Глава 2. «Мятежный» Кавказ в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова 2.1. Визуализация «мятежного» образа Кавказа в поэме «Измаил-Бей»
В предыдущей главе мы выяснили, что образ Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова имеет двойственную природу. Во время исследования мы осветили образ «приветливого» Кавказа, имеющего божественную природу, выделили механизмы визуализации. Эта глава будет посвящена рассмотрению другой ипостаси Кавказа – мятежной. Она ярко представлена во всех трех рассматриваемых нами поэмах, но начать исследование мы считаем целесообразным с поэмы «Измаил-Бей», поскольку в ней описываются события, напрямую связанные с мятежом в сюжетном плане: идет русско-кавказская война, и Кавказ сопротивляется всеми силами, какие у него только есть, включая саму природу. Вот, с чего начинается противостояние врагу:
«Однажды, — солнце закатилось,
Туман белел уж под горой,
Но в эту ночь аулы, мнилось,
Не знали тишины ночной.
Стада теснились и шумели,
Арбы тяжелые скрыпели,
Трепеща, жены близ мужей
Держали плачущих детей,
Отцы их, бурками одеты,
Садились молча на коней
И заряжали пистолеты,
И на костре высоком жгли,
Что взять с собою не могли!
Когда же день новорожденный
Заветный озарил курган,
И мокрый утренний туман
Рассеял ветер пробужденный,
Он обнажил подошвы гор,
Пустой аул, пустое поле,
Едва дымящийся костер
И свежий след колес — не боле»[325 – 256 с.].
Следует обратить внимание на тревожные нотки, появляющиеся в повествовании. Пространство наполняют шум и суета, визуально сужая его. Общая картина описывается при помощи всего двух существительных, задающих тон – солнце и туман. Их сопровождают глаголы «закатилось» [солнце] и «белел» [туман]. При помощи этих предикативных основ создается образ тьмы. Закатившееся солнце означает отсутствие света, а туман дополнительно скрывает все, что происходит в ауле. А происходит «теснение» и «шум». Местные жители готовятся уходить, но они не просто отступают. Стоит обратить внимание на словосочетание «заряжали пистолеты», благодаря которому возникает мотив сопротивления. Если рассматривать происходящее с этой точки зрения, можно заметить корреляцию между явлениями природы и поведением людей. Сам мир Кавказа сопротивляется нашествию, скрывает все богатства, которые у него есть. Это выражается в картине утра. Когда свет возвращается в мир («день… озарил курган»), а туман прогоняется ветром, нашим глазам предстает картина голых подошв гор и в целом пустоты. Ряд существительных (горы, аул, поле) с примыкающими к ним прилагательными визуализирует эту картину, и в ней остается лишь один след жизни – едва дымящийся костер и свежий след колес. Там, где недавно была жизнь, теперь большое пустое пространство, ничем не наполненное.
Подтверждение нашему предположению мы можем найти в следующем отрывке:
«Оставим мы утесы гор;
Пусть на тебя, Бешту суровый,
Попробуют надеть оковы», —
Так думал каждый; и Бешту
Теперь их мысли понимает,
На русских злобно он взирает,
Иль облаками одевает
Вершин кудрявых красоту»[326 с.].
Сразу бросается в глаза олицетворение – Бешту понимает мысли и взирает на русских. Причем взирает злобно, и при помощи этого наречия рисуется отношение Кавказа к пришельцам. Также он скрывает свою красоту своих вершин облаками, пряча свою приветливую сторону. Сама природа сопротивляется, и эту сторону Кавказа можно назвать мятежной.
Апогей запустения мы можем видеть, когда путник оказывается на родной территории, но Кавказ его еще не узнает:
«Всё пусто! Он с коня слезает,
К земле сырой главу склоняет
И слышит только шелест трав.
Всё одичало, онемело»[328 с.].
Вновь появляется мотив пустоты, но на этот раз он сопровождается глаголами «одичало» и «онемело», при помощи которых создается образ не просто пустоты, а неподвижной пустоты, будто все живое выродилось.
Далее Кавказ все же пропускает Измаил-Бея, но все еще относится к нему с недоверием:
«Уж поздно, путник одинокой
Оделся буркою широкой.
За дубом низким и густым
Дорога скрылась, ветер дует;
Конь спотыкается под ним,
Храпит, как будто гибель чует,
И встал!.. — Дивится, слез седок
И видит пропасть пред собою,
А там, на дне ее, поток
Во мраке бешеной волною
Шумит»[333 с.].
Дуб скрывает дорогу, ветер дует, и даже конь ведет себя так, будто чует гибель. Тревога нарастает, и ее апогеем становится пропасть с бешеным потоком, которая, как догадывается читатель, может поглотить чужака. Природа предстает перед нами не просто неприветливой и мятежной, но грозной и опасной в своей мятежности, готовой отчаянно сражаться.
Но также стоит обратить внимание на то, что даже в своей мятежности природа Кавказа двойственна.
«Шумит Аргуна мутною волной;
Она коры не знает ледяной,
Цепей зимы и хлада не боится;
Серебряной покрыта пеленой,
Она сама между снегов родится,
И там, где даже серна не промчится,
Дитя природы, с детской простотой,
Она, резвясь, играет и катится!
Порою, как согнутое стекло,
Меж длинных трав прозрачно и светло
По гладким камням в бездну ниспадая,
Теряется во мраке, и над ней
С прощальным воркованьем вьется стая
Пугливых, сизых, вольных голубей...
Зеленым можжевельником покрыты,
Над мрачной бездной гробовые плиты
Висят и ждут, когда замолкнет вой,
Чтобы упасть и всё покрыть собой.
Напрасно ждут они! волна не дремлет.
Пусть темнота кругом ее объемлет,
Прорвет Аргуна землю где-нибудь
И снова полетит в далекий путь!» [343 с.]
В этом отрывке река вначале олицетворяется (она не боится, резвится и играет) и описывается как дитя, дитя природы, простая и непосредственная. Однако она же ниспадает в мрачную бездну. Мы вновь видим мотив опасности, и он усиливается описанием гробовых плит, нависших над бездной и готовых упасть. Возникает мотив не просто опасности, а смертельной опасности, которую таит в себе Кавказ, несмотря на то, что природа – божественное творение. Но разве Бог или его творение может нести смерть? Мы считаем этот вопрос крайне важным, поскольку ответ на него раскрывает природу мятежности Востока. Как мы уже говорили ранее, в человеке Кавказа борются два начала: божественное и демоническое. Также и природа сочетает в себе оба эти начала, и подробнее мы рассмотрим этот мотив в поэме «Демон», поскольку в ней он представлен ярче всего в связи с углом зрения повествования.
В качестве подтверждения своей гипотезы мы можем привести следующие строки:
«Он обладал пылающей душою,
И бури юга отразились в ней
Со всей своей ужасной красотою!..»[345 с.]
Так как на основе выясненного в первой главе мы можем сделать вывод, что душа человека двойственна, а отрывок повествует о том, что в ней метафорически отразились «бури юга», что значит, что человек Кавказа и природа неразрывно связаны, мы можем предполагать, что именно эта мятежная сторона является тем «демоническим», что присутствует в человеческом сердце.
Также особое внимание стоит уделить образу гор, а именно горе Шайтан, которой в поэме уделяется немало внимания:
«Ужасна ты, гора Шайтан,
Пустыни старый великан;
Тебя злой дух, гласит преданье,
Построил дерзостной рукой,
Чтоб хоть на миг свое изгнанье
Забыть меж небом и землей.
Здесь, три столетья очарован,
Он тяжкой цепью был прикован,
Когда надменный с новых скал
Стрелой пророку угрожал.
Как буркой, ельником покрыта,
Соседних гор она черней.
Тропинка желтая прорыта
Слезой отчаянья по ней;
Она ни мохом, ни кустами
Не зарастает никогда;
Пестрея чудными следами,
Она ведет... бог весть куда?
Олень с ветвистыми рогами,
Между высокими цветами,
Одетый хмелем и плющом,
Лежит полуобъятый сном;
И вдруг знакомый лай он слышит
И чует близкого врага:
Поднявши медленно рога,
Минуту свежестью подышит,
Росу с могучих плеч стряхнет,
И вдруг одним прыжком махнет
Через утес; и вот он мчится,
Тернов колючих не боится
И хмель коварный грудью рвет:
Но, вольный путь пересекая,
Пред ним тропинка роковая...
Никем не зримая рука
Царя лесов остановляет,
И он, как гибель ни близка,
Свой прежний путь не продолжает!..»[351 – 352 с.]
В кавказских мифах не последнюю роль играли злые духи – шайтаны. По преданиям они подменяют новорожденных младенцев, толкают стоящих на краю обрыва, останавливают мельницы и делают другие пакостные вещи[Мануйлов В. А. Лермонтов]. В отрывке образ горы дополняет тропинка, прорытая слезой отчаяния. Подобный образ мы встречаем в поэме «Демон», когда его слеза прожигает камень. Кроме того, указывается, что ее построил дух мятежный, что тоже отсылает нас к Демону. Возникает некая аллюзия, указывающая на демоническую природу горы Шайтан. И здесь стоит уделить внимание возникающему образу оленя. Он олицетворяет собой живой, приветливый Кавказ. И животное останавливается перед тропинкой, несмотря на близкую гибель. Такая контекстная антитеза создает контраст, на котором четко вырисовывается демоническая составляющая Кавказа. Это никак не противоречит определению его как мятежного, поскольку в концепции Лермонтова Демон – мятежный дух, и отголоски этой концепции мы можем видеть в поэме «Измаил-Бей».
Также стоит обратить внимание на самого князя Измаила. Когда он оказывается непосредственно на войне, в стане сопротивления, мы видим следующее описание:
«Ужасен, с шашкой обнаженной
Стоял недвижим Измаил,
Как призрак злой, от сна могил
Волшебным словом пробужденный;
Он взор всей силой устремил
В пустую степь, грозил рукою,
Чему-то страшному грозил…»[370 371 с.]
Примечательно, что автор сравнивает его со злым призраком. В этом мы видим перекличку с описанием горы, созданной мятежным духом. Путем сравнения Лермонтов рисует его образ мятежным, и подкрепляет это действием – Измаил-Бей грозил чему-то страшному, словно готовился сопротивляться.
Далее возникает образ множества людей, подобных ему:
«Толпа садится на коней;
При свете гаснущих огней
Мелькают сумрачные лица.
Так опоздавшая станица
Пустынных белых журавлей
Вдруг поднимается с полей...
Смех, клики, ропот, стук и ржанье!
Всё дышит буйством и войной!
Во всем приличия незнанье,
Отвага дерзости слепой»[371 с.].
Тревожность создается посредством ряда глаголов: «мелькают», «поднимается», «дышит». Кроме того, Лермонтов использует ряд существительных для создания атмосферы суеты: «смех, клики, ропот, стук и ржанье». Люди готовы к войне, готовы сопротивляться. Каждый горец подобен Измаил-Бею, и все вместе они становятся выражением мятежа самого Кавказа. И мятежность людей сливается воедино с мятежностью природы:
«Дымясь и в пене скачут кони
Между провалом и горой,
Кремнистой, тесною тропой;
Они дорогу знают сами
И презирают седока,
И бесполезная рука
Уж не владеет поводами.
Направо темные кусты
Висят, за шапки задевая,
И, с неприступной высоты
На новых путников взирая,
Чернеет серна молодая;
Налево — пропасть; по краям
Ряд красных камней, здесь и там
Всегда обрушиться готовый.
Никем не ведомый поток
Внизу, свиреп и одинок,
Как тигр Америки суровой,
Бежит гремучею волной;
То блещет бахромой перловой,
То изумрудною каймой;
Как две семьи — враждебный гений,
Два гребня разделяет он.
Вдали на синий небосклон
Нагих, бесплодных гор ступени
Ведут желание и взгляд
Сквозь облака, которых тени
По ним мелькают и спешат;
Сменяя в зависти друг друга,
Они бегут вперед, назад,
И мнится, что под солнцем юга
В них страсти южные кипят!»[377 с.]
Во всем облике Кавказа чувствуется опасность. Тесные тропинки с краями, ведущими в бездну, задевающие шапки кусты, свирепый поток, из которого невозможно выбраться человеку, попади он туда. И весь этот описательный ряд завершается обобщением-пояснением: это кипят южные страсти. Мятеж – неотъемлемая часть Кавказа, его чувственная жизнь, и вблизи опасности он пробуждается как в непосредственно горцах, так и в природе.
Мы обращаем внимание на природу мятежа. Он, безусловно, заложен в образ Кавказа изначально, но в некоторых случаях он достигает своего апогея, становясь не просто средством защиты, а приобретая демонические черты, и тогда он представляет опасность даже для своих, для местных жителей.
Образ «мятежного» Кавказа достигается засчет сужения пространства, наполнения его до тесноты. Теснота создается людской суетой, скрыванием видимой части природы, так что на виду остается лишь ее малая, обманчиво голая часть. Также стоит отметить, что Лермонтов играет с освещением – мрачное выражается темными цветами, либо описаниями, которые ассоциируются с тьмой (мрачная бездна). Часто действие происходит под покровом ночи. Также образ «мятежа» вырисовывается благодаря контрастам, которые присутствуют в тексте. Так живое соседствует с неживым, прекрасное – с опасным. В зависимости от того, насколько ярко Лермонтов описывает прекрасную сторону Кавказа, настолько же мрачной и опасной предстает перед читателем его «мятежная» сторона.
2.2 . Визуализация «мятежного» образа Кавказа в поэме «Мцыри»
Прежде чем приступить к анализу поэмы «Мцыри», мы хотели бы ответить, что эта поэма наиболее «мятежная» из всех представленных, поскольку ее сюжет вертится вокруг темы свободы. Также примечательно, что мятеж Мцыри направлен не на врагов и не против Бога – наоборот, он совершается по причине желания слиться с природой, которая имеет непосредственно божественное происхождение, как мы выяснили в прошлой главе. И здесь же стоит отметить, что природа монахами монастыря воспринимается совершенно иначе, нежели Мцыри.
«Осенней ночью. Темный лес
Тянулся по горам кругом.
Три дня все поиски по нем
Напрасны были, но потом
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель принесли»[595 – 596 с.].
Лес для них темный. Он тянется (растягивается) кругомпо горам, не давая отыскать беглеца. И нашли его, что примечательно, лишь в степи. То есть, природа для монахов не то чтобы враждебна. Скорее, непривычна и опасна, непонятна. Они смирили свои плоть и душу, и в этом заключается их различие с Мцыри, внутри которого кипит полная страстей южная кровь. Этот образ достигается путем визуализации леса, для которой используется простое по своему составу описание – эпитет «темный», примыкающий к слову «лес», который вместе с глаголом «тянулся» образует предикативную основу.
Подтверждение нашей мысли мы можем увидеть в следующем отрывке:
«И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал.
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил...»[600 с.]
Гроза традиционно является символом несчастья, беды. Однако в поэме она является символом мятежа: именно в грозу смог убежать Мцыри, и он же сливается с ней, тоже становясь в каком-то смысле грозой. Он взаимодействует с ней, как с живым персонажем. Этот эффект олицетворения возникает благодаря глаголам «пугала», «следил» и «ловил», которые сами по себе не несут семантики одушевления, но приобретают ее в контексте. Стоит также отметить, что гроза началась ночью, в «ужасный час». В концепции Лермонтова ночь – время, когда скрытая ранее опасность пробуждается. Интересно, что ночь по словарю символов является тьмой, предшествующей возрождению, инициации или просветлению [Словарь символов [Электронный ресурс]]. Такое определение вполне укладывается в обозначенную концепцию, однако стоит отметить, что в таком ключе ночь тяготеет к чему-то демоническому – «мятежному» во всей полноте этого определения. Нашу мысль подтверждают следующие строчки:
«…ни одна звезда
Не озаряла трудный путь»[600 с.].
Образ звезд мы можем встретить в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…», и звездное небо в нем является божественным символом. В поэме же мы видим отсутствие звезд на «трудном пути» – это метафора отсутствия Бога, а как мы выяснили в предыдущем параграфе, Бог отсутствует в природе Кавказа, когда она наполняется демоническим.
Далее образ мятежа нам встречаетсянезадолго то того, как утром Мцыри обнаруживает, что лежал у края бездны:
«Внизу глубоко подо мной
Поток, усиленный грозой,
Шумел, и шум его глухой
Сердитых сотне голосов
Подобился. Хотя без слов
Мне внятен был тот разговор,
Немолчный ропот, вечный спор
С упрямой грудою камней.
То вдруг стихал он, то сильней
Он раздавался в тишине…»[601 с.]
Гроза, которая является символом тьмы, проявлением демонического, усилила поток. И здесь мы можем видеть олицетворение: поток «шумел», как сотня сердитых голосов. Далее мы видим ряд существительных, которые означают непосредственно мятеж – «ропот» и «спор». Глагол «роптать» по словарю Ожегова означает выражение недовольства [Ожегов С. И. Толковый словарь русского языка]. И ропот этот «немолчный», то есть, не умолкающий. И усиливается это значение прилагательным, примыкающим к слову «спор» – «вечный». И все это происходит незадолго до того, как наступит утро, и свет снова вернется в мир. Когда рассвело, Мцыри ужаснулся опасности, которую таила в себе ночь – он лежал на краю «грозящей бездны». Будучи неразделим с природой, Мцыри является божественным творением, и поэтому демоническое пыталось погубить его.
«Я осмотрелся; не таю:
Мне стало страшно; на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал;
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез»[601 с.].
В этом отрывке мы можем видеть, как описание опасности становится все более эмоционально напряженным и завершается образом злого духа – Демона, который исчез в этой пропасти.
Следующий тревожный эпизод мы можем видеть, когда вновь наступила ночь:
«Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир темен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!»[604 с.]
Стоит обратить внимание на то, что вновь появляется образ тучки, которая скрывает луну – источник света. Не менее важно сравнение огонька в сакле с гаснущей звездой (символ ослабевания божественного в мире). В отрывке нет прямого указания на мятеж. Мы можем только догадываться о его существовании, о приходе в мир демонической власти, исходя из результатов анализа выше.
Далее мы можем видеть начало демонического влияния на Мцыри новой ночью:
«И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал»[604 с.].
Мцыри будто становится ослепленным. Он уже не видит свой ориентир – горы, и сбивается с пути. И далее мотив потери пути развивается и усугубляется:
«Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста...
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Все тот же был зубчатый лес»[605 с.].
Лес сгущается, терновник и плющ мешают Мцыри идти, и ночь становится живой и смотрит на него «миллионом черных глаз». Темные силы не дают ему идти, путают в дороге. Безысходность выражается в образе леса – он бескрайний, и эта бескрайность достигается засчет метафоры «на краю небес», так что читатель может увидеть сплошной не кончающийся лес, из которого, кажется, нет пути.
Наиболее эмоционально напряженным моментом становится встреча с барсом. Однако именно в тот момент из-за туч выплывает месяц. Мир слабо освещается, а это значит, что божественные силы помогают Мцыри найти путь, но посылают испытание, которое тот должен пройти. Мцыри побеждает барса, но сам оказывается при смерти.
«И все зачем?.. Чтоб в цвете лет,
Едва взглянув на божий свет,
При звучном ропоте дубрав
Блаженство вольности познав…»[608 с.]
В этом отрывке мы можем видеть образ дубрав – деревьев, которые, как мы выяснили ранее, являются символом связи неба и земли. И эти дубравы ропщут – вновь возникает мотив мятежа, но мятежа не демонического, а заложенного в природу Богом. Однако далее Мцыри вновь оказывается во власти темных сил:
«Мир божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжелым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет... Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок,
Скользила бережно; потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах...»[609 – 610 с.]
Отсутствие жизни в мире выражается посредством ряда существительных, обозначающих живых существ и их действий в сослагательном наклонении. И среди всего этого «оцепенения» вдруг появляется образ змеи. Ранее мы уже говорили о символике змеи. Также стоит добавить, что по словарю символов свернувшаяся кольцом змея означает круговорот явлений (здесь – ночь сменяет день, демоническое – божественное) [Словарь символов [Электронный ресурс]]. Но также образ змеи может отсылать к сюжету искушения Евы Змием, и в таком ракурсе мы можем сделать вывод, что вокруг Мцыри сгустились темные силы, не дающие ему следовать своему пути. И он, совершив круг, вновь выходит к монастырю, так и не достигнув цели.
Проанализировав поэму с точки зрения «мятежности» Кавказа, нам удалось обнаружить мотив искушения. Мцыри, будучи героем, неразрывно связанным с природой, постоянно оказывается под влиянием демонического, не позволяющего ему пройти свой путь к свободе. Демоническое, как и божественное, выражается в образах природы, что создает мотив противоборства добра и зла. Визуальные образы в основном содержат в себе мотив бесконечности, нескончаемости. И эта нескончаемость наполнена тьмой. Лишь изредка появляются светлые пятна в полотне мрака (звезды, луна), но их оказывается недостаточно, чтобы осветить путь Мцыри, и он оказывается жертвой демонических сил, которые провели его по кругу.
2.3. Визуализация «мятежного» образа Кавказа в поэме «Демон»
Поэма «Демон» в аспекте «мятежности» образа Кавказа отличается от всех представленных ранее. В ней центральный герой является «мятежным духом», воплощением мятежа, и потому у нас есть возможность рассмотреть «мятежный» образ Кавказа с его стороны.
Впервые в поэме образ мятежного Кавказа появляется лишь в описании идущего каравана:
«Питомец резвый Карабаха
Прядет ушьми и, полный страха,
Храпя косится с крутизны
На пену скачущей волны.
Опасен, узок путь прибрежный!
Утесы с левой стороны,
Направо глубь реки мятежной.
Уж поздно. На вершине снежной
Румянец гаснет; встал туман...
Прибавил шагу караван»[560 – 561 с.].
Мы видим возникающий образ опасности, которую чует конь Карабаха. Его страх визуализируется посредством глаголов «прядет» и «косится», а также причастием, относящимся к волне, на которую он косится – «скачущей». Более того, река напрямую называется мятежной. Также присутствуют две предикативные основы, визуализирующие наступление ночи – «румянец гаснет» и «встал туман». Мы видим совокупность образов ночи и мятежности и можем сделать вывод, что демонические силы сгустились вокруг жениха Тамары. Также это подтверждается в последствии, когда Карабах проезжает мимо часовни, не помолившись, будучи смущен Демоном, и не получив защиты, из-за чего и гибнет.
В следующий раз мы встречаем демоническое влияние непосредственно тогда, когда Тамара удалилась в храм:
«Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам чистым. Перед ней
Весь мир одет угрюмой тенью;
И все ей в нем предлог мученью
И утра луч и мрак ночей.
Бывало, только ночи сонной
Прохлада землю обоймет,
Перед божественной иконой
Она в безумье упадет
И плачет; и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И мыслит он: «То горный дух
Прикованный в пещере стонет!»
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит»[567 – 568 с.].
Можно заметить, что словосочетание «думою преступной» сочетается с тем, как весь мир «одет угрюмой тенью». Тамара под властью демонических сил, но даже так она молится в ночи (которая является временем Демона). Однако ее молитвы и рыдания принимаются путником за стон «горного духа» - Демона. Она полностью под его влиянием, и стоит обратить внимание на то, что все в мире для Тамары «предлог мученью». Это метафора уныния – самого страшного из семи смертных грехов.
«Вечерней мглы покров воздушный
Уж холмы Грузии одел.
Привычке сладостной послушный,
В обитель Демон прилетел»[568 с.].
И вновь мы встречаем образ ночи в связке с Демоном. Ночь в целом является временем Демона, проявлением темных сил, и даже если появляется образ звезд или луна, это лишь отголоски божественного (луна отражает свет солнца, но не светит сама, а звезды слишком далеки).
Далее Демон описывает свои деяния:
«И скрылся я в ущельях гор;
И стал бродить, как метеор,
Во мраке полночи глубокой...
И мчался путник одинокой,
Обманут близким огоньком;
И в бездну падая с конем,
Напрасно звал — и след кровавый
За ним вился по крутизне...»[573 – 574 с.]
Он описывает всего один эпизод (хотя и обобщенный) из своей жизни, однако он ярко характеризует Демона; он несет смерть и властвует во мраке. Образ мрака возникает из раза в раз, когда речь заходит о Демоне, и мы можем назвать это лексическим повтором, пронизывающим все произведение.
Интересно также сравнение Демона самого себя с метеором. Метеор – это падающее космическое тело, еще не достигшее земли. Вспоминая начало поэмы, где Демон летал между небом и землей, мы находим подтверждение тому, что он не принадлежит ни одному, ни второму и остается неприкаянным.
Далее, во время встречи с Тамарой, вновь появляется образ мрака:
«Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал»[578 с.].
В этом отрывке появляется еще один интересный образ – образ кинжала. Ранее мы выяснили, что кинжал может быть как неотъемлемой частью культуры народа Кавказа, так и символом опасности, которая пробуждается в критических обстоятельствах, и, следовательно, символом мятежа. С кинжалом сравнивается Демон, и на основании этого мы можем сделать вывод, что он является воплощением мятежа.
Как ни странно, образ «мятежного» Кавказа появляется в поэме «Демон» меньше всего. На наш взгляд, это связано с тем, что образ Демона концентрирует в себе всю «мятежность» мира, и она практически не выражается в визуальных образах, потому что для визуализации мир должен быть материальным, а Демон – бестелесный дух. Редкие визуальные образы сводятся к тому, что регулярно возникает образ мрака и изредка присутствуют сравнения. Однако этого оказывается достаточно, чтобы ярко охарактеризовать Демона как «мятежного» духа и сделать вывод, что «мятежность» Кавказа заключается в его влиянии на мир.
Все три поэмы объединены концепцией противостояния божественного и демонического. В каждой присутствует борьба этих сил. Начиная с «Измаил-Бея» и заканчивая «Демоном» «мятежный» характер образа Кавказа возрастает, пока не находит свое воплощение в образе Демона.
Стоит также отметить, что демонические силы выступают на первый план исключительно по ночам. Дневной дух мятежности либо обусловлен необходимостью защиты Кавказа, либо непосредственно происхождением материального объекта (гора Шайтан).
Визуальные образы создаются в основном посредством ряда существительных, глаголов и иногда – эпитетов. Также изредка встречаются сравнения и метафоры, позволяющие понять концепцию М. Ю. Лермонтова.
Таким образом, можно сделать вывод, что природа Кавказа не просто двойственна. В ней ежедневно происходит противостояние светлого и темного, божественного и демонического, как и в душах людей, населяющих Кавказ.