. О ее смерти было объявлено на следующий день.

Выводы

Работы Джона Боулби помогли открыть глаза специалистам-ме­дикам всего мира. В своих работах он показал, что если в тече­ние длительного периода времени ребенок не имеет возможно­сти взаимодействовать с человеком, к которому он привязан, то такая ситуация может спровоцировать серьезную психологиче­скую травму или хроническое нарушение. Эволюционный ста­тус детей не позволяет им долго находиться в разлуке со своими матерями. Кроме того, Боулби убедительно доказал, что мать — это много большее, чем просто ходячая грудь, единственным предназначением которой служит удовлетворение базовой по­требности ребенка в питании. Мать дарит любовь. Боулби про­демонстрировал, что если бы детские учреждения действитель­но были заинтересованы в сохранении психического здоровья своих маленьких пациентов, они должны были бы позволять матерям постоянно находиться рядом со своими детьми. А что касается сирот, у которых нет никого, к кому бы они могли ис­пытывать привязанность, то им просто необходимо участие со­трудников, которые могли бы выступить в этой роли. Более того, мать выполняет функцию «базы безопасности», с которой ребе­нок отправляется во всевозможные рискованные предприятия и изучает неизведанные земли. Поэтому привязанность необхо­дима не только для эмоциональной безопасности, но и для ин­теллектуального развития, которое происходит путем изучения окружающего мира.

Мэри Солтер Эйнсворт, которую с Джоном Боулби много лет связывали знакомство, сотрудничество и дружба, написала в некрологе, опубликованном в журнале American Psychologist: «Ученый Джон Боулби был неразделим с человеком Джоном Боулби. Все, кто его знал, считали его сердечным и очень забот­ливым человеком. Будучи превосходным врачом, он относился ^к другим с уважением, пониманием и участием. Некоторые

неверно истолковывают его внимание к родительскому поведе­нию, влияющему на личностное развитие ребенка, как попытку обвинить родителей во всех детских проблемах. Нет, он знал, что "все понять — значит все простить". Он был не способен обвинять».

Библиография

Ainsworth, М. D. S. (1992). John Bowlby (1907-1990): Obituary. American Psy­chologist, 47,668.

Bretherton, I. (1992). The origins of attachment theory: John Bowlby and Mary

Ainsworth. Developmental Psychology, 28,759-774. van Dijken, S. (1998).John Bowlby: His early life: A biographicaljourney into the

roots of attachment theory. London: Free Association Books.

Вопросы для обсуждения

1. Правда ли, что дети демонстрируют импринтинг, подобно птен­цам в экспериментах Конрада Лоренца? Что общего в поведении младенцев и птенцов, и какие различия прослеживаются в их по­ведении?