Дореволюционная история России в идеологии ВКП(б) 30-х гг. 221
ный^вес этих народностей стоит выше, чем удельный вес Украи' ны" . Во-вторых, Сталин сумел приспособить Коминтерн для активной поддержки внешней и внутренней политики СССР. В 1927 г. он даже дал новое определение понятию "интернационалист" (теперь им считался тот, кто "безоговорочно, без колебаний, без условий готов защищать СССР")19. Таким образом, еще в середине 20-х годов троцкистской химере мировой пролетарской революции Сталин предпочел государственный прагматизм, основанный на анализе геополитических факторов.
Вторая причина преодоления традиционного нигилизма по отношению к дореволюционной истории России была следствием постепенного отхода Сталина от доктрины мировой революции. Речь идет о сталинской теории построения социализма в одной стране, в которой троцкистская оппозиция видела главную опасность для своих планетарных доктрин. Так, в июле 1927 г. Г.Е.Зиновьев писал о том, что теория социализма в одной стране "теперь играет уже прямо разлагающую роль и явно мешает сплочению сил международного пролетариата вокруг СССР — ибо убаюкивает рабочих других стран, притупляет у них сознание опасности"20.
Внимательный анализ борьбы Сталина и Троцкого приводит к выводу о том, что усиление элементов традиционного русского патриотизма в идеологии ВКП(б) 30-х гг. было закономерным результатом преодоления европоцентризма Троцкого и его сторонников, который во многом способствовал насаждению нигилизма в истории и культуре дореволюционной России в 20-е гг. На этот факт обращали внимание очевидцы событий тех лет. Так, в 1931 г. советский дипломат-невозвращенец СДмитриевский писал о том, что Троцкий был по своей сути "западным империалистом наизнанку", мечтавшим "взамен культурного западного капитализма иметь культурный западный социализм", в то время как Сталин стремился добиться "национальной независимости России"21.
Имеющиеся у нас факты говорят о том, что эти наблюдения были близки к истине. В борьбе Сталина против Троцкого действительно столкнулись два диаметрально противоположных взгляда на роль русской революции. Троцкий всегда видел в России лишь безликое пространство, пригодное только для того, чтобы стать базой, стартовой площадкой европейской революции. "Мы нация бедная, — сетовал он еще в 1912 г., — тысячи лет жили в низеньком бревенчатом здании, где щели мохом законопачены — ко двору ли тут мечтать о стрельчатых арках и готических вышках"22. Еще в годы первой мировой войны, выдвинув лозунг "Соединенные Штаты Европы — без монархий, постоянных армий и тайной дипломатии" , Троцкий отвел России роль бедного родственника, годного лишь для того, чтобы пожертвовать собой во имя победы пролетарской революции в "культурной" Европе. Такая позиция была пло-
| 222 |
С.В.Константинов
дом слепого преклонения Троцкого перед Западной Европой и западноевропейским социализмом. В данном случае Троцкий повторял идеи Энгельса, который писал о том, что "русская революция даст такой новый толчок рабочему движению Запада, создаст для него новые лучшие условия борьбы и тем ускорит победу современного промышленного пролетариата, победу, без которой сегодняшняя Россия ни на основе общины, ни на основе капитализма не может достичь социалистического переустройства общества"24. От теоретиков марксизма Троцкий во многом заимствовал и типичный для европейских социалистов нигилизм по отношению к истории и культуре России. Порой этот нигилизм доходил до абсурда. Так, в славянофильстве Троцкий усматривал какие-то мифические "временные идейные ходули, на которых интеллигенция выбиралась из стоячего болота отечественного быта и шла...в Европу" , а на XII съезде партии он мимоходом бросил фразу о том, что "английская культура выше русской"26.
В сталинской теории о возможности построения социализма в одной стране Троцкий учуял смертельную опасность своим грезам о Соединенных Штатах Европы. Сама мысль надолго, если не навсегда, ограничить свою деятельность одной страной, да еще такой "отсталой" и "варварской" как Россия, приводила его в бешенство. Достаточно вспомнить, какими эпитетами награждал он Сталина — "могильщик революции", "Сверх-Борджиа в Кремле", "интендант Гитлера", "Каин" и др. Не менее темпераментно проявлял себя Троцкий и в теоретических спорах. В стремлении Сталина "строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы"27, Троцкий усматривал только "национальную ограниченность" и забвение "мировых хозяйственных зависимостей"28. Все это было плодом непоколебимой уверенности Троцкого в неспособности России без помощи Запада преодолеть ту бездну "отсталости", которую страна получила в наследство от старой эпохи.
Сталин разобрался в тех мотивах, которые толкнули Троцкого и его сторонников на бескомпромиссную борьбу против его концепции. Поэтому он усиленно взялся за создание нового образа России и русской революции, стремясь постепенно изжить тот нигилизм по отношению к историческому прошлому страны, с которым партия прожила все 20-е гг. С начала 30-х гг. он постепенно начинает подготавливать общественное мнение к восприятию идеи о том, что русская революция свершилась не на пустом месте, а в стране, чья история знала эпохи великих государственных преобразований, в которых и вырос народ, сумевший совершить еще одно, на этот раз самое крупное и самое прогрессивное историческое преобразование — Октябрьскую революцию.
Первым, кого Сталин попытался заставить принять эту идею, был поэт Д.Бедный. В декабре 1930 года он был подвергнут раз-
Дореволюционная история России в идеологии ВКП(6) 30-х гг. 223
громной критике со стороны Сталина, которого поддержали Молотов и Каганович, за свои фельетоны "Слезай с печки" и "Без пощады", где в духе бухаринских "злых заметок" он писал о том, что "Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения". Сталин послал Д.Бедному письмо, в котором обвинил его в "клевете" на русский народ и русских рабочих, в "развенчании СССР", ибо русские рабочие, "проделав Октябрьскую революцию, не перестали быть русскими"29. Более того, Сталин даже выразил сомнение в лояльности поэта линии партии (в публикации письма в "Собрании сочинений" Сталина этот фрагмент письма был опущен). "Существует, как известно, "новая" (совсем "новая"!) троцкистская "теория", — писал Сталин, — которая утверждает, что в Советской России реальна лишь грязь, лишь "Перерва". Видимо, эту "теорию" пытаетесь Вы теперь применить к политике ЦК в отношении "крупных русских поэтов". Такова манера вашего "доверия" к ЦК. Я не думал, что Вы способны, даже находясь в состоянии истерики, договориться до таких антипартийных гнусностей. Недаром, читая Ваше письмо, я вспомнил Сосновского..."30 Намек на троцкиста Соснов-ского, к тому времени исключенного из партии, Д.Бедный понял мгновенно, отправив вскоре на рецензию Сталину свое новое стихотворение "О героическом" (к 25-летию со дня московского вооруженного восстания), где покаялся в том, что:
По части России былой
У меня давно уж неблагополучно,
В чем расписуюсь собственноручно.
Снимая с себя обвинения в клевете на русский рабочий класс, поэт писал:
Ведь Рассея нам все-таки мать, Нас, детей, надо как понимать? От худого, мол, семени Не жди доброго племени?...
...От какой же мамаши Пролетарии наши,
Самый активный революционный отряд Мирового рабочего класса?
Свое покаянное стихотворение Д.Бедный закончил оптимистическим пророчеством:
Работа историков наградит всех поэтов Небывалым числом небывалых сюжетов, И они, обретя в прошлых днях новизну, Светлым фоном исправят мою кривизну?1
Однако за исправление своей "кривизны" Д.Бедный заплатил слишком большую цену. Не напиши он либретто к тому фарсу на
| 224 |
ъ.в.лонстпантинов
оперу Бородина "Богатыри", что поставил в 1936 году в Камерном театре Таиров, не пришлось бы ему быть изгнанным не только из партии, но и из Союза писателей, лишиться личного расположения Сталина и заодно кремлевских привилегий.
Гораздо более удачной была судьба другого писателя — А.Н.Толстого — Академика Академии наук СССР, лауреата 3-х сталинских премий (последней посмертно), обладателя ордена Ленина, кресла депутата Верховного Совета СССР, роскошной квартиры в Москве, дачи в Барвихе и личного автомобиля. В романе "Петр Первый" и в некоторых своих статьях и выступлениях Толстой сумел добиться того, что созданный им образ Петра I и его эпохи (к тому же блестяще экранизированный режиссером В.Петровым) стал созвучен пафосу строительства социализма в СССР и прославлению деятельности самого Сталина. Позже по этому поводу русский эмигрант-монархист ИЛ.Солоневич с едким сарказмом писал, что в романе А.Н.Толстого "Петр Первый" "социальный заказ выпирает как шило из мешка: психологически вы видите здесь сталинскую Россию, петровскими методами реализующую петровский же лозунг: "догнать и перегнать передовые капиталистические страны". Сталин восстает продолжателем дела Петра, этаким Иосифом Петровичем, заканчивающим дело великого преобразователя"32. Подобные наблюдения были близки к истине. Хотя сам Сталин в беседе с немецким писателем Э.Людвигом (1931 г.) на вопрос о том, допускает ли он параллель между собой и Петром Великим, отвечал, что "ни в каком роде" и вообще "исторические параллели всегда рискованны"33, было очевидно, что Толстому выписан карт-бланш на внедрение в общественное сознание как раз той идеи, о которой говорил Э.Людвигу. Он вовсе не скрывал, что в романе "Петр Первый" намерен добиться "переклички" эпох петровских реформ и строительства социализма в СССР. В 1933 году Толстой писал о том, что "в каждом историческом явлении надо брать нужное нам, опускать архаизм и извлекать то, что созвучно нашей эпохе"34, а в 1937 г. он прямо заявил, что говоря об эпохе Петра I, "мы не хотим умалять значение личности человека, возвысившегося над своей эпохой"35. Об особой роли Толстого в популяризации сталинских взглядов на те или иные проблемы истории дореволюционной России свидетельствуют и некоторые другие факты. В 1942-1943 гг. по специальному заказу Комитета по делам искусств Толстой работал над пьесой об Иване Грозном. Пьеса была забракована секретарем ЦК ВКП(б) А.С.Щербаковым. В апреле 1942 г. он писал Сталину о том, что работа Толстого "извращает исторический облик одного из крупнейших русских государственных деятелей — Ивана IV", и поэтому следует запретить как постановку на сцене, так и публикацию в печати этой пьесы. Однако после трех писем Толстого Сталину, в которых он подробно изложил свое