Дореволюционная история России в идеологии ВКП(6) 30-х гг. 227
революции — евразийцам. В этом смысле характерна статья в "Правде" от 9 июля под названием "Традиции раболепия". В ней с большой страстностью обличаются "лакейское подобострастие", с которым некоторые круги в Советском Союзе относятся "ко всему, что носит на себе заграничный штамп"... Тезис о том, что "коммунисты отнюдь не должны отгораживаться от положительной оценки прошлого своей страны", будучи проведенным в жизнь, может приобрести большое значение в судьбах современной русской культуры. Нельзя отрицать того, что навыки коммунистической среды противоборствуют реализации этого тезиса. "Идиллическое" мировоззрение здесь было бы не у места. Только в порядке трагических столкновений может разрешиться эта противоположность и будет найден синтез революции и традиции, столь необходимый для дальнейшего подъема страны"45.
Новый поворот на идеологическом фронте требовал радикальных изменений в сфере исторического образования. Историки "школы Покровского" не смогли усвоить новых веяний. На наш взгляд, писатель К.М.Симонов был прав, когда писал в своих воспоминаниях о том, что "Покровский отвергался, а на его место ставился учебник Шестакова не потому, что вдруг возникли сомнения в тех или иных классовых категориях истории России, а потому, что потребовалось подчеркнуть силу и значение национального чувства в истории и тем самым в современности, в этом и был корень вопроса. Сила национально-исторических традиций, в особенности военных, была подчеркнута в интересах современной задачи. Задача эта, главная в то время, требовала мобилизовать все, в том числе и традиционные, национальные, патриотические чувства, для борьбы с германским нацизмом, с его претензиями на восточное пространство и с его теориями о расовой неполноценности славянства"46 Насколько Сталину удалось справиться с такой задачей, можно судить по некоторым документам из архивов немецкого МИДа. Так, в Меморандуме МИДа Германии от 27 июля 1939 г. говорилось о том, что "слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов,... изменило интернациональный характер большевизма, как нам это кажется, особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию"47.
Историки, не понявшие политического смысла возвращения ко многим национально-историческим традициям, были подвергнуты достаточно грубой критике. Особенно заметно это отразилось на "школе Покровского". Так, в 1937 г. историк Г.С.Фридлянд был обвинен в том, что он "явно перекликается с гитлеровскими фельдфебелями от науки, которые в целях оправдания политики фашистской Германии в отношении Советского Союза и Франции систематически фальсифицируют историю франко-русских отношений.
15*
| 228 |
С.В.Константинов
Они клеветнически изображают пакт о взаимопомощи 1935 г. между Францией и СССР как прямое продолжение франко-русского союза 1891 г., который был направлен против якобы "миролюбивой" Германии, будто бы находившейся тогда как теперь в состоянии "самообороны". Умалчивая о ряде важнейших документов..., враг народа Фридлянд совершенно смазывает агрессивность бис-марковской позиции в отношении Франции и фальсифицирует исторические факты, чтобы оправдать политику Бисмарка "франко-русскими интригами"48. Другой историк "школы Покровского" Н.Н.Ванаг пострадал за отход от сталинской теории строительства социализма в одной стране, являвшейся, как говорилось выше, краеугольным камнем советского патриотизма. "Ванаг объясняет ослабление роли царизма в международной политике после Крымской войны только экономической отсталостью России, причем последняя характеризуется лишь понижением доли России в мировой продукции чугуна. Такой постановкой вопроса враг народа Ванаг еще раз пытался контрабандою протащить свою старую идейку об абсолютной отсталости России, которая нужна была ему для исторического обоснования известного контрреволюционного троцкистского тезиса о невозможности построения социализма в одной стране"49.
Таким образом, введение в идейный багаж ВКП(б) элементов русского патриотизма было вызвано сугубо прагматическими соображениями. Нельзя сбрасывать со счетов факты, свидетельствующие о том, что принципами интернационализма Сталин и его соратники могли поступиться лишь до определенных пределов. Сами эти принципы не могли быть изжиты в идеологии большевизма в силу сложившейся политической практики решать многие проблемы строительства социализма за счет прежде всего русского народа и РСФСР, а также из-за посильной помощи братским компартиям и определенным кругам политической эмиграции из других стран. Достаточно вспомнить, например, о том, что постановлением ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. самые высокие темпы проведения коллективизации были установлены для таких регионов России, как области Нижней и Средней Волги и Северный Кавказ50. Характерно, что именно в этих регионах и в некоторых других областях РСФСР (Московская область, ЦЧО, Урал) началось массовое сопротивление крестьян коллективизации. Так, из 2200 крестьянских выступлений, зарегистрированных за январь-март 1930 г. по СССР, 452 случая террора против активистов колхозного движения приходилось на Урал и ЦЧО51. Не следует забывать и о том, что линия большевиков на ликвидацию экономической отсталости окраин привела постепенно к тому, что Россия стала республикой-донором для своих "колоний". Именно в 30-е годы сложилась такая бюджетная политика, при которой Россия была лишена воз-
Дореволюционная история России в идеологии ВКП(б) 30-х гг. 229
можности полноценного использования и развития своего экономического потенциала. Так, например, еще в 1930 г., отдавая больше всех средств в общесоюзный бюджет, РСФСР была обязана отчислять в свой бюджет 64,3 % поступлений от промыслового налога, в то время как все остальные республики отчисляли до 100 %52. Любая корректировка такой политики трактовалась как приверженность к великорусскому шовинизму. Этот политический ярлык был в большом ходу как в 20-е, так и в 30-е гг. Так, на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году сей ярлык был приклеен к бывшему предсовнаркому СССР и РСФСР А.И.Рыкову. Заместитель председателя СНК и Госплана СССР В.И.Межлаук докладывал на пленуме о том, что в свое время при обсуждении бюджета "Рыков, используя материалы какого-то из своих "помощников", выступил с заявлением, что он считает совершенно недопустимым, что туркмены, узбеки, белорусы и все остальные народы "живут за счет русского мужика". Основанием для такого, мягко говоря, антипартийного заявления послужило то, что даже эта жульнически составленная справка, не учитывавшая территориального деления союзного бюджета, показывала законный и необходимый тогда более быстрый рост бюджетов остальных национальных республик по сравнению с ростом бюджета РСФСР. При этом Рыков, разумеется, ограничился, как всегда, ядовитой "критикой", не осмеливаясь внести в ЦК ВКП(б) свои предложения, но предназначая эту критику для воспитания своей группы на основе... великодержавности, составлявшей часть рыковской политической физиономии"53.
Нельзя забывать и о фактах, хотя и идущего на убыль, но все же продолжавшегося в 30-е годы вандализма по отношению к памятникам русской старины. Достаточно вспомнить, как в апреле 1934 г. в ответ на просьбу группы художников и архитекторов о сохранении в Москве Сухаревой башни, построенной при Петре I, Сталин заявил, что считает решение правительства о сносе башни правильным, "полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня"54. Примечательно, что именно в середине 30-х гг. были репрессированы многие специалисты-реставраторы Центральных Государственных Ремонтных мастерских, пытавшиеся бороться против разрушения уникальных памятников русской архитектуры: П.Д.Барановский, Б.Н.Засыпкин, Н.Н.Померанцев, Д.П.Сухов и другие55. В 30-е гг. продолжалась и преступная продажа художественных ценностей СССР на Запад. Историк Ю.Н.Жуков в книге "Операция Эрмитаж", опираясь на архивные источники, подсчитал, что художественный экспорт составил в 1929-1932 гг. — 20 миллионов золотых рублей, в 1933 г. — 2,6 миллиона, в 1934 г. — столько же, в 1935 г. — 2,2 миллиона, в 1936 г. -
| 230 |
С.В.Константинов
0,7 миллиона золотых рублей. Власти, внушающие народу нормы патриотизма, позволили, например, в 1937 г. послу США в СССР Дэ-вису и его супруге свободно купить 20 ценнейших русских икон XVI-XVII вв. из фондов Киево-Печерской лавры, Третьяковской гал-лереи, Чудова монастыря и других мест56.
Таким образом, едва ли будет правильным считать Сталина "замаскированным русским националистом", а также искать этот национализм в идеологии ВКП(б) 30-х годов. Из поля зрения тех исследователей, которые осуществляли подобные поиски, выпадал тот факт, что Сталин, Киров и Жданов в своих известных замечаниях на конспект школьного учебника по истории группы Ванага указали в первую очередь на то, что 1) "В конспекте не подчеркнута аннексионистско-колонизаторская роль русского царизма, вкупе с русской буржуазией и помещиками ("царизм — тюрьма народов") и 2) "В конспекте не подчеркнута контрреволюционная роль русского царизма во внешней политике со времени Екатерины II и до 50-х годов 19-го столетия и дальше ("царизм как международный жандарм")"57. Интересно заметить, что тезис "царизм как международный жандарм" был внедрен самим Сталиным взамен формулы "царизм как оплот реакции в Европе и Азии"58.
Такие указания не были ни случайностью, ни маскировкой. В концепции советского патриотизма они работали на усиление новых патриотических чувств к Советской России, а не на воскрешение дореволюционного русского национализма. В основу нового патриотизма было заложено представление о том, что Советская Россия является закономерной наследницей лучших традиций русской истории. Ликвидировав "отсталый" и "реакционный" социально-экономический строй царской России и политику национального неравенства, большевики не уничтожили, а спасли и укрепили российскую государственность, выведя Россию в конце 30-х тт. в число самых сильных стран мира. Такова, вкратце, была концепция школьного учебника по истории СССР А.В.Шестакова. Такой маститый историк, как П.Н.Милюков, анализируя состояние исторической науки СССР 30-х гг., писал о том, что хотя "для недоучившегося семинариста Сталина теоретические споры и высшие достижения русской историографии были недоступны", тем не менее "политическое значение преподавания русской истории он понимал прекрасно. И задача вернуть жизнь схемам совпадала с его собственной тенденцией — одеть теоретическую и спорную "генеральную линию" в живой национальный костюм. Сам он был не прочь занять в этой бутафории роль "единственного божественного творца и чудотворца", чье имя жило бы в веках... ну хоть по образу Петра Великого, с которым Покровский не знал что делать. Для этого нужно было вернуть школьную историю ко временам более отдаленным, чем времена непосредственных предшественников и