Образ человека в советской литературе 40-х годов XX века
Последовательная реализация принципа «партийности» в советской литературе, проведенная в 1930-е годы, в военное время должна была обеспечить единство рядах призывников «литературного фронта». Однако, при всем стремлении власти к идеологическому контролю над «общественным сознанием» в литературе военного десятилетия было создано несколько альтернативных образов-образцов человека, оказавшегося в нечеловеческой ситуации тотальной войны. Неизбежным следствием мобилизации всех человеческих ресурсов явилась не требовавшая рациональных обоснований ненависть к врагу: «Я призываю к ненависти», — так называлась одна из первых военных статей А. Н. Толстого («Правда», 28 июля 1941 года). Война — это оселок, на котором оттачиваются человеческие чувства: «и воевать научились по-настоящему, и ненавидеть, и любить… Если любовь к родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть всегда мы носим на кончиках штыков», — писал утверждал герой рассказа «Наука ненависти» М. Шолохова ( «Правда», 22 июня 1942 года). Аксиомы «науки ненависти» (равно как и «науки любви») сакральны. Ненависть к врагу — священный долг воина: «Убей немца! — это кричит родная земля» (И. Эренбург), «сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» (К. Симонов), «бей его, проклятого зверя» (Л. Леонов). Призывы к «ярости благородной» (А. Лебедев-Кумач) обращены к до-рефлексивному уровню восприятия. Формируя базовые структуры коллективного бессознательного, императивы «светлой священной ненависти» (А. Толстой) превращаются в эффективный инструмент массовых манипуляции. Требует ли «наука ненависти» рационального прояснения инстинктивных устремлений к самосохранению и справедливому воздаянию агрессору? К разуму апеллировал М. Зощенко, давая разъяснения по поводу публикации своей книги «Перед восходом солнца», в письме к И. В. Сталину в ноябре 1943 г.: «Это — антифашистская книга. Она написана в защиту разума и его прав. Помимо художественного описания жизни, в книге заключена научная тема об условных рефлексах Павлова. Эта теория основным образом была проверена на животных. Мне, видимо, удалось доказать полезную применимость её и к человеческой жизни. При этом с очевидностью обнаружены грубейшие идеалистические ошибки Фрейда… Дорогой Иосиф Виссарионович, я не посмел бы тревожить Вас, если бы не имел глубокого убеждения, что книга моя, доказывающая могущество разума и его торжество над нашими силами, нужна в наши дни. Она может быть нужна и советской науке. Ради научной темы я позволил себе писать, быть может, более откровенно, чем обычно принято» [4; 132].
Ссылаясь на научную рациональность, М. Зощенко надеялся найти у советского руководителя защиту от жесткой критики в свой адрес со стороны адептов радикального патриотизма («вся повесть Зощенко является клеветой на наш народ, опошлением его чувств и его жизни» [1; 74]). Сталин же был склонен опираться скорее на психоанализ З. Фрейда, нежели на «научную» физиологию И. Павлова. Его радиобращении 3 июля 1941 года («Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!») активировало мощные структуры народной воли к победе, магическая формула которой уже прозвучала в первом официальном заявлении о начале войны В. Молотова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» [5]. (В 1946 году именно повесть «Перед восходом солнца» будет вменена в вину «подонку от литературы» М. Зощенко в печально знаменитом Постановлении оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» [2; 587]).
Первоначально в советской идеологической системе понятия «класс» и «нация» были взаимозаменяемы, поскольку конечным итогом истории человечества полагалась «мировая пролетарская революция». Однако на рубеже 1930-1940-х годов классовая парадигма была постепенно заменена парадигмой национальной: «Смена эта настолько глубока, что внутри самой культуры часто не воспринимается ее носителями, многие из которых даже не замечают резкой смены векторов — от классового интернационализма к национально-шовинистическому великодержавию» [3;177.] Таким образом «патриотизм становится абсолютной ценностью, центром новой идеологической парадигмы, ориентированной на победу. И русская литература в этой системе значений воспринимается уже не как полигон для воспитания классовой идеологии, а как учебник патриотизма» [6]. Отныне «коэффициент патриотизма», понимаемого как безусловная преданность российскому государству в любой период его историографии, будет рассматриваться как основной критерий оценки качества литературного произведения. На литературный фронт Великой отечественной призваны будут призваны не только военные корреспонденты и публицисты, но и классики русской литературы. В сентябре 1941 года (на третий день после начала блокады Ленинграда) была допущена к печати книга «Пушкин и Родина», первая в так называемой «оборонной серии» Пушкинского Дома. Уже в этом издании представлен набор стандартных формул, впоследствии соотносимых с любым представителем русской классической литературы: «Величайший русский поэт А. С. Пушкин был верным сыном своего народа и горячо любил свою родину. Пушкин преклонялся перед вековой мудростью своего народа… Он гордился и замечательными качествами своего народа — его пытливым творческим умом, его природным свободолюбием, сохранившимся в душе русского крестьянина, несмотря на вековое крепостническое рабство… В прошлом родины внимание Пушкина привлекали всегда героические события, свидетельствующие о силе народа, об умении в трудные для отечества минуты напрягать всю свою мощь и давать богатырский отпор врагу» [8; 3–4.].
«Книга про бойца» («Василий Теркин») А. Т. Твардовского являет собой пример альтернативной по отношению к «науке ненависти» формы патриотизма в советской литературе 1940-х годов. Свободный от идеологических штампов образ обаятельного в своей простоте, находчивого и остроумного красноармейца неожиданно окажется более «реалистическим», нежели любые клоны социалистического реализма. Тёркин находит выход из любой ситуации, он везде уместен, ибо собственное его место — равно как и место любого человека — сердцевина мира, переправа через воды Леты, разделившие своих и чужих, мир и войну, жизнь и смерть, богов и людей. Весьма примечательно, что поэтический цикл, начатый А. Твардовским еще во время финской кампании 1939–1940 гг., будет завершен только в начале 1960-х эсхатологическим «Тёркиным на том свете». Выйти из своей эпохи и суметь в нее вернуться («Пушки к бою едут задом») — общее свойство литературного трикстера и его автора — «Война всерьез, и поэзия должна быть всерьез» [7].
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
1. Бабиченко Д. Л. Писатели и цензоры. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. — М.: Россия молодая, 1994. — 160 с.
2. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б)-ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953 / Сост. А. Артизов, О. Наумов. — М.: МФД, 1999. — 872 с.
3. Добренко Е. А. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. – Otto Sagner, 1993. — Т. 302.
4. Зощенко М. «Буду стоять на своих позициях» // Исторический архив. 1992, № 1. С. 132–143.
5. Кульков Е.Н., Мягков М.Ю., Ржежевский О.А. Война 1941–1945 / Под ред. О. А. Ржежевского — М: ОЛМА-ПРЕСС, 2005. — 479 с.
6. Пономарев Е. Н. «Учебник патриотизма» (литература в советской школе в 1940–1950-е годы) // Новое литературное обозрение. № 3, 2009 (97).
7. Твардовский А. Т. «Я в свою ходил атаку...» Дневники. Письма. 1941-1945 гг. — М.: Вагриус. 2005. — 400 с.
8. Томашевский Б. В. и Грушкин А. И. (сост.) Пушкин и родина. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941.