Развитие исторической науки в 60-80-е гг.

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

утвердилось мнение, что важнейший показатель успехов науки — обилие изданий, публикаций документов, монографий, брошюр по истории партии и советского общества, т.е. истории XX в. Господ-, ствовало мнение о том, что они всегда являются результатом ус­пешной работы историков. В этой концепции главным творцом всех подобного рода достижений изображалась партия и ее Цен­тральный Комитет, заботившийся о науке и ее развитии.⁴ Тогда как в действительности именно Отдел науки ЦК КПСС выступал главным тормозом, важнейшим препятствием на пути свободного развития науки благодаря тем советам, рекомендациям, указани­ям и требованиям, которые раздавались ученым, творческим кол­лективам в те годы.

Изыскания историков XX века в области теории историческо­го процесса подменялись повторением одних и тех же марксист­ских догм, связанных с классовой борьбой, революцией, диктату­рой пролетариата, без заметного продвижения вперед по сравне­нию с трактовками событий, существовавшими в начале века, в оценках политических лидеров, влиявших на развитие событий, отражавших их понимание происходивших изменений. В области методологии главным занятием историков стали многословные рассуждения с обилием цитат из теоретиков марксизма о важности научной методологии, классовости, партийности, объективности, актуальности, превосходстве марксизма, ненаучности и антинауч­ности буржуазной науки, других направлений общественной мыс­ли вплоть до неомарксистской. Историческая теория и методоло­гия, философия истории не развивались историками-марксистами, которые топтались на месте, имитируя движение вперед, тогда как оно осуществлялось по замкнутому кругу. Это характерно для мно­гих изданий по истории советского общества 60-80-х гг. Научные посылки и исходные позиции почти всех трудов историков полно­стью совпадали с результатами исследования, с важнейшими вы­водами, излагавшимися авторами в заключительных разделах мо­нографических исследований. Так, в трудах по истории рабочего класса доказывалось, что он является гегемоном революции, ком­мунистическая партия изображалась организатором и вдохновите­лем всех побед народа, союз рабочего класса и крестьянства — ос­новой успешного продвижения вперед, решение национального во­проса, образование СССР, дружба народов, советский патриотизм и интернационализм были главными элементами всех работ по на­циональному вопросу, в которых они не исследовались, а описыва­лись в виде триумфальных побед советской власти, которая раз и навсегда успешно решила одну из труднейших задач истории че­ловечества⁷, большинства стран мира с многонациональным соста­вом населения.

В господствовавшей в 60-80-е гг. концепции развития совет­ской науки, в оценке ее достижений содержалось два опасных эле-18-541

Г.Д.Алексеева

мента. Во-первых, преувеличение успехов, некритическая оценка как самого процесса развития науки и достижений ученых, так и партийного руководства ее развитием, игнорирование неэффектив­ности государственных ассигнований на историческую науку, ее творческих коллективов, особенно тех, которые находились на привилегированном положении в системе ЦК КПСС — Института марксизма-ленинизма, системы высших партийных школ, а в ряде случаев и институтов Академии наук СССР. Подобная ситуация в науке и обществе лишала науку и ее лидеров перспектив дальней­шего развития, что проявлялось в отсутствии теоретического ос­мысления ряда важных проблем, в том числе роли науки в жизни общества, ее реальное влияние на массовое общественное созна­ние, другие сферы общественной жизни: политику, литературу, ис­кусство. Отрицательно влиял на науку извращенный характер представлений и необъективные оценки состояния мировой обще­ственной науки и историографии. Господствовавшие критерии и оценки оставались такими же, как в 20-е гг.: буржуазная наука яко­бы не развивается, она находится в состоянии застоя и деградации, ее влияние должно предотвращаться всеми средствами, доступны­ми ученым и государству. Это осуществлялось в форме критиче­ских разгромных работ, ограничения закупок зарубежной литера­туры, содержания ее в "спецхранах", недоступных широкому кру­гу исследователей и др. К тому же в исторической науке господ­ствовало некое смещение оценке зарубежных изданий: невоспри­ятие советологии и трудов ее представителей, противников мар­ксизма и социализма, переносилось на всю зарубежную историо­графию, на все исследования, и даже те, которые носили объекти­вистский характер. Это мешало нормальному общению советских историков с учеными других стран, в их сознание внедрялись бла­годаря этим критическим работам неверное представление о со­стоянии и развитии мировой исторической науки в XX в.⁸

Таким образом, сложившиеся в науке отношения, господство­вавшие представления о ее якобы успешном развитии, не соответ­ствовавшие ее потребностям и возможностям, управление в виде партийного руководства, климат в научных коллективах, отсутст­вие объективных оценок творчества ученых и научных центров — все это мешало развитию науки, ограничивало возможности реали­зации творческого потенциала ученых, обедняло науку, лишенную больших перспектив, а в конечном счете привело к тому кризису, в котором она оказалась в 90-е гг. Предшествующим развитием нау­ки были предопределены и те формы новаций, которые начались в ней после 1985 г. и приняли особый характер после 1991 г.

В настоящее время многие историографы заняты поиском причин, объяснений, ответов на вопрос: что произошло с советской исторической наукой? Почему она оказалась в состоянии "застоя",

Развитие исторической науки в 60-80-е гг.

стагнации, теоретического бессилия, методологического разброда, концепционного бесплодия? По-видимому, эти поиски будут про­должаться еще очень долго, хотя в главном ответ достаточно прост: был полностью исчерпан потенциал развития науки в пред­шествующие перестройке годы. Именно этим объясняется топта­ние на месте, движение по замкнутому кругу. Этот потенциал все­гда должен был существовать в виде перспективных теоретиче­ских изысканий, постоянно-расширяющейся новой проблематики, образованных на современном уровне специалистов, способных ра­ботать во всех областях истории, талантливых лидеров науки, об­ладающих способностью видеть перспективы науки и пути ее об­новления. Обычно это обеспечивается во всех странах научной по­литикой государства, создающего условия для деятельности уче­ных, различной суммой мер руководителей в области организации научных исследований, созданием комплексных перспективных программ, реформами образования, совершенствованием принци­пов оценки специалистов и результатов их научного труда. Все эти факторы влияния приобрели в советской исторической науке кост­ный характер: архаические формы организации творческого про­цесса ученых, сформировавшиеся в 30-е гг., критерии уровня их профессионализма, руководства научными коллективами, попол­нение их новыми сотрудниками.

В отборе, в селекции молодых научных кадров массовые мас­штабы приобрели необъективные принципы оценки способностей и возможностей историка к научной работе. Ловкие и находчивые устраивались в научные коллективы по связям самого различного характера — родственным, дружеским, по принципу взаимных ус­луг ("Ты мне, я тебе"), по протекции добреньких научных руково­дителей.

В начале XX века от подобных ошибок в комплектовании творческих коллективов предостерегал А.А.Богданов в своем труде "Тектология", посвященном науке будущего. "Столь же не надеж­ны взятые по отдельности такие критерии подбора работников в учреждения, как аттестаты, личные рекомендации, прежний стаж, видимая толковость и т.п. Необходима систематическая и плано­мерная проверка одних другими, т.е. дополнение, расширение ос­новы подбора, чтобы получить минимум ошибок."⁹

За эти ошибки, как правило, расплачивается наука, научные коллективы, в самых различных формах, которые проявляются и в микроклимате в творческом коллективе, и в характере выполне­ния научных заданий, и в выдвижении научных руководителей. Многие руководители советской науки были никудышными уче­ными-исследователями, их отличали тщеславие и карьеризм, что порождало эксплуатацию способных специалистов, создававших научные труды по заказу сверху. Например, в Институте военной

Г.Д.Алексеева

истории АН СССР для директора П.А.Жилина сотрудники постоян­но писали статьи и монографии- Лидеры научных коллективов культивировали извращенный характер связи с высшими партий­ными органами науки, идеологии и политики, отказывались во имя карьеры и власти от поиска эффективных мер изменения орга­низационных форм работы, новых критериев оценки деятельности коллективов, итогов научного творчества, обновления принципов руководства, их демократизации путем привлечения ученых к ре­шению различных вопросов жизнедеятельности научных учрежде­ний. Наука нуждалась в обновлении, а верхи и лидеры науки ниче­го не хотели изменять, изображая в своих отчетах благополучие, успехи, заслуги перед наукой и обществом.

Как и на предшествующем этапе развития, в 60-е- сер. 80-х гг. оценка исследовательской работы XX в. строилась в виде производ­ной, вненаучной величины, зависимой от отношения к истории партии, правившей партийной бюрократии. Именно с этих пози­ций трактовалось "возрастание интереса широких слоев народа к познанию законов общественного развития, к героической истории Коммунистической партии", что способствовало "распространению историко-партийных знаний, а следовательно и научной разработ­ке проблем истории партии." При этом историки обращались к критике недостатков в изучении истории 30-х гг., (не видя, а может быть, не желая о них писать), хотя эти же явления сохранялись в современной исторической литературе (60-80-е гг.). Так в изучении истории партии в 30-е гг. отмечался известный схематизм, слабое освещение в них (в работах — Г.А.) созидательной, преобразующей деятельности партии, недостаточное внимание авторов к пробле­мам развития марксистско-ленинской теории."¹¹

При полном провале в разработке теоретических и философ­ских проблем истории в 60-80-е гг. советские историки с пафосом разоблачали предшествующую работу своих коллег, провозглашая при этом принципы объективности, историзма, партийности. Сло­жившаяся в науке ситуация не была преодолена путем обновления и реформирования ее важнейших областей, поэтому разразился глубокий кризис, охвативший все области истории, особенно в изу­чении XX в. Следует отметить, что до сих пор некоторые из истори­ков России не понимают этого явления, ссылаясь на приобретен­ную свободу изучения истории на новых архивных материалах, за­рубежной литературы, хотя речь идет о состоянии науки в целом, ее фундаментальных основ, о теории и методологии, а не о разра­ботке конкретных вопросов истории, что никогда не исключалось и что имело место в 30-е, а затем в 60-80-е гг.

Особенно заметно это проявилось в начале 70-х гг., в расправе с группой историков, принадлежавших к так называемому "новому направлению". Они предприняли попытку по-новому прочитать

Развитие исторической науки в 60-80-е гг.

В.И.Ленина, реализовать в творческом процессе его характеристи­ки и оценки состояния России начала XX в., уровня экономическо­го развития страны, проблему многоукладности, социальной структуры общества, состояния аграрного вопроса, участия кресть­янства в событиях 1917 г. и др. Они подверглись не только разгром­ной критике, но и определенным административным мерам нака­зания: лишению работы, переводу в другие научные коллективы, им было запрещено заниматься определенными профессиональны­ми проблемами, публиковаться в прессе и т.п.

Еще более жесткая критика обрушилась на другую группу ученых, пытавшихся пересмотреть некоторые точки зрения, суще­ствовавшие в это время в науке по вопросам теории всемирного ис­торического процесса, опираясь на трактовки и оценки К.Маркса, Ф.Энгельса, западноевропейских марксистов. Причем деятель­ность этой группы ученых была вызвана призывами, раздававши­мися с середины 60-хгт. со стороны руководителей советской науки о важности обращения к теоретическим и методологическим про­блемам истории. Они звучали на всесоюзных конференциях и сове­щаниях 1963-64 гг., о чем будет сказано далее. И к этой группе при­менялись такие же формы наказания, как и к представителям "но­вого направления". Сейчас трудно сказать, кто конкретно был ини­циатором подобного рода расправы, почему она приобрела именно такие формы. Ясно одно: наука и ученые получили еще один урок "творческого" отношения к марксизму: у одних отбили желание за­ниматься серьезными теоретическими вопросами, у других появи­лась возможность пристроиться к науке путем участия в разгром­ной критике "инакомыслящих" — ревизионистов и отступников от марксизма. Верхи приобрели чувство удовлетворения от успешной операции по ликвидации "инакомыслия" в исторической науке.

В настоящее время при общем сокращении историографиче­ских трудов, особенно по истории XX века, их научной неэффектив­ности, поскольку не ставятся большие и актуальные проблемы, на­званные выше, стало распространяться мнение о полном крахе ис­торической науки, о неспособности ученых-историков России вый­ти из кризиса, о ненужности историографии и историографических исследований, ибо не было науки, нечего изучать, нечем заниматься. К счастью, этот историографический нигилизм не получил широкого отклика в среде профессиональных историков, изучаю­щих XX век., если не считать редких статей на страницах журна­лов с анализом состояния исторической науки, ее потребностей и перспектив развития в России накануне XXI в.

Есть и еще одно обстоятельство, мешающее осуществлению объективных историографических исследований, особенно, о не­давнем прошлом. Большинство современных историков в той или иной мере участвовали в развивавшихся в 60-80-е гг. процессах, от-

Г.Д. Алексеева

ражая их в своих работах, поэтому им трудно осуществлять крити­ческую работу, оценку созданных тогда трудов по истории XX в., особенно если они занимали руководящие посты в науке, приобре­ли известность. Это обстоятельство несомненно затрудняет не только освобождение от старого груза сложившихся традиций, но и выработку объективных оценок историографических процессов тех лет. Большинство историков старшего и среднего поколения так или иначе связаны с недавним прошлым, с ошибками, просче­тами, с тем состоянием науки, в котором она оказалась в 60-80-е, а затем в 90-е гг.

Одной из важнейших проблем развития науки в обществе XX века является оценка условий, в которых работали историки, их взаимоотношения с обществом, государством, партией, которая ру­ководила страной, оказывая определяющее влияние на науку, идеологию. После XX съезда КПСС стало господствовать мнение, что наступило время свободного развития науки, что покончено со сталинскими репрессиями, ученые якобы могут заниматься любы­ми проблемами. Однако это не соответствовало реальности, а же­лаемое выдавалось за действительность. И не только потому, что репрессии против инакомыслящих продолжались. Против ученых, работавших в рамках марксизма-ленинизма, применялись различ­ные меры "наказания", в виде политических процессов (например, в МГУ в конце 50-х гг.). Самой распространенной формой воздейст­вия стала уничтожающая критика, т.е. с историками власть стала расправляться руками самих ученых. Таким образом, пришлось расстаться с иллюзиями, появившимися после 1956 г. относительно свободы творчества, потребностей общества и руководства КПСС в объективном изучении истории, в разработке теоретических про­блем, в обновлении методологического инструментария науки. На­чался период приспособления к режиму, который сурово карал инакомыслие в исторической науке, и осуществлялось это руками самих же историков, рьяно защищавших марксизм от марксистов, ревизионистов и отступников. С этого же времени заметно сокра­щается критическая работа, развернутая по инициативе ЦК КПСС после XX и ХХП съездов в области критики Сталина, сталинизма. Такова была обстановка, сложившаяся в науке в 70-е- начале 80-х гг., созданная руками и умами самих же историков, а может быть, и по их же инициативе (как это было в расправе с журналом "Вопросы истории" в конце 50-х гг.). С легкой руки высших партийных орга­нов, а точнее, партийной бюрократии, охранявшей свое беззабот­ное положение и свои привилегии путем репрессивных нововведе­ний, утвердилась такая обстановка, которая воспринималась обще­ством и частью ученых, как справедливая борьба "за чистоту мар­ксизма-ленинизма", сохранение стабильности в науке. Однако ут­вердившийся в науке режим не принес ничего хорошего ни науке,

Развитие исторической науки в 60-80-е гг

ни ученым, ни тем более руководителям. И это показали последую­щие события 1985-1993 гг.

Встает вопрос: каков выход из крайне щепетильной ситуации, сложившейся в историографии XX в. в настоящее время? По-види­мому только один (отказ от изучения нельзя принять как альтерна­тивный вариант, ибо наука нуждается в решении этой проблемы) — для определения перспектив дальнейшего существования обра­титься к объективному изучению состояния науки в 60-80-е гг., всех процессов и явлений, имевших тогда место и влиявших на науку. При этом необходимо соблюдать чувство историзма, корректности и доброжелательности к тому большинству историков, которые че­стно и добросовестно выполняли свой труд, жили и работали, не стремясь занять руководящие посты в правящих структурах, пони­мая, что они не обеспечивают свободы творчества, а напротив, ог­раничивают ее условностями существования бюрократии. Боль­шинство историков с полной отдачей выполняли свой граждан­ский долг перед обществом и наукой, ограниченные в возможно­стях заниматься в некоторых архивных фондах и закрытых биб­лиотеках, подвергаясь различного рода ограничениям. Например, в издательствах, наряду с требованием следовать официальной док­трине, редактор мог диктовать свое понимание и навязывать свою волю даже крупным исследователям. Историки подвергались гоне­ниям, несправедливой, нередко заказной критике. Жестокость ре­жима сочеталась со способностью обеспечивать ученых более или менее приемлемыми условиями для исследовательской работы, публикации документов, монографий, статей, коллективных изда­ний, общение с широкой аудиторией по радио, телевидению, через общество "Знание". Государство щедро финансировало научные съезды, конференции. Создавались труды, которые получали за­служенное признание и у нас в стране и за рубежом, содержавшие ценные научные разработки, хотя и они имели большое количест­во недостатков самого различного характера (например, исследо­вания по истории непролетарских партий в России, по истории кре­стьянства, аграрных отношений, истории культуры и науки). Для большинства советских историков занятия наукой были величай­шей профессиональной радостью, работа в архивах и библиотеках, общение с коллегами из других научных коллективов, городов, республик во время научных конференций, заинтересованность и поддержка коллег, доброжелательное отношение к успехам друг друга — все это создавало ту атмосферу профессиональной заинте­ресованности в общем успехе, тот необходимый для творчества климат, который во многом смягчал произвол режима и его наибо­лее активных представителей. Те же, кто почему-либо был лишен всего этого, включая и тех, кто работал в партийно-государствен­ном аппарате, т.е. выступали в роли историков-бюрократов, охра-

Г.Д.Алексеева

нявших и защищавших господствовавший в науке режим, это вре­мя воспринимают не через понимание общего состояния науки и положения ученых, а через призму той обстановки, в которой они жили и работали. У них было еще большее количество запретов и ограничений, чем у рядовых историков — тружеников. Именно для этой группы стали неприемлемы положительные стороны разви­тия науки тех лет, настроения большинства историков;профессио-налов, исследователей и педагогов, ожидавших от перестройки иных перемен, без горечи потерь и утрат, иной свободы творчества по сравнению с той, которую они получили в 90-е гг.

При обилии историографической литературы, различного ро­да обзоров и аналитических исследований остается невыясненной одна из важнейших проблем истории науки — психология ученых, психологический климат в обществе и науке, который всегда ока­зывает громадное влияние на творческий процесс самых различ­ных групп историков. Особенно это относится к кризисным перио­дам, когда деятели культуры и науки переживают психологиче­ский стресс от социальных катаклизмов, связанный с изменением политического курса, перспектив развития страны, с будущим нау­ки. Все эти проблемы еще предстоит изучить историографам. Без их углубленного понимания невозможно объяснить ход развития науки, характер работы творческих коллективов, деятельность от­дельных ученых, их политические и научные позиции, влияние большой политики, формы приспособления и интеллектуального протеста.

Изучение исторической науки России 60-80-х гг. включает,-по­мимо общественных условий, большое число проблем различной степени важности и сложности, без понимания которых нельзя объективно оценить протекавшие в науке процессы. Однако са­мым важным и трудным остается ответ на вопрос: на какой идей­но-теоретической и методологической базе развивалась наука? Ка­кая концепция лежала в основе изучения истории, включая и исто­рию XX в.?

С середины 20-х гг. эта концепция стала называться марксиз­мом-ленинизмом, а расшифровывалась эта формула, с подачи Л.Троц­кого, как методология исследования социальных процессов, разра­ботанная К.Марксом, Ф.Энгельсом, В.Лениным и другими мар­ксистами. В 30-е гг. это понятие стало наполняться иным содержа­нием и функционировать применительно к исторической науке как теория и методология исторического процесса с древнейших времен до современности. В 30-50-е гг. в группу ведущих лидеров теоретиков-классиков вошел и И.Сталин, оказавший заметное влияние на толкование понятия ленинизма "как марксизма эпохи империализма и пролетарской революции." После XX еъезда Ста­лина из числа марксистских теоретиков-классиков исключили, хо-

Развитие исторической науки в 60-80-е,

тя многие его идеи и подходы продолжали существовать в качест­ве марксистско-ленинских интерпретаций истории. К их числу можно отнести классификацию народничества на три течения, че­го не было у В. Ленина, который выделял лишь два направления — либеральное и революционное. Сохранялась трактовка диктатуры пролетариата и ее основных элементов, роль партии, государства и Советов, их взаимоотношение с партией и др.

От историков, как и специалистов других наук, требовалось подтверждение, что марксизм-ленинизм в том виде, в каком он су­ществовал в СССР в 60-80-х гг. является самым передовым, самым стабильным и перспективным учением, проверенным социальной практикой XX в. Он якобы способен обеспечить успешное разви­тие всех общественных наук, дает ответы на все современные про­блемы истории. Хотя абсурдность этих утверждений была очевид­на, они, тем не менее, навязывались науке и обществу, как истины, не требующие проверки, доказательства, обсуждения.

В партийных документах, как и в историко-партийной науке, которая заняла в 60-80-е гг. господствующее положение в изучении истории конца XIX и всего XX в., преобладала трактовка марксиз­ма-ленинизма, как науки, учения, теории, сознания и идеологии, методологии, мировоззрения и системы взглядов,¹³ который якобы охватывал все общественное сознание, все его формы, хотя в дейст­вительности этого не было и не могло быть. По требованию пар­тии, а точнее, ее руководства, ученые выдавали желаемое за дейст­вительность, повторяя одни и те же догмы и формулы преимуще­ственно из партийных документов 60-80-х гг. Вопрос же о том, что на самом деле происходило с марксистской теорией, с лениниз­мом, как нинарадоксально, не изучался, и такая задача даже не ставилась перед наукой, хотя в западной марксистской литературе эта проблема освещалась достаточно обстоятельно. Это крайне сложная научная проблема, которая нуждается в самом присталь­ном и непредвзятом исследовании, ибо без обращения к ней нельзя понять процессы, имевшие место в исторической науке, филосо­фии, политэкономии за все годы советской власти.

В современных условиях, т.е. на новом этапе развития науки и наших представлений об истории можно предложить несколько во­просов для изучения этой проблемы.

Какая концепция лежала в основе развития исторической нау­ки 60-80-х гг.?

Какие изменения происходили в ее содержании?

Какими новыми идеями она обогащалась, как и кем развива­лась, каковы были реальные итоги этого развития? Как они оцени­вались научной общественностью?

Думается, одним из вариантов или моментов на пути изуче­ния этой проблемы может быть следующий, пока еще в значитель­ной мере гипотетический подход.

Г.Д. Алексеева

В 30-50-е, а затем в 60-80-е гг. в СССР сложился определенный тип понимания, толкования и применения теории общественного развития, созданной К.Марксом в XIX в. и углубленной ВЛениным в конце XIX — начале XX вв. Созданные в конкретных историче­ских условиях, их концепции базировались на обширном фактиче­ском материале, который анализировался и оценивался с позиций новой для того времени теории общественного развития и предло­женной ими методологии, которые в начале века были проверены социальной практикой. Сами классики марксизма рассматривали свою теорию, как систему идей, развивающуюся, открытую, нуж­дающуюся в обновлении и дальнейшем обогащении по мере дви­жения общества вперед, осмысления новых процессов и явлений. Однако именно это важнейшее положение марксизма о том, что он "не догма", было предано забвению. Историки, занимавшиеся XIX-XX веком, за редким исключением, использовали выработанные оценки и характеристики, идеи и гипотезы при изучении более позднего времени, нередко искажая и извращая эти идеи, приспо­сабливая их к своему уровню образованности и понимания. Таким образом, за марксизм-ленинизм выдавалось произвольно толкуе­мое учение, превращенное в набор догм и стереотипов, в своеобраз­ную "отмычку" для изучения всех эпох, всех общественных струк­тур, всех времен и народов.

Можно привести много примеров произвольного и даже оши­бочного толкования отдельных идей и положений идейного насле­дия теоретиков марксизма. Так, еще в "Капитале" Маркс убеди­тельно доказывал, что в связи с научными достижениями XIX ве­ка, их использованием в промышленности и сельском хозяйстве, наука стала производительной силой. Об этом свидетельствует на­учно-технический прогресс всего XX века. Тем не менее историки партии, изучавшие научную политику советского государства и партии, утверждали, что только после Октябрьской революции нау­ка стала превращаться в производительную силу¹⁴. Ясно, какой смысл можно придать подобного рода утверждениям, особенно в свете концепции отсталости России.

Еще более абсурдно звучали утверждения некоторых истори­ков о тождественности в марксизме объективности и партийности, которая якобы способна обеспечить постижение исторической ис­тины. Как величайшее достижение марксизма рассматривались заявления о том, что для успешного исторического и историогра­фического изучения необходимо соблюдать принцип историзма, т.е. рассматривать каждое явление с позиций его возникновения, развития, итогов этого развития. Вся мировая историография за­долго до Маркса и Ленина выработала, утвердила в качестве инст­рументария этот подход к любому историческому явлению, а клас­сики марксизма его не открывали, а лишь напоминали оппонен-

Развитие исторической науки в 60-80-е гг.

там и разъясняли единомышленникам (письмо Ленина к Инессе Арманд), как следует подходить к рассмотрению того или иного со­временного вопроса, связанного с большой политикой, чтобы не допустить ошибки в оценках и позициях. Следовательно, речь должна идти не о марксистском принципе историзма, а о его при­менении при рассмотрении и решении политических вопросов, т.е. о применении принципа историзма в большой политике. И таких примеров и в области теории и методологии можно привести дос­таточно. То же наблюдалось и в изучении российской истории, осо­бенно конца XIX — начала XX века, в оценках аграрного строя Рос­сии, уровня развития капитализма, роли крестьянства в событиях 1917 г., в оценке Советов и их функций как органов государствен­ной власти. Политические оценки событий начала века использо­вались как исторически доказанные и проверенные в ходе научно­го анализа истины. При этом явление не исследовалось, а нередко оценивалось путем цитирования "подходящего" места из класси­ков марксизма. Все это свидетельствовало о том, что большое чис­ло идей и оценок исторических событий толковалось как мар­ксизм-ленинизм, хотя они не имели никакого отношения ни к мар­ксизму, ни к ленинизму, ни к науке. Это произвольное толкование идей и оценок теоретиков марксизма порождало опасные для нау­ки спекуляции, от которых она страдала, и которые способствова­ли падению престижа и науки и самого марксизма. Его искажение и вульгаризация как научной теории, занимавшей господствую­щее и безраздельное положение в науке, в сочетании с полным от­торжением всех достижений мировой общественной мысли XX ве­ка, в том числе и марксистской, вызвало естественную потреб­ность при отсутствии творческого развития научной концепции ис­торического процесса в наполнении этой господствовавшей теории различного рода новациями, которые нередко носили архаический и абсурдный характер. Так, в 1967 г. в связи с празднованием 50-ле­тия Октября, наблюдалось возвращение, а точнее, реанимация вве­денного в научный оборот в 1920-х гг. и забытого в 30-50-е гг. буха-ринского положения о том, что социалистическое строительство в СССР состояло из трех ключевых этапов, как то: индустриализа­ция, коллективизация и культурная революция¹⁵. И таких приме­ров можно привести достаточно много, наряду с этим наука 60-80-х гг. обогащалась такими идеями, как "соединение научно-техниче­ского прогресса с преимуществами социализма", "экономика долж­на быть экономной", "страна вступила в стадию развитого социа­лизма", "в стране существует общенародное государство и общена­родная собственность", "общественное развитие идет по пути все возрастающей руководящей и направляющей роли КПСС" и др. По­добного рода "открытия" выдавались за дальнейшее развитие мар­ксизма-ленинизма, за теоретическую работу КПСС и ее руководства,

284

Г.Д.Алексеева

Развитие исторической науки в 60-80-е гг.

хотя они и не имели к нему никакого отношения, а историков за­ставляли (а многие из них делали это в душевном порыве и по при­званию) комментировать эти "теоретические открытия", снабжать их фактическим материалом, что создавало иллюзию плодотвор­ной успешной работы специалистов по истории XX в. и всех обще­ствоведов СССР. Именно в области теории и методологии отсутст­вовало всякое продвижение вперед, что порождало в науке ситуа­цию, которая позднее получила неудачное, с научной точки зре­ния, определение "застоя", которое очень неточно отражает общую картину состояния науки того времени.

Проведенный нами анализ состояния исторической науки тех лет позволяет прийти к такому заключению: теоретической осно­вой науки стала эклектическая доктрина, включавшая и теорети­ческие идеи и методологические наработки из трудов К.Маркса, Ф.Энгельса, В.Ленина, а также Н.Бухарина, Л.Троцкого, А.Богдано­ва, И.Сталина. Они дополнялись, осовременивались рядом нова­ций, с которыми выступали секретари ЦК КПСС и руководители, работавшие в области идеологии, и эта эклектика выдавалась за дальнейшее развитие марксизма-ленинизма. При этом в сознание общества постоянно внедрялась идея, что эта "теория", а в действи­тельности мешанина, и является творческим развитием марксиз­ма-ленинизма применительно к новой исторической эпохе — эпохе построения коммунизма. А всякое отступление от этого "учения", которое и не было наукой, оценивалось, как ревизионизм, оппорту­низм, заимствование модных идей с Запада, как борьба с подлин­ным марксизмом. А критика новаций в защиту этой доктрины изо­бражалась, как "борьба за чистоту" марксизма-ленинизма, как за­щита учения Маркса-Энгельса-Ленина, хотя на самом деле речь шла вовсе не о защите, а о хитроумной спекуляции на именах, на популярности, на авторитете. В науке создавался особый режим, где господствовала не наука, не теория, а идеология, т.е. официаль­ная государственная доктрина общественного развития, которой приписывался статус учения, теории, науки. Сейчас пока трудно ответить на вопрос, в какой мере столпы этой идеологии понима­ли, что происходит в науке, теории, идеологии, в какой степени они это делали сознательно, а в какой стихийно, "без злого умыс­ла", принимая этот вариант марксизма-ленинизма за науку. Эта проблема нуждается в дальнейшем углубленном изучении, без ко­торого нельзя понять процессы, происходившие в обществе, в нау­ке, в массовом общественном сознании в те годы.

Господствовавшая в советской исторической науке официаль­ная доктрина, называвшаяся тогда и позднее марксизмом-лени­низмом, изображалась ее сторонниками и адептами, как теория адекватная учению, созданному Марксом и Лениным и их едино­мышленниками, хотя эти утверждения, а у некоторых они стали

убеждениями, были весьма далеки от истины. Ибо господствовав­шие идеи были скорее имитацией, подражанием марксизму, а не развивающимся в новых исторических условиях марксизмом. Из этих соображений, по-видимому, историкам придется признать, что этот вариант теоретической интерпретации истории России и всего мира есть нечто иное, по сравнению с учением основополож­ников пролетарского социализма, которое в этом смысле и можно называть марксизмом-ленинизмом. В исторической науке это бы­ла целая эпоха. Развитие науки определялось достаточно стабиль­ной схемой всего исторического процесса, набором методологиче­ских установок и стереотипов. Их разработка, а точнее, рассужде­ния по этим вопросам, выдавалась за успехи советских историков в области теории и методологии истории. Эта теоретико-методологи­ческая база в сочетании со сложившимися формами партийного руководства со стороны ЦК КПСС и его отдела науки определяли проблемно-тематическую структуру, которая также приобрела весь­ма косный характер с небольшими, "дозволенными верхами" нова­циями в виде истории непролетарских партий в России, социаль­ной психологии масс и др.

Расширению исследовательской проблематики мешали не только сложившиеся каноны, но и еще одно весьма важное обстоя­тельство — боязнь правящей политической и научной элиты раз­личного рода новаций, возможных нежелательных последствий появления новых идей, мешавших существованию этой элиты, на­учной и околонаучной бюрократии. И она могла стать объектом научного изучения, поэтому ее представители и лидеры боялись потерять и привилегии, и спокойно устроенную жизнь в существо­вавшем в стране режиме. Власть охраняла науку от нежелатель­ных для нее новаций и революционных прорывов, наука подчиня­лась и служила властям, оправдывая и защищая господствовав­ший политический и интеллектуальный режим, эксплуатируя идеи коммунизма, социального равенства, социалистической демо­кратии, общенародного государства, новой исторической общности — советского народа, руководящей и направляющей роли партии, ее заботы о народе и науке.

В рамках этого типа существования науки, в условиях отсут­ствия какой-либо самокритичности на всех уровнях сложился оп­ределенный тип отношений в научных коллективах, между учены­ми, между учеными и издателями.

Однако особенно опасный для науки характер приобрела на­учная критика, господствовавшая на страницах ведущих научных журналов. Критика перестала быть инструментом, средством, сти­мулирующим процесс развития науки, поддерживающей новые идеи и подходы, возможные прорывы вперед, способные обеспе­чить развитие науки. Критика стала средством расправы с неугод-

286

Г.Д.Алексеева

Развитие исторической науки в 60-80-е гг.

287

ными, инструментом разоблачения отступников и ревизионистов. Она использовалась для сохранения "status quo" в отечественной науке, для разоблачения западной советологии. Изучение науки других стран предпринималось совсем не для того, чтобы исследо­вать состояние мировой историографии, ее сильные и слабые сто­роны, давать объективную оценку ее развития, объяснять наметив­шиеся тенденции, возможные изменения. Все эти работы, посвя­щенные "борьбе с буржуазной историографией", носили предельно идеологизированный и политизированный характер, были лише­ны элементарной научности и объективности. Именно поэтому они потеряли всякую научную ценность после 1985 года, сохраняя лишь значение памятников историографической мысли 60-80-х гг.

Важной формой коллективного научного творчества стали конференции, симпозиумы, которые проводились в самых различ­ных городах страны и посвящались, как правило, либо крупным юбилейным датам, например, трем российским революциям, сто­летию со дня рождения В.И.Ленина, либо важным темам отечест­венной аграрной истории, истории крестьянства в России, истории КПСС, непролетарских партий и др. Их влияние на науку было весьма противоречивым и неодинаковым. Парадные заседания, как правило, имели незначительную научную ценность, не оказы­вая влияния на развитие науки, хотя с докладами выступали са­мые титулованные историки, а иногда и партийные лидеры и функционеры, как это было в 1967 г., когда отмечалось 50-летие Ок­тябрьской революции¹⁶.

Тогда как тематические конференции по аграрной истории, по историографии, по истории непролетарских партий, истории на­родничества носили более творческий характер, где ученые могли обменяться мнениями, обсудить новые проблемы, предложить раз­личные варианты их решения.

Такой же противоречивый характер носили и публиковавшие­ся материалы конференций, в которых наблюдалось странное соче­тание парадности, консерватизма и официоза с попытками вы­рваться за рамки общепризнанного и дозволенного, обратиться к новым проблемам, в которых нуждалась наука, а историки посто­янно испытывали потребность в новых подходах, объяснениях. Они достаточно умело фиксировались и останавливались руково­дителями различных уровней, стоявших на защите сложившегося в науке и обществе режима, диктовавшего свои правила игры. И тем не менее, многие конференции стали заметным явлением в развитии исторической науки в 60-80-е гг. Они позволяли истори­кам в достаточно неформальной обстановке обмениваться мнения­ми по различным вопросам науки, выносить на обсуждение свои новые разработки, узнавать мнения коллег из других научных цен­тров и коллективов. Все это создавало определенный неформаль-

ный климат в науке и общении между специалистами, работавши­ми в разных областях истории.

В рамках главы трудно проанализировать содержание и дать научную оценку проходивших научных конференций и обсужде­ний, тем более, что степень их влияния на науку была самая раз­личная. Это можно проиллюстрировать материалами по вопросам методологии истории 60-х гг.

Понимая потребность в обновлении сложившихся в историче­ской науке подходов, необходимость продвижения вперед по пути изучения истории, ученые провели ряд совещаний по методологии истории, в ходе которых предпринимались попытки выхода на ка­кие-то новые теоретические концепции и методологические рубе­жи. Однако все это осуществлялось в рамках прежней, "стабиль­ной" теоретической доктрины марксизма-ленинизма со всеми ха­рактерными для того времени чертами.

Одним из таких обсуждений, пожалуй, самым значитель­ным, показательным для первой половины 60-х гг. стало расши­ренное заседание историков, состоявшееся по решению Президиу­ма АН СССР 3 и 6 января 1964 г. Примечательно, что с главным док­ладом на совещании выступили не историки- профессионалы, по­нимавшие проблемы развития науки истории, а философы-акаде­мики П.Н.Федосеев и Ю.П.Францев. Доклад "О разработке методо­логических вопросов истории" содержал директивные указания верхов относительно того, как следует изучать историю, от чего не­обходимо отказаться, в каких новациях нуждается современная ис­торическая наука.

Следует сказать, что предложенный для обсуждения истори­кам доклад уже тогда, а в настоящее время тем более, производил крайне странное впечатление. Он носил весьма поверхностный ха­рактер, поражал отсутствием профессионализма, содержал обилие ошибок, очевидных фальсификаций истории, особенно XX в. Он от­личался необъективными оценками состояния исторической нау­ки и примитивным пониманием ее насущных потребностей, отсут­ствием минимума даже необходимых условий, в которых нужда­лась наука и ученые для более или менее успешной работы в изу­чении важнейших проблем истории. Ряд новаций докладчиков, их рекомендаций историкам, носил, мягко говоря, абсолютно непри­емлемый и даже абсурдный характер. Так, вместо предложения для обсуждения проблемы, важной для истории всей дореволюци­онной отечественной и мировой современной историографии — "философия истории" (доклад готовили философы), они выдвину­ли задачу, заимствованную из истории 20-х гг. "история и социоло­гия", которая вообще предполагала иное содержание и иное смы­словое наполнение. Они воспроизводили концепцию Бухарина, для которого марксизм был "социологией", от чего историки отказались

Г.Д.Алексеева

уже в конце 20-х — начале 30-х гг., особенно после критики "школы Покровского". Название совещания "История и социология", темы ведущего доклада и выступлений историков по различным вопро­сам теории и методологии, находились в таком явном противоре­чии друг с другом, что трудно было ожидать конструктивных ре­зультатов от этого обсуждения.

Обсуждение оказалось достаточно беспредметным и беспер­спективным, поэтому и его результаты не могли оказать заметного влияния, а следовательно, вызвать существенные изменения в ха­рактере развития исторической науки.

Советские философы не способны были дать объективную оценку состояния исторической науки в СССР, ее важнейших потреб­ностей, определить пути ее обновления и дальнейшего движения. Это проявилось и в оценке пройденного наукой пути и тех результа­тов работы историков, которые имели место к середине 60-х гг. Так, они заявляли в своем докладе: "Важнейшим этапом в развитии со­ветской исторической науки, создавшим условия для всемерного улучшения работы историков, является именно последнее десяти­летие, принесшее преодоление последствий культа личности Ста­лина, восстановление ленинских принципов развития историче­ской науки. Это знаменательный рубеж в развитии нашей историо­графии"¹⁷.

Подобных оценок, не соответствовавших реальной действи­тельности, в докладе, как и в выступлениях участников этого сове­щания, было достаточно много, и касались они самых различных сторон развития науки.

Никакого "успешного преодоления" последствий культа лич­ности Сталина не было и в тех условиях не могло быть. "Ленин­ские принципы" изучения истории были созданы не Лениным, а его последователями и эпигонами, главным образом, историками партии 30-60-х гг. Их труды по вопросам теории и методологии ис­торического исследования были спекулятивными построениями, которые навязывались исторической науке и которые сдерживали ее естественное развитие. К сожалению, осознать эту ситуацию в науке историки-профессионалы смогли позднее, когда уже ничего нельзя было исправить, когда наука зашла в теоретический и мето­дологический тупик со всеми характерными последствиями.

И главная задача, которая ставилась перед историками, была примитивной и не отражала потребностей исторической науки. Она соответствовала лишь интересам и позициям докладчиков и тех, кто руководил в то время наукой, приспосабливая историю к решению политических и идеологических задач правящего режима.

Главная задача определялась как "борьба с последствиями культа личности." В настоящее время она заключается прежде все­го в том, чтобы "творчески, по-ленински исследовать важнейшие