Закат Европы в Лунку Истории
Пора чудес прошла, и нам
Отыскивать приходится причины
Всему, что совершается на свете.
У. Шекспир «Генрих V»
Нам нравится эта работа — называть вещи своими именами.
К. Маркс
1
Сто лет назад О. Шпенглер опубликовал свою знаменитую книгу «Закат западного мира», более известную как «Закат Европы». Шпенглер реагировал на крушение в ходе и в результате мировой войны того, что К. Поланьи назвал «цивилизацией XIX века». Теперь мы знаем, что в 1918 г. закат только начинался. Его дальнейшими вехами стали:
1945 г., когда Европа прекратила играть роль геополитического (геоисторического) субъекта и оказалась поделена на зоны влияния, как когда-то и предупреждал Наполеон, между Россией и США;
1968 г., когда так называемая «студенческая революция», а точнее, то, что скрывалось за ней, нанесла страшный удар по сохранявшимся европейским ценностям, резко ускорив процесс американизации, деевропеизации Европы и превращения Запада в Постзапад.
Финальную точку в виде большой грязной кляксы ставит так называемый «миграционный кризис» 2015 г. «Так называемый» — поскольку, по мнению ряда экспертов, он в значительно большей степени похож на хорошо спланированную и подготовленную сетевую военно-политическую операцию, комбинирующую проведение нелегальных операций в области манипуляции антропотоками, стратегических коммуникаций, крупной логистики и, конечно же, психологических (психоисторических) кампаний с нанесением мощных психоударов. Цель данной операции — создание управляемого хаоса; средство — организация широкомасштабных, невиданных со времен Второй мировой войны потоков беженцев и нелегальных мигрантов. Управляемый хаос в данном случае бьет по евробюрократии, деморализуя ее, по Евросоюзу, демонстрируя полную политическую импотенцию его руководства. Последнее не замедлило признаться в этом. Так, 2 сентября 2015 г. министр иностранных дел Словакии М. Лайчак после заседания правительства страны признал, что шенгенская зона де-факто перестала существовать из-за массового наплыва беженцев с Ближнего Востока и из Северной Африки. На сентябрь 2015 г. их число составило более полумиллиона человек, рвущихся не абы куда, как это обычно происходит с людьми, бегущими от горя, беды и угрозы смерти, а туда, «где чисто и светло», — в страны с максимально высокими государственными дотациями: Германию, Швецию, на худой конец — Францию или Италию.
17 сентября 2015 г. официальный представитель МВФ Дж. Райс оценил ситуацию в Европе как «гуманитарный кризис небывалого масштаба». И хотя, повторю, на тот момент в Европе оказалось всего около полумиллиона беженцев, европейские власти обуял такой страх, что им виделись уже 30–35 млн. в ближайшее время (выступление руководителя МИД Венгрии от 19 сентября). Впрочем, было чего испугаться: так называемые беженцы, большую часть которых составляли молодые здоровые мужчины, не собирались ни работать, ни ассимилироваться; они хотели одного — жить на дотации, не работая. Речь, таким образом, идет о новой волне переселения народов Юга на Север, о заселении Европы чуждыми ей в этническом, культурно-религиозном и расовом отношении массами — Реконкиста наоборот. Массы эти со всей очевидностью настроены на реализацию криминально-паразитического освоения зоны обитания сытого, робкого, утратившего и ценности, и волю к сопротивлению белого европейского человека. Что он, приученный к комфорту и толерастии, может противопоставить социальным хищникам, сбившимся (организованным) в этнические банды?
Развертывание миграционного кризиса наглядно продемонстрировало не просто неготовность, а неспособность западноевропейцев не то что противостоять чужому и чуждому, но даже защищаться от него, сохранять достоинство в столкновении с ним. В данном смысле это финал заката Европы в Лунку Истории, финал, который Шпенглеру и присниться не мог. Автор «Заката западного мира», при всем его пессимизме, относился к тому поколению немцев и европейцев, которые готовы были встать с веком наравне, т. е. принять его вызов, а не прятать «тело жирное» в «утесах» комфорта.
Миграционный кризис — это то явление, сквозь призму которого как через гигантское увеличительное стекло можно разглядеть немало важных тенденций развития Европы не только в XXI, но и в ушедшем XX в. — именно в нем была всерьез заварена та каша, которую нам и нашим детям, а скорее всего и внукам придется расхлебывать в XXI в. Этот кризис — момент истины заката Европы, западного мира, его превращения в Постзапад. Исторические нити тянутся от миграционного кризиса в прошлое, и для того, чтобы понять его — и закат — необходимо взглянуть и на Вторую мировую, и на поздний Рим, и на современную постзападную науку, и на классовые корни неолиберальной контрреволюции и глобализации — только так можно сложить пазл, отыскать причины происходящего и назвать их своими именами.
Да, сегодня мы видим финал заката, поскольку речь идет об этнокультурном и расовом замещении белых европейцев, вытеснении их из истории. Французский философ Р. Камю так и называет этот процесс — le grand remplacement — «великое замещение». Выходит, прав был Шпенглер, полагая, что XXI в. будет для Европы последним? Финал этот обретает еще более финалистичные и закатные черты, поскольку вся ситуация была спровоцирована руководством экономически сильнейшего государства Европы — Германии. Триггером стало новогоднее (31 декабря 2014 г.) послание «доброй бабушки» Ангелы Меркель, которая по сути пригласила мигрантов в Германию. В мае 2015 г. еще один добряк за чужой счет, министр внутренних дел Лотар де Мезьер, заявил в Берлине, что Германия готова принять 450 тыс. беженцев. Уже в следующем месяце толпы мигрантов ломанулись в Германию, и вскоре немцам пришлось увеличить цифру приема до 800 тыс. Начался кризис, причем не только немецкий, но и европейский. В то время как простые немцы, итальянцы, греки проклинали Меркель и крутили пальцами у виска — бабка спятила, европейские, а точнее атлантистские издания взахлеб нахваливали ее. Сама же Меркель в самый разгар кризиса в сентябре 2015 г. думала не о его решении, не о немцах, а о другом: она обратилась к Марку Цукербергу с просьбой остановить каким-то образом ее критику гражданами ФРГ в Facebook. Цукерберг ответил, что он работает над этим — а что же ему не «работать»: США только рады ослаблению Евросоюза, именно так воздействовал миграционный кризис на это неорганичное образование.
Запомним это новогоднее послание последнего дня 2014 г. и отправимся из него почти на 30 лет назад, в год 1973-й, когда внешне, по крайней мере для подавляющего большинства европейцев, ничто не предвещало грядущих бед. Правда, заканчивалось «счастливое тридцатилетие» 1945–1975 гг., но о том, что оно заканчивается, мало кто думал — большинство, словно охваченное «синдромом Сидония Аполлинария», жило инерцией 1950-1960-х. Знаки на стене, тем более предупреждения о них, почти никто не замечал.
Почти никто. Но не все.
2
В 1973 г. во Франции вышел роман писателя и путешественника Жана Распая «Лагерь святош» («Le Camp des saints»). Он быстро стал бестселлером. В романе описывается массовая миграция из Третьего мира, которая накрывает Европу и прежде всего Францию. Специфическим спусковым крючком обвальной миграции становится заявление бельгийского правительства о том, что оно готово принять нуждающихся детей из Третьего мира — ну чем не предвосхищение послания «бабушки Ангелы». В романе бельгийская инициатива тоже провоцирует кризис. Его началом становятся события в Калькутте, где толпы матерей сметают ворота бельгийского консульства, затаптывают консула и требуют немедленной отправки детей в Европу. Бельгийцы пытаются отыграть назад — но поздно. Вскоре у индийской толпы появляется лидер-мессия, уродливый калека, который призывает всех плыть на лодках в Европу и осуществлять мирный захват — никто не осмелится стрелять в женщин и детей. И вот армада плывет — долго. Наконец, после многих месяцев пути она появляется у южного побережья Франции. Большая часть жителей района, где высаживаются мигранты, в ужасе. Однако кое-кто радуется.
В романе есть следующий эпизод. Старый высококультурный профессор в своем доме слушает Моцарта как раз в момент высадки пришельцев. Местное население бежит, и профессор думает, что остался один. В этот момент в его дом вламывается молодой француз типа хиппи и начинает глумиться над стариком, говоря, что его время, его культура и его страна кончились и прославляя новую страну, которую создадут на месте Франции пришельцы из Третьего мира и такие французы, как этот студент. Профессор не спорит с вторгнувшимся: «Да, то, что мой мир не доживет до утра, более чем вероятно, но я собираюсь полностью насладиться его последними мгновениями». С этими словами он достает револьвер и убивает наглеца.
Между тем, столкнувшись с мирным ненасильственным наступлением мигрантов, все госструктуры Франции оказываются беспомощными. Ни политики, ни военные не хотят брать на себя ответственность жесткого решения проблемы — а иного нет. В то же время известные медиа-фигуры приветствуют высадившихся и требуют, чтобы власти приняли их. Роман заканчивается тем, что Франция капитулирует, принимает высадившийся миллион, и понятно, какова позиция автора: впустить пришельцев, чужих в страну, значит уничтожить французов, их культуру, их мораль.
Несмотря на то, что книга Распая стартовала как бестселлер, очень быстро вокруг нее возник заговор молчания. То, что «Лагерь святош» был переведен на несколько европейских языков и к 2006 г. в Европе вышло 500 тыс. экземпляров, — это заслуга антимиграционных организаций, которые оплатили издание.
В 1985 г. Распай вернулся к теме миграции в статье, написанной для «Le Figaro Magazine» в соавторстве с уважаемым демографом Ж.-Ф. Дюмоном. Статью «Будет ли Франция французской в 2015 году?» напечатали на первой странице и сопроводили рисунком: Марианна — национальный символ Франции — в чадре. Авторы статьи писали, что в перспективе рост неевропейского населения несет угрозу французским ценностям и культуре.
На Распая и его соавтора обрушился вал критики растревоженного крысятника правительственных чиновников и проплаченных ученых. Жоржина Дюфуа, министр общественных дел, назвала статью «отголоском нацистских теорий»; министр культуры Жак Ланг определил статью как «смешную и гротескную», а «Ле Фигаро Магазин» он обвинил в том, что «Фигаро» — орган расистской пропаганды; тогдашний премьер-министр Франции Лоран Фабиус не нашел ничего лучше, как начать спешно убеждать всех в том, что иммигранты вносят большой вклад в богатство Франции — а ведь Распай и Дюмон писали не о доступных пониманию Фабиуса приземленных вещах вроде богатства, а о чем-то более серьезном.
Критики статьи, понимая, что их аргументация носит эмоционально-пропагандистский характер, Должны были противопоставить ей хоть что-то реальное, но с этим выходило плохо. Та же Дюфуа попыталась опровергнуть оценку Распая и Дюмона, согласно которым во Францию каждый год прибывало 59 тыс. мигрантов — и села в лужу: статистика за 1989 г. дала еще большую цифру — 62 тыс. Время показало правоту писателя и демографа: в 2006 г. Франция приняла 193 тыс. мигрантов, в 2013 г. — уже 235 тыс.
В том же 1985 г. в предисловии к переизданию «Лагеря святош» Распай написал, что его предсказания о гибели западной цивилизации оказались верны. Распай относится к тому редкому, вымирающему типу высококультурных и обладающих напряженным цивилизационным и этнорасовым сознанием европейцев, которые помнят предупреждение Стефана Цвейга: все, что вы любите, даже если речь идет о величайшей цивилизации в истории, может быть сметено и уничтожено теми, кто не достоин этого. То есть агрессивными чужими, добавлю я.
В июне 1991 г. 66-летний писатель опубликовал в газете «Фигаро» статью «Родина, преданная республикой». Международная лига борьбы против расизма и антисемитизма попыталась подать на него в суд, однако суд отклонил иск.
Символично, что в один из дней 2001 г. в 4 часа утра лодка с 1500 курдами-беженцами из Ирака пристала к южному берегу Франции. Высадившись, курды бросились стучать в двери местных жителей, чтобы те их впустили. Все это происходило всего лишь в 50 метрах от того дома, где в 1972 г. в течение 18 месяцев Распай писал свой пророческий роман. Нынешняя европейская реальность не просто соответствует пророчеству, но во многом перевыполнила его.
И последний штрих. После выхода в отставку известного антикоммуниста и антисоветчика директора (1970–1981 гг.) французской спецслужбы SDECE Александра де Маранша просочилась информация, что еще в середине 1970-х годов он участвовал в секретных переговорах представителей Западной Европы с королем Марокко Хасаном II. Речь шла ни много, ни мало о строительстве под Гибралтарским проливом тоннеля, который должен облегчить доставку мигрантов из Северной и Тропической Африки в Европу. Переговоры ни к чему не привели, ничего не было построено, но тем не менее мигранты на рубеже XX–XXI вв. затопили Европу и без всякого тоннеля. Пока что это не «Огнем и мечом», но точно «Потоп», и не видно в Европе героев типа пана Володыевского, способного защитить ее своей саблей, или Яна Собеского, отогнавшего турок от стен Вены в 1683 г. В данном контексте, однако, важно другое: уже в 1970-е годы сильные мира сего планировали миграционный поток из Третьего мира в Европу.
Зачем? И только ли дело в экономике?
3
Экономическая потребность в мигрантах возникла в Европе после Второй мировой войны. В частности, в Великобритании Акт об иммиграции был принят в 1948 г., и в том же году в страну на корабле «Empire Windrush» прибыли первые мигранты из Вест-Индии. Процесс шел постепенно, и никто или почти никто не предполагал, во что это выльется. А когда — в 1960-е — вылилось, оказалось, что понимания, как решать вопрос, нет, британское правительство просто не знало, что делать с миграцией. К концу 1960-х годов ситуация обострилась до того, что в апреле 1968 г. 75 % опрошенных британцев высказались за ужесточение контроля над иммиграцией, а вскоре эта цифра выросла до 83 %. 20 апреля 1968 г., реагируя на настроения сограждан, министр обороны в теневом правительстве консерваторов Джон Энох Пауэлл (1912–1998) произнес знаменитую речь «Реки крови». В ней он весьма жестко высказался по вопросу о миграции, отметив опасность принятия в страну «50 тысяч иждивенцев каждый год». «Когда я смотрю в будущее, мрачные предчувствия охватывают меня, и как римлянин (Вергилий. — А.Ф.) я вижу Тибр, полный крови». 74 % британцев поддержали позицию Пауэлла. Однако несмотря на это, теневой премьер (и «по совместительству» матерый педофил) Э. Хит тут же изгнал Пауэлла из кабинета, получив за это осуждение со стороны 69 % британцев.
По мнению аналитиков, у Пауэлла были все шансы потеснить Хита, стать лидером консерваторов и в перспективе выиграть выборы. Кстати, не исключено, что в этом случае иначе сложилась бы политическая карьера М. Тэтчер — ей расчистили место, выдавив Хита с помощью убийственного компромата; на Пауэлла, которого Хит убрал как конкурента, такого компромата не было.
В 1970-е и особенно в 1980-е годы, при Тэтчер, мигрантов в Великобритании стало столько, что политика уменьшения их численности при сохранении существующего в Великобритании политического режима оказалась невозможна: точка невозврата была пройдена, и это — одно из «достижений» Тэтчер. Именно в годы ее правления, как заметил А.Н. Уилсон, автор трилогии о британской истории XIX–XX вв. («Викторианцы», «После викторианцев», «Наши времена») Великобритания перестала быть чьим-то домом и стала «домом ничейным» («nobody's house»).
В 1980-1990-е годы миграция в Великобританию разворачивалась под знаменем мультикультурализма. Особенно усердствовало правительство Тони Блэра (с 1997 г.), широко раскрывшего двери для мигрантов. По мнению обозревателей, большую и весьма зловещую роль в этом сыграла министр по делам предоставления убежища и иммиграции (Asylum and Immigration Ministry) Барбара Рош. Приводя в качестве примера свою еврейскую семью, перебравшуюся в Великобританию в XIX в., она пыталась убедить всех, что в миграции вообще нет ничего нового, что Англия всегда была страной мигрантов, например, норманнов, завоевавших ее после битвы при Гастингсе в 1066 г.
Это, конечно же, ложь: норманны в XI в. составляли 5 % населения Англии, тогда как в 2002 г. перепись населения Англии и Уэльса констатировала: в ближайшие 10–15 лет белое население Лондона станет меньшинством, а мусульманское население страны удвоится. Согласно переписи 2012 г., только 44,9 % жителей Лондона определяли себя в качестве белых британцев, а число британцев, живущих в стране, но родившихся за ее пределами, выросло на 3 млн. В 2014 г. женщины, родившиеся за пределами Великобритании, обеспечили 27 % новорожденных в Англии и Уэльсе; у 33 % детей по крайней мере один родитель был иммигрантом. Удивительно ли, что именно в Англии число приверженцев христианства уменьшается наиболее быстрыми темпами. Кроме того, норманны в расовом и религиозном отношении не отличались от большей части жителей острова.
Разумеется, все это — не аргументы для Барбары Рош: она кликушествовала, что даже упоминание о политике иммиграции, не говоря уже о дискуссии по этому вопросу — проявление расизма, а любые опасения по вопросу миграции — расизм, фашизм и исламофобия. И это при том, что в целом белые британцы относились к мигрантам довольно терпимо или, используя мерзкий термин, «толерантно». Обращаю внимание на агрессивность сторонников мультикультурализма и отсутствие толерантности, к которой они так любят призывать. Очень часто они блокируют, пресекают попытки даже нейтрального, спокойного обсуждения проблемы, квалифицируя их как расизм, нацизм, ксенофобию и… нетолерантность.
Нынешняя ситуация в Великобритании такова: в 23 из 33 районов (borough) Лондона белые стали меньшинством, а власти и СМИ горячо приветствуют этот факт — не менее горячо, чем гомосексуальные браки. Число тех, кто определяет себя как христиан, уменьшилось с 72 % до 59 % (т. е. с 37 млн. до 32 млн.), тогда как число мусульман выросло с 1,5 млн. до 2,7 млн. На первый взгляд соотношение не кажется угрожающим. Однако, как считают эксперты, во-первых, приведенные цифры не учитывают нелегальных мигрантов; во-вторых, вопрос не в количестве, а в качестве: мусульмане намного более активны в своей вере, лучше организованы и готовы к конфликтам с применением насилия; в-третьих, поэтому, т. е. из боязни, а также в соответствии с логикой толерантности и мультикультурализма власти, как правило, встают на сторону мусульман. В своей готовности умиротворения (термин «appeasement» когда-то употреблялся по отношению к политике Чемберлена по отношению к Гитлеру ради мира любой ценой) британские власти готовы запретить ношение крестика школьниками и рождественские елки, чтобы не оскорблять чувства мусульман. Есть и просто вопиющие случаи. Приведу два.
4
Случай первый. В 2009 г. по возвращении из Афганистана Королевский Английский полк прошел парадом по г. Лутону. Многие местные белые британцы (белые составляют 45 % жителей Лутона) вышли приветствовать военных. Одновременно члены исламистской группы аль-Мухаджирун громко протестовали, называя солдат «убийцами», «детоубийцами» и т. п. Когда белые британцы попытались утихомирить исламистов, полиция бросилась на помощь последним, пригрозив белым арестом. В ответ последние решили создать группу English Defence League (Лига английской обороны), которая в течение нескольких лет организовывала акции протеста против насильственных действий исламистов. Полиция, как правило, никогда не принимала сторону Лиги, не реагировала на нападения исламистов на членов Лиги, несколько раз арестовывала ее руководителя Тома Робинсона, а затем вообще отправила его в тюрьму.
Случай второй. В январе 2011 г. в Лондоне в суде Олд-Бэйли судили банду из 9 пакистанцев и 2 выходцев из Северной Африки, которые в Оксфордшире в течение нескольких лет похищали, насиловали и продавали в качестве секс-рабынь девочек 11–15 лет. При этом одну из них ее владелец по имени Мухаммад заклеймил клеймом с буквой «М». Большая часть девочек были белыми британками. Расследование показало, что бандиты действовали в полном соответствии с характерными для ислама взглядами на то, как нужно относиться к женщинам и детям-немусульманам.
Пресса, освещавшая суд, не осмелилась написать о членах банды как о мусульманах, она лицемерно писала об «азиатах». Однако не только журналисты, подчеркивает Д. Марри, автор книги «Самоубийство Европы», но даже полицейские и судьи вели себя так, будто их работа — нечто вроде посреднической деятельности между сферой фактов и обществом. Аналогичным образом в подобных случаях ведет себя пресса практически во всех европейских странах. Например, в Роттердаме в 1997–2014 гг. была зафиксирована секс-эксплуатация 1400 детей в мусульманских общинах. Пресса и власть сделали все, чтобы приглушить скандал. И только настойчивость журналистов, порой всего одного-двух, не боящихся ни угроз исламистов, ни либеральных обвинений в «профессиональном» или «институциональном» расизме, позволяет прорывать заговор.
5
Ситуация со степенью влияния ислама, мусульман на социально-политическую жизнь Великобритании такова, что некоторые представители верхней половины общества без особого шума — sans affichage, как сказали бы французы, принимают ислам. Более того, начинаются весьма симптоматичные разговоры об арабских (исламских!) корнях королевы Елизаветы II. Журнал «The Economist» от 7-13 апреля 2018 г. опубликовал статью «Халиф — это королева?». Имеет смысл подробнее остановиться на содержании этой статьи. В ней говорится о том, что недавно интернет-форум «Арабская атеистическая сеть» вышел с заголовком: «Королева Елизавета должна заявить о своем праве управлять мусульманами». Основание — родство королевы с пророком Мухаммадом, что автоматически означает родство Елизаветы с королями Марокко и Иордании и аятоллой Али Хаменеи. Эта информация, первоначально появившаяся в марокканской газете «Аль-Усбуа» («Неделя»), вызывает все больший интерес в мусульманском мире. Согласно газете, Елизавета — потомок пророка в 43-м поколении; она кровно связана с ним, а точнее, с его дочерью Фатимой через графа Кембриджского, жившего в XIV в. Еще раньше этот факт подтвердили Али Гомаа, бывший великий муфтий Египта, и Burke's Peerage, британский авторитет по королевским генеалогиям.
Центральная фигура во всей этой схеме — мусульманская принцесса по имени Заида, которая в XI в. бежала от напавших на Севилью берберов ко двору Альфонсо VI, христианского короля Кастилии, приняла имя Изабеллы, крестилась и родила ему сына Санчо. Кто-то из потомков Санчо по женской линии вышел замуж за графа Кембриджского. Однако некоторые считают происхождение Заиды спорным. По их мнению, она — дочь эмира Севильи Мутамида бин Аббада (XI в.); согласно одной версии, он потомок пророка, согласно другой — он лишь взял в жены кого-то из женщин этой семьи.
Реакция на информацию о мусульманских корнях Елизаветы в арабском мире различна. Одни считают это коварным заговором с целью возродить Британскую империю с помощью мусульман, особенно шиитов, которые чтят потомков пророка. Другие, напротив, приветствуют эту новость. Абдуль-Хамид аль-Аруни, автор статьи в «Аль-Усбуа» писал, что кровная связь — это мост между двумя религиями. Кто-то идет еще дальше, называя королеву «сейида» или «шерифа» — это титулы потомков пророка.
Журнал «Экономист» внес свою лепту в «мусульманскую линию» Виндзоров, подчеркнув известный интерес принца Чарлза («бин Филипа») к исламу. Один из мусульманских конфидентов принца говорит, что, возможно, иногда Чарлзу хотелось бы иметь несколько жен. Принц патронирует Оксфордский центр исламских исследований, где приветствует мусульман фразой «ас-салям алейкум» («мир вам»). Говорят даже, что свою возможную коронацию Чарлз не хочет ограничивать атрибутикой одной веры — христианской. Согласно «The Economist», есть информация, что принцу хотелось бы быть провозглашенным не «защитником христианской веры», а просто «защитником веры». В исламе это называется «амир аль-муминин» — «предводитель истинно верующих». Впрочем, сам Чарлз — и это вполне понятно — никогда подобных желаний публично не высказывал.
Как бы то ни было, появление такого рода информации в журнале, принадлежащем нескольким богатейшим семьям Великобритании, включая Ротшильдов, симптоматично. Известно, что с 1970-х годов Великобритания стремится восстановить разгромленную когда-то усилиями США и СССР империю, но только на иной, чем прежде, основе — ныне речь идет о невидимой глобальной финансовой империи, анклавы которой разбросаны по всему миру. В последней трети XX в. средством восстановления был избран Китай: британцы вложились в него — это соответствовало и интересам КНР; следующим шагом было разрушение СССР. Восстановление контроля над определенным сегментом арабо-мусульманской элиты, а посредством ее — над важной частью арабо-мусульманского мира напрашивается в качестве следующего логического шага. И тогда становится понятной и «Islamic connection» Елизаветы, и позиция британских властей по отношению к мусульманам в Великобритании. Подобная политика властей, однако, не ограничивается Великобританией — она охватывает всю Западную Европу. Это означает, что в мультикультурализме, в изменении расово-этнического, культурно-исторического лица Европы, ее превращения в Постзапад, есть далеко не только британский интерес при всех его важности и значении в североатлантическом комплексе интересов. Достаточно посмотреть на «континентальную Европу» — Францию, Германию, Швецию, ряд других стран, чтобы убедиться: во-первых, проблема с мигрантами как чужими остра как никогда; во-вторых, власти никак не решают ее и в конфликтах «своих» и «чужих» чаще всего выступают на стороне последних.
6
Франция — страна с наибольшим числом (как в абсолютном, так и в относительном измерении) мигрантов из мусульманских стран, плюс африканцы. В 1970-е, 1980-е, 1990-е годы официальная статистика — независимые исследователи это прекрасно знают — затушевывала реальную ситуацию с мигрантами или просто не собирала данные о расовом, этническом и религиозном составе населения. В «нулевые» годы ситуация изменилась, однако, как отмечает в книге «Самоубийство Европы»
Д. Марри, любой демограф во Франции, который не занижал будущие расово-этнические изменения в составе населения страны, получал обвинения в потворстве крайне правым, Национальному фронту.
Хотя Распай и Дюмон ошиблись, когда писали, что в 2015 г. ислам станет доминирующей религией во Франции, ситуация развивается именно в этом направлении. По данным 2016 г., 32,2 % школьников определяли себя как христиан и 25,5 % — как мусульман. Менее 50 % немусульман и только 22 % католиков считали религию чем-то важным для себя. В то же время 83 % школьников-мусульман высказались об исламе как о чем-то крайне важном для них. В Париже сегодня столько мусульман, что из-за нехватки для всех мечетей сотни мусульман собираются на молитвы на ул. Мирра в 18-м округе — тут невольно вспомнишь роман Е. Чудиновой «Мечеть Парижской богоматери».)
Есть просто поразительные по своей символике явления в жизни современной Франции. Один из департаментов Франции — Сена — Сен-Дени, или 93-й департамент. По сути это пригород Парижа. Только сверху, с возвышенности Аврон (одна из немногих возвышенностей 93-го департамента) его панорама внушает умиротворение. На самом деле он проходит как «свободная» (или даже «чувствительная») городская зона, что означает крайнюю степень неблагополучия и опасности повседневной жизни, и это при том, что подобные зоны пользуются налоговыми и социальными льготами, т. е., если называть вещи своими именами, являются зонами-паразитами. 93-й департамент больше похож на североафриканский, чем на французский город. Рыночная площадь рядом с базиликой — это по сути арабский рынок, сук. 30 % населения Сен-Дени — мусульмане, 15 % — католики, но даже в частных католических школах района 70 % — мусульмане. В Сен-Дени — 10 % всех мечетей Франции. Парижане избегают Сен-Дени, единственная причина приезжать сюда — это стадион Стад де Франс. Районы департамента — Франк Муазен, Маладрери, Клиши-су-буа — один хуже другого. Они контролируются местными арабскими и африканскими бандами, к которым за помощью обращаются не только жители этой бурлящей окраины с ее удушающей мощью, но и — порой — полицейские.
Характерная черта многих арабо-африканских жителей департамента — антисемитизм. Сцена избиения и унижения еврея неграми в романе Ж.-К. Гранже «Кайкен» не придумана, а взята из жизни. И становится понятно, почему, например, в книге Дж. Кирчика «Конец Европы. Диктаторы, демагоги и грядущие Темные века» глава о Франции называется «Франция без евреев» и посвящена она стремительно растущему — пропорционально росту численности мигрантов — антисемитизму, который Кирчик вслед за Малеком Бутихом (сын алжирских мигрантов, депутат Национального Собрания) называет «исламо-нацизмом». И несмотря на высокий удельный вес евреев во французской политической, деловой и интеллектуальной элите страны (Э. Дрюмон еще в начале XX в. писал о «еврейской Франции»), власть по сути ничего не может поделать — ни с этим, ни с мигрантами. Единственное, что остается властям, это заявления типа того, которое в январе 2015 г. сделал в Национальной Ассамблее тогдашний премьер-министр М. Вальс: «Если 100 тыс. французов испанского происхождения покинут Францию, то я никогда не скажу, что Франция больше не является Францией. Но если 100 тыс. французов еврейского происхождения покинут Францию, Франция больше не будет Францией, а Французскую республику ждет провал». Ни больше, ни меньше. Возможно, слова Вальса прозвучали трогательно для евреев, но не для многих мигрантов, особенно для арабов, для которых коренные жители Франции, будь то французы или евреи — объект, потенциальные жертвы и терпилы. В 2016 г. 8 тыс. евреев (по сравнению с 1,9 тыс. в 2011 г.) покинули Францию, почтя за лучшее перебраться в Израиль, при том, что он находится в далеко не самом спокойном регионе мира. Если так пойдет дальше, то через 12–13 лет — по логике Вальса — Франция перестанет быть Францией.
С 93-м департаментом связан один из наиболее символичных случаев в жизни нынешней Франции. Здесь находится базилика с прахом Карла Мартелла, который в 732 г. в битве при Пуатье нанес поражение арабам и остановил их продвижение на север. Когда одним воскресным утром в 2016 г. священники служили мессу в базилике с победителем арабов при Пуатье, их, базилику и прах Карла Мартелла охраняли вооруженные до зубов солдаты французской армии. Воистину исторический реванш, Реконкиста наоборот.
Похожая картина в других городах Европы — Марселе, Брюсселе, Амстердаме, Роттердаме, Стокгольме, Мальме, в некоторых городах Северной Англии.
7
Центр и Север Европы — особенно грустная, если не сказать гнусная картина. О ситуации в Германии мы поговорим ниже, здесь ограничусь тем, что в 2015 г. во время кризиса немцы вспомнили Тео Сарацина и его знаменитую книгу «Самоликвидация Германии» («Deutschland schafft sich ab»). В 2010 г. Сарацин, бывший сенатор и член исполкома Бундесбанка, опубликовал книгу, вызвавшую скандал. Он убедительно показал, что мигранты не только не могут, но прежде всего не хотят интегрироваться в немецкую жизнь. Исламские организации попытались преследовать его по суду; удивительным образом некоторые еврейские организации (вот это альянс! Впрочем, евреи и еврейские организации довольно часто выступают в защиту мультикультурализма) начали обвинять Сарацина в антисемитизме — но тщетно. Собственная социал-демократическая партия трусливо дистанцировалась от Сарацина — при том, что 47 % немцев высказываются недвусмысленно: ислам чужд Германии; то же происходит в Австрии, где к 2050 г. большинство жителей до 15 лет будут мусульманами (кстати, даже за океаном, в США, согласно прогнозам, мусульмане численно превзойдут евреев). События показали правоту Сарацина.
Вопиющий случай готовности лечь под мигрантов, пиная даже свою культуру, демонстрируют шведские власти — новая, мигрантская версия «стокгольмского синдрома». Как отмечают аналитики, то, через что пришлось в 2015 г. пройти Швеции, неслыханно даже в ее толерастической истории. До кризиса в Швецию обычно прибывало по 10 тыс. мигрантов в год. После речи Меркель убежища в Швеции попросили 163 тыс. человек. Эти люди, в основном мужчины молодого и среднего возраста, въехали в страну — и растворились в ней. Шведские власти пытаются представить въезжающих в страну мигрантов как врачей, ученых, учителей, очень нужных стране. На самом деле это ложь. Въезжают необразованные люди, которые вообще не хотят работать.
Основная масса въехавших в 2015 г. закрепилась в районе Розенгард, находящемся в третьем по численности населения городе Швеции Мальме. Мигрантам, которые составляют здесь по официальным данным 30 % населения (на самом деле — в два раза больше), шведские власти создали все условия: здесь самый низкий уровень налогообложения, жилье мигрантам дают вне очереди, социальное обеспечение тоже на высоком уровне: интегрируйся в шведское общество — не хочу. Но именно — «не хочу». Никакого интереса к интеграции в шведский социум мигранты не выказывают, демонстрируя враждебно-презрительное отношение и к шведам, и к шведским властям, включая полицию.
Даже в течение первых 14 лет XXI в. ни у одного (!) ребенка в школах Розенгарда шведский не был первым языком, да и особого желания учить язык «местных» у мигрантов нет. Если им что-то не нравится, они действуют делом, а не словом. Так, если их не устраивает либо место жительства, либо само жилье, то часто они просто поджигают его, уверенные, что им предоставят новое — и ведь предоставляют! В белых шведах, особенно женщинах, мигранты видят «белое мясо» — добычу для секса. Не случайно в 2014 г. Швеция вышла на второе место в мире (!) после Лесото (!) по числу изнасилований на душу населения — 6 620 (в 1975 г. было 421). При этом власти и пресса, тупо и трусливо верные Willkommenskultur (культура «Добро пожаловать»), стараются либо скрыть истории с изнасилованиями, либо представить их в качестве единичных случаев. Так, летом 2015 г. во время стокгольмского музыкального фестиваля дюжина девочек примерно 14 лет подверглись сексуальному насилию со стороны мигрантов, главным образом афганцев. Полиция сделала все, чтобы скрыть инцидент, — и это далеко не единичный случай.
В 2017 г. два 18-летних мигранта-афганца изнасиловали 40-летнюю шведку — активистку борьбы за права мигрантов. Пришедшей для просветительской беседы об их правах женщине афганцы подсыпали чего-то в чай и воспользовались ее полусознательным состоянием. Одному насильнику дали год и три месяца тюрьмы, другому удалось отделаться штрафом и трехмесячной отсрочкой вступления приговора в силу, поскольку «доброе» шведское правосудие квалифицировало его действия не как сексуальное насилие, а как… мастурбацию.
Поведение мигрантов в Мальме характеризует не только агрессивность, но и антисемитизм. Еще в 2010 г. Центр Симона Визенталя издал памятку, в которой призывал туристов-евреев к максимальной осторожности при посещении этого города. В 2008–2009 гг. во время столкновений в секторе Газы мусульмане Мальме напали на организованную евреями демонстрацию, скандируя: «Гитлер, Гитлер, Гитлер!». Дж. Кирчик указывает на опасность формирования «красно-зеленого» союза — союза некоторых европейских левых партий и исламистских организаций. По его мнению, бывший социал-демократический мэр Мальме Ильмар Реепалу — пример такого рода. Плачевная ситуация не исчерпывается Мальме. Например, в Седертелье огромное количество иракцев — больше всего в мире за пределами Ирака. Стоит ли удивляться тем данным, которые привел шведский лингвист Микаэль Парвалль: арабский язык стал самым популярным языком Швеции, потеснив находившийся на втором месте финский язык. Официальные шведские власти старательно обходят этот вопрос. Интересно, проснутся ли они в том случае, если арабский потеснит уже и шведский? Или будут радостно приветствовать это событие?
Благодаря мигрантам Седертелье известен запредельным числом групповых изнасилований, жертвами которых часто становятся шведские девочки 12–14 лет, которых ни мужчины, ни полиция не могут защитить! И это потомки викингов Темновековья, воинов короля Густава II Адольфа (1594–1632), при котором Швецию и ее армию называли «молотом Европы». В сказочной повести С. Лагерлеф о путешествии Нильса с гусями есть эпизод, когда чужие (в сказке это крысы) захватывают Глиммингенский замок, и Нильс игрой на дудочке уводит крыс в море, где они тонут. Нынешняя Швеция — не замок и не Глиммингенский, скорее проходной двор с открытыми настежь воротами. И уж точно некому не то что вывести криминальную часть мигрантов, но даже защитить обитателей двора. По прогнозам американского исследовательского центра PEW, если иммиграционная политика не изменится, то к 2050 г. доля мусульман в Швеции составит 30 %; прогноз для Англии, Франции и Австрии — 20 %.
Показательно, что именно шведы весьма отличились в попытках оправдать мультикультурализм тем, что европейцы вообще и шведы в частности якобы всегда были «нацией иммигрантов» и в активном принижении, даже унижении собственной культуры по сравнению с культурами Азии и Африки, прежде всего мусульманской. Например, в 2004 г. министр Швеции по делам интеграции Мона Салин, выступая (в чадре!) в курдской мечети, заявила, что шведы завидуют курдам с их такой богатой культурой, которой у шведов нет. А секретарь правительства по делам интеграции Лу Берг на вопрос журналиста, стоит ли сохранять шведскую культуру, ответила: «А что такое шведская культура? Думаю, этим я ответила на Ваш вопрос». Как тут не вспомнить Ф. Рейнфельдта, который, вступив в 2006 г. в должность премьер-министра, заявил: «Исконно шведское — это только варварство», а культура якобы всегда приходила извне. По-видимому, такие как Рейнфельдт, Салин и Берг считают, что в XXI в. именно необразованные криминальные мигранты несут шведам и Швеции культуру.
Когда слышишь такого рода сентенции, становится совершенно очевидной справедливость тезиса С. Хантингтона, сформулированного им в книге «Кто мы?»: «Мультикультурализм это по своей сути антиевропейская цивилизация. Это в своей основе антизападная идеология». И кует эту идеологию Постзапад, в авангарде которого — Швеция.
Шведы, похоже, не знают меры не только в доходящей до культурно-психологического мазохизма мигрантофилии, но и в других социокультурных девиациях, например, в феминизме, и порой это выходит им боком, вступая в острое противоречие с их (и общеевропейским) курсом на умиротворение мусульман. 3 октября 2014 г., в первый же свой день работы в качестве министра иностранных дел Швеции Маргот Вальстрём, отмороженная феминистка из социал-демократов, заявила, что отныне Швеция будет проводить феминистскую внешнюю политику и заклеймила Саудовскую Аравию за «угнетение женщин». В ответ она получила жесткую реакцию со стороны мусульман: Саудовская Аравия отозвала своего посла из Стокгольма, а саму Вальстрём лишили права выступить с речью на заседании Лиги арабских государств. Однако самым интересным был удар, нанесенный мусульманами шведам «на поле» этих последних. Организация исламского сотрудничества, представляющая почти 60 стран, заклеймила Швецию, используя мультикультуралистский doublespeak (оруэлловский «двусмысленный язык»), очень напоминающий, как заметил Дж. Кирчик, язык кафедр социологии западных университетов.
Представители Организации обвинили Вальстрём — и Швецию — в отсутствии уважения к многообразию культур, разнообразию социальных норм и богатству этических стандартов. Иными словами, мусульмане начали бить европейцев их же оружием, причем мишенью оказалась феминистка — и шведам пришлось заткнуться. Так же, как затыкается и отводит глаза прокламирующий равенство и демократию Постзапад, когда сталкивается с жесткой этно-расовой (по сути — расистской) иерархией устремляющихся в Европу мигрантов. Наверху иерархии — тунисцы и сирийцы, ниже — афганцы, еще ниже — выходцы из различных регионов Африки, включая сомалийцев и эритрейцев. Впрочем, все это люди, способные заплатить нелегальным перевозчикам 1500 долл, только за финальную часть путешествия в Европу.
8
Уже первое десятилетие XXI в. показало: мультикультурализм в Европе провалился. Более того, формально это признали сами высокопоставленные клерки, руководившие тогда европейскими странами. В 2010–2011 гг. из их уст неожиданно посыпались жесткие признания. В октябре 2010 г. в Потсдаме Меркель заявила, что политика построения мультикультуральности провалилась. В феврале 2011 г. британский премьер Кэмерон на конференции по безопасности в Мюнхене сказал то же самое. Через несколько дней все это повторил президент Франции Саркози, из-за своей проамериканской позиции получивший от сограждан прозвище «Сарко-американец». За ним как по команде последовали бывшие премьер-министры Австралии Хоуард и Испании — Хосе Мария Аснар. В информационное пространство несколькими деятелями было одновременно вброшено то, что еще несколько месяцев назад нельзя было произносить вслух. У многих возникло впечатление, что под мультикультурализмом подведена черта. Однако это было ошибочное впечатление — клерки первого ряда предприняли тактический ход, который должен был способствовать решению краткосрочных задач. В долго- и даже среднесрочной перспективе никто из них не посмеет замахнуться на мультикультурализм.
Прав Д. Марри: европейские деятели критиковали только конкретную форму проводимой государствами политики мультикультурализма, но не саму концепцию расово и этнически разнообразного общества, не просто приветствующего, а предполагающего миграцию — это осталось и остается «священной коровой». Забегая вперед, отмечу: цель атлантистов/глобалистов — не мультикультурное, а именно мультиэтническое общество, в котором идет процесс смешения рас и этносов. Мультикультурализм как тактику критиковать и менять одну форму на другую можно, а вот как стратегия для сторонников атлантизации/метисации/глобализации он неприкосновенен. Поэтому неудивительно, что уже после всех разговоров о провале мультикультурализма (как пел А. Галич, «это, рыжий, все на публику») приток мигрантов в ту же Германию вырос фантастически — с 48 589 чел. в 2010 г. до 1,5 млн. чел. в 2015 г. И это не может не тревожить европейцев. Чужие, становящиеся все более агрессивными, съедают их пространство, отдавливают европейские низшие и средние слои от общественного пирога.
Хотя западноевропейцы выдрессированы социальной инженерией позднего капитализма и натасканы на конформизм, они, пусть пассивно, но не очень поддерживают иммиграционную политику ЕС. Растет негативное отношение к исламу. Так, в 2013 г. 77 % голландцев заявили, что ислам не обогащает их страну, а в 2015 г. 55 % во время опроса ответили, что более не хотят присутствия мусульман в стране. Согласно опросам 2015 г. во Франции, 67 % высказались в том смысле, что мусульманские ценности несовместимы с европейскими, а 73 % выразили негативное отношение к исламу. Однако, повторю, все это остается на уровне пассивного ожидания (редкое исключение, подтверждающее правило, ПЕГИДА в Германии) действий правительств по защите населения от эксцессов, связанных с мигрантами. Последние, однако, не только не защищают своих, но жестко подавляют любые попытки активизации антимиграционных действий, пропагандистски обрабатывают, по сути дрессируют граждан кнутом политкорректности. Разумеется, есть и такие, кто по механике «стокгольмского синдрома» готов почти слиться с мигрантами в экстазе, но таких меньшинство.
Реагируя на молчаливое недовольство власти, ЕС пытаются оправдать свою политику, используя три блока аргументов, которые можно свести к следующему: 1) эта политика делает страны Европы, их население богаче; 2) она создает культурное разнообразие; 3) нынешний мультикультурализм не идеален, но его нужно развивать и совершенствовать; 4) европейское население стареет и не воспроизводится демографически — женщины не рожают достаточное количество детей.
Вся эта аргументация насквозь лжива. Посмотрим, как опровергают ее серьезные европейские аналитики, и кое-что добавим от себя.
На самом деле политика иммиграции делает европейцев не богаче, а беднее. Поскольку на вновь прибывших, которые еще не получили работу (нет языка, квалификации и т. п. или вообще не хотят работать), распространяются выплаты «государства собеса» (welfare state), точнее, того, что от него осталось, бремя на местное население увеличивается. Де-факто это признают сами высокопоставленные европейские клерки, призывающие граждан ЕС потуже затянуть пояса. Так, в 2012 г. в интервью Меркель сказала: «Если сегодняшняя Европа дает 7 % мирового населения, производит 25 % глобального ВВП и финансирует 50 % глобальных социальных выплат, то ясно, что нужно больше работать, чтобы сохранить наше благосостояние и наш образ жизни. Все мы должны перестать тратить больше, чем мы зарабатываем».
Налицо явное противоречие: если растет число неработающих мигрантов, то, выходит, немцы должны работать за них, а следовательно — на них, позже уходить на пенсию и т. п. И еще вопрос: если «мы хотим сохранить наше благосостояние и наш образ жизни», зачем нам люди, которые не просто не вписываются в этот образ жизни, но бросают ему вызов и являются для него угрозой?
И последнее: нет никаких доказательств, что миграция увеличивает ВВП.
Что касается разнообразия, то здесь уже цитировавшийся Д. Марри ставит сразу два вопроса: 1) а что, разнообразие — это самоцель? это универсальная цель? 2) а что — Европа недостаточно разнообразна?
В каждой культуре есть положительные и отрицательные качества. Где гарантии, что мигранты несут положительные качества? Практика демонстрирует совсем противоположное. И если разнообразие — универсальная цель, почему атлантистские элиты не заботит развитие этого разнообразия в мусульманском мире, например, в Саудовской Аравии? Почему «мульти-пульти» ограничивается Европой? Нет ответа.
Если мультикультурализм не идеален, как «изящно» выражаются его адепты и он был таков при 50 тыс. беженцев в год — даже такое число создавало почти неразрешимые проблемы, то каким образом эту политику можно совершенствовать при 1,5 млн. беженцев в год, при экспоненциальном росте миграции? Показательно, что самой серьезной проблемой атлантистские элиты считают не рост числа беженцев, а рост антимиграционных настроений в Европе.
Европа, действительно, стареющее общество и к тому же она перенаселена. А ведь мигранты едут не в Шотландское нагорье, не на север Финляндии и не в самую безлюдную часть Франции — плато Межан на юге Центрального массива, а в города, таким образом еще больше усиливая перенаселенность и снижая качество жизни. Европейцы, действительно, демографически не воспроизводятся. Такое воспроизводство требует 2,1 ребенка на семью, в Европе эта цифра — 1,23. Но почему европейские женщины рожают мало или вовсе не рожают? Потому что не хотят детей? Нет. Согласно опросам, 55 % британских женщин хотят иметь 2-х детей, 14 % — 3-х, 5 % — 4-х и более, но они не могут себе этого позволить из-за низкого и постоянно снижающегося (в том числе и из-за притока мигрантов) уровня жизни.
Впрочем, десятилетия мягкого тоталитаризма выдрессировали большую часть европейцев на оруэлловский манер и многие предпочитают роль терпил: события в Кельне и других городах Европы продемонстрировали это со всей ясностью, тем более, что ровно в годовщину кельнских событий, мигранты, словно издеваясь над немцами и другими европейцами, повторили секс-атаки в нескольких городах Европы — Аугсбурге, Инсбруке и др. При этом нужно отметить, что кельнские события европейский интеллектуальный мейнстрим ничему не научили: когда 31 января 2016 г. в газете «Le Monde» французский писатель Камель Дауд опубликовал честную статью о секс-атаках в Кельне, на него с критикой набросилась целая свора социологов, историков и публицистов, обвинившая его в исламофобии и в том, что он выступает с правых позиций.
Те, кто занимает принципиальную позицию по вопросу ислама в Европе, получают удары с двух сторон — от исламистов и от мигрантофилов-мультикультурастов. Удары в прямом смысле: так, в Нидерландах были убиты Пит Фонтейн и Тео Ван Гог; немало угроз получила Ориана Фалаччи. В той же Германии критики салафитов, например Хамед Абдель-Самад, вынуждены жить под защитой полиции.
В идейном поле удары по критикам мультикультурализма наносятся по двум линиям. Первая — «тирания вины». Сторонники мультикультурализма изображают доколониальный мир Азии, Африки и доколумбовой Америки как рай, в который вторглись злодеи. Их мазохистский тезис — «европейцы должны каяться за свои завоевания и колониализм». Здесь сразу же возникает вопрос: а арабы и турки не должны каяться за завоевания в Европе, за работорговлю?
Смягченная версия этой линии — стремление резко повысить оценку значения арабской культуры в (и для) истории Европы и представить мусульманские халифаты Андалузии в качестве мира толерантности и прогресса науки. В таком подходе много натяжек и лжи, на которые обратила внимание французский медиевист Сильвия Гугенхайм. В одном из своих эссе она показала, что древнегреческие тексты спасали действительно арабы, но вовсе не мусульмане, не знавшие древнегреческого языка, а сирийские христиане. На Гугенхайм тут же обрушился вал критики, ее обвинили в исламофобии. Впрочем, реальных аргументов ее оппоненты не привели, а вот она убедительно продемонстрировала сомнительность ряда трусливых и фальшивых схем, призванных обеспечить историческое обоснование мультикультурализма.
Вторая линия подавления противников мультикультурализма — попытка провести аналогию между спасением мигрантов и спасением евреев и, соответственно, между негативным отношением к мигрантам и антисемитизмом. Здесь, однако, мигрантофилы попадают впросак. Дело в том, что, как было показало выше, повсюду в Европе, прежде всего во Франции, в связи с увеличением числа мигрантов растет антисемитизм. Но даже это не останавливает сторонников насильного внедрения мультикультурализма и мультиэтничности. В чем же дело?
9
У развития мультиэтничности несколько причин. Первая по счету (но не по значению) причина носит тактический характер — это неспособность западноевропейских правительств, Евросоюза решить проблему, даже если такое желание было бы. Когда атлантистская верхушка Евросоюза поняла, что иммигранты не собираются возвращаться в свои страны и к тому же большая и все увеличивающаяся их часть интегрироваться в европейское общество не спешит, они попытались убедить европейцев, что Европа и должна превратиться в мультиэтническое, мультикультурное общество — и это хорошо. За этой позицией — неспособность правительств повернуть вспять процесс иммиграции, неспособность защитить своих граждан от мигрантов, нежелание сознаться в своих ошибках — ведь тогда придется их исправлять. Как вынуждена была признать активная сторонница иммиграции, член правительства лейбористов Сара Спенсер, «не было никакой политики интеграции (специальной политики интеграции мигрантов. — АФ.). Мы просто верили, что они интегрируются». Читаешь такое и вспоминается восточная поговорка: «Диво-баня: там и тут воду решетами льют, брадобрей у них верблюд». Вот только расплачиваться за действия верблюдов и козлов в человеческом обличии приходится рядовым европейским гражданам.
Вторая причина курса атлантистских элит на создание мультиэтнического общества — классовая. Повышение рождаемости в «старой Европе» требует повышения уровня жизни нижней половины европейского населения. Однако именно понижение этого уровня является сутью проводящегося с 1980-х годов экономического курса неолиберализма, который есть не что иное как сверхэксплуататорская фаза глобального финансиализированного капитализма.
Повышение уровня жизни коренных европейцев нижней и нижнесредней половины социума предполагает определенное перераспределение доходов в пользу нижней половины общества, как это имело место в 1945–1975 гг., которые во Франции с легкой руки социолога и футуролога Ж. Фурастье именуют «les trentes glorieuses» — «славным тридцатилетием». Однако вся социально-экономическая политика в Европе последних — неславных — сорока лет была направлена на изменение этой ситуации, на перераспределение в пользу верхов, на усиление эксплуатации, на рост неравенства.
Чтобы обеспечить более высокий уровень дохода и рождаемости европейцев, нужны не косметические, а реальные социальные реформы, на которые необуржуазия после сорока «жирных» для нее лет ни за что не пойдет. Когда в конце 1930-х годов американский капиталистический класс оказался перед выбором «социальные реформы с частичным перераспределением дохода в пользу низов или мировая война», он выбрал мировую войну. Символично, что Ф. Рузвельт начал употреблять термин «мировая война» на пол года раньше Гитлера. Ну а в самой Америке человека, который призывал к перераспределению доходов и создал по всей стране «Общества перераспределения собственности» (в них вступило 8 млн. человек), в 1935 г. убили — как это водится в США, руками не вполне адекватного одиночки. Создатель «Обществ…» — губернатор штата Луизиана Хью Лонг (он стал прототипом губернатора Вилли Старка — главного героя романа Р. Пенна Уоррена «Вся королевская рать») — был реальной угрозой для Рузвельта на президентских выборах 1936 г.
В сухом остатке: буржуазия скорее выберет войну, чем поделится собственностью. В виде иммиграционной политики Евросоюза мы, помимо прочего, имеем по сути социальную войну верхов против собственных народов. Легче пригласить чужих мигрантов, разлагающих цивилизацию и общество, его этнический состав, чем пойти на встречу своим работягам и нижней части мидлов. К тому же миграция решает еще одну задачу — создает слой, принимающий на себя социальное раздражение и в свою очередь гасящий его своим агрессивным поведением. Так мигранты становятся дополнительным небелым классовым оружием, позволяющим атлантистам держать в узде свое же белое население: классовое для капитала важнее этнического и культурного.
При этом с точки зрения политэкономии необходимо различать неработающих беженцев и тех мигрантов, которые работают, т. е. подвергаются эксплуатации: турки и курды в Германии, арабы и африканцы во Франции, пакистанцы и арабы в Великобритании и т. д. Их эксплуатация — это эксплуатация центром капсистемы его периферии, причем в самом этом центре. Эта эксплуатация играет большую роль как для центра к периферии, так и для капсистемы в целом.
Начнем с периферии. Для нее, точнее для ее господствующих квази/необуржуазных олигархий наличие мигрантов, трудящихся за рубежом, решает две проблемы. Во-первых, на работу на Север из стран Юга уезжают наиболее активные, решительные, самостоятельные мужчины, т. е. лица с субъектным потенциалом, способные к борьбе за свои права. Их отъезд явно снижает и давление на верхушки, и социально-политическое напряжение. Во-вторых, присылаемая мигрантами на родину часть заработка (иногда она достигает 20–30 % ВВП их родной страны) позволяет значительной части оставшегося населения выживать, что снижает их готовность к активному сопротивлению, к социальной (классовой) борьбе. Безусловно, это работает на воспроизводство существующих на Юге структур с кланово-олигархическими режимами бандитско-паразитического типа. Особенно ярко это проявляется в странах так называемой Франсафрики, которая характеризуется теснейшей связью французского капитала и госбюрократии с правящими группами бывших колоний Франции.
Одновременно мигранты решают важные задачи для воспроизводства кланово-олигархических плутократий Постзапада. Во-первых, будучи готовы на низкооплачиваемый труд в значительно большей степени, чем западноевропейцы (или североамериканцы, если речь идет о США), мигранты вытесняют нижние и нижнесредние слои из занимаемых теми экономических ниш. Обладая значительно менее развитым классовым сознанием и будучи вынужденными в новых условиях опираться на неклассовые (община, клан, племя, каста) формы организации и взаимопомощи, мигранты в качестве эксплуатируемых по сути покидают зону классовой (в строгом смысле слова) борьбы с эксплуататорами. Более того, своего главного антагониста они видят в белых европейцах нижнего, нижнесреднего и рабочего слоев, а эти последние начинают апеллировать к политикам правого толка и поддерживать их (поправение индустриальных рабочих в развитых капстранах, поддержка «ржавым поясом» Трампа на президентских выборах США 2016 г. и т. д.). Поэтому, во-вторых, место классовой борьбы в нижней части пирамиды занимает борьба на расово-этнической, этно-религиозной основе, а нижний и рабочий классы раскалываются по этническому признаку и утрачивают многие классовые характеристики, прежде всего — классовое сознание и классовую солидарность. И это опять же усиливает позиции верхов и позволяет им перенаправить классовый, социальный протест в иное русло.
И еще один момент. Если на периферии капсистемы, на Юге отток мигрантов позволяет существовать и воспроизводиться самым диким футуроархаическим режимам, неспособным к какому-либо развитию, консервирует их, то в центре капсистемы, на Севере, приток мигрантов позволяет необуржуазии финансиализированного капитализма, и так-то не ориентированного на научно-технический прогресс, не очень беспокоиться о последнем — дешевая рабочая сила, этот прогресс тормозящая, во многом компенсирует его. Позднему Риму не нужны были машины — все делали рабы. Более того, машины были угрозой системе, и техническое развитие по сути было блокировано. И тогда вместо машин пришли варвары.
РФ не является темой данной статьи — это отдельный вопрос. Здесь ограничусь констатацией лишь того факта, что эксплуатация природы в качестве сырьевого придатка центра, ядра капсистемы, с одной стороны, и эксплуатация мигрантов из Молдавии, Грузии, стран Средней Азии, позволяет необуржуазии РФ не думать о научно-техническом рывке и в то же время не опасаться роста классовых форм сопротивления трудящихся. Правда, расплата в результате исчерпания советского наследия вкупе с резким усилением внешнего давления может стать фатальной. Впрочем, какие верхи в закатные эпохи думают о будущем? Достаточно вспомнить царскую Россию начала XX в., с ее «олигархизацией самодержавия» (Н.Е. Врангель) и ситуацией, когда «прохвосты решительно на всех государственных ступенях брали верх» (Г.П. Карабчевский). Но вернемся к Постзападу.
Его хозяева в плане погашения, ослабления классовой борьбы делают ставку на мигрантов, и им плевать на такие возможные последствия как цивилизационное убийство/самоубийство, вымирание белой расы и т. п. Однако такой подход, решая краткосрочные проблемы, создает неразрешимые проблемы даже не долгосрочного, а среднесрочного порядка. Поясню примером из нашей истории. Российские власти провели в 1861 г., ударившую и по крестьянам, и по помещикам, отмену крепостного состояния таким образом, чтобы избежать в России революции европейского типа и продлить жизнь самодержавию. Жизнь эту продлили — на 56 лет (причем последние 15–16 лет это была агония), революции европейского типа избежали. Но не избежали, а самой реформой и всем пореформенным развитием подготовили революцию российского типа, покончившую и с самодержавием, и с конкретным самодержцем.
Мораль: историю обмануть можно, но ненадолго и с последующим жестоким наказанием.
Снижая классовый характер эксплуатируемых, раскалывая их по расово-этническому принципу («фрагментация общества», которой так рады многие постзападные социологи), финансиализированная буржуазия вместо рабочего класса создает огромный слой прекариата, низов, андеркласс, весьма напоминающий по своему положению и характеристикам стадиально предшествующие в Западной Европе пролетариату низы. Речь идет о так называемых «опасных классах» (1750-1850-е годы), социальные взрывы которых сотрясали Европу в первой половине XIX в. — от Французской революции 1789–1799 гг. до общеевропейской революции 1848 г.
Вовсе не пролетариат, а допролетарские «опасные классы» были той ударной силой, которая крушила Старый Порядок. После того, как «опасные классы» были одомашнены и интегрированы в систему индустриального производства и национальных государств, классовая борьба стала стабилизатором Западной Европы.
Сегодня, когда финансиализированный глобальный капитализм не нуждается ни в национальном государстве, ни в индустриальном производстве, он депролетаризирует трудящихся, в том числе и путем этнизации рабочей силы в ядре капсистемы, и тем самым воссоздает ситуацию «опасных классов», превращает пролетариат в капиталистическом смысле слова в пролетариат римского, антично-рабовладельческого типа. Вот только нынешние «опасные классы» намного опаснее для Европы, чем прежние, поскольку представлены расово, этнически и религиозно чуждым европейцам типом, противостоящим не только капиталу, но и цивилизации.
Постзападным верхам удалось избежать классовой революции западного типа. Однако они сами создали социальный динамит для принципиально иного социального взрыва — тотального бунта низов, андеркласса, где классовое смешано с расовым и этническим, что в перспективе чревато намного большей кровью, чем классово-пролетарские революции Запада с их уважением к собственности и культуре. С помощью труда мигрантов кланово-олигархические режимы покупают себе дополнительное время жизни — без развития. В такой ситуации проект будущего как такового невозможен, здесь только одно — вперед, в прошлое. Расплачиваться за это придется их детям и внукам, которые столкнутся с этим прошлым — с ситуацией, описанной А. Тойнби как разрушительный, все сметающий бунт союза внутреннего и внешнего пролетариата (в римском смысле) против системы, на месте которой возникает нечто футуроархаическое. Вспомним, как в одной из пьес Ф. Дюрренматта германцы входят в Рим с транспарантами «Долой рабство! Да здравствует свобода и крепостное право!». И их приветствует римский андеркласс.
Одна из целей мультикультурализма — создание массового андеркласса, лишенного национальных корней и национальной культуры, а потому легко поддающегося манипуляции, не способного на сопротивление и борьбу. Поэтому, несмотря на кризис, на растущее недовольство населения, атлантистские верхушки ЕС готовы к тому, что выглядит как дальнейшая капитуляция перед мигрантами-мусульманами — вплоть до полной сдачи европейской идентичности (эта сдача является средством достижения и иных целей), веры и даже того, на чем всегда строился Запад, — права.
В 2016 г. министр финансов ФРГ Вольфганг Шойбле призвал к созданию «немецкого ислама». Еще дальше (причем десятью годами раньше) пошел голландский министр юстиции Пиит Хейн Доннер. Он заявил, что если мусульмане, когда они станут большинством, захотят поменять законы Нидерландов на шариат демократическим путем, то они смогут сделать это. Ну а то, что мусульмане станут большинством в Европе — вопрос времени — времени жизни 2–3 поколений.
25 апреля 2016 г. министр юстиции Бельгии (в этой стране 700 тыс. мусульман, причем их марокканская часть живет практически в центре Брюсселя) Коен Геенс, выступая в Европарламенте, заявил: скоро мусульмане численно превзойдут европейцев, «Европа не осознает это, но то реальность». Однако дальше такой констатации не идут, не осмеливаясь поставить вопрос: а что дальше? Подобно Шляпнику из «Алисы в стране чудес» европейские высокопоставленные клерки бормочут что-то вроде «ой, об этом не будем». А ведь еще в 1974 г. на сессии Генассамблеи ООН президент Алжира Хуари Бумедьен откровенно объяснил европейцам, что дальше и какая судьба их ожидает: «Однажды, — сказал он, — миллионы людей покинут южное полушарие этой планеты, чтобы ворваться в северное. Но не как друзья. Потому что они ворвутся, чтобы завоевывать, и они завоюют это полушарие своими детьми. Победа придет к нам из маток наших женщин». С тех пор прошло почти полвека, к внешним мигрантам из Азии и Африки добавились криминальные внутриевропейские — албанцы, румынские и болгарские цыгане, и ситуация ухудшается. Как говорится, кто не слеп, тот видит. Но европейцы не хотят видеть. Как сказал классик: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах». С. Хелемендик еще в 2003 г. высказался по этому поводу резко, но верно: «„Наши упитанные европейские братья уже все просрали!“. Это заключение я повторял много раз, гуляя по главному франкфуртскому бульвару под названием „Цайл“. Они уже закончили свое существование в истории, их уже нет. Пока они сидят в своих банках и считают хрустящие бумажки, их улицами овладели заторможенные от многовекового пещерного инцеста албанцы, счастливые от возможности разбавить наконец свою не в меру густую кровь. […] Наши упитанные европейские друзья обошлись без своего Горби и даже без перестройки. Вавилонское смешение народов на улицах их городов только начинается. Они не понимают пока, что случилось. И уж совсем не понимают, что никаких демократических или хотя бы мирных решений случившееся не имеет. […] Вот и все, вот и обещанный закат Европы».
Некоторые исследователи — и здесь мы подходим к третьей причине — объясняют такую «слепоту» европейцев социокультурными факторами, культурной деменцией, старостью социума и этносов, завершающей стадией системного развития с характерными для нее изменениями социальной психологии, включая неспособность защищать свой дом. Короче говоря, варвары рушат стареющую и слабеющую империю. Рассмотрим эту аргументацию. Немцев исследователи называют «усталыми от истории» (Geschichtsmude). В общеевропейском плане отмечается тот факт, что две мировые войны скомпрометировали не только национализм, но и патриотизм — эту точку зрения развивал в книге «Ни Иисус, ни Маркс» Ж.-Ф. Ревель. Здесь, однако, сразу же возникают вопросы: почему усталость от истории испытывают западные немцы, а восточные — бывшие гэдээровцы — нет?
Действительно, по поводу нынешних западноевропейцев, имеющих к готическим храмам и ренессансным дворцам такое же отношение, как нынешние арабы — к пирамидам и Сфинксу, можно сказать словами одного из героев романа Ж.-К. Гранже: «Новые поколения, унаследовавшие не силу предков, а, напротив, накопившуюся тяжкую усталость; общество, которое наконец расслабилось, зараженное западной расхлябанностью» (одним из наследий 1968 года, добавлю я). Но повторю: почему восточноевропейцы — поляки, венгры, хорваты, сербы — иначе относятся к мигрантам, чем британцы, французы, немцы и шведы? Почему они не готовы добровольно класть голову под топор? А ведь по Польше, Венгрии и бывшей Югославии каток двух мировых войн прошелся намного более жестоко, чем по Великобритании, Франции, где коллаборационистов было намного больше, чем участников движения Сопротивления, и уж тем более по странам Скандинавии с их симпатией к Третьему рейху.
Ослабление патриотизма в Западной Европе — результат целенаправленной политики атлантистских правительств, т. е. глобалистов. Евросоюзу нации не нужны, а следовательно — не нужен патриотизм. Нужен мозаичный мир меньшинств с двойной-тройной идентичностью (региональной, гомосексуальной и т. п.) и смешанное в расово-этническом плане население. Я уже упоминал де Маранша и переговоры о туннеле под Гибралтаром для облегчения переброски мигрантов из Африки в Европу. Значит, решались прежде всего не экономические задачи. Все разговоры о том, что главное в приглашении мигрантов из Азии и Африки — решение проблемы нехватки рабочей силы — во многом лживы и побиваются простым аргументом: почему бы не пригласить безработную молодежь из Испании, Португалии и Греции, т. е. с юга самой же Европы? Молодежь, которая относительно образована, укоренена в местной традиции и в отличие от афганцев, арабов и негров хочет работать. Почему-то эта европейская молодежь, например из Португалии, — образованная и активная — вынуждена уезжать в Бразилию, а в саму Португалию едет необразованная молодежь с трофейно-мародерскими установками из Анголы и Мозамбика, и ее должны принимать с распростертыми объятиями.
Итак, главная причина ослабления патриотизма в Западной и Центральной («атлантистской») Европе — целенаправленный информационно-пропагандистский и политико-экономический курс высокопоставленных евросоюзовских клерков. Обратим внимание на то, что жесткое отношение к мигрантам и проблеме миграции вообще, несмотря на давление со стороны брюссельских клерков, демонстрируют бывшие социалистические страны, где помимо интернационализма, власти активно развивали социалистический патриотизм, и этого наследия, этой «закладки» хватает до сих пор. Это видно даже на контрасте между восточной (бывшая ГДР) и западной частями Германии — и отношение к мигрантам разное, и готовность сопротивляться, и число мечетей — все разное. Можно сказать, что энергетика именно ушедших в прошлое социализма и соцсистемы становится для тех восточноевропейцев, которые не готовы «идти со своей веревкой» в обреченный «рай» постзападной Европы, дополнительным фактором сопротивления и позволит востоку Европы, особенно в случае поворота в сторону России, избежать многих неприятностей.
По мнению ряда аналитиков, на западе Европы европейский образ жизни, культура и мировоззрение могут сохраниться в сельских районах, куда мигранты вовсе не стремятся. Полагаю, такой вариант может реализоваться, например, в горных районах Шотландии, Испании, Швейцарии, Германии, Австрии или в регионах, имеющих естественно-природную защиту. Все иные регионы — готовые зоны для действий карателей и мародеров из городов-помоек, в которые превращаются места скоплений мигрантов, не желающих работать. Разумеется, далеко не все мигранты не хотят работать, но, как показывают исследования, их меньшинство. Многие европейские мусульмане более охотно едут воевать на стороне ИГИЛ (запрещенная в РФ) или других организаций подобного типа. Ну и остается открытым вопрос: способен ли нынешний европеец, живущий в своем не только пострелигиозном, но также постсветском и постнациональном (сплошной «пост-» — нечто жизни после смерти) мире хоть к какому-то сопротивлению? Итог размышлений честных и серьезных европейских аналитиков по вопросу миграции и будущего Европы одновременно и трагичен, и досаден: они исключают вариант «мягкой посадки» в решении кризиса мигрантов. «Кажется, у европейцев нет достойных ответов на вопрос будущего, — констатирует Д. Марри. — И имеющийся ответ (по поводу будущего. — А.Ф.) таков: как будет нанесен фатальный удар». Похоже на правду, особенно, если учесть, что часть зомбированных евросоюзниковской пропагандой немцев (и других европейцев) клеймит движение ПЕГИДА и выходит в поддержку иммиграционной политики Меркель. Получается, как в стихотворении В.Я. Брюсова «Грядущие гунны»: «Но вас, кто меня уничтожит, / Встречаю приветственным гимном».
Смотрите, кто пришел — гунны. Когда-то, во время войны, британцы называли немцев «агрессивными гуннами». Как изменился мир!
Что это? Безволие или социокультурная деменция стареющей и впадающей в маразм цивилизации?
10
В 2018 г. в Лондоне вышла книга Д. Эндресса «Культурная деменция. Как Запад потерял свою историю и рискует потерять все остальное». Начинается она следующей фразой: «…недавние политические события привели Соединенное Королевство, Францию и США в состояние катастрофической культурной деменции», медицинский аналог которой — болезнь Альцгеймера. «Наша нынешняя деменция принимает форму особого рода забывания, ложного вспоминания (misremembering) и ошибочного восприятия прошлого. В этом смысле это не ностальгия… Не является это и индивидуальной деменцией — простым случаем амнезии. В большинстве случаев страдающие амнезией осознают тот факт, что они не помнят… Те же, кто страдает деменцией, не осознают сам факт, что они не помнят». Именно последнее, по мнению Д. Эндресса, происходит с современным западным (как он его называет, я предпочитаю термин «постзападное») обществом. Оно лишается своих корней в истории — они вырываются.
«Когда в начале XXI в. стало совершенно очевидно, что экономический прогресс остановился, руша иллюзии непрерывного улучшения, и ее место занял обман», исчезла сама вера в возможность прогресса. Недаром уже в 1990-е годы в Западной Европе и США стали появляться книги с названиями типа «Конец прогресса», «Конец будущего», «Поминки по просвещению» и т. п. А ведь предупреждал британский историк Э. Карр: «Общество, которое потеряло веру в способность к прогрессу в будущем, скорее покинет историю». Социальному и «физическому» покиданию истории предшествует духовное — эмоциональное и интеллектуальное (кстати, еще в 1969 г. другой британский историк, Э. Плам, опубликовал книгу с почти пророческим названием — «Смерть прошлого»). Обман, о котором пишет Эндресс, принимает самые разные формы, одна из которых — переписывание истории Европы с позиций неолиберализма, с одной стороны, и мультикультурализма, с другой. Так появляются «черная Афина», спасители античной мысли в арабском мире и многие другие ложные схемы.
Состояние социокультурной деменции, безусловно, способствует мультикультуралистским манипуляциям. И здесь возникает вопрос: как это связано с нынешней фазой системной, цивилизационной эволюции (или инволюции?) Европы. Западная Европа действительно старое общество. Речь идет не о физическом возрасте значительной массы населения, хотя, как отмечают исследователи, демографическое доминирование на нынешнем «Западе» пожилых не имеет прецедентов в истории и создает почти неразрешимые проблемы для здравоохранения и поддержания равновесия между работающими и неработающими (если добавить сюда падение рождаемости, которое связано с сытостью, гедонизмом, гомосексуализмом, гипериндивидуализмом — короче говоря, с социальными и половыми извращениями, то ясно: уже у ближайших поколений европейцев вообще нет гарантий пенсии). Речь, однако, о другом: о цивилизационной (системной) старости. Или, если угодно, о поздней, завершающей фазе цивилизационного развития.
Одной из черт таких фаз, по мнению историков, социологов и психологов является утрата обществом, прежде всего правящим слоем социального и этнокультурного чувства самосохранения; развитие сменяется общественной климактерией и инволюцией. Утрачивается восприимчивость к идеальному, к метафизике; наступает торжество утилитаризма и экономоцентризма. Происходит изменение социальных ролей в межполовом разделении труда. Демаскулинизация и феминизация, в свою очередь, способствуют формированию тревожно-боязливого психотипа, не способного к защите своего от чужого (мы это видели, в частности, на примере немецких мужчин, оказавшихся неспособными защитить своих женщин во время устроенной мигрантами в Кельне «секс-фиесты»; есть много других аналогичных примеров; а ведь неспособность самцов защитить самок и детенышей — один из первых признаков вырождения вида), склонного к психическим отклонениям обсессивно-компульсивного истеричного и параноидального типов. Как известно, рыба гниет с головы. Иллюстрацией сказанного выше служит целый ряд высокопоставленных клерков США и Западной Европы последней четверти века. Так и вспоминаются деграданты-императоры позднего Рима.
Вообще, есть немало сходства между нынешним Постзападом и поздней Римской империей (конец III — середина VI в. н. э.), а точнее, ПостРимом. Дело в том, что после кризиса III в., после полувека военной анархии (235–285 гг. н. э.), когда за 50 лет сменились 20 императоров — от Максимина Фракийца до Карина — Рим уже перестал быть Римом. Я не сторонник схем Л.Н. Гумилева, но некоторые его термины вполне хороши как метафоры. ПостРим — это химера, химерическое общество, где в прежней оболочке существует, вызревает и питается соками прошлого нечто чужое или даже чуждое.
Завоз в Рим огромного количества рабов, предоставление их освобожденным потомкам римского гражданства, распространение последнего на всю империю (эдикт Каракаллы 212 г. н. э., в значительной степени способствовавший кризису III в.) принципиально менял этнокультурное содержание общества.
Империя еще существовала, во многом как скорлупа, но ее хранили главным образом слабость соседей и военная сила, позволявшая держать лимес вплоть до рубежа IV–V вв. н. э., когда пошел процесс вывода (ухода) легионов с дальних рубежей империи: II Августова легиона из Британии, I Легиона Минервы (как тут не вспомнить «Сова Минервы вылетает в сумерки» — сумерки империи) — с Рейна, III Киренаикского — из Аравии, IV Парфянского — с территории нынешнего Ирака, IV Скифского — из Сирии. Эта география позволяет понять: ПостРим держался военной силой — пока не сгнил, не варваризировался изнутри. После этого рухнул однополярный мир поздней Античности.
ПостРим разбухал сбродом из приграничных районов империи, который в качестве «плавильного котла» становился питательным бульоном для распространения в Риме чуждых ему африканских и азиатских культов, включая христианство которое возникло как религия рабов и вообще слабых мира сего (впрочем, что может быть сильнее остервенелой силы массы слабых, которых загнали в угол?).
В ПостРиме некому было противопоставить что-либо этой химеризации. Уже к середине II в. н. э. Рим по сути лишился своих лучших — старой аристократии: ее косили два с половиной столетия (10 поколений!). Сначала — марианский и сулланский террор, затем войны триумвиратов — первого и второго, ну и, наконец, безумства позднего Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона. Место аристократии заняли нувориши, включая преторианцев и вольноотпущенников. К этому необходимо добавить моду на широко распространенный гомосексуализм и добровольную бездетность элиты в позднем Риме — и картина маслом завершена. Эта бездетность, кстати, очень напоминает бездетность высокопоставленных клерков, возглавляющих нынешнюю Европу. Есть и другие аналогии. Так, две мировые войны выкосили в Европе пассионарную молодежь, чаще всего погибали лучшие — мощный удар по генофонду, если брать Запад, то прежде всего — Германии; немецкий случай XX в. сравним с потерями немцев в Тридцатилетней войне (1618–1648), выкосившей 2/3 населения, уничтожившей практически все мелкое и среднее дворянство.
Также мы видим распространение в Европе чуждых ей религий (ислам) и культов. Есть просто поразительные случаи. В частности, известный советофоб и русофоб папа Иоанн Павел II признал нигерийскую традицию ифа, известную на Гаити и в Латинской Америке как вуду, частью католической религии — традиция ифа/вуду получила статус конфессии, т. е. фактически приравнена к православию и протестантизму[3]. Вуду-католицизм из «Анклавов» В. Панова — не выдумка и не фантастика, это реальность, пусть и отдающая сюрреализмом. Постзапад встречается с ПостРимом в Ватикане; западная цивилизация заканчивает во многом так же, как античная. Да и просуществовали они примерно одинаковое время — в зависимости от точек отсчета от 12 до 15 столетий.
11
Нынешняя ситуация, однако, объясняется не только, а в каких-то важных аспектах не столько цивилизационными факторами, сколько теми, которые марксисты называют формационными. Конкретно речь в данном случае идет о капиталистической системе, которая существенно изменила европейскую цивилизацию и фактически тащит ее вместе с собой в пропасть.
Почему Шпенглер именно в 1918 г. опубликовал свой «Закат…»? Ясно почему: закончилась мировая война, которая подвела черту под «цивилизацией XIX века», т. е. под зрелой фазой истории капиталистической системы. Эта война, как и следующая мировая, стерла с лица земли огромные материальные (промышленно-экономические) комплексы, и мировое развитие, экономический бум капитализма в 1920-1930-е и особенно в середине 1940-х — середине 1960-х годов во многом были обусловлены и обеспечены бурным восстановлением экономик Германии, Италии, СССР, которое в огромной степени стало стимулом, мотором мирового развития.
Все это свидетельствует о простой вещи: капитализм исчерпал свою экономическую динамику на рубеже XIX–XX вв.; собственно, об этом с той или иной степенью приближения писали столь разные люди, как В.И. Ленин и К. Каутский. Дальнейшее развитие капитализма имело своей основой внеэкономическую динамику — военно-политическую борьбу. Причем, поскольку мир уже был поделен, колониальная и полуколониальная системы оформились, это уже не могла быть борьба Запада с афро-азиатскими слабаками. Это могла быть только борьба (война) европейских (североатлантических) военно-промышленных гигантов. Если с середины XVIII в. по конец XIX в. войны были функцией промышленно-экономического развития, то в XX в. само это развитие в значительной степени стало функцией — не просто тотальных (таковыми были уже наполеоновские) войн — войн на уничтожение, — которые вели между собой государства внутри европейской цивилизации, представляющие ее разные варианты: англосаксонский, германский и русский. Это и стало началом заката Европы и превращения Запада в Постзапад. Решающую роль в этом сыграло изменение динамики капитализма, который, в свою очередь, есть порождение, дитя, хотя и не вполне законное, самой европейской цивилизации.
Начало заката Европы совпало с окончанием гегемонии Великобритании и подъемом Германии и США (американцы какое-то время решали, с кем войти в союз — с Германией или с Великобританией; выбор в пользу последней определили два фактора: «сшивший» англосаксонских «кузенов» еврейский капитал по обе стороны океана и англосаксонский страх перед германским гением — научной, культурно-интеллектуальной и экономической мощью Второго рейха), а следовательно, внутризападной схваткой за мировую гегемонию и русской революцией.
При том, что в 1930-е — первой половине 1940-х годов американцы использовали Третий рейх для борьбы с Британской империей — в 1943 г. человек Рокфеллеров Аллен Даллес прямо заявил, что главная задача войны — разрушение Британской империи (а СССР — для борьбы с первым и второй), в ходе самой войны англосаксы решали и общую для «англо-американского истеблишмента» (К. Куигли) задачу: раздавить немцев и навсегда устранить их как внутризападного, внутрикапиталистического конкурента. Русские, Россия (в виде СССР) была вне Запада и вне капитализма, и задача ее разрушения была поставлена только в 1944–1945 гг., когда война была уже выиграна. Иными словами, важный элемент заката Европы — подавление Германии и немцев англосаксами. Однако по иронии истории — и логике развития капитализма — следующей фазой заката стало подавление европейцев, включая британцев, иммигрантами из Азии и Африки. При этом, однако, больше всего досталось опять же немцам. Это был главным образом целенаправленный процесс и корни его уходят во Вторую мировую войну и в то, что предшествовало ей в 1930-е годы. В этом плане прямая линия прочерчивается из первой половины 1940-х годов в начало XXI в. — к результатам наводнения Европы (Германии) мигрантами и миграционному кризису 2015 г.
12
В 2018 г. номер журнала «The Economist» от 14–20 апреля вышел с материалом, посвященным Германии, — «установочной» редакционной статьей и подборкой статей. В редакционной статье взахлеб нахваливалось правление Меркель в целом и особенно ее политика «открытых дверей» по отношению к мигрантам. В качестве достижений «эпохи канцлерин» «Экономист» выделил следующие: формирование более инклюзивной («включающей», «широкой») идентичности, чем этническая, национальная; ее распространение на тех, кто не имеет немцев среди своих родителей и вообще предков; развитие «сбалансированной гендерной культуры»: число работающих женщин за последние 15 лет выросло с 58 до 70 %; немцы стали больше разводиться и меньше вступать в брак; в то же время легализованы гомосексуальные браки.
Если перевести это на нормальный язык, то на самом деле речь идет о постепенном разрушении семьи и о том, что в условиях усилениях эксплуатации неолиберального типа все больше женщин вынуждены работать, чтобы сохранить семейный бюджет на прежнем уровне, а также о том, что разрушается немецкая идентичность. «Экономист» с восторгом констатирует, что Германия утрачивает этническую гомогенность и превращается в «плавильный котел», в открытую страну, состоящую из различных фрагментов — в переводе на нормальный язык: утрачивающую национально-культурную целостность. Что же касается «плавильного котла», то он не состоялся даже в США, не говоря уже о Западной Европе, — о чем пишут открыто, но хозяевам «Экономиста» это не указ.
Мультиэтничность Германии, радостно сообщает журнал, находит отражение и в политической жизни, и даже в спорте, в частности — в футболе. Если в 2009 г. члены парламента с «мигрантским бэкграундом» составляли 3 %, то в 2017 г. уже 9 %, хотя реально репрезентативной цифрой было бы 23 % — именно такое количество граждан ФРГ не имеет немецких корней. Если в 1990 г., когда немцы стали чемпионами мира, в сборной ФРГ были только немецкие (и немецко-польские) фамилии, то на первенстве Европы 2016 г. в сборной были Боатенг, Озиль, Подольски, Сане и Гомес (с корнями, соответственно, из Ганы, Турции, Польши, Сенегала и Испании). Однако вовсе не немецкий футбол — лидер по числу выходцев с Юга.
В газете «Спорт-экспресс» от 10 июля 2018 г. была опубликована статья под названием «Африка может гордиться своими командами — Бельгией и Францией». Как отмечает автор (Д. Зеленое), почти половина — 22 футболиста из 46 в заявках обеих команд — родом из Африки; по сути полуфинальная встреча Франции и Бельгии — настоящее африканское дерби. 9 игроков могли бы представлять Конго (4 француза и 5 бельгийцев), по трое — Сенегал и Марокко, по двое — Камерун и Мали, по одному — Гвинею, Того и Алжир. Причем африканцы — лидеры своих европейских команд: Лукаку, Компани, Батшуайи — Бельгии; Мбаппе, Погба, Юмтити — Франции. Есть выходцы из Африки и стран Карибского бассейна в сборных Англии, Нидерландов, Германии — меньше, чем в бельгийской и французской командах, но все же есть. А еще достаточно взглянуть на клубный футбол Англии и Нидерландов.
Что все это означает? С одной стороны, Европа выкачивает из своих бывших африканских колоний человеческий ресурс в его спортивно-физическом варианте. Для наиболее конкурентоспособных африканских спортсменов — это путь в мир, где «чисто и светло», шанс на лучшую жизнь для себя, своих детей, родни. Но есть и другая сторона — уже не африканская, а европейская.
Спортивным лицом Европы в наиболее массовом, популярном и денежном виде спорта — футболе — становится неевропейское: африканское, карибское, арабское. Процент африканцев и арабов в европейском футболе намного выше, чем процент африканцев в арабов в населении Европы. Кто-то скажет: ну и что в этом плохого? Плохого — ничего. Но и хорошего тоже. Африканизация большого спорта, в частности, футбола Европы (Западной прежде всего) свидетельствует о простой вещи: психофизически (т. е. социобиологически) в спорте высших достижений белые европейцы уступают, сдают позиции выходцам с Юга. Одним из факторов упадка Рима стала в свое время варваризация социума, прежде всего — армии, т. е. структуры, где крайне важны психофизические качества. Кто-то опять же скажет: из римско-варварского смешения возникла блестящая феодально-готическая Европа Средних веков. Здесь есть, однако, что возразить. Во-первых, между концом Рима и началом Средних веков лежит длительный (VI–IX вв.) период Темновековья. Во-вторых, варвары в расовом, а нередко и в религиозном отношении мало чем отличались от жителей позднего Рима. К тому же, в отличие от негров или арабов-мусульман они воспринимали римский образ жизни, бытовую культуру и т. п., не случайно ряд историков трактуют империю Карла Великого как последнее издание античной политии, из руин, разложения которой и возник феодализм. Наконец, в-третьих, где доказательства, что любое смешение приводит к синтезу, тем более блестящему? История свидетельствует, что это скорее исключение, чем правило.
Повторю: арабо-африканизация европейского футбола — это не плохо и не хорошо. Это — показатель арабо-африканизации жизни Западной Европы, демонстрирующий, в частности, преимущество арабов и африканцев над белыми европейцами в конкретной сфере. А вот для западноевропейской популяции, для эрбинов это знак на стене: арабо-африканский футбол в Западной Европе есть не что иное, как триумфальное шествие арабо-африканской улицы в западноевропейских городах, триумф Постзапада над Западом, одна седьмая подводного социального айсберга, который обязательно всплывет полностью.
Вернемся, однако, к Германии. Ныне, когда она превращается в Einwanderungsland (страну иммигрантов), когда практически никто не осмелится повторить фразу, сказанную ветераном ХДС Альфредом Дреггером в 1982 г.: «Возвращение иностранцев-гастарбайтеров на родину должно быть правилом, а не исключением», меняется само понятие «родины» (Heimat). Показательно, что, по информации журнала «Экономист», в самый разгар миграционного кризиса Меркель заказала карту, на которой границы Германии как бы охватывают Северную Африку, Украину и Турцию. Этим она хотела показать готовность, во-первых, принять беженцев и мигрантов из этих стран; во-вторых, стремление Германии играть стабилизирующую роль в этих регионах и странах. Что касается Турции, то она в такой роли Германии вряд ли нуждается, ну а на Украине «стабилизирующая» роль Германии и «коллективного Запада» очевидна всем.
Само наличие мигрантов меняет жизнь и поведение «коренных немцев», делает их «новыми немцами». Именно так назвали свою книгу X. и М. Мюнклер, с удовлетворением, я бы даже сказал, радостно констатирующие, что «статичная Германия» уходит в прошлое, вместе с четкими (stark) национальными границами и прежней идентичностью. Новая Германия становится более открытой, неформальной, разнообразной, но и — вынуждены констатировать супруги — более тревожной и нервной.
Выходит, плата за «открытость» — стрессы, тревоги, более нервная жизнь? Выходит, так. Неслучайно в ФРГ появляется все больше книг с названиями «Нервная республика» (и будет нервная, если учесть связанный с мигрантами рост преступности, прежде всего в крупных городах типа Берлина, Мюнхена, Кельна, больше похожих своим интернациональным составом друг на друга, чем на окружающие их немецкие земли и, как и все мегаполисы, превращающихся в неовавилонские башни, само появление которых предвещает катастрофу и провал в Темновековье), «Страх за Германию» (и будет страшно, если под новый, 2015 год в одном Кельне около тысячи женщин подверглись сексуальным нападениям), «Конец Германии» (кстати, наибольшую численность в Германии составляют лица в возрасте 50–54 лет). Неслучайны в качестве реакции на мигрантов и рост правых и крайне правых настроений и движений, и 13 % партии «Альтернатива для Германии», бьющейся за немецкую идентичность и подвергающуюся критике со стороны «левых» и «зеленых». Кстати, лидер последних, Чем Оздемир — сын турецких гастарбайтеров; логично, что наиболее активные люди с мигрантскими корнями идут к «левым» и «зеленым».
Одна из статей подборки в «Экономист» так и называется «Новые немцы», а над этим заголовком — фото, показывающее нам этих «новых немцев» — три десятка (20 мужчин и 10 женщин) среди них — араб в традиционной одежде, турок и турчанка, женщина в чадре, хасид. Над ними реют огромные евросоюзовские флаги; маленький немецкий флажок торчит где-то сбоку, как бедный родственник, — его держит в руке существо неопределенного пола, которому профессор Преображенский обязательно задал бы вопрос: «Вы мужчина или женщина?». И вспоминается фраза Черчилля, сказанная им в 1940 г. о том, что Великобритания воюет не с Гитлером и даже не с национал-социализмом, а с немецким духом, духом Шиллера, чтобы он никогда не возродился.
13
Это признание дорогого стоит, как и планы англо-американцев относительно того, как поступить с немцами после победы над Германией. Планы эти колебались между массовым физическим уничтожением и уничтожением метафизическим — стиранием идентичности и были таковы, что их авторов, в случае победы Германии, ждал бы процесс типа Нюрнбергского и справедливое обвинение в подготовке преступления против человечности.
Еще в 1940-м и 1941 г. Т.К. Кауфман (журналист из газеты «Jewish Chronicle», знакомец одного из ближних советников Рузвельта С. Роузмана) двумя (!) изданиями выпустил книгу «Германия должна погибнуть!». В ней он предлагал разделить территорию Германии между пятью странами и провести стерилизацию немецких мужчин и женщин — по 25 человек на одного врача в день; за 3 месяца все немцы должны были быть стерилизованы, а через 60 лет немецкая нация должна была исчезнуть. Статья широко обсуждалась в США.
Кто-то скажет: да мало ли что там мог написать полусумасшедший еврей-германофоб. Но вот что сказал в 1944 г. президент США Ф.Д. Рузвельт министру финансов Г. Моргентау (последний зафиксировал это в дневнике): «Нам надо либо кастрировать все (подчеркнуто мной. — А.Ф.) немецкое население, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они больше были не в состоянии производить на свет людей, способных продолжать творить те же дела». Даже нацисты в своем плане «Ост» — плане уничтожения русского народа — не говорили о тотальной кастрации.
Были и иные предложения, в частности об изменении наследственности и, соответственно, идентичности немцев. Так, в самом начале 1943 г. профессор Э. Хутон, антрополог из Гарварда, предложил изменить наследственность немцев путем — внимание! — принудительной метисации немецких мужчин и женщин. Схема Хутона была проста: захваченных в плен немецких солдат и офицеров (10–12 млн.) вывозят из страны и помещают в лагеря, а оставшихся в Германии немок принуждают к браку с солдатами оккупационных войск и — опять внимание! — с завезенными специально для этого иммигрантами.
В 1944 г. на 2-й Квебекской конференции Рузвельт, Черчилль и Моргентау обсудили предложенный последним план. Согласно плану, Германия должна была подвергнуться насильственной аграризации, а ее население сокращено до 25 млн. человек, причем значительная часть населения должна была быть физически уничтожена. Каким-то образом информация о плане Моргентау просочилась вовне, немцы подняли шум и англо-американцам пришлось официально отказаться от плана, но, подчеркиваю: только официально. Реально англо-американцы планировали нечто «моргентауподобное». Об этом свидетельствует брошюра Л. Ницера (председатель благотворительной организации для еврейских иммигрантов) «Что нам делать с Германией», которая в конце войны десятками тысяч экземпляров бесплатно распространялась в войсках США на территории Германии. Ницер предлагал уничтожить промышленность Германии и передать под контроль союзников ее школьную систему, чтобы с раннего возраста воспитывать немцев в нужном для англо-американцев ключе, подавляя немецкий национальный дух и вбивая в немцев как в народ чувство коллективной вины. Это, собственно, и было сделано впоследствии.
Выдвинув теорию коллективной вины, нацисты применили ее к евреям. После победы над Германией США и Великобритания, а позднее Израиль, по сути, приняли эту же теорию и применили по отношению к немецкому народу. На самом деле никакой коллективной вины не бывает; вина всегда носит индивидуальный, личностный характер. Народ в качестве коллективного виновника — это нонсенс, рождающийся в извращенном мозгу (удивительно, но даже у нас находятся подонки, говорящие о коллективной вине немецкого народа и оправдывающие сознательное варварское уничтожение англо-американцами мирного немецкого населения наказанием немцев за их коллективную вину). Подход Сталина — «гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается» — верх гуманизма по сравнению со зловещими выдумками союзников и их советников. Именно Сталин заблокировал фрагментацию Германии на несколько десятков государств и ее аграризацию. Не смогли союзники резко сократить и численность населения Германии, хотя в первые послевоенные годы от голода умерло около 3 млн. немцев. Но вот в последний год войны англо-американцы постарались максимально уменьшить численность населения Германии и нанести ему максимальный психологический урон. Средство — варварские бомбардировки немецких городов.
Дрезден союзники сравняли с землей, сбросив на него 1478 тонн фугасных и 1182 тонны зажигательных бомб, погибло (главным образом сгорело заживо) от 135 тыс. до 250 тыс. человек; число жертв атомной бомбардировки Хиросимы — 72 тыс. Дрезден — далеко не единственный город, подвергшийся бомбардировкам (так, на Кельн было сброшено 1350 тонн обычных бомб и 460 тыс. тонн зажигательных), от которых в Германии погибло от 600 тыс. до 1 млн. мирных жителей (из них как минимум 80 тыс. — дети) более 40 городов — не случайно в Германии (но не за ее пределами) в ходу выражение Bombenholocaust: немцев массово убивали как немцев. Военной необходимости в этом, как и в атомной бомбардировке американцами Хиросимы и Нагасаки, не было. Удары наносились принципиально по жилым кварталам с демографической и психологической целью. При этом союзники старались не бомбить танковые или авиационные заводы — война заканчивалась и они готовились присвоить эту собственность, поэтому она должна была оставаться целой и невредимой. Заодно, так же, как атомная бомбардировка японских городов, бомбежка городов немецких была рассчитана на запугивание советского руководства — не помогло.
Итак, что мы имеем в сухом остатке? Уже во время Второй мировой войны англо-американцы разработали ряд плановых мероприятий по изменению менталитета, культурно-исторического кода («духа») и поведения немцев. Средства — тотальное психологическое подавление с выработкой комплекса коллективной национальной вины (прежде всего перед евреями, но ни в коем случае не перед русскими, десяток миллионов которых был уничтожен по плану «Ост», о русском холокосте вообще никто не упоминает — и это еще одно проявление русофобии), установление контроля над школьным и университетским образованием, а также над обществоведческой наукой. Что и было сделано сразу после войны. США поставили под жесткий контроль школьное и университетское образование, реализуя воспитание по сути в антигерманском духе.
Это было одно из условий так называемого «Акта о канцлере» (Канцлер-акта — Kanzlerakte). Согласно информации бывшего главы военной контрразведки ФРГ генерала Бундесвера Г.-Х. Комоссы (на русский язык переведена его книга «Немецкая карта. Тайная игра секретных служб» — М., 2009), 21 мая 1949 г. между США и властями ФРГ был подписан секретный документ, серьезно ограничивавший суверенитет ФРГ — он был условием ее появления. По сути ФРГ из государства превращалась в структурный компонент гегемонии США. Согласно Канцлер-акту, кандидатура канцлера ФРГ согласовывалась с США; под американо-британским контролем отчасти оказывались внутренняя и внешняя политика ФРГ и полностью — СМИ, школьное и университетское образование.
Некоторые ставят под сомнение существование Канцлер-акта, полагая его мистификацией. Думаю, они ошибаются. Но дело даже не в этом. Сомневающимся можно ответить в том же духе, в каком Герберт Уэллс в конце 1930-х годов ответил на вопрос о «Протоколах сионских мудрецов». Когда его спросили, является ли этот документ реальным или же фальшивкой, Уэллс ответил, что это не имеет значения, главное в том, что все произошло и происходит, как там написано. То же можно сказать о Канцлер-акте: с Германией в послевоенный период все было проделано именно так, как это представлено в информации о секретном документе.
Американо-британская социальная инженерия успешно применялась против немцев в течение 25–35 лет после окончания войны. По сути она была отработана на них — выросло целое поколение духовно кастрированных немцев, которые в условиях не только военно-политической, но и духовно-интеллектуальной оккупации стали воспитывать себе подобных. Сегодня мы имеем третье такое поколение, проблемы создают в основном лишь бывшие гэдээровцы, воспитанные в духе социалистического патриотизма. Но вот что важно: постепенно, по мере американизации Европы, поворотной вехой в которой стали события 1968 г., скрытые под маской «студенческой революции», по мере атлантизации Европы и развертывания проекта «глобализация» эта инженерия стала активно использоваться и против других европейских наций.
Помимо упомянутых выше средств духовной кастрации, предлагалось еще и третье средство — изменение наследственности и социальных инстинктов (поведение и идентичность) путем метисации посредством межэтнических и межрасовых браков немцев как белых европейцев с иммигрантами, т. е. создания вместо относительно гомогенного в этнокультурном плане общества мультиэтнического, мультикультурного.
Как мы помним, иммиграция из Азии и Африки стартовала в Европе по экономическим причинам.
Однако в начале 1970-х годов экономический спад, стагфляция, вызванные отчасти нефтяным кризисом, отчасти другими причинами, привели к безработице, и тут выяснилось, что иностранные рабочие не собираются ехать домой, и правительства европейских стран, а затем Евросоюза не знали, как справиться с негативными последствиями иммиграции, включая отрицательную реакцию значительной части населения на мигрантов. Вместо решения этой проблемы они пошли по пути изменения отношения белых европейцев к мигрантам. Средство — мультикультурализм, создание мультиэтнического общества, а в перспективе — создание новых наций путем метисации старых и стирания национальной идентичности.
В 2012 г. во время визита в Европу Обама заявил, что XXI в. будет веком формирования новых наций. Чуть позднее Меркель выразилась в том смысле, что к середине XXI в. не будет никаких немцев, а будут общеевропейцы. Так с 1980-1990-х годов против европейцев заработало то, что планировалось только для немцев в 1944–1945 гг. и что было отработано на них в 1950-1970-е годы. Причем первый и главный удар пришелся опять же по немцам: Германия принимает больше мигрантов и беженцев, чем другие страны; в ней 51 % беженцев охвачены программами интеграции по сравнению с 34 % в Швеции и 11 % в Греции. Иными словами, именно Германия опять стала полем эксперимента социальной инженерии по выведению «новых немцев» — населения с фрагментированной деэтнизированной идентичностью. Но мы должны помнить, где находятся истоки этой инженерии и кто исходно назначался ее главной жертвой, кого стремились убрать англосаксы (и это им удалось) в качестве своего главного конкурента в ядре капиталистической системы, бросившего им вызов в 1870-е и продержавшего под напряжением — экономическим, военным, интеллектуальным — до 1945 г., т. е. в течение жизни трех поколений. Именно поэтому союз Великобритании и США, обеспеченный, сшитый на рубеже XIX–XX вв., фактически поставил задачу окончательного решения немецкого вопроса, в чем и признался Черчилль в 1940 г. Именно на немцах отрабатывались психоисторическое подавление, геокультурная виктимизация и такое оргоружие как мультиэтничность (мультикультурализм). А затем его применили к остальным западноевропейцам.
Почти тысячу лет Западная Европа была франко-германской и только последние двести лет — англосаксонской. В 1945 г. англосаксы — с помощью СССР — одержали победу не только над немцами, но и над Европой; точнее, воспользовались нашей победой, открыв второй фронт летом 1944 г., когда исход войны был уже решен, т. е. по сути примкнув к победителю — так мы и должны квалифицировать эту ситуацию. Прошло три-четыре десятилетия, и логика позднего капитализма, глобализации поставила перед англо-американцами (при всех их внутренних противоречиях) задачу демонтажа национального государства, гомогенизации национальных государств, культур и языков, прежде всего Европы. Мигранты и мультикультурализм — сильное средство реализации этого процесса.
Какой язык должен стать lingua franca, универсальным лексиконом усредненно-серого в национальном плане (и даже однополого, как пишет в «Краткой истории будущего» Ж. Аттали) общества? Конечно же, английский. Как подчеркивает польский эмигрант в Швеции М. Радецкий, в мультикультурном обществе не может быть ни шведского, ни польского, никакого другого языка — они должны быть заменены английским. Правда, Радецкий не пояснил, как насчет набирающих силу китайского, испанского и арабского; остается опять вспомнить Шляпника из «Алисы в стране чудес». Впрочем, Радецкий и такие как он, начиная с Р. Куденхове-Калерги, озабочены ситуацией только в Европе, ситуацией европейцев, которых предполагается превратить в мультикультуралов. Нетрудно заметить, что речь идет об обществе-химере, основная масса населения которого представляет усредненную толпу без национальности, культуры, традиции, идентичности, определенного цвета кожи — короче говоря, без свойств, в котором важные позиции, включая руководящие, занимают мигранты или их дети. Вспомним: согласно журналу «Экономист», 23 % мест в бундестаге должно принадлежать лицам с ненемецкими корнями, т. е. туркам, курдам, арабам.
По сути, перед нами реализация проекта Куденхове-Калерги, который считал, что в Европе не должно быть государств и государственных границ — только региональные («Европа регионов»), население должно быть смешанным, т. е. утратившим национальную идентичность, а руководящую культурную и интеллектуальную (а следовательно, и политическую) роль должны играть, согласно Куденхове-Калерги, евреи. Неудивительна и поддержка, которую он получал и от еврейских организаций, и от семей Ротшильдов и Варбургов.
Сегодня мы видим, что традиции стираются даже на уровне правящих в Европе королевских домов. Последний пример — свадьба сына принцессы Дианы и Меган Маркл. И дело даже не в социальном статусе и цвете коже невесты, а в систематическом нарушении принятого обряда бракосочетания в королевской семье. Обряд проводил Майкл Карри из Чикаго, епископ Епископальной церкви США. Хотя она и является ответвлением англиканской церкви, но, во-первых, это все же не английская церковь, а, во-вторых, ответвление. То, как епископ вел себя во время бракосочетания (прыжки, ужимки), очень напоминает поведение негров — участников похорон в Новом Орлеане: веселье, шуточки — там так принято. Но Кентерберийское аббатство — не «там», а «здесь». И нужно было видеть, с каким лицом сидела королева. Разумеется, это — частный случай. Тем не менее.
Как заметил Д. Марри, все понимают и признают, что европейцы не могут стать арабами, индийцами и китайцами, но почему-то считается, что все могут стать европейцами, а потому Западная Европа превращается в единственное место на планете, которое принадлежит всем, но самим европейцам — в последнюю очередь, становясь «утопией» в исходном греческом смысле, «местом, которого нет». Но в таком случае получается, что европейцы — это люди, которых нет: sine loco (без места), бомжи? И эти люди, неспособные навести порядок у себя дома и по сути не являющиеся хозяевами этого ничейного дома, учат нас жить?!
В 1990-е годы, да и после коллективный Запад и его холуи в России попытались применить к русским те методы, которыми после мировой войны давили Германию, а с 1980-х обрушили на европейцев. Мерзавцы разного рода заговорили о необходимости покаяния за сталинизм-коммунизм, о том, что сталинский и гитлеровский режим — одно и то же и оба равно виноваты в развязывании Второй мировой войны, о том, что для русских характерно тоталитарное сознание, его нужно менять, начиная с отказа от русских народных сказок и т. д., и т. п. Советофобия быстро превратилась в русофобию. Начались разговоры о необходимости привлечения мигрантов — на эту тему немало распространялись Е. Гайдар и его шайка.
У нас — не прокатило. Россия — не Германия, степень социокультурной сопротивляемости больше, к тому же сопротивляемость духовная подкреплена ядерным щитом и мечом. Разумеется, нам еще предстоит немало сражений на фронтах психоисторической (как минимум) войны, но уже сейчас ясно: так, как вышло у Запада с немцами, с нами не получится. Но это отдельная тема. Вернемся к вопросу о кризисе.
14
Итак, Европа в кризисе. Логично было бы предположить, что объяснять ситуацию и нащупывать пути выхода из кризиса должна наука об обществе. На самом деле постзападная социально-гуманитарная наука чаще всего занимается диаметрально противоположным. Более того, представители, руководители, организаторы ее мейнстрима делают все, чтобы не заниматься реальными проблемами, не видеть их, заблокировать и маргинализировать тех, кто пытается увидеть реальные проблемы и дать на них адекватный ответ. Это видно и по многим монографиям и статьям, но особенно по так называемым научным конференциям, на подавляющем большинстве которых делается все, чтобы заболтать реальные вопросы и подменить их не третьестепенными даже, а тридцатьтретьестепенными микровопросами, интересным разве что полутора человекам — специалистам по «третьему волоску в левой ноздре».
Отличный пример типичной для Постзапада конференции по гуманитарно-социальной тематике приводит Д. Марри в своей книге «Странная смерть Европы». Приведу длинную, но заслуживающую внимания цитату: «Несколько лет назад во время конференции в Гейдельбергском университете мне внезапно стала ясной катастрофа современной немецкой (это относится ко всей постзападной. — А.Ф.) мысли. Группа ученых и просто участников собралась обсудить историю отношений Европы со Средним Востоком и Северной Африкой. Очень скоро стало ясно, что из этого ничего нельзя будет извлечь, поскольку ничего не могло быть сказано. Череда философов и историков тратила время своих выступлений, упорно пытаясь как можно более успешно ничего не сказать. И чем успешнее мало что говорилось, тем сильнее были чувства облегчения и признательности присутствующих. Ни одна попытка обратиться к какой-либо идее, событию или факту не могла иметь место, не будучи проверенной на лояльность на "блокпосту" современной академической науки. Не были возможны никакие обобщения, никакие особые мнения. Под подозрением оказались не только история и политика. Философия, идеи и сам язык были словно подвергнуты оцеплению как место преступления. Любому внешнему наблюдателю четко очерченные границы этого места были хорошо видны. Работа ученых заключалась в патрулировании кордонов, в то же время предпринимались отвлекающие маневры, чтобы любой ценой не допустить случайного возвращения участников в сферу идей.
Все реально относящиеся к делу слова и термины немедленно словно помечались флажками и начинали оспариваться. Очевидной проблемой стало слово "нация". "История" стало еще одним словом, вызвавшим немедленную остановку. Когда кто-то попытался использовать слово "культура", все вообще остановились. [Было слышно, что] термин имеет столько различных значений, что по его поводу нет согласия, а потому его нельзя использовать. Самому термину не позволили что-либо означать. Цель этой игры — а это была именно игра — заключалась в том, чтобы сохранить видимость академического исследования и в то же время сделать плодотворную дискуссию невозможной. Во многих научных и образовательных учреждениях Европы эта игра продолжается — к удовлетворению и облегчению ее участников, с одной стороны, и к раздражению и безразличию всех остальных, с другой.
Если и сохраняется хоть какая-то главная, ключевая идея, то она заключается в следующем: идея — это то, что создает проблемы. Если и сохраняется хоть какое-то общее ценностное суждение, то оно заключается в следующем: все ценностные суждения ошибочны. Если и сохраняется какая-никакая определенность, то это принципиальное неверие в определенность. И если это не является вкладом в философию, то это, несомненно, вклад в определенный тип установки — мелкой, поверхностно-ограниченной, едва ли способной пережить сколько-нибудь продолжительную атаку, но легко адаптируемой».
Д. Марри абсолютно точно отразил ситуацию — свидетельствую как очевидец. Повторю: то, о чем пишет Марри, характерно не только для немецкой, некогда совершенно блестящей науки, но для североатлантической науки вообще. Неудивительно, что конференция, описанная Марри, — правило, а не исключение. Собственно, это и есть характеристика науки Постзапада в эпоху постмодерна. Отчасти это реализация того, что исходно было заложено в социальную науку буржуазного общества. Достаточно вспомнить, что писал о Homo academicus П. Бурдье, а о научном сотруднике — А. Зиновьев. Обществоведческая наука, порожденная буржуазным обществом, не только отражает именно его реалии, но и призвана выражать интересы его господствующих групп, их видение мира. Как заметил И. Валлерстайн, научная культура, социальная наука — это не просто рациональные поиски истины. Она была формой социализации различных элементов, выступавших в качестве кадров для всех необходимых капитализму институциональных структур. Как общий и единый язык кадров, но не трудящихся, она стала также средством классового сплочения высшей страты, ограничивая перспективы или степень бунтовщической деятельности со стороны той части кадров, которая могла бы поддаться этому соблазну. Более того, это был гибкий механизм воспроизводства указанных кадров. Научная культура поставила себя на службу концепции, известной сегодня как «меритократия», а раньше — как «la carriere ouverte aux talents». Эта культура создала структуру, внутри которой индивидуальная мобильность была возможна, но так, чтобы не стать угрозой для иерархического распределения рабочей силы. Напротив, меритократия усилила иерархию. Наконец, меритократия как процесс (operation) и научная культура как идеология создали завесу, мешающую постижению реального функционирования исторического капитализма. Сверхакцент на рациональности научной деятельности был маской иррациональности бесконечного накопления. Сегодня, в условиях терминального кризиса капсистемы, западная наука тоже переживает острейший кризис, а ее мейнстрим вырождается в пропаганду — в том числе мультикультурализма. В позднекапиталистическом социуме наука об обществе как структура и как процесс организуется таким образом, чтобы полностью избежать острых вопросов и детеоретизировать знание, сведя его к описанию третьестепенных феноменов (отсюда «мода» на устную историю, изучение гендерных отношений и прочей псевдонаучной мути).
Прав французский философ Шанталь Дельсоль, который уподобляет нынешнего европейца павшему Икару, если бы тот выжил, — т. е. инвалиду с Invalidenstrafie. И инвалидность, разруха, подчеркивает Дельсоль, прежде всего в головах — разруха, замешанная на страхе видеть реальные проблемы.
Отказ видеть реальность, ее правду, отказ от исторической памяти (то, что Д. Эндресс назвал «культурной деменцией»), подмена всего этого постправдой, которую И. Дэвис охарактеризовал как «дерьмо, завоевавшее мир», — это, безусловно, характеристика стареющего, вырождающегося общества, общества «социального (или социокультурного) Альцгеймера».
…Мне жаль Европу, которая все больше напоминает муху, бьющуюся в паутине жирного паука. Европа, которая была иной еще в моем детстве, т. е. до середины 1960-х годов, столь стремительно катится в пропасть, поучая при этом других как жить, что так и вспоминается персидская поговорка: «Кричала ворона, что она хирург, а у самой брюхо распорото».
15
Разговор о судьбах Европы и мультикультурализма я начал с романа, написанного задолго до того, как мигранты стали сверхсерьезной, если не одной из терминальных проблем постзападной Европы. Закончу его тоже романом — «Подчинение» («Soumission»), написанном опять же французским писателем — знаменитым Мишелем Уэльбеком в 2015 г., 42 года спустя после появления «Лагеря святош» Распая. Уэльбек известен как певец бессмысленного, бесцельного и бесперспективного общества «депрессивной ясности». Картина, нарисованная в романе, предельно ясно демонстрирует бесперспективность Постзапада на примере Франции. Роман повествует о выборах, на которых к победе явно идет Национальный фронт. Единственная партия, способная встать у него на пути, — Мусульманская партия, т. е. исламисты. Французские левые и центристские партии поддерживают ее, и она побеждает. Автор показывает, как, используя леваков в качестве прикрытия, пришедшие к власти исламисты трансформируют Францию, прежде всего образовательные структуры, Сорбонну на исламский лад.
Занавес.
Мы прекрасно помним, как левые и центристские проатлантистские партии Франции шельмовали Марин Ле Пен и ее Национальный фронт на последних выборах. Роман Уэльбека отражает реальность: утратившим свои цивилизационные характеристики и этнокультурную идентичность индивидуумам глобалистского розлива исламисты действительно ближе европейских националистов. Напомню: заявила же Меркель, что в середине XXI в. в Европе не будет ни немцев, ни французов, а будут общеевропейцы. Вот только вопреки тому, что думает Меркель (если она вообще способна о чем-то думать, кроме канцлерского кресла), лицо у этих «общеевропейцев» будет неевропейским. Грустно, но приходится согласиться с теми европейскими обозревателями, которые считают, что к концу жизни большинства людей, живущих в настоящее время в Европе, по крайней мере, тех, кому 30–40 лет, Европа перестанет быть Европой. Корабль Тесея рассыплется в прах под радостные крики варваров. И некому будет в самой Западной Европе прекратить это безобразие: Геракл и Ахилл не придут — неоткуда; к тому же сами евросоюзовцы сделали все, чтобы ни гераклы, ни ахиллы в Европе никогда уже не появились. Если и есть пространство, способное породить новых героев, — это к востоку от Западной Европы, в Срединной Земле, Хартленде, которая остается единственной хранительницей европейских ценностей, как христианских, так и дохристианских.
Постзапад — на то он и «пост» — не только не способен выдать нечто новое, но и старое не может сберечь. Более того, он сам отказывается от европейского наследия. В конституции Евросоюза ничего не говорится о христианстве, а ведь оно — один из корней европейской цивилизации, который рубят атлантисты-глобалисты. Другой корень — национальное государство; рубят и его: демонтаж национального государства столь важен для атлантистских элит, что в бытность канцлером Германии Г. Коль объявил этот процесс вопросом мира и войны для XXI в. Европейцы совершают цивилизационное самоубийство — экзистенциально уставшие (и поглупевшие) в условиях комфортного существования, утратившие «трагический смысл жизни» (М. де Унамуно) — он заменен на потребление, свою веру (это еще и подогревается искусственно созданием чувства вины за нацизм-колониализм, работорговлю — и это при том, что арабские работорговцы вывезли из Африки намного больше рабов, чем европейские, но арабам не вспоминают; как же, они — жертвы колониализма и ориентализма в саидовском смысле слова). Или иначе: смертный приговор Европе приводят в исполнение сами европейцы. Но европейцы ли? Что, Макрон, Олланд, Меркель — европейцы? Скорее, безродные космополиты, низкопоклонники перед Глобамерикой.
Показательно, что многие европейские высокопоставленные клерки (язык не поворачивается назвать их «лидерами») бездетны, т. е. у них нет личных причин и мотивов заботиться о будущем. Эта бездетность вовсе не во всех случаях объясняется нетрадиционной сексуальной ориентацией (читай: склонностью к половым извращениям) — это социальная позиция. Но — с другой стороны — может, таким и не надо плодиться? Впрочем, у западноевропейцев в массе, похоже, нет желания воспроизводить себя, как нет желания и трудиться — они предоставляют это арабам, неграм, туркам, превращаясь просто в белых жильцов бывшего европейского, а теперь все более ничейного дома, главный смысл жизни которых потребление/потреблятство, развлечения. Но рано или поздно (скорее рано) устами черного человека, который, конечно же, прескверный гость, Судьба под звуки Пятой симфонии Бетховена произнесет: «Ты все пела. Это дело. Так поди же, попляши». И пляски эти будут на самом краю пропасти — под звуки тамтамов, которые и так уже раздаются в центре Парижа, у Эйфелевой башни — там, где когда-то звучал дивный французский аккордеон.
«Бремя белого человека» оказалось слишком тяжелым, неподъемным для европейцев рубежа XX–XXI вв. Между началом эвакуации римских легионов с лимеса Римской империи и фактическим крушением последней прошло (в зависимости от того, как считать) около трех столетий. Со времени ухода европейцев из колоний прошло (если вести отсчет от рубежа 1950-1960-х годов и «забыть» о португальских и некоторых других колониях) не более шести десятков лет, но ныне время летит намного быстрее, чем полторы тысячи лет назад, и бывшие «колонизуемые», точнее, их дети и внуки уже мирно захватывают бывшие метрополии. Если дело и дальше пойдет с такой скоростью, то к концу XXI в. все будет кончено, и Шпенглер, считавший, что XXI в. будет для Европы последним, окажется прав. Впрочем, уже сейчас видно, что он, скорее всего, прав. Sic transit Gloria mundi.
Эпоха господства Запада была кратким мигом в истории нынешней планетарной цивилизации. Но даже в эту эпоху была страна, так и не покорившаяся этому господству и создавшая собственную версию великой европейской культуры и неоднократно бившая этот Запад — Россия. И вышло так, что сегодня именно Россия оказывается по сути последним оплотом европейских ценностей, защищая их от Постзапада с его постправдой, постморалью и постбытием, борется с Постзападом за европейскую цивилизацию. Однако бороться за европейскую цивилизацию и за интересы европейских государств, за интересы Евросоюза — вещи разные. Европейцы — в лучшем случае ненадежные партнеры, а не союзники. Прав А. Гера: союзники в Европе находились у нас только тогда, когда мы выступали за чужие интересы, чаще всего — за британские. А «наградой» был нож в спину. Борьба за европейскую цивилизацию — это борьба за наши интересы и ценности, а не мелкий сырьевой гешефт и сиюминутные тактические союзы то с одними против других, то наоборот. Я уже не говорю о том, что Европе, Постзападу нечего предложить русскому человеку.
Одно из главных противоречий нынешнего Постзапада заключается в том, что в геоисторическом, геокультурном плане это уже не Европа, а в плане физического, антропологического носителя это большей частью еще европейцы. Нынешние тенденции развития работают на то, чтобы снять это противоречие: у неевропейских/постъевропейских ценностей и кодов должен быть неевропейский носитель — к тому дело и идет. Прав Паскаль: природа, в том числе антропологическая и социальная, не терпит пустоты, вот ее и заполняют мигранты.
Рано или поздно России придется столкнуться с Постзападом — этнические бандформирования могут оказаться не только на наших южных границах, но и на западных, и это будет посерьезнее, чем натовские армии, возглавляемые тупым полуистеричным бабьем. Самое главное, чтобы перед лицом Постзапада оказалась не Построссия — тогда получится схватка скелетов над пропастью, из которой во все стороны, в том числе и в нашу, начнут карабкаться очередные оркоподобные варвары. В этом случае России, если только к этому времени она сама не превратится в колониально-периферийную химеру с окончательно сложившейся сословно-этнической структурой футуроархаического типа, придется превращаться в великую Русь. Русь, которая, «гремя огнем, сверкая блеском стали» сплотит под красным перуновым стягом нерушимый союз против нежити. Но для этого нужно жить в чести и правде по своим правилам, проведя серьезную и безжалостную по отношению к самим себе контрольную работу над своими историческими ошибками, особенно теми, что допущены — по нарастающей — в водораздельную эпоху.
Глобализация и «Киндафрика»: исторический бумеранг?
1
В 2014 г. во Франции вышла книга «Киндафрика. Китай, Индия и Африка создают завтрашний мир» Ж.-Ж. Буало и С. Дембински[4]. Трудно сказать, приживется ли термин «Киндафрика», объединяющий Китай, Индию и Африку; скорее всего, нет, уж слишком разные миры втиснуты в него. Однако оперативно-эмпирически термин «Киндафрика» можно использовать в качестве окуляра или, как сказал бы Айзек Азимов, для «взгляда с высоты» на три поднимающихся блока, демографический и экономический (по крайней мере, Китая и Индии) вес которых действительно будет играть все большую роль в судьбах мира вообще и Постзапада, Pax Occidentalica в частности. По мнению авторов книги, в 2030–2050 гг. эта роль (разумеется, если не случится глобальной катастрофы) во многих отношениях станет решающей.
Споры вокруг «Киндафрики» — хороший повод взглянуть на три составляющие ее части. При этом имеет смысл пристальнее взглянуть именно на Африку (речь идет об Африке к югу от Сахары, т. е. о «черной», негритянской, неарабской или, как ее еще называют «подсахарской» Африке), поскольку о Китае и (в меньшей степени) об Индии и так довольно много пишут. Африка же нередко оказывается «не в фокусе». Это неправильно. Во-первых, Африка — это ресурсная база значительной части мира на вторую половину XXI в., а потому ее потихоньку начинают прибирать к рукам заинтересованные структуры («вторая колонизация»); во-вторых, демографические и иные процессы, развивающиеся в Африке в сторону социальной безнадеги, чреваты проблемами, как минимум, для Западной Европы. Пока ее осваивают главным образом арабы, но рано или поздно по мере ухудшения африканской ситуации в Европу рванут «лишние», «нерентабельные» люди черного континента, и есенинские строки «Черный человек! Ты прескверный гость!» приобретут для западноевропейцев практическое значение. Так что про нынешнюю Африку уже сейчас, перефразируя П. Ершова, можно сказать: «Много, много непокою принесет она с собою».
Западноевропейцы и американцы в XIX–XX вв. своими действиями в Азии и Африке разбудили «лихо» и теперь имеют дело с «отдачей». Именно так — «Отдача» («Blowback») назвал свою книгу американский аналитик Ч. Джонсон, признанный специалист по Японии и вопросам антипартизанской войны. Под «отдачей» он имел в виду, помимо прочего, волну политического насилия, направленную против Запада со стороны афро-азиатского мира в первой половине XXI в. в ответ на то, что колонизаторы натворили в этом мире в XX в. Демографический кулак — вот что подносит афро-азиатский мир к европейскому носу.
Согласно прогнозам, в 2030 г. численность населения Китая составит 1,5 млрд., Индии — 1,5 млрд., Африки — 1,5 млрд, (при этом две страны, Нигерия и Эфиопия, вместе обеспечат 400 млн. чел.), а в 2050 г. население Африки может достичь 2 млрд. Иными словами, уже через полтора десятка лет половина человечества будет жить в «Киндафрике», причем основная масса этой половины, особенно в Индии и Африке, будет представлена молодежью — в отличие от стареющего и численно сокращающегося населения Европы.
Здесь, однако, необходимо отметить, что традиционная оценка численности Китая (и Индии) некоторыми оспаривается. Одни, например, покойный А.Н. Анисимов, считают, что эта оценка занижена и Китаю надо добавить миллионов 200. Другие, как недавно опубликовавший в интернете свои подсчеты В. Мехов, полагают, что численность населения Китая и вообще всех так называемых демографических гигантов Азии завышена и в реальности существенно меньше. В частности, население КНР, по мнению В. Мехова, не 1 млрд. 347 млн., а в лучшем случает 500–700 млн. Во-первых, подчеркивает он, точных демографических данных нет, все данные носят оценочный характер. Исторические данные разнятся на десятки миллионов. Так, по одним данным, в Китае в 1940 г. было 430 млн., а по другим — 350 млн. в 1939 г. Во-вторых, по мнению В. Мехова, азиаты хорошо поняли, что численность населения — это их стратегическое оружие, а потому заинтересованы в завышении цифр. В 2011 г. доля городского населения КНР впервые перевалила за половину — 51,27 %. Если учесть, что население крупнейших городов КНР — 230–300 млн. чел., то, пишет Мехов, по этой логике получается, что население Китая — 600 млн., никак не более 700 млн. С Индией то же самое: 75 млн. живут в 20 крупнейших городах. А где еще миллиард? Если он есть, то плотность населения — 400 чел. на 1 кв. км. Согласно статистике, 70 % индийцев живут в деревнях, т. е. 75 млн. — это 30 %. Выходит, численность населения не более 300 млн.
Мне есть, что возразить на эти подсчеты, однако в данном случае для меня главное — обратить внимание на них и предоставить читателю возможность подумать самому, я же далее буду придерживаться традиционной оценки.
Было время, когда Европа демонстрировала высокие темпы роста населения: в конце Средневековья европейцы составляли 12 % человечества; в 1820 г. — 16,5 %; накануне Первой мировой войны — 25 %. А затем доля белых европейцев в мировом населении начала снижаться. Ныне по разным оценкам она колеблется между 8 % и 12 % — демографическое возвращение Запада в Средневековье? Кроме того, сегодня в Западной Европе и США люди старше 70 лет составляют 25 % населения, в 2030 г. их будет более 30 %. Мы видим демографический упадок белой расы и ее старение, в «Киндафрике» — противоположная картина.
Кстати, белые — единственная раса, чья численность постоянно уменьшается. И что-то не слышно встревоженных голосов политиков, антропологов, экологов, истерично трясущихся по поводу сокращения или угрозы исчезновения какого-нибудь вида паукообразных, рыб или эндоканнибалов племени яномами (живет на границе Бразилии и Венесуэлы). Белых не жалко? А как же равноправие? Или мы живем в эпоху антибелого расизма? Но это к слову.
Население «Киндафрики» в начале нашей эры составляло 70 % мирового населения, в 1950 г. — 45 % (на них приходилось 4 % мирового богатства). На 2030 г. демографы дают следующий прогноз: Северная и Южная Америка — примерно 13 % мирового населения; Европа с Ближним Востоком и Африкой — 31 %; «китайская» Азия (Китай, Япония, Корея, ЮВА) — 29 %; «индийская» Азия (бывшая Британская Индия) — 27 %. Еще более впечатляют цифры возрастного состава когорты 15–24 года. В 2005 г. в Китае она насчитывала 224 млн., на 2030 г. в Китае прогнозируется 177 млн. — сокращение почти на 50 млн.; в Индии — 242 млн., в Африке — около 300 млн. (почти треть или четверть численности этой мировой когорты). И это при том, что на 2000 г. средняя продолжительность жизни в Африке составляла 52 года, в Индии — 63 года, в КНР — 70 лет.
Вообще в мире каждую минуту рождается 223 человека (из них 173 в 122 слаборазвитых странах). В 1997 г. уровень рождаемости в мире был 24 промилле, в Африке — 40. В 1997 г. 15 % родившихся в мире были африканцами; в 2025 г. их будет 22 %, причем к этому времени 50 % населения Африки будет жить в городах (в Латинской Америке — 70 %), среднемировой показатель — 60–65 %.
В то же время в демографическом плане Африка к югу от Сахары неоднородна. Специалисты выделяют в ней четыре демографические модели.
1. «Демографическая бомба». Это прежде всего Нигерия и Мали, а также Нигер, Буркина-Фасо, Гвинея, Ангола, Конго (бывш. фр.), Чад, Уганда, Сомали. В 1950 г. в этих странах проживал 90 млн. чел., в 2040 г. будет 800 млн.
2. «Стабильный вариант» с некоторым уменьшением населения: Сенегал, Гамбия, Габон, Эритрея, Судан. Сейчас — 140 млн., к 2040 г. население этой группы стран должно уменьшиться на 5-10 %.
3. Модель, связанная с активным воздействием СПИДа. По различным оценкам, от 25 до 40 млн. африканцев ВИЧ-инфицированы, и только 0,5–1 % из них имеют доступ к необходимым лекарствам. 90 % инфицированных — лица моложе 15 лет. Классический случай — Зимбабве (в столице, Хараре, СПИД является главным фактором смертности 25 % населения), а также весь юг Африки. За пределами этого региона ВИЧ бушует в Танзании, Кении, Кот д'Ивуаре, Камеруне. Однако при всем тормозящем воздействии СПИДа население и здесь будет расти, хотя и не так, как в странах первой модели. В 1950 г. население этих стран составляло 46 млн., в 2040 г. прогнозируется 260 млн. (по ЮАР эти цифры — 56 млн. и 80 млн. соответственно).
4. Модель, обусловленная резкими скачками смертности, связанными с войнами. Это Сьерра-Леоне, Бурунди, Руанда, ДР Конго. Здесь тоже рост, но опять же не как в странах первой модели: 80 млн. в 1950 г., 180 млн. в 2040 г.
Иными словами, к 2030–2040 гг. в Африке будет огромное количество «лишних людей», причем вовсе не «Онегиных» и «печориных» — это будет другой человеческий материал. Одним из средств решения проблем избыточного населения становится миграция туда, «где чисто и светло». Тем более что для большой части африканцев работы в Африке почти нет: Африка сегодня дает 1,1 % мирового промышленного производства, а ее доля в мировом ВП сократилась с 12,8 % в 2000 г. до 10,5 % в 2008 г.
Сегодня африканцы, используя свои этнические сети, мигрируют в основном во Францию и в Бельгию, а также в Великобританию и Италию. В 2010 г. Африка дала 19 млн. мигрантов (10 % мировой миграции). В последний год XX в. в Европу из Африки мигрировало 130 тыс. чел.; на 2030 г. прогнозируется от 700 тыс. до 1,6 млн. Впрочем, есть и другие прогнозы: от 9 до 15 млн. Если они сбудутся, то от 2 до 8 % европейского населения составят африканцы. Это не так много, но дело в том, что они компактно концентрируются в крупнейших городах, и это меняет ситуацию.
Небольшая численность мигрантов из Африки объясняется просто: у африканского среднего слоя (это 60 млн. хозяйств с доходом 5 тыс. и более долларов на душу населения в год) просто нет денег на эмиграцию. Ну если уж у «мидлов» нет денег, то что же говорить об основной массе?! Ведь 50 % населения Африки к югу от Сахары живут менее, чем на 1 долл, в день, такие не мигрируют (вообще в мире 2 млрд. чел. имеют менее 2 долл, в день). Те, кто в Африке живут на 2 долл, в день — мигрируют, но недалеко от места жительства, в основном в близлежащие города. В связи с этим даже внутри-африканская миграция не так велика — 23 млн. чел. в 2000 г., к настоящему времени она увеличилась незначительно.
На своем континенте африканцы мигрируют в основном в Алжир, Буркина-Фасо, Мали, Марокко и Нигерию. В отличие от внутренних миграций Индии и Китая, внутриафриканские порождают этнические конфликты. Это понятно: Китай и Индия — целые государства, а Китай, вдобавок ко всему, по сути, мононациональное государство (ханьцы — 92 % населения). На 2030 г. в Африке прогнозируется 40–50 млн. внутренних мигрантов в возрасте 18–24 года. Ясно, что стабильности это не добавит.
Какова ситуация с внутренней миграцией в Китае? В Китае внутренняя миграция — из деревни в город, — согласно традиционным оценкам (мне они кажутся существенно завышенными), составляет около 400–500 млн. чел., причем она играет большую экономическую роль. К мигрантам из деревни городские чиновники КНР относятся враждебно. Под предлогом антисанитарии и пожарной опасности (что реально) мигрантов выдавливают из крупных городов. В городах стремительно идет процесс социального расслоения, нарастает экономическое и социальное неравенство.
В 2016 г. вышел роман Хао Цзинфана «Складной Пекин», получивший престижную международную премию Хуго за лучший научно-фантастический роман. Писатель рисует ближайшее будущее, в котором население Пекина разделено властями на три группы. Эти группы не только живут в разных районах, но и бодрствуют в разное время; т. е. социальное положение определяет различные биологические ритмы. В Первом Пространстве живут правители, верхушка — 5 млн. Они работают, едят и гуляют с 6 утра первого дня до 6 утра следующего дня, т. е. целые сутки. Во Втором Пространстве живет средний слой — 25 млн. Им позволительно вести активную жизнь (бодрствовать) с 6 утра второго дня до 10 вечера того же дня. Наконец, почти сотня миллионов низов — обитателей Третьего Пространства — имеют право бодрствовать, а по сути — жить с 10 вечера до 6 дня третьего дня, когда просыпаются представители верхушки и цикл начинается заново. Снотворное обеспечивает всем группам положенное им время для сна, т. е. нефункционирование. Вот такая антиутопия. Впрочем, то, что реально внедряется и отчасти уже реализуется в Китае, превосходит все фантазии Хао Цзинфана.
2
С 2020 г. в КНР в полном масштабе заработает Система социального рейтинга. У истоков Системы — обнародованный 14 июня 2014 г. «Проект плана по созданию социального кредита доверия». Система призвана отслеживать социальное поведение граждан КНР по пяти главным параметрам: социальные связи (межличностное взаимодействие — как человек контактирует с другими людьми); потребительское поведение (как и на что тратит деньги); материальное состояние; безопасность; законопослушность.
Отслеживание параметров ведется по трем направлениям. В рамках государственного учета фиксируются уплата подоходного налога, погашение кредитов, оплата счетов по кредитной карте, оплата счетов по ЖКХ, выплаты по постановлению суда. По линии общественного учета проходят история соблюдения человеком ПДД, соблюдение норм рождаемости, нарушения оплаты в общественном транспорте, честность в получении образования, почитание родителей, наличие судимости. Наконец, онлайн-учет фиксирует взаимодействие с Интернет-пользователями, поведение в киберпространстве, надежность информации, размещаемой или копируемой в Сети, Интернет-предпочтения, покупательные привычки.
В соответствии с положительным поведением (а его и его стандарты определяют власти) гражданину начисляются баллы; в случае отрицательного поведения баллы снимаются. Из баллов складывается рейтинг в диапазоне от 300 до 850 баллов; этот диапазон разбит на 4 категории: «А», «В», «С», «D».
Цель Системы сформулирована предельно ясно: «Позволить благонадежным гражданам ходить там, где вздумается, а дискредитированным — не ступить ни шагу».
Люди с низким рейтингом, категорий «С» и тем более «D», попадают под жесткий социальный пресс и прессинг. Против них предусмотрены следующие санкции:
• отказ в социальном обеспечении;
• запрет на работу в государственных учреждениях;
• запрет на занятие руководящих должностей в пищевой и фармацевтической промышленности;
• запрет на обучение детей в дорогих частных школах;
• особо тщательный досмотр на таможне;
• отказ в авиабилетах и спальных местах в ночных поездах;
• отказ в местах в гостиницах и ресторанах класса «люкс».
Иными словами, речь идет о тотальном контроле над населением и жесткой корректировке поведения людей с помощью постоянно (всю жизнь!) меняющейся суммой баллов. Например, не помог пожилым родственникам — минус 50 баллов; использовал Интернет для ложных обвинений — минус 100 баллов; добился тем или иным способом общественного признания — плюс 100 баллов. Те, кто набрал 600 баллов, могут получить кредит на 5 тыс. юаней (43 тыс. руб.) в магазинах Alibaba. 650 баллов дают право брать автомобиль в аренду на чуточку льготных условиях; превышение 666 (интересная цифра!) баллов позволяет взять кредит в 50 тыс. юаней (433 тыс. руб.) в Ant Financial Service Group; более 700 баллов — поездка в Сингапур без сопроводительных документов; 750 баллов — ускоренное получение шенгенской визы.
Почему кредит получают именно в этих двух китайских структурах? Все просто: в работе по проекту Системы задействованы: 1) China Rapid Finance, партнер сетевого гиганта Tencent; 2) Sesame Credit — дочерняя компания Ant Financial Service Group, являющаяся партнером Alibaba.
Первая имеет доступ к огромному массиву данных посредством приложения обмена сообщениями WeChat (850 млн. активных пользователей); вторая — через свою платежную систему AliРау.
Обозреватели уже определили Систему как тоталитарное полицейское государство, цифровую диктатуру, паноптикон на основе Больших данных, отметив, что это превосходит оруэлловский мир и очень напоминает антиутопические варианты третьего сезона «Черного зеркала», где ценность человека определяется полученным им количеством «лайков». Фактически Система лишает граждан права на приватность, уничтожает частную жизнь (другой вопрос — была ли она в Китае, а также в Японии и Корее с их «контекстуальным типом личности» и приматом культуры стыда над культурой совести и ролевым, а не личностным типом социальных отношений). Если во времена Мао Цзэдуна в основе социального контроля лежала система «дан ань» — личных дел всех граждан КНР, хранившихся в особых папках, то теперь это IТ-технологии, под колпаком, который покруче такового «папаши Мюллера».
Необходимо отметить, что Система, о которой идет речь, является логическим этапом в развитии китайского общества, обусловленным законами его эволюции, работающими на ужесточение социального контроля — как внешнего, так и внутреннего, интериоризированного. Как сказал бы по такому случаю А.А. Зиновьев, эволюция крупных сложных систем необратима. В традиционном Китае бытовала поговорка: «Закон императора останавливается перед деревенскими воротами»; иными словами, в том, что касается местных дел, деревня, локальные общности жили по своим правилам и обычаям. В коммунистическом Китае эта практика была сломана — власть вторглась и во внутридеревенскую жизнь. Наконец, в сегодняшнем Китае вводится система, которая внедряет социальный контроль на внутрисемейный, индивидуальный уровень и которая не только контролирует, но и моделирует поведение индивидов. По сути речь идет об управлении эволюцией общества, о выращивании человека нового типа. В виде современных супертехнологий китайская традиция, комбинирующая элементы конфуцианства и легизма (фа цзя) получила средство, позволяющее реализовать заложенную в китайской системе цель — человек как полностью социальный индивид, как функция, акциденция системы. К счастью, такая цель может быть реализована только в Китае, Японии и обеих Кореях (различие между последними не стоит преувеличивать); даже в Индии и арабском мире это крайне затруднительно, не говоря уже о Постзападе, Латинской Америке и тем более России. Правда, в истории Запада в виде национал-социалистической Германии была сделана попытка создать социального индивида неоорденского типа, но она провалилась, предвосхитив, однако, в виде европейской версии социализма с национальной спецификой (ох уж этот постоянный немецкий бунт против универсализма — Лютер, немецкие романтики первой трети XIX в., Гитлер и Черный орден СС) китайскую.
Система рейтинга социального доверия вводилась в Китае постепенно. В 2015 г. 8 компаний получили лицензию на ее пробный запуск. В 2017 г. Система начала действовать в отдельных городах (например, в Жунчэне). 1 мая 2018 г. в силу вступили ограничения для граждан «с низкой степенью надежности». Результаты уже налицо. К февралю 2017 г. 6,15 млн. человек получили запрет на вылет из страны в течение 4 лет, а 1,65 млн. не смогут воспользоваться железной дорогой. Уже сейчас банковские карты и Интернет-торговля взяты под контроль. Другое дело, что только у 320 млн. китайцев есть кредитная история; из-за отсутствия кредитной информации китайская экономика, как утверждают эксперты, ежегодно теряет 600 млн. юаней.
Эксперты также обсуждают вопрос, сработает ли Система так, как задумывают ее китайские власти. То, что китайские власти испортят жизнь неблагонадежным («низкорейтинговым»), можно не сомневаться, в этом они большие выдумщики и мастера. Достаточно вспомнить, как в традиционном Китае (да и не только в традиционном) в тюремные камеры каждый день забрасывали целые ведра клопов. Можно не сомневаться, что в ответ появится «черный рынок» репутаций — в «черных рынках» китайцы тоже мастера. Но главные проблемы, на мой взгляд, могут прийти из успешного «высокорейтингового» сегмента.
Как мы видели, главный приз — это возможность поездки за границу, вести роскошную (по стандартным китайским меркам) жизнь и обеспечить социальные лифты себе и своим детям. Иными словами, Система станет фактором, ускоряющим процесс превращения послушно-муравейной части китайского социума в общество потребления. А оно, как известно, при прочих равных, разлагает структуры власти типа нынешней КНР. Впрочем, и здесь есть что возразить: в отличие от Европы, где рынок противостоял традиционным укладам и разлагал их, что и привело в конечном счете к разрушению феодализма и возникновению капитализма, в Китае ситуация была иной. Здесь рынок издревле был встроен в традиционный уклад («азиатский» способ производства), был его интегральной частью, укреплял, а не разлагал его. Недаром базовой единицей социально-экономической организации традиционного Китая была не деревня, а рыночный город. Иными словами, коммодификация жизни современного Китая, консумптизация (consumption — потребление) значительной части его населения на основе социального послушания и «правильного поведения» может вполне сосуществовать и с властью КПК, и с «социализмом с китайской спецификой». Впрочем, если смотреть на вещи реально, а не широко закрытыми глазами вульгарно-марксистских (и вульгарно-либеральных) догм, то окажется, что «социализм с китайской спецификой» мало чем отличается от «капитализма с китайской спецификой». Это неплохо было бы уяснить тем, кто заходится в восторге от успехов «красного Китая», его компартии и «социализма с китайской спецификой». Это на Западе национал-капитализм и национал-социализм — вещи разные. В Китае все иначе. Главное — китайская специфика, которая перемалывает, растворяет все остальное и в наши дни на основе Системы воспроизводит традиционную (досовременную) китайскую систему в ее жутковатом постсовременном электронно-муравейном, «бигданном» (но не богом данном) варианте. Но вернемся к вопросу о миграции.
3
Внутрииндийская миграция большой роли не играет, и это при явном неравенстве штатов по уровню развития. 46 % ВВП Индии приходится на 5 штатов: Махараштра (16,6 %), Тамилнаду (9,48 %), Гуджарат (9,02 %), Уттар-Прадеш (9,02 %), Карнатака (8,48 %). Внутренние мигранты плохо адаптируются к жизни в новых условиях. Связано это прежде всего с мощными кастовыми и региональными идентичностями, которые в Индии намного сильнее, чем общегосударственная идентичность. Индия, как считает ряд специалистов, — это не столько целое, сколько сумма штатов. Одно из ярких отражений этого — сохранение и развитие регионального кино, которое, в отличие от Болливуда, неизвестно на Западе. Это Колливуд (Ченнаи/Мадрас) — по названию студий в Кодамбаккаме; Толливуд (от Толлигунге) в Колкате; фильмы на бенгали, телугу.
Согласно прогнозам, в ближайшие десятилетия 300 млн. индийцев уйдут из деревни в город, и это станет миграционным шоком. Если учесть, что Индия — уже и так один из мировых лидеров по приему трудовых мигрантов из-за границы, то шок может оказаться очень сильным. В Индию в основном едут люди из соседних стран, где ситуация еще хуже, чем в Индии — из Бангладеш и Непала (сейчас население Бангладеш 160 млн., на 2030 г. прогнозируется более 200 млн.; у другого соседа Индии, Непала, — 29 млн., на 2030 г. — около 50 млн.).
Индийская диаспора за пределами Индии — 25 млн. (в 2010 г. они дали стране 50 млрд, долл.), а если брать выходцев из всей бывшей Британской Индии, то диаспора — 50 млн. Кстати, в Индии с 2003 г. 9 января празднуют День индийской диаспоры (Праваси Бхаратия Дивас), приуроченный к дате возвращения М.К. Ганди на родину из ЮАР в 1915 г. Несколько отвлекаясь, отмечу, что, несмотря на бедность, Индия охвачена мобильной телефонной сетью. Если в 2003 г. было 56 млн. абонентов, то в 2010 г. — 742 млн., а сейчас уже близко к 900 млн. Это связано с дешевизной платы — 110 рупий (2 евро в месяц); есть и совсем дешевый тариф — 73 рупии.
Китай приветствует миграцию своих граждан в стратегически важные зоны в Африке. Здесь китайская диаспора — 500 тыс., причем половина из них живет в ЮАР. Из 700 тыс. молодых китайцев с дипломами, покинувших страну с 1978 по 2003 г., 160 тыс. вернулись в Китай.
Сегодня аналитики все чаще сравнивают составные части «Киндафрики» по линии образования. Прежде всего нужно отметить, что на сегодняшний день 40 % нынешней мировой молодежи в возрасте 20–25 лет получают высшее образование. В канун Второй мировой войны эта цифра была всего лишь 5 %. Я не говорю о качестве этого образования, оно снижается во всем мире. Количественно же число образованных растет — прямо по Михаилу Ивановичу Ножкину: «образованные просто одолели».
В «Киндафрике» с минимум миниморум — грамотностью — дела обстоят следующим образом: В Китае грамотных 90 %, в Индии 68 %, в Африке 65 % — колоссальный контраст с ситуацией 1950 г.: достаточно сравнить нынешнюю Индию с Индией 1950-х годов, знакомой нам по фильмам с Раджем Капуром («Бродяга», «Господин «420» и др.). В индийском штате Керала вообще 90 % грамотных — результат того, что у власти в штате часто оказывались коммунисты. В настоящий момент Индия и Африка по грамотности находятся примерно на том уровне, где КНР была в 1980 г., т. е. налицо 30-летнее отставание.
Сейчас много говорят об «экономике знаний». По большей части это такая же идеологическая фальшивка, как «постиндустриальное общество» или «устойчивое развитие». Достаточно взглянуть на то, как выводятся некоторые показатели «экономики знаний»: количество часов, которые обучающиеся проводят в учебных заведениях, множится на количество людей. Так, в США с 1980 по 2010 г. число лет обучения увеличилось с 1,7 млрд, до 2,4 млрд., а в Китае — с 2,7 млрд, до 7,5 млрд. В Африке из-за роста населения эта цифра в 2050 г. может достичь 10 млрд., и Африка по формальным показателям станет одним из лидеров «экономики знаний». Ясно, что все это фикция — такая же, как, например, замена термина «слаборазвитые страны» на «развивающиеся». Только вот вопрос: развивающиеся как — прогрессивно или регрессивно?
В рейтинге ведущих университетов мира «киндафриканские» представлены минимально. Китайские университеты — Пекинский, Гонконгский и Циньхуа занимают соответственно 154-е, 174-е и 184-е места в списке 500 ведущих университетов мира; в этой полутысяче есть также 3 индийских и 3 южноафриканских (кстати, более половины всех африканских студентов учатся в ЮАР и Нигерии). В первой сотне 59 университетов — американские, 32 — европейские (из них половина — британские), 5 — японские (в частности, занимающий 20-е место Токийский университет). Разумеется, уровень индийских и африканских университетов ниже, чем таковой ведущих западных, однако следует помнить, что рейтинги университетов — это не столько отражение объективной картины, сколько орудие психоисторической войны Запада. Китайцы, в отличие, например, от РФ эти рейтинги не принимают — и правильно делают. Реальный уровень англо-американских университетов, их преподавателей и студентов не так уж и высок — свидетельствую как человек, читавший лекции в далеко не худших университетах США и Великобритании и имеющий возможность сравнить их с университетами РФ, Китая, Индии и Японии (тоже далеко не худшими).
В «Киндафрике» лидер в сфере образования — Китай, впрочем, как и в сфере экономики. При этом, однако, следует постоянно помнить одну вещь. Китайские экономические реформы 1980-х годов и китайских рывок конца XX — начала XXI в. (главным образом на британские, голландские и в меньшей степени швейцарские деньги) во многом был проектом определенной части западной элиты. Создание в Восточной Азии производственной зоны, основанной на дешевой сверхэксплуатируемой рабочей силе, имело целью насыщение дешевой продукцией рынков Западной Европы и США. В отличие от советского «экономического чуда» 1950-х годов, модернизация КНР с самого начала была внешне ориентированной и органично встроенной и в планы протестантских элит Западной Европы, и в мировую капиталистическую экономику, ни в коем случае не будучи альтернативным ей вариантом развития.
4
В 2011 г. чистый ВВП Китая превзошел японский (по паритету покупательной способности — ППС — это произошло в 2001 г.). Индии предрекают стать мировой экономической державой № 2 (после Китая) в 2050 г. При расчете по ППС Индия обогнала Японию в 2011 г. Что касается «Киндафрики» в целом, то, если считать по ППС, то, согласно прогнозам, в 2030 г. ее доля в мировом валовом продукте вырастет с 25 % до 45 %. Похоже, Китай и Индия возвращаются (по крайней мере, в количественном измерении) на те позиции в мировой экономике, которые они занимали до начала XIX в.
В начале н. э. Киндафрика давала 2/3 мирового продукта. Во II тыс. н. э. Африка начала отставать не только от Китая и Индии, но и от Европы; Китай и Индия в XVI–XVIII вв. переживали «золотой век». Даже в 1820 г. ВВП Китая в два раза превосходил ВВП Западной Европы, а доля Китая в мировом производстве была 60 %! В то же время по уровню богатства на душу населения Европа в начале XIX в. уже превосходила Китай и Индию в два раза, Африку — в три раза. В 1850 г. Африка давала 3 % мирового ВП; Индия в 1700 г. — 25 %, в 1950 г. — 5 %; доля КНР в мировом производстве в 1950 г. составила 15 %.
С 1950 г. ситуация начала меняться. Доход на душу населения в Индии за последующие 50 лет увеличился в 3 раза, в Китае — в 8 раз. И даже в Африке он увеличился в 2 раза — на столько же, на сколько за девятнадцать предшествующих столетий. «Даже» — потому что период 1970-2000-х годов был для Африки, в том числе для наиболее развитых ее стран, катастрофическим: войны, военные перевороты, коррупция деятелей типа Мобуту (пришел к власти в Заире в 1965 г.), людоеда Бокассы (Центрально-Африканская Республика, затем — империя, 1966 г.), Иди Амина Дада (Уганда, 1971 г.) и особенно разрушительные программы структурной перестройки, навязанные Всемирным банком и МВФ, — все это подрывало экономики африканских стран и усиливало социальные бедствия. Запад снисходительно смотрит на самых кровавых диктаторов, если они точно следуют курсом МВФ и Всемирного банка и обогащают глобальных спекулянтов: президент Идрис Деби (Чад), генерал Гнассингбе Эйадема (Того), президент Поль Бийя (Камерун) и многие другие. В последние 30–40 лет просели даже наиболее развитые и богатые ресурсами страны Африки, например, Нигерия. С 1970-х годов там ведется разработка нефти. Однако живут нигерийцы сегодня хуже, чем в 1970 г., — следствие того, что называют «проклятием ресурсного богатства».
Какую африканскую страну ни возьми, ее верхушка вместе со своей кланово-племенной родней — сплошь клептократы. Достаточно вспомнить ушедшего в возрасте 93 лет в отставку президента Зимбабве Мугабе, день рождения которого станет национальным праздником этой бедной, пораженной СПИДом страны. Мало того, что состояние Мугабе огромно, но и его клан, мягко говоря, не бедствует. Один из богатейших олигархов — его племянник Филипп Чиянгва (280 млн. долл., для Африки — это просто гигантское состояние). Его дочери — Ванесса и Мишель Чиронга — опустошают дорогущие магазины Западной Европы, как и сын Мугабе Чатунга. У близкого к семье Мугабе «бизнесмена» Гениуса Кадунгуре — коллекция редких роллс-ройсов. Вся эта публика постоянно хвастает богатством в соцсетях, размещая свои фото в дорогих отелях, бутиках и т. д. Так и вспоминается президент США Р. Никсон с его знаменитой фразой «People are just from trees» («Люди прямо с деревьев»).
Размах распродажи континента Западу, а теперь и Китаю африканскими верхушками прекрасно показан в вышедшей в 2018 г. книге П. Кэньона «Диктаторленд. Люди, которые продали Африку». В качестве примеров, «case studies» автор ограничился несколькими странами — Конго, Зимбабве, Нигерия, Экваториальная Гвинея, Кот-д'Ивуар, Эритрея, однако ситуация, описанная им, характерна для Африки в целом. Необходимо только добавить: в грабеже и распродаже богатств своих стран африканские диктаторы — всего лишь младшие партнеры, а точнее, подельники западноевропейских и североамериканских капиталистов и госбюрократов. Особенно ярко, даже бесстыдно это демонстрирует Франсафрика — система особых отношений между политико-экономической верхушкой Франции и политическими верхушками ее бывших колоний. Система создана по инициативе де Голля Жаком Фоккаром в 1960-е годы (старт дала война в Камеруне). Как правило, кто-то из африканских президентов выступает в роли смотрящего за франкоговорящими странами Африки, тесно контактируя с французскими президентами. Так, длительное время эту роль выполнял президент (с 1967 по 2009 гг.) Габона Омар Бонго, и симптоматично, что свой первый звонок в качестве президента Франции Саркози сделал именно ему.
Конкретно схему разграбления Африки американцами, британцами, французами, китайцами (в 1990-е к этой компании добавились олигархи РФ) продемонстрировал Т. Берджис в вышедшей в 2015 г. книге «Машина грабежа» (с характерным подзаголовком «Военные диктаторы, магнаты и контрабандисты и систематическая кража богатств Африки». На африканском материке Берджис подтвердил то, что на материале мира в целом и его отдельных регионов, например Балкан, показал Миша Гленни, автор знаменитой книги «МакМафия. Серьезно организованная преступность». Показав, что именно наиболее богатые страны Африки становятся инкубаторами бедности, Берджис пишет, что в какой-то момент он со всей ясностью увидел «нить, связывающую резню в далекой африканской деревне с удовольствиями и комфортом, которыми мы, живущие в более богатых частях мира, можем наслаждаться. Она (эта нить. — А.Ф.) тянется сквозь глобализированную экономику, от зон военных действий к вершинам власти и богатства в Нью-Йорке, Гонконге и Лондоне».
Африка в своей истории пережила несколько шоков. Первым была арабская работорговля, которая нанесла серьезный демографический ущерб и в ряде районов вызвала серьезные миграции, прежде всего бантуязычных народов. Вторым, еще более сильным шоком стала колонизация. Колонизаторы жестоко эксплуатировали население и природу Африки, уничтожая миллионы людей (на руках одного лишь бельгийского короля Леопольда II кровь 11 млн. негров бельгийского Конго), разрушая традиционные структуры, наполняя Африку полукриминальным сбродом и проходимцами из Европы, порождая, с одной стороны, внешне западоподобную верхушку коллаборационистского типа и «негроизированных европейцев», с другой — консервируя худшие, наиболее зверские черты доколониальной жизни.
Похожие друг на друга картины всей этой пестрой и жестокой амальгамы представили самые разные авторы. Дж. Конрад нашел точное название — «Сердце тьмы». Советский разведчик Дм. Быстролетов (Толстой), работавший по бельгийскому Конго на рубеже 1920-30-х годов, назвал эту страну «зеленым адом», созданным колониализмом и капитализмом. В 1947 г. свое путешествие по Африке начали два чехословацких журналиста — Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд. На «татре» они проехали почти всю Африку, а в 1953 г. издали трехтомную «Африку грез и действительности» (русский перевод — 1961 г.). Их впечатление от позднеколониальной Африки вкратце формулируется так: «Белые „господа“, колонизаторы, задают тон; они выжимают из труда африканцев барыши для владельцев сейфов в Лондоне, Париже, Брюсселе, Капштадте или Нью-Йорке».
Третьим шоком стала деколонизация. Она, по мнению большого числа экспертов, с которыми я согласен, привела к еще более тяжелым последствиям, чем колониализм. Это не значит, что он был лучше — оба хуже, как сказал бы Иосиф Виссарионович. Постколониализм — это усиление экономической эксплуатации без сохранения формального политического контроля, дальнейшая деградация человеческой и природной среды, рост бедности и неравенства, футуроархаизация. Под последней я имею в виду следующее. В постколониальную эпоху на поверхность вырвалась традиционная африканская архаика (если не дикость), но уже усвоившая западные технологии — технические, властные (политические), финансово-экономические и использующая их для самоусиления. Так и вспоминается Ежи Лец с его вопросом: если людоеды начинают пользоваться ножом и вилкой — это прогресс? О людоедах — это не для красного словца. Каннибализм до сих пор распространен в Африке, причем практикуют его и некоторые лидеры. Самая известная история — каннибализм Бокассы — большого друга Франции и лично президента Жискар д'Эстена диктатора Центральноафриканской Республики, впоследствии провозгласившего себя императором Центральноафриканской империи.
В своем пятом путешествии Синдбад-мореход попадает в Город Черных, где живут зинджи, т. е. негры — речь идет об Африке. Но живут они там только днем, а ночью выезжают в море, потому что с наступлением ночи в опустевший город из леса приходят обезьяны с факелами и начинают жить в нем: торговать, варить рис, печь хлеб — и так до рассвета. Утром обезьяны уходят, и негры возвращаются, но горе тем людям, которые на ночь останутся в городе — обезьяны убивают их, поскольку ночью (ну чем не «Сердце тьмы») город принадлежит им. А теперь представим, что у обезьян вместо факелов — автоматы, и что будет? Уйдут они из города по доброй воле? Я ни в коем случае не сравниваю негров с обезьянами, тем более что в сказке «1001 ночь» противостояние «людей» и «обезьян» — это завуалированное противостояние тех, кто живет в торговом анклаве африканской части индоокеанской системы торговли, и местных племен. Но сегодня вооружение таких племен по всей Африке — реальность постколониальной эпохи. И невольно вспоминаются дети-солдаты 12–14 лет, распространенные практически во всех зонах боевых действий в Африке — от Либерии и Сьерра-Леоне до Конго и Руанды.
Вот как описывает кадога (так детей-солдат называют в Конго) Жан-Кристоф Гранже: «Разные милиции похищали детей в деревнях, вынуждали их убивать своих родителей или братьев и сестер в качестве боевого крещения, а потом — вперед, шагом марш! Под наркотиком, пьяные с утра до вечера, они только и слышали, как им твердят одно: отныне их единственная семья — собственный „калаш“. Безграмотные, аморальные, они жили с голодным желудком, разрушенным мозгом и проходили период созревания путем изнасилований и убийств. Дожив до зрелости, они становились затаившимися призраками, еще более потерянными в те моменты, когда война затихала».
Гранже, автор социально-политических романов в форме остросюжетных детективов, хорошо знает, о чем пишет: будучи журналистом и работая для «Пари-матч», «Санди Таймс», «Нэшнл джиогрэфик» и других изданий, он проехал всю французскую Африку (да и не только ее) и получил за свои репортажи две главные награды в области журналистики — «Рейтер» (1991 г.) и «Уолд пресс» (1992 г.). В своих романах Гранже убедительно показывает, что в нынешней, послеколониальной Африке XXI в. атрибуты современности — лишь тонкая пленка, через которую в жизнь постоянно врывается прошлое, хаос. Устами одного из своих героев он так говорит о бойцах армий хуту, тутси, войск Лорана-Дезире Кабилы в Конго и др.: «Большая часть из них каннибалы с самыми дикими суевериями в голове. Мау-мау думают, что пули, соприкасаясь с ним, превращаются в капли воды. Тутси таскают повсюду мешки с мужскими членами. Хуту насилуют женщин на внутренностях их мужей, которых они только что убили».
Герой романов Гранже «Лонтано» Морван-старший «знал, что в конце посадочной полосы (аэропорта Киншасы, столицы бывшего бельгийского Конго. — А.Ф.) торгуют кусками человеческого мяса — для вкусной семейной трапезы. Что перед взлетом кабину пилота обязательно посетит местный колдун со своими фетишами». И это не крайний случай — достаточно вспомнить веру негров ЮАР в то, что сексуальный контакт с белой излечивает от СПИДа, а с самкой крокодила — придает небывалую силу.
Но, может быть, «пылкий галл» Гранже сгущает краски? Сомневающихся адресую к отличным журналистским расследованиям Р. Капущинского, в частности — «Черному дереву» (М.: МИК, 2002).
Сегодня можно сказать: значительная, если не большая часть Африки ныне находится в худшем состоянии, чем она была в 1960–1961 гг., в полный надежд момент деколонизации (и этот момент, и быстро последовавшее за ним горькое разочарование прекрасно показаны в романе П. Абрахамса «Венок Майклу Удомо») Тесно связанный с британскими службами писатель Ф. Форсайт, автор многих политических детективов, включая «День Шакала» и «Досье ОДЕССА», охарактеризовал то, что происходило и происходит с Африкой после 1960–1961 гг. как полный ужас. Или, как заметил один из героев Гранже, вся Африка — это несчастный случай.
Но почему же послеколониальная Африка — несчастный случай? Причин — несколько. Во-первых, произошел демографический взрыв, который резко ухудшил экономическую ситуацию и усилил социальную напряженность.
Во-вторых, в постколониальную эпоху резко усилилась экономическая эксплуатация Африки, особенно наиболее богатых ее стран Западом/Постзападом его ТНК. Достаточно сравнить описание ситуации в Катанге/Шабе Дм. Быстролетовым (1920-1930-е годы) и Гранже (2000-е) или в Южной Африке Л. Буссенаром (алмазный прииск Нелсон-Фонтейн в «Похитителях бриллиантов») и отчеты сегодняшних дней. Это — не говоря о статистике. Эксплуатация, которой подвергают Африку ТНК и западные компании при поддержке своих госбюрократий и властных верхушек самих африканских государств (клептократии Диктаторленда), носит на порядок более жестокий характер, чем при колониализме — у финансиализированного капитализма для этого намного больше средств, технологий и намного меньше ответственности. Одновременно ухудшалась экономическая ситуация. Все это привело к невиданной в эпоху колониализма социальной напряженности, особенно в городах, которая будет нарастать.
В-третьих, по сравнению с колониальной эпохой нынешняя Африка напичкана оружием — это вооруженный континент. В-четвертых, идет процесс ослабления, разрушения послеколониальных африканских государств под давлением одновременно «сверху» (Запад, ТНК) и «снизу» (традиционные кланово-племенные структуры, все активнее взламывающие искусственно созданную колонизаторами нежизнеспособную скорлупу государственности современного типа. В ходе этого процесса обостряются старые и возникают новые межэтнические (племенные, клановые) противоречия, которые ведут к кровавым войнам. Так, во время руандийского геноцида, организованного в 1994 г. хуту, погибли около 1 млн. тутси. Вслед за этим вспыхнули две конголезские войны (Конго по размерам примерно равно Западной Европе), которые унесли около 5 млн. жизней (блестящий анализ одной из жесточайших войн наших дней представлен в работе Дж. Стирнза «Танцы во славу монстров. Коллапс Конго и великая африканская война»).
Вообще вся послеколониальная история Африки — это история войн, а точнее тотальная африканская война всех против всех: Первая конголезская война (1960–1978); войны в Эфиопии (1970–1991, включая Огаденскую — 1977–1978); войны в Чаде (1965–2009); война Биафры против центрального правительства Нигерии (1967–1970); геноцид в Руанде (6 апреля — 19 июля 1994 г.); Вторая (1975–1984), Третья (1992–1993) и Четвертая (1997–2002) войны в Анголе; войны в Мозамбике (1975–1992); Вторая конголезская война (1998–2002); война в Дарфуре (с 2003 г.); эфиопско-эритрейская война (1998–2000); Вторая война Киву (с 2007 г.); этнические войны в Западной Африке в 1990–2013 гг. (кру против менде в Либерии, лимба против менде в Сьерра-Леоне, север против юга в Кот-д'Ивуар); гражданская война в Алжире (1992–2002); инспирированная Западом война в Ливии (февраль — октябрь 2011 г.); война в «треугольнике» Мали — Нигер — Азавад и др.
Все эти войны велись с исключительной жестокостью по отношению как к мирному населению, так и к пленным. Самое мягкое наказание последних — отрубание правой руки, поэтому, например, в Либерии и Сьерра-Леоне так много одноруких мужчин. Это не значит, что войны в доколониальной Африке не были жестокими. Достаточно вспомнить, например, зулу при Шаке и Дингаане (начало XIX в.), при которых у зулу не оказалось соседей — они всех их вырезали, или вражду машона и матабеле и многое другое. Однако нынешняя запредельная жестокость геноцидного типа не идет с этим в сравнение. Такая жестокость, помимо прочего, обусловлена серьезными социальными и социально-психологическими изменениями, произошедшими в Африке в XX в.
В-пятых, колониализм и постколониализм разрушил традиционные структуры — социальные, хозяйственные, ценностные, — не создав на их месте принципиально новые. Вместо этого — либо ублюдочные квазизападные, либо неотрадиционные. Для господствующих групп как квазиевропейского, так и неотрадиционного типа, которые порой переплетаются, характерно еще более жестокое и пренебрежительное отношение к соплеменникам, чем то, что демонстрировали белые колонизаторы. Серьезные изменения претерпел в эпоху колониализма и тип личности африканца, подключенный к колониальному сектору хозяйства и общества. У черных квазиевропейцев, как правило, воспитывали если не враждебное, то пренебрежительное отношение к своей культуре как низшей, примитивной, вырабатывая комплекс культурно-исторической и расово-этнической неполноценности (реакцией на него стал черный расизм, идейный комплекс негритюда). Точную характеристику морально-психологического облика колониальной личности африканца дал Д. Быстролетов: «Характер, лишенный традиционной социальной связи, делается особо пластичным, и если черный человек изо дня в день слышит в свой адрес такие слова, как „вор“, „негодяй“, „скот“ и тому подобные, то он неминуемо приобретает эти свойства и действительно становится вором, негодяем и скотом. Это относится не только к солдатам, а ко всем неграм из французских (и любых. — А.Ф.) колоний, и в первую очередь к туземным женщинам […] Они — зеркало своих господ». Речь, таким образом, идет о деформации личности.
Совокупность перечисленных факторов диктует простой вывод: являясь кладовой ресурсов планеты на вторую половину XXI в., Африка будет подвергаться все большей эксплуатации, а ее государства — дальнейшей фрагментации, в ходе которой будут оформляться в тесно связанные с Постзападом анклавы под совместным контролем ТНК и местных властей в качестве их младших партнеров (классические примеры — Шаба, Южный Судан, ряд районов Нигерии). Мир за пределами анклавов будет погружаться в футуроархаику, все больше напоминая синдбадовский Город Черных в его ночном состоянии. Трудно представить нечто вроде единой Африки — ее государства не смогут всерьез объединиться даже в региональные структуры. Сами эти государства — искусственные образования, созданные колонизаторами и не имеющие местных корней — по мере удаления колониальной эпохи, нарастания мирового кризиса и ухудшения ситуации в самой Африке начнут рассыпаться на части по этноплеменному признаку. Тем более, что это выгодно транснациональным компаниям — им легче иметь дело с небольшими целостностями, в которых сконцентрирован максимум ресурсов, будь то нефть, медь или алмазы. Именно такой подход лежит в американской схеме «Большой Ближний Восток», состоящий из нескольких десятков мелких квазигосударств, а не относительно крупных государств типа Ирака, Сирии или Ливии.
Иначе, но в чем-то похоже обстоит дело с Индией и Китаем. В обозримом будущем они сохранятся в качестве государств, однако неравномерность в уровнях развития отдельных регионов превратит часть наиболее развитых и включенных в макрорегиональные и мировые сети регионов в зоны анклавного типа, внешние связи которых будут доминировать над внутренними. Вместе с большей частью Постзапада и другими анклавами Юга они составят верхний «этаж» мировой иерархии — или иерархии макрорегионов, на которые де-факто распадется глобальная система. Самой серьезной проблемой этого «этажа» будет сдерживание мигрантов с нижних «этажей» у своих границ и недопущение их внутрь. Одним из таких «этажей» будет… Киндафрика. Большей ее части, скорее всего, суждено стать геоисторическим гетто, отсеченной от реального развития зоной, различные части которой будут похожи друг на друга по негативу. Разумеется, и внутри этой зоны будут различия: китайские сегменты будут выше индийских, а индийские — выше африканских: эволюция крупных систем необратима, даже если это эволюция деградационного типа.
5
От грустного — к прогнозам. Согласно последним, в 2030 г. доля Индии в мировой экономике составит 10 %, Африки вместе с Ближним Востоком — 7-11 %. При этом, однако, данные регионы, как и Китай, не смогут конкурировать с Западом в области высоких технологий; несмотря на прогресс, Китай и Индия отстают в сфере software. В наихудшем положении оказывается Африка, которая, к тому же, как и Латинская Америка, начинает превращаться в поле конкуренции Китая и Индии.
С экономическим ростом тесно связана проблема рабочей силы, прежде всего, избыточной, которая способна создать «киндафриканским» странам ряд неразрешимых проблем. По данным МВФ, с 1980 г. мировая рабочая сила выросла в 4,5 раза: неквалифицированная — с 200 до 750 млн., квалифицированная — с 15 до 75 млн. В то же время в 2007 г. в слаборазвитом мире не использовалась рабочая сила 1,4 млрд, людей (т. е. трудоспособного населения) — для них нет и не предвидится работы. Сейчас, т. е. через 10 лет, эта цифра, естественно, выросла. Подсчеты по трем частям «Киндафрики» разнятся. Наибольший разброс оценок по Африке — от 250 до 450 млн. трудоспособных; в Южной Азии до 500 млн., в Китае — 300–400 млн. Возможно, реальные цифры меньше, к тому же люди как-то устраиваются в «порах общества». В любом случае, согласно прогнозам, к 2050 г. 60 % мировой рабочей силы будет сконцентрировано именно в Киндафрике, причем 1 млрд, это те, кто уже сейчас живет в городе, а придут из деревни еще 1–2 млрд. (т. е. рост 3 % в год).
В Африке численность активного населения, в основном молодежи, вырастет, согласно прогнозам, с 560 млн. (ныне) до 900 млн. в 2030 г. и до 1–1,5 млрд, в 2050 г. (мне эти цифры кажутся завышенными). Иными словами, в перспективе в африканских странах будет огромное количество молодежи, которая уже показала себя в «цветных революциях» в Египте и Тунисе. Есть так называемый «закон Голдстоуна», согласно которому, когда численность молодежи в обществе достигает 25 % и более, начинаются серьезные социальные волнения — восстания, революции. Дж. Голдстоун эмпирически проверил свою модель на материале крестьянской войны и Реформации в Германии в начале XVI в. и Французской революции 1789–1799 гг.
Но его модель в значительной степени применима также к русской и китайской революциям XX в. и даже к мексиканской, не говоря о полпотовской Кампучии. Как говаривал И. Бродский: «Молодежь. Не задушишь, не убьешь». Так что Африку (а, следовательно, и юг Европы) к середине века ждут серьезные потрясения. Противостояние арабов и африканцев на юге Европы в 2030-2040-е годы уже не кажется фантастикой.
Хотя население Китая к 2050 г., согласно прогнозам, уменьшится на 35–50 млн., китайские города тем не менее должны будут принять 300 млн. чел. из деревни. В 2008 г. в промышленности КНР было занято 180 млн. (для сравнения: во всех странах ОЭСР вместе взятых — около 120 млн.). В Индии ситуация еще более сложная и серьезная. Здесь число работоспособной молодежи выросло с 2005 по 2017 г. с 350 млн. до 480 млн. Следовательно, Индия каждый год должна создавать 10–15 млн. рабочих мест, т. е. 100–150 млн. рабочих мест в ближайшие 10–15 лет. Уже сейчас в индийской промышленности работают более 90 млн. чел., в 2025 г. ожидается более 100 млн. Если к 2050 г. число работоспособной молодежи вырастет с 480 млн. до 710 млн., то для обеспечения этой массе рабочих мест, нужен, как утверждают специалисты, экономический рост 8-10 % в год, а рассчитывать Индия (и, кстати, Африка) может только на 4–6 %, а Китай после 2030 г. — на 5 %. Иными словами, к 2050 г. индийское государство и общество столкнутся с 300–350 млн. молодого населения, не имеющего работы и, по сути, экономически неинтегрированного в систему.
История показывает: массы, не имеющие возможности интегрироваться в систему экономически, нередко делают это внеэкономически, посредством насилия. Киндафриканский «мир по Голдстоуну» середины XXI в. имеет немало шансов на то, чтобы отодвинуть на второй план традиционные классовые противоречия и противостояния и вывести на первый план иные. Вот что писал по этому поводу еще в конце 70-х годов прошлого века мой незабвенный учитель Владимир Васильевич Крылов: рост постоянно безработных и деклассированных — «не только экономическая проблема. Уже ныне она грозит серьезными политическими последствиями… Противоречия между сбросившими с себя всякую укладно-классовую определенность слоями и классово организованными группами общества иногда может отодвинуть на второй план все иные коллизии, что особенно заметно в перенаселенных зонах Дальнего Востока». Здесь необходимы два дополнения: 1) речь сегодня и завтра уже не только о Дальнем Востоке, но и о Ближнем, а также об Индии и Африке; 2) осторожное «иногда» 1970-х годов рискует стать «почти всегда» в 2030-2040-е годы.
Еще одна проблема — такая скученность огромного населения «Киндафрики», которую местные экосистемы между 2030 и 2050 гг. просто не выдержат. Уже сейчас около 1 млрд, людей живут в трущобах. Глобальный Трущобоград, или даже Трущобия (Slumland), расширяется. Рано или поздно этот нарыв вскроется и начнется битва за хлеб, воду и жизненное пространство, которого тоже становится меньше. При нынешней численности населения в мире на человека приходится 1,7 га земли, а использует он ее так, будто это 2,6 га, т. е. проедается будущее. Как только будут исчерпаны ресурсы бедных и проблемных зон мира, проблемы начнутся у их более богатых и благополучных соседей. Трущобные люди бросятся туда, где есть еда, вода и минимум комфорта. Сначала будут сметены анклавы в самом бедном мире, например, эмираты Персидского залива или города Марокко, ну а затем настанет очередь Севера — Западной Европы. Не позднее 2030-2050-х годов, а возможно и раньше, эта волна докатится до России. И нужно готовиться встретить ее, а потому уже сегодня думать о мире не только наших детей, но и внуков.
В частности, уже сейчас надо серьезно, а не формально ставить в школе дело начальной военной подготовки. Каждый мужчина должен уметь обращаться с оружием, как минимум — с огнестрельным. Силами только армии трудно справиться с волнами массового переселения — здесь нужен вооруженный народ. Я уже не говорю о том, что надо воспитывать оборонное (не в защитном, а в военном смысле) сознание: нужно объяснять молодежи, что мы живем в предвоенное (почти в военное) время по линии угрозы не только с Запада, но и с Юга, и нужно быть готовыми, что кто-то попытается оттяпать принадлежащую нам 1/9 часть суши со всеми ее богатствами. Как говорят американские морпехи, если ты выглядишь как еда, тебя рано или поздно сожрут. Особенно когда огромная часть мировых ресурсов будет проедена или сократится в результате катастрофы.
Кстати, эксперты из промышленно развитых стран пытаются перенести ответственность за проедание сырьевых ресурсов только на слаборазвитые страны, а также на такие гиганты как Китай. Однако цифирь корректирует эти попытки. В 2005 г. «Киндафрика» потребляла 9,6 млн. баррелей нефти в день, в 2008 г. — 11 млн., в 2015 г. — около 15 млн. Кризис 2008 г. открыл новую фазу в большой нефтяной игре; у слаборазвитых стран начались тяжелые времена — экономический рост на основе дешевого доллара закончился. Африка, по различным оценкам, потребляет от 2,6 до 3,5 млн. баррелей нефти в день и обеспечивает 3,2–3,5 % ее мирового производства. В 1990-е годы производство нефти в Африке увеличилось на 40 %, и уже в 2002 г. американцы объявили африканскую нефть «национальным стратегическим интересом США». Нефть (как и алмазы) становится яблоком раздора между различными этническими группами в государствах, например, в Нигерии. Там более 180 млн. населения, 250 крупных племен, говорящих на 450 языках и диалектах; наиболее крупные этнические группы: хауса и фулани на севере, йоруба на юго-западе, ибо — на юго-востоке. Ибо (20 % населения страны, в основном христиане и язычники) населяют главную нефтеносную часть страны. В 1967 г. эта часть попыталась выйти из состава Нигерии, образовав новое государство — Биафра, но потерпела поражение в войне.
По прогнозам, к 2030 г. потребление нефти Африкой достигнет 4 млн. баррелей; Индии — 7 млн., Китая — 16 млн. (из них по импорту — 12 млн.).
Неудивительно, что КНР сближается со странами Залива: с 1980 г. потребление Китаем ближневосточной нефти увеличилось в 5–6 раз; КНР переместилась с 20-го на 5-е место в экспорте региона (США здесь на 10-м месте).
Китай инвестирует в те регионы и страны, где есть нефть: Центральная Азия, Иран, Каспийский бассейн, Судан, Латинская Америка. На Западе даже заговорили о «новом китайском империализме». В Африке Китай конкурирует не только с Западом, но и с Индией, которая с 2005 г. проводит ежегодные встречи «Индия — Африка».
Таким образом, потребление энергии «Киндафрикой» и вообще Югом не идет ни в какое сравнение с таковым Севера — именно там живут пожиратели 60–80 % мировой энергии, энергофаги. В частности, население США составляет 4 % от мирового, а потребляет 40 % мирового продукта. Понятно, что большая часть этих 40 % приходится на верхнюю половину, но бедноте Юга от этого не легче.
6
Разумеется, без энергоресурсов жить нельзя, но ими сыт не будешь. Одна из главных проблем «киндафриканских» стран — продовольствие: от вопроса обеспечения им в Китае до вопроса голода в Африке. Проблема голода — повседневная реальность слаборазвитых стран. Почти 900 млн. человек в мире недоедают. Согласно докладу ФАО (2001 г.), каждый день на планете от голода и его последствий умирает 100 тыс. чел. Каждые 6 секунд на Земле от голода умирает ребенок в возрасте до 10 лет. Каждый год от голода и связанных с ним болезней в мире умирает людей больше, чем погибло во Второй мировой войне (58 млн.). Сегодня весьма актуально звучат некрасовские строки: «В мире есть царь: этот царь беспощаден, / Голод названье ему».
В свое время Римский клуб призвал весь мир остановить экономический рост ради устранения экологической угрозы. Однако если развитые страны могут себе это позволить, то слаборазвитые — нет. Они просто не выживут. В то же время, как ни парадоксально и ни жестоко это звучит, слаборазвитые страны не только не способны на реальное развитие, но и не могут себе его позволить с точки зрения мирового баланса в треугольнике «население — продовольствие — энергоресурсы». Сначала о потреблении продовольствия в калориях.
По западным стандартам, активно работающему человеку нужно 3000–3500 калорий в день. Развитые страны это обеспечивают уже сегодня, а согласно прогнозам, в 2050 г. будет 4100 кал в день (мне не понятно, зачем так много); в Африке к югу от Сахары население потребляло 2250 кал в 1960 г., 2300 сегодня; в Южной Азии — 2000 кал в 1960 г., 3000 сегодня, к 2050 г. ожидается 3600 кал. На мой взгляд, это лукавые цифры. Во-первых, в странах с жарким климатом — не мясная, а растительная диета, требующая и дающая меньше калорий. Во-вторых, даже если принять эти цифры, ну откуда в Африке и Южной Азии возьмется увеличение потребления калорий при росте населения и растущей же незанятости? Очень многие бравурно-оптимистичные прогнозы западных экономистов — это «забавы сытых шалунов». Увеличение потребления продовольствия и энергоресурсов в странах Юга до уровня хотя бы самой низкой и бедной части среднего слоя («класса») Севера, того, что англосаксы называют «lower middleclass» способно вызвать глобальную катастрофу. Бравурные прогнозы некоторых экономистов, согласно которым к 2050 г. мировой средний слой составит почти 30 % населения планеты (3 млрд, из 10 млрд.) не учитывают того, что это вызовет рост потребления по сравнению с сегодняшним днем: продовольствия на 50–60 % (вот будет раздолье для поставщиков ГМОшного продовольствия: а куда денешься — необходимость); электроэнергии на 40–50 %; воды на 25–35 %. И это на фоне истощения природной среды и уменьшения сырьевых запасов — биосфера Земли не безразмерна.
Нет, не случайно мондиалист Жак Аттали заговорил о необходимости создания в XXI в. «глобальной распределительной экономики». Речь идет о жестком контроле со стороны Севера, точнее, его хозяев, которых Дизраэли еще в XIX в. называл «хозяевами истории», над ресурсами, продовольствием, водой, пространством и экономическим развитием. При этом многим частям планеты это развитие де-факто просто не будет позволено, они должны будут оставаться зонами бедности, нищеты, короче говоря — социальным адом, иначе рост этих зон может перевернуть «планетарную лодку». О каком увеличении калорийности питания, о каком росте среднего слоя Юга в таких условиях может идти речь?!
Все это еще более подхлестнет рост мирового неравенства, а следовательно — мировой миграции, способной принять масштаб нового великого переселения народов. Что может противопоставить этому Север? Заградотряды в мировом масштабе? Не сработает. Использование пандемий в качестве оружия? Опасно. Провоцирование истребляющих население войн в большей части Юга не только не решит проблему, но может стать фактором консолидации воюющих масс в подвижные орды-политии Юга, по сравнению с которыми запрещенная в РФ ИГИЛ может показаться детской забавой и единственным средством борьбы с которым может оказаться стратегия «звездного десанта» по-хайнлайновски, которая в реальности будет напоминать действия «эскадронов смерти», только в мировом масштабе.
В любом случае, конфликты классово неорганизованной бедноты Юга, которая обязательно найдет себе симпатизантов, а возможно и лидеров на Севере (Унгерн фон Штернберг как «воспоминание о будущем») будут намного более жестокими, чем войны за гегемонию в капсистеме или классовые бои пролетариата и буржуазии в Западной Европе. Здесь заработают различия иного порядка, в том числе этнокультурные, расовые и религиозные. Речь может пойти о войне на истребление.
В этих условиях самосохраниться в цивилизационном, расовом и этнокультурном плане Север может только в том случае, если перестанет быть Постзападом, выработает новую идейно-ценностную систему и создаст принципиально новую посткапиталистическую социальную систему. Альтернатива этому — апокалиптика и постапокалиптика. И не надо думать, что это далеко и не скоро: Аннушка уже не только купила масло, но и вовсю льет его на тот путь, которым движется позднекапиталистический белый Постзапад.
В любом случае Постзапад оказывается в положении «налево пойдешь, направо пойдешь — оба варианта хуже». С одной стороны («Сцилла»), его хозяева не могут допустить превращения бедных слаборазвитых стран в среднеклассовые даже на самом «низэньком» уровне. С другой («Харибда»), тогда Постзапад получит нарастающую многомиллионную, подгоняемую всадниками Апокалипсиса, миграцию из охваченного голодом, войной и бедствиями Юга. Я не представляю, как толерастический Постзапад может найти способ проскочить между Сциллой и Харибдой. Так и просится блоковское: «В последний раз — опомнись, старый мир!». Но я понимаю — это вряд ли; не для того европейцев духовно кастрировали несколько десятилетий, превращая в западоидов, живущих ради удовольствия и готовых принять в качестве нормы любое отклонение, провозглашая очередное отрицание европейскости «европейскими ценностями», а очередное извращение — нормой. В любом случае: исторический бумеранг, запущенный западным капитализмом и колониализмом/неоколониализмом в XIX–XX вв., неожиданным для североатлантического мира образом возвращается.
Если брать «Киндафрику» и — шире — Юг в целом, то с обеспечением продовольствия хуже всего ситуация в Африке. Это единственный регион мира, где, как подчеркивают специалисты, в сельском хозяйстве добавленная стоимость на работника не переставала уменьшаться с 1960-х годов, т. е. с так называемой деколонизации. В 1960 г. Африка обеспечивала 8 % мирового экспорта сельхозпродукции, сегодня — только 3 %. По сути, Африка не может обеспечить себя продовольствием, т. е. прокормить саму себя. Причин несколько. Первая причина — дезертификация, опустынивание Сахеля — здесь пустыня продвигается со скоростью 10 км в год. В настоящее время в мире 250 млн. экологических беженцев, особенно много их в Африке. В кризисном состоянии находится огромная часть континента: Эфиопия, Джибути, Уганда, Судан, Южный Судан, Демократическая Республика Конго (бывший Заир). Около 20 млн. человек в этих странах находятся под постоянной угрозой голода. В 2017 г. нужно 5,6 млрд, долл., чтобы решить проблемы только тех стран, где голод постоянен. Так, в Конго в 1998–2009 гг. от голода умерло 3,8 млн. человек, в Эфиопии в 1984–1985 гг. 1 млн., в Сомали в 2010–2012 гг. 260 тыс. Вторая причина — войны. Наконец, третья — разграбление африканских стран Западом, ТНК и их «сукиными сынами».
Повторю: африканские коррупционеры и клептократы грабят свои народы вместе с Западом, выполняя, а порой и перевыполняя все разрушительные, самоубийственные для африканских стран требования МВФ и Всемирного банка. Именно поэтому Запад снисходительно смотрит на тех правителей Юга, которые обеспечивают ему высокие прибыли.
Их коррупция — средство обеспечения прибыли и привилегий «сеньоров капитализма». Мобуту с 1965 по 1997 г. вывел из Конго 4 млрд, долл.; правитель Нигерии Сани Абача с 1993 по 1998 г. разместил в 19 банках Запада 3,4 млрд, долл.; обнаружено по запросу нигерийских властей только 730 млн., из них только 115 млн. вернули Нигерии.
Искать деньги действительно трудно. Например, в 2000 г. 75 банков в Швейцарии приняли суммы в 3,7 трлн, швейцарских франков (2 трлн, евро), из них 2,056 трлн, франков — от иностранцев, а ведь кроме швейцарских банков есть офшоры. На одних Багамах в начале XXI в. было 95 тыс. банков. Кроме названных клептократов имеет смысл вспомнить Сомосу в Никарагуа, «папу Дока» и «Бэби Дока» на Гаити, Маркоса на Филиппинах, людоеда Бокассу. И речь не столько об отдельных лицах, сколько о целых кланах.
Разумеется, и в Китае, и в Индии развитие клановости по своим масштабам уступает африканским, где она к тому же имеет ярко выраженный племенной характер. В то же время в обеих этих странах клановость присутствует, нередко приобретая политический характер. В Китае мы видим различные властно-региональные кланы; в Индии это проявляется еще более ярко. Достаточно вспомнить, что лидерами партии Индийский национальный конгресс на протяжении большей части его истории были представители одной семьи — Неру/Ганди: Мотилал Неру (1919–1920; 1928–1929), Джавахарлал Неру (1929–1931; 1936–1937; 1951–1954), дочь Дж. Неру Индира Ганди (1959–1960; 1978–1984), ее сын Раджив (1984–1991), жена Раджива итальянка Соня Ганди (1998–2017). В Индии есть штаты, которые в течение десятилетий контролируются одной семьей или двумя-тремя семьями попеременно. В Бразилии аналогичная ситуация, только там целые штаты контролируются семьями (или их доверенными лицами) в течение десятилетий, 100–150 лет.
Представители индийских властей нередко характеризуют нынешнюю ситуацию страны так: «India is shining» — «Индия блещет (сверкает)». Но сверкает не вся и не для всех. На одной стороне — фантастическое богатство, на другой — еще более фантастическая нищета, низводящая людей почти до полуживотного состояния. В Мумбай, имеющем репутацию криминальной столицы постколониальной Индии (Шакил, Икбал Каскар, Икбал Мемон, Абу Салем и десятки других крупных, общеиндийского как минимум, значения мумбайских мафиози, тесно связанных и с политикой, и с Болливудом — это «фирменный знак» Мумбай) есть район Дхарави, причем вовсе не на окраине. Есть различные оценки его площади и населения — от 175 гектар и 1 млн. человек (К. Шарма в книге о Дхарави) до 2 млн. кв. м. и 2 млн. человек. Дхарави называют крупнейшей трущобой Азии. Когда-то на этом месте была деревушка рыбаков-коли. Будучи в Мумбай, я объехал Дхарави по периметру — впечатляет. Туда водят экскурсии, включающие обед среди трущоб. Разумеется, это не та еда, которой питаются обитатели Дхарави, средняя продолжительность жизни которых — не более 25 лет, т. е. как в Древнем Риме. В 1985 г. во время посвященного столетию партии Индийский Национальный Конгресс визита в Мумбай Раджив Ганди распорядился выдать городу грант в 100 кроров (1 млрд.) рупий на реконструкцию Дхарави, но из этого практически ничего не вышло. В 1995 г. с чуть большим успехом попытку повторило правительство штата, представленное коалицией партий Шив Сена и Бхаратия Джаната Парти. В принципе же все остается по-прежнему, причем Дхарави — далеко не единственный трущобоград в Индии.
Вообще нужно сказать, что в Индии социальный статус и имущественное положение коррелируют с доступом к еде. Мне об этом на одной из международных конференций рассказал известный индийский социолог, подчеркнув, что официально ту информацию, которую он мне сообщит, в Индии никогда не подтвердят — это такое же табу, как темные страницы биографии Махатмы Ганди. Согласно моему собеседнику, 40 % населения Индии — неприкасаемые, низкокастовые, нищие — едят раз в три дня очень плохую пищу. Следующие 40 % едят тоже очень плохую пищу, но уже раз в день. По сути этих 80 % в реальной социально-политической жизни как бы и не существует, они выживают — «социология желудка», жизнь в трущобах и полутрущобах.
Следующие 10 % — это индийский средний слой (три раза в день нормальная пища), их дети учатся в колледжах и университетах, но, во-первых, в самой Индии; во-вторых, не в самых престижных и дорогих. В любом случае у этих 10 % есть какое-то будущее. Наконец, еще 10 % — богатые и сверхбогатые, какая-то часть их — индийский сегмент миро-вой политико-экономической элиты. Как правило, это представители высших каст. Различия каст в Индии носят практически социобиологический характер — цвет кожи (чем выше каста — тем светлее), рост, вес, продолжительность жизни (достаточно пробежать быстрым взглядом некрологи в центральных индийских газетах и газетах штатов, чтобы убедиться в этом). Неравенство в Индии, как и во всем мире, растет и, как и во всем мире Юга, «сверкание» (shining) той или иной страны обусловлено сверхэксплуатацией низов и их нищетой — об этом нужно постоянно помнить, особенно когда кто-то захлебывается от восторга по поводу экономических успехов Бразилии, Индии, ЮАР или даже Китая.
7
В мире развитых стран в сельском хозяйстве занято 2 % населения (в Западной Европе — 4 %, накануне Второй мировой войны было 40 %). С 1961 по 2005 г. мировое сельскохозяйственное производство увеличилось в 3 раза (рост — 2,3 % в год). Сегодня 1 сельхозработник кормит 100 человек (в 1960 г. — 20 человек). В Индии производство зерновых с 1970 по 2010 г. выросло с 77 млн. тонн до 180 млн. В середине 1940-х годов в Индии производилось 100 кг зерновых на душу населения, в 2010 г. — 150 кг. Пик сельскохозяйственного развития Индии пришелся на 1990-е годы, затем началось замедление роста. «Зеленая революция» надежд не оправдала.
Китай в целом продовольственную проблему решил: с 1980 по 2010 г. потребление мяса выросло в два раза (с 23 до 46 кг), молока — в 10 раз, яиц — в 8 раз. В Индии годовое потребление мяса на душу населения — 3,7 кг (в значительной степени это обусловлено характерным для Индии вегетарианством).
У Китая, однако, серьезная проблема: малоземелье; земли, пригодной для сельского хозяйства, становится все меньше (за последние десятилетия Китай потерял 500 тыс. га земли).
Вообще разрушение природной среды в слаборазвитом мире идет стремительными темпами. Главным образом это связано с хищнической эксплуатацией этой части планеты западными ТНК. Так, с 1950 по 1990 г. площадь тропических лесов сократилась на 350 млн. гектаров (в Азии и Океании — на 30 %, в Южной Америке и Карибах — на 18 %, в Африке — на 18 %). В год уничтожается 3 млн. га. Хотя тропические леса занимают всего 2 % территории планеты, во-первых, там сосредоточено 70 % видов растений и животных; во-вторых, это (особенно леса Амазонии) — «легкие» планеты.
Показательно сравнение ситуаций со здравоохранением в Индии и Китае. Индия тратит на здравоохранение 3,8 % ВВП, Китай — 5,4 %; при этом доля правительства — 30,5 % в Индии, 56 % — в Китае. В Индии от недоедания умирает в 12 раз больше людей, чем в Китае; в 40 раз больше болезней связано с низким качеством воды и низким уровнем санитарии (согласно «India Today» от 14.12.2017, 732,2 млн. индийцев — 54 % населения — не имеют доступа ни к личным, ни к общественным туалетам; в Китае это 343,5 млн. — 25 % населения; для сравнения: в Эфиопии такого доступа не имеют 93 %, в Нигерии более 60 %; согласно «India Today» от 11.12.2017, 1 млн. индийцев ежегодно умирают от диабета; 61 % смертей вызваны заразными заболеваниями; по прогнозам, к 2030 г. индийская экономика потеряет 4,6 трлн. долл, от незаразных заболеваний). Индия занимает предпоследнее место (после Пакистана) по ожидаемой продолжительности жизни в Южной Азии. В Китае и на Шри-Ланке продолжительность жизни на 11 лет больше.
Несходные социально-экономические ситуации определяют серьезные различия в государственном развитии Китая, Индии и стран Африки, что, на мой взгляд, ставит под большой вопрос правомерность термина «Киндафрика». Положение в Китае и Индии в плане геополитического потенциала государств кардинально отличается от африканской. Китай — лидер. Однако переоценивать его возможности не стоит. Даже если учесть, что военный бюджет КНР самими аналитиками и главным образом китайцами занижен, он все равно в пять раз меньше американского. Когда в 2011 г. КНР объявила об увеличении военного бюджета на 12 %, т. е. до 91 млрд, долл., военный бюджет США был 530 млрд. Аналитики прогнозируют, что к 2030 г. военные расходы КНР составят 600 млрд, долл., а США — 800 млрд. При этом Пекин старается не попасть в ловушку гонки вооружений.
Хотя в экономическом плане в расчете по ППС Китай уже обогнал США, в технологическом плане он сильно отстает от Америки. Разумеется, ВВП не единственный экономический показатель; есть финансово-денежная мощь, которая позволяла Великобритании сохранять господство даже в 1930-е годы, когда в промышленно-экономическом плане она уже не была лидером. Здесь у Китая мощные позиции: 3 трлн, вложено в казначейские боны США (чуть менее 10 % долга США). Наиболее серьезная проблема КНР — борьба кланов и группировок за власть, которая в период правления Си Цзиньпина обострилась.
Индия в военном плане остается южноазиатской региональной державой. Ее контрбалансиром, хотя и довольно слабым, является Пакистан, который умело «доит» Постзапад, прикидываясь больше, чем это имеет место в реальности, failed state. На самом деле десяток кланов приватизировали государство, используя его как средство перераспределения экономических факторов, включая наркотрафик, и финансовых потоков. Согласно сверхоптимистичным оценкам, к 2030 г. Индия не превзойдет ВВП Германии и Франции вместе взятых. На международной арене Индия активно использует «мягкую силу». Значительную роль в этом играет индийский кинематограф.
Слабость африканских государств грозит им распадом на регионы и зоны племен, особенно если учесть абсурдные границы, проведенные колонизаторами. Африка — демографический колосс на глиняных политических ногах. Индия и Африка, по мнению аналитиков, разделят с Европой слабость на международной арене, в отличие от Китая и США. Кто-то скажет: это неправомерное противопоставление, говорить нужно о БРИКС как субъекте новой («континентальной») глобализации. На самом деле БРИКС как единое целое — весьма спорное явление; «справедливая глобализация» (в противовес несправедливой англосаксонской) — это, на мой взгляд, нечто вроде «хлопка одной ладонью» из дзэновской притчи. Но мы же не дзэн-буддисты. Впрочем, глобализация, БРИКС и перспективы РФ в этой конструкции и вне ее — отдельный разговор.
8
Несмотря на то, что многие мифы глобализации развеялись, до сих пор немало тех, кто, во-первых, считает, что это объективный, а не сконструированный, проектный процесс, путая глобализацию с интеграцией и интернационализацией; во-вторых, полагает, что возможна менее скоростная и более справедливая, учитывающая интересы всех участников глобализация. А вот у хозяев глобализации и их агентов совсем другая точка зрения.
Согласно Г. Киссинджеру, глобализация — это новый термин для определения американского господства.
А. Барневик, владелец трансконтинентальной металлургической империи АВВ, в 1995 году высказался еще откровеннее: «Я определяю глобализацию как свободу для моей группы инвестировать, куда она хочет, продавая товары, где она хочет и испытывая при этом минимум ограничений в плане прав рабочей силы и социальных условий». Иными словами, глобализация есть, помимо прочего, такой процесс интернационализации, при котором благодаря научно-техническим сдвигам (революция в электронике, коммуникациях), с одной стороны, и разрушению СССР как персонификатора системного антикапитализма, уравновешивающего капитализм и его гегемона, США, с другой, реализуется право сильного в мировом масштабе.
Прав был великий французский социолог П. Бурдье, который подчеркивал, что глобализация не есть некая объективная реальность или фатальность, это сознательно проводимый политический курс по освобождению экономики из-под социального и государственного контроля, превращение его в бесконтрольную силу. Следовательно, глобализация — это в определенных классовых интересах и определенным политико-экономическим образом качественно модифицированная интернационализация. Экономически, а точнее, финансово новое здесь — глобализация финансовых рынков, транзакционного капитала. В узко экономическом плане глобализация это возведение в значительной степени виртуальной паразитической финансовой надстройки над реальной экономикой, к которой нередко эта надстройка не имеет никакого отношения.
Не случайно идеологию глобализации Бурдье уподобил СПИДу: она, как СПИД, разрушает иммунную систему жертв. Я бы добавил: неолиберальная глобализация, глобальный финансиализм — это, с одной стороны, агония капитализма, стремящегося нажраться перед смертью. С другой стороны, это процесс зеркальный первоначальному накоплению капитала на «входе» в капитализм (генезис и самое начало ранней стадии). Первоначальное накопление, предшествовавшее собственно капиталистическому, по сути своей было ограблением главным образом слабых мира сего (огораживания в Англии, пиратство и т. п.) для создания внеэкономического фундамента экономической системы капитализма. Глобализация тоже есть ограбление слабых, объективно создающая фундамент для новой, посткапиталистической системы. Иными словами, это одновременно гибель капитализма и передел с прицелом на посткапиталистическое будущее.
Глобализация эффективно отсекает от будущего, исключает из него целые слои и регионы. Макс Галло заметил, что глобализация не сделала мир по-настоящему глобальным, т. е. единым; напротив, она разбила его на части. Глобальный мир богатого Севера — это мир небоскребов, в котором 20 % населения планеты владеют 80 % ее богатств, 80 % автомобилей и потребляют 60 % мировой энергии. И есть локальный мир Юга — мир бедности (есть страны, где в трущобах живет более 75 % населения), незначительной продолжительности жизни — не более 40 лет, а то и меньше. Если учесть, что продолжительность жизни в значительной степени определяется характером социальной системы, то можно сказать, что глобальные богачи не просто эксплуатируют глобальных бедных, но поедают их жизнь, присваивая не только их рабочее время, но время вообще. В этом плане фильм «Время», изображающий мир, в котором верхи и низы отличаются прежде всего наличным временем жизни, верно отражает ситуацию. Недаром немецкие экономисты Р. Хикель и Ф. Штрикштрок называют глобальный капитализм «Killer Kapitalismus». Те же экономисты, как, впрочем, и многие другие, подчеркивают: пока существовал СССР, глобализация не просто тормозилась, а не могла реализоваться как таковая. После 1991 г. капитализм в его финансиализированной форме, словно отбрасывающей материальную базу, сорвался с цепи, сметая стабильность, занятость, минимальную зарплату и многое другое. Показательно, что в первое же десятилетие после «ухода» СССР (1992–2002 гг.) Запад резко сократил помощь слаборазвитым странам и столь же резко сократил инвестиции. Потребность противостоять Советскому Союзу в Азии и Африке, демонстрировать добрую волю по отношению к странам и народам отпала. Удивительно ли, что к 2002 г. уровень дохода на душу населения в 81 слаборазвитой стране снизился.
Швейцарец Жан Зиглер пишет по этому поводу: «С падением берлинской стены, распадом СССР и частичной криминализацией бюрократии КНР произошел взлет глобализации, а с ней — прекаризации рабочей силы и занятости и разрушения социальной защиты». Не случайно появился новый термин — «прекариат». «Precarious» по-английски это «хрупкий». Речь, напомню, идет о растущем слое людей, имеющих случайную работу — несколько часов в день, причем далеко не каждый день, а следовательно, не имеющих никаких социальных гарантий. Неизъяснимая хрупкость их бытия и делает их прекариатом.
Прекариат — один из результатов глобализации как войны богатых против бедных, против общества (недаром Тэтчер, этот тупой таран неолиберализма, говорила, что нет никакого общества, есть лишь мужчины и женщины). На одной стороне — прекариат, обитающий в предбаннике социального небытия, с другой — богатство. Вот несколько цифр, которые имеет смысл напомнить.
Состояние 15 самых богатых людей мира превосходит ВВП всех стран Африки к югу от Сахары за вычетом ЮАР. 225 самых богаты семей планеты обладают 1 трлн, долларов — на полтриллиона больше, чем нижняя половина (47 %) человечества. Францией в 2017 г., как и в 1937 г., правят/экономически владеют 200 семей. В сегодняшней Швейцарии верхушка — 3 % населения — имеет столько же, сколько остальные 97 %; 300 швейцарских сверхбогачей владеют 374 млрд, швейцарских франков. Растущее неравенство характеризует не только Север, но и Юг. Так, в одной из наиболее развитых стран Юга, в Бразилии, 2 % собственников контролируют 43 % обрабатываемых земель, а 4,5 млн. сельских тружеников земли вообще не имеют. И дело здесь не только в растущем разрыве, а в том, что огромная часть населения в условиях финансово-капиталистической глобализации вообще лишается каких-либо перспектив развития и обречена на деградацию, натурализацию/архаизацию экономики и рост бедности. Развитие здесь сводится к регрессу. Я уже не говорю о том, что одна из целей неолиберальной глобализации — уничтожение национально-государственной идентичности и подмена ее идентичностью регионов и меньшинств разного рода. Верхушка глобального мира в экономическом плане — это пирамида транснациональных корпораций (ТНК), многие из которых более могущественны, чем целые государства. Масштаб финансовой активности «Дженерал Моторе» превосходит ВВП Дании, а «Эксон Мобил» — Австрии.
В 2011 г. трое сотрудников цюрихского Политехнического института опубликовали работу «Сеть глобального корпоративного контроля» — результаты исследования 60 тыс. корпораций и их «дочек». Было выявлено ядро — 737 ТНК, контролирующих 80 % мировых финансов и суперядро — 147 ТНК, контролирующих 40 % мировых финансов. У суперядра есть сверхядро — 27 ТНК, и эта «матрешка» — самая богатая и влиятельная.
Если учесть, что Север контролирует 82 % мировой торговли, то шансы Юга весьма и весьма призрачны. Тот же Ж. Зиглер приводит в качестве примера историю с производством масла в Зимбабве. Всего за пять лет, с 1991 по 1996 г. оно сократилось на 92 %, т. е. эта отрасль была убита из-за невозможности конкурировать с сельским хозяйством Севера: правительства стран ОЭСР субсидируют свое сельское хозяйство на сумму 355 млрд. долл, в год. Как может Зимбабве конкурировать с таким монстром? «Как школьнику драться с отборной шпаной» (В. Высоцкий). А ведь в свое время на конференции в Марракеше (Марокко) представители Севера пообещали слаборазвитым странам быструю либерализацию глобальных сельхозрынков таким образом, что страны Юга будут извлекать выгоду из глобализации.
Но дело даже не в уничтожении целых отраслей и стран, речь идет о том, что огромная часть мирового населения объявлена нерентабельной. Появились два термина: «наименее развитые страны» (термин введен в 1971 году, иногда их еще называли «Четвертым миром», но ведь сейчас нет Второго мира, Третьего мира, сейчас вроде единый мир?) и «нерентабельное население». Что такое страны с нерентабельным населением? Это 48 стран с населением 640 млн. человек, т. е. 10 % мирового населения названы нерентабельным. Что значит назвать кого-то нерентабельным? Значит, по сути дела, отказать в праве на существование. Это даже не Untermensch, унтерменши имеют какое-то, пусть условное и минимальное право на существование; нерентабельные, Homo nonrentabilis, по сущности, по определению не должны существовать — они не вписываются в глобальный мир, они там лишние (едоки и т. д.).
Наименее развитые страны, т. е. страны с нерентабельным населением, тратят на обслуживание долга хозяевам Севера 20 % бюджета, т. е. проценты по долгу, деньги съедают людей как социальных существ. Если в раннекапиталистической Англии «овцы съедали людей», а согнанных в ходе огораживаний людей вешали, то в позднекапиталистическом мире «деньги съедают людей», последних не вешают — они сами умирают от голода и болезней. Только одной стране по редкому стечению обстоятельств удалось выскочить из зоны наименее развитых стран — Ботсване, но это исключение: «наименьшая развитость» — замкнутый круг. И дело не в так называемой, точнее, в мифологической «невидимой руке рынка». Мифологической, потому что исследования даже по mid-Victorian market (рынок середины правления королевы Виктории, 1850-1870-е годы), считающемуся эталоном «свободного рынка», показали, что он был сконструирован не экономически, а социально-политически. По сути это был социально-политический институт и поддерживался соответствующими же мерами. Нынешний так называемый рынок, на котором давно уже нет рынка, а есть совокупность монополий, поддерживается военной мощью США. Поэтому даже такой апологет глобализации как Томас Фридман, написал: «Макдональдс» не может существовать без «Макдоннелл Дуглас», который производит F15, без «силиконовой долины» с ее разработками, и, естественно, без глобальной пропагандистской машины». То есть, за рынком стоит мощнейший военный кулак.
Кроме военных инструментов у глобалистов есть мощные экономические орудия: ВТО, МВФ и Всемирный банк. Шефом Всемирного банка долгое время был человек из команды Джона Кеннеди — Роберт Макнамара. При Кеннеди он был министром обороны, и согласно Джону Мендору, автору работ о глобализации, в качестве главы Всемирного банка убил больше людей, чем в свою бытность министром обороны, ответственным за войну во Вьетнаме. Именно при Макнамаре, кстати, развитие и прогресс приравняли к экономическому росту. Если раньше считалось, что развитие и прогресс — одно, а экономический рост — другое, то при Макнамаре восторжествовал иной подход, ставящий во главу угла экономический рост. Последний определяется чисто количественными экономическими показателями, которые не учитывают социальной эффективности. Например, с точки зрения экономического роста Советский Союз уступал Соединенным Штатам, а с точки зрения социальной эффективности мы их превосходили. Но это оказалось как бы неважным, и в СССР в позднесоветское время приняли язык противника и начали оценивать самих себя в категориях противника. А если ты смотришь на мир глазами противника, то, скорее всего, рано или поздно ты будешь действовать в его интересах — сознательно или подсознательно.
Еще одна структура — это МВФ. О ней довольно много написано, но одно следует напомнить: то, как МВФ убил наиболее развитые страны Латинской Америки. В 1970-е годы долг латиноамериканских государств МВФ вырос до 60 млрд, долларов, в 1980-е было уже 204 млрд., в 1990-е — 443 млрд., в 2002-м году — 750 млрд. И поразительная вещь: была убита наиболее развитая страна — Аргентина, которой прогнозировали светлое будущее, а она смертельно запуталась в паутине глобализации.
Иными словами, глобализация — это паутина, сотканная несколькими сотнями жирных пауков, которые установили в ней свои правила, гарантирующие им сверхприбыли. Можно ли прекратить действие этих правил, оставаясь в паутине? История дает отрицательный ответ. Есть такая страна — Бразилия, и был там очень известный леворадикальный экономист Кардозу. И вот в 1995 г. он становится президентом. Как отмечают исследователи, редко когда-либо в истории во главе крупного государства оказывалось столько способных людей, как в Бразилии в 1995–2002 гг. Прежде всего, это президент страны — блестящий левый экономист Кардозу, министр иностранных дел — Селсу Лафер, министр юстиции — Алоизу Нуньес и очень многие другие.
Все они были радикально левыми, но очень скоро, как отмечают аналитики, они стали сервильными слугами, если не сказать, панегиристами и наемниками министерства финансов США. И уже Кардозу объяснял своим бывшим коллегам, что ничего не поделать. И результат правления левых таков: огромное количество людей страдает от постоянного недоедания, внешний долг огромный, высокий уровень преступности. Кардозу со товарищи, оказавшись у власти, скомпрометировали саму «левую идею». И буржуины теперь могут сказать: «Левые приходили. Смотрите! Чего же вы были против диктатуры? При диктатуре-то было хорошо, а при левых-то стало очень плохо».
9
Некоторые с учетом бразильского левого опыта говорят: одна страна не может выскочить из ловушки глобализации, только несколько стран, причем крупных и заключивших союз способны на такой рывок. Немало таких, кто видит в подобного рода союзе организацию БРИКС. Ее нередко представляют в качестве альтернативы англосаксонской глобализации, намекая на то, что глобализация по-бриксовски (или даже более конкретно: глобализация по-китайски на континентальной основе вокруг трансъевразийского Шелкового пути) будет справедливой и взаимовыгодной, в отличие от англо-американской — по-видимому, кто-то верит в то, что капиталистическая глобализация может быть справедливой. Но дело даже не в этом. Прежде всего не стоит переоценивать единство БРИКС. Вот один эпизод. В 2011 году после известных событий слетел со своей должности Д. Стросс-Кан, и страны БРИКС в тот момент получили шанс. Если бы они выступили консолидировано, то могли бы провести на освободившуюся должность своего общего кандидата. Однако, за исключением Индии, которая не поддержала западных кандидатов, все остальные высказались в пользу европейско-американской (североатлантической) кандидатуры Кристин Лагард. Активнее всего были китайцы. За эту поддержку они получили пост заместителя директора МВФ — бывший зампред Народного банка Китая Минь Чжу стал заместителем Кристин Лагард. И африканцы поддержали, и РФ поддержала, и бразильцы поддержали. А ведь у Индии был прекрасный кандидат, заместитель премьер-министра Монтек Сингх Ахлувалия, известный экономист.
Связи стран БРИКС с промышленно развитыми странами — США, Японией, Евросоюзом — намного более плотные и тесные, чем между собой. Где проходят конференции БРИКС? Иногда в этих странах, а иногда в городе Вашингтон. С МВФ страны БРИКС консультируются и сверяют часы. Более того, заместитель Кристин Лагард, директор-распорядитель МВФ Минь Чжу, человек из страны БРИКС, сказал, что БРИКС — результат сближения показателей развития государств — бриксовских и самых развитых стран мира. Он также назвал это конвергенцией под эгидой МВФ. Какая же это альтернатива? На самом деле это дополнительная подпорка буржуинам ядра, позволяющая выиграть время и подготовить господствующие позиции в посткапиталистическом мире. Об этом свидетельствуют также и теснейшие экономические связи между КНР и США, исполнение Китаем роли цеха, мастерской для высокотехнологичной американской экономики, общеизвестна и включенность индийской правящей элиты в англосаксонские правящие круги, особенно британские. Кстати, инвестиции Индии в Великобритании превышают евросоюзовские.
Весьма сомнителен и тезис о способности БРИКС предложить альтернативную модель «постиндустриального общества». По разным оценкам, доля ручного труда в ВВП Индии — 50–70 %, в Китае — 50–60 %. И это «постиндустриальное» будущее? Скорее это «недоиндустриальное» настоящее. И этот ручной труд поддерживает капиталистический мир с его англосаксонским ядром, продлевая его жизнь своим экономическим ростом.
Выходит, на самом деле БРИКС работает не на разрушение системы, а на ее поддержание. И действительно, в 1995 году БРИКС обеспечивал 10 % мирового роста, а в 2015 — уже 30 %. Более того, как говорят экономисты, если вычесть из ВВП в 2010 году Индию и Китай, то ВВП будет на уровне 1980 года. То есть, ручной труд Китая и Индии поддерживает эту систему и, решая свои проблемы, не позволяет загнуться издыхающему капитализму, оттягивает его конец. И все это обеспечивается жесточайшей эксплуатацией. Например, в КНР, в спецзонах рабочие вкалывают по 16 часов в сутки с минимальным и жестко хронометрируемым, не более пяти минут, перерывом. Почасовая зарплата здесь менее половины евро. И ни в чем себе не отказывай! В произведенных руками китайского работяги игрушках расходы на зарплату не превышают 6 %, а иногда и меньше.
Наконец, последнее по счету, но не по значению: страны БРИКС, в частности Китай и Индия, конкурируют не только и не столько с Севером (хотя конкуренция США и КНР тоже налицо), сколько между собой. В лучшем случае БРИКС — это ситуационный тактический союз по негативу: страны с олигархическими режимами из не ядра капсистемы, а в лучшем случае полупериферии, стремящиеся улучшить свою сделочную позицию по отношению к ядру, — о том, чтобы попасть в него, речь не идет. У РФ особое место, обусловленное советским наследием — наличием ядерного оружия, членством в Совете Безопасности ООН (право вето) и сохраняющимся несмотря на четвертьвековой погром относительно высоким уровнем современного образования. Впрочем, эти плюсы из прошлого в одном измерении соседствуют с минусами из настоящего в другом, однако специфика нынешней российской ситуации — отдельная тема.