Что, некоторые культуры неспособны на экономическое развитие?
Объехав множество фабрик в [одной ] развивающейся стране, австралийский консультант по управлению сообщил пригласившим его местным чиновникам: «Мои впечатления от вашей дешёвой рабочей силы довольно скоро вылились в разочарование. Без сомнения им платят мало, но и [их ] отдача под стать; повидав как ваши люди работают, я получил впечатление, что вы – всем довольный и нетребовательный народ, для которого времени не существует. Когда я говорил с некоторыми менеджерами, они сообщили мне, что невозможно изменить обычаи национального наследия [национальный характер ]».
Можно понять озабоченность австралийского консультанта тем, что работники той страны, в которую он приехал не имели правильной трудовой этики. И вообще-то он выразился довольно вежливо. Он мог бы прямо назвать их лентяями. Не удивительно, что страна была бедна – не нищая, но уровень [подушевого ] ВВП составлял менее четверти от австралийского.
Со своей стороны местные менеджеры согласились с австралийцем, но были достаточно умны, чтобы понять, что «обычаи национального наследия» [национальный характер ] или культуру, так просто не изменишь, если это вообще возможно. Как заключил в своей, богатой на плодотворные идеи, работе «Протестантская трудовая этика и дух капитализма» немецкий экономист и социолог XIX века Макс Вебер, есть некоторые культуры, вроде Протестантизма, которые просто лучше подходят для экономического развития, чем другие.
Однако, рассматриваемой страной являлась Япония в 1915 году.[329] Что-то неверное есть в том, что какой-то австралиец, ([представитель ] народа, известного сегодня своим умением весело проводить время), назвал японцев ленивыми. Но большинство людей с Запада [именно ] так видели Японию столетие назад.
В своей книге 1903 года, «Развитие японцев », американский миссионер Сидней Гулик (Sidney Gulick) заметил, что многие японцы «производят впечатление… ленивых и совершенно безразличных к течению времени».[330] А Гулик не был поверхностным наблюдателем. Он прожил в Японии 25 лет (1888-1913 гг.), хорошо выучил японский язык и преподавал в японских университетах. После своего возвращения в США, он стал известен своей кампанией за расовое равноправие, [которую он вёл ] от лица американцев азиатского происхождения. Тем не менее, он повидал достаточно подтверждений культурного стереотипа [восприятия ] японцев, как «беспечных» и «эмоциональных» людей, которым присущи такие качества, как «легкомыслие, отсутствие малейшей заботы о будущем, жизнь по большей части сегодняшним днём».[331] Сходство между этим наблюдением и [другим ], сделанным в сегодняшней Африке, в данном случае самим африканцем – камерунским инженером и писателем Даниэлем Этунга-Мангуэле (Daniel Etounga-Manguelle), просто поразительное: «Африканец, укоренённый в культуре своих предков, настолько убеждён, что прошлое может только повторяться, что о будущем он заботится только поверхностно. Но ведь, без понимания будущего в динамике, нет планирования, нет предвидения, нет созидания сценариев; другими словами нет политики, которая влияла бы на течение событий».[332]
По завершении своего азиатского турне 1911-1912 гг., Беатрис Уэбб (Beatrice Webb), известная руководительница Фабианского общества британских социалистов, охарактеризовала японцев, как имеющих «ужасные представления о досуге и совершенно невыносимые взгляды на личную независимость».[333] Она утверждала, что в Японии «совершенно очевидно нет никакого стремления учить людей думать».[334] Ещё более едко она высказалась о моих предках. Корейцев она описала как «12 миллионов грязных, вырождающихся, мрачных, ленивых и лишённых религии дикарей, которые болтаются без дела в грязных белых одеяниях самого неуместного сорта и живущих в грязных мазанках».[335] Не удивительно, что она считала, что «если кто-нибудь сможет поднять корейцев из их нынешнего варварского состояния, я считаю, что это будут японцы», несмотря на то, что об японцах она была невысокого мнения.[336]
И это не были просто западными предубеждениями в отношении восточных народов. Британцы говорили подобные вещи и про немцев. До немецкого экономического подъёма середины XIX в., британцы привычно считали немцев «тупыми и мрачными людьми».[337]«Лень» было тем словом, которое часто связывали с немецкой натурой.[338] Мэри Шелли (Mary Shelley), написавшая «Франкенштейна» , писала в раздражении после особенно досадной перебранки с её немецким кучером: «немцы никогда не торопятся».[339] И не только британцы. Французский производитель, нанимавший немецких работников, жаловался, что они «работают как и когда им заблагорассудится».[340]
Ещё британцы считали немцев тугодумами. По словам Джона Рассела (John Russell), писателя и путешественника 1820-х годов, немцы были «работящими, непритязательными людьми… не наделёнными ни остротой восприятия, ни живостью чувств». В частности, по словам Рассела, они не были открыты новым идеям: «проходит много времени, прежде чем [немец ] приходит к пониманию смысла того, что для него внове, и трудно пробудить в нём рвение в постижении оного».[341] Не удивительно, что они «не отличались ни смекалкой, ни энергией», как заметил другой британский путешественник середины XIX века.[342]
Немцев также считали слишком большими индивидуалистами, неспособными к сотрудничеству друг с другом. Немецкая неспособность к сотрудничеству, по мнению британцев, наиболее ярко проявлялась в плохом качестве и плохом же содержании своей общественной инфраструктуры, которая была настолько плоха, что Джон Макферсон (John McPherson), вице-король Индии (и следовательно, вполне привычный к ненадёжным дорожным условиям [человек ]) написал: «Я обнаружил, что дороги в Германии столь дурны, что я обратил свой путь в Италию».[343] Опять же, сравните это с замечанием африканского автора, которого я уже приводил выше: «Африканские общества – как футбольная команда, в которой из-за личного соперничества и отсутствия командного духа, один игрок не пасует другому из страха, что последний может забить гол».[344]
Британские путешественники начала XIX в. находили немцев ещё и жуликоватыми – «ремесленник и лавочник обманывают вас, где только могут, хотя бы и на невообразимую мелкую сумму, лишь бы только обжулить… Такое мошенничество повсеместно», писал сэр Артур Брук Фолкнер (Arthur Brooke Faulkner), британский военный врач.[345]
И наконец, британцы считали немцев чрезмерно эмоциональными. [Правда ] сегодня-то многие британцы считают, что у немцев практически генетическая эмоциональная недостаточность. И тем не менее, говоря о чрезмерных немецких эмоциях, сэр Артур заметил, что «некоторые смехом разгоняют все свои несчастия прочь, а некоторые неизменно предаются меланхолии».[346] Сэр Артур был ирландцем, так что [сам факт того, что ] он называет немцев эмоциональными, сродни тому как если бы финн назвал ямайцев мрачным народом, в соответствии с сегодняшними культурными стереотипами, [разумеется ].
Вот вам и пожалуйста. Столетие назад японцы были ленивыми, а не трудолюбивыми; чрезмерно независимого склада (даже для британского социалиста!), а не преданными «тружениками-муравьями»; эмоциональными, а вовсе не непроницаемыми; беспечными, а не серьёзными; живущими сегодняшним днём, а не строящими планы на будущее (что проявляется в зашкаливающих показателях сбережений). Полтора столетия назад немцы были праздными, а не эффективными; индивидуалистами, а не склонными к сотрудничеству; эмоциональными, а не рациональными; туповатыми, а не толковыми; бесчестными и вороватыми, а не законопослушными; беззаботными, а не дисциплинированными.
Эти характеристики озадачивают по двум причинам. Во-первых, если у японцев и немцев были такие «плохие» культуры, как они так разбогатели? Во-вторых, почему тогдашние японцы и немцы так отличаются от их потомков сегодня? Как они смогли так полностью изменить свои «обычаи национального наследия»?
В своё время я отвечу на эти вопросы. А пока что, мне нужно разъяснить некоторые широко распространившиеся недоразумения по поводу взаимоотношений между культурой и экономическим развитием.