Жигаева Валентина Николаевна
Я, Жигаева Валентина Николаевна, родилась 27.02.1936г. в деревне Кезы (ныне село Октябрьское). Родители мои с Украины. Папа из Полтавской области. Мама из Черкасской области. В период голодовки на Украине – это 1932-1933 в поисках лучшей жизни они приехали в Крым и поселились в деревне Кезы. Снимали квартиры у живущих там людей. Работали в колхозе. Папа – кладовщиком, мама – дояркой. Познакомились – поженились. В 1939 году переехали жить в Микоян (ныне Октябрьское село). Взяли ссуду в банке и построили маленький домик на две комнаты. К этому времени семья увеличилась. Нас уже было 5 человек – папа, мама и нас трое – девочки. Я – 1936 г. рождения, сестра 1939г., сестричка 1941г. Началась война. Папу вызвали в военкомат для отправки на войну, но по состоянию здоровья отпустили домой. И вот, когда первый раз немцы вошли в г. Керчь, папа был дома. На рассвете рано утром папа поехал за соломой для скота. Стоги соломы находились в том месте под горой, около рва, где расстреливали евреев. И вот что он увидел: привезли людей несколько огромных машин. Это были в основном женщины и дети, в ночном белье, видимо, поднятые прямо с постелей ночью. Немцы с автоматами заставляли их спрыгивать с машин и тут же их расстреливали. Затем следующих, которые выгрузились, заставляли эти тела сбрасывать в ров и их тут же тоже расстреливали. Далее папа рассказывал. У одной женщины был на руках грудной ребёнок и рядом бежало еще дитя двух или трёх лет. Немец вырвал грудного ребёнка, положил на землю и носком сапога сбросил этого ребеночка в ров, мать бросилась за ним (ребенком). Последовала очередь выстрелов, и мать упала, а за ней потащился и тот ребенок, который бежал рядом с мамой. Было что-то страшное. Крики женщин, детей, команды немцев. Выстрелы… Потом опять пришла повестка из военкомата явиться папе для прохождения службы в воинскую часть. И на этот раз папа домой не вернулся по сей день. Некоторые мужчины после окончания войны вернулись домой. И по их рассказам, допризывников грузили на катера, лодки и через переправу по морю переправляли в Краснодарский край. При переправе людей вражеские самолёты сбрасывали бомбы на них. Море бушевало от разрывов снарядов, плавающих раненых, убитых и живых. Возможно, папа мой погиб при переправе, или попав в воинскую часть на фронт. При второй оккупации немцами г. Керчи на нашей улице в селе не было воды. Мама взяла ведра и пошла на следующую улицу, там вода бежала тоненькой струйкой и собралось много людей. Очередь слабо продвигалась, и мама долго не возвращалась. Мы были в комнате. Маленькой сестричке было где-то 6 или 7 месяцев, она находилась в люльке. И вот я решила посмотреть, не идет ли мама домой. Мамы не было. И, выйдя из-за угла дома, я увидела низко летящий огромный немецкий самолет, зеленый с черными крестами, и тут же посыпались из него бомбы…. И дальше я ничего не помню, у нас во дворе упало 2 бомбы. Мама, увидев, что произошло , прибежала. Смотрит: я бегаю вся окровавленная (у меня была развернута осколком ягодица), сестра сидит на постели тоже вся окровавленная, стекла вылетели от бомбежки, и этими стеклами лицо и руки были поцарапаны. А сестра, которая лежала в люльке, была контужена взрывной волной и очень кричала день и ночь три дня, затем умерла, не приходя в сознание. Мама растерялась, не зная кому первому оказывать помощь. Я от страшной боли бегаю по двору, плачу. Мама взяла мою развернутую ягодицу запихнула обратно в рану, чем-то перевязала и сказала: «Беги к соседям в подвал». Я побежала. А утром я уже не смогла ходить. Маме посоветовали обратиться к немецким врачам (рядом был лазарет). Ежедневно мама меня носила на перевязку. Врач - немец был очень добродушным, мне на стол наложил всяких коробочек, бутылочек из-под лекарств, чтобы я отвлекалась при перевязке. А сестре мама промыла все ранки, благо они были не глубокими. До нас дошёл слух, что этой ночью немцы будут уходить, то есть отступать и с собой будут угонять всех детей и стариков. Мама нас одела потеплей, собрала каждому котомочку с сухарями. Просидели мы всю ночь, ожидая что нас вот-вот будут угонять. А машины, танки, мотоциклы с немцами всё ехали и ехали по основной дороге и по деревне. И вот мотоциклист остановился на перекрёстке улиц, что-то кричал, кричал по - немецки минуты две и уехал. Это был последний отступающий, видимо, им было не до нас, никто нас не тронул. На рассвете, утром люди начали выходить из своих убежищ, выходили на улицы с радостью, что совершилось чудо. Все остались дома. Утро было туманное. И вот стал доноситься какой-то шум, звуки. Слышался чей - то говор. И в это время кто-то крикнул: «Так это ведь наши солдаты идут!». Столько было радости. Люди бежали навстречу и рассказывали им, как прошла эта, казалось бы нескончаемая ночь.
25. 04. 2012 г.
Жукова Антонина Ивановна
Война застала нас в поселке Зеленый Яр, где жили рабочие легендарного флагмана индустриализации завода «Запорожсталь». Наша семья состояла из 5 человек: мама, бабушка брат и две сестры. Нашей основной кормилицей была бабушка, которая весь день возилась на маленьком огородике. По садам и огородам ходили немцы, вытаптывая все живое. Они искали в закоулках тайники, выгоняли людей на улицу и всех трудоспособных затаскивали в грузовики, увозили за город, в степь, на рытье окопов. Оттуда домой возвращались далеко не все. Плач стоял по всей округе. Патрули по два – три человека ходили по домам, обыскивали все углы: каморки, шкафы, сундуки, подвалы. Если не находили трудоспособных, выпускали автоматные очереди по потолкам, зная, что на чердаках могут прятаться люди. Однажды, ломая изгородь, на ходу вырывая из земли морковку, двое немцев рванули дверь нашего домика. Бабушка, перевязав голову белым платком, легла на топчан. Брат и сестра стояли у ее изголовья, я сидела рядом. Наша мама пряталась на чердаке. Немцы что-то говоря, направились к бабушке. «Нике матка», - сказала я, показывая на бабушку, и произнесла страшное для немцев слово - тиф. Молодой немец хотел выпустить автоматную очередь по потолку, но старший что-то резко сказал молодому, и они вышли из дома. Автоматная очередь, может быть предназначаемая моей матери, была выпущена в нашего щенка, Джоника. Бабушка дрожала, дрожали и жались друг к другу и мы, пока в сумерках с чердака не спустилась поседевшая за это время наша мама.
Однажды брат, не спросив разрешения старших, повел нас в город. Придя туда, мы ошеломленные притихли. Нас пугали пустые глазницы разрушенных бомбами зданий. В нас, нашу одежду проникал запах гари, запах горя. Брат повел нас в городской парк, где был не раз до войны. Здесь тоже все было разбито. Скульптуры атлетов лежали у разбитых пьедесталов. Качели, искореженные нечеловеческой силой, лежали на земле. Время было вечернее, и солнце скрывалось в дымке пожарищ, темнело. С большим трудом мы добрались домой, где нам досталось от матери.
14 октября 1943 года одной из воронежских дивизий был освобожден город Запорожье и наш поселок. С самого утра на город сыпались бомбы, рвались снаряды и мины, беспрерывно строчили пулеметы. Люди из домов убегали в наскоро вырытые убежища, подвалы. Мама отвела меня с сестрой к соседям, а сама побежала искать убежавшего куда-то брата. Мы испуганно сидели в темноте убежища. Вдруг все замерли от страха, в лаз спускалась нога в кованном солдатском сапоге. Одной гранаты хватило бы, чтобы погибли все. Нога повисла над следующей ступенькой и вдруг российское: «Бабоньки, вы, чой ли? Я думал тута фрицы…». Можете представить себе нашу неописуемую радость? Мы сами прибежали домой, где уже были мама с братом и бабушка.
Жизнь после войны была трудная. Запомнилось, как мы с мамой поехали с тачкой за 10 километров на участок, где посадили огород. Весь урожай уместился в этой тачке. На обратном пути с мамой случился голодный обморок, и мы еле-еле дошли домой. Не потому ли наша бабушка, Анастасия Ефремовна Ревва, 1870 года рождения, отдавшая в годы войны двух сыновей – Андрея и Ивана - пережившая с нами после войны мучительные голодные послевоенные годы, убедившись, что с 15 декабря 1947 года на нашем столе лежат четыре буханки серого, непропеченного, но в любую минуту доступного нашему желанию хлеба, как-то глубоко прерывисто вздохнула, села на топчан, и больше мы никогда не видели ее в естественном для нее рабочем состоянии. Выполнив, возможно, до конца свой родительский и христианских долг, спасла семью от голода, сохранив всем нам жизни. Она негромко ушла от нас. Бог на две недели продлил ей жизнь, чтобы она могла убедиться, что на нашем столе, все так же не сытом, остается главный наш спаситель – хлеб.