Глава 1. «Приветливый» Кавказ в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ
Государственное образовательное учреждение высшего образования Московской области
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ОБЛАСТНОЙ УНИВЕРСИТЕТ
(МГОУ)
Факультет русской филологии
Кафедра классической литературы
Выпускная квалификационная работа
(бакалаврская работа)
на тему: «Визуализация образа Востока в кавказских поэмах М.Ю. Лермонтова и организация внеурочной деятельности в школе»
Русаковой Юлии Станиславовны
Направление подготовки 44.03.05 Педагогическое образование
Профиль: Русский язык и литература
Руководитель
д.ф.н., профессор, заведующий
кафедрой русской классической
литературы Киселева И. А.
Мытищи
2022
Содержание
Введение……………………………………………………………….…..3
Глава 1. «Приветливый» Кавказ в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова
1.1. Визуализация «приветливого» образа Кавказа в поэме «Измаил-Бей»………………………………………………………………………….……10
1.2. Визуализация «приветливого» образа Кавказа в поэме «Мцыри»……………………………………………………………………….…36
1.3. Визуализация «приветливого» образа Кавказа в поэме «Демон»………………………………………………………………………..…49
Глава 2. «Мятежный» Кавказ в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова
2.1. Визуализация «мятежного» образа Кавказа в поэме «Измаил-Бей»…………………………………………………………………………….…64
2.2. Визуализация «мятежного» образа Кавказа в поэме «Мцыри»……………………………………………………………………….…74
2.3. Визуализация «мятежного» образа Кавказа в поэме «Демон»……………………………………………………………………..……81
Глава 3. Визуализация образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова в школьном изучении: реализация педагогической технологии проектной деятельности
3.1. Понятия «педагогическая технология», «проект», «проектирование»…………………………………………………………..……85
3.2. Технологическая карта проекта «Визуализация образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова»…………………………………..……92
3.3. Описание продукта проектной деятельности………….……..…101
Заключение………………………………………………………………112
Список литературы
Введение
Творчество Михаила Юрьевича Лермонтова – уникальный феномен в русской классической литературе. Поэт, прозаик, драматург и художник, он создал ряд прекрасных произведений, которые раскрывают его как необыкновенно талантливого человека, несмотря на то, что жизнь его была короткой (умер в возрасте 26 лет). Одни из таких произведений – кавказские поэмы «Измаил-Бей», «Мцыри» и «Демон». Две последние поэмы он задумал в еще совсем юном возрасте, в 17 лет, и писал их практически до конца своей жизни, внося правки, переписывая сюжет, в результате чего их можно считать венцом творчества М. Ю. Лермонтова. «Измаил-Бей» же считается ранней поэмой поэта, которая была основана на реальных исторических событиях конца XVIII–начала XIX веков.
Эти произведения сложные по своей структуре, затрагивают философские, социальные и личные мотивы. Эти мотивы выражаются также в образе Кавказа, который М. Ю. Лермонтов рисует в своих поэмах. Кавказ предстает перед нами совершенно разным: он может быть приветливым и прекрасным, а может быть страшным и опасным, что на первый взгляд выглядит как противоречие, но на деле является двумя сторонами одной медали. При детальном анализе выявляется гармоничность образа Кавказа, имеющего двойственную природу.
На первом плане произведений находятся мотивы войны и мира, чести и благородства, отваги и любви, свободы, из-за чего визуальный образ Кавказа оказывается будто бы в тени, незаметно поддерживая идейное содержание поэм.Р. Арнхейм [Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие], немецкий ученый, изучающий психологию искусства, говорит о том, что сущность искусства заключается в единстве идеи и ее материального воплощения. Поскольку эстетическое восприятие – активный творческий познавательный процесс, следовательно, оно является важной частью восприятия предмета искусства. Одним из способов материального воплощения является словесная визуализация в конкретном тексте, которая провоцирует воображение. Воображение – сложный процесс высшей нервной деятельности, присущий человеку, и перед нами встает вопрос – в чем суть понятия визуализации?
Г. Брускин[Брускин Г. Картина как текст и текст как картина]в своей работе «Картина как текст и текст как картина» говорит о воображении как о восполнении пробелов в тексте засчет собственного опыта. Если следовать этому утверждению, мы можем говорить о синтезе искусств и синестезии, когда наш собственный опыт позволяет увидеть глазами описанное в тексте и соответственно эмоционально отреагировать. Из этого мы можем вывести, что визуализация – это совокупность приемов, с помощью которых автор воздействует на воображение читателя, заставляя его генерировать мыслеобразы и эмоционально реагировать на них.
Традиционно в психологии воображение может нести как реальные образы, но не присутствующие на данный момент, так и искаженные, иллюзорные образы. Из этого следует, что граница между фантазией и представлением стирается, что и позволяет автору воздействовать на читателя, преподнося художественную реальность как действительность.
Визуализация является важнейшей частью художественного произведения, сильно влияющей на восприятие текста читателем. Зарубежные авторы XX века активно использовали эту особенность человеческой психики, создавая романы-схемы, не описывая подробно персонажей и окружение, предоставляя читателям возможность нарисовать их в своей голове. Однако в случае с кавказскими поэмами М. Ю. Лермонтова дело обстоит иначе. Он именно рисует словом картины Кавказа, позволяя увидеть его в двух ипостасях, побуждая воображение не представлять обстановку и персонажей с нуля, а достраивать их до полноценного образа. Для этого Лермонтов выхватывает из полноценного образа нужные детали, оставляя все остальное в тени, что и провоцирует читателя достроить картину в таком виде, как это нужно автору для верного восприятия его текста. М. Ю. Лермонтов делает это с большим мастерством, точно психологически воздействуя на свою аудиторию.
Ж.-Б. Дюбо в своем трактате «Критические рассуждения о поэзии и живописи»[Дюбо Ж.-Б. Критических размышлений о поэзии и живописи] пишет о том, что поэзия повествует обо всех примечательных событиях действия. Каждое произведение стремится к правдоподобию и обращается к живописи, где мгновенно застывшее действие на картине прямо воздействует на органы зрения, а при достоверное передаче страстей поэзия обращается к музыке. Из этого он делает вывод, что искусство универсально и стремится к обобщению, из чего мы выводим, что приёмы, которые использует в своих поэмах М. Ю. Лермонтов, – живописные. Лермонтов художник в полном смысле этого слова.
Таким образом, важно понимать, что визуализация – это не только описание. Это еще и живой диалог автора и читателя, где читатель посредством воображения активно познает текст, подсознательно воспринимая эмоциональный потенциал, заложенный автором.
В связи с этим особенное внимание стоит обратить на то, что Лермонтов описывал Кавказ, опираясь не на чужие рассказы, а на собственные впечатления, как гласит «Лермонтовскаяэнциклопедия»[Лемонтовская энциклопедия [Электронный ресурс]]. Это значит, что в основу образа Кавказа легли личные мотивы, которые и позволили создать мощный эмоциональный потенциал, передающийся посредством визуализации Востока читателям.
Творчество Лермонтова – органически целое, неделимое. Все детали имеют значение, переплетаются между собой и создают цельный для восприятия текст. Именно поэтому мы не можем рассматривать визуализацию образа Востока отдельно от сюжета и приемов, средств выразительности, иначе наш анализ не будет полноценным.
Актуальность данного исследования обусловливается рядом причин.
Во-первых, кавказские поэмы Лермонтова нельзя считать изученными до конца. Существует большое количество трудов, освещающих проблематику, центральную тему, средства выразительности произведений, но некоторые аспекты поэм остаются незатронутыми или малоизученными.
Во-вторых, практическая значимость исследования «Визуализации образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова и организация внеурочной деятельности в школе» велика, поскольку оно поможет лучше понять поэмы, выделить особенности поэзии Лермонтова, определить место визуализации в его творчестве.
Кроме того, в современной методике на первый план выходит воспитание. Что, как не изучение «приветливого» и «мятежного» Кавказа позволит учащимся в формировании нравственных ценностей, отношения к добру и злу? При практическом применении в школе учитель получит возможность привести учащихся к верным выводам, помочь задуматься о гармонии доброго и злого, приветливого и мятежного, об их соотношении в жизни в общем и непосредственно в сознании детей. Посредством творческой деятельности они создают проект, а учитель – образовательный продукт, в ходе формирования которого учащиеся овладевают навыками исследования, планирования и анализа, способностью делать выводы.
Степень изученности проблемы. Кавказские поэмы Лермонтова – одни из центральных его произведений, некоторые из которых являются квинтэссенцией всего его творчества, чем и объясняется повышенный интерес к ним. Часто обсуждаемой темой становятся образы героев, которых можно классифицировать как «природных» персонажей, не существующих вне художественной реальности Кавказа, чем и обуславливается важность изучения визуализации образа Востока. Изучением образов героев кавказских поэм занимались такие исследователи, как В. Белинский [Белинский, т. 8, с. 94], З. Шерипов [Что послужило Л. сюжетом для поэмы «Измаил-Бей»?], А. Попов [Попов А., Кавказ в жизни и творчестве молодого Л.], С. И. Леушева [Леушева С. И., Поэмы Л. «Демон» и «Мцыри»], Г. В. Филатова [Филатова Г. В., Проблема положит.героя в поэмах Л. «Беглец» и «Мцыри»], П. Висковатый [ВисковатыйП., Несколько слов по поводу поэмы «Демон»], С. Шувалов[Шувалов С. В. Мастерство Лермонтова],И. А. Киселева[Киселева И. А. Творчество М.Ю. Лермонтова как религиозно-философская система].Однако кавказские поэмы интересовали не только литературоведов. Ценный вклад в методику преподавания внесли такие ученые, как Е. Аничков[Аничков, Е. Методологические замечания о тексте «Демона»], М. Ашукина [Ашукина М. Вопросы литературы], А. Глухов[Глухов А. Глубокий и могучий дух], Б. Удодов [Удодов, Б. Т. М.Ю. Лермонтов.Худож. индивидуальность и творч. процессы], В. Велчев[Велчев В. Трагедия гордого искания познания, свободы и творчества] и др.
Существует противоречие между необходимостью исследования визуализации образа Кавказа в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова и недостаточно разработанной базой методологических рекомендаций по изучению его творчества в школе.
Наличие проблемной ситуации и актуальность темы исследования дают возможность для определения цели, объекта, предмета и задачи исследования.
Объект исследования: визуальный образ Востока в поэмах М. Ю. Лермонтова «Измаил-Бей», «Мцыри» и «Демон».
Предмет исследования: приемы визуализации образа в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова.
Цель исследования: выявить механизмы создания зримого образа Кавказа в поэмах М. Ю. Лермонтова «Измаил-бей», «Мцыри», «Демон» и разработать технологию изучения поэм учащимися средней школы.
В соответствии с целью нами были сформированы следующие задачи выпускной квалификационной работы:
1) Рассмотреть особенности художественного образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова;
2) рассмотреть средства создания образа Востокав кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова;
3) определить влияние пространственных искусств на создание образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова;
4) рассмотреть влияние визуализации образа Востока на восприятие и интерпретацию текста;
5) представить особенности методики преподавания темы «Визуализация образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова;
6) разработать план организации и реализации педагогической технологии проектной деятельности на тему «Визуализация образа Востока в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова».
Научная новизна исследования связана с тем, что в работе впервые системно выявлены механизмы создания зримого образа Востока в кавказских поэмах Лермонтова, визуализация образа Востока представлена как выражение гармония тварного мира. Элементы новизны также имеет практическая часть выпускной квалификационной работы, связанной с разработкой сценария для реализации научно-образовательного проекта.
Теоретическая значимость работы связана с расширением методологии анализа художественного текста в аспекте применения искусствоведческого инструментария.
Практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования можно использовать на уроках литературы в 8 классе при анализе поэмы «Демон». В работе представлен материал, который может задействовать учитель литературы – план организации и реализациипедагогической технологии проектной деятельности на тему«Визуализация образа Востока в кавказских поэмах М.Ю. Лермонтова».
Методы исследования. В данной работе были использованы как общенаучные методы анализа и синтеза, так и собственно литературоведческие методы: структурно-семиотический, культурно-исторический, историко-генетический. Третья глава ВКР опирается на актуальный в современной педагогической науке метод проектного обучения.
Структура работы. Цели и задачи определили следующую структуру исследования: работа содержит введение, основное содержание работы, состоящее из трех глав, заключение, список литературы и приложения.
Глава 1. «Приветливый» Кавказ в кавказских поэмах М. Ю. Лермонтова
1.1. Визуализация «приветливого» образа Кавказа в поэме «Измаил-Бей»
«Измаил-Бей», прежде всего, романтическая поэма, в которой отражаются типичные романтические черты. Ю. В. Манн в своей книге «Поэтика русского романтизма» пишет, что истоки романтизма берут свое начало в жанрах элегии и послания, которые сформировали основной мотив бегства от всего искусственного, резко противопоставляя ему естественность. От элегии поэмы взяли мотив тотального разочарования, выступающего как бы над всеми конкретными причинами, и серьезность этого мотива, развив его до максимальной страсти. От послания же романтические поэмы переняли мотив истинной крепкой дружбы, не ломающейся ни под какими бурями и преодолевающей неприязнь и отчуждение вокруг главного героя. Все это мы можем проследить в истории Измаил-Бея и Зары, которая последовала за ним на войну. Также стоит отметить, что романтическая поэма заменяет идеальный ландшафт конкретными пейзажами, отражая в них миропонимание конкретного народа, сливаясь с ним в единое целое. Для нас является важным этот момент, поскольку визуальное в «Измаил-Бее», «Демоне» и «Мцыри» в наибольшей степени представлено именно природой, и совсем немного – описаниями людей.
Так как страсти в романтических поэмах достигают своего пика, нет ничего удивительного в том, что визуализация окружающего мира служит средством выражения этих страстей. Поэтому мы считаем целесообразным проанализировать кавказские поэмы М. Ю. Лермонтова с точки зрения двойственности природы, «приветливого» и «страшного» Кавказа.
В поэме «Измаил-Бей» природе отводится решающее место. Начинается она с описания неприветливых степей, среди которых, однако, «поёт о солнце юга» «прекрасный путник, птичка рая», несмотря на «бушующую вьюгу». Начало поэмы знаменуется песней райской птицы в неприветливом окружении, оживляет пейзаж и задаёт тон поэмы начальным противоречием. Читатель сразу настраивается на романтический сюжетный конфликт, после чего начинается описание Кавказа как величественного и просторного места:
«Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой:
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих пор
Всё небо юга да утесы гор.
Прекрасен ты, суровый край свободы,
И вы, престолы вечные природы,
Когда, как дым синея, облака
Под вечер к вам летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся, как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна»[М.Ю. Лермонтов. Сочинения. Т. 1. – 322 – 323 с.].
Примечательно, как с помощью выразительных средств Лермонтов рисует большое количество воздуха в своём произведении. Кавказ он называет седым, что сразу ассоциируется с чем-то большим, древним и величавым; небеса оказываются пустыней, которая ассоциируется у читателей с большим пространством. Стоит также обратить внимание на саму форму слова «небеса». Если слово «небо» в большинстве случаев трактуется как «видимая над землей атмосфера – пространство в форме свода, купола», то «небеса» сразу ассоциируются с божественным, что дает нам возможность интерпретировать Кавказ как страну, имеющую божественную природу, то есть нечто естественное и стихийное.
Сюжетная динамика создается глаголами движения: «летят», «вьются», «странствует». Посредством их Лермонтов рисует не только движущееся воздушное пространство, но расширяет его до космических масштабов, соединяя небо и космос колоративом «синий». Особенное внимание стоит уделить глаголу «странствует». Благодаря нему образ луны олицетворяется и присоединяется к олицетворению облаков, которое осуществляется при помощи глагола «шепчутся». Таким образом, земной мир и космический сливаются воедино, не отделяются друг от друга, являются единым творением.
Стоит отметить, что люди в романтической поэме являются «природными» персонажами, в которых состояние природы отражается, принимая форму характера, который, в свою очередь, служит определенной сюжетной цели в качестве идеи. Подобное мы можем увидеть далее в тексте:
«Как я любил, Кавказ мой величавый,
Твоих сынов воинственные нравы,
Твоих небес прозрачную лазурь
И чудный вой мгновенных, громких бурь,
Когда пещеры и холмы крутые
Как стражи окликаются ночные;
И вдруг проглянет солнце, и поток
Озолотится, и степной цветок,
Душистую головку поднимая,
Блистает, как цветы небес и рая...
В вечерний час дождливых облаков
Я наблюдал разодранный покров;
Лиловые, с багряными краями,
Одни еще грозят, и над скалами
Волшебный замок, чудо древних дней,
Растет в минуту; но еще скорей
Его рассеет ветра дуновенье!
Так прерывает резкий звук цепей
Преступного страдальца сновиденье,
Когда он зрит холмы своих полей...
Меж тем белей, чем горы снеговые,
Идут на запад облака другие
И, проводивши день, теснятся в ряд,
Друг через друга светлые глядят
Так весело, так пышно и беспечно,
Как будто жить и нравиться им вечно!..»[323 с.]
Кавказ описывается как пышное, величавое место, с громкими бурями и крутыми скалами, с флорой, подобной райской, что также говорит о его божественной природе. Бури и крутые склоны не воспринимаются, как нечто страшное – они естественны, они тоже прекрасны и гармонично встраиваются в пышность этого края. Также стоит отметить цветопись. С. Б. УзденоваиТ. А. Чанкаевав своей статье пишут, что цветопись формирует картину мира, которая отражается в ментальном облике культуры нации [Узденова С. Б. К вопросу о семантике цвета в межкультурных коммуникациях]. У Лермонтова цвет имеет важное значение. Небо в поэме окрашено лазурью, солнце одевает потоки рек и цветы, которые начинают блистать, золотом, облака белее снега. Стоит рассматривать эти цвета с точки зрения русской ментальности, так как творчество М. Ю. Лермонтова лежит именно в этих пределах. Такие цвета позволяют читателю воспринимать Кавказ как чистый, девственный и прекрасный мир, сотворённый искусным художником, и это определение, опираясь на приведённую цитату, можно расширить до определения ментальности целого народа, что является подтверждением принадлежности жителей юга к «природным» персонажам, несущим в себе нечто первозданное, сотворённое Богом. Однако нельзя не обратить внимание на то, что в цветовой галерее присутствуют и такие цвета, как лиловый и багряный. Багряный – насыщенный красный и ассоциируется со страстью, с опасностью. Лиловый предшествует ему, и создается впечатление, будто эта опасность набирает силу. И действительно, они грозят, и облик Кавказа становится в каком-то смысле двойственным: несмотря на все свое великолепие природа несет в себе скрытую опасность, готовую проявиться в любой момент. Читатель может наблюдать эти картины через миросозерцание героя, его глазами, то есть, от первого лица. Он буквально вживается в роль героя и становится частью видимого мира внутри произведения. В работе Ю. В. Манна, которую мы уже приводили для выявления особенностей романтизма, говорится о том, что между поэтом и его впечатлениями от созерцания природы должен быть посредник, которым и становится литературный герой, некое третье лицо. Это еще раз подтверждает наше предположение, что персонажи романтической поэмы несут в себе все то, что классифицируется как дикое, величественное и первозданное, являющееся творением Бога. В таком ракурсе уже природа предстаёт перед нами как главный герой, а люди служат лишь выражением ее содержания.
В качестве доказательства приведём следующие строки:
«Водил меня под камень Росламбека,
Повисший над извилистым путем,
Как будто бы удержанный Аллою
На воздухе в падении своем,
Он весь оброс зеленою травою;
И не боясь, что камень упадет,
В его тени, храним от непогод,
Пленительней, чем голубые очи
У нежных дев ледяной полуночи,
Склоняясь в жар на длинный стебелек,
Растет воспоминания цветок!..
И под столетней, мшистою скалою
Сидел чечен однажды предо мною;
Как серая скала, седой старик,
Задумавшись, главой своей поник...
Быть может, он о родине молился!
И, странник чуждый, я прервать страшился
Его молчанье и молчанье скал:
Я их в тот час почти не различал!»[324 с.]
Мы видим, что в приведённом отрывке описание старика-чеченца следует за описанием скал. Он такой же серый, он не боится, что на него упадёт камень, будто сливаясь со скалой, возле которой сидит. Его голова наклонена так же, как и головка цветка на длинном стебельке, и лирический герой не может различить, молчит человек или скала. Человек настолько подобен природе, что практически сливается с ней.
Стоит также отметить, что слияние неживого с живым делает живым неживое. Существительное «молчанье» объединяет скалы и старика в глазах лирического героя, сливая их в единое творение.
Также в отрывке появляются «голубые очи», которые перекликаются с лазурью неба, и больше никакого описания девушек нет – оно здесь не нужно, поскольку важна лишь параллель с небом, с божественным. Более глубоким, чем какие-либо внешние черты.
Подобные переклички мы можем видеть и далее, и они распространяются уже не на отдельного человека, а на всё устройство жизни горцев:
«Давным-давно,у чистых вод,
Где по кремням Подкумок мчится,
Где за Машуком день встает,
А за крутым Бештусадится,
Близ рубежа чужой земли
Аулы мирные цвели…[325 с.]
…Красою чудной за горами
Известны были девы их,
И старцы с белыми власами
Судили распри молодых» [325 с.].
За описанием вод, крутых гор и восходов и закатов следует описание аула. Он цветет, будто цветок в степи, сливается с природой в единое целое, не нарушая её гармонии, но ловко встраиваясь в неё. И опять в отрывке появляется цвет – белый. Волосы не седые, а именно белые, как и облака, которые описывались ранее. Старцы будто бы приближаются к небу, и не удивительно – ведь старые люди ближе к смерти, ближе к тому, чтобы отправиться к Богу. Красота девушек упоминается, но вновь не описывается, у нас по-прежнему существует только описание глаз, данное ранее. Оно выхвачено из портрета, будто всё остальное не имеет столь большой важности. В живописи такой прием называется техникой мазка, и Лермонтов мастерски применяет его в своей лирике.
Не стоит забывать про главный атрибут Кавказа – горы. Стоит обратить на них особое внимание, поскольку они всегда разные в зависимости от контекста. Рассмотрим их приветливый облик.
«Так летом глыба снеговая,
Цветами радуги блистая,
Висит, прохладу обещая,
Над беззаботным табуном...»[327 с.]
Когда речь идет о природе Кавказа, о местном народе, об их жизни, в том числе и о хозяйстве, горы выглядят дружелюбными. Они величественные глыбы, но также они красивы, гармоничны, служат подмогой – обещают прохладу в жаркий летний день. И стоит вновь обратить внимание на цветопись: снеговая вершина «блистает цветами радуги», и если мы обратимся к словарю символов, можем найти следующее значение радуги: «… означает преображение, небесную славу, разные состояния сознания, встречу Неба с Землей, мост или границу между миром и раем, трон бога Неба… Христианство: прощение, примирение между Богом и человеком, трон Суда»[Словарь символов [Электронный ресурс]]. То есть, в отношении горцев горы проявляют свою божественную природу, величие и жизненную силу. Однако стоит вспомнить, что в радуге присутствуют как теплые цвета, ассоциирующиеся со всем прекрасным, так и холодные, неприветливые. Это говорит о том, что горы могут быть разными, в них есть скрытая опасность божественного происхождения, связанная с Судом, то есть, со справедливостью, но для своих обитателей именно сейчас они приветливы и тщательно прячут свою грозную сторону. Однако не всегда они таковы; иногда горы могут открывать и свою грозную сторону тем же уроженцам Кавказа:
«В тот самый год, осенним днем,
Между Железной и Змеиной[3],
Где чуть приметный путь лежал,
Цветущей, узкою долиной
Тихонько всадник проезжал.
Кругом, налево и направо,
Как бы остатки пирамид,
Подъемлясь к небу величаво,
Гора из-за горы глядит;
И дале царь их пятиглавый,
Туманный, сизо-голубой,
Пугает чудной вышиной»[327 с.].
В этом отрывке стоит обратить внимание на то, что происходит действие осенним днем. Осень – символ умирания, но именно периода перед самой смертью. Горы представлены эпитетами «величаво», «туманный» «сизо-голубой», сравниваются с пятиглавым царем и пугают чудной вышиной. Важно присутствие олицетворения: горы глядят друг из-за друга, будто присматриваясь, кто этот забредший сюда путник. Природа живая, она может как помогать людям, так и противостоять им. Осень в этом контексте представляет собой тревожный символ, однако здесь же присутствует образ цветущей узкой долины. Кавказ встречает своего уроженца настороженно, готовясь дать отпор, но все-таки признает в нем местного жителя.
Обстановка на Кавказе напряженная. Идет русско-кавказская война, и сама природа противится захвату. Выражением непринятия чужеземцев становится именно осень. Это символ идущей войны и тревоги, которую испытывают как люди, так и сама природа.
Внимание привлекает перцепция в этом отрывке. Читатель одновременно видит правую и левую сторону с глядящими друг из-за друга горами и впереди – возвышающуюся над ними пятиглавую гору, царь-гору. Таким образом визуальная перспектива расширяется внутрь. В художественной практике этот прием называется обратной перспективой, с помощью которой обычно метафорически передается расширение мира, как, например, на картине Н. Рублева «Троица». Кавказ предстает перед нами необъятным в своем величии и недоверчивости, которую автор передает колоративом «сизый». Это холодный, неприветливый цвет, одновременно близкий к небесному и потому сочетающий в себе неприятие и красоту божественно творения. Лермонтов пользуется палитрой, чтобы смешивать цвета и создавать различные оттенки значений, которые выступают эмоциями облика Кавказа.
Важно понимать, что это восприятие героя, вернувшегося на родину. Он видит Кавказ, еще не враждебный, но относящийся к нему с опаской. Именно настороженная сторона Кавказа выходит на поверхность в этом отрывке, хотя и не проявляется в явном виде, смутно узнавая в путнике своего.
Далее мы можем увидеть следующее описание:
«Еще небесное светило
Росистый луг не обсушило.
Со скал гранитных над путем
Склонился дикий виноградник,
Его серебряным дождем
Осыпан часто конь и всадник»[327 – 328 с.].
Кавказ, наконец, полностью признает героя. Теперь он находится среди приветливой природы, облик который создается рядом существительных: среди росы, винограда, свисающего со скал, и солнца. Можно сказать, что он становится частью этой природы, что еще раз подтверждает наше утверждение, что люди Кавказа – персонажи природные, буквально слившиеся с ней.
Сразу вслед за описанием, дающим читателю понять, что приезжий человек местный, следует взаимодействие путника с природой:
«Всё пусто! Он с коня слезает,
К земле сырой главу склоняет
И слышит только шелест трав.
Всё одичало, онемело.
Тоскою грудь его полна...
Скажу ль? — За кровлю сакли белой,
За близкий топот табуна
Тогда он мир бы отдал целый!..»[328 с.]
Здесь происходит некий диалог между героем и природой Кавказа. Трава шелестомбудто сообщает ему о том, что что-то здесь изменилось, что он не найдет здесь ни сакли, ни табуна, которые, в свою очередь, являются неизменными атрибутами местного населения. Мы видим, что природа действительно живая, что она может разговаривать на своем особом языке, который могут понять только люди гор. Однако визуальный образ запустения создается посредством расширения пространства при помощи глаголов «одичало» и «запустело». Эти же эпитеты связывают героя и окружающее его пространство, выражают его восприятия действительности. Именно это дает читателю сделать вывод, что путник родом отсюда, до того, как это будет озвучено в поэме. И верно, вслед за этим дается портрет приезжего с выводом, что он черкес, горец:
«Кто ж этот путник? русский? нет.
На нем чекмень, простой бешмет,
Чело под шапкою косматой;
Ножны кинжала, пистолет
Блестят насечкой небогатой;
И перетянут он ремнем,
И шашка чуть звенит на нем;
Ружье, мотаясь за плечами,
Белеет в шерстяном чехле;
И как же горца на седле
Не различить мне с казаками?
Я не ошибся — он черкес!
Но смуглый цвет почти исчез
С его ланит; снега и вьюга
И холод северных небес,
Конечно, смыли краску юга,
Но видно всё, что он черкес!
Густые брови, взгляд орлиный,
Ресницы длинны и черны,
Движенья быстры и вольны;
Отвергнул он обряд чужбины,
Не сбрил бородки и усов,
И блещет белый ряд зубов,
Как брызги пены у брегов…»[328 с.]
Теперь мы узнаем причину, по которой Кавказ настороженно отнесся к его появлению: путник явно долгое время находился в России, и это отразилось на его внешности, однако он сохранил все национальное, что было возможно, из чего мы делаем вывод, что в душе он все так же верен своей родине, и потому Кавказ узнает его и принимает.Для создания облика горца дается ряд существительных, с помощью которых, как мазками, Лермонтов рисует его портрет: чекмень, бешмет, ножны, пистолет, насечка, ремень, шашка, ружье, чехол, седло. Одежда и оружие – вот и все, что нужно для того, чтобы сделать вывод о его происхождении. Следует обратить внимание на то, что сперва дается общее описание фигуры – то, на что человек обращает внимание в первую очередь при взгляде на человека. И только затем следует описание лица, будто бы мы вместе с героем начинаем рассматривать всадника. Оно тоже дается рядом существительных, акцентирующих приметы внешности и создающих портрет: брови, взгляд, ресницы, движенья, бородка, усы, зубы. Примечательно, что к каждому из слов примыкает эпитет, точно и ярко конкретизирующий тот или иной образ.
Стоит обратить особое внимание на сравнение, к которому прибегает М. Ю. Лермонтов для описания взгляда горца. Он орлиный. Словарь символов дает следующее определение орла: «Солярный символ всех богов Солнца, полуденное солнце, духовное начало, вознесение, вдохновение, освобождение от уз, победа, гордость, созерцание, апофеоз, царственное происхождение, власть, сила, высота, стихия воздуха. Считалось, что орел способен долететь до Солнца и, не мигая, смотреть на него и соединиться с ним. В этой связи орел олицетворял духовное начало в человеке, которое в состоянии взмыть к Небесам»[Словарь символов [Электронный ресурс]]. Так как глаза – зеркало души, можно проследить вертикаль – герой буквально связывается с божественным началом. Далее снова даются природные сравнения (быстрые и вольные движения, зубы, как брызги пены), и мы вновь можем проследить связь божественного и природного. Но на этот раз природа не просто благословенна и напрямую связана с Творцом, она вся находится внутри одного живого существа, в путнике-горце, который пронес божественное начало через чужбину и вернулся, не растеряв его, и снова слился с природой. Мы можем более явно увидеть это в дальнейшем описании:
«Кинжал свой путник вынимает,
И вот, с винтовкой без штыка
В кустах он видит казака;
Пред ним фазан окровавленный,
Росою с листьев окропленный,
Блистая радужным хвостом,
Лежал в траве пробит свинцом»[329 – 330 с.].
Снова появляется образ радуги, на это раз она присутствует в хвосте фазана, убитого казаком. Фазанпробитсвинцом, и это слово резко контрастирует со всей остальной картиной. Далее по сюжету путник убивает этого казака, и мы можем рассматривать этот эпизод как месть самой природы за вмешательство. И нельзя не обратить внимание на то, что вмешательство это двуплановое: казак посмеялся над тем, что горцы постепенно теряют свою свободу и независимость, и выражением этих слов и становится убитый фазан. Радужный хвост его служит выражением посягательства захватчиками на естественный порядок вещей, на дарованную Небом свободу горцев. И казак закономерно умирает, сраженный рукой горца. При этом черкес описывается следующим образом:
«Больной румянец по щекам
Его разлился; и блистали,
Как лезвеё кровавой стали,
Глаза его — и в этот миг
Душа и ад — всё было в них.
Оборотясь, с улыбкой злобной
Черкес на север кинул взгляд;
Ничто, ничто смертельный яд
Перед улыбкою подобной!
Волною поднялася грудь,
Хотел он и не мог вздохнуть,
Холодный пот с чела крутого
Катился, — но из уст ни слова!»[330 с.]
Теперь мы можем увидеть тревожное описание его глаз. Они сравниваются и с окровавленным лезвием, и с душой и адом, а его улыбка – злобная. В этот момент проявляется двойственная природа человека. В нем присутствует как божественное, так и дьявольское, и эти два начала борются в горце. Именно это делает его человеком и отделяет от обстановки, природы. И мы действительно можем заметить, что нечто темное присутствует в нем, ведь он жалеет о том, что убил казака, хотя душа его справедливо возмутилась смеху над его народом. Также об этом говорит и сравнение с черной птицей: «Он черной птицею мелькнул,/ И скоро скрылся весь в тумане».Мы можем видеть сразу два символа, один из которых по словарю синонимов означает «соблазн плоти» (черный, также этим значением наделяется «черное оперение», которое подходит нам, поскольку появляется образ черной птицы) и в некотором смысле свободу (образ птицы), а второй –означает состояние, при котором совершаются ошибки и недоразумения. Герой предстает перед нами в образе человека, внутри которого бушует множество страстей, но также этот герой сливается с туманом, что снова дает нам возможность сделать вывод о принадлежности горца данной местности, природе Кавказа.
Также нельзя не обратить внимание на описание аула:
«Аул, где детство он провел,
Мечети, кровы мирных сел —
Всё уничтожил русский воин»[331 с.].
В данном отрывке особую роль играет эпитет «мирных [сел]». Благодаряему аул предстает перед читателем как естественная часть местности, и от этого противопоставление образа аула до прихода русских войск и после становится особенно ярким.
Однако не вся территория Кавказа несет в себе двойственность. Неприветливыми и грозными выглядят лишь окраины, предупреждающие чужаков, а его сердце открыто для местных жителей:
«Но вот его, подобно туче,
Встречает крайняя гора;
Пестрей восточного ковра
Холмы кругом, всё выше, круче;
Покрытый пеной до ушей,
Здесь начал конь дышать вольней»[332 с.].
До того, как приблизиться к горе, путь горца был долгим и изнурительным. Пространство внутри произведения будто расширилось, не давая путнику достигнуть подножия. Обратная перспектива повествовала о том, что весь Кавказ – пустынный и неприветливый. Однако это было своего рода испытанием, о чем говорит сравнение «подобно туче». Гора выступает в роли стража, отсеивающего тех, кто не смог преодолеть настороженность и даже некоторую враждебность Кавказа, но она же раскрывает то, что находится внутри: прекрасные пестрые холмы, среди которых стало легче дышать измученному тяжелым путем коню.
Особую ценность представляет образ сонного Кавказа:
«Краснеют сизые вершины,
Лучом зари освещены;
Давно расселины темны;
Катясь чрез узкие долины,
Туманы сонные легли,
И только топот лошадиный
Звуча теряется вдали.
Погас бледнея день осенний;
Свернув душистые листы,
Вкушают сон без сновидений
Полузавядшие цветы;
И в час урочный молчаливо
Из-под камней ползет змея,
Играет, нежится лениво,
И серебрится чешуя
Над перегибистой спиною:
Так сталь кольчуги иль копья
(Когда забыты после бою
Они на поле роковом),
В кустах найденная луною,
Блистает в сумраке ночном»[332 – 333 с.].
Наконец-то мы видим Кавказ расслабленным. Он тих и красив: вершины будто в дымке, в долинах лег туман, душистые листы свернулись, осенние цветы спят. Однако и в спокойном состоянии он скрывает опасность. Тревожные чувства вызывают упоминание темной расселины и выползшей змеи. Змея нежится и играет, однако тут же сравнивается с кольчугой и копьем. С одной стороны, подобное сравнение говорит о явной опасности, а с другой приближает оружие местных жителей к тому естественному, что существует на Кавказе, делает его частью природы через принадлежность природе горцев.
В данном отрывке присутствует много колоративов. Краснеющие сизые вершины, луч (предполагающий наличие света), темные расселины, бледнеющий день, серебристая, как блистающая сталь, чешуя. Создается переливчатый ряд светлых и темных оттенков, посредством которых передается как красота Кавказа, так и напряжение, царящее в нем. Визуализация образа Востока у Лермонтова очень живописна и передается не только цветами и их оттенками, но и темными и светлыми тонами.
Мы уже говорили о том, что засчет противопоставления аул примыкает к природе Кавказа, однако стоит еще раз обратить на это внимание.
«Две сакли белые, простые,
Таятся мирно за холмом,
Чернеют крыши земляные,
С краев ряды травы густой
Висят зеленой бахромой,
А ветер осени сырой
Поет им песни неземные;
Широкий окружает двор
Из кольев и ветвей забор,
Уже нагнутый, обветшалый;
Всё в мертвый сон погружено —
Одно лишь светится окно!..»[334 с.]
Сакли таятся за холмом, будто прячутся от людских взоров, однако они не просто таятся – они таятся мирно. Именно эта деталь сближает сакли с природой, а земляные крыши со свисающей с краев травой делают жилища целиком принадлежностью ландшафта. Читатель также может видеть двор, окруженный забором из кольев. Они представляют собой опасность, и тревога только увеличивается от того, что все погружено в мертвый сон. Но стоит также обратить внимание на светящееся окно, которое является одновременно символом двери к сердцу жилища и теплоты, исходящей из него. И таким образом, сакли прекращаются в аналогию гор. Они тоже внешне таят в себе опасность, а внутри теплится нечто хорошее и прекрасное. Это дает нам право однозначно сказать, что жилища людей Кавказа полностью принадлежат природе и подчинены ей. Кроме того, они выстроены людьми, а создать природное может только природа. Следовательно, мы вновь приходим к выводу, что горцы являются частью Кавказа.
Как только читатель вместе с героем заглядывает в саклю, видит следующий ряд существительных:
«Блистает по стенам кругом
Богатство горца: ружья, стрелы,
Кинжалы с набожным стихом,
В углу башлык убийцы белый
И плеть меж буркой и седлом»[334 с.].
Поразительно, но в сердце жилища, в месте, откуда шел свет, оказываются оружие и другие атрибуты горца. На первый взгляд, это явное противоречие, ведь мы выяснили, что сакли – аналогия горам, а значит, внутри должны быть приветливыми и прекрасными. Так почему же там находятся атрибуты убийцы? На самом деле никакого противоречия нет; не стоит забывать, что сакля принадлежит не только природе, но и человеку. И пусть местные жители являются частью природы, но мы уже упоминали о том, что внутри людей борются два начала: светлое и темное. И данная деталь демонстрирует то темное, что есть в человеке, делает саклю принадлежностью не только природы, но и человека. Однако это не все наполнение дома. В нем также присутствуют люди, и детального описания удостоилась Зара. Лермонтов сравнивает ее с пери (мифические существа в виде прекрасных девушек), обращает внимание на гордость и ловкость в ее облике, не описывая наряд, замечает, что он простой, но со вкусом, голова обернута платком. Особенное внимание он уделяет описанию волос: на ее грудь небрежно бегут две темные косы, которые выдают в ней женское желание понравиться. Лермонтов нарисовал образ, будто мастихином (мастихин – художественный инструмент масляной живописи, похожий на лопатку, с помощью которого художник кладет краску крупными мазками.Как известно, Лермонтов был художником, однако подавляющая часть его работ была написана акварелью, так что технику мастихина в литературе можно считать его открытием), выхватив целую фигуру, но ни разу не обратился к детальному описанию, предоставляя читателю возможность самому достроить недостающие детали, но обязательно прекрасные, ведь на это нам указывает сравнение с пери. И Зара также является обитательницей сакли, является воплощением света, исходящего из окна (как женщина, хранительница очага). И именно она просит Измаил-Бея остаться, но он уходит в утреннем тумане в неизвестность.
Аулы не просто часть природы, но она покровительствует им.
«Горой от солнца заслоненный,
Приют изгнанников смиренный,
Между кизиловых дерев
Аул рассыпан над рекою;
Стоит отдельно каждый кров,
В тени под дымной пеленою.
Здесь в летний день, в полдневный жар,
Когда с камней восходит пар…»[345 – 346 с.]
Аулы находятся в тени гор, которые прячут их от палящего солнца, закрывают собой. Кроме того, он находится среди кизиловых деревьев, а деревья, как известно, являются символом связи земли и неба. Мы снова видим проведенную ранее параллель с земным и божественным, и весьма примечательно, что аул находится в окружении деревьев.
Все это видит герой, взаимодействуя с миром. Однако помимо реального существует Кавказ ирреальный:
«И облака родных небес
В мечтаньях видит уж черкес!
Там луг душистей, день светлее!
Роса перловая свежее;
Там разноцветною дугой,
Развеселясь, нередко дивы
На тучах строят мост красивый,
Чтоб от одной скалы к другой
Пройти воздушною тропой…»[346 с.]
Важно обратить внимание на то, что в отрывке приводится сравнение родного края, как догадывается читатель, с землей чужой. И сравнение дополняется почти сказочной картиной воздушных мостов, построенных, однако, дивами. Примечательно, что дивы в кавказской мифологии являются злыми духами. Но духи эти в данном случае являются частью природы и дополняют пасторальную картину, существующую в сознании героя. Мы утверждаем, что данная картина существует, а не придумана, потому что свое детство Измаил-Бей провел на родине, и эти мечтанья – то, каким он запомнил родной край. И доказательство этим рассуждениям мы находим в конце поэмы в следующих строках:
«Однажды, в час, когда лучи заката
По облакам кидали искры злата,
Задумчив на кургане Измаил
Сидел: еще ребенком он любил
Природы дикой пышные картины,
Разлив зари и льдистые вершины,
Блестящие на небе голубом…»[381 с.]
Но, как известно, детское восприятие действительности отличается от взрослого, и мы можем предположить, что именно поэтому Кавказ изначально встретил героя настороженно. С одной стороны, поменялось восприятие Измаил-Бея, а с другой он вернулся с чужбины, и Кавказ, подобно живому существу, стал присматриваться к нему, думая, открывать ли ему свою прекрасную монументальную сторону. И все же он открывается ему, поскольку испытание было пройдено:
«Мечеть кругом освещена;
Всю ночь над хладными скалами
Огни краснеют за огнями,
Как над земными облаками
Земные звезды; но луна,
Когда на землю взор наводит,
Себе соперниц не находит,
И, одинокая, она
По небесам в сиянье бродит!»[346 с.]
Освещенная мечеть уподобляется звездному небу. В творчестве Лермонтова мотив звездного неба встречается в значении чего-то божественного, и поэтому мы можем считать, что при помощи этого сравнения он демонстрирует связь храма с Богом, но при этом она является всего лишь частью пейзажа. Мы уже писали о том, что природа Кавказа напрямую связана с Богом и является Его творением, и на этом основании можем сказать, что мечеть также является частью мира Востока.
Также в отрывке присутствует образ луны. Словарь символов дает, что она является олицетворением женской силы, Богини-Матери и Царицы Небесной. Основываясь на присутствии в поэме божественной вертикали, а также зная о важной роли христианских воззрений в творчестве Лермонтова, мы можем предположить, что луна является символом Богоматери. Именно поэтому ей нет равных на земле и она бродит в сиянии. Этот образ введен не случайно: луна определяет превосходство божественного, подчеркивая вторичность земного творения, ведь мечеть создана людьми – существами несовершенными, в которых присутствуют две противоборствующие силы.
Все эти картины нарисованы автором с учетом времени года, а именно осени. Но в поэме присутствуют также и другие времена года. Весна, к примеру, описывается следующим образом:
«Зима проходит; облака
Светлей летят по дальним сводам,
В реке глядятся мимоходом;
Но с гордым бешенством река,
Крутясь, как змей, не отвечает
Улыбке неба своего
И белых путников его
Меж тем упорно обгоняет.
И ровны, прямы, как стена,
По берегам темнеют горы;
Их крутизна, их вышина
Пленяют ум, пугают взоры.
К вершинам их прицеплена
Нагими красными корнями,
Кой-где кудрявая сосна
Стоит печальна и одна…»[349 – 350 с.]
Природа оживает. Облака стали светлее и любуются собой в отражении реки, небо улыбается. Река проснулась, и в ней чувствуется сила («с гордым бешенством крутясь»). Такая же сила ощущается в пленяющих своими высотой и монументальностью горах. Мы снова видим огромное воздушное пространство, создающееся абстрактными существительными «крутизна» и «вышина», которые, однако, создают конкретный визуальный ряд, благодаря которому мы можем глазами видеть расширение пространства. И удивительно, но оно наполнено самыми разнообразными явлениями. Визуальная картина, развернувшаяся перед читателем, оказывается огромна и наполнена воздухом и светом. Но все же присутствует в описании и тревожная нотка: сосна, которая как вечнозеленое дерево является символом бессмертия и силы характера, стоит печально и одна. Более того, ее корни оголены, так что она не до конца связана с землей. В этом мы видим корреляцию с историей героя, который, с одной стороны, связан с родиной, но из-за долгого бытия за границей оторвавшийся от своих соплеменников, отличающийся от них. И в то же время именно сосна обладает жизненной силой, и это является метафорой внутреннего мира Измаил-Бея. Через это сравнение герой вновь сближается с природой Кавказа, становится ее частью, как и другие жители гор, но при этом личность его ввиду жизненных обстоятельств сложнее, чем у тех, кто прожил на Кавказе всю свою жизнь. И теперь мы можем увидеть его глазами ту природу, которая была ранее в его мечтах-воспоминаниях:
«Сбылись мечты! увидел он свой рай,
Где мир так юн, природа так богата…[352 с.]
Трещит огонь, и дым клубится,—
И что же? — призрак видит он!
Тиха, прозрачна ночь была,
Светила на небе блистали,
Луна за облаком спала…
Поверь: меня, как вас, пленяет
И водопад, и темный лес;
С восторгом ваши льды я вижу,
Встречая пышную зарю…»[354 с.]
Визуализация пышного Кавказа начинается с описания ночи и постепенно переходит в описание рассвета:
«Светает. Горы снеговые
На небосклоне голубом
Зубцы подъемлют золотые;
Слилися с утренним лучом
Края волнистого тумана,
И на верху горы Шайтана
Огонь, стыдясь перед зарей,
Бледнеет…»[359 с.]
Очень интересно цветовое описание зари. Она предстает перед читателем ярче огня. Это нетипичное описание, обычно заря сравнивается с огнем, но у Лермонтова она горит намного ярче, так что огонь на ее фоне бледнеет. И горы сливаются с утренним лучом, так что мы можем увидеть зарю золотой. Вместе эти образы дают картину роскоши и пышности, и ведь это только начало весны, пробуждение природы. Она еще не зацвела в полную силу, но уже поражает своим великолепием. И эти образы даже сильнее тех, что видел в своих мечтах Измаил-Бей.
Также стоит обратить внимание на животный мир. Он представлен в поэме не столь богато, поскольку сама природа Кавказа является живым существом, живущем своей дикой и прекрасной жизнью, но является ее неотъемлемой частью.
«Идут они глухим путем,
Но их тревожит всё: то птица
Из-под ноги у них вспорхнет,
То краснобокая лисица
В кусты цветущие нырнет[359 с.].
Садится день, одетый мглою,
Как за прозрачной пеленою...
Ни ветра на земле, ни туч
На бледном своде! чуть приметно
Орла на вышине бесцветной;
Меж скал блуждая, желтый луч
В пещеру дикую прокрался
И гладкий череп озарил,
И сам на жителе могил
Перед кончиной разыгрался,
И по разбросанным костям,
Травой поросшим, здесь и там
Скользнул огнистой полосою,
Дивясь их вечному покою»[363 – 364 с.].
Несмотря на то, что путь глухой, обитающие здесь животные восполняют недостаток жизни. Здесь птицы взлетают прямо из-под ног, бегают лисицы, а на вершинах гор обитает орел. Орлы традиционно ассоциируются с гордостью. И об этой птице, и о горах можно сказать, что они – гордые. И это главная их черта, тот стержень, лежащий в основе. Черта всего края, присущая и горам, и природе, и животным, и людям.
Подводя итог, мы можем сказать, что Кавказ бывает разным. Однако его яркая и приветливая сторона настолько пленяет, что перед ней меркнет все земное. Это именно божественное творение, которому не может стать подобно ничто, сотворенное человеком. Однако человеческие строения повторяют вечное, имеют в себе ту искру божественного, что позволяет становиться частью этой местности. Не бороться с ней, а сливаться.
Прекрасный Кавказ – это живой организм, в котором сливаются растительный и животный мир, горы и люди, рукотворные строения.
Лермонтов мастерски использует законы перспективы для визуализации пространства. Чтобы передать картины Востока, он пользуется техникой мазка, точечно выхватывая отдельные элементы того, что описывает. Однако не чуждо ему и неподробное описание. Широкими, будто мастихиновыми мазками он выписывает фигуры и природные образы, и здесь оказывается важен цвет. Текст для Лермонтова оказывается палитрой, в которой он смешивает цвета для передачи тонких оттенков смысла, но нельзя не обратить внимание на то, что прекрасный Кавказ рисуется чистыми, яркими цветами без каких-либо примесей. А там, где цвет не имеет значения, он мастерски использует тона, обозначая окружающую природу то светлой, то темной, без конкретики. Для этого он чаще всего использует ряды существительных, к которым обязательно примыкают конкретизирующие эти существительные эпитеты, так что они вместе становятся неразрывнымисмысловымиединицамитекста.
1.2. Визуализация «приветливого» образа Кавказа в поэме «Мцыри»
«Мцыри» – одна из ключевых поэм в творчестве М. Ю. Лермонтова. Как известно, он создавал ее с юных лет и практически до самой смерти (как и «Демона»), и именно это позволяет нам определить ее как центральную во всем его творчестве. Тем не менее, в кругу исследователей поэма считается юношеской, поскольку была задумана, когда Лермонтову было всего семнадцать лет. Примечательно, что она же является последней («Демон» не был опубликован при жизни и дошел до нас списками). Такая кольцевая композиция создания и делает ее своеобразным итогом творчества.
Мцыри – сложныйгерой. Открыть всю глубину его души позволяет форма повествования, которую М. Ю. Лермонтов выбрал в поэме, а именно – исповедь. Через нее читатель узнает о стремлениях его души и движущих им идеалах.
Мцыри, с одной стороны, природный герой. Т. Скрябина пишет, что он «наделен первозданной чистотой», что это ««библейский человек», близкий царству зверей и растений»[Скрябина Т. Идеал личности в поэмах М. Ю. Лермонтова «Песня про купца Калашникова» и «Мцыри»]. Он замечает все изменения в окружающей среде, сам сливается с ней, но он же ей и противостоит. Мцыри не умеет ориентироваться в лесу, оказывается на краю обрыва, вступает в битву с барсом. Все это говорит о том, что от природы герой оторван. В этом кроется внутреннее противоречие Мцыри. Он силен и слаб, мечтает обрести дом и стремится к битвам. Однако не ту же ли картину мы видели в «Измаил-Бее»? Геройтакже был оторван от природы человеческими страстями, наличием двух противоборствующих сил – добра и зла – в душе, и в то же время сливается с природой, является ее частью. В прошлом параграфе мы выяснили, что и у природы Кавказа существует две стороны, не только у людей, и с этой точки зрения мы рассмотрим визуализацию образа Востока в поэме «Мцыри».
Начинается поэма с описания природы, и сразу же дается образ человека:
«Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой — и о том,
Как, удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ»[594 с.].
Сразу бросается в глаза контекстная антитеза – шумные воды против разрушенных стен монастыря. Стоит обратить внимание на то, как передается живость природы через олицетворение: реки сравниваются с сестрами – и эта деталь делает контраст между природой и разрушенным монастырем еще более ярким. Кажется, будто природа победила, и даже оставшийся здесь человек полуживой – он будто и сам является руинами. И этот образ является необычным, поскольку храм должен являться символом божественного, местом спасения человека и его души, но он разрушен природой, которая, как и в поэме «Измаил-Бей», является Божьим творением:
«И божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов…»[595 с.]
Возникает противоречие: почему один символ божественного победил другой? Мы обратились к статье Мальцевой Т. В. «Образ монастыря в поэме М. Ю. Лермонтова «Мцыри»»[Мальцева Т. В. Образ монастыря в поэме М. Ю. Лермонтова «Мцыри»] и выяснили, что в поэме храм приобретает неожиданное значение – значение тюрьмы. Это значение проистекает из устоявшегося в критике мнения, что Мцыри – идеал личности, «огненная душа», жаждущая свободы. И образ монастыря как символа неволи подчеркивается противопоставлением описания мира за его пределами и отсутствием описания жизни внутри. Лермонтов дает нам увидеть лишь руины, которые остались от него, тем самым подчеркивая, что отношение героя к монастырю как к тюрьме является верным.Однако другую точку зрения мы видим в статье А. В. Моторина. По его мнению, монастырь оказывается упразднен за ненадобностью, поскольку «вся Грузия оказывается одним большим монастырем» [Моторин А. В. «И в небесах я вижу Бога». О Лермонтове и его жребии].
Поэма в целом построена на противопоставлениях. Мы выделяем следующее:
«Он был, казалось, лет шести,
Как серна гор, пуглив и дик
И слаб и гибок, как тростник»[595 с.].
В глаза бросается сравнение Мцыри-ребенка с животным Кавказа и растением. Он связан с природой, и при этом его оставляют в голом монастыре («Я вырос в сумрачных стенах»), отрывая от того, частью чего он является. Вновь усиливается противопоставление природы храму, и Мцыри борется с ним в той же степени, что и она. Естественность божественной природы противопоставлена рукотворному монастырю, однако стоит отметить и образ могилы героя. Она находится под кустами акации, что является прямой метафорой мученичества, и это утверждает нас в мысли, что храм в поэме –символ не только тюрьмы, нотакже он имеет отношения к Богу. Тем не менее, Мцыри бежитоттуда, что заставляет нас задуматься о том, что храм в соотношении с природой вторичен, и герой как «дитя свободы» рвется из него:
«В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы»[596 с.].
Всего несколькими образами Лермонтов создает огромное воздушное пространство, о котором так мечтает Мцыри. Горы тонут в тучах (очень высокие), а люди сравниваются с орлами (горные птицы, которые летают очень высоко, традиционно ассоциируются с гордостью и свободой). И монастырь на таком фоне выглядит еще более замкнутым в себе и мрачным.
Стоит также привести в доказательство образы, которые рисует Мцыри в разговоре со стариком-монахом:
«Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?»[597 – 598 с.]
Мцыри спрашивает, билось ли живей его сердце, из чего мы можем сделать закономерный вывод, что в стенах монастыря сердце монаха очерствело. Он не испытывает волнений, в отличие от Мцыри, который рвется к жизни, из них состоящей, и монастырь с такой точки зрения предстает перед нами как место смирения страстей. Это его прямая роль как религиозного сооружения, но жизнь в концепции Лермонтова первична, и потому религиозная роль монастыря вторична.
Также стоит обратить внимание на образ голубя. Примечательно, что он забился «в глубокую скважину стены», тем самым создав образ жизни внутри неживой природы. Живое и неживое тесно переплетается в поэме, работая на олицетворение природы.
Далее Мцыри описывает свой опыт соприкосновения со свободой:
«Ты хочешь знать, что видел я
На воле? — Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял,
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года —
Им не сойтиться никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих, как алмаз,
Седой незыблемый Кавказ…»[598 с.]
Здесь возникает ряд сравнений: Мцыри угадывает мысли скал, чувствует, что они ожидают объятий, деревья пляшут, словно братья, облака бегут после сна и сравниваются с птицами. Но самым ярким образом выступает одетый снегами Кавказ. Здесь появляется цветопись: кавказские горы горят, как алмаз, красным цветом, который ассоциируется с опасностью, несмотря на то, что Кавказ представлен седым, незыблемым – старым и спокойным, даже можно сказать монолитным. Он таит в себе опасность, но при этом как бы спит. И эти картины вызывают воспоминания Мцыри. Мы уже встречали этот мотив ранее, в поэме «Измаил-Бей», где детские воспоминания героя были ярки. Но если тогда они контрастировали с действительностью, то воспоминания Мцыри полностью ей соответствуют:
«И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных... и как сон
Все это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых моих сестер...
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей...
В ущелье там бежал поток.
Он шумен был, но неглубок;
К нему, на золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они перед дождем
Волны касалися крылом.
И вспомнил я наш мирный дом
И пред вечерним очагом
Рассказы долгие о том,
Как жили люди прежних дней,
Когда был мир еще пышней»[599 с.].
И вновь появляется образ блестящего оружия, но здесь он мелькает как бы между делом. Его окружают образы стариков и молодых сестер Мцыри – снова противопоставление, благодаря которому описание оружия между ними смотрится как неотъемлемая часть, элемент культуры, в отличиеот образов оружия в поэме «Измаил-Бей». Если там в условиях войны кинжалы и ружья внушали читателю чувство опасности, то здесь, в условиях мира и пышности природы Кавказа, они выглядят частью жизни горцев. Что примечательно, частью мирной жизни, завершая образ людей.
Но даже в условиях мира природа Кавказа может быть страшной. Мцыри бежал из монастыря во время грозы, и в то время как для монахов это было страшное время, Мцыри буйство стихии ничуть не пугало. Напротив, он с ней «на «ты»» и чуть ли на равен ей:
«Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил...»[600 с.]
Гроза проходит, мир наполняется свежестью, успокаивается, и успокаивается,авместе с ним и Мцыри, тонко чувствующий окружающий мир:
«Гроза утихла. Бледный свет
Тянулся длинной полосой
Меж темным небом и землей,
И различал я, как узор,
На ней зубцы далеких гор;
Недвижим, молча я лежал,
Порой в ущелии шакал
Кричал и плакал, как дитя,
И, гладкой чешуей блестя,
Змея скользила меж камней…»[600 с.]
Мы можем заметить, что в поэме «Мцыри» довольно часто появляются образы животных, в отличиеот других рассматриваемых нами поэм. И здесь мы можем видеть образы шакала и змеи. Шакал – падальщик и ассоциируется со злом, змея же – хтонический символ, противопоставленный всему светлому, однако она же является символом возрождения и бесконечности. Возникает мотив гармонии в сочетании темного и светлого начал. С этим сливается Мцыри, этому радуется, ведь это – часть его свободы. И мы вновь сталкиваемы с мотивом противоборства светлого и темного в человеке. И, конечно же, мы не можем обойтись без визуализации светлой, божественной стороны:
«Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерев
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!»[601 – 602 с.]
С наступлением утра власть над миром берут светлые силы. Мы можем видеть ряд существительных, создающих это образ, и каждое из них сопровождается глаголом, сравнением или эпитетом. Присутствует также метафора «небесные слезы» – роса, где слово «небесный» вновь наталкивает нас на божественную природу мира Востока. Затем последовательно появляются животные – птицы, и в конце отрывка, как завершение картины, дается образ ангела, возникающего в небе. Мир описывается, как «божий сад», и снова мы можем видеть противопоставление, из которых состоит полотно текста.
Далее описывается овраг, который ночью был страшен и опасен, а наутро стал более приветлив, подарив Мцыри свою свежесть:
«Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне»[602 с.].
И здесь же читатель видит глазами героя образ молодой грузинки, спускающейся к потоку за водой. Образ человека представляет собой отдельный интерес, поскольку мы смогли увидеть связь с окружающим миром не только Мцыри, но и другого человека:
«Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей,
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились.
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько дверь...
И затворилася опять!..»[603 – 604 с.]
Нельзя не обратить внимание на то, как колоритно описывает Лермонтов образ молодой женщины. Здесь появляется цветопись – ее лицо и грудь покрылись тенью золотой. Золото по словарю символом – цвет Солнца. Он олицетворяет все светлое, что есть в мире. Но здесь он предстает перед нами как привлекательный. Интересно, что для описания загара автор использует слово тень. Творчество Лермонтова религиозно, и в его поэмах присутствует эта вертикаль. Ранее, в поэме «Измаил-Бей», мы выяснили, что, несмотря на присутствие божественного во всем сущем, Его творения вторичны по своей природе и отражают Его свет, но не являются им. В молодой грузинке присутствует часть божественного света, но также она сливается с мрачным, и, смешиваясь, они образуют привлекательность, вызывающую страсть. Также рядом находится сравнениемрак очей. Слово мрак само по себе несет в себе негативную коннотацию, и это значение усиливается тем, что взор ее внушает страсть Мцыри, а это – не божественное проявление. Мы вновь видим двойственность человеческой натуры, но, тем не менее, девушка сливается с природой: с летним зноем, со скалой, по которой скользит. И также с природой сливаются сакли, «будто приросшие к скале». И Мцыри оказывается перед выбором: с одной стороны, его тянет к этой девушке и той жизни, которой она живет, а с другой – он хочет на родину и свободы. И страсть к свободе все же пересиливает желание обрести дом и спокойную жизнь.
Эту страсть к свободе Мцыри сохраняет до последнего вздоха. Уже умирая, он просит старого монаха похоронить его там, откуда виден Кавказ:
«Ты перенесть меня вели
В наш сад, в то место, где цвели
Акаций белых два куста...
Трава меж ними так густа,
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно-золотист
Играющий на солнце лист!
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
Упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
Быть может, он с своих высот
Привет прощальный мне пришлет,
Пришлет с прохладным ветерком...»[613 с.]
Интересен появляющийся образ акаций. Словарь символов дает, что акация означает бессмертие и моральный образ жизни. Более того, существует мнение, что из акации был сделан терновый венец Иисуса Христа, чтобы посмеяться над идеей бессмертия. И образ тернового венца, который является символом мученичества, уже появлялся в поэме ранее:
«Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу:
Иссохший лист её венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне»[609 с.].
Таким образом, мы приходим к выводу, что ранее данное нами утверждение, что посредством идеального образа Мцыри монастырь приобретает вторичную религиозную роль является верным. Мцыри предстает мучеником, который рвется на свободу, потому что в ней заключен Бог, и даже в конце своей жизни он обращается к Нему, к свободе. В последнем стихе встречается цветопись: золотой и голубой. Оба эти цвета являются символом Бога и света, что вновь утверждает нас в мысли, что «приветливый» образ Востока несет в себе божественное начало. Этот образ выходит на первый план благодаря противопоставлениям. На контрасте с темными проявлениями Кавказа божественное становится ярким и выделяющимся. Противопоставления образуются посредством обилия сравнений, постоянно возникающих в тексте. Часто они сопровождаются эпитетами, работающими на олицетворение природы, и все вместе они образуют механизмывизуализации (приемы словесного рисования, применение масляной техники живописи к созданию художественного текста, создание ассоциативных рядов), с помощью которого создается образ природы как божественного Творения. Лермонтов буквально синтезирует опыт живописи для создания словесного художественного полотна.
1.3. Визуализация «приветливого» Кавказа в поэме «Демон»
Поэма «Демон», как и «Мцыри», создавалась столь же долго, но, в отличие от нее, не была издана при жизни Лермонтова ввиду его личного нежелания печатать ее, поэтому до нас она дошла в списках. Эта поэма отличается от двух, рассмотренных нами ранее, поскольку на этот раз повествование сосредоточено не на герое-человеке, а на герое-демоне. Тем интереснее будет взглянуть на окружающую действительность с позиции существа, относящегося к темным силам.Мы ознакомились с трудом Д. А. Гиреева «Поэма М. Ю. Лермонтова «Демон»»[Гиреев, ДевлетАзаматович.Поэма М. Ю. Лермонтова "Демон"] и обнаружили, что описательный элемент усилился, как только место действия было перенесено на Кавказ (это случилось в IV редакции). Книжные картины сменились реалистическими и наполнили поэму.
Стоит в самом начале отметить, что, являясь изгнанником, Демон лишен божественного света и любви, поэтому не может стать частью этого мира. Об этом свидетельствует начало поэмы: он печальный летал над землей, не являясь больше частью светлых сил и не способный стать частью жизни земной. Но за землей он неустанно наблюдает и видит следующие картины:
«И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел, — и горный зверь и птица,
Кружась в лазурной высоте,
Глаголу вод его внимали;
И золотые облака
Из южных стран, издалека
Его на север провожали;
И скалы тесною толпой,
Таинственной дремоты полны,
Над ним склонялись головой,
Следя мелькающие волны;
И башни замков на скалах
Смотрели грозно сквозь туманы —
У врат Кавказа на часах!
Сторожевые великаны!»[556 с.]
Нельзя не обратить на то, как полно и колоритно описывается Кавказ. Здесь возникает та же цветопись, что мы встречали в поэме «Мцыри» - сияние снегов, подобно алмазу, и золотые облака, и лазурная высота, и даже чернеющий Дарьял. Черный цвет по словарю символов почти всегда означает смерть, и мы вновь ощущаем во всем внешнем великолепии скрытую опасность. И так как Демон наблюдает за этим со стороны, не являясь частью этого мира, можно сделать вывод, что эта таящаяся опасность, грозность – тоже божественного происхождения. Творения Бога не только приветливы, они хранят в себе отпечаток его гнева, который, как мы ярче всего наблюдали в поэме «Измаил-Бей», готов излиться на непрошеных гостей.
Также в отрывке присутствуют образы зверей и сравнения с ними. Образ живой природы создается посредством ряда глаголов, обозначающих действие живых существ: вился, прыгал, кружился, провожали, склонялись, смотрели. Терек прыгает, как львица – река в какой-то степени олицетворяется, оживает перед нами ипредстает опасным хищником. Дарьял сравнивается со змеей, которая не менее опасна, чем львица. И обеим рекам внимают звери и птицы. Живая и неживая природа сливаются воедино, и неживой природы больше не существует – творение Божье живет и дышит, и даже башни на скалах «смотрят грозно». Вторичное, созданное руками человека не менее живо, чем непосредственно творение. И это то, что видит Демон. И стоит обратить внимание на то, что его совсем не тронули эти картины – он лишь презрительно окинул их взглядом. Это еще раз подтверждает наше высказывание о том, что Демон ничем не связан с земным, поскольку отрекся от Бога, а значит и от его творения.
Но Лермонтов не ограничивается лишь одним описанием. Он дает другое, еще ярче и колоритней предыдущего, погружающее в самое сердце Кавказа, чтобы еще раз подчеркнуть оторванность Демона от творения:
«И перед ним иной картины
Красы живые расцвели:
Роскошной Грузии долины
Ковром раскинулись вдали;
Счастливый, пышный край земли!
Столпообразные раины,
Звонко-бегущие ручьи
По дну из камней разноцветных,
И кущи роз, где соловьи
Поют красавиц, безответных
На сладкий голос их любви;
Чинар развесистые сени,
Густым венчанные плющом,
Пещеры, где палящим днем
Таятся робкие олени;
И блеск, и жизнь, и шум листов,
Стозвучный говор голосов,
Дыханье тысячи растений!
И полдня сладострастный зной,
И ароматною росой
Всегда увлаженные ночи,
И звезды яркие, как очи,
Как взор грузинки молодой!..»[556 – 557 с.]
Здесь мы уже не встречаем скрытой опасности скал или горных рек. Мы видим лишь звонкие ручьи, розовые кусты с соловьями, чинары, несущие прохладу пещеры, слышим дыханье тысячи растений. И даже полдневный зной сладострастный, полный любви. Ночи увлажнены росой, а звезды ярки. Это описание настоящего Эдемского сада, самое сердце Кавказа, беззащитное и прекрасное. И огромное. Лермонтов создает огромное воздушное пространство, предоставляя читателю возможность погрузиться также и на дно рек, и углубиться в скалы, и даже подняться к звездам. Создается эта картина посредством ряда существительных, которые сопровождают пояснения, синтаксически выполняющих роль дополнения.
И даже это не откликается в сердце Демона – все, что он видит, он презирает или ненавидит и завидует. Такое резкий контраст дает нам право с уверенностью принять за аксиому отсутствие связи между Демоном и божественным. Более того, они явно противопоставляются, ведь любовь и свет встречают лишь холод, ненависть и зависть. Это антонимичные понятия, благодаря которым мы можем говорить о мотиве борьбы добра и зла. И если в ранее рассмотренных поэмах эта тема лишь слегка затрагивалась и преподносилась через борьбу внутри человека, то сейчас выходит на первый план. В связи с этим мы считаем целесообразным рассматривать поэму в дальнейшем с этой точки зрения.
Далее роскошные картины Кавказа сменяются описанием дома Гудала:
«Высокий дом, широкий двор
Седой Гудал себе построил...
Трудов и слез он много стоил
Рабам послушным с давних пор.
С утра на скат соседних гор
От стен его ложатся тени.
В скале нарублены ступени;
Они от башни угловой
Ведут к реке, по ним мелькая,
Покрыта белою чадрой,
Княжна Тамара молодая
К Арагве ходит за водой»[557 с.].
Описание дома нейтрально и представлено рядом существительных с семантически нейтральными эпитетами. Тут не наблюдается никаких противопоставлений или несущей положительную, либо отрицательную коннотацию лексики. Однако возникает цвет: княжна Тамара покрыта белою чадрой, а белый, как известно, символизирует невинность, чистоту и непорочность. Это самая первая и самая яркая характеристика Тамары, возникающая в поэме.
Далее и образ дома, и образ Тамары приобретают более конкретные очертания:
«Всегда безмолвно на долины
Глядел с утеса мрачный дом;
Но пир большой сегодня в нем —
Звучит зурна, и льются вины —
Гудал сосватал дочь свою,
На пир он созвал всю семью.
На кровле, устланной коврами,
Сидит невеста меж подруг:
Средь игр и песен их досуг
Проходит. Дальними горами
Уж спрятан солнца полукруг;
В ладони мерно ударяя,
Они поют — и бубен свой
Берет невеста молодая.
И вот она, одной рукой
Кружа его над головой,
То вдруг помчится легче птицы,
То остановится, глядит —
И влажный взор ее блестит
Из-под завистливой ресницы;
То черной бровью поведет»[558 с.].
Дом оказывается мрачным, а образ Тамары будто выхватывается отдельными мазками. Визуальный облик Тамары создается посредством использования глаголовдвижения.Мыможемнаблюдатьдвижения Тамары (она легче птицы, то мчится, то замирает) и глаза. Но также в отрывке присутствует описание заката. Это символичный образ, поскольку это последний день Тамары перед замужеством, что символизирует конец ее жизни в качестве дочери и начало – в качестве жены. В этом случае можно сделать только один вывод, почему дом оказывается мрачным – он провожает свою обитательницу.
Но и на этом описание образа Тамары не заканчивается:
«Клянусь полночною звездой,
Лучом заката и востока,
Властитель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока;
Гарема брызжущий фонтан
Ни разу жаркою порою
Своей жемчужною росою
Не омывал подобный стан!
Клянусь, красавица такая
Под солнцем юга не цвела»[558 – 559 с.].
Интересен способ визуализации образа Тамары. Лермонтов не дает никакой конкретики, лишь сравнивая ее с явлениями действительности. Никаких подробностей – читатель может сам в воображении дорисовать облик Тамары, но верно одно: она красива. Ее красота сочетается с невинностью и непорочностью, благодаря чему ее облик начинает походить на облик ребенка. Таким образом, она – наиболее приближенное к Богу творение, в ней нет противоречий, борьбы света и тьмы. И даже «тайное сомнение», которое «темнило светлые черты» не нарушает целостность образа, поскольку ее сомнения обусловлены тем, что она – «свободы резвое дитя», а замужество означает потерю этой свободы. И Демон, увидев ее, чувствует волнение. Тамара настолько совершенна, что не может не тронуть и оставить равнодушным, вызвать презрение или ненависть даже у него.
В следующий раз мы встречаем визуализацию образов при описании пути жениха Тамары и его самого:
«Арагвы светлой он счастливо
Достиг зеленых берегов.
Под тяжкой ношею даров
Едва, едва переступая,
За ним верблюдов длинный ряд
Дорогой тянется, мелькая:
Их колокольчики звенят.
Он сам, властитель Синодала,
Ведет богатый караван.
Ремнем затянут ловкий стан;
Оправа сабли и кинжала
Блестит на солнце; за спиной
Ружье с насечкой вырезной.
Играет ветер рукавами
Его чухи, — кругом она
Вся галуном обложена.
Цветными вышито шелками
Его седло; узда с кистями;
Под ним весь в мыле конь лихой
Бесценной масти, золотой.
Питомец резвый Карабаха
Прядет ушьми и, полный страха,
Храпя косится с крутизны
На пену скачущей волны.
Опасен, узок путь прибрежный!
Утесы с левой стороны,
Направо глубь реки мятежной.
Уж поздно. На вершине снежной
Румянец гаснет; встал туман...
Прибавил шагу караван»[560 – 561 с.].
Стоит обратить внимание на то, что в предыдущих поэмах нам встречался образ оружия, несущего в себе скрытую опасность. В данном же ряде существительных, связанных с оружием, служащих для описания внешности героя, не возникает даже ассоциаций с опасностью. Почему? Потому что описывается как предмет роскоши. Присутствуют образы богатых караванов, расписных одежд. И также упоминается образ зеленых берегов Арагвы. Но если в самом начале путь его счастлив, то дальше начинают возникать образы тревожные: опасный путь, погасшие снеговые вершины, туман. Это предвестники несчастья, ярко выступающие на контрасте богатого описания, и мы еще вернемся к этим образам позже. Однако сейчас хотели бы обратить внимание на образ часовни, возникающей на пути. Там покоится святой, и именно эта часовня является кусочком света в наступившей тревожной минуте. Это светлый, божественный образ, за которым вновь возникают тьма и тревога. И не просто возникают, а усиливаются, превращаясь в нападение и бой.
В следующий раз мы встречаем описание приветливого Кавказа непосредственно в речи Демона:
«Лишь только ночь своим покровом
Верхи Кавказа осенит,
Лишь только мир, волшебным словом
Завороженный, замолчит;
Лишь только ветер над скалою
Увядшей шевельнет травою,
И птичка, спрятанная в ней,
Порхнет во мраке веселей;
И под лозою виноградной,
Росу небес глотая жадно,
Цветок распустится ночной;
Лишь только месяц золотой
Из-за горы тихонько встанет
И на тебя украдкой взглянет, —
К тебе я стану прилетать»[564 с.].
На первый взгляд, в этом отрывке присутствуют и волшебное слово («… и Слово было Бог»), и живые существа (весело порхающая птичка), и ночной цветок, и даже золотой цвет. Казалось бы, здесь присутствует образ Бога в природе, однако это не так. Мир Бога – живой и говорящий, а в речи Демона он замолкает, птичка порхает во мраке, а золотое – не солнце, а месяц. И образ «прекрасного» Кавказа на самом деле оказывается демоничен, создан специально для Тамары. Это – искажение Слова, что еще раз противопоставляетДемона Богу.
Также стоит обратить внимание на ряд глаголов, посредством которых создается образ: замолчит, шевельнет, порхнет, глотая (жадно), встанет, взглянет. Интересно то, что глаголы служат для олицетворения природы, однако с остальными семантически важными словами они создают ощущение мертвенности, несмотря на то, что внешне воссоздается противопоставлениеживогонеживому. Такие речевые конструкции запутывают и позволяют внешне увидеть божественный облик Кавказа, за которым кроется демоническая вторичность.
Вслед за таким скрытым образом следует образ монастыря, в который Тамара попросила родных отдать ее, чувствуя, как «дух лукавый» искушает ее:
«В прохладе меж двумя холмами
Таился монастырь святой.
Чинар и тополей рядами
Он окружен был — и порой,
Когда ложилась ночь в ущелье,
Сквозь них мелькала, в окнах кельи,
Лампада грешницы младой.
Кругом, в тени дерев миндальных,
Где ряд стоит крестов печальных,
Безмолвных сторожей гробниц,
Спевались хоры легких птиц.
По камням прыгали, шумели
Ключи студеною волной,
И под нависшею скалой,
Сливаясь дружески в ущелье,
Катились дальше, меж кустов,
Покрытых инеем цветов»[566 – 567 с.].
Образ выглядит естественным, настоящим на фоне речи Демона, и это не просто ощущение. Монастырь – святое место. Он находится в прохладной тени холмов, что говорит о том, что сама природа благоволит ему. Окружен деревьями, которые являются символом связи земли и Неба, и даже в ночи в окне мелькает лампада, свет. Даже кладбище здесь окружено деревьями. Поют птицы, прыгают ключи (олицетворение, оживляющее природу). Это место не оставляется Богом даже в ночи. Перспектива в этом отрывке направлена внутрь, а монастырь является как бы точкой схода. Вся божественная составляющая природы Кавказа концентрируется в нем. И теперь, когда было описано местоположение, читатель может увидеть описание природы как бы взглядом изнутри монастыря.
«На север видны были горы.
При блеске утренней Авроры,
Когда синеющий дымок
Курится в глубине долины,
И, обращаясь на восток,
Зовут к молитве муэцины,
И звучный колокола глас
Дрожит, обитель пробуждая;
В торжественный и мирный час,
Когда грузинка молодая
С кувшином длинным за водой
С горы спускается крутой,
Вершины цепи снеговой
Светло-лиловою стеной
На чистом небе рисовались
И в час заката одевались
Они румяной пеленой;
И между них, прорезав тучи,
Стоял, всех выше головой,
Казбек, Кавказа царь могучий,
В чалме и ризе парчевой»[567 с.].
Здесь превалирует образ гор. Между ними в долине курится синеющий дымок, появляется образ грузинки, которая появляется в тот час, когда вершины ярко выделяются светло-лиловым светом (отраженный от снега свет) на чистом небе. Во время заката они [вершины] одеваются румяной пеленой, и над всем этим возвышается величественная гора Казбек, «царь» Кавказа, который одет в чалму и ризу. Это важная деталь, поскольку в ризу облачаются священники. Перед нами вырисовывается образ гор от рассвета до заката, и более того – этот образ свят, напрямую связан с Богом. Монастырь, в котором Тамара стала послушницей, – место святое и благословенное. И если считать образ от рассвета до заката символом, то можно предположить, что это метафора в узком значении жизни, а в широком – начала и конца времен. Это место приобретает значение чего-то вечного и неприкосновенного. Перспектива начинает расширяться, теперь читатель находится в точке схода и может обозревать все вокруг. Связь природы и монастыря через перспективу позволяет нам понять, что и природа, и монастырь связаны между собой и являются частью Творения. Тем удивительнее то, что Тамара во время молитв слышит голос Демона. И после этой детали повествование становится все мрачнее и мрачнее, пока она не умирает.
«Как пери спящая мила,
Она в гробу своем лежала,
Белей и чище покрывала
Был томный цвет ее чела.
Навек опущены ресницы...
Но кто б, о небо! не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя, иль денницы?
Но бесполезно луч дневной
Скользил по ним струей златой,
Напрасно их в немой печали
Уста родные целовали...»[579 с.]
Облик Тамары не соотносится со смертью. Она выглядит живой, хотя и бледна, и читатель видит, что по ее глазам скользит золотой луч. Ранее мы уже выяснили, что золотой – символ Бога и светлых сил и по этой детали можем догадаться, что Тамара связана с раем. Но все-таки смерть проступает в ее чертах:
«Ни разу не был в дни веселья
Так разноцветен и богат
Тамары праздничный наряд.
Цветы родимого ущелья
(Так древний требует обряд)
Над нею льют свой аромат
И, сжаты мертвою рукою,
Как бы прощаются с землею!
И ничего в ее лице
Не намекало о конце
В пылу страстей и упоенья;
И были все ее черты
Исполнены той красоты,
Как мрамор, чуждой выраженья,
Лишенной чувства и ума,
Таинственной, как смерть сама.
Улыбка странная застыла,
Мелькнувши по ее устам.
О многом грустном говорила
Она внимательным глазам:
В ней было хладное презренье
Души, готовой отцвести,
Последней мысли выраженье,
Земле беззвучное прости.
Напрасный отблеск жизни прежней,
Она была еще мертвей,
Еще для сердца безнадежней
Навек угаснувших очей.
Так в час торжественный заката,
Когда, растаяв в море злата,
Уж скрылась колесница дня,
Снега Кавказа, на мгновенье
Отлив румяный сохраня,
Сияют в темном отдаленье.
Но этот луч полуживой
В пустыне отблеска не встретит,
И путь ничей он не осветит
С своей вершины ледяной!»[580 с.]
Ее лицо не выражало земных страстей. Она и не была им подвержена, в отличие от героев предыдущих рассмотренных нами поэм, что говорит о том, что Демон так и не обрел над ней власти. Особое внимание в этом отрывке уделяется посмертной улыбке. Она выражает последнюю мысль, а ею стало презрение. Перед смертью Тамара понимает, что Демон обманул ее, и эта улыбка – ее последний ответ ему, непринятие обмана.
Образ смерти подчеркивается описанием Кавказа на исходе дня, когда солнце еще виднеется, но уже не способно осветить путь. В Тамаре тоже остался отзвук жизни, но душа ее уже покинула тело, и смерть предстает перед читателем такой же холодной и неумолимой, как ледяная вершина Кавказа. Все остальное действие происходит за пределами этого мира, и мы обратимся к этим образам позже.
Образы божественного и демонического, как и в предыдущих рассмотренных нами поэмах, противопоставляются друг другу. Мы видим прием использования перспективы, можем наблюдать ряды глаголов и существительных, создающих визуальные образы и выражающих их коннотацию. Также оказывается важна цветопись, возникающая на протяжении всего текста поэмы.
Таким образом, можно сделать вывод, что образ Востока во всех трех поэмах представлен в виде божественного творения, несущего в себе светлое начало: божью благодать и божий гнев. Это то, что объединяет поэмы. Однако каждаяизкоторыхориентирована на свою идею. В «Измаил-Бее» представлен мятежный, опасливый и грозный Кавказ, открывающийся только людям, являющимся частью него, частью природы. В «Мцыри» природа играет роль истинного, первичного божественного Творения, к которому тянется герой, а в «Демоне» природа противопоставляется непосредственно демоническому, с чьей точки зрения мы смотрим на действительность в тексте.
М. Ю. Лермонтов во всех поэмах использует схожиемеханизмывизуализации. Чаще всего, чтобы показать божественность природы, он прибегает к приему антитезы. Внутри противопоставления, как правило, присутствуют ряды существительных или глаголов с эпитетами и сравнениями, позволяющими создать внутри произведения образ огромного воздушного пространства, в которое вписываются более конкретные детали.Пространствонаполняется явлениями действительности: неживая природа оказывается наполнена жизнью и функционирует как часть божественного Творения. Однако существуют иные, злые силы, влияющие на эту действительность и порой затмевающие тень божественного в окружающем мире. Эти силы присутствуют и в поэме «Измаил-Бей», и в «Мцыри» и ярче всего представлены в поэме «Демон». И о них мы будет рассуждатьв следующей главе.