Ветрова (Моторина) Анна Александровна
Я, Ветрова (Моторина) Анна Александровна родилась в г. Керчи 3.04.1937 г. Несколько поколений моих родных уроженцы этого замечательного города. Папа мой, Моторин Александр Васильевич, ушел на фронт на второй день войны и только в октябре 1945 г. демобилизовался. Я с мамой оставалась в многострадальной Керчи до конца войны. Даты событий тех страшных лет я не помню, все родственники умерли. Но многое я помню. Жили мы на улице Булганакской, (ныне Фурманова), недалеко от морского порта, который постоянно бомбили. Частный двор бабушки, в котором находилось три квартиры и большой глубокий подвал, в котором от бомбежек пряталось пол - улицы. Спали на нарах, которые установил дедушка.
В Аджимушкайские каменоломни нас гнали из города. Долго в каменоломнях мы не были. Немцы в рупор кричали, призывая покинуть каменоломни. Это было страшное время, которое запомнилось на всю жизнь. Не было ни еды, ни питья, хотя колодец с водой был в нескольких метрах от лаза, в который мы входили, но он охранялся немцами. Пили воду, которая стекалась от дождей в свод скал. Ее процеживали через тряпку. Тут же был и туалет. По выходу из каменоломен немцы гнали нас, подстегивая плетками, в пос. Багерово, это не менее 20 км. Немцы на лошадях, а мы пешком. Была осень. Сильный ветер. Родители закрывали нам лица платками, оберегая лица и глаза, так как с поля мело полову (сухая трава).
Те, кто как-то передвигался, дошли до Багерово, в немецкий лагерь. А кто был не в силах двигаться, немцы тут же пристреливали. В лагере спали на нарах, ели какую-то бурду. В лагере проводили отбор людей, для отправки в Германию. Строем гнали нас на железнодорожный вокзал, садились мы в вагоны. Бомбежки не прекращались. В районе поселка Сейтлер (Нижнегорск) состав разбомбили и те, кому Бог сохранил жизнь, пробирались в Керчь. Какое-то расстояние наши русские подвезли нас на машине. Что нас ожидало в Керчи, трудно представить. Город был превращен в сплошные руины: камень на камне. Одному из писателей по пути следования его в Сталинград, корреспондент сказал о том, что разрушен Сталинград, на что тот ответил, что ему не страшен Сталинград, так как он видел разрушенную Керчь. Город был страшным и пустым. Было жутко. Слышен только вой оставшихся в живых собак. Жить нам было негде, так как дом наш был полностью разрушен, и нас поселили в уцелевшее жилье. Был холод, голод, страх от бомбежек. Мыться было нечем. Вши нас заедали. Родители кипятили белье, но их меньше не становилось. Тело было в волдырях от укусов. Был случай: мама ушла на работу, а меня оставила в очереди за хлебом. Хлебную карточку у меня украли. Я со страхом ждала возвращения мамы. Мама вернулась с работы, я ей сказала, и мы, обнявшись, долго плакали, потому что на месяц остались без хлеба. Но добрых людей было очень много. Соседи по очереди делились с нами крохами хлеба. Нас и весь город от голодной смерти спасала рыба-песчанка. Из нее варили суп, пекли котлеты, за этой рыбой мы ходили за 20 км в пос. Глейки и Русская Мама. Взрослые брали по 3 ведра. Два через плечо на полотенце, а одно в руках. В городе 1 ведро продавали и покупали 1 буханку хлеба. В поселках были знакомые рыбачки, они нас и спасали от голода. Страшное было время. Родителей уже давно нет в живых, а с нами, детьми войны, никто не считается. Те ужасы войны будем помнить до конца своих дней.
А после войны школа, после окончания - родной судоремонтный завод Минморфлота, которому отдала 45 лет. Там же 48 лет проработал муж. Замужество, заочное обучение с мужем, дети. Двое детей, 4 внуков, 2 правнучки. Отметили с мужем Золотую свадьбу, 50 лет, изумрудную — 55 лет. Работаю в Керченской городской организации ветеранов 7 лет заместителем председателя.
Пора нашим властям, алигархам, подумать и о нас. Дать нам реальные льготы, а не на бумаге, которые никто не выполняет. Мы заслужили льготы участников войны. Ведь Керчь пострадала очень сильно во время войны. Повсюду фашисты входили в города и выходили, а наш город — тупик. Выйти некуда — море. Вот здесь они зверствовали окончательно. Тысячи и тысячи жизней мирных жителей, солдат и матросов унесла морская пучина наших двух морей. Нашему городу присвоено высокое звание: Город-Герой.
Звание Герой Великой Отечественной войны присвоено 147 освободителям Керчи. Мой папа участвовал в боях за Сталинград, во взятии Берлина, участвовал в Японской войне, демобилизовался в октябре 1945 года, имел награды и несколько ранений, основное — в ногу. Годы шли. Нога болела. Ампутировали одну, затем другую ноги. Вот так досталась нам всем война. И вот сейчас в стране неспокойно. Молодежь не знает, а пожилые люди забыли, какова была наша жизнь: лечение бесплатно, образование бесплатно. Жизнь была легче. А что нас ждет сейчас? Чем все закончится?
Люди! — Берегите Мир. Это самое ценное в жизни. Не допускайте войны!
Вольфович Нила Станиславовна
«На крыльях памяти»
Я, Вольфо́вич (Кузьменко) Нила Станиславовна, 01.12.1941 г. рождения, Член Межнационального Союза писателей Крыма, автор книг «С любовью к слову», «Дар Слова», «Нам бы про душу не забыть», печаталась во многих коллективных сборниках, а также в альманахах поэзии 2010, 2012, Крым. В течение 33-х лет являюсь внештатным корреспондентов районной газеты «Огни маяка». Тема опалённого войной детства — моя одна из стрежневых тем моего творчества.
Война. О ней мы знаем всё или почти всё. Мы прочитали множество книг, видели её ужасы во многих фильмах, слышали воспоминания ветеранов-участников грозных событий, очевидцев. Мы сами на себе не испытали её ужасов, не гибли под бомбёжками и артобстрелами в окопах и обороне, в промёрзших окопах, не умирали от голода, холода, жажды, травм, ран и болезней. Дети войны знают, что такое война. И не только потому, что прочли книги, просмотрели кинофильмы о войне, прослушали воспоминания ветеранов, очевидцев. Они сами были под бомбёжками и артобстрелами, слушали пение пуль и свит снарядов, умирали от голода, холода, от тифа, дизентерии, от ранений и контузий. Не раз, испытывая леденящий душу страх, смотрели смерти в глаза. Но слабых, истощённых фашисты выбрасывали на мороз под танки, колёса грузовиков, гнали, как пленников, на запад в своём отступающем обозе.
Дети войны с малых лет научились мыслить по-взрослому, работать тяжело и много, отвечать за свои поступки сполна. Они своими глазами успели увидеть сотни смертей, страдания людей. Сами на себе испытали все ужасы войны. Дети войны — последнее поколение свидетелей массового, целенаправленного, циничного и безжалостного истребления людей, основанного на человеконенавистнической фашистской идеологии, свидетелей зверств оккупантов на временно захваченной территории. Они и последнее поколение, пережившее масштабный всеобъемлющий голод в военное лихолетье и раннее послевоенное время (1946-1947 гг.). Они же и свидетели, и активные участники восстановления народного хозяйства, разрушенного войной заводов, фабрик, колхозов, совхозов, дорог и магистралей — всей инфраструктуры. Надрываясь на работах, без ссылок на слабое здоровье, забыв об отдыхе и развлечениях, они работали, работали, работали «…она (война — автор) прошла через нас, мальчишек и девчонок того времени, через наши души, через наши глаза и слёзы»
Вячеслав Тихонов — киноактёр.
Миллионы детей войны остались без отцов, многие без обоих родителей. Им… «никто ни сани не ладил, ни по головке не гладил».
Дети войны. Не познав отцовской ласки, не увидев вообще детства, они, уже в раннем юношеском возрасте напряжённо трудились на стройках, на объектах промышленного и сельскохозяйственного назначения. И своим детям, несмотря на извечные трудности, они сумели создать максимум условий для нормального детства, для полноценной жизни.
К 70-летию начала войны Советского народа против фашистской Германии (1941-1945 гг.) в живых осталось совсем мало непосредственных её участников:
солдат сражавшихся на фронтах,
партизан-подпольщиков, громивших врага на оккупированной территории,
тружеников тыла, дни и ночи ковавших оружие для фронта.
Всё реже мы встречаем на улицах городов и сёл убелённых сединами, с орденами и медалями наших дорогих защитников. И сейчас уже редко в нашей школе ветеран-фронтовик или партизан-подпольщик проводит с учащимися уроки патриотизма, рассказывая им о своей боевой молодости, о славном поколении победителей. В этих условиях эстафету ветеранов войны и труда должны подхватить и пронести с достоинством и честью последние свидетели ужасных, трагических, военных лет — дети войны. Именно дети войны — последнее поколение живых свидетелей тяжелейших испытаний народа, его мужества, несгибаемой стойкости, самопожертвования и самоотдачи. Они же и носители правдивой, живой информации о войне и, по праву, являются продолжателями дел поколения победителей. Дети войны, вместе с взрослым населением услышали вести о долгожданной победе над врагом. На себе испытали необыкновенно-потрясающую радость, незабываемое счастье. Во всеобщем ликовании, они впервые увидели улыбающихся, помолодевших своих мам, забывших на мгновение о невосполнимых утратах, всеобщем горе, первая весть о победе ослепила людей:
Победа подняла на ноги
Войной измученных людей,
Великим счастьем озарила
Лица и старцев, и детей
Перед поколением детей войны стоит задача — в условиях проявления национализма со стороны некоторых лиц и партий, попыток фальсифицировать историю войны, принизить роль и значение Советского оружия и наших побед и наоборот возвысить значение и роль оккупантов в их борьбе против нашей Родины, — разоблачить псевдоисториков и лжеучёных всех мастей, рассказывать людям правду о войне со всеми её тяжёлыми и тяжелейшими страницами, славными, сокрушающими врага, победами. Напоминать всем, что именно Советский солдат своей кровью и грудью прикрыл и защитил всю Европу от фашистской чумы, совершив исторический подвиг, принеся в жертву миллионы жизней.
Сегодня дети войны — старики. Им выпали тяжёлое детство, нелёгкая старость. Дети войны всю жизнь работали, получая невысокие зарплаты. Накоплений абсолютное большинство их сделать не смогли. И те крохи, что оказались в сбербанке, государство у них украло. В этих условиях дети войны оказались нищими. Всю жизнь работая по принципу: «Думай больше о Родине, а потом о себе», — люди рассчитывали на старости лет на помощь государства из общественных фондов потребления: бесплатное медобслуживание, разумные, подъёмные цены на лекарства, санитарно-курортное лечение, рассчитывали на своё конституционное право (Конституция СССР) пользоваться льготами из этих фондов.
Но нынешние власти забыли о своём долге перед стариками, о своей ответственности перед ними. Они отобрали их конституционные права. Таким образом, по недомыслию, а скорее всего целенаправленно и обдумано, большинство стариков с низкими пенсиями, обречено на преждевременное вымирание. В самом деле — денег на лекарства и лечение нет, а болезни и недуги на ослабленный неполноценным питанием и многолетними трудами организм наседают. Остаётся только молча, тихо умирать, говорят нередко старики. Всё же, дети войны не теряют надежды, что власть имущие вспомнят о стариках и создадут им минимальные условия для нормального проживания в старости. Медицинское обслуживание стариков — не единственная зияющая дыра в политике властей по отношению к отработавшему честно старшему поколению.
«Сборник воспоминаний ныне здравствующих свидетелей войны, их страдания и переживания, лично перенесённые в детском возрасте, должны напомнить общественности, ныне действующим поколениям об их неоплатном долге перед стариками — детьми войны»,— В. Кудинов, член межнационального Союза писателей Крыма.
Уважаемый Совет ветеранов «Дети войны»!
Недавно по телевидению прослушала передачу о том, что нужны отклики детей войны, чтобы память о трагизме нашего народа не была предана забвению. Мне очень и очень хотелось бы встретиться с Вами: у меня есть о чём поведать.
С уважением и благодарностью Нила Станиславовна Вольфо́вич.
Гаврюшина Вера Николаевна
Родилась я в г. Симферополе. На момент начала войны мне было неполных 2 года. Что было в это время, не знаю, как уходил на фронт отец – тоже. Детская память начала отсчитывать события, когда очень хотелось кушать. Я шла в огород, где только-только пробивалась ботва морковки. Этого было достаточно, чтобы выдернуть маленький, тоненький корешок и хоть что-то положить в рот. Что, как и в каком порядке происходило – не знаю, но над городом было видно зарево, когда горел Севастополь, его бомбили. Мы сидели в сарае без крыши у нашей соседки по Красной горке, тёти Оли Жильцовой, где была её дочка и коза. Мама работала в саду (Жигулина роща), я вместе с детьми бегала на улице. За нашим домом (он был крайний перед ул. Куйбышева) начинались какие-то глубокие рвы, мы там брали белую глину для игр. В один из таких моментов ко рву подъехала большая черная машина, и 2 немца лопатами что-то выгребали в ров. Потом, бросив по паре лопат глины, уехали. Тогда мы, дети, увидали кучу детей, маленьких и постарше. У всех под носом были желтые мазки. Куча дышала. Когда я вечером рассказала маме, она меня стала оставлять дома. Когда начиналась бомбежка, за мной приходил кто-то из дочерей тёти Тани – сестры отца, они жили неподалеку, а раньше я сама туда убегала. Старостой у нас на Красной горке был Коля-горбатый, видимо за это его на фронт и не взяли, а для полицая сгодился. У него из окна на улицу был выставлен граммофон какого-то розоватого цвета и на всю улицу слышалось: «И кто его знает…». Он всех ходил проведывать, вынюхивал что-то и приставал ко всем хорошеньким женщинам. Это не минуло и мою маму. Только сейчас я понимаю, что, получив отказ, он ей пригрозил: «Поплачешь». Когда в мае 1944 года началась депортация, под эту раздачу попало несколько таких семей, где мужья были на фронте, а женщины с детьми остались дома. Помню битком набитый вагон с маленькими прорезями окон под самым потолком. Лежать было негде, кто как сидел, держа на руках детей. На станции Джанкой эшелон загнали в какой-то тупик, никто не знал, когда его отправят, так как шли эшелоны с солдатами и техникой. Мама и еще одна женщина (у нее был больной муж и сын) побежали по водичку. В это время отправили наш эшелон, и я осталась в вагоне одна с 2 узелками. В одном была кое-какая моя одежонка, а в другом – мамина. Сколько ехали мы и как – не знаю.
Действительность вернула меня в какие-то деревянные бараки, окруженные свежесрубленными пнями и свежей смолой. Я с двумя узелками сидела на этих пнях, к которым прилипало платьишко, на них и спала. Пела детским голосом очень жалобную песню, не знаю, откуда знала слова. Может её пела моя бабушка:
«Пошла я в лес за малиной,
Но там я малины не нашла,
А только нашла крест, могилу,
Которая травою заросла.
Упала я там на колени
И громко я плакать начала,
Мама, что ты спишь и не слышишь,
Как сиротка рыдает твоя».
После такого очередного концерта меня на попечение взял армянин (у него вся семья погибла). Мне выделили в большой комнате топчан (там было много народу, и у каждого был свой топчан). Я не помню, как звали этого дядю, но он меня мыл, кормил, нянчил. Мама следующим эшелоном отправилась на Урал. Только мы попали в Краснокамск Молотовской области, а они – в Добрейку. Врозь мы жили до октября. Женщина, которая отстала с мамой от нашего эшелона, начала искать своего больного мужа, так нашли и меня (Веру Амосину). В то время это называлось спецпереселением, и нас среди пермяков называли спецпереселенцами. Все взрослые ходили каждую неделю в какую-то контору расписываться.
Мама вначале работала в каком-то бараке, где жили зеки, а потом устроилась в детсад ночной няней. Я была при ней. Мы уже жили в другом бараке и никого не боялись. Детей кормили неплохо и постоянно поили рыбьим жиром. В нашем домике в Симферополе уже жили моя бабушка с дочкой (маминой сестричкой). Тетя Маруся работала в какой-то воинской части. По её словам, к ней в часть пришли военные и явился Горбатый. Подпив, он сказал, что «твоя сестра с дочкой страдают напрасно». Один из военных стал его о чем-то расспрашивать, но с тех пор Горбатого в этих краях никто не видел. В 1954 году мама отправляет меня в Симферополь, где я закончила 10 классов. Поработав 2 года на заводе «Сантехпром», я поступила в Днепропетровский химико-механический техникум. По распределению уехала в Херсон на судостроительный завод. В 1971 году я снова приехала в Симферополь. Работала на телезаводе, в колонии №8, а с 1979 года – в системе госштаба. В 1994 году ушла на пенсию, но продолжала работать до 2000 года.