Полущенко Раиса Тимофеевна
07.10. 1942г.
Я, Полущенко Раиса Тимофеевна, родилась 07.10.1942 г. в Белоруссии под г. Витебском, когда фронт несколько раз прокатывался по той местности. После войны в деревенскую школу в 1ый класс нас пришло 4 человека из 18 окрестных деревень. Мы в детстве играли осколками от бомб и патронами, что находили в наших огородах и окрестных лугах. Других игрушек не было. Новогоднюю елку увидела впервые в школе в 8 летнем возрасте. Все мы, дети войны, росли в голоде, холоде, оборвышами, трудились вместе с мамами с самого младшего возраста от темна до темна. У нас не было детства. Мы сразу были взрослыми, потому теперь мы охотно называем себя
дети войны, да мы оставались просто детьми.
Мы, дети войны, ветераны страны,
Беззащитные капли агрессивной волны.
Помним славные даты и грохот салютов
Советские дети нищеты и приютов.
Безотцовщина мы, горько биты судьбой,
Лишь постель на соломе мать делила со мной.
Нас похожими судьбами наделила война,
Мы работали в детстве от темна до темна.
Наша юность беспечной быть не могла,
Хоть тогда бесконечной казалась она.
Пролетело в трудах скоротечное время,
На рабочих местах уступить пора стремя.
С военного детства в нас память живет,
И мудрость приветствует юный полет.
Мы – дети войны, отстоявшие вахты
У пропавшей страны на заводах и шахтах,
На объектах строительных, в океанах и в космосе,
На полях целины, на лесной просеке,
Что ж вы, дети войны, еще просите?
Полущенко Р.Т.
Попова Мая Александровна
1934 года рождения
Воспоминания об украденном войной детстве…
Вспоминать свое детство, украденное войной, – тяжело. Говорят, время лечит душевные раны, нет, оно не излечивает, а только покрывает защитной пленкой, но если сорвать пленку, ранка снова заболит. Я вглядываюсь в то страшное время и картины прошлого. Рассказы моей мамы снова всплывают в памяти. Я родилась в Керчи, отец работал на заводе им. Войкова, в прокатном цеху. Весёлый, любящий жизнь, всегда окруженный друзьями, грамотный специалист, неоднократно получавший премии за рационализаторские предложения , - таков был мой папа по рассказам мамы. По праздникам у нас всегда полно было родственников, друзей. Был традиционный холодец и винегрет. Перед войной получили новую квартиру по ул. Р. Люксембург. Я ходила в детский сад, была пухленькой, послушной девочкой, любила хорошо покушать. Ириски, пончики, французская булка с молоком – мое любимое блюдо. Жизнь текла мирно и светло, пока не грянула общая беда – война. Что война продлится долго, в это никто не верил, особенно мой отец. Он говорил: «Через месяца два-три от «фрицев» ничего не останется. Куда сунулись? Какая-то Германия против нас. Да, мы их шапками забросаем». Шапок полегло слишком много. Оружия не было, страна не была готова к войне. В школу я пошла 1-го сентября в Войково. Она была полностью уничтожена фашистами. Радости не было, начались налеты фашистских самолетов. Я не помню, чем занимались, помню пронзительный, тревожный вой сирены, извещающий об опасности. Мы вскакивали, прижимались к учительнице, ища защиты, а она растерянная, тоже испуганная, стояла, оцепенев несколько секунд. Потом уводила нас в укрытие, постоянно повторяя: «Только не плакать». Какие тут уроки, слышался отбой, и мы уходили домой. Все ходили растерянные, задумчивые, не было уверенности и бодрости в словах отца. В октябре началась эвакуация населения, в первую очередь отправляли семьи работников завода. Баржа с женщинами и детьми направлялась через пролив в Тамань, где мы должны сесть в товарные вагоны для следования в Узбекистан. Шли на барже ночью, кромешная тьма, как только начинался налёт «мессершмитов», баржа останавливалась, какой-то военный ходил между рядами сидящих женщин и тихо говорил: «Не говорить, детям не плакать». И мамочки прижимали деток к груди, чтобы никто не мог закричать. Добирались на тот берег несколько часов, утром были в безопасности, несколько недель находились в Тамани, потом посадили всех в «теплушки», покрытые соломой и поехали в незнакомый, далёкий край. Организации не было никакой, поезд мог остановиться на несколько часов, мог отправиться через несколько минут, нас не кормили, мама разменивала вещи на хлеб. Отцовская уверенность в скорой победе и его советы заставили нас и наших родственников сойти с поезда в Сталинграде и остановиться у его сестры. Но был отдан приказ никого не прописывать и выехать за пределы города. Пришлось самостоятельно искать в Сталинградской области безопасное место. После несколько недель скитаний мы оказались в колхозе, где в основном жили казаки. Беженцев было много. Казаки – народ особенный, своевольный, вроде бы русские, но с другой начинкой в душе, особой жалости и сочувствия они к нам не испытывали. Председатель поселил нас в большой дом без согласия хозяйки, там уже была еще семья. Детям было запрещено бегать, прыгать и что - либо красть. Я не помню, как мы там жили, чем питались, единственное светлое пятно осталось – это русская печь – большая, теплая, на которой мы день и ночь лежали. В школу я не ходила. Зима 41 года была ранняя, суровая, и мои резиновые ботики не были пригодны для сугробов. Покупать валенки было не за что. Помню, мама приносила какое-то густое, мучное, варево, калину, кислую капусту. Наверное это был почти голод, потому что весной или летом мама с тетей пошли искать другое место и нашли совхоз, где было много коров, овец, а вокруг бескрайняя степь. Маме дали работу и жилье в землянке. На подводе мы переехали на новое место. Здесь была другая жизнь, и люди были другие. Откормили пшенной кашей, домашним хлебом, тыквой, картошкой, детям давали пол - литра молока. Я пошла в начальную школу. Учительница была одна на 4-е класса, утром занимались 1-3 класс, днем 2-4 класс. Конечно, учебников и тетрадей почти не было, дорожили каждым листочком, чернила разводили из сажи. Были уроки военного воспитания. Знаний особенных не было, научились писать и считать, поэтому в дальнейшем пришлось очень трудно по математике. Основы этой науки я не усвоила, потом пришлось очень трудно догонять своих сверстников по математике. После нашего отъезда завод Войкова тоже эвакуировали вместе с сотрудниками на Урал. У отца была бронь, он должен со всеми рабочими переоборудовать производство, помогать фронту. Что заставило его пойти добровольцем на фронт, я не знаю, но по рассказам вернувшихся с Урала знакомых, он несколько раз ходил в военкомат, пока не добился отправки на фронт. Защищая Ленинград, был тяжело ранен, умер от ран 3 октября 1942 года в г. Вологда (Книга Памяти, том 2, стр. 180). Ему было 39 лет. Обстановка менялась, фронт откатывался на Запад, прорвали блокаду Ленинграда, отстояли Сталинград, чувствовалось дыхание Победы. Все чаще стали приходить похоронки, и плач женщин слышался почти в каждом доме. Нас тоже подстерегла беда: трагически умерла моя младшая сестренка, от отца не было никаких известий. И все-таки этот день настал. Победа! Действительно это был день со слезами на глазах. Слезы радости и горя катились по щекам усталых женщин, какою трудною ценой досталась победа нашим матерям. Днем работали, ночью при коптилке вязали носки, варежки. Лозунг был один: «Все для фронта, все для Победы!». Родной город год назад был освобожден, и, несмотря на сытую, по тому времени, жизнь, мама решила вернуться в Керчь. Осенью 1945 г. мы были в разрушенном Сталинграде, и здесь я впервые увидела пленных немцев. Они были какие-то все серые, худые, замерзшие. В шинельках разбирали завалы разрушенных домов, носили носилки. Никакой ненависти я к ним не испытывала. Позже в Керчи я их тоже видела таких же серых, худых, продрогших от холода и не понимала, как эти жалкие существа могли убить моего отца, разрушить всю нашу жизнь. Я еще не читала и не видела фильмов: «Зоя», «Молодая гвардия», «Радуга» и другие. Когда мы вернулись в Керчь, город был в руинах, с десяток домов сохранилось. Дом, в котором мы до войны жили, тоже был цел, но там жили другие люди и требовать свою квартиру было бессмысленно. Сначала нас поселили с другими семьями в одну комнату, как в больничной палате, потом нас приютила дальняя родственница, потом нам дали комнату – десять квадратных метров в коммунальной квартире, в которой я закончила среднюю школу. После жизни в совхозе было очень холодно, постоянно хотелось есть, тот ничтожный паек по карточкам мгновенно исчезал и мечта одна: съесть большой кусок черного хлеба с маргарином и сахаром (о масле и не мечталось). Самый страшный голодный год был 1947. И если бы не рыбка-песчанка и хамса, повторился бы 1933г. И еще была одна напасть – вшивость. Это не было ЧП, эта мерзость была у каждой девчонки, в голове, в белье. Тетя Груня, наша медсестра, проверяя наши головы, грустно качала головой, давала советы. Совет был один – керосин и кипяток. Все делали, но ничего не помогало, они как будто из кожи лезли. Казалось, что голод и вшивость останутся навсегда. И вдруг в 1947 г. объявили, что карточки отменяются, и хлеб будет продаваться свободно. В этот зимний день я встала в 4 часа утра, сказали, что с 6-ти часов привезут хлеб. Хлеб продавали у проходной завода Войкова, когда я пришла, была уже очередь. Продавали по булке черного теплого хлеба. Какой он был вкусный! Хлеб везли целый день, люди шли, покупали и прижимали хлеб со счастливыми лицами. Это была вторая Победа! Победа над голодом! Победа радости и надежды на лучшее будущее. С 1948 года прекратился голод, появились другие продукты: булочки, маргарин, сахар. Само собой устранилась и другая проблема. Наступали светлые дни. Я закончила среднюю школу №17, осуществила завет и мечту отца – поступила в институт и стала учителем английского и французского языков. Почти 50 лет проработала в школе. Страшное прошлое вспоминать не хочется. Одно пожелание: пусть никогда никто не испытывает то, что нам, детям войны, довелось пережить и выстоять вместе со взрослыми. Детства у нас не было, мы сразу вошли во взрослую жизнь.
Рак Иван Иванович
В годы Великой Отечественной войны мы с мамой жили в д. Узун-Аяк (теперь Широкое) Ленинского района Крыма. Фронт четырежды прокатывался через село. Фашистская авиация нещадно бомбила его в 1942г., разрушив большую часть деревни. Оккупаций в деревне было две. Первая - в 1941г. и длилась всего полтора месяца. Она прошла для сельчан довольно безболезненно, так как постоянного гарнизона в деревне не было. Через село, часто с ночевками, на Керчь проходили вражеские воинские части: то пехота на огромных грузовиках, то эсэсовцы-мотоциклисты, то какие-то конные разъезды. Но и они отбирали у жителей всякую живность: кур, свиней. Особенно любили кур…
После Нового года, в 1942 году, здесь снова установилась Советская власть, фронт проходил около Феодосии. В деревне располагался военный госпиталь, на дальней окраине, за Вербным ставком, располагался в землянках какой-то штаб Красной Армии. Очевидно, немцы знали о нем, но не знали, где он точно находится, потому и бомбили село с потрясающей методичностью: каждый день прилетали в одно и то же время. Под бомбами погибли воентехник Казанчан Гурен, два неизвестных солдата, которые шли на фронт и остановились отдохнуть, а также жительница села Ульяна Гордеева. В госпиталь все время поступали раненые на фронте бойцы. Некоторые умирали, их хоронили у сельского кладбища, там и сейчас стоит безымянный обелиск. Несколько дней в деревне стояли танкисты, командовал ими офицер по фамилии Качков (точно я не помню). Он любил играть со мною, и как же горько я плакал, когда они уходили на фронт.
На многих домах крупными буквами были написаны слова И. В. Сталина: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Фашисты, вторично заняв село в 1942 году, заставляли жителей забеливать эти лозунги. В мае 1942 года немцы прорвали фронт, и началось отступление Красной Армии. Через деревню шли огромные войска кавалерии. В небе летали немецкие самолеты, но не бомбили и не стреляли. Они уже знали, что все эти люди обречены на плен, хотя потом установлено, что конники прорвались к Керчи и приняли свой последний бой на окраине города, в Камыш-Буруне, на месте их гибели стоит обелиск.
Жители деревни тоже ушли, покинув свои дома. Они спрятались в двух километрах, в балке, а когда вернулись, то в деревне никого не было, в том числе и госпиталя, хотя все знали, что его не успели эвакуировать. Кто-то из сельчан пошел к штабным землянкам за селом и увидел, что в них лежат трупы застрелившихся офицеров: ребята покончили с собой, чтобы не попасть в плен… Жители закопали те землянки, ставшие могилами. Да так те парни и остались лежать в них, безвестные и безымянные…
Вскоре в село приехал немец – комендант. Жителей согнали к дому правления колхоза, и им объявили о создании коммуны. Немец назначил старосту и оставил в селе полицейского - западноукраинца, оказавшегося невиданной сволочью, бегавшей закладывать немцам о поступках сельчан.
Сама комендатура располагалась в соседнем селе Карач( Куйбышево, Ленинского района) . Вот туда на следующий день за какими-то бумажками и были отправлены две женщины- Капица Мария и моя мама, Мария Николаевна. В те дни немцы в Карагаче создали временный концлагерь, куда сгоняли со всех сторон пленных красноармейцев. Это был участок земли, огороженный колючей проволокой и с вышками по углам. Никакой крыши над головой у пленных не было, лежали на земле под открытым небом.
Выйдя за село, женщины увидели ужасную картину: вся дорога до Карача была устлана трупами красноармейцев. Оказалось, что немцы приказали и госпиталю переместиться в Карач. Раненых гнали толпой, а кто идти не мог и падал, тут же пристреливали. Лежала на дороге и женщина –врач из этого госпиталя, ее за несколько дней до этого во время бомбежки ранило в ногу. Вряд ли кто из раненых дошел до лагеря, вряд ли кто-то спасся из этого ада… Потом фашисты собрали молодых парней и девушек из сел, согнали их на ст. Семь-Колодезей и увезли в неволю. Большая часть их попала в Германию, но некоторые работали в Чехии, а Дмитрий Бугайченко и еще пять человек - на шахтах в Норвегии. Вернулись домой после Победы.
Вскоре немцы из села ушли, оставив всего несколько человек связистов, а в Узун-Аяке расположились румыны. Они сразу не поладили с немцами и между ними все время возникали драки. Поэтому немцев вскоре вывели за село, там они и обосновались в землянках. Какой-либо агрессивности к жителям села румыны не проявляли, но ворами были отменными. Воровали все: ложки, вилки, тарелки… Находились румыны в селе до весны 1943 года, а потом их отправили на Кубань, где шли бои с наступающей Красной Армией. Примерно через месяц поздней ночью к нам в дом зашел румын и рассказал, что их на Кубани русские разбили и остатки теперь идут на Севастополь, а там их погрузят на баржи и отправят в Румынию. «Но я до Севастополя не дойду, сбегу в Старом Крыму к партизанам»,- заявил румын. И еще один момент: командовал этим румынским батальоном русский офицер-белоэмигрант. Перед уходом на Кубань он на лошади объехал каждый дом в селе и взял с хозяев расписки, что его солдаты людей не обижали. Честно говоря, так оно и было. Офицер строго пресекал любые попытки своих солдат как-то обидеть жителей. Очевидно, он хорошо представлял будущее и заранее готовился к сдаче в плен. Позже, до апреля 1944 г., в селе стоял румынский штрафной батальон. Солдаты всегда были полуголодными, офицерам и сержантам разрешалось их бить, причем, очень жестоко. Одного даже офицер убил, ударив лопатой. А что же люди, как они пережили оккупацию? По-разному. Одни затаились и ждали развязки, два человека сотрудничали с оккупантами. Большинство с замиранием сердца следили за событиями на фронте, с болью узнавая об отступлении Красной Армии и радуясь ее победам под Сталинградом и Курском. С надеждой ждали своих родных с войны домой. Но были в селе и такие, кто в меру сил помогали подпольщикам из Марфовского отряда бороться с оккупантами. Вот одна из таких семей. Это Гордеева Феодосия Васильевна и ее дочери, Татьяна и Мария. Мужья дочерей сражались на фронте, а они не остались в стороне от борьбы в тылу врага. К тому времени вернулся в село, попав в окружение, племянник Феодосии Васильевны - Чуб Александр. Вначале он учительствовал в Узун-Аяке, а потом в Тайгуче. Там он вступил в подпольную организацию, возглавляемую Андреем Наголовым. Вскоре дом Феодосии Васильевны стал явочной квартирой подпольщиков: они здесь могли укрыться во время облав или возвращаясь с заданий. Узнай об этом, немцы расстреляли бы всю семью. Но это были обыкновенные русские женщины и долг перед Родиной был для них не пустым звуком.
А однажды чуть не случилась беда. Холодной осенней ночью к ним в дом постучались двое мужчин. Они представились десантниками с Эльтигена, рассказывали, что немцы снова побеждают, и они просят их укрыть и связать с подпольщиками. Но женщины уже все поняли - перед ними провокаторы и потому отвечали, что о подполье даже не слыхали. Так с тем и ушли. Позже выяснилось, что это были фашистские прихлебатели, Зуб и Куприш. Их поймали в 1945 г. в Югославии. Это они выдали немцам подпольщиков в Марфовке.
А потом было 11 апреля 1944 года, когда пришло освобождение. Утром ничего не предвещало каких-либо особых событий, все как всегда. Но к вечеру румыны забегали, стали сжигать в старых окопах свои пожитки, а потом бросились бежать в сторону Феодосии. Ездовые в панике обрезали сбрую с лошадей и мчались на запад. Отдельные солдаты бежали рядом, схватившись за свисавшие с коней обрезки сбруи. В это время заходило солнце, и на фоне заката были четко видны бегущие фигурки. А только стемнело - в село вошли два советских танка с пехотой на броне, остальные прогрохотали по степи за селом в сторону Феодосии. Радости сельчан не было предела, они обнимали солдат, целовали их, поили молоком… А у старосты в это время в дому спали четыре немца, их тут же схватили, а утром поручили пленному румыну с палкой конвоировать немцев в д. Джау-Тобе (сейчас с. Вулкановка). где был сборный пункт. Он их гнал и бил палкой. Вот такие - то были союзники…
Утром через село со стороны Керчи пошли колонны машин, орудий, танков. На Запад шла мощная армия. В село пришло освобождение.
А через несколько дней в доме у Феодосии Васильевны на ночлег останавливался Климент Ворошилов. Утром он уехал, а Феодосия Васильевна до конца своих дней вспоминала такой замечательный эпизод из своей жизни. Вот и весь рассказ о годах оккупации всего лишь одного крымского села.
Руденко Виктор Ильич
1935 г. рождения
Разве можно это забыть!
Есть в нашем обществе категория граждан, которая вынесла тяжкие лишения и испытания, оккупацию и голод военного времени, сиротство, беспризорность, но сделала все, чтобы фашизм был разбит – это дети войны. По сути, они – малолетние участники страшного военного лихолетья.
К этой категории отношусь и я.
Детство. Было ли оно у меня?
Родился я в августе 1935 года в поселке Камыш-Бурун, что в семи километрах от города Керчи. Довоенное детство у меня было радостное. Помню наши семейные праздники, румяный и удивительно вкусный пирог на день рождения, радость от подарков и поздравления взрослых. Взрослые подолгу тревожно разговаривали, все чаще упоминая слово «война». Настал день, когда она коснулась и нашей семьи. Пришло страшное время, когда 22 июня 1941 года наш поселок, и особенно порт, бомбили немецкие самолеты. Потом мы узнали, что фашистская Германия напала на нашу страну. Отец ушел на фронт. Лишь спустя четыре года, мы получили похоронку о его гибели.
Когда фронт стал приближаться к нашему посёлку, я с мамой засобирались к бабушке в деревню Александровку, которая была в семи километрах от посёлка. Транспорта никакого не было, и мы шли пешком вместе с беженцами. Над нами часто появлялись фашистские самолеты. Они пролетали над беженцами очень низко, сея среди них панику и ужас. Мне навсегда запомнилось: воющий мотор над головой, бьющие по щекам стебли кукурузы (мы шли полем), желание превратиться в песчинку, в букашку, спрятаться, забиться в какую-нибудь щель, чтобы не видеть, не слышать вражескую ревущую машину, обезумевших людей. И уже в нежном возрасте я увидел страшный лик войны, приобщившись к великому народному страданию.
И вот мы, все родные, собрались в доме, где жили дедушка, бабушка и младший брат мамы. Но в ночь на 17 октября 1941 года в деревню ворвались немцы. Нас выгнали из дома, и нам пришлось ютиться в погребе, боясь хоть чем-то выказать своё существование. Питались картошкой, которую выкопали из-под снега на огороде. Полтора месяца длилась в этот раз фашистская оккупация.
Никогда не забуду 16 декабря 1941 года, когда нашу деревню освободили советские воины. Было общее ликование, радость. Но не долгой была наша радость. Наступил трагический для нас май 1942 года. Мама со мной хотела переправиться через пролив на Кубань. Но далеко уйти нам не удалось. Война догнала нас. Путь на восток был закрыт. Оставалось одно – возвращаться в деревню. Тогда мы и не думали, что это надолго, на три года оккупации. Не пересказать всего, что было в те годы, месяцы, дни. Они тянулись мучительно долго. Но слухи, что наши уже на подступах к городу и посёлку, просачивались во все щели нашего погреба. Скоро этот слух получил реальное подтверждение: фашисты поспешно ушли с деревни, и мы вернулись в дом. Это было в апреле 1944 года. Наступило долгожданное освобождение. Не было слышно привычного лая собак, скрипа подвод, топота кованых сапог. Деревня притаилась и замерла. В доме все прильнули к окнам. И вдруг мы видим, как по огородам, небольшими группками перебегают вооруженные люди. Ещё не различая ни лиц, ни формы, мы поняли: наши! И выбежали из дома навстречу бойцам. Бабушка и мама повисли на плечах забежавшего в наш двор усатого солдата. Они плакали от счастья. Глядя на них, плакал и я. Растроганный солдат снял свой вещевой мешок, вытащил несколько кусков сахару и отдал нам. Это было все, чем он располагал. Жизнь стала налаживаться. Мы вернулись в наш посёлок Камыш-Бурун. Открылись школы, и мы, детвора, отправились на занятия.
Руденко Виктор Ильич – пенсионер с 1991 года, ветеран труда, дитя войны.
Рудченко Алим (Олег) Михайлович
Рудченко Алим (Олег) Михайлович, Рудченко Ольга Федоровна – дети войны - родились в г. Полтаве в 1939 и в 1945 годы, соответственно, там же закончили школу, а 46 лет назад воссоединили свои судьбы.
Общаемся с нашими детьми Игорем, Леной, их супругами, любимыми внучками Артемом, Валюшей, Олей, и уже правнуками Димочкой, Дашенькой. Сейчас мы, пенсионеры, отработали положенное время – Оля главным бухгалтером, я начал трудовую деятельность в 1957 году слесарем 4-го разряда, а после службы в ВМФ СССР на Балтике (ракетоносец «Неуловимый») и после окончания Полтавского сельхозинститута работал экономистом в колхозе, начальником планово-экономического отдела Облсельхозуправления, а с 1976г заместителем начальника статуправления Полтавской области. В 1978г. меня переводят начальником статуправления Крымской области и в 1993г. Утверждают председателем Госкомитета статистики в Автономной Республике Крым (АРК). С 1999г. – директор Крымского филиала института, а затем академии статистики, учета и аудита Госкомстата Украины. Неоднократно (4 созыва) избирали депутатом Крымского областного Совета народных депутатов Украинской ССР. Мне присвоено звания «Заслуженный экономист Украины» и «Почетный профессор международного университета г.Вены», награжден орденом «Знак Почета», несколькими медалями. Казалось бы жизнь удалась – жена, дети, внуки, правнуки. Светлое небо над головой. Но нет, – вспоминаются годы тяжкого, нерадостного детства, ужасы войны и оккупации. В Полтаву немцы вошли 18 сентября 1941г. Началась 2-х летняя фашистская оккупация города со всеми её ужасами и страданиями, переживаниями и испытаниями. Как гитлеровцы входили в Полтаву и как нам жилось в оккупации, помню слабо, больше знаю из рассказов мамы. Но хорошо запомнил бомбежку города. Бабушка Катя, спасшая нас от гибели, прибежала к нам на ул.Комсомольскую и увела всех в более безопасное место. Мама взяла только документы, меня и братика Сашу. Утром мы возвратились домой, но дома не увидели. На его месте была куча камней и щебня – одни развалины, тяжелая немецкая бомба попала точно в дом. Нас, бездомных, приютила родная сестра отца, тётя Марфа (Марфа Павловна). У неё мы и обитали до самого окончания войны.
Мне, 4-х летнему, запомнились бои за Полтаву, бои ожесточенные, днем и ночью. Сопротивление фашисты оказывали упорное, но их разгромили и освободили город от оккупации 23 сентября 1943 года. Помню первых красноармейцев, появившихся на улицах города, радостных, но плачущих горожан, свою маму, бабушку. Город лежал в руинах, отступая, изверги взорвали или сожгли все предприятия коммунального хозяйства. Восстанавливали Полтаву все жители, даже дети, даже самые маленькие детки. С большой радостью, «со слезами на глазах» встречали День Победы. Возле монумента Славы, в Октябрьском парке, собрались все жители города от мала до велика – десятки тысяч людей. Радости, эмоции, энтузиазм были всеобщие и непередаваемые. Радовались и грустили все. Радовались, что состоялась Победа, грустили о павших в боях героях.Вспоминаю послевоенные будни. Разруха, голод, нищета, всеобщий дефицит. Отец, Рудченко Михаил Павлович, – участник боевых действий 1939 г. в Польше, Финляндии. Солдат Великой Отечественной войны, возвратясь домой, вынужден был помимо основной работы трудиться на дому. Он изготавливал рамочки и продавал их на рынке. Мне пришлось заготавливать для них материал. Мама работала медсестрой. Мне, как старшему, приходилось смотреть и ухаживать за младшим братиком Сашей и двоюродным Витей. Мы жили недалеко от рынка и помню долго собирали на нем обрезки яблок, груш, овощей. Этим и питались, постоянно ощущая голод. Я ещё ходил на рынок с чайником воды и продавал её. Потом появился в магазинах хлеб. Приходилось за булочкой занимать очередь с вечера и стоять до утра. Но, несмотря на трудности, жизнь постепенно налаживалась. В школе организовали ботанический сад. Дети ухаживали за растениями, поливали их, окучивали. Делали это и многое другое с большим удовольствием. Всем хотелось участвовать в возрождении города и внести в это благородное дело свою лепту. Принимали участие и в посадке деревьев, цветов. Деревья выросли и сейчас их можно увидеть на улицах и площадях Полтавы. В нашем дворе уцелели три груши. Израненные осколками снарядов, они, выжив, стали давать урожай. Мы – дети, собирали груши, делили на равные кучки и вручали каждой семье. Это было в радость всем – и нам, детям-собирателям, и тем, кого мы от всей души угощали грушами. Мы сумели выжить в суровых условиях войны, пережили послевоенный голод, принимали участие в ликвидации послевоенной разрухи, строили заново жизнь. Прошли годы активной, плодотворной работы, но я участвую в многовекторной работе нашей Симферопольской городской общественной (не политической) организации «Дети войны». Мы боремся за свои права, которые часто не выполняются властями, проводим различные мероприятия и в самой организации.
Рябков Олег Леонидович
Родился 4 мая 1933г. в Ленинграде. Отца своего родного я не помню. Воспитывал меня отчим. Он работал водителем на автобусе. Мама моя работала вагоновожатой на трамвае. Семья наша состояла из 7 человек. Папа, мама, 3 брата и две сестрички.
В 1941 году началась война. Мне тогда было 8 лет. Отец воевал в Финскую войну, в Отечественную войну работал на Ладоге (Дорога жизни). Мы его видели очень редко, но, благодаря ему, мы оставались живы, до тех пор, пока он не погиб на Ладоге при бомбежке. Ушел под лед, вместе с машиной. Мама моя осталась с 5-ю детьми на руках. Я был самый старший. Самый младшенький, Витя, умер в блокаду. Как мы жили? Не передать! Помню все: голод, холод, бомбежку. Вой сирен, когда бомбили город. Очередной раз мы замешкались, не добежали до бомбоубежища, увидели, как 2 немецких самолета пикируют прямо на нас, и с каждого самолета по 2 точки отделились от них. Мы с братом, задрав вверх головы, как завороженные смотрели на них. Но, когда услышали душераздирающий свист, упали в борозду огорода. Последующие взрывы я не слышал. Страшная боль в ушах, как будто чугунной сковородкой ударили по башке. Когда очнулся, в глазах темно. Все дома, озеро и брат качаются. А у брата сопля висит до пояса и ужас в глазах. Мы стояли контуженные, не знали, в какую сторону идти. Мама отвела нас с братом в бомбоубежище. Бомбежки продолжались и ночью. Часто после тревог мы с братом и с другими ребятами не шли в бомбоубежище, а залезали на чердаки. Сбрасывали фугаски и наблюдали за ночным боем. Было очень интересно. Пронизывающее небо прожекторами, свист падающих бомб, как в кино (но кино очень опасное). Утром уже было не интересно. Слезы и горе людей. На нашей улице стоял детский приемник в руинах, и скорые помощи вывозили раненых и мертвых. Когда били дальнобойные немецкие орудия, тревогу и сирены не давали.
Однажды мама пришла домой с работы вся бледная. Рассказала, как в ее третий вагон трамвая попал снаряд. Кондуктор погиб, а мама, вагоновожатая, осталась жива. Когда я пошел в аптеку за лекарством, мне сказали подождать 15 минут. Я пошел через дорогу в сквер и услышал, что мимо меня что-то пронеслось с шипеньем прямо в дверь аптеки. Услышал страшный взрыв, дым, разбитые стекла летели прямо на меня и аптеки не стало. Моей тете Ире оторвало руку с плечом на работе при бомбежке. Нам везло, видно родились в рубашке. Но голод, холод брал свое. Ели все, что ползало и летало, всякие корешки и т.д. Весной было легче. Появилась крапива, разная травка, за зиму 1942 накопилось много трупов, мама не успевала их вывозить на Пискаревское кладбище. Голод давал о себе знать, и мы отправились на перевалочную базу Ладожского озера. Там видели баржу, переполненную эвакуированными людьми. Видели, как «мессеры» друг за другом начали пикировать прямо на баржи. Видели, как огромный столб водного фонтана поднялся вверх. Крик и ужас гибнувших людей. Страшно вспоминать, но выбора не было. Или голодная смерть и бомбежки, или эвакуация. Ночью на буксире, в туман, всю нашу семью вывезли. Нас встречали военные санитары. Женщины плакали. Это незабываемо. Кормили нас понемножку (чтобы не умерли). Потом нас отправили в Восточный Казахстан, село Секисовку. С большой благодарностью вспоминаю тетю Ксению, эту добрую женщину, на всю оставшуюся жизнь. Мама сменила трамвай на быков. Над ней подшучивали по-доброму: «Быки – не трамваи». Она не обижалась – работала на совесть.
В 10 лет я пошел в 1 класс. Летом работали по сбору колосков. Зимой учились. Так выживали. Писали на книжках, газетах, чернила делали из сажи. Дружили с местными ребятами. В 1943 году мы вернулись в Ленинград. Бараков, где мы жили, не стало, их разбомбили. Нас временно поселили на окраине Ленинграда, на территории кирпичного завода «Красная Заря». Мама стала работать на заводе, нам выделили небольшую комнатку. Я пошел снова в школу, которая находилась за 3 км от завода. День Победы мы встретили на Литейном мосту. Этот день не забудется никогда! Не передать, сколько счастливых глаз, слез от счастья – это надо было видеть!
Настал 1947 год. В стране неурожай. Тяжелое время, послевоенное. Мой дед (мамин отец) по профессии шорник, по зову сердца – художник, забрал нас всей семьей к себе в Торопец, Великолукской области. В Торопце я снова пошел в школу и после занятий, 4 часа в день подрабатывал на военной базе. После мне предложили остаться на 6-ти часовой рабочий день на оклад. Работа была связана с обработкой боеприпасов. Здесь я научился работать на станке. В 13 лет я посвятил себя в рабочий класс и уже домой приносил зарплату, а вечером учился в вечерней школе, продолжая работать на военной базе №35. В 1952 г. призвали в Советскую армию. Служил на Дальнем Востоке на радиолокационных установках и предварительно проходил курсы молодого матроса. 1956 г. мобилизовался. Поступил в шоферскую школу. По окончании работал шофером на Леспромхозе. Женился. Жену после медучилища направили на работу в Крым. Я поехал с ней. Устроился работать в автобусный 14329 парк и учиться в автомобильный техникум, а жена с - медицинский институт. Закончить учебу нам не удается из-за болезни и смерти жены. Я остался с дочерью один. После 1970г. я снова женился. Приходило и горе в наш дом: похоронили старшую, младшенькую дочерей. Но жизнь продолжается. Мне 80 лет. Баранку не бросаю до сих пор. Я участник боевых действий, Ветеран войны и труда, Почетный автомобилист Украины (ни одной аварии), форму не теряю. Войну вспоминать – значит всё пережить заново: бомбежки, слезы, переживания и муки людей. Это забыть невозможно.
Рябкова Галина Фатеевна
Родилась 16 ноября 1939 г. в Херсоне. Считаюсь ребёнком войны. Нас, детей войны, с каждым годом становится все меньше и меньше. Сказывается возраст и трудно прожитые годы. Села писать, мысли путаются, нахлынуло столько воспоминаний, что в книгу не уместятся. В основном вспоминается послевоенное время. Когда началась война, мне было почти 2 годика. Что я могу помнить?! Папа – военный, ушел на фронт. Я с мамой и старшей сестричкой (она на пять лет старше меня) остались в оккупированном городе. Конечно, все трудное пережить досталось моей маме. Она много горя хлебнула! Голодовку, бомбежки и даже клиническую смерть (во время операции). Но сумела выжить и прокормить нас, детей. Приходилось вербоваться в разные города на разные работы, чтобы не умереть с голоду. Но возвращаясь снова к войне, со слов мамы и сестры, мне запомнился один из многих случаев.
Во время очередной яростной бомбежки к нам забежал раненый летчик. Мама оказала ему помощь, но, чтобы нас не подвергать опасности, он под утро ушел. Но все-таки кто-то его видел и донес немцам. К нам рано утром, мы еще спали, ворвались полицаи с немцами. Обыскали везде, но летчика не нашли. Нас всех, вместе с соседями, выгнали во двор. Меня, сонную, стащили с постели полицаи, вынесли во двор. Немец приставил пистолет к груди мамы, кричит: «Говори, где прячешь летчика, а не то твоего киндера разорвем пополам, а вас всех расстреляем!». Меня держат за две ноги вниз головой, я ужасно ору, а мама не выдержала и потеряла сознание. Выручили соседи, сказали, что это ложный донос. Никого не было, никого не видели. Немцы, не найдя летчика, ушли. Маме люди помогли прийти в сознание. Это потрясение долго не покидало нас. Я ночами не могла спокойно спать, заикалась. Потрясений было много. Бомбежки уничтожили наш дом. Всех жителей расселили по квартирам. Нас поселили в небольшую еврейскую комнату у самой дороги. Мама не разрешала выходить из комнаты. Немцы вели себя нагло, чувствовали хозяевами города. Сытые и довольные собой. Среди них были и «добрые». Несмотря на запрет родителей, мы выбегали смотреть на дорогу, где двигалась военная техника и шли немецкие солдаты. Мы кричали: «Немец дай «Бом ‒ Бом»! (так назывались конфеты). И на нас летели градом конфеты, шоколадки, а немцы хохотали, если кому-нибудь попадали по голове или по спине. Но за то мы были довольны и приносили домой много лакомств. Мама ругала нас, были случаи, что гибли дети.
Когда пришли наши освободители, усталые, изможденные солдаты, – конфет уже не было – было наоборот. Жители выносили солдатам свои пожитки и цветы со слезами радости. Немцы удирали из города, Херсон горел. Немцы минировали, всё, что могли. Так они взорвали перед самым уходом мирового значения красавец - театр драмы. Но главное, город был освобожден от немцев. Люди радовались свободе, но начался голод.
Папа с фронта не вернулся, умер в госпитале. Мама спасала нас, как могла. Работала, где придется. Вербовалась в Кировоград, потом в Донбасс. Условия были ужасные. Мы жили возле самого железнодорожного вокзала. На станции стояли товарные вагоны с коксом (уголь, предназначенный для доменных печей). Вагоны охранялись. Нам охранник разрешал собирать кокс возле вагонов, а сам как бы уходил. Сестра быстро залезала на вагон и скидывала на землю кокс, а я быстро собирала. Так выжили голодную, холодную зиму. Дома топили докрасна плиту. Накипятим чайник, напьемся кипятка без ничего. Распарим кишки, еще сильнее кушать хочется. Голод гонит на улицу. Здесь «пасли» людей, кто бросит огрызки от яблок, подбирали и тут же съедали. Стояли возле магазинов. Просить стеснялись, просто стояли. Люди все понимали без слов. Самые добрые отдавали довески хлеба. Вечером мама приносила объедки со столовой. Так с трудом пережили зиму. Когда потеплело, мама отправила меня с сестрой к бабушке в деревню Красный Яр Кировоградской области. Здесь было уже получше. Ели все: крапиву, лебеду, бересту и т.д. Толкли в ступе гнилую, мороженую картошку, приправленную высевками. Бабушка пекла оладьи, казалось тогда, вкуснее не бывает. Бабушка от колхоза получала паёк 100 грамм хлеба, дедушка не получал, так как он не числился колхозником (он работал в совхозе). Эти 100 грамм делили на четырех человек. Хочется в двух словах затронуть тяжелую судьбу бабушки и дедушки. Бабушка рано похоронила своих родителей. Рано осталась сама вдовой. Муж оставил на её руках троих детей. Первая вступила в колхоз. Была передовой колхозницей. Вышла замуж за вдовца с пятью детьми и своих трое. 10 человек нужно было прокормить. В 1993 г. голод забрал бабушкиных двоих детей и 4 сыновей дедушки уже в войну 1941 г. У бабушки с дедушкой никого не осталось, кроме нас, двоих внучек. Но жизнь продолжалась, несладкая, послевоенная. После войны я пошла в школу в первый класс в дедушкиных сапогах 45 размера и тряпичной сумкой, пошитой бабушкой. Было несладкое детство. Зимой школа, летом непосильный труд. Носила на коромысле воду далеко от дома. Со школой собирали колоски и т.д. Потом вернулись на Родину в Херсон. Сестра вышла замуж за военного. Уехала в Николаев, где и живет до сих пор с мужем, детьми и внуками.
Я закончила ФЗУ, потом техникум. Проработала на текстильном комбинате 10 лет. Вышла замуж. Потом ушла работать в автотранспорт. Успела побывать вдовой, приобрести еще несколько специальностей, повторно выйти замуж и уехать в Крым. Там работала в железнодорожном бюро по распределению мест в поездах. Потом решила снова вернуться в автотранспорт диспетчером ‒ инженером по учету транспорта и параллельно училась медицине. Закончила не одни курсы по нетрадиционной медицине, 4 года училась в институте по нетрадиционной медицине. Работала довольно долго массажистом и народным целителем. Постоянно учусь, постоянно борюсь со своей судьбой. Она меня жестоко побила. Забрала у меня 2-х дочерей. После смерти младшенькой в 1995 году (мастера спорта по худ. гимнастике) и тренера, я долго не могла прийти в себя. Но жизнь диктует свои правила. Благодаря людям, выжила, хотя голова побелела.
Мне 74 года, ветеран труда, имею много наград, дипломов, пою романсы, солистка хора «Золотая осень». Член Правления Крымской Республиканской организации «Дети войны». Ушла война в прошлое, но память о ней осталась навечно, и я навечно останусь ребенком войны.