Октябрьская революция и историческая наука

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Г.Д.Алексеева

Революция 1917 года, начавшаяся с свержения самодержавия и завершившаяся приходом к власти большевиков, не была исклю­чением из общего исторического процесса европейского континен­та, с его революционными потрясениями, характерными для пере­ходов от одного типа общества к другому. Напротив, она многое по­вторила в своем развитии из истории европейских стран — Анг­лии, Франции, Германии, переживших буржуазно-демократичес­кие революции в более ранние эпохи. Российская революция про­должала и развивала традиции европейских стран в новых истори­ческих условиях, характерных для начала XX века. Это можно про­следить на различных процессах и фактах 1917 г.: острая борьба между представителями различных идейных направлений и поли­тических группировок (в XX веке она приобрела форму борьбы по­литических партий), непримиримая классовая борьба, переросшая в гражданскую войну, участие в революционном процессе широ­ких народных масс, плебейских слоев и использование их револю­ционного потенциала и социальной активности различными пар­тиями и лидерами с целью решения своих политических задач.

Октябрьская революция положила начало изменению всех сто­рон общества: его экономических и социальных основ, государствен­ных форм, идеологической системы. Началось освобождение обще­ства от средневекового религиозного сознания. На развалинах ста­рых общественных структур стали формироваться новые представ­ления о прошлом, настоящем и будущем России, включая историче­скую науку и историческое сознание различных слоев общества.

Такой путь прошли все революции прошлого, а Россия лишь повторила и еще раз подтвердила свое существование в рамках ми­ровой истории при наличии географических, экономических, соци­альных и национальных особенностей.

Под влиянием событий Первой мировой войны и 1917 года на­чался необратимый процесс распада сознания всех слоев общества

14

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

15

и прежде всего господствовавшей ранее идеологии с ее официаль­ной государственной доктриной, с важнейшими постулатами — пра­вославием, самодержавием, народностью.

Крах существовавшей ранее идеологии, господствовавших в обществе представлений, социальных иллюзий, тесно связанных с монархическим и религиозным сознанием, потеря уверенности в будущем, — у одних, и обретение надежды на изменение к лучше­му после революционных потрясений, у других — это свойственно всем революциям прошлого, включая Февральскую и Октябрьскую революции 1917 г. в России.

Как и в другие исторические эпохи, связанные с кризисом всех социальных структур, в России бурно развивался процесс от­чуждения личности от традиционных форм духовного, интеллек­туального, культурного, религиозного, идеологического существо­вания, имевшего национальные, исторические, свойственные XX веку особенности.

В сознании различных социальных слоев, подверженных не­одинаковой степени влияния официальной, государственной идео­логии, произошел революционный взрыв, охвативший и такую об­ласть, как историческое сознание. Эти процессы протекали в созна­нии всех социальных слоев Российского общества, однако особенно сильно они проявились в интеллигентской среде, частью которой были историки. Они оказались в пучине революционного водоворо­та, обуреваемые множеством проблем и забот, которые требовали определенных ответов, и как тогда казалось, от них зависело буду­щее России, науки, личности. В этот сложный процесс крушения старых представлений включалось социальное, гражданское, про­фессиональное, историческое осмысление свершившихся событий.

Русская интеллигенция с ее вечными вопросами: кто виноват? и что делать? — особенно тяжело переживала этот духовный кри­зис. Главные усилия направлялись на поиск объяснений происхо­дивших событий, обретение новых жизненных ориентиров, указы­вавших путь к стабильности в стране, вселявших психологию уве­ренности в будущем, без чего ни один человек, а тем более интел­лигенция, не могут существовать. Активное участие в протекав­ших в те годы процессах принимали историки, и это было естест­венным явлением, характерным для всех переломных, кризисных эпох в истории общества.

В советской историографической литературе прошлых лет по­ведение историков старой школы нередко оценивалось как стрем­ление сохранить буржуазно-помещичий режим, свое привилегиро­ванное положение в обществе и науке, как боязнь коренных пере­мен, лишавших их уверенности в будущем. В этих оценках, как пра­вило, отсутствовала другая важная черта, связанная с поиском ста­бильных социально-политических, гражданских, профессиональ-

ных позиций, потерянных в условиях глубочайшего идеологиче­ского кризиса, острой классовой борьбы, смены политических ре­жимов, появления новых идеологем. Многие идеи тех лет были не­приемлемы для историков старой школы, сформировавшихся как личности и специалисты в иных условиях. Они не укладывались в рамки традиционных представлений о прогрессе, государственной власти, роли различных факторов в истории. Об этом неоднократ­но писали и говорили в своих лекциях перед аудиторией такие ис­торики, как Р.Ю.Виппер, Н.И.Кареев, Е.В.Тарле и др.¹

Следует сказать, что историки России, принадлежавшие к офи­циальному, то есть поддерживаемому государством, направлению (М.К.Любавский, М.М.Богословский, С.Ф.Платонов, А.СЛаппо-Да-нилевский и др) были, как правило, монархистами, державника­ми, патриотами, апологетами традиционного и эволюционного ти­па развития, абсолютизировавшими исторические особенности России в ее прошлом, настоящем и будущем. Они были далеки от понимания глобального кризиса всей российской системы, а тем более путей выхода из него. Их устремления были направлены, главным образом, на поиск причин и виновников социальной ката­строфы, "великого бедствия", свидетелями и участниками которого помимо своей воли они стали в 1914, а затем в 1917 гг. Об этом сви­детельствуют многочисленные выступления историков в первые послереволюционные годы, заявления об отношении к происходив­шим в России событиям, их понимание связи с предшествующими революции процессами. Так, профессор истории Московского уни­верситета М.КЛюбавский писал в Петроград в декабре 1917 г. исто­рику С.Ф.Платонову: "Считаю, что все происходящее — есть кара Божия нашей буржуазии и интеллигенции, — буржуазии — за то, что временем войны воспользовались для наживы, интеллигенции — за ее легкомыслие, с которым она расшатывала институт монар­хии, смешивая его с личностью монарха. Думаю, что народу при­дется расплачиваться за то, что остался таким же самым, каким был в XVIII веке, с тою же "небогобоязливою натурой", о которой говорит Котошихин"².

Это была весьма распространенная точка зрения консерватив­ных групп интеллигенции, защищавших позиции сохранения мо­нархии в ее низменном виде, считая виновником всех российских бед правящие верхи, бездарное окружение царя.

Представители более левых групп интеллигенции, в том чис­ле и историки, усматривали причины событий 1917 г. лишь в пове­дении и действиях русской революционной интеллигенции, кото­рая своими непродуманными действиями подрывала устои старо­го режима, и стала главной виновницей свершившейся в России катастрофы: гибели государства, падения престижа власти, распа­да империи, национальных форм культуры, бытия, сознания.³

Г.Д.Алексеева

Под влиянием революционных потрясений 1917 г. наблюда­лась реанимация старых народнических и появления новых соци­альных утопий. Особенно ярко это проявилось в мессианской идее народнических авторов, оценивавших Октябрь как начало миро­вой аграрной революции народов Востока, которая якобы может получить свое дальнейшее развитие в Индии и Китае. В этом про­цессе России отводилась роль спасительницы мира от войн, рабст­ва, эксплуатации, бесправия, социальной несправедливостиЗ. Про­возглашалось создание мира новых духовных и социальных ценно­стей, в котором главная роль отводилась народу, его творческим способностям и возможностям. Эта народническая доктрина сопро­вождалась поисками корней и истоков в прошлом, а историки это­го направления обращались к истории крестьянской общины, коо­перации, к истории русской и западноевропейской утопической теории социализма, к изучению массового крестьянского движе­ния⁴. Так история органически вплеталась в концепции коопера­тивного, крестьянского, аграрного социализма, который был весь­ма широко распространен в России с ее крестьянским составом на­селения и общинными традициями.

Вопросы прошлого, настоящего и будущего в той или иной форме возникали перед историками всех направлений и школ, од­нако реализовывались они не в теоретических разработках и поли­тических доктринах, вообще несвойственных историкам России, а в практической деятельности: в выступлениях в прессе, перед ауди­торией, с экскурсами в прошлое, позволявшими якобы понять на­стоящее и предвидеть будущее России.

Следует отметить, что в отличие от современных историков, ученые начала века смогли более глубоко и критичнее оценить свои занятия историей, распространенные тогда принципы и под­ходы. Признавая, что их профессиональная деятельность развива­ется в условиях глубочайшего социального и интеллектуального кризиса, они оценивали состояние науки с учетом ее прошлого, с пониманием необходимости выхода из этого кризиса. Так, Е.В.Тар-ле, уже известный в те годы исследователь, отмечал, что поколени­ям, переживающим катаклизмы "свойственно именно стремление даже не рассказывать, а доказывать и обманывать себя мыслью, будто они хотят беспристрастно выяснить причины происшедше­го, когда на самом деле они либо по прокурорски ищут корней и путей преступления, либо по адвокатски хотят возвеличить под­виг"⁵.

В условиях глубочайшего интеллектуального и идеологиче­ского кризиса с особой остротой встали перед обществом сложней­шие проблемы, которые современники не всегда достаточно полно способны осознать и адекватно общественным потребностям их ре­шать. Так, к середине XX века, ученые осознали "сколь жизненно

Октябрьская революция и историческая наука

важной является идеология для функционирования любого обще­ства"⁶ Тогда же, в начале века, идеологический процесс развивался во многом стихийно, без глубокого осмысления и понимания ха­рактера происходивших изменений в сфере сознания⁷.

В образовавшемся провале в идеологии и сознании российско­го общества концепции историков и философов старой школы о крахе культуры и науки, хаосе и трагедии, развале российской им­перии, гибели России не могли стать основой для выхода из кризи­са и возрождения. Этот вакуум в общественном сознании интелли­генции, особенно ее левого крыла, стал быстро и умело заполнять­ся марксистами различных направлений — меньшевиками, троц­кистами, плехановцами, большевиками, левыми народниками, пе­реходившими на позиции марксизма. Социалистические идеи раз­личного толка широко распространялись и активно внедрялись в сознание различных социальных слоев, они прорастали на почве, подготовленной дореволюционной историей России и событиями 1914-1917 гг. В острую идейную борьбу по вопросам революции, классовой борьбы, политического противостояния различных со­циальных сил, будущего России и ее народа включались историки всех направлений, однако особенно активны были те из них, кото­рые принадлежали к крайне левому крылу интеллигенции — марк­систы, народники, а также левые кадеты, и именно они стали ини­циаторами переосмысления истории, поиска новых позиций и под­ходов в изучении всемирной истории⁸.

Следует сказать, что в официальной историографии дорево­люционной России существовал запрет на изучение большой груп­пы проблем, тесно связанных с классовой борьбой, движениями широких народных масс, историей общественной мысли, особенно революционно-демократического и левонароднического направле­ний, историей анархизма, политических партий и их деятельности в начале XX века⁹. А между тем потребность в познании этих стра­ниц отечественной истории была весьма значительна. Об этом сви­детельствуют многочисленные факты, а также литература по на­званной проблематике, начавшая выходить уже в 1917-1920 гг.

Сразу же после Февральской революции группа петроградских историков из университета и Академии наук выступила с инициа­тивой создания Музея русского освободительного движения¹⁰. По­добного музея, занимающегося изучением и распространением знаний о русском освободительном движении, в царской России не было.

В проектах и сочинениях первых послереволюционных лет обозначились самые различные проблемы, свидетельствовавшие о пробуждении интереса к истории России, особенно к таким ее пе­риодам, как Смута начала XVII века, массовые крестьянские дви­жения, революции в Европе, история общественной мысли. Автора-

2-541

18

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

19

ми публиковавшихся статей и брошюр были представители раз­личных идейных лагерей, однако особенно активными были исто­рики марксистского направления. Именно они после Октября 1917 года стали во главе процесса разрушения старых традиций изуче­ния истории, поиска новых путей понимания и освещения прошло­го России. Это был естественный процесс обновления историческо­го сознания и исторической памяти, свойственный всем революци­онным и кризисным периодам развития общества.

События 1917 г. дали мощный толчок разрушению стереоти­пов во всех областях общественного сознания, идеологии, культу­ры, науки. Одним из важных элементов этого процесса стал раз­рыв с традиционными представлениями о науке и ее роли в жизни общества, сложившимися ранее и господствовавшими в конце XIX — начале XX вв.

Как известно, идеи служения обществу, народу, науке — это понятия в духовной жизни России, как и других стран, нередко но­сили абстрактный и даже спекулятивный характер. Постепенно они стали заменяться новыми представлениями, быстро вытесняя популярные ранее идеи о служении царю, Отечеству, Богу, кото­рые быстро уходили в прошлое. Видную роль в этом процессе фор­мирования новой концепции науки и ее роли в послеоктябрьской России играли политические деятели большевистской партии и со­ветского государства: В.И.Ленин, Л.Троцкий, Н.Бухарин, А.Луна­чарский, влияя своими выступлениями по вопросам культуры и науки, понимания ее места в обществе, участия ученых в идеологи­ческом и культурном процессе, в формировании принципов управ­ления научным прогрессом, роли коммунистической партии и го­сударства. Существенное значение для науки России и ее будущего приобретали такие вопросы, как цель науки в новых социальных условиях, гражданские и политические позиции ученых, их соци­альная, философская и политическая ориентация. Появилось новое объяснение функций науки, критериев оценки творческой деятель­ности ученых, научных коллективов и результатов их работы, влияния науки на культуру, массовое общественное сознание, идео­логию, историческую память народа. Все эти идеи формировались под воздействием марксистской концепции общественного разви­тия, которая была провозглашена теоретической основой самой ис­торической науки и концепции ее эволюции в условиях нового со­циального режима. Особенно заметно на этот процесс создания но­вой концепции науки истории и ее роли влияли такие историки-про­фессионалы марксистского направления, как М.Н.Покровский, Н.МЛу-кин. М.С.Ольминский, В.И.Невский, В.А.Быстрянский, Н.Н.Бату­рин, М.Н.Лядов, которые стали лидерами и руководителями мар­ксистского направления в исторической науке в первые послерево­люционные годы¹¹.

В сложном процессе перестройки науки, изменения ее идейно-теоретических основ и методологической базы были свои харак­терные особенности, которые зависели от специфических условий и того варианта интерпретации марксизма, который утверждался в русской науке после 1917 г.

Как известно, в работах К.Маркса и Ф.Энгельса проблемы раз­вития науки после победы социалистической революции решались достаточно абстрактно. Созданная ими модель включала ряд ха­рактерных черт, среди которых главное место занимали: свобод­ное развитие науки и ее воздействие на все стороны существования общества, освобождение личности ученого от пут, мешающих раз­витию его творчества и науки в капиталистическом обществе, по­вышение общественного престижа науки и деятельности научных работников, широкое распространение научных знаний и их опре­деляющее влияние на формирование мировоззрения личности, вы­теснение религиозных и других предрассудков из сознания челове­ка¹². Для теоретиков марксизма социализм представлялся первой в истории человечества общественной системой, все функционирова­ние которой строится на базе науки, ее достижений .

Однако в формировании новой концепции науки в послерево­люционной России на первое место выдвигались идеи не развития науки на базе лучших достижений мировой и национальной науч­ной мысли, а подчинение науки социальной практике — строи­тельству социализма. Главное место в этой доктрине заняла идея демократизации науки, всех направлений и форм ее существова­ния. Путем группы намечавшихся мер наука должна была превра­титься из элитной, поскольку такой она была во всем мире, как и в дореволюционной России, в явление массовой культуры, доступ­ной всем слоям населения и в первую очередь рабочему классу. В этом подходе четко просматривается влияние идей А.Богданова и Пролеткульта, с которыми партия и Ленин боролись весьма актив­но, противопоставляя богдановской концепции независимого, сво­бодного развития культуры и науки, концепцию подчинения их го­сударству, активно влияющему на все стороны культурного и на­учного прогресса.

Следует иметь в виду и то обстоятельство, что проблема демо­кратизации науки после 1917 г. формулировалась в лозунговой фор­ме, в призывах: превратить знания, достижения науки в достояние широких трудящихся масс. С этого времени становятся особенно популярными слова Ленина о превращении науки из средства уг­нетения трудящихся в орудие борьбы за социализм, "союз науки и труда", соединение "победоносной пролетарской революции с бур­жуазной культурой, с буржуазной наукой". Ленин писал о центра­лизованной мощи пролетариата, "опирающегося на все завоевания культуры, науки и техники капитализма" и в то же время он дока-

20

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

21

зывал, что научно-технические знания в прошлом якобы служили только обогащению кучки людей, денежному мешку¹⁴.

Как известно, лозунговый тип мышления особенно заметно распространяется в кризисные периоды общества, в обстановке обострения социальных и политических конфликтов, включения широких масс в политические акции различного характера. Сам Ленин неоднократно указывал на преобладание в сознании тех лет абстрактных и лозунговых форм, оторванных от конкретной ситуа­ции и практических задач¹⁵. Однако и сам он не смог избежать по­добных форм обращения. Они включались в сознание и активно функционировали в качестве идеологем, не наполненных реаль­ным содержанием. Если для решения политических задач подоб­ный тип реакции был естественным и нормальным явлением, то в области науки и культуры эти идеи постепенно превращались в опасные формулы, лишенные глубокого научного обоснования и содержания. Постепенно они становились элементами формиро­вавшейся идеологической системы, влиявшей на политику правя­щей элиты в области науки, культуры, искусства и образования. И что особенно опасно: они включались в концепции развития науки послеоктябрьского периода, а затем стали идейной основой истори­ческих трудов, посвященных проблемам культуры, науки и образо­вания. Об этом свидетельствует вся литература, выходившая в 30-80-е гг.- в России по истории XX века.

В концепциях науки, руководства ее развитием, целевых уста­новках большевистских лидеров первых послереволюционных лет, а затем и позднее, отсутствовал глубокий анализ состояния науки, факторов, воздействующих на нее, возможности и потребности раз­вития науки и российского общества, уровень подготовки научных и популяризаторских кадров, способность широких масс населе­ния усваивать достижения научной мысли при том уровне грамот­ности, который существовал в России в начале XX в. Из политиче­ских лозунгов и партийных директив тех лет идеи о борьбе за но­вое общество, о роли науки и ее влиянии переносились в концеп­цию развития науки. История стала той областью знания, где эти установки партийной элиты внедрялись и распространялись осо­бенно интенсивно, подчиняя постепенно понимание роли науки, процессов ее развития, не получению нового научного знания, а об­служиванию пропаганды и агитации. Так под влиянием политиче­ских и идеологических факторов история стала постепенно превра­щаться в инструмент воздействия на массовое общественное созна­ние, а ее задачи и весь процесс развития науки стал подчиняться идеологии и политике партии в ущерб ее свободному и всесторон­нему развитию, которое провозглашалось марксистской доктри­ной еще задолго до победы социалистической революции в России. Ведущую роль в новой концепции науки, формировавшейся после 1917 г., стала играть идея служения народу (позднее она

функционировала в виде служения ученых коммунистической пар­тии и советскому государству), его просвещению и воспитанию, ус­воению народом идей марксизма и социализма, повышению куль­турного уровня общества, приобщению масс к новым духовным ценностям¹⁶.

Это были совершенно новые установки в истории мировой и отечественной науки, реализация которых требовала нового типа развития науки, получения большего объема научно достоверных знаний, совершенствования искусства и методов научной популя­ризации, объективного учета и оценки результатов работы истори­ков-пропагандистов, анализа их влияния на аудиторию, на различ­ные группы населения. Однако за все годы советской власти эти вопросы игнорировались и учеными, и идеологами, и политиками. Большинство установочных положений о новой науке и ее роли в обществе остались лозунгами с первых послеоктябрьских лет. По­этому реальный путь демократизации науки в сфере ее влияния на массовое общественное сознание приобретал нередко имитацион­ный, иллюзорный характер, хотя сами идеи демократизации науки были популярны и среди политиков, и среди различных слоев ин­теллигенции, включая ее немарксистские группы. Об этом свиде­тельствуют факты создания различных общественных организа­ций в первые послереволюционные годы: обществ, ассоциаций, на­учно-популяризаторских групп, деятельность историко-революци­онных и исторических музеев. Особенно активны были петроград­ские ученые, создавшие Просветительскую ассоциацию на Василь­евском острове¹⁷, историки, входившие в состав Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. С лекциями по исторической проблематике выступали: Н.А.Рожков, П.Щеголев, В.Водовозов, К.Пажитнов, А.Николаев, М.Полиевктов, А.Шилов. Помимо этой группы историков лекции для широкой аудитории читали такие маститые ученые, как С.Ольденбург, В.В.Бартольд, И.О.Крачков-ский, С.Ф.Платонов, А.Е.Пресняков, Р.Ю.Виппер и др.¹⁸ Однако осо­бенно активны в первые послереволюционное время были истори­ки-марксисты. Они постоянно обращались к широким слоям насе­ления, осуществляя не только пропаганду научных знаний, но и выполняя идеологические функции, санкционированные партией и государством. Для этой группы ученых, как и для всей науки марксистского направления, главной функцией становится массо­вая культурно-просветительская и идейно-воспитательная работа. Нельзя не заметить, что те историки-марксисты, которые были осо­бенно активны в этой области, как правило, мало внимания уделя­ли самой исследовательской работе, если судить по тем изданиям, которые в 20-х гг. появлялись в печати. Так, крайне редко выходи­ли труды таких авторов, как Н.Н.Батурин, М.Н.Лядов, М.С.Оль­минский, В.В.Адоратский и др., не оставивших нам значительных исторических исследований.

Г.Д.Алексеева

Необходимо ответить на вопрос: почему в концепции науки, созданной в начале 20-х гг., главной функцией стала пропаганда ис­торических знаний, а не получение их на основе научного исследо­вания, почему идеи теоретиков марксизма приобрели в России та­кой вариант толкования и реализации. По-видимому, было не­сколько причин самого различного характера: особенности истори­ческих условий России первых послереволюционных лет, недоста­точное знание марксизма, характер понимания этой концепции и стремление лидеров и идеологов большевизма приспособить ее к реальной обстановке в России, к политическим потребностям ре­жима, партии и еголидеров¹⁹. Все это отразилось на понимании но­вой роли исторической науки в обществе, которая в силу своих спе­цифических особенностей, ее тесной связи с политикой, которую история изучает, постепенно превращалась в заложницу политиче­ских лидеров. Они стремились использовать историю для решения политических и идеологических задач в ущерб развитию самой науки. Свободное развитие науки, прокламированное Марксом и Энгельсом, стало постепенно приобретать иной характер, оно опре­делялось не потребностями самой науки, а ее зависимостью от фи­нансировавшего ее государства, от диктата идеологического аппа­рата, политической конъюнктуры и партийных структур. Именно они стали определять социальный заказ науке истории, а не обще­ство, как часто изображалось историками, что впрочем стало рас­пространенным явлением в XX веке.

Была еще одна важная проблема, решение которой весьма от­рицательно влияло на процесс становления советской историче­ской науки. Задача критического осмысления всего исторического прошлого с использованием лучших достижений мировой науки рассматривалась вопреки известному тезису о том, что марксизм явился итогом обобщения лучших достижений прошлого (филосо­фии, политэкономии и утопического социализма, о которых речь шла в ленинской работе "Три источника, три составные части мар­ксизма"), стала решаться с иных позиций. В послеоктябрьской ис­ториографии утвердился иной принцип отношения к науке про­шлых времен. Доминирующее положение приобретала идея непри­миримой борьбы против западной и отечественной историографии, которая стала оцениваться как идеалистическая, антинародная, антимарксистская. Дореволюционная историография была естест­венно немарксистская и не могла быть антимарксистской, ибо большинство русских историков-профессионалов не были даже знакомы с марксизмом.

Благодаря концепции непримиримой борьбы и ее упорного претворения в жизнь историками-марксистами во главе с М.По­кровским постепенно ликвидировался один из важнейших факто­ров развития науки — ее преемственная связь с мировой и отечест-

Октябрьская революция и историческая наука

венной дореволюционной историографией. Стремление к разрыву с традициями дореволюционной национальной науки приводило к потере многих ценных наработок, особенно по древней и средневе­ковой истории России, которой историки-марксисты фактически не занимались, главным образом, из-за отсутствия профессиональ­ной подготовки в этой области, хотя она нередко прикрывалась спекулятивными рассуждениями о неактуальности изучения ран­них исторических эпох. Только благодаря деятельности ученых Академии наук, обратившихся весной 1918 г. в Совнарком по пово­ду продолжения начатых до революции изданий исторических па­мятников, удалось продолжить такое важное для исторической науки направление как публикацию источников по истории Рос­сии. Благодаря государственному финансированию Археографиче­ская комиссия смогла в 1918-1922 гг продолжить работу над подго­товкой к публикации таких изданий, как "Полное собрание рус­ских летописей", "Письма и бумаги Петра Великого", "Памятники русского законодательства" и др.²⁰

Продолжение этих изданий позволило обогатить науку новы­ми публикациями по истории русского средневековья, продолжить разработку проблем источниковедения и археографии. Опыт, нако­пленный в процессе этой работы, был в 20-е гг. использован для со­ставления "Правил издания документов Единого государственного архивного фонда". В их подготовке активное участие принимали историки старой школы. А в середине 20-х гг. разработанные ранее принципы позволили С.Н.Валку создать Проект правил издания сочинений В.И.Ленина, который получил высокую оценку научной общественности страны и использовался при подготовке 3-его из­дания сочинений Ленина, признанного лучшим из всех других из­даний советского времени.

Однако в оценке результатов творческих поисков ученых ста­рой школы преобладал односторонний подход: непримиримая, аг­рессивная критика. Она, как правило, включала негативную оцен­ку тематики трудов, концепций исследовательских методов, содер­жания исследований, то есть всего того, что составляет основу нау­ки, исследовательской культуры, которая в России до 1917 г. была на весьма высоком уровне. В этой критике игнорировались дости­жения русской историографии, хотя ее успехи получали высокую оценку за рубежом, в том числе К.Маркса и др. Особенно широко этот принцип непримиримой, разгромной критики практиковался по отношению к трудам историков, посвященным XVII-XIX вв. От­вергались теоретические и методологические позиции историков старой школы, содержались упреки в игнорировании и непонима­нии марксизма, в отрицательном отношении к классовой борьбе широких трудящихся масс, видевших в народных выступлениях лишь разрушительную силу.

Г.Д.Алексеева

Разгромная критика была направлена не только против авто­ров немарксистского направления, она проявлялась и в оценке за­падно-европейских марксистов, особенно социал-демократов, на­пример, К.Каутского, который, кстати сказать, бьш историк по об­разованию.

Подобные позиции российских историков-марксистов способ­ствовали изоляции исторической мысли от западно-европейского научного процесса, что отрицательно сказывалось на развитии всех направлений науки, особенно всеобщей истории. Создавалась иллюзия принципиального, революционного, непримиримого от­ношения к противникам марксизма и социализма, хотя многие из этих "врагов" были крупными образованными учеными, чьи тру­ды оказали заметное влияние на развитие мировой общественной мысли. Этот революционный нигилизм, свойственный таким по­литикам, как Троцкий и Бухарин, проводился в жизнь рядом исто­риков крайне левого направления, что нанесло большой вред рус­ской науке.

Долгое время в литературе советского периода господствова­ло мнение о том, что концепция развития науки в послеоктябрь­ский период формировалась под влиянием Октябрьской револю­ции, марксизма и ВЛенина, возглавлявшего правительство и опре­делявшего его политику в области культуры и науки. Воздействие этих факторов, бесспорно, было определяющим. В концепцию но­вой науки включались и другие элементы, в частности, влияние пролеткультовской теории А.А.Богданова, который оказал замет­ное влияние на Н.Бухарина, АЛуначарского, особенно по таким во­просам как воспитание кадров ученых из рабочей среды, приобще­ние пролетариата к науке и пониманию ее проблем, создание но­вой "красной" профессуры, изменение целевых установок и орга­низационных форм науки.

Провозгласив полный разрыв с мировой буржуазной наукой, непримиримое отношение к ее идейно-теоретическим и методоло­гическим установкам, лидеры большевизма тем не менее многое заимствовали из мировой науки начала XX века, используя ее дос­тижения в своей реформаторской деятельности. Одним из таких направлений стала организация научно-исследовательских инсти­тутов по типу западно-европейских, которых в России до 1917 г. фактически не существовало, хотя русские ученые неоднократно обращались к правительству России с подобного рода проектами²². Подобные предложения подавались в СНК и после 1917 г. Так, известный историк А.СЛаппо-Данилевский, осуждавший приход к власти большевиков и выступавший с подобными заявлениями в прессе, в августе 1918 г. представил детально разработанный про­ект создания Института социальных наук в Петрограде. Однако Совнарком этот проект отклонил по идеологическим соображениям.

Октябрьская революция и историческая наука

Представители различных идейных течений стремились ис­пользовать историю для подтверждения верности своей доктрины, для оправдания своих позиций и действий в сложных условиях ре­волюционного периода. Однако в особенно тяжелом положении оказалась научная интеллигенция немарксистского направления. После 1917 г. она испытывала воздействие всех направлений мар­ксизма, не понимая его содержания и роли в той исторической об­становке. Однако самым значительным явлением стало воздейст­вие большевистских историков, участвовавших в распространении официальной доктрины. В тех условиях оно стало проявляться как идеологический пресс, который в области истории осуществляла небольшая группа историков-марксистов во главе с М.Н.Покров­ским. Противодействие марксизму со стороны буржуазной профес­суры принимало самые различные формы: от снятия портретов К.Маркса в вузовских аудиториях, как это было в Московском уни­верситете в 1918 г., до критических выступлений на страницах пе­чати²³, которые, однако, не приобрели массового и организованного характера, как все акции научной и околонаучной интеллигенции.

Следует учитывать и другое важное обстоятельство — это пробуждение интереса к марксизму под влиянием революционных событий 1917 г. и прихода к власти большевиков, провозгласивших марксизм и коммунизм государственной доктриной. А архивах ря­да историков сохранились материалы тех лет, отражающие их от­ношение к марксизму. Так, Лаппо-Данилевский получает в библио­теке и читает В.Ильина "Развитие капитализма в России" и вклю­чает это издание в переработанную им монографию "Методология

24

истории .

Сохранились записные книжки историка Петроградского уни­верситета А.Е.Преснякова, датированные началом 20-х гг. В них Пресняков фиксирует понятия, употребляемые в теории историче­ского материализма. В этом перечне он называет: материалистиче­ский монизм и диалектику, революцию и эволюцию, производи­тельные силы, политику и экономику, классовую борьбу. В социо­логическом подходе к изучению истории он обращается к вопро­сам: революция как перелом в строе общественно-политических от­ношений, роль общественно-политических движений в подготовке революции, основные противоречия революционного процесса, ак­ты и формы дворянских, буржуазных и народных революционных движений, их различия на Западе и в России²⁵.

Обращение историков старой формации к марксизму, попыт­ки включения его идей в процесс творческих поисков, в ход своих исторических рассуждений были обусловлены несколькими при­чинами различного характера. В одних случаях это бьш интерес, пробужденный событиями 1917 г. и приходом к власти большеви­ков-марксистов, приступивших к распространению своей теорети-

26

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

27

ческой доктрины, в других — стремлением найти выход из того со­стояния кризиса и разброда, в котором оказалась историческая наука в начале века. А.Е.Пресняков характеризовал это как кризис мировоззрения.²⁶ Марксистские идеи и приемы исследования ис­пользовались в решении различных конкретно-исторических за­дач, особенно в изучении истории труда, крестьянского и рабочего движения, массовых народных движений, которые не изучались до 1917 г. К этой группе историков можно отнести Д.М.Петрушевско-го, создавшего в 20-е гг. фундаментальный труд о восстании Уота Тайлера, В.И.Пичету, А.Е.Преснякова, Я.Л.Барскова, А.А.Шилова и

других.

Важнейшим фактором воздействия на историческую науку после 1917 г., ее идейно-теоретической базис, методологические подходы, проблематику становится новая формирующаяся идеоло­гия. Ее содержание определилось марксистской доктриной, точнее, рядом положений этой теории общественного развития.

Главное место в структуре этой новой идеологии стала зани­мать коммунистическая идея, которая трактовалась как создание после победы социалистической революции общества, в котором человек освобожден от социального гнета, эксплуатации, полити­ческого бесправия. Новая идеологическая структура включала идеи духовного и культурного возрождения страны из разрухи, хаоса и одичания. К числу особенно популярных идей относились: социальная справедливость и равенство, товарищество и коллекти­визм, взаимопомощь и общинность, равенство и дружба народов. Все эти идеи стали популярными в России в начале XX века, они легко усваивались различными социальными слоями, особенно массами простонародья. Они ложились на почву важнейших догм православия, общинного крестьянского сознания, различных тече­ний социализма, которыми так богата была Россия (феодального, крестьянского, христианского, кооперативного, пролетарского, анар­хизма как разновидности социализма). Они прорастали и укореня­лись в сознании различных слоев общества, а на их основе укреп­лялись позиции государственной идеологии, которая формирова­лась под влиянием пришедшей к власти новой политической эли­ты, на базе марксистского учения, которое из групповой идеологии стало превращаться в официальную государственную доктрину. Весь этот процесс перестройки сознания общества был весьма сложным, многогранным и противоречивым, ни в то время, ни в последующие годы он не был осмыслен, не подвергался серьезно­му научному анализу. Он развивался стихийно, хотя в обществе и в партии господствовала иллюзия об его регулировании и управле­нии партией и государством, получая различные характеристики и оценки. Именно с этого времени в науку стали включаться самые различные понятия и суждения, заимствованные из политической

практики и идеологической работы коммунистической партии и государства. Например, борьба за "коммунистическое", "социали­стическое", "пролетарское", "марксистское" сознание, мировоззре­ние и т.п.

Вторгаясь во все сферы общественного сознания, переживав­шего время грандиозной ломки и утверждения новых социальных ориентиров, коммунистические идеи влияли на освещение исто­рии России и всего мира. Особенно заметно это проявлялось в на­учно-популярной литературе по истории, создававшейся для широ­ких масс читателей. Это было естественным явлением, тем более, что большинство издававшихся тогда авторов были либо истори­ками-марксистами, либо близкими к ним в понимании прошлого и современности. У них было преимущественное право публикации трудов, которое санкционировалось и оплачивалось государством, а вышедшая литература широко распространялась различными организациями среди культурно-просветительских учреждений и различных слоев населения бесплатно или по очень низким ценам. Историческая литература начала 20-х гг. стала одной из форм реа­лизации идеологических задач, а в официальных партийных и го­сударственных документах она характеризовалась как "идейно-воспитательная и культурно-просветительская деятельность исто­риков" среди широких масс населения. Уже в первые годы после революции сформировались важнейшие каналы влияния на массо­вое общественное сознание, где широко использовалась история: Это статьи по различным вопросам истории в газетах и журналах, лекции и доклады перед широкой аудиторией по исторической проблематике, популярные брошюры, которые выходили больши­ми тиражами по различным вопросам отечественной и всеобщей истории, учебная литература для средней и высшей школы. Осо­бенно большое количество этой литературы издавалось для раз­личных звеньев совпартшкол, комуниверситетов, курсов, на кото­рых готовили советских и партийных работников.²⁷

Большую роль в распространении исторических знаний игра­ли в первые послереволюционные годы архивы, устраивавшие вы­ставки исторических документов, историко-революционные музеи, число которых заметно выросло, библиотеки с их выставками и лекториями по истории XIX-XX вв. Появилась и такая форма, как издание исторических источников, документов и воспоминаний, которые предлагались массовому читателю.²⁸

При всем многообразии тематики массовой исторической ли­тературы, освещавшей различные исторические эпохи с древней­ших времен до современности²⁹, центральное место занимала лите­ратура по истории Октябрьской революции и истории Коммуни­стической партии, которая выходила массовыми тиражами в раз­личных городах страны. Именно эта литература, хотели того ее

28

Г.Д. Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

29

создатели или нет, призвана была воздействовать на общественное сознание, внедряя в массы идеи классовой борьбы, закономерности и необходимости революции, диктатуры пролетариата, демокра­тизма советской власти, что способствовало утверждению нового идеологического режима.

В рамках рассматриваемой проблемы следует обратить вни­мание еще на один весьма важный вопрос, имеющий принципи­альное значение для понимания влияния Октябрьской революции на развитие исторической науки. Как известно, профессиональная историческая наука до 1917 г. была органической частью элитар­ной национальной культуры. Наука развивалась в отрыве, хотя и не абсолютном, от массового исторического сознания. Историче­ская память народа с соответствующими формами передачи ин­формации существовала и изменялась по своим собственным зако­нам, в основном в устной народной традиции (городской, сельской, семейной). Исключением были лишь некоторые слои интеллиген­ции, которые имели доступ и интересовались знанием истории, по­лученным профессиональной исторической наукой. В XX в. это яв­ление встречается во многих странах мира, где наука существует как элемент господствующей элитарной культуры.

После революции 1917 г.' стала разрушаться эта вековая тра­диция, а лидеры и идеологи социализма, в том числе историки-марксисты того времени, пытались создать новый тип отношений между профессиональной наукой и широкими слоями населения. Это была крайне сложная задача, поскольку она решалась в усло­виях низкого уровня грамотности населения, особенно в сельской местности, в обстановке экономической разрухи, голода, ограни­ченности материальных и финансовых ресурсов, нехватки образо­ванных учителей и распространителей научных знаний. Весь этот сложный процесс приобщения личности к научным знаниям раз­вивался под лозунгами, ставшими весьма популярными среди рус­ской интеллигенции, особенно ее демократической части. Цент­ральное место в программе просвещения масс занимали идеи: "дос­тижения науки и культуры — народу", "знания — народным мас­сам", "служение народу и его духовному раскрепощению". В пар­тийных документах того времени этот процесс характеризовался в виде проведения партией идейно-воспитательной и культурно-про­светительной работы среди различных слоев населения с исполь­зованием исторических знаний, особенно по истории революции, советской власти и советской конституции³⁰. В 20-е годы этот про­цесс развивался под общепризнанными лозунгами как повышение культурного уровня масс. Параллельно с этим развивался другой процесс: внедрение в сознание широких масс новой идеологии, о которой в те, первые послереволюционные годы либо совсем не пи­сали, либо обращались к этой проблеме крайне редко, пропаганди-

руя главным образом лозунг "непримиримой борьбы на идеологи­ческом фронте". Это несовпадение реального процесса с партийны­ми установками и оценками первых лет советской власти самым пагубным образом отразилось на процессе изучения истории пер­вых послереволюционных лет. Это проявилось в научной пробле­матике, в подходе историков к определению исследовательской за­дачи. Изучался не идеологический процесс, имевший место в ре­альной российской действительности, а работа партии в области просвещения масс, ее борьба с буржуазной идеологией.³¹ Вопросы "борьбы с буржуазной идеологией" были лишь частью большой и сложной проблемы радикального изменения российского общест­ва, утверждения нового идеологического режима, его функциони­рования, а также роли различных факторов, в том числе и науки истории в развитие этой сферы общественного сознания. Этим не­достатком страдала и вся историческая и историографическая ли­тература: учебная, монографическая и коллективные труды, соз­данные в 60-80-е годы. До сих пор этой проблеме не уделяется долж­ного внимания, а между тем она нуждается в самом серьезном кон­кретно-историческом изучении и методологическом осмыслении.

В результате проведенной после 1917 г. демократизации наука приобрела новые черты и признаки. Ее главная функция стала трактоваться как участие в социалистическом строительстве, в воспитании и просвещении масс, в борьбе с противниками мар­ксизма и социализма. Это коренным образом изменяло весь режим существования и развития науки по сравнению с дореволюцион­ным временем. В ходе реализации этих установок стал утвер­ждаться главный принцип изложения фактического материала — доступность широким кругам читателей, их приобщения к истори­ческому знанию. Именно к этому, послереволюционному времени относится формирование свойственной советской науке такой чер­ты, как полное отсутствие граней между научной, профессиональ­ной и популярной формами изложения полученных наукой знаний по истории. Это обстоятельство отрицательно влияло на весь про­цесс развития исторической науки, ее продвижения по пути фило­софского, теоретического объяснения важных исторических про­блем. По-видимому, по этой причине наука послеоктябрьского пе­риода потеряла такое ценное качество как философское осмысле­ние исторического процесса, которое было свойственно русской ис­торической науке со времен С.М.Соловьева, талантливо соединив­шего исследование конкретного материала с его глубоким фило­софским осмыслением, с философской теорией. По мнению извест­ного русского историка М.М.Богословского в даровании Соловьева "соединились мыслитель и исследователь", поскольку как мысли­тель "он стоял на высоте философского уровня своего времени".³²

Требование популярности и доступности исторических сочи­нений всем читателям распространялось на всю историческую ли-

30

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

31

тературу, вплоть до сугубо профессиональной. Она лишалась спе­цифической терминологии, научного аппарата, теряя научный стиль изложения. В этом сложном явлении нельзя не видеть определен­ного разрыва с традициями дореволюционной науки России, ее фи­лософской культуры и сформировавшимися к тому времени мето­дологическими разработками, созданными такими историками, как Н.И.Кареев, А.С.Лаппо-Данилевский и др.

Поскольку это сложная проблема еще недостаточно изучена, а господствовавшие ранее в историографии представления своди­лись к утверждениям, ставшими аксиомами, что идейно-теорети­ческие и методологические основы науки детерминированы мар­ксизмом (позднее они стали определяться как марксистско-ленин­ские), может быть, следует в качестве гипотезы предположить, что в первые послереволюционные годы идейно-теоретическое содер­жание трудов историков-марксистов определялось не научной кон­цепцией К.Маркса, а системой (точнее набором идей, которые позд­нее были превращены в довольно противоречивую систему), кото­рая претерпевала существенное изменение. Было достаточно мно­го факторов и причин этой трансформации. Среди них следует на­звать хотя бы такие, как специфические условия России, слож­ность исторической ситуации начала XX века, неблагоприятные условия для широкого распространения марксизма до 1917 г., от­сутствие переводов на русский язык и изданий трудов теоретиков, распространение упрощенного, популярного толкования сложных проблем развития общества. В первые годы советской власти мар­ксизм в России распространялся в искаженном вульгаризирован­ном виде, на его интерпретацию большое влияние оказывали идео­логические потребности нового режима, его как бы приспособили к условиям того времени, к тем функциям, которые он должен был выполнять в условиях становления советских государственных и общественных институтов. Главным каналом его распространения стали политические доктрины лидеров большевизма, поэтому сам марксизм оказался "политизированной" доктриной, приспособлен­ной к условиям и потребностям острой классовой и политической борьбы. По-видимому, это было исторически нормальным, точнее естественным явлением в условиях российской действительности тех лет. И в исторической науке, тем более при явном преоблада­нии популярной литературы, интерпретации различных историче­ских процессов и явлений утверждали именно этот вариант идео­логизированного и политизированного марксизма, распространяв­шегося среди различных слоев интеллигенции и населения пар­тийными и государственными идеологическими структурами ти­па Агитпропа, Главполитпросвета. Российский вариант интерпре­тации марксистской теории четко просматривается в концепции "военного коммунизма", у "левых коммунистов", в политических доктринах Н.Бухарина, Л.Троцкого, Е.Преображенского и др.

Это проявлялось особенно заметно в популярной и историче­ской литературе, в концепции развития исторической науки в но­вых социальных условиях. В творчестве историков это приобрело достаточно крупные масштабы и разнообразные формы. Приме­ром тому могут служить работы М.Н.Покровского, в которых изла­галось его видение всего исторического процесса России, понима­ние классов и классовой борьбы, в оценках монархии и самодержа­вия, в трактовках истории революционного движения и его пред­ставителей, внешней политики России и др.³³ В общей концепции Покровского марксизм присутствовал не в качестве теоретической доктрины, а в виде отдельных идей и оценок, которые Покровский произвольно толковал и в этом варианте включал в свои работы и выступления. Именно поэтому уже в начале 20-х годов молодые ис­торики стали критиковать своего учителя за ошибочные и тенден­циозные трактовки ряда вопросов истории России: борьба торгово­го и промышленного капиталов, зарождение и развитие капитали­стических отношений, оценка событий и деятелей русского рево­люционного движения и др.³⁴ Факты грубого искажения истории с позиций вульгаризированного марксизма имели место в работах и других историков (М.С.Ольминского, Д.Б.Рязанова, А.Д.Удальцо-ва), которые свои далекие от марксизма, объяснения различных вопросов истории выдавали за марксистскую интерпретацию, хотя они таковыми не были.

Как справедливо однажды заметил в начале 60-х гг. историк М.С.Волин: "нам кажется, что мы понимаем марксизм лучше по сравнению с историками 20-30-х гг., однако никто не может сказать: насколько мы далеки от его истинного смысла".

Даже такие основополагающие идеи марксизма, как социа­лизм и коммунизм, классовая борьба, революционное, освободи­тельное и оппозиционное движение, социалистическая и пролетар­ская революция, переходный период и диктатура пролетариата, роль политических партий, государства и характер демократии, отношение к культурному наследию прошлого и его субъектам и Др. приобретали в исторической, политической и социологической литературе тех лет самое различное толкование, что влияло на изучение прошлого, объяснение событий XX в., на формирование массового общественного сознания и официальной идеологии.

В первые послереволюционные годы, когда влияние лениниз­ма не было еще столь всеохватывающим, как это стало позднее, марксизм нередко трактовался историками как "экономический материализм" (например, М.Покровским). В исторических иссле­дованиях это отражалось, главным образом, на объяснении исто­рического процесса как смены общественных форм (родового строя, натурального хозяйства, торгового капитала, феодализма, капитализма).³⁵

32

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

33

В первые годы советской власти в исторической литературе стало утверждаться гипертрофированное внимание к истории про­изводительных сил, роли экономического фактора, истории клас­совой борьбы, политической истории. При этом игнорировались другие важные стороны жизни общества: географические условия, народонаселение и демографические сдвиги, роль идеологии, об­щественного сознания, элитарной и массовой культуры в различ­ные исторические эпохи. Если для начального этапа развития нау­ки эти явления можно объяснить отсутствием профессиональных кадров историков-марксистов, то в последующие периоды они при­обрели характер отрицательного влияния на все освещение и объ­яснение истории народа.

В результате утверждения в исторической науке названных негативных явлений изучение прошлого стало приобретать одно­сторонний, ограниченный, а впоследствии и примитивный харак­тер. Это проявилось как в общей концепции истории России, так и в оценке ее различных этапов, процессов, событий. Особенно тен­денциозный характер приобрело освещение истории XIX и XX вв., поскольку они в большей степени были связаны с современностью, активнее использовались политиками и идеологами различных идейных направлений, существовавших в России в 20-е гг.

Главным фактором исторического развития России стала при­знаваться экономика, классовая борьба, политика правящих вер­хов. И хотя нередко историки вслед за политиками провозглашали в 20-е г.: "история о народе и для народа". Однако этот подход реа-лизовывался лишь частично и весьма непоследовательно. Народ изображался главным участником классовых столкновений и ре­волюционных потрясений, хотя главное в истории — это роль тру­дящихся масс в созидании, в творчестве хозяйственных, духовных и культурных форм жизни, в борьбе за выживание. Даже такая важная тема, как защита отечества и роль народа в борьбе за неза­висимость России, исследовалась примитивно и ограниченно, под­чиняясь тезису, что у эксплуатируемых масс нет отечества. Как и во все кризисные периоды, господствующее место стало занимать в науке и историческом сознании "ситуационно обусловленное зна­ние".³⁶ Утверждавшаяся марксистская концепция в ее крайне при­митивном толковании, приспособленная к условиям России 20-х го­дов, влияла и на проблемно-тематическую структуру исторической науки. Прекратилась разработка многих важных проблем отечест­венной истории: роль религии (православия, магометанства, иуда­изма) в истории России, сознание и психология различных соци­альных слоев, история предпринимательства и купечества россий­ского государства и его различных институтов, история царской династии. Фрагментарно эта проблематика продолжалась в иссле­дованиях историков старой школы, фактически не влияя на изуче-

ние этих вопросов историками-марксистами, занимавшихся, глав­ным образом, историей коммунистической партии и революций, классовой борьбы.³⁷ Именно поэтому они оказались неподготовлен­ными к написанию систематических курсов по истории России и ее различных периодов, когда эта проблема была поставлена перед ними в директивах партии и правительства в начале 30-х гг.

Одностороннее развитие исследовательской работы влияло и на преподавание истории, на пропаганду исторических знаний, на историческое сознание различных социальных слоев общества. Долгое время считалось, что в этом виноват один из лидеров науки 20-х гг. М.Н.Покровский. Однако это не соответствует исторической действительности. Покровский был лишь исполнителем той поли­тической и идеологической линии, которая диктовалась лидерами 20-х гг., потребностям развития государства, нового режима и его правящей элиты.

С первых лет становления советской исторической науки стал утверждаться один из самых опасных принципов оценки ранних исторических эпох. Это особенно заметно было в трудах М.Покров­ского и его ближайшего окружения. О подобного рода отношении к истории К.Маркс и Ф.Энгельс с иронией писали в "Немецкой идео­логии". Авторы подобного типа, отмечали они, "эту историю изла­гают с той целью, чтобы изобразить рассматриваемую эпоху как несовершенную, предварительную ступень, как еще ограниченную предшественницу истинно исторической эпохи".³⁸

Этот подход надолго утвердился в исторической науке, осо­бенно при оценке рабочего и крестьянского движения, истории об­щественной мысли и других проблем отечественной истории.

Важное место в деятельности историков-марксистов 20-х гг. заняла критическая работа, которая формулировалась в те годы как "борьба за утверждение в исторической науке марксистской концепции истории России", хотя таковая существовала тогда в фрагментах, ее еще не было и только предстояло создать. Главным стержнем в критике авторов немарксистского направления стало сравнение их позиций, концепций и идей с тем пониманием, кото­рое было свойственно историкам-марксистам 20-х гг. Эта черта свойственна всем периодам развития исторической науки: истори­ки оценивают предшественников с позиций своего времени, хотя и рассуждают об историзме, объективности, дистанции времени и т.п. понятиях, часто не задумываясь, что каждый историограф яв­ляется выразителем и фиксатором уровня развития науки своего времени и не может субъективно отражать эпоху Карамзина, Пого­дина, Соловьева. Именно поэтому историки, как правило, выступа­ют в роли судьи своих предшественников, оценивая их труд, вклад в науку, судьбу и память о них с позиции своего времени, то есть иного уровня развития науки и общества.

3-541

34

Т.Л. Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

35

Следует учитывать и другое важное обстоятельство: в кризис­ные, революционные эпохи развития разрыв с прошлым, в том чис­ле и с освещением истории и современности, приобретает в боль­шинстве случаев крайне острый, агрессивный характер, а влияние идеологии и политики становится особенно сильным. Это наблю­дается и в современной России, в отношении к ее прошлому, и в те, далекие 20-е гг., когда влияние правящей элиты и революционно настроенной интеллигенции было особенно заметно. В подобных условиях провозглашаются принципы решительного разрыва с прошлым, поиск исторической правды и справедливости, восста­новления истины, объективного освещения истории и деятелей прошлого. Однако за всеми этими лозунгами нередко существуют совершенно иные мотивы: социальные обиды и претензии, стрем­ление изменить действительность и реализовать свои цели и амби­ции, в том числе социальные и политические, расправиться с "про­клятым прошлым" и его носителями. Широкое распространение получают рассуждения о возможных альтернативах в прошлом, которые якобы могли изменить ход истории. А за всем этим стоит стремление определенных групп навязать свои взгляды всему об­ществу, утвердить новый идеологический режим, идущий на сме­ну прошлому, оправдать действия и политику новой правящей эли­ты, ее программы и концепции обновления страны. Эти все явле­ния имели место в России и после 1917 г., как и в настоящее время, отличаясь лишь формами, и средствами реализации новых поли­тических и идеологических установок, а историческая наука, исто­рическое знание и сознание оказываются включенными в режим противоборства различных политических сил.³⁹ Историки превра­щаются в мечтателей о свободе творчества, о независимости науки от идеологии и политики, рассуждающих о цене исторического прогресса, тиранах и деспотах, о политическом диктате правящей элиты прошлого, надеясь на изменение роли науки, которая оста­ется по-прежнему в подчинении политических доктрин, политиков и идеологов.⁴⁰

В начале 20-х гг. происходившие в социальных науках России процессы приобретали особенно острый характер, а идеологиче­ское противоборство становилось главной доминантой всего разви­тия исторической науки, особенно в области изучения истории XX века. В критической работе историков-марксистов это проявилось особенно рельефно. С позиций утверждавшегося тогда марксизма они оценивали всю выходившую историческую литературу, исто­рико-философские и социологические труды, авторами которых были ученые различных направлений и школ, существовавших в те годы, и которые своими позициями и идеями не вписывались в новые интерпретации общественного развития, включая и исто­рию России. Они тем более не соответствовали официальной идео-

логической доктрине, нередко вступая с ней в явные и скрытые противоречия и полемику, из которой победителями всегда выхо­дили марксисты, главным образом потому, что принадлежали к официальной историографии. Особенно острым это противостояние между "старой" и "новой" наукой было по вопросам классовой борь­бы, роли экономического фактора в истории, борьба различных со­циальных сил, государства, массовых народных движений, культу­ры и духовной жизни общества (как "надстройки над экономиче­ским базисом"), роли личности в истории, особенно таких деятелей как монархи, цари, различные представители правящей элиты.

Историки-марксисты постоянно выступали с критикой тру­дов, появлявшихся в начале 20-х гг. Они рассматривали свои дейст­вия как активное участие в "борьбе на историческом фронте". При­нимая в этой полемике сознательное и добровольное участие, они оценивали все немарксистские труды как проявление позиций "классового врага", боровшегося с помощью науки "за восстанов­ление старых порядков".⁴¹ Следует отметить, что историки старой формации относились к результатам своего творчества, к состоя­нию исторической науки более критично по сравнению с историка­ми-марксистами, которые не смогли объективно оценить свои дей­ствия, как и итоги своей научной работы. Достаточно вспомнить высказывания ученых тех лет, анализировавших состояние исто­рической науки в первые после революционные годы. Так, Р.Вип-пер писал в 1918 г.: "Ясно, что научная система и научная аксиома, в которых мы выросли, оказались несостоятельными... Мы были, очевидно, под гипнозом известных предвзятостей, более того, пред­рассудков и суеверий". И далее "разбились все наши надежды и мы убедились в наших заблуждениях... Надо приниматься за бес­конечно трудное дело нового строительства. Науке, то есть крити­ческому уму человеческой расы, придется пересмотреть все свои оценки, все свои категории и группировки, все свои методы и за­ключения". Состояние науки и творческих возможностей исследо­вателей, по мнению Виппера, было таким, что он склонялся к мне­нию, выраженному им достаточно пессимистично. "Последующие века скажут о нас то же самое, что в свою очередь мы говорим о темноте Средних веков".⁴² Все эти рассуждения о науке и путях вы­хода из кризиса остались незамеченными марксистскими критика­ми, типа Покровского, не желавших увидеть те реалии, которые от­кровенно выражали и глубоко понимали историки немарксистско­го лагеря, болевшие за будущее русской науки.

В критической работе историков-большевиков отсутствовали элементы исторической объективности по отношению к авторам и их трудам, не учитывалось соотношение этой литературы с общим прогрессом исторического знания, обогащение науки новыми фак­тами, идеями, подходами, источниками. Критические выступле-

3'

Октябрьская революция и историческая наука

37

ния не содержали глубокого анализа состояния других направле­ний историографии, понимания кризиса исторической науки и пу­тей выхода из него.

Особенно сильным нападкам подвергались историки буржу­азно-дворянского направления, крупнейшие представители исто-рико-юридической школы, занимавшей господствующее положе­ние в дореволюционной русской историографии накануне 1917 г. Их обвиняли во враждебном отношении к марксизму, в идеализа­ции прошлого, особенно царизма и его внешней и внутренней по­литики, в игнорировании истории народных масс и классовой борьбы. Научная критика исторических трудов превращалась, точ­нее подменялась интерпретацией политических позиций истори­ков, которые оценивались как враждебные советской власти, рево­люции, марксизму, диктатуре пролетариата.

В выступлениях историков-марксистов, в их оценках трудов та­ких авторов, как Ю.Готье, С.Платонов, М.Богословский, Р.Виппер и др. история и политика, история и идеология переплетались са­мым тесным образом, что оказывало отрицательное воздействие на процесс развития науки, на судьбы ученых, их профессиональ­ные отношения. Критика нередко порождала и углубляла негатив­ные, а иногда враждебные отношения между историками различ­ных направлений. Покровский, особенно активно выступавший в эти годы, нередко инспирировал и обострял это идейное противо­стояние, передавая своим ученикам нетерпимое отношение к не­марксистской историографии, к игнорированию ее достижений. С ликвидацией историко-юридического направления в русской исто­рической науке совершенно исчезли историко-юридические подхо­ды в изучении истории российского государства, которые могли бы дать неплохие результаты в разработке проблем XX в. История государства стала изучаться как создание и развитие структур го­сударственного аппарата, как акции органов государственной вла­сти в отрыве от историко-правовых проблем. В этих подходах от­сутствовало понимание органической связи государственных ин­ститутов и господствовавшей правовой системой, которая формиро­вала, диктовала и регулировала деятельность государственных уч­реждений как внутри страны, так и за ее пределами. Такая история становилась обедненной, односторонней, упрощенной, что прояви­лось в освещении истории советов и их деятельности как в центре,

так и на местах.

Такие же явления наблюдались после 1917 г. в изучении исто­рии международных отношений и внешней политики России, что проявилось в отрыве анализа экономических, торговых, политиче­ских, дипломатических связей и контактов от международного правового режима и господствовавших в России правовых норм, их изменения на различных этапах развития общества и государ-

ства XX в.⁴³ Из исторического образования в 20-е гг. исчезла фунда­ментальная юридическая подготовка, которой обладали историки дореволюционной России, изучавшие российское государство и его политику. Опыт, накопленный в дореволюционной российской науке по подготовке высококвалифицированных кадров историков на основе приобретения фундаментального образования, в котором история сочеталась с юридической, экономической, философской, филологической подготовкой, был потерян навсегда, что заметно сказалось на уровне научных исследований в важнейших областях отечественной истории, особенно XX в.

Для большинства критических выступлений историков-мар­ксистов характерно стремление подвести все оценки трудов исто­риков иных направлений к единому знаменателю, выражавшихся в 20-е гг. в формулах и характеристиках такого типа, как "антимар­ксистские", "антисоветские", что позволяло критикам относить ис­ториков немарксистского направления к врагам революции и со­ветской власти, социализма и марксизма. Это продолжалось до се­редины 30-х гг., когда сами историки-марксисты стали попадать под огонь критики своих же коллег и единомышленников. Только аргументация приобрела тогда уже иной характер. Упреки разда­вались с иными характеристиками: антимарксистов заменили троц­кисты, правые оппортунисты, ревизионисты. Они были столь же не­примиримы и категоричны, как и в критике историков старой школы.

Следует сказать, что особенно большую активность в крити­ческом развенчании немарксистского направления проявили себя такие историки, как М.Н.Покровский, В.И.Невский, Д.Б.Рязанов, В.А.Быстрянский, а позднее — С.А.Пионтковский, Ц.Фридлянд, Н.Л.Рубинштейн. Они часто выступали на страницах ведущих ис­торических и общественно-политических журналов с критически­ми обзорами, рецензиями, статьями, которые закладывали важ­нейшие принципы научной критики, утвердившиеся с тех пор на долгие годы в советской исторической литературе, от которых только после 1985 года стали постепенно отказываться. Примеча­тельно, что в кризисные периоды развития общества историческая наука, история подвергается особенно сильному прессу политики и политиков. Причем эта зависимость науки и политики приобрета­ет достаточно односторонний характер: влияние науки на полити­ку заметно сокращается, а политики на науку возрастает во сто крат. Это явление имело место и в 1917 г. и после 1991 г., когда исто­рию стали использовать для решения очередных идеологических и политических задач нового режима, объявившего войну предшест­вующей системе. Причем формы и средства воздействия на науку, на включение исторического знания в массовое общественное соз­нание использовались самые различные, хотя сами цели, как пра­вило, весьма схожие.

38

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

39

В 1917 г. и последующие годы наблюдалось заметное пробуж­дение интереса к истории политиков самых различных направле­ний и уровня, особенно лидеров, идеологов и теоретиков, что про­являлось в интерпретации событий начала XX века, периода Пер­вой мировой войны и последовавших затем революционных потря­сений. В политическую борьбу, в идейные столкновения между различными политическими партиями, течениями, группами, их теоретиками интенсивно включаются исторические знания о про­цессах и явлениях близкого и далекого прошлого с целью объясне­ния происходивших в стране перемен, обоснования перспектив развития страны, аргументации программных требований (напри­мер, аграрного вопроса). Использовались глубокие и поверхност­ные, примитивные исторические параллели, сравнения, сопостав­ления и противопоставления фактов с целью обоснования и разъяс­нений политических доктрин и отдельных акций (например, Бре­стского мира).

Политические деятели обращались к истории для обоснова­ния своих позиций, оправдания неудачной деятельности в про­шлом, для дискредитации и ослабления влияния своих противни­ков на массовое сознание, привлечения на свою сторону возмож­ных союзников, для разъяснения целей и форм борьбы в связи с из­менившимися условиями.

Повышенный интерес к истории в кризисные периоды неред­ко связан с стремлением найти выход из сложившейся ситуации, а история превращается в средство объяснения современности, оцен­ки пройденного пути, привлечение исторического опыта для поис­ка возможного выхода из кризиса. Об этом свидетельствует обра­щение к истории Смутного времени начала XVII в., повышенный интерес к истории европейских революций, к массовым выступле­ниям трудящихся масс.⁴⁴

Особенно подробно освещались, а нередко и грубо фальсифи­цировались в угоду политическим доктринам события недавнего прошлого. Особенно это касалось Первой мировой войны, кануна революций, революции 1905-1907 гг., событий 1917 г. Неслучайно именно в первые послереволюционные годы появились такие тру­ды, как: "История Второй русской революции" П.Н.Милюкова, "За­писки о русской Революции" Н.Н.Суханова, большое количество сборников статей: "Большевики у власти", "Октябрьский перево­рот" (факты и документы), "Год русской революции" (1918), "Из не­давнего прошлого" (1919), "Мысль", "Народовластие" (1918) и др.

На страницах этих изданий кадеты, эсеры, меньшевики, анар­хисты обращались к самым различным проблемам истории Рос­сии XX в. К сожалению, эта литература до сих пор не подверглась глубокому анализу, не получила объективной оценки с точки зре­ния ее содержания, политической и идеологической заданности,

влияния на современников.⁴⁵ В своей совокупности эти издания да­ют достаточно полное представление о своеобразном "историче­ском реванше" активных участников недавно свершившихся собы­тий. Противники большевизма стремились осветить события недав­него прошлого, дать оценку, точнее создать концепцию революци­онных изменений 1917 г., роли партий, деятельности лидеров, сто­ронников и противников революции. В известной мере они стреми­лись оправдаться перед историей и потомками за свою деятель­ность, за политическое поражение в 1917 г. Они создавали опреде­ленный, выгодный для себя образ, пытаясь реабилитировать свое политическое поведение в годы войны и революции.

В этих выступлениях, особенно таких деятелей, как Керен­ский, Милюков, Чернов, Мартов, Церетели и др. преобладал поли­тический анализ событий недавнего прошлого, в котором главное место занимали самооправдание и самореабилитация, утвержде­ние своего видения событий 1917 г. и их важнейших причин. В эти версии, некоторые из них стали достаточно устойчивыми в эмиг­рантской и западной литературе, включались различные элемен­ты. Однако главным в них было освещение поведения не народных масс, политических движений и течений, идейного противоборст­ва, сопоставление программ и понимания путей развития России, а описание поведения политических лидеров и их окружения, кото­рое к тому же оценивалось весьма тенденциозно и некритически. Главный удар направлялся против большевиков, которые стали важнейшими соперниками кадетов, эсеров, меньшевиков в борьбе за власть и которые по целому ряду причин сумели победить в ок­тябре 1917 г. В этой литературе большевики изображались как узурпаторы, заговорщики, захватчики власти, не имевшие права выступать от имени народа и русской революции⁴⁶.

С этих же враждебных позиций оценивались все начинания большевиков в экономике, в социальной области, в решении аграр­ного вопроса, в борьбе за мир.

Вся эта литература с ярко выраженной антисоветской и анти­большевистской направленностью преследовала не только цели политической борьбы с большевиками и их сторонниками, но и агитационно-массовые. Авторы обращались к широким слоям на­селения с разъяснениями необходимости отказаться от поддержки большевиков и выступления на стороне их противников. Как и вся­кая литература подобного рода она обладала такими чертами, как необъективное, предвзятое и тенденциозное освещение событий 1917 г. Социальная демагогия, психологическая агрессивность со­четались в ней с грубыми и непристойными выпадами в адрес большевиков, советской власти, новых государственных структур, внутренней и внешней политики, вплоть до упреков о невыполне­нии большевиками своих обещаний установления коммунизма

40

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

41

сразу же после взятия власти. Естественно, что эти попытки дис­кредитации большевиков, о которых открыто заявляли эсеровские лидеры⁴⁷, вызывали ответную реакцию, которая в тех условиях приобретала самые различные формы. Одним из этих направле­ний острой идейной борьбы стали выступления историков-марк­систов по вопросам революции, поведения различных политиче­ских партий, их роли в событиях 1917 г.⁴⁸

Литература об Октябре, вышедшая сразу же после 1917 г., ста­ла началом, первым этапом формирования концепции Февраль­ской и Октябрьской революций в последующие годы. Ее основу, важнейшие и ведущие идеи определялись ленинской, большевист­ской концепцией развития событий накануне и в 1917 году. Эта концепция была политической доктриной, которой руководствова­лась партия большевиков в своей практической деятельности, воз­главив движение российского пролетариата в 1917 г. Она дополня­лась новыми фактами, идеями, которые в полной мере соответст­вовали ее основному содержанию, а на первом плане постоянно ос­тавались политические вопросы: борьба за власть, выработанная в ходе этой борьбы смена курса стратегии и тактики партии больше­виков.

Явления того же порядка наблюдались в становлении концеп­ции 1917 г. в меньшевистской и эсеровской литературе, выходив­шей в послеоктябрьский период. Разница в сущности была лишь в одном: у большевиков это была концепция победителей, у меньше­виков и эсеров, политических противников большевизма, потер­певших поражение в ходе противоборства на политической арене России, — концепция политических банкротов. Общее и главное в этих схемах то, что они создавались политиками, и из сферы поли­тического противоборства они были перенесены в академическую науку и историческое сознание различных групп населения. При этом они влияли не только на русскую историческую науку, но и мировую историографию. Интерпретации событий представителя­ми различных политических лагерей включались не только в со­ветскую историческую науку. Они постоянно использовались в трудах историков, советологов, политологов разных стран, рабо­тавших с материалом по истории России начала XX века. Об этом свидетельствуют исторические труды по истории революции 1917 г.

Некоторые современные исследователи считают, что в ряде случаев на науку положительно влияет и "политическая активиза­ция", аргументируя свою позицию фактами влияния русских эмиг­рантов на западную историографию. "Политическая активизация, — писал С.Коэн, — может принести большую пользу науке. Некото­рые из ученых — эмигрантов, повлиявших на политическое разви­тие англо-американской советологии (особенно небольшая группа меньшевиков и социалистов), внесли неоценимый вклад в совето-

логические исследования". И хотя это наблюдение относится к анг­ло-американской советологии, которую Коэн считает академиче-скои дисциплиной , оно интересно тем, что позволяет видеть оди­наковые по типу явления в области знаний, принципиально отли­чавшихся друг от друга: советской историографии и американской советологии, изучавших Россию XX века. Однако из однотипных явлений делаются диаметрально противоположные выводы: для американских исследователей Россия — это благо, для российских — влияние политики оценивается как абсолютное зло, с которым необходимо бороться всеми возможными средствами. Все это гово­рит о том, как труден путь историка XX века к истине, к правдиво­му освещению истории, особенно тех ее разделов и проблем, кото­рые находятся в эпицентре современной политической борьбы и идейного противоборства.

Если важнейшие концепции крупнейшего исторического со­бытия XX в. формировались на основе политических доктрин, то о какой независимости от политики, идеологии, политизации и идео­логизации, о какой деполитизации и деидеологизации можно гово­рить применительно к изучению истории России XX века? Как и прежде она остается под влиянием политики, которая до сих пор не преодолена в современной историографии революции 1917 г. От каких элементов историкам удалось отказаться, достаточно обос­нованно пересмотреть прежние оценки, не впадая в новые крайно­сти — предмет дальнейшего изучения всей мировой литературы о событиях 1917 г. В настоящее же время становится все более оче­видным, что влияние одних политических доктрин на науку заме­няется другими, нередко противоположными, воздействием новых политических веяний, появившихся позднее в сфере политики и идеологии.

Именно с 1917 года начинается острейшая идейная борьба по вопросам революций, свершившихся в феврале и октябре. Она от­ражала политическое противоборство различных социальных и политических сил. Именно она оказала самое большое влияние на весь процесс формирования историографии XX века, превратив­шись в предельно политизированную область истории России. Это явление не было реализацией злого умысла большевиков, их лиде­ров и идеологов, включая и Сталина. Таков тип существования об­щественного сознания XX века, таков характер отношений между наукой и идеологией, наукой и политикой, той наукой, которая за­нимается проблемами недавнего прошлого, в которое уходят кор­ни современных событий. И это обстоятельство становится глав­ной причиной политизации и идеологизации науки. Есть ли пути преодоления этих явлений? По-видимому есть, хотя Е.В.Тарле счи­тал, что их не существует. Когда речь идет о крупных историче­ских событиях вряд ли чья-либо воля может изменить сам тип об-

42

Г.Д.Алексеева

Октябрьская революция и историческая наука

43

щественного развития XX века, а следовательно избавить историю XX века от влияния политики и идеологии⁵⁰.

Рано или поздно нам придется согласиться с мнением амери­канского историка Стивена Коэна, автора лучшей в современной литературе книги об американских советологах, отмечавшего, что "политизация не является поводом для морального осуждения. В науке есть место для самых разных направлений"⁵¹.

Нуждается в самом серьезном изучении тип историка, связан­ного с изучением истории XX века, определения его способности к независимости, научной честности, а главное к пониманию того, в какие политические игры и реальные процессы с их возможными последствиями втягивают ученых политики, использующие исто­рию в своих политических, нередко честолюбивых целях. Учиты­вая, что типы историков России начала XX века сильно отличают­ся друг от друга по большому числу существенных характеристик (образованию, степени связи с политиками, мировоззрению, пони­манию роли науки в современном общественном сознании и своего места в этом процессе, способности к независимости и компромис­сам научного, социального и политического характера, к объектив­ной оценке развития науки и своей роли в этом процессе и др.), то естественна постановка и такой проблемы: какой тип историка формировался и как он влиял на те процессы, которые происходи­ли после 1917 г. в науке и обществе.

В советской историографии давно сложилась традиция опре­деления историков нового направления, включившихся в истори­ческую науку, а точнее в изучение истории после 1917 г., как исто­риков-марксистов, хотя само это понятие весьма расплывчато и не­определенно. Оно вбирало в себя и историков профессионалов типа М.Н.Покровского, Н.М.Лукина, В.П.Волгина, В.А.Быстрянского, и историков по влечению (либо осознанию своего партийного долга) таких, как В.И.Невский, С.А.Бубнов, которые оставили заметный след в разработке крупных проблем истории России XX века. Боль­шую активность проявляли журналисты, постоянно обращавшие­ся к проблемам истории России XX века, преследуя исключительно политические, пропагандистские цели.

Для характеристики деятельности историков марксистского направления важное значение имеет понимание их деятельности в области истории (исследовательской, педагогической, критико-публицистической) как самовыражения, как действия по глубоко­му убеждению и преданности коммунистической идее. У них не было компромиссов, сделки с совестью, двойной игры, двух языков общения с читателем и коллегами, как это стало позднее, особенно пышно расцвело в 30-е годы и несколько изменилось в 60-80 годы. Если они были не согласны, то выражали свои позиции открыто, а если какие-либо распоряжения и акции верхов противоречили их

убеждениям, они уходили от участия в них, переключившись на другие участки работы, как это было с А.А.Богдановым, Д.Б.Ряза-новым, позднее с М.С.Ольминским, В.А.Быстрянским и др.

И в этой острой идейной борьбе, которая протекала по вопро­сам истории России XX века они принимали активное участие, вы­ступая с искренней убежденностью против различных точек зре­ния представителей немарксистского и антимарксистского на­правлений, борясь за утверждение в науке тех позиций, которые они искренне разделяли и отстаивали. Поэтому их тексты, все их выступления по вопросам науки имеют, как правило, один единст­венный смысл. Однако объективное значение их деятельности не всегда совпадало с их субъективными целями и замыслами, с ре­альной оценкой и саморефлексией, с пониманием своей роли, ре­зультатов творчества, которые мы, историографы можем теперь изучить и оценить более объективно. Мы обладаем большим исто­рическим опытом, той исторической дистанцией, которая позволя­ет видеть события в их достаточно завершенном виде и с реальны­ми последствиями той деятельности, которую современники не могли в полной мере оценить, а главное, предвидеть возможные результаты своего труда. Это была не вина их, а большая беда, ко­торая обусловлена в науке XX века России зависимостью от поли­тики и политиканов, хотя тип и характер этой связи не одинаков на разных этапах развития общества и науки.

Воздействие со стороны государства и партии на процесс раз­вития марксистской исторической мысли в послереволюционное время историки-марксисты воспринимали как необходимое и крайне важное условие успешного развития науки, использования ее достижений в социальной практике. Однако позднее произошли существенные изменения и в характере руководства наукой и в ти­пе поведения ученых, что не могло не проявиться в процессе разви­тия науки, которая стала существовать по иным законам, удовле­творяя иные, уже измененные потребности общества, государст­венных и партийных структур, политических деятелей типа Кага­новича и Суслова. Думается, что в этом плане необходимо прово­дить самые существенные разграничения, иначе полученные дан­ные при анализе процесса развития науки потеряют такие важные качества, как историзм и объективность.

Под влиянием Октябрьской революции и сложившихся соци­альных условий, изменения характера развития науки и потребно­стей общества начались коренные изменения в типе организации исторической науки и влияющих на нее областей культурной жиз­ни: архивного, библиотечного, музейного дела, которые тесно свя­заны с процессом развития науки, обеспечивая ее необходимой ин­формацией.

В советской исторической литературе имеется достаточно прочная традиция освещения этой проблемы, хотя многие важные

Г.Д.Алексеева

аспекты остаются еще неизученными. Сложился довольно однооб­разный тип изложения вопросов организации исторической науки. Он, как правило, ограничивался историей создания, описанием структуры, характера деятельности, перечнем работавших и руко­водивших научным центром историков, информацией о научной продукции.

Из поля зрения историографов исчезал ряд важных аспектов этой большой и сложной проблемы. В частности такие вопросы, как первоначальный замысел организаторов и реальный ход раз­вития организационных форм с соответствующими результатами, не была проведена типология учреждений по существенным при­знакам, что не позволяло объективно оценить характер и конечные результаты их деятельности.

Так, Институт КМаркса и Ф.Энгельса, Институт В.И.Ленина создавались первоначально как центры собирания, хранения, изу­чения и публикации научного наследия названных теоретиков и политиков. Однако в ходе их создания и дальнейшего развития эти центры стали выполнять и иные функции, которые еще недоста­точно исследованы историографами. Именно в этих учреждениях осуществлялся официальный синтез науки и идеологии. Наука не просто испытывала давление, пресс, контроль официальной идео­логии и ее создателей, она становилась ее составной частью, все больше приобретая статус общественной науки, идеологической дисциплины, превращаясь постепенно в сплав знания с официаль­ной идеологией и политикой.

Важной для науки и общества проблемой XX века является управление ее развитием, то есть воздействие различных полити­ческих, социальных и научных структур на ход и изменение про­цесса эволюции науки, программирование научных результатов, их использование в социальной практике. Через управление нау­кой реализуется связь науки и общества, науки и государства, нау­ки и образования и их влияние на общественный прогресс. В облас­ти общественных наук это имеет свои специфические особенности в силу той роли, которую социальная наука призвана играть в об­ществе. Это относится и к исторической науке.

Характер взаимосвязи и воздействия различных структур на науку (в советской историографии это получило определение "пар­тийного и государственного руководства наукой") делает ее зави­симой от власти: это проявляется в самых различных формах: фи­нансирование науки, социальный заказ, связанный с обслуживани­ем политики государства в различных областях (например, внеш­ней политике), подготовка реформ в области науки и образования, создание учебных программ и учебников и др.

В дореволюционной России в области исторической науки этой проблемой занималось Министерство народного просвеще-