О незаметном вымирании горских песен и преданий
Наши кавказские горцы, как и вообще все народы, не выработавшие самостоятельной письменности, удовлетворяли свои невзыскательные умственные потребности запасом изустных преданий и песен, переходивших от поколения к поколению, вместе с другими предковскими заветами. Пока каждое племя жило отдельною, самостоятельною жизнью, оно дорожило этими скудными остатками народного творчества, потому что находило в них источник для знакомства со своим прошлым и в то же время пример и науку для настоящего. Но едва только рушилась цельность раз установившегося племенного быта, произведения народного ума начали утрачивать прежнее свое значение, ибо народу, озабоченному вопросом о своем существовании, некогда уже было думать о песнях и рассказах. Люди, знакомые с горцами, могли заметить у них подобное явление со времени переселения части туземцев в Турцию. Последовавшие затем преобразования в быту горцев, подорвав в корне все основания в начале народной жизни, заставили народ окончательно забыть о скудном умственном завещании его предков, так что в настоящее время можно сказать — горцы совсем перестали петь и рассказывать, по крайней мере, как бывало это прежде. А нельзя не пожалеть об этом. Мы вообще очень мало сделали до сих пор в деле изучения прошлой жизни кавказских племен и потому не должны бы дать погибнуть бесследно единственным памятникам этой жизни — народным сказаниям и песням. Если справедливо вообще мнение, что без знания прошлого нельзя составить себе верного памятника о настоящем, что даже с чисто практической точки зрения (не говоря уже о научном интересе), подобное равнодушие к горской старине является совершенно неизвинительным, ведь приносятся известные материальные и иные жертвы для достижения и не столь важных по своим последствиям целей, какою по справедливости нельзя не признать возможно основательное изучение кавказских племен в историческом, этнографическом, лингвистическом и т. п. отношений. [260]
Между тем у нас до сих пор не было сделано ни официальным, ни частным образом сколько-нибудь серьезной попытки с целью собственно собирания на месте сохранившихся у различных племен Кавказа песен и сказаний. Единственным в этом роде предприятием можно считать еще «Сборник сведений о кавказских горцах» 83, о котором не раз уже говорено в нашей газете, если бы только он не ограничивался печатанием того, что поступает со стороны и нашел бы, вместе с тем, возможность рассылать сведущих людей для собирания материала во все места, снабдивши их надлежащими инструкциями, как и что записывать. Кроме того, в силу самого своего происхождения, издание это поставлено в такие условия, что рассчитывать ему на сколько-нибудь значительный круг читателей, — хотя бы, например, такой круг, при котором мыслимо было бы печатание в нем более или менее самостоятельных исследований горского быта, — совершенно невозможно. А других изданий, периодических или повременных, которые бы приняли радушно не только какие-нибудь сухие лингвистические изыскания о горских языках, но даже общедоступные и, пожалуй, не лишенные интереса для многих описаний из горского быта — в настоящее время, сколько нам известно, — нет в целой России. И это совершенно понятно: издания эти печатают только то, что в данную минуту может интересовать их, читателей, а большинству читателей, успевшему ознакомиться с Кавказом по прежним описаниям, нет никакой надобности изучать быт каких-нибудь кавказских горцев, когда можно читать романы Шпиль-гагена 84 и подобных ему иностранных и отечественных авторов. Чтобы слова наши не показались голословными, укажем на то, что в наших литературных журналах, имеющих более или менее обширный круг читателей, за последние 3 — 4 года не появилось ни одной сколько-нибудь заметной статьи, касающейся Кавказа, а единственное в этом роде сочинение г. Дубровина «Адыге» (черкесы) помещено в специальном органе военного министерства 85, тогда как ему скорее следовало бы появиться в каком-нибудь из более распространенных журналов. Вывод из всего этого представляется сам собою: хотя у нас существуют и литературные журналы и специально-научные издания; тем не менее, однако, лицам, которые вздумали бы посвятить несколько лет своей жизни разработке какой бы то ни было стороны горского быта, грозит печальная участь — остаться самим единственными созерцателями своих трудов, потому что едва ли найдется настолько наивный издатель, который бы решился рискнуть своим капиталом, взяв на себя печатание подобных трудов; ввиду этого нельзя, само собой разумеется, удивляться тому, что у нас вообще мало еще людей, имеющих желание и возможность предаться изучению истории и этнографии Кавказа (не говорим уже об [261] языках, хотя практическое знание их для служащих на Кавказе было бы несравненно полезнее, чем переливание из пустого в порожнее на французском диалекте).
Кому в самом деле придет охота терять время и труд на заведомо бесплодное предприятие? Разве уже какому-нибудь чудаку, для которого собственное сознание исполненного долга заменяет все мирские блага, но таких исключительных субъектов в наше практическое время можно поискать со свечой; большинство же современных деятелей науки и литературы, как известно, весьма сведущи в политической экономии и не любят работать ради одного удовольствия.
Можно бы, конечно, приискать множество оправданий такому положению научно- литературного дела по отношению к Кавказу, но вопрос не в оправданиях, так как здесь никто и не обвиняется, а в том, как помочь самому делу. Ведь если невозможно приняться за что-нибудь в обширных размерах, из этого вовсе не следует, что нужно совсем отказаться от дела. Напротив, практика и здравый смысл предписывают примиряться с малым, когда нельзя рассчитывать на великое, — словом, лучше сделать хоть что-нибудь,
чем ничего не делать. Например, допустим, что у нас найдутся люди, имеющие желание и возможность посвятить часть досужего своего времени собранию и обработке сведений о наших горцах, сношения с которыми, кстати, с каждым днем становятся чаще и теснее и что они будут стремиться к невозможному, т. е. к тому, чтобы сразу прославиться и зашибить деньгу, а зададутся более скромной задачей — принести посильную пользу ближнему и вместе с тем доставить себе удовольствие занятием, никому не вредящим, а напротив, могущим, пожалуй, кому-нибудь послужить и в пользу. Что мешает таким людям, не подвергая себя различным мытарствам и напрасным унижениям, неизбежным при сношениях с промышленниками-издателями, помещать свои труды хотя бы в местных губернских ведомостях, имея, разумеется, при этом в виду не полное вознаграждение за свой труд (на которые такие издания не могут быть щедры), а скорее для того, чтобы труды эти не пропали совершенно бесследно, что всего печальнее для произведений ума, без различия их относительного достоинства. По крайней мере, мы думаем, что наши «Терские ведомости», поставившие себе задачей, между прочим, посильное собирание и разработку этнографических, исторических и других сведений, касающихся не только одной области, но и вообще горского населения Кавказа (мало чем отличающегося вообще друг от друга), охотно приняли бы всякий труд, в каком-либо отношении знакомящий с бытом этого населения. Мы даже слышали, что за подобные труды областное начальство не прочь бы назначить и небольшое вознаграждение авторам.
Газ, «Терские ведомости», 1871, № 20.
Комментарии
83. «Сборник сведений о кавказских горцах» (ССКГ), издавался с 1868-по 1881 г. (редактор Н. И. Воронов) при Кавказско-Горском управлении в. Тифлисе. Всего вышло десять томов. 84. Шпильгаген Фридрих (1829 — 1911 гг.) — немецкий писатель, журналист, новеллист, поэт, драматург, теоретик литературы. Широкую известность приобрели его романы, продолжившие традиции младогерманцев и отразившие-социальную борьбу в Германии середины XIX в. Романы Шпильгагена были популярны в России во второй половине XIX в., особенно в народнической среде. 85. Н. Дубровин. Черкесы (адыге). — Военный сборник, 1870, № 3 — 6.
ПИСЬМА
В. Д. Дружинину, издателю ж. «Библиотека для чтения»
Милостивый государь господин директор!
Отправив к Вам первый опыт моего слабого пера, я до сего дня не имел никакого известия об его участи. Не знаю, заслужил ли он чести быть напечатанным или остается лежать в темном углу Вашей конторы. Такое неведение несколько охладило мое горячее желание продолжить начатое дело. Проводя лето в родных горах, я ни на минуту не покидал лестной мысли, что, может быть, сделаюсь сотрудником Вашего уважаемого журнала. С этой целью набросал несколько заметок, отрывистых рассказов, надеясь по прибытии в Ставрополь отработать для Вас. К этому же, времени я думал получить какое-нибудь известие, но, к сожалению, ни от Вас, ни от господина Авдокова 86, уезжавшего в Петербург, не получил ни одной строчки... (Многоточием обозначены неразборчивые слова — P. X.). Прошло пять месяцев, я обратился наконец к Авдокову, не смея беспокоить Вас. Авдоков был так добр, что вывел меня из неизвестности.
В письме своем он передал мне свидание свое с Вами и несколько слов, сказанных Вами насчет моей статьи. Спешу выразить Вам свою благодарность за благосклонный прием моего начального труда. Вы выразили Авдокову желание свое написать ко мне. Очень сожалею, что не имел удовольствия получить. Потому осмеливаюсь обратиться к Вам с письмом. Надеюсь, Вы не откажете, милостивый государь, в Ваших полезных советах, как журналист и еще более как один из лучших беллетристов. Думаю также, что Вы укажете мне права и обязанности усердного вкладчика. Во всем этом я признаюсь, потому что не знаю журнальных, постановлений, не имею ни опытности, ни достаточной уверенности в себе. Вы заметили Авдокову, что статья моя бедна содержанием. На это отвечу одно — я старался избегать всего, что выходит из повседневного быта черкесов, боясь обвинения в умышленном эффекте. Цель моя — представить черкеса не на коне, а у домашнего очага. Надеюсь, Вы поняли, что хотел я сказать в первом отрывке; моей статьи. Современное состояние Кавказа создало [263] значительный круг людей, которые отбились от родной почвы и не пристали к чужой. Поверхностное полуобразование ставит их во враждебное отношение ко всему их окружающему, разрушает в них веру в достоинство старых обычаев, но не дает им достаточно силы для успешной борьбы с действительным злом. Это живейшая струна нашей современности. Но льщу себя надеждой, что Вы, милостивый государь, откроете глаза молодому неопытному человеку, если он ошибается. В первом письме я обещал Вам, если позволите, написать ряд отдельных статей под общим названием «Записки черкеса». Постараюсь сдержать свое слово. Продолжение под заглавием «Чучело» вышлю Вам не позже нового года. Остальным пока не могу назначить определенного срока. Если эти статьи обратят на себя какое-нибудь внимание публики, осмелюсь в буду щем году лично представить Вам повесть «Что было и что есть», которую я обрабатываю года три и которая заслужила лестные отзывы людей, мнение которых я высоко ценю.
Оценку моих трудов представляю Вашей добросовестности. Труд и вознаграждение соединены между собою теснейшими узами.
В первом письме я просил Вас в случае нужды адресоваться на имя Авдокова, так как сам отправлялся на лето в горы. Теперь Авдоков уехал в Петербург, потому прошу Вас покорнейше адресоваться прямо ко мне: Ставрополь-Кавказский, специализанту Ставропольской гимназии Адиль-Гирею Кешеву.
Затем в ожидании Ваших указаний честь имею оставаться покорнейшим слугою Вашим
князь А.-Г. Кешев. 4 ноября 1859 год, г. Ставрополь.
* * *
Милостивый государь господин редактор!
Решительно не могу понять, как это случилось, что после Вашего письма, в котором Вы говорите, что печатание моей статьи отложено до выполнения ее продолжения, мне все еще приходится ждать ее появления. Начинаю опасаться, не затерялось ли где посланное к Вам продолжение под заглавием «Чучело»? Но мудрено довольно пропасть ему по дороге... лично отвез на почту, 25 декабря, вскоре по получении Вашего письма. Но вот уже четыре месяца прошло с того времени — и я напрасно надеюсь с радостью голодного на хлеб, на выходящие книжки Вашего журнала, но увы! об несчастной моей статье нет и помину... Решительно недоумеваю. А кажется немало пришлось мне ждать, с апреля
прошлого года. ...в начале марта я обратился к Авдокову [264] с просьбой побывать у Вас. Не знаю, выполнил ли он мою просьбу, но доселе я не имею от него ни одной строчки. Между тем обстоятельства мои такого рода, что не дозволяют мне долго ждать. К 28 мая я еду в горы, где нет никакой возможности получить известия по почте. А мне бы очень не хотелось оставаться: еще полтора месяца без всяких от Вас сведений, тем более, что это некоторым образом свяжет мне руки, а я намерен этот каникулярный месяц употребить с пользою, чтоб было с чем явиться на дальний Север, если только, состоится предполагаемая мною поездка в университет. Поэтому прошу Вас, если есть какая-либо возможность, поместить первый отрывок в майском номере... Пока будет печататься второй, я доставлю следующий или сам лично или по почте. Он у меня почти готов. Надеюсь, Вы не откажете мне в просьбе и сколько можно извините. Поверьте, я бы Вас не беспокоил этим письмом, если бы не был к тому вынужден необходимостью и тем, что пора же мне наконец после годового выжидания, достигнуть какого-либо определенного результата в начатом деле. Вы, вероятно, не удивитесь, если я Вам скажу, что этот год обошелся мне очень дорого, что он принес мне довольно» тревог и сомнений. Уверяю Вас, я никогда бы не решился послать Вам свою рукопись, если бы заранее мог предвидеть, с какими трудностями связано предпринятое мною дело. Но да послужит мне это добрым уроком на будущее.
В надежде на скорое... остаюсь Вашим покорнейшим слугой князь А.-Г. Кешев.
Если не успеете по каким-нибудь обстоятельствам исполнить мою просьбу до 28 мая, то прошу адресовать так: Ставрополь-Кавказский, учителю гимназии Омару Берсиеву 87 в дом чиновника Голосова с передачей князю А.-Г. Кешеву.
2 мая 1860, Ставрополь-Кавказский.
* * *
Милостивый государь господин редактор!
Представляя Вам продолжение своих Записок, считаю не излишним сказать несколько слов от себя по поводу предлагаемого отрывка. Я заранее уверен, что этот отрывок, по тому как Вы изволили поступить с «Чучелом», покажется Вам и очень длинным и однообразным в содержании. Но эти недостатки, смею думать, суть необходимые следствия самого предмета, избранного мною [265] на этот раз. В коротком очерке невозможно дать сколько-нибудь полного понятия о таком многосложном проявлении нашего быта, каким служит так называемое абречество. Это одно из самых коренных зол в нашем общественном устройстве. Упорство, с которым наш горец преследует свое мнимое недействительное оскорбление... упорство, заслоняющее от него все другие... и естественные побуждения — вот, по моему мнению, источники некоторого однообразия моей статьи.
Другое, что я предвижу, это то, что статья эта, по-видимому, не подводит к предположенной мною задаче. Но так, надеюсь, может показаться только с первого взгляда. Основа абречества коренится прежде всего в общественном и семейном складе, что и составляет главную задачу моих записок. И наконец, герой записок, вознамерившин записывать все то, что его коробит особенно, не мог конечно целиком не положить на бумагу признание абрека без всяких со своей стороны рассуждений.
Но комментарии мои, надеюсь, будут излишни для Вас. Ваше тонкое критическое чутье, без сомнения, с большой ясностью увидит и недостатки и достоинства (если они есть) представленного Вам отрывка...
Остаюсь Вашим покорнейшим слугою князь А.-Г. Кешев. 10 октября 1860 г.
Комментарии
86. Авдоков — невыясненная личность.
87. Омар Берсиев (Умар Берсей) — адыгский просветитель, преподаватель-черкесского языка в Ставропольской гимназии в годы учебы там Кешева. (См. о нем: Зекох У. С. Умар Берсей — просветитель адыгейского народа. — Ученые записки адыгейского научно- исследовательского института. Майкоп,. 1957, т. 1.)