[2] См. главу 15 «Освобождение» одноименного романа.
[3] Стигийская центурия составляла 150 воинов, когорта — 600 и легион — 6000 человек.
[4] См., например, рассказ «Защитник», или «Наследие Стигии», из цикла «Изгои».
[5] Дага — кинжал для левой руки, может иметь несколько лез-вий, исходящих под острым углом от рукояти.
[6] Дублетер — арбалет, позволяющий выпускать две стрелы за один выстрел.
[7] См. главу 2 «Заклятие Синих Монахов» романа «Огни Будущего».
[8] См., например, главу 11 «Конан и Узник Вечности» романа «Об-реченные на Бессмертие», в которой Милиус подробно объясняет Конану, как Тезиас, бог Великая Душа, стал демоном Суром, рабом Змеиной Королевы.
[9] О Мечте всей жизни Тезиаса читатель нашей эпопеи знает, на-пример, из главы 23 «Адам и Ева новой расы» романа «Амулет Небе-сного Народа».
[10] О том, как завершилась схватка Конана и Тезиаса вокруг Кни-ги Судеб, читатель знает из главы 22 «Свет Митры» романа «Амулет Небесного Народа».
[11] Автор напоминает читателю, что в главе 18 «Волшебство Ста-ли» романа «Огни Будущего» Конан, случайно обнаружив первую часть Заклинания, переведенную Тезиасом из Книги Судеб, прочи-тал ее в пещере Синих Монахов и таким образом превратил верных слуг карлика в стальных истуканов. В дальнейшем Великая Душа безуспешно пытался разыскать Книгу Судеб, припрятанную ким-мерийцем под волшебной накидкой-невидимкой, чтобы перевести вторую часть Заклинания Стали и расколдовать своих монахов или хотя бы одного магистра, — см. роман «Амулет Небесного Народа». По иронии Судьбы и по настойчивой подсказке Скучающего Мага это сделал не Тезиас, а Конан, — см. роман «Освобождение».
[12] См. рассказ волшебника Пелиаса Конану в главе 4 «Милиус, Скучающий Маг» романа «Амулет Небесного Народа».
[13] Сам Джосер признается в этом Тхутмертари в главе 21 «Ноч-ная гостья» (там же).
[14] См. главу 12 «Буйство Ужаса — I: Резня и оргия» романа «Раб Змеиной Королевы».
[15] См. главы 8 и 12—14 (там же).
[16] Десять лет спустя волшебник Тот-Апис погиб в схватке с Ко-наном-киммерийцем — см. роман Пола Андерсона «Конан-мятежник»
[17] Как известно читателю, Кольцо Сета представляет собой ма-гический амулет Князя Тьмы и является символом власти верхов-ного жреца Сета, владыки Черного Круга, — см, например, главу 7 «Кровавый поход — II: Коронация в Луксуре» романа «Раб Змеиной
Королевы».
[18] См. рассказ «Жертвоприношение Пта-Собека» из цикла «Изгои».
ЧАСТЬ II. ХОЗЯЙКА БАРАХА.
5. Королевский рескрипт.
| П |
ринцессе Камии снился странный сон. Она как будто смотрела со стороны на
диковинную компанию людей в синем. А синие люди не обращали на нее вни-
мания. Они то птицами взмывали ввысь, то метеорами неслись вниз, то пари-ли в невидимом пространстве, переговариваясь меж собой на непонятном сладкозву-чном языке, то молча творили какие-то чары. Да и не люди они были, поскольку из-под низко опущенных капюшонов проглядывали неживые бескровные лица, и высокие силуэты совершенно не отбрасывали теней.
Все эти синие создания интересовались черными яйцами. Отыскав такое яйцо, синий творил над ним заклинание, далее с яйцом что-то происходило, а затем оно исчезало вовсе. И синий тотчас принимался за следующее.
Камия не сознавала смысла происходящего и в то же время понимала, что синие создания вряд ли упражняются с черными яйцами ради своей забавы. Слишком уж уверенными и отточенными выглядели все их движения: так искуснейшие мастера выполняют свою работу.
Далее взору Камии предстало новое существо, походящее на истребителей чер-ных яиц лишь бескровным цветом кожи. Создание выглядело как человек, необыча-йно низкорослый, с впалой грудью и непомерно большой головой. На печальном лице в глазницах сверкали огромные агаты; их взгляд притягивал, пугал и завора-живал. Человечек был облачен в плотно облегающий костюм из мягкого черного меха, оставлявший открытыми лишь овал лица и кисти рук. Несмотря на это, тело человечка окутывало облако искрящегося бирюзового сияния, а над головой играл нимб, чем-то напоминающий остроконечный колпак или, скорее, конусообразную пирамиду.
Человечек обменялся с синими несколькими словами на все том же сладкозвуч-ном наречии, после чего один из синих обернулся птицей, подхватил чёрное яйцо и с ним взмыл в небо. Человечек еще что-то сказал синим, и они преклонили головы в знак покорности. Затем, к удивлению Камии, тщедушный человечек повернулся к ней, наблюдающей этот сон, и подмигнул. И тут же, не прикидываясь птицей либо ещё кем, растворился в воздухе, то есть совсем исчез, словно и не было его, как будто он ей лишь почудился. А синие создания, не отбрасывающие теней, продол-жили свою непонятную работу…
Принцесса вздрогнула и проснулась. Сон пропал почти мгновенно, подобно тому искрящемуся человечку. Она его узнала, а вернее, догадалась, кто он: это был тот самый карлик Тезиас из Ханарии, бывший ученик чародея Пелиаса, а ныне самоз-ваный бог по прозвищу Великая Душа. Зачем он показался ей теперь, во сне, она не знала. Он хочет показать, что стал свободен? Но с какой целью показывать это имен-но ей? И причём тут чёрные яйца? Она подумает об этом позже и найдёт ответы. Камия отлично понимала, что могучие волшебники и боги ничего не совершают зря.
Камия услышала приглушенные каркающие и свистящие звуки. Эти звуки были полной противоположностью сладкозвучному наречию синих. Она затаила дыхание и напрягла слух. Неприятные звуки складывались в речь. Камии стало ясно, что за стеной между собой общаются два разных человека. Или не человека. Или человек из них только один.
Она неслышно соскользнула с ложа. Под ногами слегка покачивался пол, за ок-ном слышался слабый шелест волн, и легкий бриз игриво раскачивал пламя ночной свечи. Камия по-прежнему была на борту флагманского корабля, в своей опочива-льне, которую она предпочитала по-морскому называть каютой. Она спала одна, о мужчинах предпочитала не думать, а о своей безопасности, как обычно, была в со-стоянии позаботиться сама.
Каркающие и свистящие звуки в ночи не могли испугать ее. Они пробуждали в отважном сердце Камии не страх, а любопытство. И еще возмущение: что за суще-ства имеют наглость являться на флагман королевского флота Стигии — флота, вве-ренного ее, Камии, власти? И зачем, с какой целью, что им нужно здесь?
Она облачилась в короткую черную тунику, подпоясала ее шелковым шнуром, прицепила кинжал, на левую руку надела «лапу тигра»,[1] а в правую руку взяла длинную стальную рапиру. Она и не подумала вызывать стражу, хотя маленький колокольчик висел над ее ложем.
Тем временем неприятные звуки стихли. Это еще более подстегнуло интерес Ка-мии. Подкравшись к двери, женщина застыла. По ту сторону происходила какая-то возня, некто вздыхал и едва слышно всхлипывал. Камия спряталась, решительно толкнула ногой дверь и, когда та отворилась, подождала пару мгновений, потом выскочила из своей каюты.
Неведомых врагов она не обнаружила. В смежной каюте, чуть меньше ее собст-венной опочивальни, за письменным столом сидел старый медикус Паксимен. Ря-дом с Паксименом, у окна, стоял большой ящик, накрытый отрезом непроглядной черной материи. Камия одним взглядом оглядела каюту, но ничего нового и подоз-рительного, кроме этого ящика, не смогла приметить. Впрочем, нет: подозрительно выглядел сам Паксимен. До того, как появилась Камия, он плакал.
— Что здесь происходит, отец? — спросила женщина, опуская вниз наконечник рапиры.
Паксимен, для которого её стремительное появление явилось неожиданностью, вздрогнул и отшатнулся. Потом утёр слезы дрожащей рукой и, не отвечая на вопрос, встал из-за стола. Камия насупилась, ожидая объяснений. Но вместо этого старик упал перед ней на колени и ударился лбом о пол.
— Пусть простит меня Ваше Величество, — своим скрипучим голосом промолвил Паксимен.
— Я запретила называть меня «Величеством»,— холодно заметила Камия.— Ско-ро четверть века, как мне довелось взойти на трон моих атлайских предков. Но я тут же его лишилась. Вернее, отказалась от него: я не желала, не желаю править тру-сами и слабаками! Тебе известно: я уже давно не королева.
Паксимен поднял голову от пола и взглянул на неё так, как будто увидел впервые.
— Нет, дочь! Ты королева, ты была ею всегда, я такой воспитывал тебя, поско-льку такова твоя судьба: с короной или без, ты истинная королева по происхожде-нию, по своему характеру и по уму. Немногие на свете из людей заслуживают этой роли так, как ты. Такие люди появляются раз в десять тысяч лет для совершения великих…
— Не продолжай, я знаю, — перебила его Камия. — Мы эту сказку слышали од-нажды от Скучающего Мага. Но почему ты повторяешь её вновь? Зачем ты мне это сказал теперь, отец?
— Ты и сама всегда отлично знала: рано или поздно подходящий тебе трон най-дет тебя, не так ли, дочь? И это, наконец, случилось…
Камия почувствовала озноб во всем теле. Нет, Паксимен из Атлы не стал бы с нею так шутить. Он был неспособен ни на что другое, кроме вечной верности. Пак-симен был настоящим медикусом, то есть ученым в высшем значении этого забытого в Хайбории понятия. Он не водил дел с демонами, магами и жрецами, но в совер-шенстве знал природу человека, превосходно разбирался в травах, ядах и всяких иных веществах, лечил даже тех несчастных, от кого отворачивались обычные лека-ри и самонадеянные жрецы. Паксимен был учёным-энциклопедистом, а Камия была его самой способной и прилежной ученицей. Она выросла на его руках и под его надзором. Он дал ей всё, что она могла и сама хотела взять. Позже, когда Камия переросла своего учителя, она использовала Паксимена как своего личного врача, ходячий справочник всего на свете и неиссякаемый источник полезных советов, ко-торым, впрочем, следовала редко, она всё делала по-своему.
Медикус стал для неё другом, чья преданность была бесконечной и не вызывала сомнений. Паксимен был единственным на свете человеком, кому она на самом де-ле доверяла. Он заменял Камии отца — ибо стигийский принц Хеврен дал ей жизнь, но настоящим отцом ей никогда не был. Камия давно оставила бы этот грешный мир, если бы всерьёз полагала Хеврена своим отцом. А для Паксимена она стала единственной любимой дочерью.
Четверть века тому назад, когда пятнадцатилетней королеве Атлаи пришлось бе-жать из своей восставшей страны, её названый отец бежал с нею на быстроходной королевской яхте. Но внезапно она вынудила его покинуть эту яхту посреди океана. Это было жестокое решение, она не знала, спасется ли он, но он спасся и выжил, потому что оставался нужен ей, и она была нужна ему.
Через несколько лет она вернулась в Атлу, столицу Атлаи, чтобы отомстить сво-им обидчикам. Её сопровождал Джосер, ставший ей супругом. Исполнив задуман-ное, они покинули Атлаю. Вместе с ними уехал и Паксимен. Камия берегла его, как свою самую бесценную драгоценность.
— Ты королева, моя дочь, — уверенно повторил Паксимен, — ты правящая коро-лева Стигии отныне!
Стальная рапира, звеня, покатилась по полу. Камия зябко передернула плечами. Эта долгожданная новость не вызвала у неё никаких чувств. В отличие от Джосера, она особо не стремилась на стигийский трон. Она никогда не любила Стигию и не сумела полюбить, как ни старалась. Для жизнерадостной, безбашенной и энергич-ной, никогда не унывающей Камии эта страна угрюмых, замкнутых людей была и осталась чужой. Наполовину стигийка, наполовину атлайка по крови, она сама счи-тала себя последней наследницей легендарных атлантов, их могущества, их славы, их достоинства, их чести и их долга. Со Стигией ее ничто не связывало и никто не связывал — помимо Джосера. А он всегда мечтал, чтобы она воссела рядом с ним на рубиновый трон Стигии.
Должно быть, король Джосер теперь счастлив! Он всё же победил в своей отча-янной игре. Но она не испытала радости в этот миг. Она была бы счастлива, навер-ное, если бы стала королевой… например, Аргоса. Или соседней с ним Зингары. А ещё лучше — Аквилонии. Но не Стигии! Если бы взяла корону Аквилонии сама, до-билась её собственным умом, отвагой и старанием. А велика ли ценность той коро-ны, которая даётся без труда, по признаку родства, по милости и по желанию лю-бящего мужа? В такой короне нет ни славы, ни величия, ни чести!
Хотя, не будь Джосера в живых, она всё равно бы стала королевой Стигии: она теперь последняя в династии. Нет, если бы он оставил этот мир, она бы и сама это узнала, она бы почувствовала, что его здесь больше нет…
Медикус протянул руку к столу: — Читай!
На столе лежали листки папируса и выпотрошенный кожаный мешочек. В пер-вый миг Камия не придала этому значения, поскольку видеть папирус подле учёно-го медикуса было так же естественно, как и сталь рядом с воином. Но теперь она подошла к столу и взяла верхний лист. Сияющие кошачьи зрачки Камии впились в текст. Прочитав, она с иронией промолвила:
— О, Джосси! Как же это мило с твоей стороны.
Паксимен опять заплакал, стоя перед нею на коленях. Камия подошла к нему и поцеловала в лоб. Старик зарыдал ещё сильнее.
— Нет! Ты, как никто, достойна… только не теперь.
Она потребовала, чтобы он встал с колен и прилёг на своё ложе.
— Как сей рескрипт попал к тебе, отец?
Медикус указал на прикрытый чёрным полотном ящик. Камия сорвала покрыва-ло. В клетке сидела здоровенная летучая мышь с птичьим клювом. Её красные бур-калы злобно глядели на женщину.
— Летучий посланец Хнум-Собека, — пояснил старик. — Это он принес нам све-жие вести от твоего супруга короля.
Камия топнула ногой, чем сильно насмешила «летучего посланца». Длинные каркающие звуки, по-видимому, изображали хохот красноглазой твари.
— Опять Хнум-Собек! Я так и знала: если кто-нибудь из наших магов и спасётся от Змеиной Королевы, им непременно будет хитрая гиена Хнум-Собек! Ты думаешь, он мне простил отца? Почём я знаю, что этот рескрипт подлинный?
Паксимен обеспокоенно покосился на демона.
— Накрой его, дочь. Незачем этой злобной твари знать, о чём мы тут говорим. Она глуха, но умеет читать по губам. А иной быстрой связи с королем у нас пока нет.
Женщина пожала плечами и накинула чёрное покрывало обратно. Каркающий хохот затих.
— Пусть на твой вопрос ответит сам король, — сказал Паксимен. — Одна лишь ты поймёшь его послание.
Камия отложила рескрипт и принялась читать личное письмо Джосера, представ-ляющее из себя тайнопись. Закончив читать, Камия несколько раз прошлась по каю-те медикуса.
— Прекрасно, просто прекрасно, — произнесла она с холодной яростью, обраща-ясь не к нему, скорее, к самой себе. — А он меня спросил, хочу ли я с ним вместе править? Он втайне от меня затеял всю эту безумную интригу с освобождением зло-дейки Тхутмертари, он ей помогал, способствовал её триумфу. Но он не защитил меня ни от нее, ни от насилия со стороны её змеелюдей! Ни от их твари в моем чреве! Не защитил наших детей! И что, теперь он хочет разделить со мною власть? Может быть, он хочет, чтобы я защищала его? И он, и ты, и все вокруг твердят о том, что я достойна править, как никто! Но лучше бы спросили у самих себя — дос-тойны ли они меня? Достойны ли стигийцы быть моими подданными, чем они луч-ше атлайцев? Достойна ли эта проклятая и несчастная страна, чтобы ею правила я? Мне нужно об этом подумать!
Она собрала все листы папируса и молча направилась в свою каюту.
— Погоди, дочка, — услышала она шепот Паксимена, — я должен кое-что ещё тебе сказать…
— Потом, — мрачно отрезала Камия и закрыла за собой дверь.
Её огорчило, что отец даже не удосужился поздравить дочь с новым троном. А вместо этого лишь плакал, как будто новый трон — это какое-то несчастье, горе! Впрочем, что с него возьмешь: возраст требует свое, и самый мудрый человек с ус-пехом может выжить из ума… С этим приходилось мириться даже королеве.
Она подошла к окну и подставила лицо бризу. Морской воздух, холодный и чи-стый, врывался в легкие, наполняя её ощущением торжества, могущества, восторга. Быть полновластной королевой всё же лучше, чем принцессой! Пусть даже — коро-левой Стигии. «Стигия» — только название, древнее имя… У гениальной актрисы в театре богов очень много имён, так почему бы не принять ещё одно? Если Судьбе угодно, чтобы отныне «Стигию» играла она, она сумеет сделать эту роль лучшей из своих ролей…
Приближался рассвет. Взгляд Камии пронесся над десятками судов, отдыхающих в огромной гавани Тортажа, перекинулся на бывшую пиратскую столицу, пробежал дальше, к вырастающим из ночной мглы кочкам Барахских островов, и еще дальше, в море… Власть! Нет слова прекраснее на свете! Рамки свободы, дарованной ей бога-ми, решительно раздвинулись. Она вновь королева! И уже не на час. Она не знает больше никого, кто бы рискнул оспорить ее права на трон и власть.
Камия освободила руку от «тигриной лапы», разделась и вылила на себя ковш ледяной воды, потом растерла по телу крохотные кубики льда. Затем насухо вытер-лась, умастила себя благовониями, аккуратно причесалась перед большим серебря-ным зеркалом, подкрасила губы ярко-красной охрой и обильно подвела глаза чер-ной сурьмой. Она воспользовалась косметикой впервые за всё время пребывания во главе флота. Отказ от косметики стал для неё единственной формой личного проте-ста против правления Тхутмертари и свидетельством траура матери по убитым коро-левой-жрицей детям. Впрочем, природная красота Камии была столь велика, что никто вокруг, казалось, и не замечал её добровольного отречения от косметики.
Траур по Калис, Натепу и Ринии закончился вместе с правлением Тхутмертари.
Камия надела лёгкую тунику из тончайшего, почти прозрачного шёлка, искусно расшитую золотыми нитями. Туника облегала тело подобно второй коже, но при этом вовсе не стесняла движений. Женское тело в этой тунике казалось обнажённым, она ничего не скрывала, а лишь подчёркивала. Если боги для чего-то сотворили женщину с идеальными пропорциями, с фигурой и лицом, как у Дэркето, глазами, как у Баст, и волосами, как у Иштар; если она и теперь, в свои сорок, выглядит на двадцать; если даже старые недруги, вроде киммерийца Конана, при встрече глаз не могут от неё отвести — то ей не нужно скрывать свою живую красоту под мёртвыми одеждами. Будь она чуть менее красива, да тот же Конан давно бы её убил, у него много причин, за что хотеть ей смерти, и у неё на этот счёт не оставалось ни ил-люзий, ни сомнений. Она сама считала красоту своим главным оружием и самой надёжной защитой. Не ум, не боевые навыки и не характер — нет, красоту женского тела: для мужчин оно важней всего, а миром до сих пор правят мужчины, мужчина-ми же правят их животные инстинкты.
Поэтому всегда, везде, где это позволяли законы, обычаи и её собственные ин-тересы, Камия старалась надевать на себя как можно меньше одежды, а что надева-ла, надевала так, чтобы суметь пройти по самому краю приличий, часто и за кра-ем. Надевая на себя как можно меньше, оставляя наготы намного больше, чем дру-гие знатные стигийки, она и в этом оставалась Стигии чужой.
Ноги Камия обула в удобные сандалии с подвязками, также отделанные золоты-ми узорами. Затем надела на шею ожерелье из бриллиантов и драгоценных камней. На три серебряные нити были нанизаны рубины, топазы, аметисты, янтари, сапфи-ры, изумруды и даже несколько каменьев атлайского горного хрусталя. Пальцы ук-расила тремя перстнями, также очень редкими, изысканными, дорогими.
Она ценила и любила роскошь. Могла в одиночку выжить в джунглях, полных свирепых хищников, чтобы затем, умывшись, приодевшись, предстать перед людьми в роскошных одеяниях цивилизованных принцев и королей. Как и всякая женщина, она любила ловить на себе восхищённые взгляды мужчин и завистливые — других женщин. Выше роскоши, знаний и славы она ценила только власть. Ибо только власть могла дать великому человеку первое, второе и третье. И ещё она любила брать от жизни всё, что сама могла взять. Выше власти была только красота её игры, кото-рую способны оценить лишь боги.
На голову Камия не надела ничего, только распустила все косички, чтобы её ис-синя-чёрные блестящие волосы спускались ниже плеч и хоть немного, и хоть иног-да прикрывали грудь.
Она позвонила в колокольчик. Дверь — не та, которая вела в каюту Паксимена, а другая, побольше, в противоположной стене, отворилась, и на пороге возникли два стражника. Увидев её, эти суровые стигийцы открыли рты от изумления. Камии показалось, что они готовы упасть ей в ноги. Погодите, мысленно усмехнулась она, — пока не время, но уже совсем скоро!
— Послать за адмиралом Ксептахом, генералами Ихметом и Псамитеком и кня-зем Ронтакисом, — глядя меж стражников, приказала она. — Пусть явятся ко мне немедля.
Только за стражниками закрылась дверь, с другой стороны раздался стук, мень-шая дверь отворилась, и показался старый медикус. Он вошел в каюту и остановил-ся, рассматривая Камию. Она, конечно, заметила, что он зашёл, но виду не подала и к нему не повернулась.
— Доченька, — тихо сказал Паксимен, — пожалуйста, выслушай…
— Я же сказала: потом!
— Но это касается тебя!
Она резко обернулась. Драгоценности жалобно зазвенели на ней. Камия подошла вплотную к Паксимену и, чеканя каждое слово, проговорила:
— Отныне всё, что творится в подлунном мире, касается меня! Запомни это, отец. А теперь уйди. Я выслушаю тебя, в своё время.
Хорошо зная свою воспитанницу, старый медикус не решился ей перечить. Скор-бно наклонив голову, он прошептал какие-то слова о коварстве богов и об изменчи-вой милости Судьбы, затем стал пятиться и в конце концов исчез за своей дверью. Камия пожала плечами, в последний раз погляделась в зеркало и опустилась в рос-кошное кресло, покрытое кхитайским узорчатым шелком.
Через несколько минут явился первый из призванных ею соратников. Рослый на-столько, что ему пришлось наклонить голову, дабы войти внутрь, адмирал Ксептах был облачён в короткую морскую тунику. Поверх туники была надета тога с выши-тым на нею знаком адмиральского достоинства — серебряным змеем, вспарывающим волны. Тога лежала небрежно, что свидетельствовало о скорых сборах адмирала. Он явно не думал являться её взору на раннем рассвете.
Войдя в опочивальню и приметив в кресле Камию, Ксептах на несколько мгно-вений замер, рассматривая её новый облик, затем поклонился и, как положено, до-ложил о своём прибытии.
—…Вы сегодня прекраснее, чем всегда, госпожа. Хотя не знаю, как это возможно?
— Скоро все и всё узнаете, — кивнула Камия. — Дождёмся остальных.
Адмирал бросил на неё удивленный взгляд. Она не смотрела в его сторону. Он был готов отчитаться о состоянии флота, но она, вопреки своему обыкновению, ни о чём не спрашивала. Ксептах кашлянул и заговорил:
— Ваше Высочество, наши патрульные суда заметили ночью огни зингарских каперов…
— Помолчи, адмирал, — перебила она, по-прежнему не глядя в его сторону, — не мешай мне думать. Мы разберёмся с зингарцами позже.
Ксептах замолчал. Он пожирал её глазами, но ему оставалось лишь мечтать, гадать и ждать. С тех пор, как по воле королевы Тхутмертари принцесса Камия приняла командование флотом, он как будто не давал ей поводов для недовольства. Наоборот, в душе Ксептах считал себя ближайшим сподвижником великой Камии. А в том, что служит он под началом именно великой женщины, после блестящей, ост-роумно-показательной победы Камии над тысячелетней барахской вольницей, у него не было ни малейших сомнений.
Впрочем, он был и остался солдатом — верным, храбрым и исполнительным, он не привык долго размышлять над поведением правящих особ. Это были совсем дру-гие люди: они приказывали, он повиновался.
Следом за Ксептахом явился Псамитек — стройный, подтянутый штабной гене-рал. Камия ценила его за усердие и честность. Это сочетание качеств встречалось нечасто среди высокопоставленных стигийцев. После захвата Барахских островов Псамитек фактически исполнял здесь обязанности военного наместника. Камия ве-лела второму прибывшему то же, что и первому: молча ждать остальных.
Неслышно ступая, вошел князь Ронтакис. Это был примечательный во многих от-ношениях человек. Отпрыск древнейшего рода, он являлся сыном одного из прибли-женных королевы Нехтесси, незабвенной бабки Камии. Сам князь с юных лет участ-вовал в борьбе партий вокруг луксурского престола. При Ментуфере впал в неми-лость, и король не нашел ничего лучшего, как отправить Ронтакиса послом в какое-то карликовое царство Восточного Шема. Там князь проявил себя прирожденным ди-пломатом. Его успехи были столь очевидны, что Ментуфер перевел его послом в Асгалун, столицу Пелиштии. Затем была служба в Офире и Туране, а уже при Кте-сфоне Ронтакис стал послом Стигии в Аргосе. Там он вошел в доверие к королю Мило, и недалек был день, когда Луксур и Мессантия подписали бы договор о дру-жбе. Случайное вмешательство варвара Конана в посольские дела разрушило тщате-льно подготовленную ловушку для короля Аргоса Мило.[2] Не в силах перенести такой обидной неудачи, князь Ронтакис вышел в отставку и уединился в своем родо-вом поместье неподалеку от Луксура.
Камия ценила его как опытного и тонкого политика. Ронтакис же, при всем его цинизме и коварстве, был горячим патриотом стигийской державы. Рассуждения кня-зя о величии древней империи и способах его, величия, умножения, согласовались с чаяниями Камии. Только глупец не понял бы, как мечтает старый лис увидеть ее на луксурском престоле. Если атлаец Паксимен был верен Камии, как отец верен любимой дочери, то стигиец Ронтакис был ее преданным идейным сторонником.
Желая спасти его от расправы со стороны Тхутмертари, Камия взяла Ронтакиса в свой барахский поход. Помочь в бою он ей не мог, но Камия была не из тех, кто разбрасывается ценными людьми. Ронтакис возглавил её шпионскую службу, факти-чески создав стигийскую разведку заново. Он же скоро сделался главным советни-ком Камии, кто понимал ее не то, что с полуслова — с полунамека, с полувзгляда.
Поклонившись Камии, князь ненавязчиво оглядел ее. Подобие улыбки промельк-нуло меж благородных седых усов. Не задавая вопросов и не выдавая своих чувств, Ронтакис встал в стороне. Камия готова была поклясться, что старый лис сразу обо всём сам догадался. Она отдала должное его самообладанию.
Последним явился генерал Ихмет. Толстобрюхий, некрасивый лицом, страдаю-щий одышкой, Ихмет между тем считался едва ли не лучшим из стигийских воен-ных стратегов. Камия также сочла себя обязанной спасти его от расправы со сторо-ны ужасной королевы-жрицы.
— Да простит меня Ваше Высочество за задержку,— задыхаясь, проговорил Ихмет. —Весть о том, что вы желаете видеть меня, застала вашего покорного слугу в Тортаже…
— Пустяки, генерал, — улыбнулась Камия. — Вам не в чем оправдываться. Про-шу вас, князь, прочтите вслух сей документ.
Ронтакис приблизился к ней, и Камия передала ему королевский рескрипт. Па-пирус еще был у неё в руках, а лисьи глаза князя уже пробежали его. Но Ронтакис и теперь ничем не выдал своих чувств. Он чуть отошел от её кресла, приосанился и ровным голосом прочёл:
— «По причине внезапной и безвременной кончины моей сестры ко-ролевы Тхутмертари и согласно установленному порядку престолонас-ледия принимаю корону Стигии и настоящим рескриптом провозглашаю себя и свою супругу Камию полновластными королём и королевой Сти-гии, равноправными соправителями нашей державы. Свершаю сие по воле Владыки Сета и во имя Его. Джосер.»
Ронтакис показал рескрипт Ксептаху, Псамитеку и Ихмету, добавив:
— Рескрипт оформлен по всем правилам и имеет силу закона с момента подпи-сания Его Величеством королём Джосером. Да здравствуют и да живут вечно король Джосер и королева Камия, владыка и владычица великой Стигии!
С этими словами старый князь преклонил колени перед новой королевой Стигии. Адмирал и оба генерала повторили величальные слова и тоже опустились на коле-ни перед Камией. Она в ответ им улыбнулась и сказала:
— В одном лишь вы ошиблись, князь. Нет, Камия не будет королевой Стигии! Под этим именем я взошла на трон Атлаи, но для древней Стигии у меня будет дру-гое имя, исконно стигийское. Я принимаю тронное имя Мефрес.
Восхищенный тем, что Камия начинает свое правление со столь ловкого и удач-ного политического хода, Ронтакис тотчас же воскликнул:
— Да здравствует и да живет вечно Мефрес, королева Стигии!
— Мой венценосный супруг, да живет он вечно, также принял на себя обязаннос-ти главы культа Отца Сета. В настоящее время Его Величество король Джосер спе-шит в Луксур, чтобы из столицы наводить порядок по всей нашей империи. Я же-лаю, чтобы вы сообщили эти новости нашим подданным здесь, на Барахе. Вы мо-жете встать.
Ксептах и Псамитек помогли подняться с колен Ихмету, который не знал, куда деть себя от стыда. Предвосхищая изъявления радости, готовые вот-вот на нее об-рушиться, королева Мефрес воздела руку в предостерегающем жесте и проговорила:
— Молчите! Ваши глаза говорят мне больше, чем могут сказать ваши уста. Вы — лучшие из моих подданных. Тебя, адмирал Ксептах, я назначаю главнокомандую-щим королевским флотом Стигии. Ты, генерал Ихмет, возглавишь мою армию здесь, на Барахе. Своим первым рескриптом я объявлю Барахские острова одиннадцатой провинцией Стигии и назначу тебя, генерал Псамитек, её полноправным наместни-ком. А вы, почтенный князь Ронтакис, останетесь моим первым советником.
— Почту за величайшую честь, моя госпожа, — седой князь вновь опустился на колени и поцеловал протянутую ему руку Мефрес.
Соответственно поступили и остальные назначенцы. Королева пощадила Ихмета и не дала ему пасть ниц — новый командующий барахской группировкой поцеловал ее руку стоя.
Мефрес встала, прошла к окну и, указывая на Тортаж, объявила:
— Я также повелеваю возвести на этом месте цитадель, столицу Барахского на-местничества, и, в знак моей преданности супругу, великому королю Джосеру, на-рекаю город Джосерионом. Князь, прикажите моему секретарю Анефу подготовить нужные рескрипты, я их подпишу.
Осчастливив своих вельмож еще несколькими распоряжениями, она отправила их. Ронтакис задержался в дверях, и она сделала ему знак остаться. Обведя руками окружающее пространство, королева проговорила:
— Власть… Что может быть прекраснее достойной власти? Разве эти побрякушки? — она усмехнулась, кинув взгляд на свои украшения. — Какие горы золота и самоц-ветов сравнятся с честью и величием древней империи?
Князь кивнул седогривой головой и не без доли лукавства заметил:
— А вы недаром взяли тронное имя Мефрес, не правда ли, моя блистательная госпожа? Королева Стигии Мефрес, правившая пять тысяч лет тому назад, просла-вилась великими деяниями! При ней держава процветала, священный Дом Сета ца-рил над миром, владыки Ахерона трепетали при одном лишь её имени, а войска Мефрес стояли у стен пурпурного Пифона…
— А ещё прибавьте, что та древняя Мефрес с полным основанием носила гордый титул императрицы.
— И вы?.. — поймал брошенную ему мысль Ронтакис.
— Возможно, в своё время, — кивнула ему королева. — Если бы мои войска сто-яли у стен ахеронской столицы, я бы, несомненно, взяла ее.
Князь прижал руки к груди. Взвешивая каждое слово, старый дипломат сказал:
— Владыка Сет явил свою божественную милость, после стольких страшных ис-пытаний поставив над нами таких владык, как вы и ваш супруг. Да будет на то Его воля, Мефрес Вторая превзойдёт Мефрес Первую!
— Да будет так, — согласилась Мефрес II.
Ронтакис продолжал:
— Теперь, когда безбожное владычество Змеиной Королевы пало, хайборийские варвары торжествуют победу. Как будто это их победа, а не наша! Они расслаблены, они считают, что опасность их нелепым королевствам миновала. Они привыкли опасаться нашей магии, они приучены сражаться против больших армий, им кажет-ся, что наша магия мертва, а наша армия разбита, и тому немногому, что от неё ос-талось, суждено погибнуть в битвах со змеелюдьми. Варвары злорадно наблюдают, как наш король, ваш муж, пытается собрать стигийскую державу по кусочкам и от-воевать её назад. Варварские короли к северу от Стикса полагают: их позиции кре-пки, как никогда, а наши слабы, как никогда. Чуть позже, когда Стигия ещё ослаб-нет, они будут готовы растерзать её… Но эти варвары забыли, что у Стигии теперь есть вы, моя блистательная королева. Они не представляют, что их ждёт!
Мефрес кивнула, подошла к большой карте Хайбории, висящей на стене, и собс-твенноручно надписала новое название Джосерион на месте бывшего пиратского То-ртажа. Затем взгляд новоявленной стигийской королевы сместился чуть правее, к Зингаре, Аргосу и далее, к великой Аквилонии.
— Будучи в Тарантии, я дала слово королю Аквилонии Конану, что не стану по-сягать на его королевство. Но теперь, — ее огромные глаза сверкнули озорным бле-ском, — теперь сам Конан наслаждается гостеприимством моего супруга, а корона Аквилонии больше не принадлежит Конану. В Тарантии у власти Роберт Рэнквист, наёмник, проходимец из иных времен, решивший взять себе корону не без моей нас-тойчивой подсказки. Ему я никакие клятвы не давала!
Ронтакис одобрительно кивнул. Он втайне опасался, что она решит вернуться в Стигию к мужу, новому королю. Но ему, Ронтакису, в Стигии делать больше нечего, его поместье разрушено, поля сожжены, все слуги и рабы растерзаны змеядами. Нынче в Стигии идёт смертельная война с врагами рода человеческого, там нужны могучие волшебники и воины, а не политики и дипломаты.
Словно подслушав его мысли, королева Мефрес сказала:
— Мы сумеем лучше помочь королю, оставшись здесь, чем возвратившись в Сти-гию. С врагами в Стигии король, надеюсь, справится без нас. У нас достаточно за-бот в Хайбории.
— Нам и не нужно возвращаться,— улыбнулся в густые усы князь Ронтакис,— по-скольку Стигия навечно в нашем сердце! Она везде, повсюду, там, где вы, моя бли-стательная королева. Куда бы вы ни устремили взор, империя последует за вами!
— О, да. Моя любовь и преданность моей стране день ото дня все крепче! По воле Сета мы освободились от кровавой тирании Тхутмертари и самонадеянных жре-цов. Для Стигии настало время привести к свободе и народы хайборийских стран. Мы откроем для них путь к цивилизации, мы даруем этим варварам порядок, о ко-тором они могут лишь мечтать. Нет лучше способа возродить былое величие нашей империи, чем принести свободу, мир и послушание отсталым и невежественным странам. Сколько у меня людей?
— Из Кеми на наших судах отправились пять тысяч воинов, три тысячи офицеров и матросов и около двух тысяч слуг, также способных держать оружие. Не считая воинства с «затерянных кораблей атлантов», которые после падения Тхутмертари исчезли без следа, в точности, как вы это и предвидели, моя королева. Но поско-льку военных потерь до сих пор у нас не было…
— Итак, десять тысяч всего, а у одной лишь Аквилонии сто тысяч, — усмехну-лась Мефрес. — Любой стратег вам скажет: мы обречены, нас слишком мало! Но мне хватит. Если новая великая игра пойдет по-моему, я справлюсь и меньшими силами!
С этими словами она повернулась спиной к карте Хайбории, подошла к сундучку у противоположной стены, достала из него ножны на три небольших стилета, изв-лекла эти клинки из ножен и одним лёгким, изящным движением с руки бросила их через всю каюту прямо в карту. Ронтакис не сумел сдержать вздох изумления.
Каждый из посланных ею стилетов угодил в какую-то из знаменитых хайборий-ских столиц: один — в Мессантию, другой — в Кордаву и третий — в Тарантию.
6. Две луны или вся жизнь.
| Н |
а флагмане стигийского флота, огромном четырехмачтовом черном фрегате,
помимо всего прочего, имелись специальные апартаменты для коронованных
особ. На время отсутствия монарха королевские покои опечатывались, вступать туда воспрещалось даже посвященным жрецам Сета, не говоря уже о принцах или адмиралах Стигии. Король Ктесфон, известный домосед, посещал эти покои только трижды, причем в последний раз — десять лет тому назад. Его преемница Тхутмер-тари не удосужилась побывать в них ни разу.
Поэтому, когда королева Мефрес в сопровождении князя Ронтакиса, своего лич-ного секретаря ученого писца Анефа и стражников вскрыла печати, отомкнула запо-ры и вошла в полагающиеся ей апартаменты, она нашла там обстановку десятилет-ней давности, затхлый воздух и облака пыли, взметнувшиеся ей навстречу.
— Это не покои монарха, а какой-то склеп, — сердито заметила Мефрес и при-казала тотчас очистить и проветрить свои новые палаты.
Пока слуги и стражники исполняли ее волю, Мефрес вместе с Ронтакисом под-нялась на палубу корабля. Все стигийцы уже знали о счастливом превращении при-нцессы в полновластную королеву. Там, где ступала она, люди падали на колени, посылали ей величальные слова и выказывали стремление припасть к ее рукам или, по крайней мере, стопам.
Камия, считавшая себя тонким знатоком человеческой натуры, полагала эти сви-детельства обожания совершенно искренними. Эти люди действительно любили её, не то, чтобы любили — обожали. Она имела все, что требовалось им: она была красива, умна, решительна, отважна и удачлива, она умела подавать пример и вес-ти за собой. Она была справедлива к своим подчиненным — отныне подданным — и жестока к врагам Стигии. У нее сложились своеобразные понятия о чести и справед-ливости, которые вполне соответствовали характеру стигийцев.
Размышляя об этом, многоопытный князь Ронтакис приходил к выводу, что рож-дённая в далекой Атлае королева Мефрес II имеет все, чтобы стать самым «стиги-йским» из всех монархов древней империи. В силу этого старый лис готов был по-ложить жизнь, исполняя ее волю.
Стоя на высоком капитанском мостике, Мефрес призвала к себе адмирала Ксептаха.
—Ты говорил о зингарских кораблях,—напомнила она ему.—Расскажи подробнее.
— Ночью наши патрульные заметили в нескольких милях к востоку скопление судов. Галеон,[3] три карака,[4] каравелла,[5] остальные суда поменьше, в основном галеры на три-четыре десятка весел. Всего семнадцать кораблей.
— Флаги?
— Флаги были, Ваше Величество, но не зингарские и не аргосские.
— Ясно, — улыбнулась Мефрес, — это либо каперы, имеющие патент кордавско-го герцога, либо флибустьеры из числа окопавшихся на том берегу Барахского про-лива. В любом случае — отпетые морские разбойники. До барахских пиратов им далеко, они не столь смелы, но столь же алчны.
— Полагаю, они наслышаны о крушении барахской вольницы и теперь размыш-ляют, когда на нас напасть, чтобы захватить острова, и как это лучше всего сде-лать, — заметил Ронтакис.
— Вы правы, князь, — согласилась королева. — Скажи мне, адмирал, трудно ли сыскать трусов и предателей среди наших моряков?
—Невозможно,—ответил Ксептах.—Даже последний гребец на галере верен трону!
— А ты сыщи! Среди надежных людей сыщи человек двадцать самого трусливо-го, отталкивающего и слабого вида. Это должны быть добровольцы. Дай им галеру, и пусть зингарцы увидят, как та галера изо всех сил удирает с Бараха в сторону бе-рега! Пусть на галере той зингарцы найдут немного золота и драгоценностей. Пусть зингарцы узнают, что баснословные богатства остались на самом Барахе. Пусть зи-нгарцы поймут, что защитники островов потрясены и деморализованы внезапной смертью королевы Тхутмертари и что новая их королева не контролирует войска, а ее адмиралы и генералы перегрызлись меж собой в борьбе за власть и славу.
Ксептах побледнел, а Ронтакис смотрел на королеву с восхищением.
— Далее,— продолжала Мефрес, — пусть узнают они, что стигийцы вот-вот по-грузят добытые ими сокровища пиратского братства на свои корабли и отплывут об-ратно в Кеми. Первые корабли будто бы уже отбыли. Стигийцы настолько увлечены своими делами, что вовсе не ждут атаки с моря. В общем, каперы и флибустьеры должны знать: лучшего времени для нападения, чем сегодня, у них больше не бу-дет… Затем, когда галера с мнимыми беглецами выйдет в море, отведи наш боевой флот за пределы видимости с востока. А остальное предоставь нашим врагам.
Адмирал был бледен, но глаза его сверкали.
— Во имя Сета! Великий план достоин великой королевы…
— Не льсти мне, — остановила его Мефрес, — я этого не люблю. Сегодня я хо-чу увидеть тебя в деле, адмирал Ксептах. Запомни: мне нужна не просто победа! Ни один разбойник не должен вернуться обратно!
— Повинуюсь, Ваше Величество, — молвил Ксептах.
— Исполняй. И еще одно: благородных господ, которые могут оказаться среди разбойников, не нужно убивать, возьми их в плен. И вообще, не убивайте понапрас-ну. Эти зингарцы могут пригодиться мне в Аргосе, — разъяснила Мефрес, чтобы не оставалось сомнений, отчего нельзя убивать «понапрасну».
Адмирал ушел, а Ронтакис сказал королеве:
— Я лично знаю немало людей, которые будут рады отдать за вас жизнь. Вы та-кже их знаете. Это молодые офицеры и нобили, а также младшие жрецы Сета. Они сильны, умны и образованны; каждый из них грезит о великом. Эти люди способны на большее, нежели просто погибать в бою с именем Вашего Величества на устах.
Мефрес и Ронтакис обменялись многозначительными взглядами.
— Вы предлагаете использовать этих людей в качестве шпионов?
— Отнюдь, не только в качестве шпионов. Позволит ли мне Ваше Величество внести свои предложения?
— Разумеется. Я слушаю.
— Нет, — покачал головой князь, — я прошу у вас приватной аудиенции. Ваш покорный слуга трудился над этим проектом много лет. Он слишком важен для Сти-гии, чтобы говорить о нем между делом.
В голосе Ронтакиса звучали покровительственные нотки, и это не могло понрави-ться королеве. Однако она умела видеть суть сквозь пелену случайного. Если много-опытный князь придает такое значение своему проекту, значит, проект стоит того.
— Да будет так. Отберите людей, кого сочтете нужным. Они поступают в ваше распоряжение. Приватную аудиенцию вы получите вечером.
Красиво улыбнувшись, Мефрес добавила:
— Советую вам еще раз подумать, прежде чем предлагать мне свой проект. Не исключено, что я отвечу вам согласием, и именно на вас падет ответственность за его реализацию. Спросите себя: а готов ли я?
Совершенно покорив Ронтакиса таким обращением, Мефрес оставила его и нап-равилась в каюту Паксимена.
Она не видела старого медикуса с рассвета. Он не вышел к завтраку, сказавшись больным. Странное поведение Паксимена тревожило ее. Она уже жалела, что не выслушала его, когда он о том просил. По-видимому, он хотел сказать ей что-то важное и срочное.
Сердце королевы сжалось в недобром предчувствии, когда она вошла в каюту медикуса. Старик сидел за своим столом, уставившись в одну точку. На его лице застыла скорбь, он снова плакал. Увидев ее, вздрогнул и опустил глаза.
Мефрес прикрыла дверь, подошла к Паксимену и с нежностью обняла его.
— Прости меня, отец, — негромко сказала она. — Блеск власти затмил мне рассудок. Я была груба с тобой. Прости меня, и скажи, что хотел сказать.
Старик всхлипнул и поцеловал ее руку.
— Моя доченька… — тоскливо протянул он. — Моя бедная маленькая Камия! За что тебе дана такая горькая судьба? О, боги, как жестокосердны вы!
— Камия… — рассмеялась она, надеясь этим беззаботным смехом рассеять печаль Паксимена. — Я всего полдня как королева Стигии, а уже подзабыла свое имя! Раз-ве мое имя Камия? Нет, отец. Меня теперь зовут Мефрес!
Вопреки ее надеждам, медикус снова разрыдался. Эти странные рыдания начина-ли раздражать Мефрес. Она предпочитала узнавать новости без долгих предисло-вий. Какими бы жестокими эти новости ни были. Потому что любую опасность луч-ше встречать в лицо, а не показывать ей спину.
Королева обхватила голову старика своими руками и повернула ее лицом к себе.
— Прекрати плакать, отец, говори мне дело. У меня нет времени ждать, пока ты наплачешься.
— Уже… уже неважно, — прошептал Паксимен.
— Я вижу, что важно! Итак, в чем дело?
Старик высвободился из ее объятий, тяжело встал и прошелся по комнате. Меф-рес терпеливо молчала, зная, что сейчас последует объяснение. Паксимен подошел к окну и аккуратно прикрыл его. Потом он позвонил в колокольчик и попросил ко-ролеву: — Вели им, чтобы нас не отвлекали.
Появился стражник в мундире капитана королевской гвардии. Мефрес передала ему слова медикуса как свою волю.
— Адмирал Ксептах просит принять его, — сказал стражник.
— Пусть отправляется, — нахмурив брови, молвила королева. — Я не буду ему нянькой. Так и передай Ксептаху. Если кто-нибудь потревожит меня здесь, ты пой-дешь гребцом на галеру.
Капитан покраснел до ушей и исчез за дверью.
— Итак, я слушаю тебя, отец, — обратилась она к Паксимену.
— Доченька, — тихо произнес медикус, — я исследовал твоего ребенка…
Мефрес вспыхнула: — Не смей называть это чудовище моим ребенком! Ты его исследовал? Втайне от меня? Да как ты смел?
Старик опустил глаза и прислонился к стене, чтобы не упасть.
— Я не хотел смущать тебя зря… Я еще надеялся, что обойдется.
Сердце женщины болезненно сжалось. Она ощутила дыхание Ужаса. О последст-виях злополучной оргии она предпочитала не думать. Моральная травма, которую ей нанесли Тхутмертари и Танатос, зажила с течением времени, — так, по крайней мере, она полагала. Она знала, что верный медикус делает все, чтобы избавить ее от зародыша тху. Но вот вдруг эти страшные слова: «Я еще надеялся, всё обойдет-ся»… Значит ли, что не обойдется?!
Мефрес встряхнула головой, изгоняя липкий страх, и произнесла:
— Говори, как есть, отец. Не надо меня щадить. Что с ним?
Паксимен нашел в себе силы поднять глаза и проговорить:
— Он убивает тебя, доченька. Он убивает медленно, но верно.
Женщина почувствовала удивительное облегчение. Главное она узнала. Осталь-ное уже детали.
— В самом деле?
— Ты права, Камия: это чудовище! Я пытался умертвить его… Но он живуч, он так живуч! Его ничто не берет. Вводить тебе сильнодействующие яды я опасаюсь… Он развивается, как человеческий младенец. Но, когда придет время, он заявит о себе. И он тогда убьет тебя — а мы его убить не сможем…
— Первенец новой расы в моем чреве, — мрачно сказала королева. — Он в точ-ности такой, каким воображала его Тхутмертари… Да, отец?
— Да, он таков. Да. Да…
Мефрес немного помолчала, размышляя.
— Так сделай мне аборт. Извлеки эту тварь, чего бы мне это ни стоило, — она указала на свой живот. — Если она убивает меня, у нас нет иных вариантов.
— Нет, — страдальчески выдавливая из себя слова, ответил медикус, — я не мо-гу. Прежде чем покинуть чрево, тварь тебя убьет. Тхутмертари дала своим первен-цам такую установку. Она предусмотрела всё.
— Магия, да?
— Магия, звездная магия, я не знаю, какая… Прости, доченька, я не смогу изв-лечь ее. Никто не сможет.
Скучающий Маг… он был смог, подумала она. Если бы только захотел. Но он не захотел, он отказал ей, объяснил, что это было бы большой ошибкой.[6]
— Итак, во мне живет, растет и развивается чудовище нечеловеческой расы, умер-твить его нельзя, извлечь нельзя, и оно медленно, но верно убивает меня, — поды-тожила Мефрес. — А что же можно? Неужели ничего?
— Доченька, я не сдался! Я попробую спасти тебя!
Сердце учащенно забилось. Ну, конечно! Паксимен не стал бы затевать этот пе-чальный разговор, если б не было пути к спасению!
— Как, отец?
— Я буду давать тебе свои снадобья. Они не позволят ему вредить тебе. А когда ты будешь в горизонтальном положении, он не сможет питаться от тебя. Такова уж его природа диковинная: эта тварь лежачих не трогает!
— То есть, я должна все время лежать? — с расстановкой проговорила Мефрес. — И как долго?
Несмотря на то, что подобный тон воспитанницы являлся предвестником вели-кого гнева, Паксимен уверенно ответил:
— Положенный срок. Осталось восемь лун. Может быть, чуть меньше.
Минуту взрыв вызревал, наконец, королева ударила сжатым кулаком по столу. Ее прекрасное лицо перекосила гримаса гнева.
— Восемь лун! Клянусь Сетом, я велела бы восемь лун безжалостно пытать лю-бого, кто осмелился бы предложить мне это! Ты в своём уме, старик? Или ты сов-сем меня не знаешь?!
— Увы, знаю… — скорбно прошептал медикус.
Она принялась ходить по каюте, заламывая руки. Драгоценности жалостно звенели.
— Восемь лун! Да я всю жизнь ждала этого мига! Разве мало я страдала? Разве недостойна? И что теперь? Править Стигией из постели? Со смутной надеждой ког-да-то спастись! Ну уж нет! — воскликнула Мефрес.
И Паксимен понял, что она никогда не изменит своего решения. Ибо иначе она изменила бы самой себе. Впрочем, он знал, чем дело кончится, заранее. Потому и плакал.
— Прости меня, дочка… Я хотел сказать тебе сразу, пока никто не узнал о реше-нии твоего мужа объявить тебя своею соправительницей. Но ты не захотела выслу-шать меня…
Мефрес остановилась и вперила в старика тяжелый взгляд.
— Так ты полагаешь, твои слова могли бы что-то изменить? По-твоему, я отка-залась бы от самое себя ради призрачного шанса на спасение? Да это просто смеш-но! — и она на самом деле рассмеялась жестоким ядовитым смехом. — Итак, как скоро я умру?
— В положенный срок, когда для этой твари наступит время родиться, — загла-тывая слезы, выдавил из себя Паксимен. — Если ты будешь вести умеренный режим и соблюдать мои предписания.
Обреченная королева невесело усмехнулась. Она знала, что подразумевает ме-дикус под «умеренным режимом».
— А если я буду принимать твои снадобья и делать все, что захочу? Сколько я тогда протяну?
— Не знаю… Может быть, две луны. А может быть, и три.
Мефрес засмеялась и расцеловала старика.
— С этого нужно было начинать, отец! Целых две луны, а то и все три! А ты уж меня так напугал! Да ты хоть знаешь, что я могу сотворить за две луны?
Медикус удрученно кивнул. Он знал — или догадывался. И все же предпринял последнюю попытку вразумить нареченную дочь.
— Подумай, что лучше: две луны, восемь лун или целая жизнь! Тебе ведь нет и сорока! Ты можешь прожить вдвое больше! Зачем же умирать так скоро?
— Значит, такова моя судьба, — вздохнув, ответила Мефрес. — Я выбираю две луны, отец. Это мое последнее слово.
Ей пришлось поддерживать Паксимена, потому что ноги у старика подкосились. Она помогла ему дойти до ложа. Горячие слезы лились из его воспаленных глаз.
— Мне не жить без тебя, доченька…
— Я дозволяю тебе умереть вслед за мною, — сказала она, к ней вернулись са-мообладание и привычный властный тон. — Ты умрешь, когда умру я — но не рань-ше! Ты не посмеешь умереть прежде меня. Ну же, возьми себя в руки, отец!
— Как я могу тебя оставив,— сквозь слезы улыбнулся Паксимен. — Кто будет го-товить тебе снадобья? Кто будет заботиться о тебе?
— Уж явно не адмирал Ксептах и даже не князь Ронтакис, — рассмеялась коро-лева. — Для первого я объект обожания, а для второго — восходящее светило Вели-кой Империи. Для моих подданных я уже не человек! Только ты, мой отец, еще ви-дишь во мне живого человека! Как это грустно и как, в то же время, прекрасно!
— Я не покину тебя, доченька, — молвил Паксимен, вытирая слезы.
— Да, так-то лучше! Теперь думай, как облегчить мне жизнь. В оставшиеся две или три луны.
— Как ты намерена провести их?
Мефрес не ответила. Она прошлась по палате, открыла окно и выглянула нару-жу. Она увидела низкобортную стигийскую галеру, уходящую в направлении зинга-рского берега, и десятки разных кораблей, покидающих бухту Тортажа — не Торта-жа, теперь Джосериона! — чтобы скрыться за большим гористым островом. Видимо, Ксептах хотел узнать, выводить ли мой фрегат с остальными судами, подумала она. Фрегат стоял на месте, следовательно, адмирал не решился трогать королевский флагман без изволения самой королевы. Что ж, это даже лучше: она увидит морское сражение во всех красках…
— Две луны…— задумчиво проговорила Мефрес. — У меня есть две луны. Я про-веду их красиво, отец. У Тхутмертари оказалась лишь одна, а сколько она успела сделать! Я не богиня, я всего лишь смертная королева, но тоже кое на что способна! — она поднесла унизанный перстнем палец к виску. — О, я сполна отвечу за свои страдания! Я их заставлю страдать так, как страдала я в объятиях царя змеядов Та-натоса! Мое тело изнасиловано, моя душа изранена, мои дети замучены, мой муж вдали от меня, он не сумел меня спасти и защитить, и скоро я покину этот мир — но прежде я успею показать всем мою силу! Пусть трепещут, презренные варвары!
— Каких варваров ты имеешь в виду? — со страхом спросил Паксимен.
— А велика ли разница, каких? — отмахнулась Мефрес. — Аргосцев, зингарцев, аквилонцев…
— Но эти люди не повинны в твоих страданиях! — воскликнул медикус.
— Мне нет дела, повинны они иль не повинны. А в чем была повинна я, когда терпела муки по злой воле Тхутмертари? Я страдала и страдаю, и буду страдать; так пусть со мной страдают все, до кого успею дотянуться!.. Джосси в личном пос-лании умоляет меня спешить обратно в Стигию, в его объятия. Он пишет, что нуж-дается во мне. Мне больно было читать эти слова, отец. Я люблю его, но видеть не хочу! Я не вернусь к нему. Я осквернена! В моём чреве не наш ребенок, но чужой… чужой. Как встает перед глазами та сцена, когда я молила Джосси защитить меня от насилия — а он не защитил…
— Он не мог, — подавленно заметил Паксимен.
— Да, он не мог, я знаю, — кивнула Мефрес. — Он не мог. И хвостатые чудища насиловали меня на его глазах, а в это время он насиловал их самок…
— Молю тебя, не думай об этом!
— Я не вернусь к нему, отец. Он справится сам. Как справлюсь я. Да, я останусь тут… у меня тут есть дела.
Внезапно раздался стук, дверь в каюту медикуса отворилась и, склонив голову, вошёл адмирал Ксептах. По выражению его лица было видно, что он долго не ос-меливался беспокоить королеву в первый день её царствования, но в конечном счёте всё-таки решился. Войдя, Ксептах сразу понял, что явился не вовремя. Он смутился и сделал попытку ретироваться.
— Стой! — воскликнула Мефрес. — Раз уж пришел, говори.
— Наши боевые корабли отведены за острова и полностью готовы к битве, — до-ложил адмирал. — В бухте остаются лишь сам флагман и четвёрка вспомогательных судов…
— Это я вижу. Что дальше?
— Главный удар флота зингарцев придется на бухту, моя госпожа. В целях безо-пасности Вашего Величества прошу разрешения вывести королевский фрегат в отк-рытый океан.
— Фрегат останется в бухте. Никогда в своей жизни я не бегала от опасностей и теперь не побегу. Пусть мои воины знают, что их королева здесь, на своём флаг-мане, что её корабль примет битву вместе с остальными. Пусть они знают, что от их отваги, верности и веры зависит её жизнь. Пусть они знают также, что мой муж король и я согласились принять власть над Стигией только затем, чтобы вести своих подданных за собой, а не прятаться за их спинами! В следующий раз, когда реши-шься отвлекать меня, подыщи более уважительную причину. А теперь отправляйся и готовь мой флагман к отражению атаки.
Окольцованный агатовым перстнем изящный палец Мефрес указал адмиралу на дверь.
Ксептах отвесил поклон и молча удалился. Паксимен проводил его взглядом, потом перевёл взгляд на дочь, покачал головой и прошептал, не спрашивая, а ут-верждая: — Ты его уже приговорила, Камия…
— Этот человек позёр и подхалим, на его устах пустая лесть и глупая забота. Он говорит красивые слова, постоянно обещая громкие победы. Но сам победы не одерживал и цену им не знает. Мой адмирал не понимает, что я жду от флота. Он привык служить негодным королям.
— Но он предан тебе. Как и все здесь…
— Одной лишь преданности нынче недостаточно, отец. Сколько себя помню, во-круг меня всегда лишь малодушие и страх! Неужто таково моё проклятие? Но если не сломать его теперь, то все мои надежды тщетны. Я буду править людьми, кото-рые достойны меня, или не буду править вовсе!
Поцеловав на прощание старого медикуса, королева покинула его каюту.
По ту сторону двери на коленях стоял капитан её стражи Сентес. Подмышкой он держал гвардейский шлем.
— Прошу Ваше Величество определить галеру, куда мне надлежит отправиться простым гребцом, чтобы загладить свой проступок.
— Почему ты ослушался моего приказа и пропустил адмирала?
— Его превосходительство заявил, что дело касается безопасности Вашего Вели-чества. Я и подумал, что капитанов у нас много, а королева всего одна, и пропус-тил адмирала к Вашему Величеству, — стражник склонил голову и повторил: — Прошу определить галеру, где я мог бы понести положенное наказание.
— Я передумала, Сентес. Хороший воин обязан исполнять приказ, но при этом думать головой и действовать по обстановке. Ты поступил правильно, пропустив ко мне командующего моим флотом. А за нарушение приказа получишь тридцать пле-тей, по одной плети за каждый год твоей жизни.
Капитан резко вскинул голову.
— Ваше Величество! Я сын барона Немти. Мой род древен и славен…
— Перед священным троном и князь, и рыбак одинаково равны.
Он обнажил кинжал.
— Лучше умереть, чем быть битым плетьми, как презренная чернь!
— Это не тебе решать, — напомнила ему королева.
— Я приму положенную кару, а плеть пусть гуляет по спинам рабов, варваров и простолюдинов!
Мефрес усмехнулась. Настало время не казнить, а миловать.
— Какие языки тебе известны, кроме нашего?
— На аквилонском и аргосском говорю свободно. На языках зингарцев и шемитов — хуже.
— Бывал ли ты в Тарантии, Сентес? — спросила она его по-аквилонски, и он ответил ей на том же языке:
— Никак нет, Ваше Величество. Но я два года жил в Тулуше, там и изучил язык.
— И верно, — кивнула она. — Ты говоришь с пуантенским акцентом. Знаком ли тебе граф Троцеро?
— Так точно, Ваше Величество! Он недолюбливает нас, стигийцев, но ценит пре-данность и доблесть.
— Вот что, Сентес. С этого дня поступаешь в распоряжение сиятельного князя Ро-нтакиса.
— Во имя Сета!—воскликнул изумлённый капитан.—Я не понимаю… Меня обучали воинскому искусству, а не дипломатии! Под моим началом личная стража королевы…
— Уже нет, — улыбнулась Мефрес, — я ее распускаю. Если правитель способен за себя постоять, стража ему не нужна. А если неспособен — она его не спасёт! Мне стража не нужна. Вот этими руками, мой Сентес, я лишала жизни правителей, кото-рые были недостойны своих тронов. Но таких правителей ещё немало! Мне нужны люди для самых ответственных миссий в землях, где обитают варвары. Ронтакис обучит искусству входить к ним в доверие. Он этому когда-то обучал меня. А что же до искусства боя… ты так уверен, Сентес, что знаешь всё? Тогда тебя ждет множество открытий!
Капитан покраснел и опустил глаза: — А как же моя кара за проступок?
— Это и будет и кара твоя, и награда, и новая служба, — королева протянула руку, чтобы он мог поцеловать её. — На моих галерах достаточно гребцов, а пала-чей я не хочу отвлекать от их дел ради тебя.
— Воистину, я счастливейший из смертных, — прошептал Сентес.
Вот что я называю настоящей властью, думала королева Мефрес по пути в свои новые апартаменты. А не то, что называли «властью» Тот-Амон, Ктесфон и Тхут-мертари… даже Конан: варварам свойственно чересчур полагаться на грубую силу. Этот человек, Сентес, достаточно крепок телом и духом, умён, горд, готов принять пытку и смерть за свою королеву. Он такой не один, таких уже немало, а будет всё больше и больше. И Паксимен ещё надеялся, что я предам ожидания таких людей?!
7. Щупальца распускаются.
| З |
ингарцы атаковали в тот же день после полудня.
Быстрые галеры приближались к гавани Джосериона, за ними пытались поспеть караки. Пузатый силуэт галеона маячил где-то вдалеке, а еще дальше из ту-манной дымки проглядывали очертания стройной каравеллы. На палубах галер сто-лпились воины — арбалетчики, копейщики, меченосцы. Лиц их пока не было вид-но, но расположение атакующих свидетельствовало о том, что зингарцы приготови-лись не к морскому сражению, а к штурму гавани и города.
Королева Мефрес не стала смущать своих военачальников личным присутствием. Она наблюдала за происходящим из широкого окна тронного зала. Покои монарха на флагмане включали и такой.
В гавани воины толстобрюхого генерала Ихмета имитировали панику. Зингарцы могли наблюдать, как по берегу снуют испуганные офицеры, выкрикивая приказы, и как хватаются за весла гребцы черных стигийских галер, и как строятся отряды лучников… Ветер доносил до берега гогот зингарских матросов и приветственные крики солдат.
Если что и озадачило зингарцев, так это облик черного корабля, застывшего в гавани. Судов подобного размера и подобной оснастки зингарцы еще встречали. На верхушках мачт реяли черные стяги с золотым змеем. Огромный корабль, в сравне-нии с которым даже большие галеры зингарцев казались скорлупками, производил зловещее впечатление. Но он был один такой, и атакующие гавань Джосериона зин-гарцы вовсе не собирались отступать.
Десяток галер устремились к черному фрегату. Арбалетчики дали первый залп. Для такого расстояния стреляли они метко. Ответа не последовало. Зингарцы дали еще два залпа. Абордажные команды раскручивали дреки,[7] как вдруг в борту фре-гата что-то изменилось, а еще спустя несколько мгновений в сторону зингарцев полетел град камней и подожженных стрел.
Мощь и неожиданность ответа ошеломили атакующих. Всего один залп катапульт, баллист и бриколей[8] черного корабля отнял жизнь у трех галер. Видя такой пово-рот, гребцы остальных семи налегли на весла, чтобы ускорить абордаж.
Однако самое неприятное поджидало зингарцев со стороны моря. Через минуту после первого залпа фрегата из-за острова появилась флотилия черных галер и дромонов.[9] Они надвигались двумя серпами, перекрывая зингарским кораблям вы-ход в море. Едва зингарцы заметили эту флотилию, среди них началась настоящая паника. Каперы и флибустьеры не имели единого командования, поэтому каждый капитан заботился лишь о своем судне и о своей команде.
Строй зингарцев нарушился. Одни галеры по-прежнему неслись к берегу, другие — к стигийскому флагману, третьи делали разворот. Одна из таких галер, делавшая разворот, преградила путь караку, и тот со всей скорости врезался в нее, раздавил напополам, но и сам потерял управляемость. Люди оказались за бортом, захлебы-вались в воде, а кто мог, взбирался на карак либо плыл к другим галерам.
Последовал новый залп с фрегата. Он вывел из строя еще две галеры. Горящие стрелы бриколей попали в паруса второго карака и воспламенили их. Команда ко-рабля, не помышлявшая больше об атаке, принялась тушить пожар. Воины с мечами и копьями, столпившиеся на палубе карака, только мешали матросам.
Тем временем пять зингарских галер достигли берега. Облаченные в кирасы во-ины попрыгали в воду. Их встретила лавина стрел, выпущенных замаскированными на берегу стигийскими лучниками. Те, кто выжил после этой ответной атаки, всту-пили в ближний бой с защитниками Джосериона.
Наконец, три галеры достигли флагмана. Дреки взвились и зацепились за высо-кие борта фрегата. Абордажные команды готовы были броситься на вражеский ко-рабль. К ужасу нападавших, внезапно забурлила вода, и из корпуса фрегата немного ниже ватерлинии высунулись с десяток длинных — много длиннее, нежели подвод-ные тараны зингарских галер — конусообразных стальных шипов. Точно когти демо-на, они вонзились в деревянные обшивки галер, намертво пригвоздив их к стигийс-кому флагману. Удар был столь силен, что тросы дреков порвались, а люди попа-дали в воду.
Но худшее ждало нападавших впереди. Стальные шипы вышли из пронзенных галер и втянулись обратно в туловище фрегата. Их место тотчас заняла вода. Не давая зингарцам времени опомниться, лучники с фрегата обрушили на них ливень стрел. Наиболее отчаянные головорезы попытались вскарабкаться на борт, чтобы схватиться с врагом врукопашную, однако это удалось немногим, поскольку метал-лическая обшивка корабля была скользкой. Тем не менее около сотни морских раз-бойников достигли палубы и вступили в бой со стигийцами.
В бухте же тем временем разворачивалось морское сражение. Зингарцы пытались выбраться из ловушки в открытое море. Здоровенный галеон отстреливался от атаку-ющих его галер и дромонов. Однако его снаряжение не шло ни в какое сравнение с мощью стигийского фрегата, всего ему удалось поразить две галеры и дромон. Пять небольших галер окружили его, как волки медведя, и теперь уже стигийцы забрасы-вали дреки, взбирались по тросам и мостикам на палубу зингарского корабля.
Еще пять черных галер погналась за каравеллой, которой удалось вырваться из окружения в открытое море. Гребцы работали веслами, не жалея сил. С каравеллы их поливали стрелами. Зингарцы не позаботились о снарядах, которые можно было бы поджечь. Еще раньше, чем у зингарских арбалетчиков закончились стрелы, гале-ры настигли их каравеллу.
В бухте сражение близилось к концу, и на суше бой затихал, поскольку сложив-шим оружие зингарцам была обещана пощада. На последнем оставшемся целым ка-раке также выкинули белый флаг. Сражавшиеся же на борту стигийского флагмана отчаянные морские разбойники нашли там свою смерть.
Стая самонадеянных зингарских ворон, прилетевшая, чтобы поклевать легкую поживу, угодила в когти коварного стигийского хищника, и из этой мертвой хватки не вырвалась ни одна из них.
Королева Мефрес восседала на высоком троне, к которому вела дорожка из пур-пурного бархата. В одном зингарцы не обманулись: богатство било здесь через край. Глядя на этот прекрасный тронный зал, нелегко было представить, что он располо-жен не в дворце на суше, а на корабле. Везде блестело золото, солнечные лучи иг-рали в тысячах граней бесчисленных драгоценных каменьев. Потолок испещряли фрески, мало чем напоминающие привычные образцы мрачной стигийской живопи-си. На этих фресках было море, сталкивающиеся в битвах огромные армады кораб-лей, мускулистые герои со странными голубыми глазами и многое другое, что бы-ло одинаково чуждо стигийской и хайборийской цивилизации.
В отличие от фресок на потолке, мозаичные картины, выложенные на полу трон-ного зала, изображали змеев, священных крокодилов, угрюмых королей и бритого-ловых жрецов, бронзовокожих воинов на колесницах, склонившихся на коленях ра-бов; в чертах последних угадывались приметы всех населяющих Изученный Мир народов. Зал освещали золотые светильники в форме скалящихся кобр, свисавшие с потолка.
В такой вот тронный зал стигийские стражники ввели двоих плененных зингар-цев. Это были мужчина и женщина.
Мужчина, — высокий, стройный, худощавый, жилистый и остроносый, с вьющи-мися черными волосами, — был разодет в богатый костюм, бархатные штаны с раз-резами по бокам, заправленные в изящные кожаные сапоги, которые доставали ему почти до самых бедер. На груди его сверкал начищенный стальной панцирь. Рапиру и кинжал у него отобрали, а шлем с роскошным плюмажем он снял сам и теперь сжимал его в руке.
Другой рукой этот зингарец поддерживал женщину. Она была немного ниже его ростом. Ее облачение составлял мужской военный костюм, только без панциря. Его заменяли бронзовые нагрудники. На приятном лице женщины, уже немолодом, ужи-вались вместе страх и гордыня, мужчина же демонстрировал полное спокойствие и надменное пренебрежение ко всему происходящему.
Когда плененные зингарцы предстали перед Мефрес, стигийцы сделали им знак пасть на колени. Мужчина холодно покосился на них, а затем поклонился стигийс-кой королеве — впрочем, достаточно низко, чтобы можно было заподозрить его в непочтительности. Бросив взгляд на него, женщина поклонилась тоже, с изяществом придворной дамы.
Князь Ронтакис, взявший на себя роль переводчика, приблизился к зингарцам и предложил им назвать свои имена. Так выяснилось, что в плен к стигийцам угоди-ли благородная домья Эленора дель Кордава и благородный дом Эрнандес, маркиз дель Риова. Королева Мефрес, ничем не показывая свое знание зингарского языка, спросила по-стигийски:
— Как благородные гранды оказались среди морских разбойников?
Ронтакис перевел. Глядя в глаза королеве, дом Эрнандес ответил:
— Эти люди охраняли нашу каравеллу.
Мефрес, которой пришлась по душе наглость зингарца,— не сама наглость, впро-чем, а то, что из нее необходимым образом вытекало, — парировала:
— В таком случае, что делали вы у Бараха?
В ответ она услышала пространные рассуждения о скучной придворной жизни, неодолимом желании посмотреть новые земли и развлечься. Что же до Бараха, то маркиз дель Риова клялся, будто не ведал, кому в действительности принадлежит теперь архипелаг. Он врал, даже не заботясь о том, поверят ли его словам.
— Я полагаю, вы и ваша прелестная спутница развлеклись на три года вперед, — улыбнулась Мефрес.
— Что вы сделаете с нами? — спросила домья Эленора.
— Пока не знаю. У вас есть предложения?
— За каждого из нас могли бы дать приличный выкуп, — заметил Эрнандес.
Как неглупый человек, он понимал, что стигийская королева, живущая в таком богатстве и великолепии, навряд ли польстится на золото зингарского маркиза. Од-нако он и не подозревал, что в это самое время Мефрес внимательно изучает его самого и его спутницу.
— Кто заплатит выкуп за вас? — спросила она Эленору.
Та смутилась, вопросительно взглянула на маркиза, а затем ответила:
— Мой брат. Я — сестра Родриго, герцога Кордавы. Старшая.
Услышав это, королева сделала вид, что изумилась. Она спустилась с трона и приблизилась к зингарцам.
— Простите моих слуг, — сказала она Эленоре. — Они не знали, кто вы. Отны-не чувствуйте себя на моем корабле, как дома.
Эленора дель Кордава, смущенная таким поворотом событий, снова отвесила поклон стигийской королеве.
—Это относится и к вам, сиятельный маркиз,—добавила та.—Ее Высочеству и вам отведут отдельные покои. Но прежде я хотела бы услышать ответ на один вопрос.
— Если это в моих силах, весь к услугам Вашего Величества, — поклонился ма-ркиз Риова; по губам его проскользнула усмешка.
— Скажите, почему домья Эленора не в Кордаве?
В переводе с придворного на обычный язык это означало: почему старшая сестра Родриго не герцогиня Кордавы?
Дом Эрнандес не успел ответить, как его спутница на едином дыхании выпали-ла: — Узурпатор Родриго выгнал меня из Кордавы! О, если б я была так коварна, как он, я б сидела на престоле Кордавы, а мой презренный братец гнил бы в изгна-нии! Нет — в темнице! А если бы благородный маркиз дель Риова не защитил меня, я уже была бы мертва…
Мефрес заметила, что маркиз сильно сжал руку несостоявшейся герцогини — но было уже поздно. То, что ей совсем не стоило сообщать стигийцам, она уже им со-общила.
Королева всплеснула руками.
— О, я вам так сочувствую, Ваше Высочество! Прошу вас, отдохните. Мои слуги проводят вас. И вас, маркиз.
Видя, что стигийцы собираются их развести, Эрнандес озабоченно заметил:
— С позволения Вашего Величества, я бы хотел остаться с домьей Эленорой.
— Ну, разумеется! Да, оставайтесь с ней! Вы не пленники, а гости.
Проводив зингарских грандов, Мефрес подошла к Ронтакису.
— Я представляю, сколь весомый выкуп за сестру придется заплатить кордавско-му герцогу, — многозначительно заметил князь. — Вы обратили внимание, Ваше Ве-личество, на отношения эти особ?
— Они любовники, без сомнения.
— И домья Эленора во всем покорна маркизу Риове…
— …Пока страсть мщения брату не одолевает доводы рассудка.
— А маркиз показался мне крепким орешком.
— Любой орешек можно расколоть хитростью, князь. Маркиз Эрнандес — негодяй.
— Такой же, как герцог Родриго, только менее удачливый.
—Удача герцога Кордавы отныне в нашей власти,—улыбнулась королева Мефрес.
* * *
| У |
помянутый Родриго не без основания считал себя одним из победителей в граж-
данской войне, вспыхнувшей в Зингаре вскоре после смерти старого короля Фер-друго. Мелкопоместный барон Родриго, авантюрист до мозга костей, показал себя чутким интриганом и, что было не менее важно, удачливым полководцем. Шайка, которую он сколотил на деньги от продажи родового поместья, за годы войны вы-росла до размеров внушительной армии. Родриго везло, и к нему стали присоединя-ться высокородные гранды, еще вчера бы не пустившие его на порог своих замков. За два года до описываемых событий разношерстному воинству Родриго удалось захватить Кордаву, столицу Зингары. Там, прикрываясь своим отдаленным родством с покойным герцогом Вилларго, Родриго объявил себя герцогом, правителем госу-дарства. Назваться королем ему не хватило духу: во-первых, жива была еще закон-ная наследница престола принцесса Хабела, дочь Фердруго, во-вторых, территория нового герцогства представляла собой лишь пятую часть прежней Зингары.
В дальнейшем проходимцу удалось закрепиться у власти, потеснить конкурентов и отвоевать для себя самые лучшие земли на побережье Западного океана. Нынче владения герцога Родриго занимали добрую треть Зингары. Гражданская война тле-ла, готовая вспыхнуть с новой силой в любой момент. Наиболее серьезными сопе-рниками кордавского герцога считались граф Нуэртес, господствующий в Централь-ной Зингаре, граф Кастанья, хозяин восточной части страны, и герцог Гварралидс-кий, властелин юга Зингары. Все эти благородные гранды были такими же мошен-никами, как и Родриго. Они высмеивали его притязания на власть, завидовали уда-чливому хозяину столицы и рады были использовать любые средства, чтобы скинуть Родриго с кордавского престола.
До недавнего времени маркиз дель Риова считался одним из первых соратников новоявленного герцога В отличие от выскочки Родриго, Эрнандес был богатый, ро-довитый гранд. Подсадив удачливого мошенника на герцогский престол, Риова рас-считывал занять подобающее место при его дворе. Родриго и сам хотел вознагра-дить соратника, вот только мнения по поводу того, какое место может стать подоба-ющим для маркиза Риовы, у них разошлись. Тогда Эрнандес стал увиваться за стар-шей сестрой герцога Эленорой, особой вспыльчивой и злопамятной. Вскоре она влю-билась в красавца маркиза и превратилась в его орудие. Риова не сомневался, что, случись Эленоре занять престол, фактически правителем он станет сам. А дальше можно будет жениться на ней и на законном основании надеть кордавскую корону.
Родриго, узнав о заговоре, проявил несвойственное его натуре милосердие и просто выставил сестру из государства. С ее любовником он собирался поступить не как с недавним другом и соратником, а как с теперешним изменником. Но ловкому маркизу удалось бежать из столицы с кучкой преданных ему людей на той самой каравелле. Затем он подобрал несчастную Эленору и представил дело так, как буд-то он спасает женщину от верной гибели, замышленной ее коварным братом-герцо-гом. Любовники направились на юг, к зингарским каперам и флибустьерам. Форма-льно каперы находились под покровительством герцога Кордавы, но фактически признавали лишь власть тугого кошелька с золотыми песетами. Маркиз Эрнандес не отказался от идеи посадить на престол Эленору и надеялся сколотить из разбойни-ков подходящую для новой войны армию.
В тот самый момент, когда стигийцы завладели Барахскими островами, Риове как раз удалось собрать свою флотилию. Испытывая обычные для человека подоб-ной судьбы трудности со звонкой монетой, он посчитал стигийскую галеру, удирав-шую с архипелага и пойманную им, вестником благого бога Митры. Стигийские и барахские сокровища способны были решить судьбу герцогства. Риова дал приказ к атаке. А уже часом спустя маркиз понял, что подарок Солнечного Митры на деле оказался злой шуточкой Темного Сета.
А еще несколькими часами позже Эленора и Эрнандес обживали просторную и удобную каюту, милостиво предоставленную им королевой Мефрес. К их услугам были вежливые слуги, изысканные яства, вина, благовония и даже горячая ванна.
Если бы они знали (или хотя бы догадывались) о том, что у стигийцев стены имеют глаза и уши даже на флагмане королевского флота, эти достойные предста-вители зингарской знати, несомненно, не стали бы столь откровенно обсуждать свои домашние проблемы и свои дальнейшие планы в упомянутой замечательной каюте. Однако они были слишком озабочены собственной судьбой, чтобы соблюдать осто-рожность. Поэтому очень скоро политические, военные и альковные тайны кордавс-кого герцогства, да и всей Зингары, перестали быть таковыми, превратившись в пре-дмет недолгих, но весьма плодотворных бесед королевы Мефрес и князя Ронтакиса.
* * *
| К |
ак провинившийся ученик, адмирал Ксептах стоял перед троном и выслушивал
слова выговора. Он одержал победу, но королева была им недовольна.
— Зингарцев было четыре тысячи человек, — говорила она. — Мы обрушились на них вдвое превосходящими силами. И что в итоге? Среди варваров половина по-гибших, свыше тысячи раненых и меньше тысячи пригодных к использованию. Мы, имея также превосходство в вооружении, потеряли убитыми полторы тысячи воинов и тысячу ранеными. Ты удосужился потопить или изуродовать пятнадцать их кораб-лей из семнадцати. Мы потеряли пять галер и два дромона.
— Но мы одержали победу! — не сдержавшись, воскликнул Ксептах.
Рядом с троном стоял и слушал весь этот разнос князь Ронтакис; адмирал недо-любливал его, как солдат недолюбливает дипломата. Но адмирал не мог не пони-мать, что королева по сути права.
— Мне не нужны такие победы,— отрезала Мефрес.— Победой я называю выиг-рыш в людях, в вооружениях и в политике. Первые два ты проиграл, а выигрыш в политике я получу помимо твоих стараний.
— Я извлеку урок из этого сражения и сделаю все, чтобы заслужить милость Ва-шего Величества, — заявил Ксептах.
— Уж постарайся, — выразительно скривила губы королева.— Второй такой побе-ды я не потерплю!
Она отправила адмирала, а затем в сопровождении Ронтакиса прошла в свой но-вый кабинет. Теперь здесь висела огромная карта Хайбории — королева приказала перенести ее из каюты Паксимена. Мефрес подошла к карте и некоторое время мо-лча разглядывала ее.
Этот бесконечный день, первый день ее царствования, заканчивался. Солнце пря-талось за склоны барахских гор. Мефрес, еще вчера бывшая Камией, ощущала сме-ртельную усталость. Она не хотела думать, что эта усталость вызвана черной маги-ей Тхутмертари или растущего в ее чреве чудовища неведомой расы тху. Мефрес хотела думать, что она просто устала, как устал бы на ее месте любой. Но, вспом-нив, сколь мимолетным будет ее царствование и сколь дорог каждый его миг, она усилием воли подавила усталость и обратилась к Ронтакису:
— Итак, я готова выслушать вас, князь.
Она опустилась в кресло и предложила сесть своему главному советнику. Он почти-тельно отказался и, чутко воспринимая настроение королевы, сразу перешел к делу.
— Ваше Величество, вам известно нынешнее положение вещей. Вследствие без-дарного правления ТотАмона и недолго, но кровавого владычества Тхутмертари, на-ша держава оказалась в отчаянном положении.
Ронтакис остановился, ожидая ее реакции. Мефрес молча кивнула в знак согла-сия: — Говорите, как есть, князь Ронтакис: наша империя на грани краха.
Седогривый князь продолжил, задавая себе вопросы и сам же на них отвечая:
— Кто спасет Стигию? Высшее жречество? Оно уничтожено Змеиной Королевой. Армия? Она разрушена, за исключением нескольких группировок. Знать? Знать сли-шком слаба, чтобы спасти империю. Ну а прочие сословия еще слабее знати. Мо-жет быть, не кто, а что? Может быть, золото? Но его не хватит на всех, и золото не спасает государство, а достается наградой победителю! Тогда чары? Но в Стигии почти не осталось волшебников, а кто остался, слишком ничтожен, либо, напротив, чересчур опасен и непредсказуем, себе на уме. Опасно доверять судьбу державы ча-родеям! Может быть, страх? Страх и ужас — самое мощное оружие. Но не теперь! Стигийцы пресытились страхом при Тхутмертари. Они не боятся Сета и его слуг, как боялись в прежние времена. А это значит, даже вера в божество не спасет импе-рию. Тогда что же? Я скажу: империю спасет сама Империя! Идея Империи и Трон как воплощение этой идеи! Стигию спасет Трон; я не знаю в нашей истории никого, кто был бы более достоин его, чем вы и ваш супруг! Великие короли в великое вре-мя возродят великую Стигию! Но для этого вам нужна великая сила!
— Что вы имеете в виду, князь? — спросила Мефрес, более заинтригованная тем, что Ронтакис еще не сказал, нежели высокопарной прелюдией к его проекту.
— Нужна сила, более грозная, чем миллион восставших рабов, более преданная Трону, чем армия, более гордая, чем знать, более мудрая, чем жреческий синклит, более изворотливая, чем приснопамятная тайная полиция вашей бабки Нехтесси, бо-лее сокрытая от непросвещенных глаз, чем даже мистерии Сета. Эта сила скрепит названные опоры Империи, как нервы, пронзающие тело человека, а мозгом ее бу-дет сам Трон. Внутри страны она станет щитом и мечом Трона, а вовне Стигии пре-вратится в спрута, чьи щупальца расползутся по всему миру. Эта сила будет слу-жить не ради денег, славы и власти, не за страх, а за идею великой и вечной Им-перии!
Речь князя зачаровала королеву. Она забыла про свою усталость. Внезапно вспо-мнился ей давешний странный сон, где были создания в синем, разыскивающие и уничтожающие черные яйца по велению карлика… Мефрес воскликнула:
— Монахи! Вы говорите о монахах-воинах, да, князь?
Ронтакис на миг притворил глаза. Когда они открылись снова, Мефрес прочитала в них больше, чем изумление и восторг. Так взирают на сверхъестественное сущест-во. Ничего не зная о сне Камии, князь завороженно проговорил:
— Несколько мгновений!.. Всего лишь несколько мгновений понадобились Ваше-му Величеству, чтобы догадаться о том, к чему я шел долгие годы мучительных ис-каний! Вы понимаете, что это значит, моя великая госпожа?
— Монахи…— задумчиво повторила Мефрес.—Ну, разумеется, монахи! Нам нужен воинствующий тайный орден! Вы правы, князь: не за страх — за Идею, за веру в…
— …За веру в Вечную Империю! — воскликнул Ронтакис. — За Трон! Я предлагаю назвать монахов этого ордена Рыцарями Империи, мефреситами — в честь Вашего Святейшего Величества. Рыцари Империи — это воины-мастера, ловкие лазутчики, политики, мыслители. Это больше, чем синклит и много больше, чем охранка. Пусть мефреситы будут всюду: при дворах владык, в армиях, среди заговорщиков и в кругу жрецов. Повсюду, где запахнет властью, силой и изменой, должен появля-ться мефресит — чтобы служить Трону Империи и сокрушать замыслы его врагов!
— Есть ли у нас такие люди?
— Я подобрал двадцать человек, еще троих прислали мне вы. На первое время, полагаю, достаточно. Это молодые офицеры, аристократы и ученые писцы. Они преданы Вашему Величеству.
Королева вспомнила капитана Сентеса и сказала:
— Однако эти люди не столь могущественны, какими должны быть. Они не знают многого, что знаем я и вы.
— Они научатся. Смертные не рождаются всемогущими.
— Вы правы, мы должны их обучить.
— Я могу считать, что мой проект одобрен?
— Да, пусть родится Орден мефреситов, и пусть из века в век он служит Трону! Да будет так!
Королева и князь прошептали полагающуюся по такому случаю молитву. Затем Мефрес сказала: — Я назначаю вас Верховным Иерархом Ордена. Продумайте дета-ли — символы, ритуалы, правила и прочее — и завтра в это же время представьте мне всех кандидатов. Я посвящу их в Рыцари Империи.
Ронтакис опустился на колени и с юношеской пылкостью поцеловал ее руку.
— Воля Вашего Величества будет исполнена.
— А до вечера у нас будет время кое-что им показать, — по губам королевы зазмеилась улыбка.
Так в тиши апартаментов черного фрегата, в беседе королевы Мефрес и князя Ронтакиса, родился Орден мефреситов, Рыцарей Империи, которому в этой реально-сти суждено будет стать кошмаром для хайборийских стран и их владык. Но своей главной задачи он не выполнит: ибо вечными великие империи бывают лишь в ме-чтах смертных.
Камия не заглядывала так далеко. У нее оставались всего лишь две луны жизни. От силы, три. Отпустив Ронтакиса, она легла и мгновенно уснула. До самого рас-света, когда пробудилась она, ни одно сновидение не потревожило ее. Она не виде-ла ни монахов в синем, ни карлика, их хозяина, ни павшей богини Тхутмертари, ни ее чудовищ, рождающихся из утроб человеческих матерей и черных яиц, похожих на змеиные. Даже любимый Джосер не явился ей во сне — ибо в нем и в его любви она больше не нуждалась.
У нее оставались еще целых две или три луны. А если коварные боги улыбнутся ей напоследок, она справится и быстрее.
8. Мефрес и мефреситы.
| У |
тром королева Стигии Мефрес выслушала подробные доклады своих вельмож,
начертала несколько рескриптов, дала также ряд устных предписаний и лишь
затем приняла завтрак. Кроме медикуса Паксимена, ее обычного спутника за столом, она пригласила князя Ронтакиса. За трапезой все трое обсудили предсто-ящую церемонию Посвящения в Рыцари Империи. Ронтакис знал, что у королевы от Паксимена нет секретов, и был совершенно откровенен.
Затем медикус удалился, а князь по просьбе Мефрес рассказал ей об Аргосе, о теперешних делах в этой крупнейшей морской державе Хайбории, о короле Мило, его советниках и приближенных. Рассказ недавнего посла Стигии в Аргосе был под-робен, поскольку он понимал, что королевой движет отнюдь не праздный интерес, и в таком деле важна всякая мелочь.
Особенно порадовало Мефрес известие о том, что Мило вот уже несколько лет страдает приступами удушья.[10]
— А каков аллерген? — уточнила она.
— Придворные берегут сей медицинский секрет пуще секретов государственных, — вздохнул Ронтакис.
— Нам надлежит узнать его, — сказала королева.
Они обсудили еще ряд вопросов, и Мефрес приняла решение отправить Ронтаки-са с новым посольством в Мессантию.
Затем явились соглядатаи, назначенные подсматривать и подслушивать за Эрнан-десом и Эленорой. Они кратко и четко доложили, как себя ведут, чем занимаются и о чем говорят меж собой благородные зингарские гранды.
— Пусть пока зингарцы чувствуют себя свободно, — сказала Мефрес Ронтакису. — Дайте им сопровождение. Наши люди должны быть вежливы и обходительны с этими заносчивыми варварами. Если гранды захотят посмотреть город, пускай смот-рят. Пусть видят все: наше богатство, нашу армию, нашу власть…
— Может быть, стоит намекнуть им? — спросил Ронтакис.
— Нет, рано. Как бы не спугнуть трусливых птичек. Додумаются сами. Я хочу, чтобы не я предлагала им помощь, а чтобы они меня о ней молили. А еще я хочу, чтобы герцог Родриго узнал, что его злейшие враги просят у меня помощь.
— Разумеется, ему незачем знать, что домья Эленора и дом Эрнандес предстали перед Вашим Величеством не по своей воле, — улыбнулся в усы седой князь.
Когда Ронтакис покинул ее, Мефрес вызвала адмирала Ксептаха и генерала Ихмета.
— Вчера мы уничтожили эскадру маркиза дель Риовы,— сказала им она.— А ме-жду тем, на зингарском берегу ничего не ведают о постигшей ее участи. Самое бо-льшее, что им известно — это то, что мы захватили Барах. Они не знают, сколько нас и чего мы хотим. Заносчивые зингарские варвары не могут даже вообразить се-бе, что мы решимся напасть на них, на их укрепленные базы. Соберите эскадру из тридцати самых быстроходных судов. Вы должны пересечь Барахский пролив и ата-ковать базы каперов и флибустьеров на материке. Ты, генерал Ихмет, будешь лично руководить операцией на суше.
— Повинуюсь, Ваше Величество, — поклонился толстобрюхий военачальник.
— Итак, вам надлежит полностью разрушить все поселения морских разбойников на том берегу пролива. Мы должны господствовать в этой части океана. Еще, Ксеп-тах, я ставлю перед тобой задачу захватить как можно больше трофеев и пленных. Это и тебя касается, Ихмет.
— В деревнях варваров на том берегу, вероятно, много женщин и детей, — заме-тил адмирал. — Ведь это старые поселения.
— Сначала вывезешь всех пригодных к тяжелому труду, затем погрузишь женщин, детей и крепких стариков на отдельный корабль и высадишь их на острове Секиры. От больных и немощных избавишься. Только без излишней жестокости, — предупре-дила королева. — Заверь варваров, что никто из них не будет убит в плену.
— Ваше Величество милосердны, — подобострастно отметил Ихмет.
Мефрес бросила на него презрительный взгляд и фыркнула:
— Я не милосердна, а предусмотрительна.
Генерал покраснел и в таком виде оставался до самого конца аудиенции.
После Ихмета и Ксептаха снова явился князь Ронтакис. Он доложил, что все ка-ндидаты в Рыцари Империи собраны. Королева коротко кивнула и скрылась в своей опочивальне. Князь вышел в другую дверь.
* * *
| П |
олучасом спустя Ронтакис в сопровождении более двух десятков других стигий-
цев вошел в неприметную, достаточно просторную каюту. Все его спутники бы-ли людьми молодыми. И все они были разными. Из двадцати трех человек прекра-сный пол представляли лишь две девушки, обе очень красивые. Среди мужчин также встречались красавцы, такие как капитан Сентес, переданный князю самой королевой, но были и уродцы, подобные ученому писцу Гатасису, лицо которого изъела ржа.
В каюте отсутствовала всякая мебель, окна были плотно занавешены, и комната освещалась единственной лампой, прикрепленной к потолку. Ронтакис затворил дверь, запер ее на ключ, а ключ спрятал в своем хитоне. Затем он подошел к противопо-ложной стене, надавил на нее в известном ему месте, и стена вдруг стала прозрачной.
Люди увидели другую каюту. То было помещение для отдыха ночного караула. Отдых близился к концу. Коекто еще спал, трое офицеров играли в «змею»,[11] один чистил кинжал, а другой — гвардейский гребенчатый шлем. Всего в той каюте насчитывалось двенадцать человек.
— Это мои подчиненные! — воскликнул Сентес.
Князь Ронтакис предостерегающе воздел руку, призывая к тишине, и сам сказал:
— Эти люди не могут видеть и слышать нас. Смотрите внимательно, но ничего не предпринимайте без моего приказа, что бы ни происходило там.
Двадцать три человека застыли с напряженными лицами, не отрывая взгляда от обычной картины отдыха королевской стражи. Князь усмехнулся и незаметно нажал еще какую-то скрытую пружину.
Через полминуты произошло то, что никто, кроме него, не ждал. Совершенно внезапно и почти бесшумно в караульном помещении отворилась дверь. Хотя канди-даты в Рыцари во все глаза смотрели в ту сторону, они сначала ничего не увидели, а лишь услышали тихий и пронзительный свист метательных ножей. В следующее мгновение они увидели человека, вторгшегося в ту каюту. Человек этот был облачен во все черное с ног до головы. Его тела вовсе не было видно. Фигура казалась чер-ной совершенно, все иные цвета начисто отсутствовали. Ноги ступали в каких-то бесшумных тапочках, кисти рук скрывали черные же перчатки, лицо скрывала чер-ная как Мрак маска с крохотными прорезями для дыхания. Прорезей для глаз не было вовсе!
Впрочем, всего этого наблюдатели и слушатели просто не имели времени рас-смотреть. Они не видели, как черный человек метнул свои метательные ножи. Еще прежде, чем двое игроков в «змею» завалились наземь, он убил офицера, чистив-шего шлем. Как это было сделано, осталось не совсем ясным: черный человек про-сто подскочил к офицеру, протянул руку к его шее, что-то сотворил, отнял руку — и несчастный покинул грешный мир с выпученными глазами.
Обращал на себя внимание тот факт, что неизвестный не трогал спящих, хотя убить их было бы много проще, чем тех, кто бодрствовал. Офицер, чистивший кин-жал, быстро, — нелишне напомнить, что с момента вторжения убийцы прошло лишь несколько секунд, — пришел в себя и ринулся на черного со своим кинжалом. Тот проскользнул под рукой офицера и коснулся его живота внешней стороной своего левого локтя. Наиболее внимательные из наблюдавших узрели, что оттуда выскочил шип. В следующее мгновение четвертый стигиец был мертв.
Пятый стигиец метнул в убийцу нож. Тот ловко ушел от атаки. Нож вонзился в стену, убийца подхватил его и отправил обратно. Хотя стигиец успел сместиться вправо, нож вошел ему в шею.
Тем временем пробудились все остальные. Это были не сонные вояки какого-ни-будь дряхлого нобиля, а лучшие офицеры регулярной королевской армии. Увидев неизвестного врага, они не испугались. Он убивал без объяснения причин, и они та-кже не собирались вести с ним переговоры. Их душевное состояние выдавали лишь неестественная бледность лиц и плотно сжатые губы. Все семеро, вне всякого сомне-ния, собирались в ближайшие же мгновения прикончить убийцу пяти своих товарищей.
А он выхватил из-за пояса меч и сам бросился на них. Меч оказался таким же диковинным, как и его хозяин. Лезвие и рукоять были совершенно черными, прямой короткий клинок имел скошенное острие, его поверхность выглядела отполирован-ной до слепящего блеска. Рукоять, напротив, оказалась длинной, вполовину длины лезвия, но имела странные зазубрины и насечки. Гарда была строго квадратной и совершенно лишенной украшений. Убийца держал свой чудной клинок обеими руками.
Тактика нападения оказалась еще более удивительной. Черный человек бросился под ноги семерке своих противников — не в центр их, а на левый фланг. Так он пронесся слева направо, молниеносно взметая свой меч, чтобы парировать враждеб-ные удары и атаковать самому. Он успел насмерть поразить еще двоих, прежде чем вырвался обратно в центр каюты. Никто из стигийцев не нанес ему ни единой раны.
Пятерка оставшихся в живых, видя такое развитие событий, на несколько мгно-вений опешила. Это время убийца использовал для того, чтобы выхватить из-за по-яса ножны своего меча и присоединить их к нему со стороны головки. Таким обра-зом, общая длина черного меча увеличила вдвое, и только четверть ее занимало со-бственно лезвие.[12]
С отчаянным ревом стигийцы атаковали. Черный человек встретил их стоя. Но теперь длина его орудия убийства превышала длину их мечей. Кроме того, диковин-ный клинок, судя по всему, был значительно легче тяжелых мечей стигийцев, и убийца владел им виртуозно. Единым молниеносным движением, чем-то похожим на бросок змеи, он отсек голову одному, руку второму и прошелся по животу треть-его. В ответ стигийцы обрушили на убийцу удары своих мечей — но там, куда це-лили они, черного человека уже не было. Он внезапно возник за их спинами, добил обоих раненых, после чего издал какой-то жуткий высокий вопль, заставивший всех людей по обе стороны прозрачной стены в ужасе содрогнуться.
Этим он выиграл еще пару мгновений. К удивлению всех наблюдавших, убийца вдруг выкинул свой странный клинок и застыл за спинкой стула, скрестив руки на груди. По-видимому, это должно было означать начало психической атаки. Из тро-их оставшихся в живых стигийцев ему навстречу бросился лишь один. Тогда убийца стремительно подхватил стул и сильно толкнул его навстречу мечу. Меч пронзил си-денье, но три ножки впились в тело хозяина мача. Стигиец упал. Как-то так полу-чилось, что одна из ножек стула попала ему в сердце.
Оставшиеся двое, как видно, утратив волю к сопротивлению, пали на колени друг подле друга. То ли это была мольба о пощаде, то ли так они выражали поко-рность злой своей судьбе. Во всяком случае, черный человек, безоружный, переп-рыгнул к ним через трупы и «коронным» ударом среднего и указательного пальцев обеих рук пронзил этим двоим глаза. Затем он извлек свои пальцы из потекших глазниц и сделал ими знак победы. И так застыл, обратив свое лицо — вернее, свою маску — к наблюдавшим.
Зависла тишина. С момента вторжения черного незнакомца минуло чуть более одной минуты. За эту минуту умерли двенадцать человек, двенадцать офицеров гва-рдейской стражи королевы Стигии. Ни одному из них не удалось нанести своему убийце ни единой царапины. Даже князь Ронтакис, примерно представлявший разви-тие этого кровавого спектакля, казался завороженным столь скорой и беспощадной расправой. О прочих зрителях говорить не приходилось — они стояли с серыми ли-цами, кое-кто бормотал молитвы.
Собравшись с духом, Ронтакис произнес:
— Найдется ли средь вас смельчак, готовый бросить вызов этому человеку?
По крайней мере половина из собравшихся вздрогнула от этих слов, а писец Га-тасис прошептал: — Это не человек, а демон. Смертный не в силах сотворить такое. Всему виной чары!
Князь усмехнулся и сказал: — Вы воины, а не жрецы и не простолюдины. Не ищите колдовства там, где присутствуют лишь сила духа, крепость тела и великие умения… Так отыщется ли среди вас отважный?
Вперед выступил капитан Сентес.
— Я знал каждого из этих людей,— хрипло молвил он. — Могу ли я теперь ото-мстить за них? Ронтакис кивнул.
— Иди, только будь осторожен. Тебя мне рекомендовала сама великая королева. Она будет удручена, узнав о твоей смерти.
Еще не прозвучал вопрос, как войти в ту комнату, а уже обнаружилась дверь. Недолго думая, Сентес ворвался сквозь нее в палату, полную трупов. Дверь за ним затворилась.
Увидев Сентеса, черный человек отпрянул и подхватил свой диковинный меч. Капитан обнажил клинок, принял боевую стойку и стал ждать нападения. Его не по-следовало. Убийца сделал приглашающий взмах клинком. Очевидно, он надеялся, что страсть мщения ослепит разум капитана и он допустит ошибку. Однако Сентес был само спокойствие.
Противостояние грозило затянуться. Черный как будто никуда не спешил. Сентес вырвал из-за пояса нож и запустил в убийцу. Бросок был точным, однако нож про-несся мимо. Молниеносные скользящие движения убийцы напоминали кошачьи. Ка-залось, у него вовсе нет костей.
В то же мгновение Сентес атаковал мечом. Он был умелым воином. Клинки скрестились, и капитану удалось отбросить назад черного человека. Тот упал и тут же вскочил на ноги. Сентес повторил атаку.
К своему ужасу, он в какой-то безмерно краткий миг понял, что длинный клинок врага вот-вот проскользнет через его защиту и вонзится в незащищенную шею. Од-нако вместо этого мечи снова скрестились. Убийца совершил некое непонятное дви-жение своим клинком, точно желая намертво сцепить оба меча. Не желая выпускать верное оружие, Сентес потянулся вслед за ним. В этот момент незнакомец высоко вскинул правую ногу и достал ею бок капитана. Еще один шип выскочил из черного носка, чтобы коснуться тела Сентеса. Капитан вздрогнул и стал медленно опускаться на пол. А убийца снова издал свой жуткий вопль и опять застыл; его расставленные пальцы показывали знак победы.
— Если не получите иного приказа, убейте его,— велел Ронтакис, отворяя дверь.
Двадцать два человека, включая и девушек, устремились сквозь нее. Ронтакис выбрал лучших — тех, кто исполняет приказ, даже если приказ означает смерть.
Они все вместе ворвались в ту каюту сквозь широкую дверь, надеясь одолеть че-рного убийцу если не умением, то количеством. Он гибко отпрянул в другой конец палаты и внезапно сорвал со своего лица черную маску.
— Королева Мефрес! — мысленно или вслух прошептали два десятка стигийцев.
Затем они точно по команде пали ниц. Лишь двое бросились к королеве, чтобы ее убить. Она скрестила руки на груди и воскликнула: — Стойте!
Они тотчас остановились и, как и прочие, пали ниц.
— Хвалю вас, — сказала этим двоим Мефрес.— Вы единственные, кто правильно
исполнил приказ князя. А что же остальные?
Один из этих «остальных» поднял глаза и благоговейно молвил:
— Как мы могли напасть на нашу великую королеву?
— Ты говоришь вздор, — усмехнулась та. — Вы увидели лицо королевы, но это могла быть и не она. Усвойте: у каждого человека может отыскаться двойник, и ка-ждый человек может сотворить себе маску другого человека. Князь велел вам убить меня, если не последует иного приказа, а вы ослушались его.
На бледных и напряженных лицах слушателей отразилось смятение. Один офи-цер поднял меч. Вошедший в каюту Ронтакис поспешил остановить его.
— Успокойтесь: перед вами истинная королева Мефрес. Кто иной из смертных, кроме нее, мог бы совершить то, что совершила она? Только король Джосер, но его нет с нами. Посмотрите на королеву, стигийцы. Воистину, великий человек велик во всем!
Когда все пары глаз обратились к ней, Мефрес изрекла:
— Я желаю, чтобы вы стали такими, как он, — Мефрес продемонстрировала ко-ленопреклоненным кандидатам свою черную маску, — а не такими, как они, — дру-гая рука королевы обвела пространство, усеянное трупами.
— Да будет так! — торжественно молвил Ронтакис.
— И еще, — прибавила королева. — Учитесь на ошибках Сентеса. Он неплохой воин, но он проиграл мне. Надеюсь, в следующий раз мне не удастся столь же бы-стро уложить его.
По рядам пронесся удивленный ропот. Мефрес усмехнулась.
— Я не убила капитана Сентеса. Когда я дам ему противоядие, он очнется.
— А остальных? — страшась собственной смелости, спросила девушка — та, что была самой молоденькой, подростком.
Королева подошла к ней и поворошила ее курчавые смоляные волосы.
— А остальных мне пришлось убить взаправду, — с улыбкой сказала Мефрес. — Чтобы таким, как ты, милая, была наука. И тебе, и всем вам придется убивать вза-правду, не ведая страха и жалости, если вы хотите стать настоящими мефреситами.
Черная маска королевы Мефрес зловеще скалилась на будущих Рыцарей Империи.
* * *
| Ц |
еремония Посвящения началась ровно в полночь. В просторной палате, лишен-
ной всякой мебели, на небольшом возвышении стояла королева Мефрес. По ле-вую руку от нее стоял медикус Паксимен, а по правую — князь Ронтакис, иерарх Ордена. Двадцать три кандидата застыли на коленях перед ними. Все присутствую-щие были облачены в глухие черные одежды, лишенные всяких украшений. Единст-венная лампа мерцала тусклым мертвенным светом.
Повинуясь сигналу королевы, Ронтакис взял слово. Сначала он предался прост-ранным рассуждениям о величии стигийской империи, о древней и славной ее исто-рии, о могучих владыках прошлого и об их врагах, внешних и внутренних, каковых те владыки неизменно побеждали, наконец, о призвании мефреситов возродить и преумножить славу и величие Стигии. Хотя речь князя была очень длинной, ей вни-мали с неослабевающим интересом, всех слушателей завораживала она, поскольку Ронтакис умел подбирать нужные слова.
— Вы — надежда Империи и опора Трона, — сказал он в заключение. — Вы — лучшие. Для вас нет и не может быть ничего святее и дороже воли правящего мона-рха. Но если вы страшитесь, если не чувствуете в себе сил служить Империи и Трону, у вас есть последняя возможность передумать. Есть ли таковые среди вас?
Ответом ему стало гробовое молчание.
— Таковых нет,— констатировал Ронтакис.— А теперь произносите за мной слова вашей вечной клятвы. «Я, мефресит, Рыцарь Империи, раб Трона и враг его врагов…
—Я, мефресит, Рыцарь Империи, раб Трона и враг его врагов…—повторили голоса.
— …Вручаю свою жизнь и свой разум Трону…
— …Вручаю свою жизнь и свой разум Трону… — эхом откликнулись собравшиеся.
— …Я, мефресит, Рыцарь Империи, клянусь вести неостановимую борьбу против всех врагов Трона, как-то: презренные жрецы и колдуны, варвары и прочие бунтов-щики. Я, мефресит, Рыцарь Империи, не имею друзей; у меня есть только мой По-велитель, восседающий на Троне из Слоновой Кости, высшие начальники Ордена, мои господа, слуги Повелителя, и мои враги, каковых мне надлежит побеждать со-ответственно приказам Повелителя и моих господ. Я, мефресит, Рыцарь Империи, отрекаюсь от страстей и прихотей человеческих. Я, мефресит, Рыцарь Империи, че-ловек снаружи, дабы вводить в заблуждение моих врагов; внутри же я — разящий меч Трона, несущий погибель врагам Империи, и неколебимый щит, хоронящий Его от козней врагов. Я, мефресит, Рыцарь Империи, клянусь хранить тайну Ордена до последнего вздоха своего и даже после смерти; не страшусь я ни пыток, ни колдов-ства, ни гнева богов. Я, мефресит, Рыцарь Империи, пройду через всё, служа Веч-ной Империи. Стигия и Трон! Стигия и Трон!»
Повторив за Ронтакисом и эти слова нерушимой клятвы, двадцать три молодых стигийца перестали быть теми, кем являлись до сего мгновения — офицерами, ари-стократами, писцами — и стали орудиями монарха, несущими погибель его врагам. С этого мгновения они были мефреситами, Рыцарями Вечной Империи.
Королева Мефрес сказала: — Друг для друга вы — братья и сестры. Чтобы меф-ресит смог признать мефресита, на грудь каждому из вас князь Ронтакис, иерарх Ор-дена, нанесет особый знак светящейся краской. Состав этой краски известен лишь мне и моему медикусу Паксимену, который изобрел его; краску невозможно стереть или подделать. Вот Знак, тайный символ нашего Ордена.
Королева показала собравшимся огромный агатовый перстень с выгравированным на нем золотом особым знаком. Знак представлял собой две пересекающиеся линии. Одна начиналась в левом верхнем углу, затем резко падала вниз, чуть правее, да-лее снова под крутым уклоном взмывала вверх, а потом опять устремлялась вправо и вниз, затем в последний раз взметалась и заканчивала свой путь в правом верхнем углу. Вторая линия, совершенно прямая, пересекала первую, ломаную, по горизон-тали.[13] Тайный символ Ордена мефреситов был удивительно прост и вместе с тем обладал могучим и зловещим очарованием.
— Ломаная линия представляет весь Мир, его прошлое, настоящее и будущее, — пояснила Мефрес. — Подобно ей, человечество пережило, переживает и будет пе-реживать падения и взлеты. А прямая линия — это наша Империя. Она тверда и неизменна. Что бы ни случилось с остальным человечеством, Империя была, есть и всегда останется. Стигийская империя вечна! Да будет так!
— Да будет так… — отозвались мефреситы.
— Приступайте, иерарх, — велела королева.
Ронтакис поклонился ей и принялся за работу. Первый мефресит обнажил свою грудь. Специальной кисточкой иерарх повторил на человеческой груди тайный знак Ордена. Процедура была болезненной, но мефресит, отдавший себя служению Им-перии и Трону, лишь плотно сжал губы и не издал ни единого звука.
Знак вспыхнул бледным лунным светом и погас. Мефрес сказала:
— Сия краска обладает свойством невидимости. Ни один непосвященный, будь то презренный дикарь либо могущественнейший маг, не прочтет его на вашей груди. Но, когда один из вас встретит брата или сестру, два Знака придут во взаимодействие друг с другом, и мефресит узнает мефресита! Запомните: Знак наносит только иерарх Ордена в присутствие правящего монарха. Поэтому всякий Носящий Знак — мефре-сит; любой, не имеющий Знака, — самозванец, достойный безжалостной смерти.
Глава Ордена нанес второй Знак. Точно, как и первый, он вспыхнул и погас, как будто его и не было.
— А теперь встаньте друг напротив друга,— велела Мефрес двоим посвященным.
Те так и сделали. Только исполнили они ее приказ, как в воздухе между ними возникло свечение. Символ Изменчивого Мира, перечеркнутый неколебимой Линией Империи, слабо мерцал. Раздались вздохи восхищения.
— Вот так, и только так, вы будете узнавать друг друга, — повторил иерарх сло-ва королевы. Лишь разошлись два мефресита, светящийся Знак погас.
В течение следующего часа Посвящение прошли все Рыцари Империи. В конце церемонии каждый из них поцеловал агатовый перстень королевы.
— Вам надлежит многое узнать, прежде чем вы станете подлинными орудиями Трона, — сказала им на прощание Мефрес. — Опытнейшие и мудрейшие наставники будут обучать вас; я сама проведу несколько занятий с наиболее достойными. И все же лучшим учителем для вас станет жизнь. Скоро каждый из вас покажет себя в де-ле и, я верю, среди моих мефреситов не найдется никого, кто разочарует королеву Мефрес!
За толстыми стенами завершалась ночь, первые лучи благого светила уже про-бивали себе розовую дорожку по морской глади — а здесь, в просторной и мрачной палате, для этих двадцати трех посвященных Ночь Мира только начиналась.
* * *
| Э |
кспедиция, посланная Мефрес на зингарский берег, возвратилась к полудню.
Ксептах и Ихмет сделали все, чтобы исполнить волю королевы наилучшим об-разом. Со слов военачальников выходило, что стигийцы обрушились на варваров, точно стремительные змеи на выводок спящих кроликов. Имперские силы потеряли убитыми и ранеными всего девятьсот человек, в то время как у варваров погибли три тысячи, а взяты в плен целых пять тысяч. Раненых среди варваров не было, так как Ее Величество велела не оставлять таковых. Четыре тысячи годных к труду плен-ников были обращены в рабство, остальные уничтожены. Детей, женщин и преста-релых высадили, как и было велено, на острове Секиры. Стигийцы отбыли с побе-режья, напоследок подпалив все, что поддавалось огню и разрушив до основания то, что гореть не могло. Мертвые тела попросту сожгли либо побросали в море.
Кроме живых трофеев, имперским силам удалось захватить десяток кораблей, в том числе знаменитый галеон «Звезда Мессантии», построенный специально для аргосского короля Мило и впоследствии дерзко захваченный отчаянными зингарски-ми флибустьерами. Этот огромный и величественный галеон по всем показателям проигрывал флагману стигийцев, но на фоне других кораблей, бороздящих Запад-ный океан, безусловно, выглядел поистине королевским.
— Сей корабль я имею честь преподнести в подарок Вашему Величеству, — с поклоном молвил адмирал Ксептах.
Королева, стоя вместе с ним и Ихметом на капитанском мостике флагмана, су-мела оценить искусство аргосских судостроителей. «Звезда Мессантии» сейчас сто-яла на якоре в гавани Джосериона неподалеку от стигийского фрегата. После неко-торых размышлений Мефрес заявила:
— Я хочу, чтобы сей галеон был приведен в подобающий королевскому кораблю вид. Через три дня он должен выглядеть как новый.
— Будет исполнено, Ваше Величество, — сказал Ксептах. — Я велю заняться им лучшим нашим мастерам.
— Нет. Привлеки наместника Псамитека и отыщи среди пленных барахцев нас-тоящих аргосских мастеров. Пусть они займутся «Звездой Мессантии». Взамен обе-щай им свободу, тогда они будут работать скоро и добросовестно.
— Воля королевы — закон для ее преданных слуг, — процедил адмирал. — Хотя один из них и не понимает, чем варвары из Аргоса лучше наших мастеров!
Мефрес усмехнулась и разъяснила: — Я не хочу, чтобы светлые лики Солнечно-го Митры, изображенные на этом варварском корабле, испещряли благородные сти-гийские змеи. Возможно, я сочту полезным передарить этот корабль!
Похвалив Ихмета и Ксептаха, королева спустилась в свой кабинет. Там она приняла генерала Псамитека и дала ему необходимые предписания относительно размещения и применения новых трофеев.
После обеда явился князь Ронтакис. С лукавой улыбкой он сообщил, что не да-лее как час тому назад зингарские гранды, домья Эленора и дом Эрнандес, в изыс-каннейших выражениях намекнули ему следующее.
Родриго, нынешний кордавский герцог, — негодяй, самозванец и вор. Он ненави-дит стигийцев. А они, Эленора и Эрнандес, всегда уважали древнюю империю и ценили ее подданных. После же теплого приема, которого они удостоились в но-вых владениях великой королевы Мефрес, домья дель Кордава и маркиз дель Риова просто не могут не считать себя должниками Ее Святейшего Величества. Они просят Ее Святейшее Величество принять их, дабы обсудить возможность совместных дейс-твий против узурпатора Родриго.
Выслушав рассказ князя, Мефрес рассмеялась.
— Их хваленой зингарской гордости едва хватило на два дня! Еще через два-три дня Эленора и Эрнандес будут на коленях молить меня дать им войска и деньги. Вы поняли меня, князь?
Ронтакис кивнул. Как обычно, он понимал ее с полуслова.
— Что зингарцы должны обещать вам взамен?
— Пусть дадут письменное обязательство выплачивать стигийской короне по десять тысяч золотых песет ежемесячно, считая с момента завоевания ими престола Кордавы.
— Это составляет восемьсот стигийских денариев, — улыбнулся Ронтакис, — то есть цену одного не самого крупного галеона. Поистине, милосердная плата за гер-цогскую корону!
— Они согласятся,— уверенно заявила Мефрес. — Еще получите от них письмен-ное свидетельство их намерений. Нечто вроде манифеста восставших за свободу, справедливость и законное правление.
— Например, с подробным описанием будущей участи узурпатора Родриго и его приближенных…
— А затем сделайте точную копию и устройте так, чтобы сей документ попал в Кордаву. Наш след не должен быть заметен. Пускай также его прочитают кордавс-кие шпионы графа Нуэртеса, графа Кастаньи и герцога Гварралидского.
— Не пройдет и седмицы, как вся Зингара узнает, что кордавские изменники мо-лят стигийскую королеву помочь им завладеть престолом Родриго и готовы ради этой помощи продать душу змеепоклонникам, — пообещал князь Ронтакис.
— И что я пока размышляю, — добавила королева Мефрес, — но вот-вот дам свой ответ.
Час спустя двое мефреситов, переодетые стигийскими торговцами, отправились с Бараха в сторону Кордавы на обычной купеческой галере, какие нередко встретишь на обширном пространстве от устья Черной реки до дельты Стикса. Мнимых торгов-цев сопровождал небольшой отряд охраны. Еще на галере присутствовали несколько человек, ни в коей мере не подпадающих под собирательный облик стигийца. Это были зингарцы, уже успевшие продать свою душу змеепоклонникам и оставившие своих жен и детей на Барахе в качестве залога. Им надлежало рассеяться по столи-це и дать мощный толчок весьма любопытным слухам…
* * *
| Д |
о вечера королева Мефрес успела написать ответное послание своему венценос-
ному супругу. Паксимен запечатал его в тот самый кожаный мешочек, а далее, как и обещал достойнейший Хнум-Собек, воспользовался алоокой летучей мышью, чтобы отправить послание. Демон, просидевший под черным покрывалом два дня и две ночи, был рад вырваться на свободу. Мефрес видела, как стремительно он взмыл в небо и унесся на юго-восток.
А уже пред самым заходом солнца из гавани Джосериона вышла длинная и узкая стигийская каравелла. Ее эскортировали две боевые галеры. На верхушках мачт ка-равеллы реяли черные стяги с извивающимся змеем. Рядом с флагами Империи раз-вевались флаги Аргоса, и могло показаться, что щупальца золотого змея вот-вот схватят белого альбатроса, гордо несущегося над лазурными волнами на фоне раз-горающейся зари.
Однако князь Ронтакис, новый старый посол Стигии в аргосском королевстве, по-лагал, что у веселых и добродушных жителей Мессантии не хватит воображения провести такую зловещую ассоциацию. Дипломат стоял на полуюте, скрестив руки на груди, и размышлял о том, как встретят старого знакомого король аргосский Ми-ло, старший сын и наследник Его Величества Кассио, юный принц Ариостро и граф Молинарио, первый министр короля. О маршале Аркадио, командующем аргосской армией, Ронтакис много не думал, потому что маршал Аркадио, по глубокому убе-ждению князя, был солдафон и дурак, наподобие адмирала Ксептаха.
Чуть позади посла стоял его секретарь, молодой человек среднего роста, изящ-ный и стройный. В его манере держаться чувствовалась славная аристократическая школа. Несмотря на миловидные черты его лица, никто бы не осмелился подумать, что этот человек — не мужчина.
Кроме старого медикуса Паксимена, обладавшего умением узнавать свою дочь в любом обличии, какое только может вообразить ее острый, изощренный ум.
[1] « Лапа тигра» — когти, одевающиеся на ладонь, обычно из очень прочного металла.
[2] См. главу 11 «Бегство из Кеми» романа «Амулет Небесного Народа».
[3] Галеон — крупный линейный корабль. Как правило, военные галеоны времен Конана несли по два-три трапециевидных паруса на трех мачтах и оснащались метательными машинами.
[4] Карак — «плавучая крепость», самое устойчивое, но и тихоходное парусное судно, чуть меньше галеона. Карак нес два прямоугольных паруса на основной мачте и по одному — на двух вспомогательных. Военные караки преимущественно строились на верфях Аргоса и Зингары и обычно использовались для транспортировки морской пехоты.
[5] Каравелла — парусное судно средних размеров, меньше галеона, но больше бригантины. Хайборийцы строили трехмачтовые каравеллы, стигийцы — двухмачтовые. Хайборийские каравеллы были устойчивее, а стигийские — изящнее и быстроходнее. Во времена Конана каравеллы считались кораблями знати, в военных действиях на море их использовали редко.
[6] См. главу 6 «Кровью атлантов» романа «Освобождение».
[7] Дрек — абордажный крюк на длинном тросе.
[8] Катапульты, баллисты и бриколи — метательные машины. Катапульты метали камни и снаряды по дуге, баллисты — по прямой траектории, а бриколи по прямой траектории метали тяжелые стрелы.
[9] Галеры и дромоны — весельные суда. Стигийские галеры невелики, низкобортны, быстроходны, имели, как правило, один прямоугольный парус и один ярус гребцов. Дромоны больше галер, имели треугольные паруса на двух мачтах и, как правило, два яруса гребцов. Иногда стигийские дромоны вооружались метательными машинами.
[10] Здесь и далее под «удушьем» подразумевается бронхиальная астма.
[11] «Змея» — любимая игра знатных стигийцев. Игральная доска имела вид змеи, свернувшейся кольцами. «Кольца» и были отдельными клетками. Выигравшим считался тот, кто первым проведет свою фишку от хвоста к голове змеи, то есть от края доски к ее центру.
[12] Получилось оружие, которое в народе джапаото-мо, живущем на островах к востоку от Кхитая, зовется намагаки.
[13] То есть на перстне Мефрес изображена литера «W», перечеркнутая горизонтальной линией — W.
ЧАСТЬ III. ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТИГИЙСКУЮ МГЛУ.
9. Через Стикс.
| В |
ечером пятого после битвы со змеядами дня войско короля Джосера переправ-
лялось через Стикс. До великой реки дошли полторы тысячи стигийцев, прини-
мавших участие в той битве, десятая часть прежней армии Джосера. Однако те-перь через Стикс переправлялись не менее шести тысяч человек.
Конечно, Джосер был далёк от того, чтобы полагать это разношёрстное воинство настоящим легионом. Три четверти своей нынешней армии он собрал по пути. Это были, главным образом, стражи вновь завоеванных рубежей империи, да беженцы. Не все эти люди были рады нежданной встрече с новым монархом, и мало кто из них хотел возвращаться в Стигию на новую войну. Тем более, немногие горели же-ланием сражаться с чешуйчатыми гадами из оживших кошмаров.
Но Джосер и не спрашивал ни у кого согласия. По его приказу непокорных уби-вали безо всякой жалости, сомневающихся увещевали и запугивали, а покорившихся тотчас ставили в строй и подвергали обязательной муштре.
С другой стороны, слухи о скором прибытии короля уже распространились по Стигии и успели вызвать новые надежды у истерзанного и порабощённого народа. Ещё ничего не сделав для своей державы, король Джосер явился в сознании поддан-ных Великим Избавителем. Никто уже не сомневался, что это лично он убил всем ненавистную богиню-самозванку: и вправду, кому из истинных стигийцев придёт в голову, что это сделал безродный варвар с Севера по имени Конан?
Имя Тхутмертари проклинали на каждом шагу, призывая на душу отступницы всевозможные кары Сета. Проклинающие не могли знать, сколь безмерно далеко от Стигии пребывает душа павшей богини и сколь невероятна для людей кара Судьбы, постигшая богиню Звёздного Бессмертия.
Из центральной Стигии навстречу Джосеру выступали добровольческие отряды. Связь с ними король поддерживал с помощью магии Хнум-Собека. Единственный ос-тавшийся в живых посвященный жрец, как и предполагал Джосер, оказался очень по-лезным человеком. Его многочисленные «летучие посланцы» разносили королевскую волю по Стигии и сообщали Джосеру последние новости о положении в стране.
Новости же были таковы. Сразу после падения Тхутмертари по всей её империи начались яростные стычки змеядов и людей. До крупных сражений, подобных битве у горы Монтесан, дело, впрочем, не доходило, поскольку повсюду чудищ было не-достаточно для большой битвы с людьми. Змеяды контролировали Луксур, окрест-ности столицы, весь юг и юго-восток империи и большинство городов. В городах змеядам удалось истребить местное население и создать мощные форпосты. В од-ном только Луксуре находилась пятитысячная группировка змеядов. Слушая рассказы о том, что творили и творят хвостатые чудища в великой стигийской столице, Джо-сер приходил в бешенство.
В центральных провинциях, на берегах Стикса и в оазисах змеядов почти не бы-ло. Там небольшие отряды чудищ были уничтожены людьми. Кроме того, людям пока удавалось отстаивать от змеядов Кеми, священную столицу Стигии. Вместе с городом стигийцы контролировали также всю обширную дельту Стикса, а значит, и порт, и всю торговлю. В прошедшие дни, как стало известно Джосеру, змеяды пре-дприняли три попытки овладеть Городом Чёрных Стен, однако все три завершились безрезультатно. Люди контролировали и реку Стикс почти на всём её протяжении.
Алчущая мести царица Танита, самый страшный враг короля Джосера, находи-лась со своей пятидесятитысячной ордой ещё довольно далеко от Стигии. Как ни торопила змеядская царица подданных, на своих двоих чудища не могли передвига-ться столь же быстро, как люди на верных им четвероногих скакунах. Особенно в горах, лесах и джунглях Чёрных Королевств. Главный вопрос предстоящей войны состоял теперь в том, успеет или нет король Джосер собрать достаточно мощную армию до подхода основных сил змеядов.
Король переправлялся через Стикс в ста пятидесяти милях восточнее Луксура. Еще луну тому назад здесь, на шемитском берегу великой реки, стоял город Ахна-бал, столица одноименно царства. Теперь ни города, ни царства не было, их стёрла с лица земли наступавшая с юга орда Тхутмертари. Но пристань и переправа на стигийский берег остались. К счастью для Джосера, сохранились и два парома. А утром с востока подоспели три быстроходных дромона.
Пока войско готовилось к переправе, Джосер на одном из дромонов предпринял разведывательную поездку вниз по реке. Он дошел почти до самого Луксура, вер-нее, до того места, где Королевский канал, связывающий столицу с рекой, впадает в Стикс.
Увиденное потрясло его. Джосер ожидал, что чудища не пощадят его страну. Но он не представлял, что за столь короткий срок им удастся превратить плодородную равнину Стикса близ Луксура, житницу близлежащих провинций, в чёрную, бесплод-ную пустыню. Поля были вытоптаны, посевы сожжены, оазисы уничтожены. Джо-сер плыл по реке мили и мили, орлиный взор его всматривался в родные берега в надежде увидать хотя бы одного живого человека… Тщетно!
Из живых созданий он увидел лишь пустынных гиен, шастающих в развалинах поселений, — никогда прежде эти твари не заходили так далеко на север! — и ещё птиц, выклёвывающих остатки урожая на изведённых полях, да сторожевой пост змеядов на пирсе Королевского канала…
Не в силах дальше сдерживать свой гнев, король приказал ударить по змеядам из баллист дромона. В ответ понеслись копья. Тяжёлые копья змеядов падали в реку, не долетая до корабля, а горящие шары стигийцев достигали цели. Прежде чем отправиться в обратный путь, Джосер уничтожил сторожевой пост. Это была его начальная месть чешуйчатым гадам. С горечью он признавался себе, что ради боль-шого и необратимого отмщения ему предстоит совершить ещё не один настоящий подвиг.
Он более не праздновал триумф в величайшей интриге всех времен. По мере того, как приближалась решающая схватка за страну, столицу и корону, ему откры-валась бездна, в которой погибала Стигия. В силах ли человеческих спасти её? Положим, рано или поздно змеяды будут уничтожены, но не угаснет ли вместе с ними и в войне с ними сама стигийская цивилизация? Останутся ли в Стигии люди после такой войны? Как можно будет говорить об империи посреди великой пусто-ши разрушенных городов, вытоптанных полей и иссушенных каналов? Не станет ли древняя Стигия, измученная, истощённая, обессиленная, лёгкой добычей варваров с севера, исконных и злейших недругов стигийцев?
Вот такие горестные мысли всё чаще посещали короля Джосера, и он поневоле вынужден был признавать, что победа далась ему непомерно дорогой ценой. Да и победа ли то была? Может быть, коварные боги лишь играют с ним?! Может быть, уже всё решено-предрешено, и героические усилия его напрасны? Может быть, ко-нец игры уж близок, и королю не стать Великим Избавителем? Может быть, суждено ему пасть от змеядского клинка или копья, так и не узрев себя на Троне из Слоно-вой Кости? Либо принять смерть от руки предателя в собственном лагере или злоко-зненных чар — даром, что ли, достойнейший Хнум-Собек, ближайший сподвижник и верноподданнейший советник короля, так усердствует, усыпляя его бдительность?
Однако Джосер, как всякий истинный искатель приключений, был по натуре фа-талистом. Он точно знал, куда ведёт Дорога Королей, и шёл по ней, невзирая на все страхи и опасности. Он знал, что не падёт духом и не отступит. А прочее свер-шится по воле Судьбы и капризу богов! Новая великая игра обещала быть не только жестокой, но и весьма таинственной, непостижимой.
До его ушей доходили странные слухи. Достойнейший Хнум-Собек неизменно опровергал их, но из других источников королю становилось известно, будто бы кто-то неизвестный тайно нападает на змеядов, уничтожает их яйца и беременных зародышами нечестивой расы самок. По одним свидетельствам, нападавшими всегда оказывались люди. Но как обычным людям удаётся проникать в самые логовища чудищ, вершить свой суд и затем беспрепятственно уносить ноги, никто внятно объ-яснить не мог.
Поэтому Джосер больше доверял другим слухам. Что против змеядов действуют не люди, а таинственные существа, неуязвимые для оружия смертных. Один жрец, чудом спасшийся из Луксура, даже клялся именем Сета, что видел этих самых су-ществ, вернее, одного из них. Но когда король велел описать облик и поведение этого существа, жрец выдал такую несусветную картину, что Джосер оказался ею совершенно потрясён. Можно было понять и Хнум-Собека, напрочь отрицавшего сам факт существования таинственных истребителей чёрных яиц: в сравнении с их могу-ществом сила посвященного мага, святого слуги Сета, была что худосочный ручеек против мощи великого Стикса! Того злосчастного жреца сочли за лучшее объявить помешанным и по-тихому удавить. А Джосер, при всём своем стремлении скорее победить змеядов, не желал бы иметь таких союзников, как те таинственные сущес-тва в синих плащах. К тому же, в отличие от них, он больше интересовался самими змеядами, нежели их ещё не родившимся потомством.
Повинуясь какому-то наитию, он рассказал о странных существах своему плен-нику Конану. При этом Джосер внимательно следил за выражением лица киммерий-ца. И хотя внешне оно оставалось неколебимым, точно киммерийский утёс, стигий-скому королю показалось, что варвар прежде уже сталкивался с чем-то подобным. Или с кем-то подобным.
Если бы только Джосер представлял, какой переворот в голове Конана произвели его известия о диковинных существах в синем!
Киммериец быстро шел на поправку. Примочки и снадобья Имхотепа и вправду оказались чудесными. Раны заживали, вороные волосы отрастали заново, Конан уже мог держать меч, вставать и ходить самостоятельно. А это означало, что он был го-тов сражаться. Однако у Джосера имелись на его счёт совсем другие планы.
С некоторых пор киммериец стал подозревать, что снадобья Имхотепа, помимо лечебных свойств, обладают также свойствами тюремных цепей. Не принимать сна-добья было ещё хуже: все тело начинало ломить, и дюжий варвар начинал реветь, метаться, словно припадочный, пока не падал, вконец обессиленный. Глотая спаси-тельные капли, с горечью думал он, что Джосер и Имхотеп сознательно приучают его к этому пакостному зелью, дабы без зелья и, соответственно, помимо воли сти-гийского короля, он, Конан, не смог бы ступить ни шагу.
И верную Аманду словно подменили. Сперва он полагал, что белокурая воите-льница из Будущего погибла или ранена, или ее попросту к нему не допускают. Давеча под вечер, впрочем, она к нему явилась, и притом, сама, и безо всякого конвоя. Со своим недавним другом Аманда была груба, точно в чём-то винила его. Дела обсуждать не захотела, а лишь как-то странно пожелала ему скорейшего выз-доровления. По блеску глаз и красноречивым взглядам, которыми эти глаза бросали на него, Конан понял, что неистовая воительница по-прежнему желает обладать им. Первый после вынужденного воздержания плотский голод ей помогли утолить сти-гийцы, но упрямая Аманда не допускала и мысли, что ей придется отступиться от Конана.
А он тем временем, лёжа на дне колесницы или в палатке Имхотепа, имел воз-можность предаваться своим мыслям. Более всего он думал о Зенобии и Конне. Что с ними? Всё так же спят зачарованным сном в серебристой обители Милиуса? Или уже проснулись и отправились в путь — но куда и зачем? А может, с ними приклю-чилось что-то скверное? Хотя нет, навряд ли, успокаивал он сам себя, вспоминая клятвенные слова Скучающего Мага: «Во всей Вселенной нет более безопасного ме-ста, чем моя скромная обитель!» Как хотелось верить! — и одновременно он пони-мал, что ничего не сможет сделать Милиусу, коли тот его обманет. Это проклятое бессилие — оно намного хуже пытки!
И ещё — незнание. Коварные боги держали его в полном неведении о последст-виях его же собственных великих подвигов. Что сталось с карликом Тезиасом, пре-жним врагом его? Очевидно, Великой Душе снова удалось укрыться от возмездия — но, опять-таки, куда? Зачем? Какую каверзу задумал Тезиас на сей раз?
Рассказ Джосера о диковинных существах, охотниках за чёрными яйцами, сразил Конана. Уж кого-кого, а Синих Монахов он в состоянии отличить от всякой прочей нечисти, обитающей в этом и в иных мирах. Вот только не должны были монахи карлика обитать здесь вновь! Они с Амандой своими руками побросали в пропасть стальные головы монахов карлика, да целую скалу поверх обрушили, дабы у ста-льных покойников имелось подходящее надгробие. Конана так и подмывало спро-сить у Джосера, один был монах или не один и имелась ли у того монаха на груди светящаяся серебристая пластина, наподобие медальона. Он не спросил, однако ну-тром чуял, что монахов было больше, чем один. А из этого следовало, что Тезиасу удалось-таки оживить своих проклятых слуг!
Непонятно было, правда, чем именно занимаются синие колдуны. Истребление черных яиц и чешуйчатых самок было делом, безусловно, нужным и важным. Конан сразу догадался, что Великая Душа не хочет допустить рождения на свет чудовищ расы Тху. Но почему? Похоже, заключил киммериец, Тезиас боится конкурентов. Навряд ли карлик отказался от своей прежней мечты захватить власть над миром. Яснее ясного и то, что власть эту он не захочет ни с кем делить, а в особенности с первенцами загадочной расы его недавней поработительницы. Вот потому-то и го-няются его монахи за змеядскими яйцами! Стало быть, вынужденно признавал Конан, на этой стадии цели его и Тезиаса сходятся — а затем, когда они, как и положено, разойдутся, придет пора сызнова отстаивать родной мир от притязаний Великой Души.
К тому моменту он, вне всякого сомнения, вырвется из стигийского плена. Его старая ненависть к Джосеру нисколько не угасла за эти дни. Похититель Победы, даже совершая благие дела, оставался всё таким же подонком, каким его всегда знал Конан. К огорчению киммерийца, Джосер был очень умным, коварным, опас-ным подонком, и первая на очереди задача избавиться от него представлялась в иные моменты несбыточной.
Как убежишь, когда на сотни миль вокруг одна лишь выжженная пустыня, а тебя не держат твои собственные ноги? Конан уже почти завидовал тем временам, когда на помощь приходили волшебники с летающими чудо-коврами иль красноглазыми, но ещё более скорыми, чем ковры, крылатыми тварями… На худой конец, киммери-ец был согласен угодить в какую-нибудь ловушку Великой Души, чтобы потом из нее выбраться. Всякая ловушка всё же лучше, чем это нескончаемое и унизительное странствие в обозе стигийского войска…
Конана задевало и то, что Тезиас, похоже, не проявляет к нему никакого инте-реса. Мог бы, наверное, сам прилететь иль явить свое «божественное воплощение». Да и монахи шастают поблизости, в каких-то двух мгновениях их лёту, а к нему, к Конану, не заглянут. Странно… Как-никак, немало воды утекло с тех пор, как они с карликом столкнулись лицом к лицу в последний раз. Было это не где-нибудь, а в Тарантии… И крови с тех пор утекло немеряно.
Тарантия! Вот город, где Конан мечтал бы сейчас оказаться. И без лукавых под-колов Джосера киммериец ни на миг не забывал, что он — аквилонский король. Ве-рнее, был недавно аквилонским королем. А что теперь творится в Аквилонии, ему неведомо. Улетая на бой с Суром и Тхутмертари, он оставил «на хозяйстве» своих испытанных соратников — Просперо, Публия и Паллантида.
Но Аманда оставила Бобби. Роберта. Роберта Рэнквиста, самого хитроумного и опасного из пришельцев. Нежданного союзника Конана, раз пять спасавшего ким-мерийцу жизнь. И один раз — отнявшего её, как Роберту казалось.
Если верно, что именно Роберт подстроил крушение «Черного коршуна», на ко-тором они летели к Милиусу, то и гадать тут нечего, не нужно быть магом, чтобы знать происходящее в далёкой Аквилонии: Роберт совершил переворот и захватил власть в королевстве. А коли так, теперь он, по-видимому, именуется королём Ро-бертом. Судя по тому, что знал киммериец о Роберте из собственного опыта, а та-кже из рассказов Аманды, расквитаться с этим проходимцем и вернуть своё будет намного сложнее, нежели с туполобым негодяем Джейком. И стократ сложнее, если учесть, что на стороне Роберта семь десятков пришельцев и столько же «Чёрных коршунов», а на стороне Конана уже нет загадочного Существа из Чужой Вселенной…
Неплохо было бы, кстати, узнать, куда делось оно после победы над Тхутмер-тари. Опыт встреч с такими малоприятными существами научил киммерийца, что они с большей охотой посещают гостеприимный подлунный мир, нежели покидают его, поэтому обычно приходится насильно выпроваживать их отсюда. И почему-то всё ему, ему, Конану. Других героев, что ли, нет?
В общем, с течением времени Конан, мучимый бессилием и неизвестностью, стал всё чаще задавать себе вопрос: а сумеет ли он успеть везде? В силах ли одно-го-единственного человека одолеть стольких могущественных врагов? Позволят ли ему коварные, ревнивые боги вырваться из лабиринта злых обстоятельств и одержать новые победы?
И он, наверное, изрядно удивился бы, узнав, что подобными же тяжелыми раз-думьями в это самое время мучаются его недруги Джосер, Тезиас и Камия. Да и Роберт, в сущности, тоже. Но Конан, равно как и Джосер, и Тезиас, и Камия, и Ро-берт, был и остался фаталистом — не таким, который в унынии сидит у зеркала своей жизни, ожидая, когда рассыплется оно от старости, — а таким, который тво-рит свою жизнь и жизнь других сам, лишь изредка поглядывая в зеркало, чтобы взглянуть на себя со стороны.
10. Притча о двух гадюках.
| П |
аром медленно плыл через великий Стикс. Конан пластом лежал на носилках,
но был в ясном сознании. За час до того ему пришлось чуть ли не врукопаш-
ную схватиться с Джосером и с Имхотепом, которые никак не желали позво-лять ему пересечь реку стоя. В тот самый момент, когда он уже почти одолел му-чителей, гнусный лекарь исхитрился-таки плеснуть ему в глаз своей серой пакос-тью. Пакость, впрочем, на этот раз была зеленой, что практически означало возмо-жность рассматривать окружающий мир из положения лежа, а не из бездны небытия, куда спроваживала серая пакость. Как не без юмора заметил Джосер, «еще скажи спасибо, варвар, мы ведь могли тебя и вовсе отключить».
Будь уверен, придет время, и я за все скажу тебе спасибо, думал Конан, глядя снизу вверх на ухмыляющуюся физиономию стигийского короля. А после, когда она исчезла, варвар созерцал затянутое низкими жгучими тучами стигийское небо. Пра-во, даже это зрелище было куда приятнее!..
— Ну ты как, киммериец? — услышал он вдруг низковатый, с хрипотцой, знако-мый голос.
Увидеть Аманду он не смог: зеленая пакость Имхотепа не позволяла двинуть ше-ей. Он мог лишь закрывать и открывать глаза, а также шевелить языком и губами. Эта возможность позволила ему буркнуть в ответ: — Зачем ты здесь?
Щетина на щеке его ощутила горячее дыхание, а затем уступила под натиском жаркого поцелуя.
— Я пришла к тебе, — сказала женщина ему в самое ухо.
Ее лицо возникло над его лицом, перегородив две трети сумрачного неба, затем три четверти, далее стигийское небо скрылось вовсе, а губы Конана приняли на себя напор других губ, алчущих и ненасытных.
— Кром! — сквозь поцелуй прошептал киммериец и почему-то добавил: — Не очень-то ты стесняешься!
— А никто не видит, — заговорщически подмигнула ему Аманда. — Эти крысы дрыхнут, значит, пока можно. Король совсем загнал их, бедолаг.
— Рядом с тобой никого нет? — на всякий случай уточнил Конан.
— Никого! Ну, как ты?
— Как в утробе Нергала… Все это зелье, чтоб самому Имхотепу его всю жизнь пить!
— Имхотеп голова, — с уважением произнесла Аманда. — Он меня за три дня на ноги поставил. И теперь я танцую и прыгаю! Жаль, что ты не видишь.
— А мне не жаль. Чему ты радуешься, женщина? Тому, как скоро змеепоклонни-ки осваивают твою науку?
Лицо воительницы искривилось, а рука взметнулась, чтобы шлепнуть Конана по щеке.
— Ты, что ж, думаешь, я их взаправду учу? Как бы не так! Это моя легенда!
— Кром! Какая еще легенда?
Аманда наклонилась к самому его уху и прошептала:
— Я хочу бежать вместе с тобой, киммериец. А чтобы король ничего не заподоз-рил, учу его воинов. Ясно тебе?
Конан почувствовал возбуждение. Аманда осталась верна. Она, как и он, намере-на бежать из плена. И бежала бы, но не хочет оставлять друга. А он, значит, ее за-держивает!
— Как я могу бежать, когда ублюдки чуть что, дают мне эту гадость? — провор-чал варвар. — И без нее нельзя, а с ней еще хуже!
— Мы должны перехитрить короля, — сказала Аманда. — Сделай вид, что сог-ласен служить ему. Мол, так и быть, твоя взяла, стигиец, я надумал биться со зме-ядами вместе с тобой. Он тебя и освободит. Ну и насчет зелья что-нибудь скажет. А мы улучим момент и сделаем ноги.
Эх, женщина, тоскливо подумал Конан, такие шутки с Джосером не пройдут. Вслух он сказал: — Если быстро соглашусь, стигиец заподозрит подвох. Согласиться никогда не поздно. Я пока не готов.
— Так выздоравливай! — пылко прошептала женщина и снова поцеловала его, на этот раз в ухо, и продолжала: — Я на твоей стороне. Мы выберемся, я это знаю! Мы с тобой еще должны кое с кем поквитаться. Роберта Рэнквиста не забыл?
— Как его забудешь…
Значит, она помнит, с радостью подумал варвар. Это хорошо. Вдруг ему стало неловко за подозрения относительно Аманды. Она была и осталась его боевой под-ругой. И ни прежде, ни теперь не давала оснований сомневаться на свой счет.
— Что слышно вокруг? — спросил он.
— Все то же самое, — ответила Аманда. — На том берегу короля ждет армия в десять тысяч человек. Череп говорит, что ночью прибудут еще пять тысяч и столько же на подходе.
«Черепом» она называла бритоголового жреца Хнум-Собека.
— С каких это пор колдун делится секретными сведениями в твоем присутствии? — хмыкнул киммериец.
— А он не знал о моем присутствии,— ухмыльнулась женщина.— Я подслушала. Ты представляешь, этот урод хочет, чтобы мы подохли!
Еще бы черному колдуну хотеть другого, мрачно подумал Конан. Меньше всего он ожидал любви со стороны посвященного жреца Сета. Он спросил:
— А что Джосер?
— Король говорит, мы еще пригодимся. В общем, он не отдает нас Черепу. Я учу его воинов, ну а ты один стоишь целой их когорты! — не без гордости заявила Аманда. Конан вздохнул.
— Послушай, подруга. Не строй иллюзий насчет Джосера. Готов биться об зак-лад с самим Нергалом, мы нужны Джосеру не как воины.
— А зачем тогда?
— Не знаю… Пока не знаю. Но учти: Джосер — змей много опаснее жреца Хнум-Собека. Не верь ни единому его слову. Если он не обманул сегодня, то обязательно обманет завтра. Таково его жизненное кредо, и такова его суть. Он подонок.
— Ты просто не любишь его, — заметила Аманда, и варвару почудились в ее голосе нотки обиды. — Но ты же не станешь отрицать, что он великий воин?
— Я расскажу тебе притчу, — чуть помолчав, произнес Конан. — Не любитель я их рассказывать, но тебе расскажу. Притча короткая. Жил человек, богатый и знат-ный, в большом красивом доме. Считай, во дворце жил. Вдруг во дворце том случи-лся пожар. Половина дворца сгорело, прежде чем погасили пламя. Хозяин, устав-ший, говорит жене: «Ну вот, самое страшное, пожар, позади, а я остался жив. Боги хранят меня, ну и тебя со мной». А ночью в обгорелый дом вползли, никем не при-меченные, две гадюки. И укусили обоих, хозяина и жену его, когда те спали. Про-снулись они, да было поздно. И так и умерли они, в ужасных муках. Не сохранили их, стало быть, боги!
— К чему ты мне это рассказываешь? — фыркнула женщина.
— К тому, что дом — это наш мир, пожар — это Тхутмертари, ну а две гадюки — это Джосер и Камия. Дальше продолжать?
—Не надо,—мрачно буркнула Аманда и вдруг спросила:—А какая она, эта Камия?
Конан моргнул и скривил губы.
— Ты совсем не помнишь её? В Тарантии вы вроде подружились.
— Не помню, киммериец, хоть убей. Так какая она?
— Гадюка. Гадюка и есть. Очень скользкая, очень хитрая и очень ядовитая. Хо-рошо, что ее здесь нет, хотя я бы предпочел, чтобы ее не было и там, где она сей-час. Эта женщина приносит одни лишь несчастья.
— Она красивая?
— Очень красивая. И очень подлая, не забывай.
— Хотела бы я увидеть ее, эту Камию, — прошептала воительница.
— Даже и не думай! — рявкнул Конан. — Прости, подруга, но у тебя нет ни еди-ного шанса против нее!
— Это еще почему? — взъярилась Аманда.
И Конан тут же понял, что сказал лишнее. Его боевая подруга принадлежала к разряду женщин, которые не были способны признать превосходство другой женщи-ны над собой. Мужчин-то превосходство они редко признавали, не то что женщин! Но слова вылетели на свободу, и некуда было отступать. Он ответил:
— В моем мире это самая опасная из женщин. С Камией могу справиться только я. И то, не всегда.
Аманда скорчила недоверчивую гримасу.
— Скажи мне, Эми, приходилось ли тебе убивать собственную мать?
Воительница вздрогнула и отшатнулась.
— Мою мать убили бандиты, когда я маленькой была. А потом я выросла и за-мочила их, ублюдков!
— Прости, не знал. А Камия убила королеву, свою мать, чтобы сесть самой на трон Атлаи. Не своей рукой убила, но убили королеву по ее приказу.
— Я не верю!
— А ты поверь, — зло сказал Конан. — Ей тогда пятнадцать только было. Мне иной раз кажется, что даже Джосер — щенок в сравнении со своей женой… А, оба они хороши — а еще лучше будут на Серых Равнинах, в царстве Нергала!
Аманда молчала, как видно, переваривая слова киммерийца. Молчал и он, не желая более рассуждать на эту тему. Ничто другое, впрочем, не приходило пока ему в голову. Известие о том, что Джосер сделал жену своей соправительницей, не придало Конану радости. В его памяти хранились прошлые злодейства неразлучной парочки, когда они были принцами-изгоями, авантюристами-одиночками, — чего же ждать от этих негодяев, когда в их руки вдруг свалилась власть над тысячами и миллионами людей?
— Если Камия на самом деле так опасна, как ты утверждаешь, то почему она до сих пор жива? Ты не сумел убить ее? Или не захотел?
— Я не воюю с женщинами, Эми.
— Тогда это сделаю я. Я встречусь с этой гадюкой, чтобы увидеть ее и убить, — сказала вдруг Аманда, и сам тон воительницы выдавал ее неколебимую решимость.
Теперь эта женщина, его боевая подруга, будет сама искать встречи с Камией, подумал киммериец. Когда-нибудь, возможно, эта встреча состоится. Но до той по-ры он не хотел Аманду потерять.
— Я всего лишь хочу, чтобы ты была осторожна,— проговорил он. — Ради твоего же блага, не верь, не доверяй стигийцам! Эти люди рождаются и умирают с ложью на устах.
— Разве можно так говорить обо всех? В каждом народе всякие есть: есть плохие и есть хорошие…
— Верно. Вот только этим несчастным народом сплошь управляют подонки. Имей это в виду.
— Ладно, — нехотя согласилась Аманда.
Но Конан сомневался, поняла ли она все, что он хотел ей сказать.
Скоро ей пришлось оставить его. Паром подплывал к берегу, просыпались сти-гийцы, и вдалеке уже слышался повелительный голос короля Джосера.
Конан с тоской смотрел на стигийское небо. Жестокое небо, мрачное, выпиваю-щее жизнь. Одни лишь светлые боги знают, как он не хотел являться в эту прокля-тую ими страну. Но вот он снова очутился в Стигии.
Угрюмые бронзовокожие воины подхватили его носилки и унесли куда-то. Туда, где всюду было одинаковое сумрачно-жгучее небо, где боги и природа объединя-лись в своей ненависти к смертным, и где каждый человек, желающий выжить, обя-зан был рассчитывать лишь на себя.
Ну, ничего, подумал Конан с затаенной злостью, я всегда отсюда выбирался и теперь сумею выбираться. Еще посмотрим, чья возьмет!
ЧАСТЬ IV. ИСКУПЛЕНИЕ ГРЕХОВ.
11. Благочестивый государь.
| Р |
оберт Рэнквист, король Аквилонии, на коленях стоял перед алтарем Солнцели-
кого — тяжелой и строгой каменной плитой посреди обширного чертога. Фигурка
короля в красном камзоле, одинокая и неподвижная, могла показаться частью этого величественного зала, потухшим рубином, принесенным в жертву Солнечному Богу. Ах, если бы на свете существовали рубины, которые он мог бы вознести Богу в знак искупления своих грехов!..
Великий Храм Тысячи Лучей, где молился король, давно уже утратил прежнюю роскошь и прежнее значение в глазах аквилонцев.[1] В последние годы царствования безумного Нумедидеса, когда в Тарантии буйным цветом расцвело чернокнижие,[2] богатства Храма подвергались безжалостному расхищению. Строгость и святость, ко-торыми было отмечено правление Вилера Третьего, канули в Лету. Для безумств и распутств его племянника требовалось много золота. Высшее митраитское духовенс-тво, сперва сопротивлявшееся безбожию, затем смирилось пред волей деспота и со странной для аколитов Митры готовностью принялось искать оправдания вершаще-муся произволу. Те немногие, кто, подобно бывшему верховному жрецу Декситею, находил в себе силы выступать в служении Справедливости до конца, вынуждены были оставить столицу и искать спасения в провинциях, где безбожие тарантийского двора мнилось не таким явным.
После убийства Нумедидеса и захвата власти Конаном были предприняты попы-тки вернуть Храму Тысячи Лучей прежнюю роль высшей святыни Западного мира. Однако они заранее были обречены на провал. Вопервых, потому, что киммериец, повидавший на своем веку немало богов и даже собственной рукой убивший кое-ко-го из них, отказывался отдавать особое предпочтение Митре. Он не возражал, когда аквилонцы поклонялись Солнцеликому как верховному своему божеству, но решите-льно отказывался участвовать в нудных мистериях Митры сам и запрещал делать это своим вельможам. Таким образом, в Аквилонии времен Конана митрианство превра-тилось из государственной религии в дело личного выбора каждого подданного.
Во-вторых, вернуть Золотому Храму прежний блеск мешали беспрерывные пот-рясения, омрачавшие царствование Конана. Несмотря на усилия короля и его ловко-го канцлера Публия, денег не всегда хватало даже на оснащение армии. Кто риск-нул бы заикнуться в такие времена о золоте для отделки фасадов помпезного святи-лища?
И все же главная причина упадка Храма Тысячи Лучей, а с ним и целого здания митраитской культуры, заключалась не в особенностях характера королей и не в дефиците средств для его возрождения. Сами аквилонцы стали другими. Они иска-ли утешение не в обращении к благому божеству, а в страстях человеческих — мес-ти, похоти, накопительстве. Острый клинок ценился дороже святого слова. Митру поминали, Митру славили, Митре возносили положенные дары — но происходило все это скорее не по зову сердца, а в силу обычая, привычки. Солнцеликий по-пре-жнему безраздельно царил над Аквилонией, но души людей ускользали от него…
Чем дальше — тем больше. Каждое потрясение запечатлевалось новыми рубцами на теле Храма. В период немедийского нашествия, когда солдаты Амальрика и Та-раска грабили и уносили все, что можно было награбить и унести,[3] святилищу бы-ла нанесена незаживающая рана. Черный ахеронский волшебник Ксальтотун, восста-вший из праха верховный жрец Сета, не упустил возможности осквернить святыни ненавистного бога. Затем Храм предали огню. Когда победивший Конан возвратился в Тарантию, он нашел на южном холме мрачные руины, покрытые золой и сажей, и там гулял ветер. Тогда смягчилось суровое сердце варвара, и он приказал заново отстроить Храм на деньги, переданные Тараском в качестве контрибуции.
Волю короля исполнили. Прекрасный Храм, как сказочный огненный феникс благого пророка Эпимитреуса, восстал из пепла. Конечно, он не мог более претен-довать на величие времен Вилера. Но он жил, и это было главное. Увы, возрожде-ние святилища не способно было само по себе вернуть Бога в души аквилонцев.
А испытания продолжались — и лишь немногие задавались вопросом, уж не бы-ли ли они карой Солнцеликого за блуд и неверие. Другие, греховные, мысли мета-лись в головах аквилонцев. Например: а так ли силен бог, который не защищает своих почитателей? В дни владычества Великой Души вера аквилонцев подверглась жестокому испытанию, и далеко не все с честью выдержали его. Имя карлика-фан-тома славили те, кто еще вчера через раз поминал Солнечного Митру. Статую Вели-кой Души поставили у входа в Храм Тысячи Лучей, и безбрежные реки народа сте-кались к нему — нет, не к нему, а к ней, к статуе! — по улочкам Тарантии, чтобы воздать идолу почести, каких Митра не удостаивался в последние пятнадцать лет… Потому что, в отличие от Митры, самозваный бог не преминул явить людям свое великое могущество.[4]
Потом власть карлика пала, статую уничтожили, Конан снова вернулся в столи-цу, но подданные его, будто стыдясь самих себя, еще реже стали приходить на по-клон к Пресветлому. Главным святилищем Митры был объявлен другой храм, поб-лизости от королевского дворца. А Храм Тысячи Лучей превратили в обитель выс-шего духовенства.
Тот храм недолго после этого простоял. Чудовищное создание Иных Миров раз-рушило его за какое-то мгновение. Аквилонцам, узревшим это, вряд ли пришло в голову, что Тварь из Чужой Вселенной погубила святилище Митры по чистой случа-йности, и что ее интересовал не сам храм, а никчемный смертный, первая жертва, тогда еще не представлявший, что никуда не скрыться ему от карающей десницы Судьбы…[5]
Так или иначе, после этого Храм Тысячи Лучей снова стал главным святилищем Тарантии. В этом качестве он и встретил штурм столицы вертолетами Наемников из Будущего, самостоятельное воцарение узурпатора Джейка Митчелла,[6] затем новое пришествие Конана, смерть узурпатора,[7] отлет Конана и Аманды на бой с Суром и Тхутмертари, наконец, восшествие на престол короля Роберта Благочестивого.[8]
Рожденный в Англии середины двадцатого века и волею Великой Души занесен-ный в Хайборийскую эпоху, Роберт Рэнквист удивительным образом оказался имен-но тем королем, которого давно ждала Аквилония. Страна очень устала. Она устала от бессилия и безумия, от чернокнижия и блуда, от беспрерывных войн и всяческих напастей, которым, казалось, не будет конца… Наиболее дерзкие напрямую связыва-ли напасти с именем Конана. Мол, безродный киммерийский варвар на Рубиновом Троне суть вызов Митре; отвращая от Аквилонии длань свою, Митра, мол, так явля-ет божественный гнев свой, и покуда Конан-варвар — король, не будет в стране по-рядка и мира!
С подобными измышлениями было очень трудно спорить, ибо сама жизнь как бу-дто подтверждала их правоту. Конан и не спорил, а попросту выявлял бунтовщиков и наказывал их по всей строгости закона. Умом он, конечно, понимал, что пресле-дованиями лишь подливает масло в огонь недовольства. Он еще более, чем его не-доброжелатели, жаждал долговременного порядка и мира — то был единственный способ раз и навсегда пресечь вредоносные слухи. Но напасти, в самом деле, слов-но липли к нему, и Конан вновь и вновь принужден был отвечать на вызовы врагов. А его страна тем временем страдала.
Король Джейк был гротескной пародией на короля Конана. Злобный, жестокий, несправедливый, узурпатор чисто внешне казался близнецом киммерийца. Правил он недолго, но за это время внешний облик негодяя прочно связался с именем преж-него короля. Великое и справедливое правление Конана забылось. Многим чуди-лось, что вожак свирепых пришельцев правит давным-давно, и что все зло от него, от Конана, или Джейка, как он теперь себя сам называет…
На фоне ненавистного узурпатора его наместник и спаситель Вибий Латро, гер-цог Тарантийский, слыл всеобщим любимцем. Это был старый, опытный и хитро-умный царедворец. Он помнил еще благие для державы времена короля Вилера. В представлении аквилонцев Вибий и стал тем самым живым символом прежнего пат-риархального порядка, когда страна процветала, законного короля почитали и лю-били, Митру славили от души, и просто жили хорошо и спокойно, как подобает жить подданным величайшей державы цивилизованного мира.
Герцог делал все, чтобы укрепиться в этом образе. С подачи Латро горожане все чаще обращались к Богу. Странно, но в то самое время, когда король Джейк публи-чно богохульствовал, повсюду появляясь со зловещим змеиным перстнем, достав-шимся ему от самого Тот-Амона,[9] подданные безбожного монарха искали защиты у Солнечного Бога. Храм Тысячи Лучей ожил. В столицу стекались люди, от знат-нейших нобилей до нищих простолюдинов, и достопочтенному Латеусу, новому ве-рховному жрецу Митры, выдвиженцу Вибия, пришлось даже установить особый поря-док моления, — но и тогда Храм был не в состоянии вместить всех страждущих.
В силу означенных причин можно себе представить, какой эффект в народе во-зымело известие о гибели узурпатора. То был, бесспорно, знак Митры. И воцарение Роберта, доселе мало кому известного пришельца, тоже явилось божественным зна-ком. Как и поражение соратников Конана, очень символическое. Рэнквист легко взял власть, потому что Просперо, Публий и Паллантид были почти одиноки в своей неколебимой преданности королю-варвару. Аквилония не хотела Конана. Возвраще-ние к власти человека, как две капли воды схожего с ненавистным узурпатором, явилось бы вызовом Богу Света и Справедливости. Аквилония предпочла пришель-ца, и очень скоро люди поняли, что светлый бог подсказал им правильный выбор.
Пришельцы не узнавали его, хитроумного Боба Рэнквиста, лучшего спеца по компьютерам и электронным устройствам, прирожденного разведчика и верного дру-га своих друзей. Надев корону, он отдалился от них. Ежеутренне, едва брезжил рас-свет, он выходил из дворца, садился на каурого скакуна и отправлялся в Храм Ты-сячи Лучей. Там он в одиночестве молился у алтаря Солнцеликого. Король прово-дил на коленях целый час, а иной раз, как давеча, он вышел из Храма в полдень… Он нисколько не демонстрировал свою набожность, напротив, будто старался скрыть ее, как нечто сокровенное, — но о подобных вещах молва узнает первой. И случи-лось чудо, каковое не мог предсказать ни один великий прорицатель: Аквилония возлюбила нового короля, пришельца из Чужого Времени, как не любила ни одного из его предшественников. Во всяком случае, древние летописи не оставили следов такой душевной любви.
Он вовсе не играл, принимая имя Благочестивого. Он взаправду был грешен, и грехи, и милость, явленная ему взамен положенной кары, изменили мироощущение этого человека. Я убил, ежечасно повторял он себе: здесь, у алтаря Солнцеликого, там, в королевском дворце, и повсюду. Я убил, я взошел на престол по трупам ве-ликого Конана и моей любимой Аманды, я коварством захватил власть, обманув Просперо, которого назвал своим другом, и заключив его и прочих соратников Ко-нана в казематы Железной Башни… Я грешен самыми страшными грехами человека — и что же имею я? Не возмездие, но чудесное спасение! Существо, летевшее в мо-ем вертолете за Джейком, по ходу дела убило гнома Вузери, чтобы завладеть его телом. А ведь Вузери сидел подле меня. На его месте вполне мог оказаться я![10] Что это — случайность?!
Роберт Рэнквист не верил в такие случайности.
Затем он долго размышлял и нашел еще много-много других эпизодов, когда здесь, в Прошлом, то есть в Аквилонии, державе Хайборийского мира, ему являлось неожиданное спасение, словно некое божество хранило и защищало его. В конечном счете он пришел к выводу, что так оно и есть. Бог-хранитель — сам Митра; в этом темном мире нет иного благого бога. Чудесное избавление от Существа и другие милости Роберт воспринял не как прощение грехов, а как аванс Солнечного Митры. Я грешен, и Митра посылает мне знак: делом искупи грехи свои!
Но что может быть нужно от него могущественному богу Света и Справедливости?
Ответ лежал на поверхности: ты король, так сотвори же благо сей несчастной стране! Успокой страсти, верни мир в дома аквилонцев, ответь любовью на любовь, и стань для этих людей, твоих подданных, тем, кем они хотят тебя видеть. Так во-спринял Роберт Рэнквист знак Митры, и не по коварству натуры, не по политической необходимости и не ради какой-то игры, а по зову души возжаждал искупления. Он жаждал стать мудрым, справедливым и человечным королем. Он отменил смертную казнь, снизил налоги и издал целый ряд умных декретов, которые одинаково понра-вились разным сословиям страны. Он очень старался, и это видели все.
Ежеутренне он молился в Золотом Храме. Он не знал ритуальных слов, но, как образованный человек, полагал, что истинный бог поймет человека на языке души. Он просил не за себя: за Аквилонию, за каждого из своих подданных, за прозрение врагов своих и за упокой души оставивших сей мир. Он молился за Конана и за Аманду, убиенных им; если б Митра мог вернуть их, он ради этого не пожалел бы собственной жизни.
Теперь он даже не мог понять, какие демоны заставили его сменить программу их «Черного коршуна» и как он мог холодно-бесстрастно наблюдать на экране свое-го компьютера падение на скалы их вертолета и спокойно внимать прощальным проклятиям возлюбленной Аманды… Это демоны ревности, гордыни и мщения взыг-рали в нем, когда ему показалось, что его любовь предпочла другого. И он возже-лал похоронить свою любовь в тех скалах, дабы не досталась она никому, в особен-ности этому проклятому и неблагодарному варвару… Возжелал — и похоронил. Те-перь даже Митра не в силах вернуть их обратно.
Бог просто требует искупления грехов.
* * *
| В |
этот день король провел у алтаря все утро. Затем он встал и, с трудом передви-
гая затекшие ноги, вышел из величественного зала. В галерее ему случайно встре-тился верховный жрец Латеус, и Роберт принял его предложение принять завтрак вместе.
Они прошли в покои верховного жреца. Молодые послушники быстро накрыли на стол. Вкус еды показался королю восхитительным — да и могло ли быть иначе в святом храме? Роберт поймал себя на мысли, что завидует этим молодым митраи-там: в отличие от него, они служат Богу по собственному выбору… Он решительно отринул зависть, недостойное чувство, и напомнил себе, какого искупления ждет от него Пресветлый.
За завтраком король и первосвященник поговорили о богоугодных делах. Латеус, равно как и прочие высшие сановники, был, конечно, озадачен неожиданной набож-ностью вчерашнего разбойника, и тем искреннее звучали в его устах слова восхище-ния. От имени святого синклита и паствы Латеус благодарил короля. Роберт в ответ смущенно улыбался.
В завершении беседы король дал свое согласие на строительство нового монас-тыря в Шамарском герцогстве, и начертал соответствующую резолюцию на проше-нии митраитского синклита. Он знал, что его резолюция очень важна для духовенс-тва, поскольку нынешний шамарский герцог, конановский ставленник, слыл челове-ком прагматичным; будь его воля, он ни за что не допустил бы растраты денег на «святых бездельников», как называл монахов-митраитов. Этот человек признал власть Роберта, так сказать, скрепя сердце. И вот теперь ему придется выполнять королев-скую резолюцию.
В полдень король Роберт оставил Латеуса, прошел к своему скакуну и отправил-ся обратно во дворец. Он ехал по улицам Тарантии безо всякой охраны. Это было сознательное решение. Его любили; а если отыщутся те, кто злоумышляет против благочестивого короля, ни к лицу ему прятаться от них. Его жизнь принадлежала Богу, и Бог сам решает, когда и как отнять ее.
Наверное, этот день придет еще не скоро, размышлял Роберт, наблюдая вокруг себя радостные и восторженные лица горожан, ловя цветы, которые бросали они ему, и вспоминая об унылой обыденности, к которой эти люди неизбежно вернутся, когда королевский скакун скроется за углом…
Король въехал в южные ворота дворцового ансамбля, спешился, передал коня слугам и пошел внутрь. По дороге он надумал зайти к наместнику. Но затем отка-зался от этой затеи: Вибий Латро сам знает, что, когда и как делать. Если бы было что-то срочное, его нашли бы в Храме. Вечером, согласно утвержденному ими по-рядку, герцог сам явится к королю, доложит о делах и принесет на подпись очеред-ные декреты. Ждать осталось недолго. И король направился в библиотеку.
Почти у самых дверей ее он наткнулся на Джуно Мастарци. В юности Джуно ус-пел побывать католическим священником, но затем алчущая острых ощущений нату-ра взяла свое, молодой итальянец оставил службу Богу, связался с мафией и в ко-нечном итоге повстречался бывалому авантюристу Джейку Митчеллу, который и взял его в свой отряд. Мастарци стал хорошим наемником, научился водить вертолет, но парни продолжали называть его «отцом Джуно» — просто потому, что других свя-щенников, хотя бы и бывших, среди головорезов Джейка не водилось. Джуно, не от-личавшийся особой храбростью, обычно выражал мнение большинства. И вот теперь, едва приметив Мастарци, Рэнквист догадался, о чем пойдет речь.
— Привет, Боб, — миролюбиво сказал Джуно, протягивая руку для приветствия. — Я к тебе.
Пришельцы не желали признавать дворцовые условности. Для них он не был ни «Его Величеством», ни «государем», ни, тем более, «господином». Это Роберт еще мог стерпеть. Куда хуже, что он, как видно, так и не стал для большинства этих лю-дей «кэпом», каким был Джейк… Для них он остался просто Боб.
— Привет, отче,— приветливо улыбнулся Роберт и пожал руку.— Долго ждешь?
— Порядочно, — крякнул «отче». — Часика два или все три. А может, и четыре. Время, знаешь ли, оно бежит, не замечаешь!
— Прости. Я был занят. Идем ко мне.
Джуно многозначительно хмыкнул: мол, знаем, знаем, чем ты был занят, и дви-нулся вслед за королем.
Они пришли в королевский кабинет. Черные Драконы, аквилонские гвардейцы и стражи покоя монарха, отдали честь. Роберт приказал не пускать никого, кроме гер-цога Латро, пропустил Джуно впереди себя, вошел в кабинет сам и закрыл за собой дверь.
— Хочешь вина? — спросил он.
— Какого?
— Да кто его разберет? Кажется, аргосское. Вот, гляди, тут написано: «С собст-венной Его Величества короля Мило винодельни».
— Итальянское, значит, судя по имени,—одобрительно кивнул Джуно.—Наливай!
Они выпили немного, посудачили, затем, когда Роберт увидел, что Джуно мнет-ся, очевидно, не зная, как подступиться к неприятной для них обоих теме, прямо спросил итальянца, по какому делу явился тот.
Мастарци отвел глаза и заявил внезапно: — Парни недовольны, Боб.
Король расхохотался и глотнул еще вина. «Отец Джуно» с каким-то странным ожесточением посмотрел на него и таящим недоброе голосом произнес:
— Ты, я вижу, не понимаешь, Боб. Парни очень недовольны тобой.
Роберт резко оборвал свой смех и спросил:
— И они уполномочили тебя донести до меня свои претензии? Сколькими голосами против скольких, отче?
Мастарци покраснел. Он всегда краснел, когда оказывался меж двух огней.
— Ну, говори прямо,—подбодрил его король,—кто, чего и сколько хочет. Говори!
— «Меченый Хью» снова мутит воду, — хмуро сказал итальянец. — Он говорит, ты позабыл о нас. Дескать, свои парни для обожаемого государя что кость в горле. И Гарсиа то же самое говорит, и Джейсон Лестер.
Роберт пожал плечами.
— От Гамильтона я иного и не ожидал. Он всегда чем-то недоволен. Был Джейк — он был против Джейка, вернулась Эми — «меченый Хью» чего-то там шептал против Эми. Теперь против меня шепчет. И Гарсиа могу понять. Он меня винит в том, что мертвяк Джейк угнал его вертолет.[11] А чего Лестер зарывается, не по-нимаю. Я сделал его бароном!
— Вот потому и зарывается! — воскликнул Мастарци.
— Ну-ка, будь добр, поясни.
— Да все просто, кэп. Я сегодня шел к тебе и встретил этого коротышку, как его, Лотаря…
— …Графа Тунского, — подсказал король.
— Точно, графа Тунского. И мне пришлось уступить дорогу этому прыщу!
— Ну чего ж ты хочешь, — с улыбкой развел руками Роберт. — Ты — барон, а он — граф. Не он же тебе дорогу уступать должен!
— Я-то что, — процедил Джуно.— Я стерпел, хотя руки чесались отметить графа промеж глаз! А вот ты подумай, что сталось бы, окажись на моем месте кто-нибудь погорячее нравом! Тот же Лестер, например.
Видя, что Рэнквист больше не улыбается, а угрюмо молчит, Мастарци продолжил:
— Ты сделал десять из нас баронами, три десятка парней стали виконтами, а ос-тальные так и остались простыми парнями. Зачем? Ты породил среди нас неравенс-тво, а значит, зависть. Парни завидуют. Тебе, твоему любимчику Фредди; виконты завидуют баронам, а все остальные — тем и другим. Зачем, Боб, ты это сделал? Ты смешал нас с кучкой туземных дворянчиков, да как смешал! Мы вроде как млад-ший офицерский состав среди них, генералов!
— Я дал каждому барону поместье, каждому виконту — отдельный дом в столи-це, всем остальным — по коню и трем слугам. Вы получили наложниц и большие деньги. Вы стали нобилями, то есть господами. Чего вам еще надо?
— Парни не хотят уступать дорогу таким, как этот Лотарь.
— Во имя Митры! — Роберт ухнул кулаком по столу.— Я не могу сделать вас ге-рцогами и графами! В Аквилонии пять герцогств и семь графств. Какое из них хо-чет получить Лестер? — ядовито вопросил король и, не услышав ответа, уже споко-йней произнес: — Ну, сам подумай, что люди скажут, если «черный Фил»[12] вдруг станет герцогом Тауранским или графом Чохирским.
— Вот ты и заговорил как расист, — печально заметил Джуно. — Что и следова-ло ожидать. Прощай, наша дружба!
— Не передергивай! Ты прекрасно понял, что я имею в виду.
— Я-то понял, я терпеливый, а вот как остальные?
— О, Митра! Да что мне сделать, чтобы поняли?
— Мое дело было тебя предупредить. Парни считают, что ты сознательно уни-жаешь их. Растасовал по поместьям и красивым домам, дал слуг, наложниц, золото — ну и что? Думаешь, осчастливил? Ты знаешь, мы ведь не привыкли к королевс-ким милостям. Мы привыкли зарабатывать на хлеб сами.
— Убивая людей! — рявкнул раздосадованный король.
— Это наша работа. Мы — наемники, разве забыл? Ты же не даешь нам зани-маться нашим делом. Туда нельзя, сюда нельзя, тут этикет, там протокол, этого не тронь, тому уступи, веди себя так, а не иначе… Да это похуже Алькатраса! Ты, что же, сам не ведаешь, чего творишь? Или ведаешь?..
— Я хочу порядка и мира. Промышлять разбоем не позволю никому.
— Ты, видно, желаешь превратить нас в ленивых прыщей, как коротышка Лотарь.
— Дался тебе этот несчастный Лотарь! — в сердцах воскликнул Роберт.
— Твои государевы подачки парней лишь развращают и ожесточают, — продол-жал Джуно, — а запреты бесят. Почему ты запретил летать на «Черных коршунах»?
— Потому что полеты стали небезопасны. Компьютеры барахлят.
— Врешь! Ты просто боишься, что кто-то из парней в сердцах швырнет ракету на твою ненаглядную Тарантию! — с непритворной яростью изрек Мастарци. — Скажи, не так?
— Теперь я и в самом деле боюсь этого. Разве нет у меня оснований бояться?
— А оружие зачем отобрал? Тоже в целях нашей безопасности?
— Да, — кивнул Рэнквист. — При мне у нас с аквилонцами не было ни одной стычки, и я горжусь этим.
— Так вот, скоро будут стычки, — зло заметил итальянец. — Потому что нервы у парней на пределе. У тебя сторонников почти не осталось. Это я тебе как друг гово-рю. Да и как они останутся, если ты со дня похорон Джейка ни разу не собрал нас вместе. Ты, наоборот, стараешься разлучить нас, растворяешь в массе туземцев! Об-щаешься с нами через своих аквилонских чиновников. Мы для тебя обуза, ты пред-почел бы забыть о нас. А подумай, кто кинется спасать твою задницу, когда ты надоешь своим туземцам?
Ты надоешь туземцам… Роберт никогда не задумывался, может ли он надоесть аквилонцам. Они любят и почитают его! Правда, говорить об этом Джуно было за-нятием бесполезным.
—Ты просто скажи, что, по-твоему, я должен сделать,—предложил он Мастарци.
—Вернуть все, как было раньше,—немедленно ответил тот, как будто ждал вопроса.
Ненадолго воцарилась тишина.
— Вернуть вас в Америку, в одна тысяча девятьсот девяносто третий год от Рож-дества Христова? — тихо спросил Роберт.
Мастарци вздрогнул.
— Не шути так, Боб. Будь на моем месте «Пан»,[13] он бы убил тебя за одну такую шуточку.
— Итак, ты понимаешь, что Иисус еще не родился, а я не могу вернуть Америку, — уголками губ усмехнулся король. — Тогда что же?
— Пусть будет как при Джейке. Начни войну, что ли. Вот, к примеру, с этим самым Аргосом, — Джуно кивнул на кувшин «с собственной Его Величества короля Мило винодельни».
Роберту потребовалось приложить изрядные усилия, чтобы сдержать гнев. Если до этого мгновения он в чем-то сомневался и даже отчасти признавал правоту Джу-но, то теперь, после этих его слов, все стало на свои места. Не пышные титулы и не земли нужны им, не слуги, не золото и не наложницы. Единственное, что нужно этим людям — новые авантюры, новые потрясения, новые жертвы… То, от чего все-ми силами пытаются увести Аквилонию новый король и его соратники.
Роберт встал, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена, и со всей решительностью, на какую был способен его голос, заявил:
— Как было при Джейке, так уже не будет. Хотите жить в Аквилонии — живите, как все здесь живут. Мы тут не хозяева, а незваные гости. Мы должны быть благо-дарны этим людям, которые позволяют нам жить среди них, несмотря на все зло, что мы им причинили. Вот так и передай парням, слово в слово. Я знаю, память у тебя хорошая. А не хотят жить, как все, — пускай убираются, я их не держу!
Джуно тоже встал. Его лицо пылало яростью, и он также едва сдерживал свои чувства: — Верни вертолеты и оружие тем, кто захочет уйти!
— Нет, — отрезал король, — я еще не выжил из ума. Максимум, что я дам таким людям, — это хороший эскорт до самой аквилонской границы и отступные в три со-тни золотых марок. Клянусь Митрой, это будет сверхщедрый подарок для любого из наших парней! Джейк платил в три раза меньше, когда сам купался в золоте у Жа-на-Беделя Бокассы.
— Ты пожалеешь об этом, Рэнквист, — процедил Мастарци. — Очень пожалеешь! И Митра, твой языческий божок, не спасет тебя. Ишь ты, святоша! Тьфу!
Рука короля взметнулась, чтобы ударить вчерашнего друга, но Джуно перехватил ее. Лица встретились, дыша враждой.
— Убирайся, — приказал Роберт, — или, клянусь Митрой, ночь встретишь ты уже в Железной Башне!
Мастарци выпустил его руку, отодвинулся на шаг и отряхнул камзол.
— С тебя станется, твое дикарское величество, — прошипел он. — Скоро ты нач-нешь вешать старых друзей.
Рэнквист недобро усмехнулся и скрестил руки на груди.
— И стану, если не угомонитесь! Неприкасаемых нет и не будет, запомни! Ты лучше подумай, кто вас защитит, коли я от парней отступлюсь. Думаешь, прише-льцы в Аквилонии так популярны? Да без меня вас давно бы уже вздернули, благо есть за что!.. А теперь убирайся.
«Отец Джуно» отошел к двери и оттуда сказал:
— Если бы я был священником, я бы проклял тебя от имени Бога, которого ты предал. Но я уже не священник и потому проклинаю тебя от своего имени и от име-ни парней, которых ты также предал…
— Стража!! — выкрикнул король.
— Я ухожу, ухожу, — торопливо произнес Джуно Мастарци, удерживая дверь, — но запомни одну важную вещь, Рэнквист: ты можешь выпрыгнуть из штанов, но нас-тоящим королем ты никогда не станешь. Для туземцев ты чужой. Ха-ха, — рассме-ялся итальянец, о чем-то вспомнив, — у тебя даже нет «королевской метки»! Ты ненастоящий король!
Так, хохоча, он наконец отпустил дверь и, когда Черные Драконы ворвались в кабинет, вышел вон.
Гней Кавлон, их командир, глядя на бледное от ярости лицо короля, осторожно спросил: — Государь желает, чтобы мы догнали барона Мастарци?
Роберт импульсивно кивнул, но тут же торопливо воскликнул:
— Нет! Пусть уходит. Нужно дать этим людям последний шанс.
Кавлон с нескрываемым сожалением вздохнул: мол, напрасные надежды, Ваше Величество, пришельцы не исправятся…
— Ступай, генерал, — сказал король. — Я буду в библиотеке.
12. Феникс на груди.
| Ш |
агая по направлению к библиотеке, Роберт не вспоминал, зачем он собирался
туда идти до встречи с Джуно. Последние фразы бывшего друга задели Рэнк-
виста за живое.«У тебя даже нет „королевской метки“! Ты ненастоящий король!»
Насчет метки сказано верно, размышлял Роберт. У потомственных монархов обы-чно имелась метка — как правило, родимое пятно в положенном месте либо какая иная отметина, свидетельствующая о высоком происхождении государя. Не далее, как вчера он сам читал об этом в трактате Лептия Фабра «Хроники Аквилонии». По-чему-то не придал значения, да и какое могло это иметь значение: ведь он не бла-городных аквилонских кровей, а единственный сын обычного британского служаще-го, и потому никаких меток иметь не может…
Роберт пришел в библиотеку и отыскал давешний том Лептия Фабра. Вот эта стра-ница… Ага:
«…В последний раз Метку носил Грюнвальд, великий король, и счастливо правил он милостью Митры целых полсотни зим, а было сие за пять столетий до восшест-вия на Рубиновый Трон Его Величества короля Вилера Третьего…»
Далее хронист подробно описывал добродетели этого самого Грюнвальда. Пос-кольку за пятьдесят лет правления их набралось изрядное количество, Роберт уже от-чаялся найти описание самой Метки — именно так, в трактате слово «Метка» писа-лось с заглавной буквы, — как вдруг взору его предстал некий рисунок, подклеен-ный в книгу. На рисунке изображена была странная птица, а надпись наверху гласи-ла: «Солнечный Феникс Избранника Митры, собственноручно срисованный бароном Алеманом, наперсником короля Грюнвальда, с груди Его Величества, по личному соизволению великого государя. Восстановлен по оригиналу. Оригинал хранится в Храме Тысячи Лучей…»
Далее следовало подробное указание, в каком из хранилищ Храма следует ис-кать творение барона Алемана, и как до него добраться. Роберт вздохнул: можно би-ться об заклад, оригинал не сохранился. Впрочем, копия его вполне устраивала. До-садуя, что в Аквилонии нет копировальных аппаратов, король принялся перерисовы-вать Феникса вручную. У него ничего не получилось, и Роберт оставил эту затею. Затем он вспомнил о своем бортовом компьютере.
Спрятав фолиант за пазухой, он вышел из библиотеки и прошел во внутренний дворик, где стоял «Черный коршун». Да, он так и стоял здесь, ни разу не подняв-шись в воздух за последние семь дней. Вид черной машины был неприятен Роберту, как и все, что связывало его с греховным прошлым. Он не ходил сюда. Но теперь ему пришлось обратиться к помощи бортового компьютера.
Роберт открыл дверь и запрыгнул в кабину. Пальцы привычно набрали програм-му. Бортовой компьютер заработал. Роберт вынул книгу, раскрыл ее на нужной стра-нице и положил на сканер. Спустя пару минут на экране появился Феникс. А еще через минуту Роберт понял, что не сумеет его распечатать. Потому что весь запас бумаги, случайно прихваченный в Прошлое самым первым «Черным коршуном», ве-ртолетом-оригиналом, давным-давно закончился.
Ему хотелось рыдать. Как прекрасно все шло до этой минуты! А может быть, это Митра противится мошенничеству? Какому мошенничеству — кощунству! Прости ме-ня, Митра, вознес молитву король, не для себя же стараюсь — для народа! Аквилон-ский народ заслужил Избранника. Ну, какая тебе разница, Солнцеликий, родился ли я с твоею Меткой или она потом появилась?
Затем Роберт пришел к выводу, что Пресветлый к отсутствию бумаги совершенно непричастен, и совесть его успокоилась. Он обшарил свои карманы, но нашел лишь несколько пергаментных листков. Увы, ни пергамент, ни папирус не годились для привередливого принтера. Роберт обыскал весь вертолет. Прежде чем он успел упасть духом, Митра снова улыбнулся ему. Он нашел старый томик Нового Завета. Дрожа-щими от радости руками Роберт раскрыл его. Перед ним была настоящая бумага!
Аккуратно, чтобы не порвать пожелтевший лист, он отделил первую страницу. Глаза невольно пробежали текст. Роберт вправил лист в принтер и отдал команду на печать. Феникс Митры медленно выползал из машины поверх родословной Спасите-ля.[14] Впрочем, если смотреть не на текст, а на рисунок, Феникс выглядел доста-точно отчетливо. Роберт аккуратно сложил и спрятал в кармане распечатку, далее — на всякий случай — сохранил рисунок в файле, извлек книгу Лептия Фабра из скане-ра и переместил ее обратно за пазуху. Он выключил компьютер и выпрыгнул из кабины.
Что-то заставило его вернуться. Вспоминая, какое дело могло остаться незавер-шенным, король обратил внимание на томик Нового Завета. Бережно взял он томик, обернул его льняным платком и запрятал подальше. Довольный своей предусмотри-тельностью, — кто знает, удастся ли отыскать другую бумагу для привередливого принтера, — Роберт закрыл вертолет и отправился обратно в библиотеку.
Там он вернул фолиант Лептия Фабра на прежнее место, а затем позвал гене-рала Кавлона. Когда командир Черных Драконов явился, король сказал:
— Отправляйся в дом господина Фрэнка, виконта Спири, и передай, что я приг-лашаю его во дворец по неотложному делу.
Гней Кавлон насуплено молвил: — Государю надлежит повелевать, а не приглашать.
Король добродушно похлопал генерала по плечу.
— Вот я и повелеваю тебе исполнить мой приказ. Ступай и передай господину Фрэнку мои слова. И сопроводи его ко мне.
Командир гвардии отдал честь и покинул библиотеку.
Дом, в котором поселили Фрэнка, располагался в самом центре столицы, неда-леко от королевского дворца. Прежде в этом доме жил какой-то младший родствен-ник генерала Паллантида. С тех пор, как король переселил Паллантида в одиноч-ную камеру Железной Башни, родственнику также пришлось оставить свое жилище. Благочестивый король милостиво отпустил его в провинцию и, чтоб зла не держал, вручил пять сотен золотых марок. А дом достался новоявленному виконту.
Надвигался вечер, то есть наступало время обеда. Роберт решил подождать Спи-ри, а пока заняться делами. Но не успел он покинуть библиотеку, как туда вошел Вибий.
— А, герцог, — приветливо улыбнулся король. — А я как раз собирался к вам.
Старик прошествовал к креслу и тяжело плюхнулся в него.
— Ну а я уже подумал, что государь за благочестивыми делами позабыл о своем верном слуге.
— Как можно! — всплеснул руками Роберт, садясь напротив. — Я знаю, что вы и без меня прекрасно справляетесь. Зачем мне стоять у вас над душой?
— Простите, не понял, — моргнул наместник.
— «Стоять над душой», — это у нас такое выражение. То есть надоедать, мешать исполнять какую-то работу. Вот я и не хочу вам мешать. Я король, но без вас я утонул бы в безбрежном море государственного управления!
— Ваше Величество скромничает. Вы царствуете чудь более одной седмицы, а уже успели сотворить для блага своих подданных много больше, чем ваши предше-ственники за десятки лет.
— Без вас — ничего бы не успел.
— Рад служить благочестивому государю, — смахивая слезу, молвил герцог.
Обменявшись любезностями и оставшись, как всегда, весьма довольными друг дру-гом, король и наместник приступили к обсуждению неотложных государственных дел.
Наместник доложил последние сообщения из провинций, передал настроения в столице, известные ему со слов опытных соглядатаев, представил общую картину положения дел в государстве. По его словам, оно улучшалось. Аквилония успокаи-валась. Лишь в Пуантене, наследственной вотчине первого конановского вельможи графа Троцеро, слышался ропот, да Гандерланд по-прежнему отказывался призна-вать власть нового аквилонского короля.
— Я предлагаю послать против герцога Гийлома войска, — сказал Вибий.
Роберт покачал головой.
— Опять война… Я не хочу войны. Разве нельзя уладить дело миром?
— Увы, государь мой, увы! Гийлом — гордец и сумасброд. Он всегда использует малейший повод, чтобы заявить о своей независимости от аквилонского суверена. Так было и при Конане, и при Джейке. Конану пришлось силой усмирять гандеров.
— Значит, вы хотите, чтобы я действовал, как варвар?
Вибий смутился.
— Иначе Вашему Величеству придется де-факто признать независимость Гандер-ланда. А ведь это самое крупное герцогство Аквилонии, шестая часть территории страны! Если вы не покажете этому строптивцу силу королевской власти, его при-меру последуют другие крупные владетели.
Роберт задумчиво почесал изящную клиновидную бородку.
— И всё же, герцог. Карательная экспедиция потребует отвлечения немалых сил и средств. Во сколько, по-вашему, она обойдется казне?
— Не менее чем в пятнадцать тысяч золотых марок.
— Вот видите! А я только сегодня подписал разрешение на строительство монас-тыря в Шамаре. Он обойдется казне также в пятнадцать тысяч марок. Так не лучше ли строить монастыри, чем вести войну в собственной стране?
— Если следовать такой логике, государь, очень скоро ваша страна сократится до размеров королевского дворца,— с упрёком заметил герцог.— Чтобы править, король обязан быть не только благочестивым, но и грозным!
— Но люди-то зачем должны страдать, простые люди? За меня? За герцога Ги-йлома? За единую Аквилонию? Или за свободу Гандерланда? Почему наши и ган-дерские ратники должны платить своими жизнями за амбиции Гийлома?
— Государь услышал моё мнение, — холодно ответил Вибий.
— Кто виноват в смуте, тот и должен отвечать. Если смуту затеял Гийлом, отве-чать за неё должен также Гийлом, никто другой. Для сего праведного дела не обя-зательно привлекать целое войско и тратить много золота. Достаточно нескольких мастеров плаща и кинжала из вашей Тайной Канцелярии.
Наместник с удивлением уставился на короля.
— Следует ли мне понимать Ваше Величество так…
— Да, — кивнул Роберт, — именно так вам и следует меня понимать.
И этого человека мы называем Благочестивым, с горечью подумал Вибий Латро. Хо-тя, кто знает, может, с точки зрения Пресветлого Митры, он и прав. Для бога ведь неважно, кто ты — герцог, ратник или нищий. Для Митры важна душа человеческая…
— А как мы поступим с Пуантеном? — спросил Вибий.
Король задумался.
— Граф Троцеро по-прежнему в Мессантии?
— Да, государь. Король Мило — его старый друг. Будет нехорошо, если с Тро-церо в Аргосе что-либо случится.
— Я напишу личное письмо графу. Изложу всё как есть. Что Конан, его государь, трагически погиб, пришельцы лишены былой власти, все подчиняются королю и закону, ну и так далее. Предложу вернуться ко двору в прежнем качестве владетеля Пуантена.
— Мне хорошо известен нрав этого человека, — вздохнул Вибий. — Он настоя-щий леопард![15] Граф Троцеро ни за что не согласится предать Конана.
— Ради Митры, герцог! Конан погиб!
— И в гибель Конана Троцеро не поверит. Знаете, государь, уж сколько раз вар-вара хоронили, а он оказывался живой.
— Говорю вам, он погиб!
Уж не ты ли сам его убил? — шевельнулась в голове Вибия неожиданная мысль. Как иначе ты можешь быть так уверен в его смерти?
— Во всяком случае, я ничего не потеряю, написав ему подобное письмо, — уже более спокойно произнёс король. — Но одновременно пусть наш посол представит королю Мило нашу озабоченность по поводу пребывания Троцеро в Мессантии.
— А вот этого никак нельзя делать, — заявил герцог. — Король Мило — извест-ный упрямец. К тому же, граф Троцеро его друг. Если мы начнем давить на аргос-ского короля, достигнем обратного результата.
— Пусть так, — после некоторого раздумья проговорил Роберт. — Я направлю дружественное послание Мило, но Троцеро в нём упоминать не стану.
— Мудрое решение, — согласился Вибий.
Затем они разложили пред собой карту Хайбории и обсудили внешние дела. С юга пришли добрые известия. Получили подтверждение первые вести о гибели зло-бной стигийской владычицы Тхутмертари и, соответственно, об окончании её крова-вого похода. Аквилонские шпионы в Кофе и Туране сообщали, что армия стигийцев возвращается домой.
— Нам придется смириться с аннексией Стигией Центрального и Восточного Ше-ма,— вздохнув, заметил Вибий. — После походов Тхутмертари это совершенно мёр-твая земля!
— Сколько людей погибло, и ради чего?.. — с печалью протянул Роберт. — А что слышно на западе?
Наместник потупил взор.
— С запада плохие вести, государь. Я перепроверил не единожды, всё верно: стигийцы захватили Барахский архипелаг. Пиратской вольнице конец!
— Ну и поделом разбойникам!
— Пираты были всем известным злом, — покачал головой Вибий. — Мелким злом, если быть совсем уж откровенным. Да, они грабили купцов. И наших граби-ли, но больше — аргосских и зингарских. А нашим от того было даже лучше, пос-кольку аргосские и зингарские купцы — конкуренты нашим… И то, Аргос и Зингара уживались с бараханцами. А что теперь будет, не знаю. Клянусь Митрой, много бе-зопаснее иметь под боком осиное гнездо, чем змеиное!
Взгляд короля скользнул по карте.
— Барах далеко от нас. Чем нам могут угрожать оттуда змеепоклонники?
Наместник не ответил, лишь нахмурился, и вопрос короля повис в воздухе.
— Направьте туда ещё шпионов, — сказал Роберт. — Пусть выяснят намерения стигийцев на Барахе. Может быть, они также уйдут домой?
— Если бы…— пробормотал Вибий и почему-то добавил:— Стигийцы были и бу-дут нашими смертельными врагами, государь, как Сет — смертельный, вечный враг для Митры.
— Лучших шпионов, герцог. Направьте туда своих лучших шпионов, — мрачно кивнул Роберт, глядя на карту.
Недоброе предчувствие тут овладело им и заставило сжаться сердце. В глазах вдруг потемнело, Роберт увидал на карте паутину из блестящих золотисто-чёрных нитей, её центр был среди островов Бараха и напоминал собой чёрное солнце; эта паутина стремительно расползалась, как живая, поглощая западное побережье, а потом Зингару и Аргос, протягивая щупальца и к Аквилонии — к его, Роберта, Ак-вилонии, прекрасной, сказочной стране, за которую он отныне отвечает перед Мит-рой. Роберт три раза моргнул и потряс головой, сбрасывая наваждение. Зловещая паутина пропала. Но недоброе предчувствие осталось, и Роберт знал, что оно теперь не даст ему покоя.
Беседу короля и наместника прервало появление Фрэнка Спири, которого сопро-вождал — или конвоировал? — генерал Гней Кавлон. Судя по выражению лица ге-нерала, виконт Спири не сразу согласился следовать за ним в королевский дворец, и Кавлону пришлось немало постараться, изыскивая убедительные аргументы. «Будь моя воля, этот разбойник уже болтался бы на площади перед Железной Башней», — прочитал Роберт в глазах командира Черных Драконов. К счастью для всех троих, воля была Роберта, и король, извинившись перед наместником, оставил Вибия и, дружески поздоровавшись с Фрэнком, провел его в трапезную.
— Какая честь для ничтожнейшего виконта, — насмешливо молвил Спири, оцени-вая взглядом изысканные яства, — обедать вместе с самим королем Аквилонским!
— Пошли ты в задницу все эти проклятые условности, Фрэнк, — подмигнув, ус-мехнулся Рэнквист. — Для меня ты не виконт, а просто друг.
Большим другом англичанина Фрэнк Спири, впрочем, никогда не был. Они сбли-зились уже здесь, в Прошлом, на почве общей неприязни к Джейку Митчеллу. Когда Джейк погиб, Фрэнк был среди первых, кто поддержал захват власти Робертом. С тех пор король ни разу не давал Спири повода обижаться на него. Хотя и догадыва-лся, что бывший майор американской армии может разделять общее недовольство. С другой стороны, если «отец Джуно» после дневной встречи с королем, закончившей-ся столь печальным разрывом, и побежал к кому-то из пришельцев, этот «кто-то» вряд ли носил имя Фрэнка Спири; скорее, его звали Хьюго Гамильтон или Педро Гарсиа…
— Наверное, твоему величеству пришла в голову дельная мысль произвести меня в бароны, — не меняя тона, проницательно заметил Фрэнк. — Только за какие такие заслуги, не пойму.
Роберт похлопал его по плечу и усадил за королевский стол.
— Ты ешь давай, а потом поговорим. Тогда и узнаешь, за какие.
Они отобедали; тем временем солнце закатилось, и зажгли свечи. Король отпра-вил слуг и перешел к делу: — Надумал я сделать себе татуировку…
Американец хохотнул.
— Ну, ты даешь! Стоило для этого становиться королем!.. Я ж тебе еще два года тому назад предлагал, когда все парни ко мне в очередь записывались!
— Так как, возьмешься? — испытующе глядя на Фрэнка, спросил Роберт.
Тот пожал плечами и опрокинул в рот рюмку красного вина.
— Отчего же не взяться? А барона дашь?
— Дам, — кивнул король. — И титул, и поместье у самой столицы, и три тыся-чи золотых марок, и слуг, как у настоящего благородного нобиля, и даже собствен-ную стражу.
Спири рассмеялся: — С чего это ты такой щедрый?
— Рисунок непростой надо изобразить, — серьезно сказал Роберт.
Он достал из кармана бумажный листок и протянул его американцу. Взглянув на листок, Фрэнк присвистнул. — «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова…». Дья-вол тебя побери, Боб, ты что, свихнулся на почве своих молений?
Король терпеливо проговорил: — Ты не на буквы смотри, а на рисунок. Птицу надо изобразить. Одну лишь птицу.
— А-а-а… Да и птица тут какая-то мудреная. Я и не видел такой…
— Вот потому-то я обратился к тебе, а не к туземным мазилам, — улыбнулся Роберт. — Ты же у нас профессионал-татуировщик. Так как, сумеешь нарисовать мудреную птицу?
— В какую величину?
— В натуральную, Фрэнк, в натуральную.
— Так в натуральную она, пожалуй, на плече не поместится…
— А ты на груди нарисуй.
— На груди-то больно будет!
— Ничего, Фрэнк, я потерплю.
— Зачем тебе?
Роберт встал и похлопал Фрэнка по спине.
— Считай это моей королевской прихотью, друг.
— Твое дело… Когда надо?
— Прямо сейчас. Сможешь?
Спири кивнул и тоже поднялся из-за стола.
— Смогу. Только надо мне домой сходить за краской и причиндалами.
Рэнквист насупился, затем, что-то прикинув в уме, сказал: — Ладно, иди. Я буду ждать тебя в спальне. Тебя проводят… Эй, рисунок-то пока давай сюда.
— О’кей, Боб, я скоро, — обещался Фрэнк, и они расстались.
* * *
| О |
н вернулся во дворец менее чем через час со всеми необходимыми принадлеж-
ностями. Пока Фрэнк готовил краску, Роберт начертал декрет о присвоении ему титула барона и жаловании всего, что было обещано ранее.
— Подпишу после, когда работу сделаешь, — усмехнулся король.
Спири не возражал. Скоро все было готово, Роберт обнажил грудь и Фрэнк, глядя на рисунок, принялся тщательно выводить абрисы удивительной птицы на груди ко-роля. Чтобы отвлечься от боли, англичанин рассказывал анекдоты. Анекдоты были старыми, и оба пришельца не размышляли о том, что анекдотам сим предстоит по-явиться на свет еще через много-много тысяч лет. Они просто смеялись, ибо это была возможность забыть о суровой реальности и вернуться в сказку: отныне сказкой казался им двадцатый век с его чудной цивилизацией…
— …Ну вот, готово, — заявил Фрэнк вскоре после того, как часы на центральной башне королевского дворца пробили полночь. — Можешь поглядеть сам.
Роберт подошел к зеркалу и увидел Феникса. Сказочная птица гордо взвевала ог-ненные крылья на его груди. Спири и вправду был настоящим мастером татуировки. Роберт подумал, что, увидь его Феникса древний король Грюнвальд, он умер бы от зависти!
— Есть! Я — Избранник!
— Чего, чего? — удивился американец. — Кто ты?
— А, не суть, — отмахнулся король. — Скажи лучше, когда высохнет?
— Да уже можешь одеваться. Я творю наверняка. И на века,— скаламбурил Фрэнк.
— Даже короли не живут так долго, — усмехнулся Роберт.
— А Избранники?
Король внимательно посмотрел на друга. Шутит он, как обычно, или говорит серьезно? Что творится в его башке?..
— И Избранники, — сухо заметил Роберт. — Ну да ладно, давай с этим делом заканчивать. Я и так тебя задержал. Принимай своё баронство.
Он быстро подписал декрет и приложил к нему государственную печать. Амери-канец проворно схватил пергамент. Королевская подпись потекла. Спири выругался.
— Да, этим краскам далеко до твоих, — улыбнулся Рэнквист. — Не бойся, доку-мент подлинный. А будут какие проблемы, перепишем.
— Спасибо, Боб.
— Не за что, Фрэнк. Ты не думай, я тебе баронство не за птицу даю. Я не забы-ваю старых друзей. Один за всех, все за одного, верно?!
— Как в прежние времена?
— Точно! Давай обмоем это дело.
Король достал из серванта два золоченых кубка и собственноручно наполнил их сладким аргосским вином. Не глядя, он передал один из кубков американцу.
— Ну, за твое баронство! — чокнулся Рэнквист
— И за нового Избранника! — подмигнул Спири.
Они залпом выпили вино, а после, размахнувшись, выбросили кубки. Внезапно Фрэнк пошатнулся, и Роберт придержал его руками. С помощью короля новоявленно-му барону удалось сесть в кресло.
— Дьявол! — прошептал американец. — Что-то мне нехорошо…
Король отошел на три шага от него, приложил обе руки к татуированной груди и вдруг пал на колени.
— Прости, Пресветлый Митра, мне и этот грех! Не для себя стараюсь, а для Ак-вилонии! Искуплю…
Выпученные глаза Фрэнка уставились на него. Затем американец все понял.
— Паскуда!.. Ты отравил меня!
Роберт печально произнес: — Я был вынужден, Фрэнк… Таковы здесь правила игры. Никто не должен знать, когда и как обрел я Метку Избранника…
Из последних сил Спири рванулся к нему, намереваясь убить, но тут же рухнул на пол. На посиневших губах его выступила пена.
— И за баронство извини, — добавил король, вставая с колен. — Мне придется сказать, что это ты пытался отравить меня, но перепутал кубки и сам пал жертвой своего злодейства…
Умирающий сипло расхохотался.
— Мудак ты, Бобби, вот как есть мудак! Ничего я не перепутал… Краски были отравлены! Ты умрешь через два…
Фрэнк захрипел и дернулся. Роберт, лицо которого в единственное мгновение из смиренно-печального сделалось безумным, рванулся к американцу и встряхнул его. Спири покорно стерпел это. Заглянув в его глаза, Рэнквист понял, что тот уже мертв.
Благочестивый король Аквилонии опустился на пол рядом с трупом и обхватил голову руками. Он чувствовал себя обманутым, опустошенным и убитым, в точности как Фрэнк. «Краски были отравлены!». Вот ведь ублюдок! Смеялся, шутил, торговал-ся — а тем временем уже знал, что убьет своего короля и кэпа. За что?!! Что он, Ро-берт, плохого сделал этому ублюдку?! Вот, бароном стал бы, ка бы не нужно было беречь Тайну…
Король застонал. «Краски были отравлены!». Значит, это и есть кара Митры?! Нет, не может быть! Слишком скоро… Ублюдок блефовал, блефовал, блефовал!..
Но к чему ему блефовать, ведь он уже знал, что умирает? Перед смертью не блефуют. По всему видать, он не собирался говорить королю об отравленных крас-ках и сказал лишь затем, чтобы насладиться местью в последние мгновения своей жизни… Что он там сказал? «Ты умрешь через два…»
Это было ужасно. Роберт чувствовал, что стоит на грани умопомешательства. Че-рез два — что? Ублюдок Фрэнк не успел договорить. Через две секунды? Или две минуты? Явно ни то, ни другое, думал Роберт, — ибо я жив, а две минуты уже про-шли. И я ничего не ощущаю, кроме слабого жжения на коже, естественного после такой болезненной процедуры…
«Ты умрешь через два…». Через два часа? Через два дня? Через две недели, две декады или два месяца? А может быть, через два года?! Уж явно не через два века!
Роберт нашел в себе силы улыбнуться. Все вернулось к тому, с чего начиналось. Времени своей смерти ему знать не дано. О том ведает лишь Пресветлый Митра. Уже через два часа Бог даст свой ответ на первый вопрос. А там видно будет.
Поразмыслив так, король взял себя в руки, поднялся с пола, оделся, привел се-бя и обстановку в необходимый порядок, — в частности, он сжег листок с рисунком Феникса и надежно спрятал остатки краски, — а затем вызвал ночную стражу.
— Этот человек пытался отравить меня, но перепутал кубки и сам пал жертвой своего злодейства…— сказал он Черным Драконам.— Уберите тело и сожгите тайно. Никто не должен знать о покушении. Даже герцог Латро. Я не хочу никого волновать.
Отдав такой приказ, Роберт прилег и тут же уснул, как засыпают по своей воле бывалые искатели приключений. У него оставалось совсем мало времени для сна: уже на рассвете, как было заведено, он собирался отбыть в Храм Тысячи Лучей.
Конечно, он сделает это, если Солнечный Митра не решит призвать его к себе через два часа. Вернее, уже через час с тремя четвертями…
13. Яд, мятеж и исповедь.
| В |
ту ночь он не умер.
Око Солнечного Бога едва взошло над аквилонской столицей, а король Роберт
уже стоял в привычной своей позе коленопреклоненного грешника перед алта-рем Митры. Помимо обычных молений, в это утро он возносил признательность Бо-гу за оставленные ему часы жизни и каялся за грехи минувших дня и ночи. Он мо-лился истово, как фанатик. Он просил Бога дать еще время, хотя бы две недели, чтобы он успел искупить свои грехи. Не за себя — за своих подданных, за благо их молил Митру аквилонский король Роберт. И он знал, что уже менее чем через два дня светлый бог даст ему очередной — может быть, последний? — ответ.
Он вернулся во дворец под вечер. Придворные встретили его озабоченными ли-цами, и король понял, что обязан хранить выдержку, если не хочет быть раскрытым. Он отобедал в полном одиночестве; графу Тунскому, домогавшемуся чести разде-лить с государем трапезу, он сказался уставшим от многочасовых молений о благе аквилонского государства. Прослезившийся лживыми слезами коротышка Лотарь пожелал благочестивому королю долгих лет счастливой жизни. «Да услышит тебя Митра», — совершенно искренно ответил ему Благочестивый.
После обеда Роберт возвратился в свою опочивальню. Но вовсе не затем, чтобы отдыхать. Он извлек из тайника остатки красок Фрэнка Спири, вызвал мэтра Анто-нио, королевского лейб-медика, и твердым голосом спросил:
— Можете ли вы исследовать, каков состав этого вещества?
Антонио осторожно поднес краску к лицу.
— А что это такое, мой государь?
— Вот я и прошу вас выяснить, что это такое, — сдержанно молвил король, давая понять, что тема исчерпана.
Мэтр поклонился и направился к двери.
— Постойте. Когда вы получите результат?
— Полагаю, дня через два-три…
— Проклятье! — вскричал Роберт. — А вы не можете быстрее?
Испуганный столь неожиданной вспышкой благочестивого монарха, Антонио по-спешно заявил: — Я немедленно займусь этим делом, Ваше Величество. Ночь спать не буду, а сделаю…
— Будьте любезны, сделайте! И как только получите результаты, доложите мне, в любое время дня и ночи, — дрогнувшим голосом произнёс король, чем еще боль-ше напугал почтенного мэтра. — Идите же! И помните: никому ни слова! Это дело государственной важности!..
Вскоре после лейб-медика явился наместник с ежедневным докладом. В этот день Роберт меньше всего желал видеть старого царедворца и обсуждать с ним государст-венные дела. Он боялся, что как-то выдаст себя умному и проницательному Вибию. Уже первые минуты встречи подтвердили эти опасения.
— Вы бледны, Ваше Величество, — отметил Вибий. — Вас что-то тревожит?
Скрывая досаду, Роберт сказал: — Ничего особенного, герцог, просто я очень устал.
— Вы измотаете себя благочестием, государь, — вздохнул тот. — В любом деле нужна мера.
— Пожалуй, вы правы, — кивнул Роберт. — Мне нужно отдохнуть. Побеседуем завтра, если нет неотложных дел.
Вибий заколебался — неотложные дела к монарху у него имелись, но не такие, которые он не смог бы уладить сам. Уже решив оставить короля, он спросил:
— Написал ли государь послание графу Троцеро, как собирался? Верный нам человек готов к отъезду в Мессантию.
За всеми треволнениями прошедших суток Роберт забыл об этом послании и о самом графе Троцеро.
— Пусть ваш человек подождет еще немного, герцог. Мне нужно хорошо обду-мать это важное послание.
Герцог Тарантийский вышел от короля, пребывая в полной уверенности, что тот будет думать о чем угодно, только не о послании пуантенскому графу. А вот о чем будет думать король, Вибий мог лишь догадываться. И, если бы он не знал короля, он бы наверняка решил, что тот малость повредился рассудком.
У дверей кабинета наместника уже ждал королевский прокурор, чтобы доложить о ходе расследования внезапного и таинственного исчезновения одного из пришельцев, виконта Спири.
* * *
| В |
торую ночь Роберт не спал совсем. Кошмары преследовали его. Из зеркала на
короля смотрел совсем незнакомый человек: бледный, осунувшийся, с подраги-вающими конечностями. Ему приходилось сдерживать себя каждую минуту: вот и теперь он едва не разбил ни в чем не повинное зеркало.
В полночь его стошнило, он вырвал весь обед. Не хотелось думать, что это дей-ствует яд Фрэнка. Будь ты проклят, Фрэнк — надеюсь, ты мучаешься там, в аду, в объятьях Сета и Нергала!..
Он прогнал греховные мысли и снова воззвал к Митре, светлому богу. Неправ-да, что Митра не властен ночью; истинный бог всегда услышит страждущего.
Затем король оделся, вышел в коридор. Полусонные стражники недоуменно по-косились на него, но, будучи всего лишь солдатами, хотя бы и лучшими из лучших, промолчали. Он пошел в сторону внутреннего флигеля, где предусмотрительный герцог Латро поселил красивейших девушек, королевских наложниц.
К услугам одной из них, прелестной Зульфии из Турана, король и обратился на третий день после воцарения. Юница оказалась столь искушена в искусстве любви, что это испугало Роберта. Такого утонченного и извращенного распутства он не ви-дел даже в крутом трехиксовом кино. Наутро, размышляя о проведенной с прекрас-ной туранкой ночи, Роберт пришел к выводу: на хайборийском Востоке, может быть, владыкам нравятся подобные раскованные игры, но что позволено им, не позволено ему, благочестивому королю Солнечной Аквилонии. Как писал — или еще напишет? — Киплинг, «Запад есть Запад, Восток есть Восток». Поэтому, устыдясь своей сла-бости, Роберт приказал себе забыть юную Зульфию и более во флигель не возвра-щался.
Но сейчас он шел туда, ибо как раз нуждался в ее услугах. Любовная игра опы-тной прелестницы развеет горькие думы. Так он скоротает время до рассвета. А, не-долго уже осталось, с досадой думал Роберт, нужно было раньше прийти. Сердце его стучало в предвкушении минут сладострастия…
Он почти дошел до дверей гарема, когда некий внутренний сторож напомнил ему, что он отныне — Избранник, судя по древнему рисунку на его груди. Нехоро-шо, если первой Избранника Митры признает дочь плотского греха!
Мысленно выругавшись, Роберт отказался от идеи изведать ласк прелестной ту-ранки и повернул назад. Вспомнив о мэтре Антонио, король направился в другой флигель, где жил лейб-медик. Ночная стража отдавала ему честь, а он думал, что сделает с Антонио, если найдет его спящим.
Медик не спал. Роберт застал почтенного мэтра за работой. Антонио сидел под лампой и сквозь лупу что-то разглядывал. Признав ночного гостя, лейб-медик в ужасе отпрянул, точно увидел привидение.
— Это я, я, — негромко произнес король, становясь в круг света. — Пришел проведать, как идут дела.
— Ну и напугали вы меня, Ваше Величество, — мэтр широким рукавом утер пот со лба.
— Я же сказал: дело секретное, государственной важности. Потому сам и при-шел. Итак, вам удалось что-нибудь узнать?
Антонио вскочил, поздновато вспомнив, что негоже сидеть в присутствии короля. Роберт насильно усадил его и сам сел напротив — но так, чтобы лицо его скрывала тьма.
— Я исследовал сие вещество, государь… — осторожно начал лейб-медик.
— И чем оно оказалось?
— Окончательные выводы еще делать рано, но одно могу утверждать наверняка: сие жидкость наподобие чернил. Она высыхает!
Роберт снова сдержал себя, чтобы не вспылить. Стоило «исследовать» краску, чтобы заявлять, что она высыхает!
— Что еще, почтенный?
— Жидкость черного цвета, при нанесении устойчива, высыхает, но не стирается…
— Меня интересует её состав, почтенный мэтр, — ледяным тоном из темноты на-помнил Роберт.
Антонио понял, что король чем-то недоволен, затрясся и пролепетал:
— Состав исследуется, мой государь. Рано делать выводы…
— А как вы его исследуете?
— По-разному… Смешиваю с другими жидкостями, изучаю их взаимодействие… Это алхимия, одним словом. Вряд ли Вашему Величеству интересно будет…
— А на животных проверять не пробовали?!
И то ли тон короля показался мэтру слишком грозным, то ли жидкость оказалась чересчур подозрительной, — Антонио упал на колени перед Робертом и запричитал:
— Помилуйте, светлый государь! У меня дети!
— Я спрашиваю: на животных проверяли?! — прежним тоном произнес король. — Ну же, отвечайте! Отвечайте здесь, или ответите в Железной Башне!
Упоминание Железной Башни воздействовало магически. Лейб-медик перестал причитать и юлить. Склонив голову, он тихо молвил:
— Проверял, Ваше Величество. На крысах. Они подохли. Это яд, Ваше Величество.
Значит, все-таки не блефовал ублюдок, устало подумал Роберт. Захотел отра-вить — и отравил. Как я: захотел убить Конана с Амандой — и убил. Вот только я жив еще, Фрэнк, жив! В отличие от Конана, от Аманды, и от тебя, проклятый Фрэнк!
— Когда подохли крысы? — спросил Роберт.
— Через два часа после приема означенного вещества.
Два часа! Но он же пережил эти два часа — и он жив! Роберт в волнении встал, затем заставил себя снова сесть и отодвинуться в тень, чтобы Антонио не увидел его лица.
— А большую ли дозу вы им дали, почтенный?
Мэтр смутился: — Мне неизвестна сила этого яда, государь. Я не знаю, какая до-за является смертельной. Ее можно вычислить лишь путем многочисленных после-довательных опытов.
Роберт понял, что задал глупый вопрос, и лейб-медик не мог ответить на него иначе.
— Так проведите эти опыты.
— Как прикажете, государь.
— Еще скажите: а для человека яд опасен?
Митра видит, чего ему стоило произнести эти слова!
— Да, государь, — наклонил голову Антонио. — Опасен, безусловно. Хотя я и не исключаю, что в маленьких дозах он совершенно безвреден. Или почти безвреден. Во всяком случае, не смертелен.
— Как умерли ваши крысы? В мучениях?
— Я бы так не сказал…
— Выражайтесь точнее, мэтр!
— Агония длилась десять минут, государь.
— А что было до агонии? Животные проявляли беспокойство?
— Никакого. Они вели себя, как обычно ведут себя подобные неразумные существа…
Значит, я узнаю о наступлении смерти за десять минут до нее, подумал Роберт.
Он задал лейб-медику еще несколько уточняющих вопросов. Ответы на них, впро-чем, мало что прибавили к уже известной картине.
Наказав мэтру Антонио продолжать исследования, соблюдая при этом особую осторожность и секретность, король покинул его.
До рассвета еще оставалось время, но Роберт прошел в конюшню, разбудил слуг и вскоре отбыл в Храм Тысячи Лучей.
* * *
| К |
изумлению короля, в молельный зал его не пустили. Оказывается, молиться
Солнечному Митре ночью строжайше воспрещено. Молодые послушники недоу-мевали, как этого мог не знать благочестивый государь. Раздосадованный и унижен-ный, Роберт приказал разбудить Латеуса: уж это-то никакой устав не воспрещал.
Поднятый с постели верховный жрец не сразу понял, в чем дело, а когда понял, подтвердил правоту послушников: точно, никак нельзя беспокоить светлого бога по ночам. Великий грех! Роберт был удивлен, с каким пылом этот маленький челове-чек, которого он считал слабовольной и беспринципной марионеткой двора, отстаи-вает свою правоту. Король почувствовал стыд. Он представил, как, должно быть, выглядит его поведение в глазах святой братии. Тут, скорее, больше сумасбродства и греховной суеты, чем подлинного благочестия.
— Простите меня, святой отец, — сумрачно сказал Роберт Латеусу. — Не знаю, что на меня нашло…
— Вы переутомились, государь мой, — с сочувствием заметил первосвященник. — Прошу вас, прилягте. А наступит рассвет, войдете в молельный зал.
Вдруг уста Роберта выговорили то, что он совсем не собирался говорить:
— Нет, святой отец. Я хочу исповедоваться.
Латеус изумленно моргнул: — Вы хотите исповедоваться?! Мне?..
— Да, святой отец. Ибо я грешен.
— Все мы грешны, государь. Безгрешны лишь сам Митра и пророк его, святой ста-рец Эпимитреус, почивший на заре цивилизации… Вы вправду хотите исповедоваться?
Роберт не принял путь к отступлению, великодушно предложенный ему Латеу-сом, и упрямо заявил: — Да, святой отец. И немедленно.
Первосвященник выпроводил из своей палаты жрецов и послушников, затем об-лачился в белую рясу и взял в руки золотой медальон с изображением солнечного диска и расходящихся от него лучей. Он окропил уста Роберта святой водой, чтобы очистить их для слов правды, и негромко, но торжественно, изрек:
— Я слушаю тебя, сын мой. Говори.
И король Роберт Благочестивый исповедовался ему.
Поистине, страшные вещи услышал Латеус! О преступлениях, совершенных в Да-леком Будущем. О тайных помыслах и деяниях грешника здесь, в его Прошлом, в Хайбории. Так Роберт дошел до убийства Конана и Аманды и рассказал, как было оно совершено. Много сокровенных тайн, своих и чужих, поведал он жрецу в белой рясе и не мог заставить себя умолкнуть. Первосвященник, до глубины души потря-сенный всем услышанным и понимая, что у такой откровенности должна быть очень веская причина, прервал короля:
— Почему ты решил исповедоваться, сын мой?
— Потому что умру скоро, может быть, уже сегодня вечером, и хочу перед сме-ртью очистить свою душу, — прошептали уста Роберта.
— Как ты можешь знать, когда оставишь сей грешный мир?! То ведомо лишь Бо-гу! — воскликнул Латеус.
— Я знаю, ибо мой убийца сознался мне перед смертью…
В этот самый момент, когда Роберт, ощущавший удивительное облегчение души, собирался перейти к подробному рассказу о последнем своем мошенничестве, вер-нее, кощунстве, растворилась дверь, и в палату ворвался никто иной как Вибий Лат-ро, герцог Тарантийский.
— Ваше Величество, беда! — вскричал он с порога. — Пришельцы подняли бунт! Перед рассветом они ворвались во дворец, искали вас, чтобы убить. Затем атакова-ли секретный арсенал и завладели своим оружием. Теперь они пытаются пробиться к порту…
— Нет!! — завопил король; исповедь мгновенно вылетела из головы, вместе с Солнечным Фениксом и собственной близкой кончиной… — Если им удастся попасть на остров Норд, они завладеют вертолетами! А это — конец! Нет, во имя Митры, я не допущу этого! Идемте со мной, герцог, мы должны спасти Аквилонию!
Проскочив мимо наместника, Роберт выбежал вон. Вибий собрался было идти за ним, но Латеус решительно удержал его.
— Подождите, Ваше Высочество. Я обязан сказать вам нечто очень важное.
Вибий с возмущением отстранился.
— Что может быть важнее участи державы? Она решится там, где король Роберт сражается с бунтовщиками! Разве вы не слышали слова государя? Он велел мне идти с ним!
Проявляя неожиданную твердость, первосвященник встал между герцогом и дверью.
— Государь не в себе. Клянусь вам, он опасен!
— Что вы такое несете, Латеус? Вы сошли с ума!
— Если кто и сошел с ума, то это не я, — заявил Латеус и в двух словах пере-дал наместнику то, что сам услышал только что от короля Роберта.
— Вы нарушили тайну исповеди, святой отец,— заметил Вибий, когда тот закончил.
— Исповедь не была завершена, и я не отпустил грехи государя, — парировал Латеус.—Кроме того, я патриот державы и ваш должник, Ваше Высочество. Вы дол-жны знать истинное положение вещей. Митра не осудит меня.
Наместник тяжко покачал головой.
— Я догадывался, каков этот человек, но у меня и в мыслях не было заходить столь далеко в своих подозрениях, — вздохнул он.
— Воистину, реальность и люди, творящие ее, куда хуже, чем мы порою думаем о них.
— А мы превозносим благочестие этого человека! О, Митра, за что ты так кара-ешь нас?
— Что теперь будет, Ваше Высочество?
— Вы об этом спрашиваете меня?—горько усмехнулся герцог Тарантийский.— Спро-сите лучше Митру, вы его слуга, вы ближе к Митре! А я могу лишь предполагать.
— Король, возможно, вскорости испустит дух, — опасливо заметил первосвящен-ник. — Он сам об этом заявил.
— Возможно, да, возможно, — задумчиво молвил Вибий. — У бунтовщиков ору-жие Будущего, стреляющее лучами смерти, и владеют они им отменно.
Латеус раздраженно поморщился: — Вы меня не поняли…
— Я вас очень хорошо понял, святой отец. Поймите и вы меня. Может быть, ко-роль умрет, а может, и не умрет. Вам ясно?
— Нет, — сознался Латеус.
— Король очень хитер. Не исключено, он просто проверяет нас. Как мы воспри-мем его сомнительную откровенность…
— Экий вздор! — не сдержавшись, возмутился верховный жрец. — Он признался в своих грехах на святой исповеди!
— И что с того? Если вы, первосвященник, полагаете себя вправе нарушать та-инство исповеди, почему же вы думаете, что его будет соблюдать безродный разбо-йник, явившийся к нам из Митра знает какого времени? Я вам больше скажу: он мог догадываться, что вы все мне расскажете, ну и выдадим мы себя как-нибудь. Он проверяет, насколько мы ему лояльны!
— Ну, я не знаю, — смущенно произнес Латеус. — Мне показалось, король был совершенно искренен… Вибий положил руку на плечо жреца, успокаивая его.
— Он отменный притворщик. До самой смерти Джейка никто ведь так и не разга-дал его интриг.[16] Я думаю, он с нами играет, проверяет нас.
— И что же нам делать?
— Мы должны держать язык за зубами и вести себя так, как будто ничего не про-изошло, — подумав, сказал герцог. — Пусть он видит, что мы лояльны ему. Сейчас он нам нужен. Он должен расправиться с бунтовщиками. Иначе они принесут Акви-лонии немало бед.
— С опасными бунтовщиками, с пришельцами! — воскликнул Латеус.
— Да. Пусть он сделает это, а мы ему поможем. А когда и если сам останется в живых, тогда мы и посмотрим.
— Народ любит его…
— И слава Митре! Народ не знает, каков этот человек.
— А что будет, если узнает?
Наместник сощурился.
— Может быть, и не узнает никогда. Поймите, святой отец: для народа важен не человек, а символ. Роберт Благочестивый!
Верховный жрец глубокомысленно кивнул.
— Мне пора, — сказал Вибий. — Он не должен заподозрить нас в сговоре, а мое отсутствие, должно быть, уже заметили.
— Да пребудет с вами милость Митры, Ваше Высочество, — прошептал Латеус, затворяя за герцогом дверь.
Со стороны порта слышались крики, лязг оружия и грохот. В этот день, возмож-но, Солнцеликий решит не только судьбу короля Роберта Благочестивого, подумал первосвященник.
* * *
| Б |
унт, конечно, был подавлен, и подавлен быстрее, чем ожидал того сам Роберт
Рэнквист.
Со стороны пришельцев этот бунт явился, скорее, жестом протеста и отчаяния, нежели серьезной попыткой захватить власть. Их было слишком мало, и они наде-лали массу ошибок, которыми их противники не преминули воспользоваться. Вожди бунта были отличными воинами, каждый из них стоил взвода обычных солдат, вме-сте они составляли могучий диверсионный отряд, — но в отряде этом не было спе-цов по стратегическому планированию тайных операций. Бунтовщики переоценили себя, недооценили силу «туземных» властей и почти ничего не просчитали заранее, а что просчитали — там просчитались. Первые успехи — захват своих базук, винто-вок, бластеров и пистолетов — окрылили и ослепили их. Они решили, что победа уже у них в руках. С этого момента они перестали быть слаженной боевой группой и превратились в вооруженную толпу — смертельно опасную, но обреченную на по-ражение.
В эти критические мгновения Роберт действовал уверенно и четко. Сначала он возвратился во дворец, уже оставленный бунтовщиками, промчался к своему верто-лету, который те даже не нашли, потому что плохо искали, и ввел в компьютер бл-окирующую программу. Отныне ни одна машина не могла подняться в воздух без разрешения Роберта Рэнквиста.
В это время аквилонские гвардейцы под руководством генерала Кавлона окружи-ли пришельцев в порту. Выяснилось, что в мятеже принимают участие не все при-шельцы, — а их к тому моменту осталось в живых семьдесят человек, — а лишь че-тыре десятка непримиримых. Да и те раскололись вскоре, когда обнаружили, что ввязались в проигрышную авантюру.
Вожди бунта — Хьюго Гамильтон, Педро Гарсиа и Джейсон Лестер — пошли до конца. «Меченый Хью» с десятком своих сторонников захватил ладью и на ней по-пытался отплыть к острову Норд, бывшей базе пришельцев. Педро Гарсиа прикры-вал его на берегу; там горячего мексиканца и настигла стрела аквилонского арбале-та. Здоровяк Джейсон Лестер успел прикончить два десятка королевских гвардейцев, прежде чем его, израненного и обессиленного, взяли в плен. Из сорока бунтовщиков дрались до самого конца лишь два десятка. Половина их погибла от аквилонских стрел, трое убили себя сами, а последние семеро, побежденные, но не сдавшиеся, скончались от ран на пути в лазарет.
Остальные сочли за лучшее сдаться, так как от имени Роберта им было обещано прощение. Они, поднявшие руку на короля, еще надеялись, что у него не поднимет-ся рука на бывших приятелей. В одном они просчитались, а в другом оказались пра-вы. Несмотря на решительные требования герцога Латро, генерала Кавлона, генера-ла Марциана и других своих приближенных, Роберт отказался утвердить казнь своих бывших товарищей. Мятежников водворили в тюремные камеры Железной Башни.
Победа далась аквилонцам слишком дорогой ценой. Могучее оружие Будущего отняло почти две тысячи жизней. Да, именно столько, и сами победители долго не могли поверить, что все эти убийства совершила горстка обыкновенных людей. А король Роберт в очередной раз осознал, насколько прав был мудрый док, старый профессор Фонтанелли, утверждавший: «В мире, где мы не по своей воле очутились, не должно быть военных вертолетов, равно как и прочего оружия Будущего. Пойми-те же, это аномалия, и мы обязаны ее устранить! Иначе беды, которые принес Джейк Аквилонии, покажутся цветочками»…[17]
Сам Роберт был ранен в плечо. И самые удивительные события этого дня случи-лись не до и не во время бунта, а после, когда мэтр Антонио заставил короля обна-жить торс, чтобы обработать рану. Феникса на груди увидели все. Эффект превзошел самые смелые ожидания Роберта. Сама собой возникла версия о чуде, явленном Со-лнечным Митрой благочестивому королю, своему любимцу и отныне — Избраннику Митры. Будто бы Метка чудесным образом появилась во время бунта, когда прише-лец по имени Роберт оставил своих преступных соратников и делом доказал свою преданность великой Аквилонии. Роберт, засмущавшийся поначалу, далее не стал ничего отрицать и принял версию о чуде Митры как свершившийся факт. Авторитет его после победы и явления Метки был непреклонен, его славили и возносили, а там, где проходил он, истово верующие падали ниц. Неверующие, впрочем, пада-ли тоже, чтобы не быть заподозренными в неверии. В общем, это была виктория.
А вечером прошел очередной срок: двое суток. За всеми заботами Роберт даже не заметил его. Это означало, что у него были по меньшей мере еще целых две-надцать дней и двенадцать ночей. И он поклялся потратить их с пользой. Невзирая на боль в раненом плече, на рассвете король Роберт, как обычно, отправился в Храм Тысячи Лучей, к Митре.
Верховный жрец Митры Латеус тоже не спал в это утро, первое после бунта и неоконченной королевской исповеди. Он думал, как справедливо и здраво раскусил короля мудрый герцог Вибий. Король играл. Он проверял их, и его, Латеуса, пер-вого. И первосвященник испытывал радость, поскольку ни он сам, ни герцог, его благодетель, ничем не показали королю своей нелояльности. Латеус постарался за-быть о той прерванной исповеди и надеялся, что благочестивый король, Избранник Солнцеликого, забыл о ней тоже.
Но в этом верховный жрец Митры жестоко ошибался.