Не пытайтесь повторить это в домашних условиях!
Пока что, я продемонстрировал, что развивающимся странам важно бросить вызов рынку и целенаправленно развивать экономическую деятельность, направленную на повышение их производительности в долгосрочной перспективе – в основном, хотя и не исключительно, производственные отрасли. Я утверждал, что для этого необходимы [меры по ] созданию и преумножению производственных возможностей, для чего, в свою очередь, потребуется жертвовать, возможно в течении нескольких десятилетий, определёнными краткосрочными выгодами [и преимуществами ], ради повышения в долгосрочной перспективе производительности (а значит и уровня жизни).
Но неолибералы могут возразить следующим вопросом: а как же быть с невысокими возможностями правительств развивающихся стран, которым полагается проводить в жизнь все эти мероприятия? Ведь, если этим странам предстоит бросить вызов логике рынка, кому-то придётся решать, какие отрасли развивать, и в развитие каких производственных возможностей инвестировать. А в развивающихся странах грамотные и толковые правительственные чиновники – большая редкость. Ежели те, кто будут принимать эти важнейшие решения, будут некомпетентны, то их вмешательство может только ухудшить положение.
Именно этим аргументом воспользовался Всемирный банк в своём знаменитом докладе «Восточно-Азиатское чудо » («East Asian Miracle ») , который увидел свет в 1993 году. Советуя развивающимся странам не подражать корейской и японской политике активного участия государства в торговых и промышленных делах, он утверждал, что такая политика не сможет работать в тех странах, которые не имеют «компетентности, автономности и относительного отсутствия продажности гражданских властей Японии и Кореи»[369] – то есть практически во всех развивающихся странах. Алан Уинтерс (Alan Winters), профессор экономики Университета Сассекса и директор «Группы изучения развития» («Development Research Group») Всемирного банка выразился более прямо. Он заявил, что «применение экономи[ческой науки ] второго сорта [экономики, которая принимает во внимание несовершенство рынков, а следовательно потенциально благотворное государственное участие – прим. автора ] требует первосортных экономистов, а не обычный [имеющийся в наличии ] комплект экономистов третьего и четвёртого сорта [сброд ]».[370] Посыл ясен: «Не пытайтесь повторить это в домашних условиях!», как пишут в телевизионных титрах, когда показывают какие-нибудь опасные штуки.
Не может быть никаких сомнений, что во многих развивающихся странах государственные чиновники не обладают высокой квалификацией. Но в равной степени неправда, что такие страны, как Япония, Корея и Тайвань, преуспели в своей политике активного государственного участия из-за того, что их госаппараты были укомплектованы исключительно высокообразованными чиновниками. Ничего подобного не было, по крайней мере поначалу.
До конца 1960-х годов Корея отправляла своих чиновников для повышения квалификации в (подумать только!) Пакистан и Филиппины. В то время Пакистан являлся самым прилежным и способным учеником Всемирного банка, а Филиппины были самой богатой страной Азии после Японии. Много лет спустя, уже будучи студентом, мне довелось сравнить ранние документы экономического планирования Кореи и Индии. Ранние индийские планы являлись для своего времени чем-то сверхсовременным. Они опирались на сложную экономическую модель, разработанную всемирно известным статистиком Прасантой Чандра Махаланобисом (Prasanta Chandra Mahalanobis). К моему стыду, корейские документы явно были написаны, согласно проф.Уинтерсу, «обычным комплектом экономистов третьего и четвёртого сорта». Но корейская экономика развилась куда лучше, чем индийская. Возможно, чтобы проводить хорошую экономическую политику [всё-таки ], не нужны «первоклассные экономисты».
По правде говоря, «первоклассных экономистов» по проф.Уинтерсу в странах Восточной Азии [как раз-то ] и не было . Японские руководители экономики может быть и были «первоклассными», да только совсем не экономистами – в основном, они были юристами по образованию. До 1980-х годов, те немногие экономические знания, которыми они обладали, были в основном «неверного» рода – экономика по Карлу Марксу и Фридриху Листу, а не по Адаму Смиту и Милтону Фридману. На Тайване главными фигурами в государственном управлении экономикой были инженеры и учёные, а не экономисты, а в Китае такое положение сохраняется и сегодня.[371] До 1970-х годов в Корее тоже была высока доля юристов в рядах экономической бюрократии.[372] В 1970-е годы творцом «Программы индустриализации тяжёлой и химической промышленности» («HCI») президента Пака Чон-Хи [Республики Корея ] был О Вон Чул (Oh Won-Chul), инженер по образованию.
Можно с полным основанием утверждать, что для того чтобы проводить хорошую экономическую политику нужны умные люди. Но эти «умные люди» не обязаны быть «первоклассными экономистами» проф.Уинтерса. И вообще, эти «первоклассные экономисты» могут оказаться не слишком полезны для экономического развития, если их обучали неолиберальной экономике. Кроме того, в процессе развития качество [чиновничьего ] аппарата может улучшаться. Конечно, для таких улучшений требуется вложения в [повышение ] возможностей управленческого аппарата. Но также управленческому аппарату нужно [иметь возможность ] тренироваться с [принятием и воплощением ] «трудных решений». Если аппаратчики будут держаться за (казалось бы) «простые решения», вроде свободы торговли, то у них никогда не разовьются способность браться за «трудные» задачи [и решать их ]. Если вы мечтаете отточить свои трюки настолько, чтобы попасть на телеэкран, нужны домашние тренировки.
Наклонить футбольное поле
Недостаточно просто знать, какие именно управленческие решения нужны в ваших конкретных обстоятельствах. Страна должна быть в состоянии воплотить их в жизнь. За последние четверть века Недобрые Самаритяне невероятно затруднили развивающимся странам возможность [последовательно ] проводить политику, благоприятную для их развития. Для того, чтобы не дать им такой возможности, они пользовались [всею мощью ] Нечестивой Троицы – МВФ, ВБ и ВТО, региональных многосторонних финансовых организаций, своими собственные бюджетами оказания иностранной помощи, двусторонними и региональными соглашениями о свободной торговле или об инвестициях. Они заявляют, что политику защиты национальных интересов [не путать с национализмом !] (вроде протекционизма в торговле и дискриминации иностранных инвесторов) следует запретить или серьёзно урезать, не только потому, что они, как утверждается, вредны для самих стран их практикующих, но также потому, что они ведут к «нечестной» конкуренции. Доказывая эту мысль, Недобрые Самаритяне постоянно прибегают к тезису об «уравнивании шансов».
Недобрые Самаритяне требуют, чтобы развивающимся странам не позволяли пользоваться дополнительными инструментами [экономической ] политики протекционизма, субсидирования и [административного ] регулирования, потому что они-то и составляют [суть ] нечестной конкуренции. Если бы им позволили такие вещи, – утверждают Недобрые Самаритяне, – развивающиеся страны были бы подобны футбольной команде, нападающей вниз по склону холма, в то время как их соперники (богатые страны) выбивались бы из сил, действуя снизу вверх на неровном футбольном поле. Устраните все протекционистские барьеры, и пусть все конкурируют на равных; в конце концов, воспользоваться благами рынка можно, только если лежащая в его основе конкуренция честна.[373] Кто может спорить с такой разумной мыслью: «уравнять шансы»?
Я могу – когда речь заходит о состязании между неравными игроками. И оспорить её следует всем нам, если мы хотим построить международную систему [экономических отношений ], которая способствует экономическому развитию. «Уравнивание шансов» приводит к нечестной конкуренции, когда игроки неравны . Когда одна команда, скажем, сборная Бразилии по футболу, а другая состоит из подружек моей 11-летней дочери Юны, будет только справедливо, чтобы девочкам позволили вести нападение вниз под уклон. В таком случае наклонное, а не ровное игровое поле является способом обеспечить честную конкуренцию.
В жизни мы не видим таких наклонных футбольных полей только потому, что сборной Бразилии по футболу никогда бы не позволили состязаться со сборной 11-летних девочек, а не потому что сама по себе идея о наклонном поле неверна. В реальности, в большинстве видов спорта неравным соперникам просто не разрешено состязаться друг с другом, наклонное поле или нет, по той простой причине, что это было бы нечестно.
В футболе и в других видах спорта имеются возрастные группы и разделение по полу спортсменов, а в боксе, борьбе, тяжёлой атлетике и многих других видах существуют весовые категории – тяжеловесу Мухаммеду Али просто нельзя было встречаться на ринге с Роберто Дюраном, легендарным панамцем, имеющим четыре титула в более лёгких весовых категориях. И весовые категории разделены очень чётко. К примеру, в боксе лёгкие весовые категории отличаются друг от друга величиной буквально в 2-3 фунта (1-1,5 кг). Как так получается, что мы считаем состязание боксёров с разницей в весе превышающей два килограмма нечестным, и при этом соглашаемся, что США и Гондурас должны состязаться на равных? Если взять другой пример, то в гольфе даже существует чётко прописанная система «гандикапов», которая даёт игрокам фору в обратной пропорции от их мастерства.
Мировая экономическая конкуренция – это игра неравных игроков. Она противопоставляет друг другу [самые разнообразные ] страны, как у нас, специалистов по развитию принято говорить, начиная Швейцарией и заканчивая Свазилендом (Switzerland to Swaziland). Поэтому, будет только справедливо, чтобы мы наклонили слегка игровое поле в пользу наислабейших стран. На практике это будет означать разрешить им более решительно защищать и субсидировать их производителей, и налагать на иностранных инвесторов более строгие ограничения.[374] Также таким странам следует разрешить защищать права интеллектуальной собственности менее строго, чтобы они могли активнее «заимствовать» идеи у более передовых стран. Богатые страны могли бы помочь им ещё больше, переведя в такие страны свои технологии на необременительных условиях; это принесло бы дополнительную пользу совместив экономический рост в бедных странах с необходимостью противодействовать глобальному потеплению, потому что технологии из богатых стран обычно являются более энергетически эффективными.[375]
Недобрые Самаритяне могут запротестовать, что всё это является «особым отношением» к развивающимся странам. Но назвать что-либо особым отношением значит признать, что лицо получающее такое отношение, также получает несправедливое преимущество. Хотя мы не называем электрические подъёмники в лестничных пролётах для инвалидов-колясочников или шрифт Брайля для слепых несправедливым преимуществом. Аналогичным образом мы не должны называть повышенные тарифы и прочие средства защиты дополнительно резервируемые за развивающимися странами «особым отношением». Эти меры – просто дифференцированное, и справедливое, отношение к странам с другими возможностями и потребностями.
И последнее по списку, но не по значению: вопрос того, чтобы наклонить поле в пользу развивающихся стран – теперь не просто вопрос справедливого отношения. Это также вопрос того, чтобы предоставить менее развитым странам инструменты, с помощью которых, пожертвовав своими краткосрочными интересами и преимуществами, они обретут новые производственные возможности. Действительно, если позволить бедным странам развивать свои возможности, то это скорее и проще приблизит тот день, когда разрыв между игроками уменьшится настолько, что более не будет необходим наклонять поле.
Как проще и как правильно
Допустим, что я прав, и что это поле нужно слегка наклонить в пользу развивающихся стран. Читатель может задать резонный вопрос: каковы шансы того, что Недобрые Самаритяне примут моё предложение и изменятся?
Может показаться совершенно бессмысленным [занятием ] обращать в свою веру тех Недобрых Самаритян, которые действуют [чисто ] из своих корыстных интересов. Но всё равно можно апеллировать к их «просвещённому эгоизму». Поскольку неолиберальная политика заставляет развивающиеся страны расти медленнее, чем они бы росли при других обстоятельствах, в долгосрочной перспективе самим Недобрым Самаритянам будет выгоднее, если они допустят альтернативную политику, которая позволит развивающимся странам расти быстрее. Если среднедушевой ВВП прирастает на 1% в год, как имеет место быть в Латинской Америке в течении последних двух десятилетий неолиберализма, то чтобы удвоить доход потребуется семь десятилетий. А если он прирастает по 3% в год, как было в Латинской Америке во времена импортозаместительной индустриализации, за этот же срок доход вырастет в девять раз, предоставляя для эксплуатации Недобрым Самаритянам из богатых стран гораздо более обширные рынки. Так что, в долгосрочных интересах даже самых эгоистичных стран Недобрых Самаритян принять ту «еретическую» политику, которая даст скорейший рост в развивающихся странах.
Вот кого труднее переубедить, так это «идейных», тех кто верит в политику Недобрых Самаритян, потому что она «правильная», а не потому что они лично что-либо выгадывают от неё. Как я уже говорил, зачастую самодовольство гораздо более упрямо, чем своекорыстие. Но даже и здесь есть надежда. Когда Джона Мейнарда Кейнса однажды обвинили в непоследовательности, он ответил: «Когда меняются факты, я меняю своё мнение, а как поступаете вы, сэр?». Многие из этих «идейных» такие же как Кейнс, хотя к сожалению, не все. Они могут изменить своё мнение, как делали это раньше, если столкнутся с новым поворотом в событиях реального мира и с новыми аргументами, при условии, что они достаточно убедительны, чтобы преодолеть их предыдущие убеждения. Хорошим примером является гарвардский экономист Мартин Фельдштайн (Martin Feldstein). Некогда он был сотворцом рейгановской неолиберальной политики, но когда разразился Азиатский кризис 1998 года, его критика МВФ (упомянутая в Главе 1) была более резкой, чем даже у некоторых экономистов левого толка. [Другой, более близкий пример – Анатолий Вассерман ].
Что должно придавать нам прочную надежду, так это то, что большинство Недобрых Самаритян – не фанатики, и не стяжатели. Подавляющее большинство людей, включая меня самого, совершают какие-либо дурные поступки не потому, что получают от них огромную выгоду, и не от безусловной и непоколебимой веры, а потому что так проще. Многие Недобрые Самаритяне соглашаются с неверной политикой по той простой причине, что конформистом быть легче. К чему искать «неудобную правду», когда можно просто принять то, что говорят политики и пресса? Зачем затрудняться выяснением того, что на самом деле происходит в бедных странах, если их просто можно обвинить в испорченности, лености и расточительности их населения? К чему прилагать какие-то дополнительные усилия и копаться в истории твоей собственной страны, когда «официальная» версия предполагает, что она всегда была родиной всевозможных добродетелей – свободной торговли, творчества, демократии, бережливости, и всего, что только пожелаешь?
Именно потому, что бо льшая часть Недобрых Самаритян именно такие люди, у меня есть надежда. Потому, что это люди, которые были бы готовы измениться, если им предоставить более объективную картину, которую, я надеюсь, даёт эта книга. И я не принимаю желаемое за действительное. [В истории ] был период, начиная с плана Маршалла (введённого шестьдесят лет тому назад, в июне 1947 года) и заканчивая подъёмом неолиберализма в 1970-е годы, когда богатые страны, под руководством США, не вели себя как Недобрые Самаритяне, о чём я писал в Главе 2.[376][см. комментарий переводчика на стр.50 ]
Тот факт, что богатые страны не вели себя как Недобрые Самаритяне, хотя бы один раз в прошлом, внушает надежду. Тот факт, что этот эпизод в истории дал великолепные экономические результаты, ибо развивающийся мир никогда не жил лучше, ни до, ни после, обязывает нас извлечь урок из этого опыта.
Copyright
Copyright © 2008 by Ha-Joon Chang
Неавторизованный перевод: творческая группа под руководством Бьёрна Олафссона (Bjorn Olafsson) bjorn_olaf@yahoo.com Österportstorg 2 271 80 Ystad
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1] Цифры корейского среднедушевого дохода взяты из H.-C. Lee (1999), Hankook Gyongje Tongsa [Economic History of Korea] (Bup-Moon Sa, Seoul) [in Korean], Appendix Table 1. The Ghanaian figure is from C. Kindleberger (1965), Economic Development (McGraw-Hill, New York), Table 1-1.
[2] «Samsung» по-корейски означает «Три звезды», так же как моя вымышленная мозамбикская фирма «Tres Estrelas». Последнее предложение моей воображаемой статьи в Economist за 2061 год основано на реальной статье в Economist о «Samsung», 'As good as it gets' (от 13 Января 2005 года), в последнем абзаце которой говорится: «Может ли сравнительно неизвестный производитель электроники где- нибудь в Китае решить, что если «Samsung» смог выдвинуться из глубокой тени на вершину дерева, то может быть он тоже сможет?» Семнадцать лет, в течение которых подразделение топливных ячеек моей вымышленной мозамбикской фирмы теряло деньги, это тот же самый инвестиционный период, в течение которого подразделение электроники «Nokia», основанное в 1960 году, терпело убытки.
[3] http://www.samsung.com/AboutSAMSUNG/SAMSUNGGroup/Time-lineHistory/timeline01.htm