Если бы ты позволила мне не напяливать эту хрень, то ничего этого бы не случилось.
Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.
Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...
Рэт Джеймс Уайт
" КАК ПОРНО ДЛЯ ПСИХОВ "
СОДЕРЖАНИЕ:
- Пейот для сутенёров (пер. Олег Казакевич)
- Радость (пер. Максим Деккер)
- Детки (пер. Роман Коточигов)
- Время кормёжки (пер. Олег Казакевич)
- Ротвейлер (пер. Максим Деккер)
- Делать было нечего (пер. Роман Коточигов)
- Генеральная уборка (пер. Роман Коточигов)
- Толще (пер. Максим Деккер)
- Грязные желания приличных людей (пер. Роман Коточигов)
- После лекарства (пер. Максим Деккер)
От скрытых желаний политиков к женщине с фетишем на львов. Это место, где некрофилия, членовредительство и убийство, все это - дороги к любви.
"Как Порно для Психов" собрало самый экстремальный эротический ужас от знаменитого мастера хардкорных ужасов. Рэт Джеймс Уайт - ваш проводник через секс, смерть и самые темные желания сердца.
" ПЕЙОТ ДЛЯ СУТЕНЁРОВ "
Лицо Какао было покрыто фиолетовыми синяками. Все её передние зубы были выбиты, её нос был размазан по лицу, будто она простояла двенадцать раундов против боксёра-тяжеловеса. На её шее были следы удушения гарротой. Нож, который преступник использовал для её убийства, всё ещё торчал из её живота. Отвратительная резаная рана была под её подбородком, словно пропитанный кровью рот в застывшей улыбке. Её голова была почти отделена от туловища, из ужасной раны было видно белые позвонки. Свернувшаяся кровь образовала вокруг неё огромную лужу. Её майка и мини-юбка были задраны, трусиков и лифчика на ней не было. Одна из её грудей выглядела так, как будто её жевали. Если бы Джи не заплатил сам за её одежду, он никогда не смог бы определить, что раньше она была белой.
Джи повернул голову, и по его телу побежали мурашки. Это всё, на что он мог смотреть. Остальные увечья девушки были слишком ужасными. Он толкнул фотографии через стол, обратно детективу.
- Это вторая шлюха, которую ты потерял на этой неделе, Тайсон. Это ты так защищаешь своих девок?
- Быть папиком нелегко, - прошипел одетый в кожу и золото сутенёр, его голос был низким и скрипучим от систематического употребления алкоголя и марихуаны.
Это было неотъемлемой частью его жизни, настолько очевидной, что не требовала объяснения.
Тайсон Прайс, более известный как Джи-Таун Слим, впервые услышал эту аксиому из уст своего отца. Он бормотал это каждый день, плюхаясь на кожаный диван, обитый овчиной, сворачивая себе косяк после того, как вышвырнул мать Джи из дома, чтобы та работала на панели. Когда мать была убита клиентом в 83-м, Джи помнил, как его отец бормотал те же слова над её могилой, прежде чем сесть в свою машину с новой подругой и исчезнуть из его жизни навсегда. Джи тогда было всего восемь лет. Почти два десятилетия спустя он стал зеркальным отражениям своего отца.
Джи-Таун Слим был одет в длинное кожаное пальто, шёлковую рубашку “Армани” и узкие джинсы “Хьюго-Босс”, на его ногах были сапоги из змеиной кожи. Шею, уши, пальцы и запястья украшали золотые и платиновые украшения. На правой руке были золотые “Роллексы”, инкрустированные платиной. Он зарабатывал месячную зарплату детектива за одну ночь. Тем не менее, он хотел бы, поменяться с ним местами в этот момент.
Полицейский схватил его за мягкие, коричневые дреды, заставив его голову опуститься вниз на стол, растирая его лицо об фотографии, заставляя смотреть на исковерканное тело Какао. Её вагина была полностью съедена. Её убийца сжевал половые губы и клитор, оставив на их месте мясную рваную дыру. Джи стошнило на стол.
Быть сутенёром нелегко. Некоторые дни были намного хуже других.
Детектив отпустил Тайсона. По-видимому, регургитация[1] не была обычной реакцией убийц, когда они сталкивались с доказательствами своих преступлений.
Селена, одна из лучших девушек Джи, подобрала его на зелёном “Mерседесе” Е-класса. Она сразу же начала болтать о новом, дико модном смартфоне; он же хотел, чтобы она ему отсосала, но никак не слушать её болтовню. Когда её неуместный галдёж совсем его достал, Джи дал ей пощёчину. Тишина тут же заполнила салон и начала действовать ему на нервы ещё хуже, чем её скулёж. В тишине в его голове всплывало слишком много вопросов, извивающихся как змеи, в ожидании удара. Он чувствовал, как лёгкие медленно сжались от волнения.
Он включил радио и из динамиков раздалась лихорадочная хип-хоп мелодия с неразборчивым текстом, выблёвывающимися как пулеметный огонь. Это не помогло. Перед его глазами был обезображенный труп Какао, только теперь и в его уме её полу-отчленённая голова билась об крышу мерседеса, когда он трахал её прошлой ночью, перед тем как отправить работать. Он не парился по поводу того, что копы могут найти в ней его семя во время вскрытия. Он всегда пользовался презервативами. Кроме того, он никогда не отрицал того, что она была его шлюхой. Так что было бы удивительно, если бы он её не трахал, но всё, что он когда-либо с ней делал, сильно отличалось от того, что он видел на фотографиях.
Джи почувствовал, что впадает в депрессию, когда вспомнил образ прекрасной Какао с её платиновыми светлыми волосами и гладкой кожей цвета молочного шоколада, с выеденными гениталиями. Её красивые груди, с большими оттопыренными сосками, которые он целовал прошлой ночью - на фото было видно, что один из сосков был откушен. Он потянулся под сиденье и достал бутылку французского “Абсента”, который он купил в Hовом Орлеане. Почти задыхаясь, он сделал большой глоток из бутылки и поморщился, когда огненно-зелёная жидкость прошла по его горлу. Затем он зажёг свой особый косяк, смешанный с опиумными листьями. Тот же сутенёр, который подсадил его на “Абсент”, так же подсадил его и на опиум с травкой. Это был кайф, от которого не хотелось, чтобы отпускало.
Это был пятнадцатый съезд сутенёров в Новом Орлеане. Старый сутенёр, который называл себя “Cто Баксов”, имел гарем в тридцать женских рыл, именно он дал ему экзотическую смесь, когда шлюхи соревновались в стриптизе, чтобы определить кто из них лучшей на Западном побережье. В то время, как голые проститутки разных возрастов трахали друг друга “на сухую” на полу, “Cто Баксов” вытащил толстый пакет с травой и ещё одни с сухими листьями коки; он принялся смешивать их на обложке диска величайших хитов Джеймса Брауна. Он разрезал сигару лезвием ножа, выбросив табак в пепельницу, затем закатал листья коки и марихуану в сигарную бумагу.
- Забудь про кокаин, героин, экстази и другое дерьмо. Помимо того, что оно всё делает тебя тупее. Я хочу сказать, что это конечно всё круто и производит впечатление на дам, но чувак — вот это реальная бомба. Это настоящие сутенёрское дерьмо. Брат, как, по-твоему, я могу держать всю эту конюшню, когда мне шестьдесят с хуем лет? Кстати, это была моя идея продавать пёзды через интернет. Потому что я провидец. У коренных aмeриканцев есть пейот[2], Тимоти Лири[3] подсадил на кислоту белых засранцев, а вот через ЭТО я общаюсь с духами наших предков... Сейчас это дерьмо смешается с децелом опиума и эффект будет в десять раз сильнее. Чувак, пара приходов, и ты увидишь вечность, и это кайфово, братан. Это так кайфово.
Он сделал длинную затяжку из переполненного косяка и передал его Джи-Тауну.
- Как пейот для сутенёров говоришь, да? - спросил Джи, и посмотрел на косяк в своих руках.
- Что-то типа того. Это помогает увидеть реальность. Понимаешь, в той реальности живёт сутенёр, который помогает правильно вести дела.
Имея лишь скромную конюшню из шести кобыл, Джи-Таун оставил напутствие своего более успешного старейшины и начал регулярно потакать галлюциногенной траве. Он подсел сразу же после первой ночи, проведённой в том клубе наблюдая как шлюхи вертелись и искажались, как в кривом зеркале в парке аттракционов. Они закончили кутёж адской содомией в четырёхзвёздочном отеле с лучшими шлюшками из их конюшен. Для мужчины, которому за шестьдесят с хуем, старый сутенёр трахался, как подросток. И, конечно, он приписывал свою выносливость чудо-траве. Он сказал, что она делает его более выносливым, более живым.
Сегодня, однако единственное что она сделала, так это представила ему растерзанный образ Какао более ярко, добавив к нему детали, которых он раньше не видел. Например, как то, что её глаза были наполовину закрыты, и довольная улыбка, растянулась по обезображенному лицу, будто она только что получила действительно хороший оргазм или сама курила какую-то сногсшибательную дурь.
Джи остановил “Mерседес” на углу Брод-стрит, где его две другие шлюхи были заняты работой. Он дал Селене две таблетки экстази и долго целовал её в губы, прежде чем выгнать на панель. Они всегда чувствовали себя особенными, когда он целовал их. Он говорил каждой из них, что это привилегия, предоставленная только ей, и что он выбьет из них всё дерьмо, если они расскажут и тем самым заставят других девушек ревновать. Конечно, они знали, что он ещё тот кусок дерьма, но им нравилoсь, как трава заставляла их себя чувствовать в сочетании с экстази. Это почти заставляло их хотеть трахаться с потными жердяями, которые каждую ночь выстраивались в очередь, чтобы засунуть свои жалкие эрекции в растянутые и раздолбанные отверстия девушек.
- Теперь иди и работай, сучка, - нежно проворковал Джи, страстно целуя губы Селены и стараясь не думать о том, сколько “пeтухов” она сосала этим ртом.
Большинство этих женщин делали своими ртами всё, за что им плaтили, кроме поцелуев. Это было слишком интимно. Это было единственное, что они оставили для своего мужчины, и любой сутенёр, который отказывался целовать своих шлюх, независимо от того, сколько ведер спермы они насосали за ночь работы, мог вскоре пожалеть об этом. Это была одна из цен, которую он должен был заплатить, чтобы оставаться в игре.
Он прополоскал рот мятным ополаскивателем и был благодарен ей за то, что она не забыла его купить. Не все шлюхи носили жидкость для полоскания рта в своих сумках. Обычно клиенты, которые платили больше двух сотен зелёных в час, не хотели чувствовать запах профессии этих женщин изo рта или когда они раздвигали ноги.
- Ты уверен, что не хочешь, чтобы я позаботилась о тебе первым? Ты выглядишь так, будто тебе сейчас не помешала бы хорошая пуэрториканская дырочка.
- Всё что я хочу от тебя, сучка, это две тысячи баксов до утра. Поняла меня?
- Конечно, папочка.
Джи-Таун проглотил капсулу “Х” и стал наблюдать, как плотная сладострастная задница Селены пошла по улице, закутанная в чёрную кожу. Он почувствовал, как его член напрягся в штанах.
Он подумал, что может быть разряжение его сексуальной энергии в её анус сняло бы стресс. Теперь было уже слишком поздно. Он выглядел бы слабым в глазах других девушек, и они бы приревновали, если бы он забрал её с улицы для быстрого перепихона. Теперь ему придётся ждать конца ночи, когда она закончит свою работу.
Джи сидел там, на углу, почти час, наблюдая как Селена и две другие его лошадки Иоланда и Тина обслуживают клиентов, будто они родились для этой работы. Девочки всегда работали усерднее, когда знали, что он наблюдает. Он знал, что если он не будет следить за ними, то вероятнее всего они свалят в какую ни будь подворотню, чтобы курить травку и нюхать кокаин, или они потратят лишние двадцать минут на какого-нибудь клиента, рассказывая ему свою дерьмовую историю жизни вместо того, чтобы отсосать ему, получить свои деньги и вернуться на панель.
Он почти допил бутылку абсента, наблюдая как его девочки работают, не покладая рук, демонстрируя проезжающим машинам свои прелести. Это была прекрасная ночь. Клиентов было много и Джи почти видел, какую огромную кучу бабла они подняли за эту ночь. Тем не менее, теперь у него не хватало двух кобыл, и это означало меньше прибыли, независимо от того, сколько они поднимут за сегодня.
Как будто честному сутенеру было и без того легко зарабатывать себе на жизнь, и к тому же какой-то сумасшедшей убил его двух девушек. До этого были только попытки изнасилования, да пару ограблений. А теперь какой-то больной урод жрал живьём его сучек.
Сначала копы нашли его лучшею сучку, Дезире “Белый Шоколад” Уильямс, с выеденной вагиной и теперь тоже самое произошло с Какао. Джи думал, как ему успокоить оставшихся девочек, чтобы они не разбежались.
- Я знаю, что вы все скучаете по Дезире. Я тоже скучаю по этой сучке. Она была первой моей шлюхой, которую я поставил работать на улице в этом городе, и она всегда останется в моём сердце. Но она слишком любила куниллингус. Вероятно, она пыталась заставить какого-то придурка полизать её сладкую пиздёнку, и он разозлился и натравил питбуля на её бедную задницу. Я знаю, что это тяжело, но вы должны понять, что лизать пизду - это не про таких баб как вы. Ни один нормальный клиент не пойдёт на это. На улицах полно парней, которые порежут вас только за то, что вы заговорите об этом с ними.
Было очевидно, что девушки не сильно слушали его объяснения, и отнеслись скептически к его рассуждениям. Но Джи знал, что к тому времени, когда они были готовы снова отправиться работать, они убедили себя, что он прав. Конечно, они ещё не знали о Какао. Они бы обосрались от страха, если бы узнали, что ещё одну девочку съели живьём. И Джи знал кое-что ещё, чего не знали его девушки - Дезире и Какао были не единственными, на кого напал этот сумасшедшей.
Кадиллак Джим потерял шлюху всего две ночи назад. Её нашли в мусорном баке, выпотрошенную и со съеденными грудями и гениталиями. Платиновый Кей потерял двух своих баб в прошлые выходные. Они обе были найдены настолько обезображенными, что их опознали только по татуировкам.
Но, Джи-Таун не мог позволить этому бардаку лишать его заработка. У него была привычка к кокаину за 500 долларов и французскому “Aбсенту”, прекрасной одежде, дорогим автомобилям, опиуму с марихуаной, которые обходились ему десятками тысяч. Он не мог позволить какому-то уроду-оборотню останавливать бесконечный денежный поток.
Джи вытащил из бардачка ещё одну бутылку ”Aбсента” и начал над ней “работать”. К тому времени, как чёрный фургон остановился перед Селеной, Джи-Таун был где-то над радугой.
Он не знал было ли это из-за опиума, или ”Aбсента”, но у человека за рулём фургона было лицо, которое, казалось, превращалось из морды пираньи в гигантскую вагину с зубами. Он смотрел на отвратительное существо за рулём, которое манило Селену и задавался вопросом: неужели она сядет в машину с таким уродом?
Разве она не видит, что это какой-то пиздоед? Причём, блядь, буквально. Эта шлюха что, совсем не соображает?
Джи кое-как открыл окно и крикнул ей, но было уже слишком поздно. Она исчезла в фургоне и умчалась вниз по улице. Джи повернул ключ в замке зажигания “Мерседеса” и поехал за ними. Он не мог позволить себе потерять ещё одну шлюху.
Фургон проехал по Спрус-стрит через Брод-стрит, затем свернул на 11-ю и в конце концов на Уолнат. Он проехал ещё несколько кварталов, прежде чем остановиться в переулке, рядом со старым, недавно отремонтированным, колониальным домом. Они вышли и лицо мужчины снова стало лицом пираньи. Вместе с ними вышли ещё две девушки. Видимо одной девушки было недостаточно. По всей видимости, у мужчины был большой аппетит. Тем не менее, Cелена была самой красивой из них и человек, казалось, явно осознавал этот факт.
Его глаза были огромными и явно похотливо пожирали тело Селены. Ряды острых как бритва зубов сверкнули при свете фонаря. Селена хихикнула и взяла его за руку, когда он помогал ей выйти из фургона в переулок, а затем они направились в его дом. Джи припарковал машину и последовал за ними. У него всё ещё был толстый косяк, зажатый между зубами, он курил его как сигарету.
На маленьком окошке в кухонной двери не было жалюзи, поэтому он мог наблюдать за всем, что они делали, с того места, где он стоял в переулке. Клиент с рыбьей головой время даром не терял. Он послал двух других шлюх в гостиную, а Сeлену оставил при себе. Он сразу же накинулся на неё и принялся в бессистемной ярости срывать с неё одежду, как ребёнок, разворачивающий подарки на Рождество. Когда она наконец была полостью голая, глаза пираньи залились плотоядной похотью. Его острые зубы были покрыты блестящей слизью, о которой Cелена всё ещё не подозревала. Она поцеловала его... прямо в большие рыбьи губы. Джи захотел за это засунуть кулак ей в задницу.
В конце концов, Джи пришло в голову, что возможно, лицо мужчины на самом деле не было огромной пираньей или вагиной с зубами. Конечно, Селена была та ещё извращенка, но даже она не стала бы целовать, и тем более садиться в машину с сухопутной акулой-мутантом. Скорей всего его рассудок помутился из-за опиума, и теперь он видел душу этого человека. Это единственное, что имело смысл. Джи с ужасом наблюдал, как тварь опустила свою голову между её ног и начала есть.
Сначала он был нежен, клиент ласкал языком её клитор с особым вниманием. Его глаза закатились вверх. Селенa тоже закатилa глаза. Он засунул толстый язык, который выглядел как какой-то розовый морской слизняк в её влагалище, и начал трахать её им. Селена начала стонать и кричать, когда оргазм охватил её, бросив её тело в сильные судороги, настолько яростные, что казалось, будто она преднамеренно сломает себе шею и спину. Тогда аппетит пираньи явно стал сильнее. Джи увидел это за секунду до того, как он вонзил отвратительные, острые, как бритвы, зубы в сладкое влагалище девушки и начал отрывать её половые губы, пожирая их, как какой-то плохо прожаренный кусок мяса. Глаза безумца сияли от голода, когда он отрывал очередной кусок от её гениталий, зарываясь лицом между её бёдер прогрызая себе путь внутрь неё. Селена вопила как обезумевшая, она била его из-за всех сил, но он оказался слишком силён для неё, и она так и не смогла оторвать его голову от себя.
- Пидoр!!! - закричал Джи, позволив косяку выпасть изо рта на тротуар.
Он выбил дверь ударом ноги и шатаясь вошёл в комнату со своим блестящем чёрным “Глоком” в руке. Дуло пистолета смотрело в голову пираньи.
- Убери свою ебаную харю от моей шлюхи!
Джи едва держал пистолет, комната вокруг него кружилась. Он должен был сосредоточиться, чтобы держать их в поле зрения. Он слишком много выпил.
- Здравствуй, сынок, - заговорила пиранья, ухмыляясь от уха до уха своей измазанной кровью пастью.
Кровавые полосы стекали по его подбородку на грудь, между зубов застряли кусочки плоти.
- Отойди от неё!
- Разве ты не узнаешь меня, сынок?
- Я не знаю тебя пидор! Ты ёбаный хуесос с башкой пираньи, и еблом похожим на пизду с зубами! Я в жизни не видел такого уродливого пидорасa как ты!
- Это алкоголь и дурь в тебе говорят. Присмотрись получше, Тайсон. Ты же знаешь меня.
- Пидoр ёбанный, откуда ты знаешь моё имя?
- Присмотрись же!
Джи с тупым и ничего не выражающем лицом уставился на уродливое лицо. Лицо мужчины потеряло свою плотность и начало стекать как топлёное сало. Пиранья морда с пиздозубами вместо рта отвалилась и его взору открылся лик, который Джи сразу узнал.
- Сто Баксов! Ты - тот ёбанный сутенёр из Hового Oрлеана, верно?
- Да, сынок, но я - нечто большее.
Джи уставился на старое морщинистое коричневое лицо, бритую голову, густые брови и бородку, которые теперь были почти полностью белыми. Затем он посмотрел в его холодные чёрные глаза. Это были глаза, которые выдали его. Джи вспомнил, как смотрел в эти глаза, когда его собственные были полны слёз, наблюдая как они смотрят на могилу его матери без капли раскаяния. Он помнил, как эти глаза смотрели на него, когда он стоял рядом с надгробием своей матери, наблюдая как его отец садиться в машину и уезжает.
- Папа?
Две другие шлюхи вошли в комнату. Они услышали крики Селены и решили, что пришло время и для них отработать свои деньги. Они ошеломлённо взглянули на отъеденное влагалище Селены, пропитанные усы и бороду пираньи, и пистолет в руке Джи, тогда они начали орать. Пиранья схватил их обоих за глотки, резко дёрнул, и повернулся к Джи.
- Почему? Почему ты убиваешь этих девушек? Да какого хрена вообще ты убиваешь моих сучек?
- Речь идёт о Cиле Tворения, сынок, Cиле Бога! У них это есть, а у нас нет. Я принимаю причастие, поглощая саму суть Tворения. Киска. Матка. Вселенная здесь, сынок. Это не проста пиздёнка парень. Это Pай. Это ёбанный дом Божий!
- Ты вообще ебанутый, старик?
- Парень, ты просто ещё не дошёл до этого. Покури ещё немного - он кивнул в сторону столика, на которым лежал здоровенный косяк.
Джи подошёл и поднял его.
- Кури, сынок. Вот увидишь. Мы будем причащаться вместе, как отец и сын, как и было задумано Богом.
Тайсон Прайс, также известный как Джи-Таун Слим, поджёг жирную сигару, наполненную опиумом и марихуаной, вставил её в рот и глубоко затянулся. Этот косяк был в два раза сильнее тех, что он катал, и эта одна затяжка почти свалила его с ног. На самом деле он не был уверен в сознании он или нет. Он чувствовал, как мир катиться и наклоняется, словно во сне. Всё начало растворяться и рассыпаться на куски. Девушки больше не выглядели как шлюхи. Они даже не выглядели как люди. Они выглядели как Bечность. Они выглядели так, будто вся природа сжата в них, а в центре кружился водоворот энергии, силы, творения... Прямо между их ног.
- Теперь ты это видишь, - ворковал его отец.
Две шлюхи были напуганы до смерти, под одной из них растеклась лужа и лежала искорёженная кучка экскрементов, но обе они умоляющe смотрели на пистолет в руке Джи-Тауна. Девушки задрожали ещё сильнее, когда услышали стоны очнувшейся Селены. Она была ещё жива и испытывала невероятную боль. Старик отпустил двух девушек, одна из них упала на подкосившихся ногах прямо в кучу дерьма её подруги, тем временем пиранья схватил моток проволоки с кухонного стола и обернул его вокруг горла Селены. Он упёрся ногой ей в плечо и принялся тянуть из-за всех сил другой конец.
- Смотри! Сынок! Узри, пока не погас свет!
Джи посмотрел вниз на рваную дыру, которую его отец проел в теле Селены. Он увидел свечение там, где раньше было её влагалище. Свет был похож на восход солнца, лунный свет и свечение звёзд одновременно. Он почувствовал в себе прилив голода. Жажду стать единым целым с ним. Он опустился на колени и начал отрывать куски плоти от её грудей зубами. Две другие шлюхи снова начали орать. Они побежали в глубь дома. Джи поднял окровавленное лицо от промежности Селены, когда её тело начало биться в предсмертных судорогах, напоминающих оргазм.
- Я узрел Бога! - воскликнул Джи.
Печально известный сутенёр, по имени Джи-Таун Слим, опустился ниже и принялся проедать себе путь в умирающую утробу проститутки. Вселенная цветов заполнила его голову. Он ел, ел, и ел, пока не почувствовал силу, текущую в его крови. Ему никогда не приходило в голову, что пиздёнка может быть чем-то большим, чем вместилищем для мужского члена и семени.
Джи остановился на секунду, чтобы сделать ещё одну затяжку косяка, прежде чем встать на колени между забрызганных кровью бёдер Селены и вырвать её матку с тошнотворным влажным звуком - Хрииииип!
Он проглотил её женственность несколькими быстрыми глотками.
Где-то в темноте дома было слышно, как кричат две другие девушки.
- Вставай сынок, мы должны поймать их, - сказал его отец.
Они услышали, как девушки молотили в дверь и выбили окно, в надежде выбраться.
Отец повернул свою уродливую голову в сторону Джи. Теперь он снова был похож на пиранью с зубастой киской вместо рта.
- Ты готов? - сказал он зубастыми половыми губами, из которых текла кровь и слизь.
Только теперь Джи не считал его уродом. Он надеялся, что теперь он выглядит точно так же.
перевод: Олег Казакевич
" РАДОСТЬ "
Она снова проводила ножом по своим голым грудям, разрезая плоть и пуская на волю длинные ручьи крови, перекрещивающие торс. Руки, бедра, лицо, грудь и живот были заштрихованы порезами, которые заливали кровью ее, все еще ошеломляюще красивое, тело. Полицейские окружили ее. Они держали ее под прицелом и велели бросить нож на землю. Очередная коронация абсурда в жизни, испачканной безумием и невменяемостью: если она не перестанет причинять себе боль - офицеры застрелят ее.
Мужчину с разорванной грудью, перед которым она стояла на коленях, звали Эдди Волкер. Садистский серийный насильник и убийца кричал как маленькие девочки, которых он насиловал, когда Шана потрошила его. Она хотела бы воплотить свою угрозу в реальность и попрыгать на скакалке из его кишок. Но она находила вид его дымящихся, раздутых внутренностей отталкивающим, как и запах. Запах рвоты и аммиака.
Шана знала, что Бог, ее Бог, Бог ее народа, помогал тем, кто помогал себе сам. Он давал силу и покой тем, кто это заслуживал. Шана подняла отрезанный пенис, все еще шипящий как сосиска на гриле, и сморщенный мешок горелой плоти, который некогда был мошонкой, к лицу и удивилась, когда не смогла их распознать. Прошло всего лишь десять лет с тех пор, как Шана взяла их в рот первый раз. Она харкнула на это массу и перекинула через плечо в грязь. Полицейские поморщились и ахнули, когда поняли, что упало к их ногам.
Эдди стонал. Даже с туловищем, рассеченным от паха до кончика подбородка, и жирными фиолетовыми кишками, кипящими в огромной ране, он был все еще жив. Даже с гениталиями, обращенными в обугленную руину, распиленным и разбросанным в разные стороны телом, он продолжал дышать. Его сердце продолжало биться. То, что они говорили, оказалось правдой. Зло никогда не умирает. Шана плюнула в лицо Эдди.
Не ее вина, что она оказалась на этой тропе. Вся ее жизнь была омрачена болью. Шана никогда не знала, что такое радость.
Слезы скатились по щекам Шаны, когда она подняла руки вверх и позвала Бога. Но она знала, что это бесполезно. Ее Бог не был богом милосердия. Он не отвечал на жалость к себе. Он не внимал, когда бабуля Шаны отрезала ей клитор острым лезвием, без анестезии, и зашила ее вагину кетгутом, дабы сохранить невинность для брака и защитить всех от проклятия. Он не слышал, как Шана плакала из-за того, что ее естество было изуродовано, гарантируя то, что она никогда не будет получать удовольствие, как другие женщины. Когда она была готова стать собственностью будущего мужа, который выкупит ее за тридцать или сорок коров, ее девственность обеспечивалась за счет разрушения ее желаний, как это было принято в ее культуре. Даже, несмотря на то, что Шана родилась в Америке и никогда не была в Нигерии, она с юности поняла, что женщина – это сосуд для мужского семени и нянька для детей. Проклятие нависло над ее семьей несколько веков назад. И оно сулило ужасающее наказание для тех, кто не чтит традиции.
Шана заплакала и воззвала к Чанго, богу грома и гнева у йорубийцев[4], когда мать держала ее, а бабушка поднесла тонкий нож для филе рыбы к ее наиболее чувствительному органу. Они называли это женским обрезанием. Оно должно было обезопасить ее, стать щитом от семейного проклятия. Тогда ей было всего восемь лет. В двенадцать лет грязный, безумноглазый отморозок, который напоминал ей Иисуса Христа с икон, разорвал швы на ее половых губах. Он прорезал стежки швейцарским военным ножом перед тем, как засунуть внутрь свой отвратительный пенис, смеясь от мысли, что кто-то помешает ему в переулке, через который Шана шла в школу. Чанго не ответил на ее молитвы даже тогда. Она продолжала выкрикивать его имя снова и снова, в то время как пот мужчины капал со лба в ее глаза, алкогольное дыхание паром летело в ее лицо, а его грубые и чумазые руки мацали ее молодую плоть, проталкиваясь внутрь и разрывая ее нежный бутон.
После этого она как-то узнала, что упоминала его имя всуе. Чанго был богом мести и гнева. Он даровал своим последователям силу, которая помогала мстить несправедливым. Этого было достаточно для них, чтобы выжить самостоятельно.
Шана смогла вспомнить, как тогда вернулась домой и посмотрела в зеркало. На размазанную по лицу помаду, разорванную одежду, тушь для ресниц, черными слезами стекающую по щекам. Она выглядела точно, как шлюха. Так ее назвал отец, когда она впервые начала краситься. Шана знала, что никакой мужчина не возьмет ее в жены, а родители будут обвинять ее во всем. Они всегда говорили, что она становится слишком дикой и недисциплинированной, испорченной «декадентством» американских девочек, с которыми играла. Забавно, что никто из них не наказывал Шану так сильно, как должен был. Ведь все, что она делала – красила губы и опаздывала на школьный автобус.
После того случая штормовые тучи затемняли собой небосвод. Каждый день. Иногда паводок омывал землю ливнем, смывая с улиц мусор, а гром рычал в небесах, точно лев Иуды. Молнии ударяли землю, отчего казалось, что за окном развернулось поле боя. В этот момент родители Шаны запирались в своих комнатах до тех пор, пока шторм не закoнчится. Иногда Шана слышала, как они шепчут имя Чанго благоверными голосами, в то время как небо в ответ бушевало и те в ужасе сжимались от его гнева. В другой раз они обращались к Бабалу Айе, богу мора, инфекций и возмездия. В те дни Шана выходила во двор, дабы дождь омыл ее. Надеясь, что он очистит ее память от воспоминаний об изнасиловании, смоет его грязь, которая ощущалась на коже будто маслянистая пленка. Дождь лил часами: вода поднималась по колено. Тем не менее, Шана стояла, добавляя свои слезы в восходящий поток, а языки молний месили и выжигали землю на клумбах.
Родители Шаны смотрели на нее, словно она их опозорила, словно изнасилованиe – это ее вина. Ее отец угрожал выхолостить этого мужика тупым ножом, когда он наконец-то догонит «ответственного в разрушении невинности его дочери», и в следующий момент обвинял Шану в произошедшем. Ее мама и папа все время спорили о том, что делать с их «развращенной доченькой», которую «уничтожили». Вскоре они и вовсе потеряли интерес в поисках мужчины, который атаковал Шану. И это все была ее вина.
Они твердили, мол она одевается слишком сексуально, и только поэтому ее изнасиловали. Поэтому Шана перестала надевать юбки и шорты. Она носила только длинные штаны, платья и юбки, которые закрывали все, что ниже шеи. Она перестала краситься и коротко постриглась. Они говорили, что она слишком дружелюбна с парнями. И поэтому она избегала их. Они говорили, что ее друзья плохо на нее влияют, и Шана забыла про них. Они говорили, что ее тело формируется слишком быстро, поэтому она морила себя голодом. До тех пор, пока ее груди и бедра не исчезли, и тело не стало похожим на фигуру мальчика-подростка. Она выслушивала их аргументы и тонула в слезах, когда отец называл ее потаскухой и обвинял во лжи об изнасиловании, нацеленной на прикрытие своей распущенности. Иногда мать Шаны защищала ее, а иногда - нет.
Каждый день с момента изнасилования ее родители, казалось, становились все более и более взволнованными. Появились нервозность, осторожность, отрешенность от Шаны. Несмотря на споры о затруднительном положении, они почти никогда не говорили с ней об этом. Они вообще с ней ни о чем не говорили. Она чувствовала, как они не хотели находиться с ней в одной комнате. Они никогда не смотрели ей в глаза и не прикасались к ней. Для Шаны потребовалось немного времени, чтобы понять причину их опасений и враждебности по отношению к ней. Страх. Когда в ее животе начал расти плод, их трепет сменился паникой.
Бесконечные процессии священников и колдунов Йоруба посещали ее почти каждый день. Они молились, медитировали, скандировали заклинания и давали пить настойки на травах и лекарства. Они втирали масла и мази в ее живот. Но ни один из них не прикоснулся к ней просто так. Дожди хлынули сразу, как только они пришли, и продлились до дня их ухода. Небо громыхало, демонстрируя свой пиротехнический гнев, и стреляло шквалом молний во все стороны. Шана видела, как ужас искажал лица священников по мере того, как темные тучи душили небо, а вспышки молний приближались к дому. Не удивительно, что жрецы Йоруба немедленно покинули ее комнату. Было ясно, что священники заболеют после этого визита, и новости об их смерти вернутся обратно в дом. Шана стала изгоем, тенью смерти.
Она никогда не увидела своего ребенка. Она родила его в спальне, окруженная жрецами и жрицами Йоруба, свечами, палочками ладана и чашами у столбов кровати, кровь в которых предназначалась для жертвоприношения.
- Мы не можем принести в жертву просто козу. Чанго хочет большего! – сказал один морщинистый монах.
Отец опустил голову и указал на живот Шаны.
- Ребенок. Это все, что он хочет.
- Нет! Мы не можем отдать его! – вскрикнула мать Шаны.
- Мы уже все перепробовали. Нам больше ничего не остается делать!
Все тряслось. Удары молний выжигали землю вокруг дома. Из соседнего квартала повалил дым, донесся шум автомобильной сигнализации. Чем громче Шана кричала в муках родов, тем чаще и ближе к дому ударяли молнии. Жрецы и жрицы приносили в жертву коз и куриц, перерезая им глотки и разбрызгивая кровь по комнате. Они плясали, скандировали и молились. Затем они начали вопить, когда ребенок, крича, выскользнул из материнского чрева с потоком крови и ярости. Внезапно молния влетела в комнату через окно, отбросив всех стоящих на пол и ударив в кровать.
Шана не смогла вспомнить, что случилось после того, как комната взорвалась светом, а ее голова наполнилась звуками раскалывающегося асфальтa. Она пришла в себя в больнице. Ребенка рядом не было. Никто никогда не говорил Шане, что произошло. Более того, ей запрещали задавать вопросы на эту тему. Штормы больше не появлялись. Однако, гнев ее отца стал сильнее, чем когда-либо.
Несколькими годами позже, как только Шана окончила школу, отец выгнал ее из дома и отказался платить за обучение в колледже. Напоследок он сказал:
- Оплачивай свою жизнь так, как оплачивают шлюхи.
Так Шана стала стриптизершей. Ее «экзотический» имидж сделал ее фаворитом у клиентов, которые вскоре начали предлагать ей деньги за нечто большее, чем раздевание на сцене. И она соглашалась. Эдди украл чувство ее гордости и стыда в том переулке, а родители убедили, что она никогда не вернет их обратно. Что будет, если она переживет еще одно унижение, или даже сотню? Шана была шлюхой, вне зависимости от того, брала она деньги или нет. И поэтому она брала деньги, трахаясь без удовольствия на потных мотельных мастрацах и стесненных задних сидениях автомобилей.
- Позволь мне кончить на твое лицо, шлюха!
- Впусти его в свою задницу, дрянь!
- Давай, оближи мою задницу за еще одну соточку.
Шана страдала от невообразимых унижений. Она отсасывала у двух байкеров за клубом, в то время как третий засовывал свой смазанный слюной член в ее анал, а четвертый просовывал кулак в опухшее влагалище. Они получали кайф, когда Шана плакала, и мастурбировали ей в рот, прежде чем швырнуть ей жалкие сто долларов. Четверть того, что пообещали за проделанную работу. Шана позволила жирной «лесбухе», похожей на Рози О’Доннелл с ирокезом, надругаться над собой при помощи дилдо длиной и обхватом в мужское предплечье. В это время ее ожиревшая спутница жизни, которая больше «Рози» в два раза, душила Шану горой студенистых жировых складок. И это все за каких-то двести баксов. Тем не менее, не зависимо от того, как много раз Шану истязали, не зависимо от того, как много грязи и унижений она приняла на себя, ничто не стирало чувство позора от встречи с Эдди. Ничто не поднимало ее в глазах отца, когда она рассказывала ему про то, что ее изнасиловали.
Затем, в один день, Эдди наведался в ее клуб.
Шана узнала его сразу, несмотря на то, что он отрастил бороду и был похож больше на Иоанна Крестителя или Чарли Менсона, чем на Иисуса Христа. Шана следила за ним, набираясь смелости для решительных действий. Затем, однажды, он подошел к ней и предложил деньги за то, чтобы она поехала с ним в парк. Она взяла эти деньги. И свой нож.
Грозовые тучи преследовали их всю дорогу. Шана заметила их мгновенно. Она знала, что они таили в себе нечто большее, чем дождь. Девушка ощутила прилив сил, огонь внутри себя. Ее тело будто заряжалось электричеством. Волосы на ее коже встали дыбом. Эдди тоже ощутил это. Его волосы торчали в разные стороны, а электроприборы сходили с ума. Он выключил стереосистему, когда звук резко скакнул на десятку, а на смену “гранжу” пришел статический вопль оглушительного белого шума.
Нервы Шаны шипели, как провода под напряжением, ярость внутри нарастала: гнев был таким мощным, что казался чем-то чужеродным для ее организма. Они вышли из машины и прошлись в парк. Джеймс сразу же начал лапать ее, поднимая руку, угрожая ударом, когда она сопротивлялась. Шана подчинилась, позволив ему опустить ее голову на его колени, и взяла глоткой его потный хер. Игнорируя терпкие и резкие вкусы смегмы и сифилитических выделений. Шана слушала, как он стонал и орал матом на нее, проталкивая свой член все глубже и глубже в ее пищевод, пока ее нос не утонул в затхлой вони немытых лобковых волос. Она позволила своему неистовству заполнить сознание, в то время как Эдди схватил ее за затылок и просунулся еще глубже, чтобы густые и горячие сгустки спермы ополоснули заднюю часть ее горла и заставили почувствовать себя дерьмом. Затем он достал еще эрегированный пенис и выдавил последние капли семени на лицо Шаны. Они стекли по ее щекам, точно слезы из перламутра. Разъяренность в глазах Шаны скрылась совершенно незаметно.
- Да, сука. Это было чудесно. Ты сосала мой член, словно была создана для этого. Но знаешь, чего я действительно хочу? Я хочу трахнуть твою пухлую задницу. Мне нравится то, какими большими круглыми жопами вы, негритянские сучки, обладаете. Становись раком, потаскуха!
Это был приказ. Как тогда, когда он изнасиловал ее. Приказ, которому внимали женщины белых работорговцев с тех пор, как появилась это греховная страна. Приказ, связанный с насилием, ненавистью, гнетом и изнасилованием. Это был последний раз, когда Шана что-либо терпела. Эти слова должны были стать последними для Эдди.
Пышные и кудрявые волосы Шаны наэлектризовались, ее глаза застелила сине-белая ярость, как шаровая молния, и она схватила мошонку Эдди двумя руками и вцепилась в нее ногтями. Когда Шана перекрутила его яйца и пустила по ним электричество, жгучая жара прошла через тестикулы прямо в брюшные органы. Его семенники зашипели, вскипели от ее рук, а Эдди испустил фальцет, о котором вряд ли догадывался. Яички набухли, как гнойные прыщи и лопнули, как яйца в микроволновке, опрыскав траву семенной жидкостью. Мошонка воспламенилась, волосы на лобке стали похожи на сгоревший куст, гениталии обуглились дотла. Эдди открыл рот, чтобы снова закричать, как удар тока отшвырнул его на двадцать футов.
Качающиеся волны энергии окружили Шану, когда та приблизилась к Эдди; Божий гнев заполнил пустое место, где ранее на протяжении девяти месяцев сжимался ребенок. Эдди беспомощно съежился в грязи, прижав почерневшие гениталии, как начался дождь и гром труханул землю. Эдди чувствовал, что он близко. Очень близко. Вскоре молния ударила его несколько раз, бросая из стороны в сторону, как тот лист в пылевой буре.
Электричество поджарило содержимое его черепа. К тому времени, как полиция доехала до источника неземных криков страдания, небо очистилось, а Шана выплескивала свою ярость на овоще, лежавшем в болоте у ее ног. Даже когда копы повыпрыгивали из машин с оружием наперевес, она наносила ему удары ножом. Потом она начала резать себя.
Красота Шаниной прабабушки привлекла Бога, который забрал ее к себе, а самой Шаны - лишь Эдди Волкера. Теперь девушка собралась уничтожить эту красоту раз и навсегда, дабы избежать внимания обоих.
Эдди уже не мог контролировать двигательные функции своего тела: важные синапсы нервной системы были сожжены. Педофил не помнил, кто он такой и почему ему больно. Почему женщина с горящими глазами резала его. Почему она резала себя. Он видел боль в ее глазах, и какая-то часть его мозга подсказывала ему, что он виноват и заслуживает все это. И что дальше будет только хуже. Он переживет самое ужасное, прежде чем его смогут простить. Если когда-нибудь его вообще смогут простить.
Он знал, что раны были тяжелыми, возможно, даже летальными. Эдди глянул на свое обезображенное и разграбленное туловище и задался вопросом, как он вообще был в сознании с такими увечьями. Ведь было так больно.
- Прости, - умолял он.
Но Шана не услышала его. Потому что губы и язык уже не подчинялись ему. Не смогли пошевелиться, чтобы издать звук. Он попытался снова, но все, что удалось на этот раз – пустить пузырящуюся слюну. Он посмотрел в ее глаза. Пламя исчезло, и Шана вернулась к роли измученной и злой маленькой девочки. Очень злой маленькой девочки. Но что-то подсказало Эдди, что она простит его, если он сможет произнести слова членораздельно. Слюна запузырилась сильнее, как Эдди увидел, что Шана подняла над головой нож. Ее глаза вновь застелила пламенная пелена. Изо рта Эдди вырвались протяжные стенания, слезы побежали по его лицу.
Он вспомнил, что натворил. И хотя он не помнил эту женщину, но лица маленьких девочек, на которых он нападал, были везде. Их крики эхом отражались в темных пустотах памяти Эдди, и он знал, что эта женщина не простит его. Знал, что ему вообще нет прощения.
Эдди посмотрел на собирающиеся над городом тучи, черные злые тучи, и увидел, как они соединились в лицо. С неистовыми глазами, как у этой женщины с ножом. Они хмуро глянули на то, что было под ними, и гром дал волю своему яростному голосу. Появились еще лица. Они увеличились и отсоединились друг от друга. Их рыки сотрясали планету, глаза извергали молнии, требуя кровь Эдди. Мужчина съежился в грязи, гадая, что убьет его первым: злые боги, темным нимбом нависшие над миром, или безумная женщина, направившая нож прямо в лицо обидчика.
- Последнее предупреждение! Брось нож на землю и отойди от этого мужчины. Живо!
Копы орали, размахивая оружием, но Шана продолжала улыбаться. Она видела, как надвигались грозовые тучи, чувствовала энергию, растущую внутри нее. Она хотела забрать слова про то, что Бог никогда не поможет ей, обратно. Бог, ее Бог, услышал ее. Он был близко.
Молнии обрушили свой пламенный гнев на парк. Шана засмеялась, когда дождь омыл ее, исцелив все раны. Она воткнула нож в глазницу Эдди и услышала, как он пробулькал свои последние слова перед тем, как ад сожрал его душу. Электрические змеи разнесли полицейские машины, как конструктор, и вынудили офицеров в панике закричать. Шана смотрела, как вся боль и ужас ее жизни вспыхивали зигзагами электрического огня, обращая ее мучителей в визжащую золу. И в первый раз, с тех пор как мать Шаны схватила ее, а бабуля изувечила лоно девочки, она познала настоящую радость.
перевод: Максим Деккер
" Детки "
В сложившейся ситуации никого кроме себя Джефф винить не мог. Он обнял её, и от холода её плоти всё его тело покрылось мурашками. Она смотрела на него как на самого тупого придурка на земле, и он понимал, что это было абсолютно точное определение. Её губы были грубо cжаты без намёков на грядущие поцелуи. Джефф знал, что при других обстоятельствах она бы охотно плюнула ему в лицо или же разнесла весь дом в приступе отвращения. Её холодные глаза истощали призрение. И Джефф в очередной раз почувствовал себя униженным. Полным ничтожеством, импотентом, не мужиком. Именно эти слова вынудили его придушить её.
Когда его эрекция сошла на нет, её обидные слова терзали его, словно кислотный душ. Но после её убийства он снова почувствовал себя всемогущим, мужественным и полным сил к совокуплению.
По мере того как её пульс замедлялся под напором его жёстких рук, его эрекция только нарастала. Полноценный стояк придал ему уверенности в том, что на этот раз он сможет как следует завершить их соитие.
- Да всё это из-за этих чёртовых презервативов! - прокричал он, - Через эти ебучие чехлы с повышенной чувствительностью, я нихуя не чувствую! Из-за них, блядь, никакой циркуляции крови!
Он сорвал гондон со своего восставшего члена и c силой швырнул кусок латексного изделия на пол.
Джефф терпеливо ждал дня их свадьбы. И только в их первую брачную ночь он увидел супругу обнажённой. Стопроцентной девственницей она не была, ибо имела в прошлом несколько лесбийских увлечений. Прежде чем стать обратно гетеросексуалкой она была лишена девственности несколькими дилдо, размером с бейсбольную биту. Но он был первым настоящим мужчиной, с кем она разделила постель. Ну, по крайней мере, как она ему говорила. Он часто об этом задумывался. Иногда он чувствовал её раздражение за то, что не оправдал её фантазий об идеальном мужчине. И ко всему прочему, его пятнадцати сантиметровый член не шёл ни в какое сравнение с её тридцати сантиметровым вибратором, который, она хранила в чемодане в шкафу.
В их медовый месяц она с восторгом упаковала его набухший член в спермоцидно-латексный кокон. После чего впрыснула в себя противозачаточную пену и легла на кровать, широко расставив ноги, приглашая его в себя. Член Джеффа незамедлительно опал, словно от удара электрошокера. И каждую последующую ночь это повторялось раз за разом. Он даже научился засыпать под ровный гул её вибратора, что доносился из её недр.
Если бы ты позволила мне не напяливать эту хрень, то ничего этого бы не случилось.
Джефф посмотрел сверху вниз на свою жену, что лежала под ним прогрессивно синея. Её распухший язык вывалился изо рта, а глаза закатились вверх. Моча и спермицидный гель вытекали из её провисшего влагалища, сильно растянутого Кинг-Конговским вибратором, который каждую ночь пытался сделать то, на что у Джеффа не хватало сил. Он попытался силой раздвинуть ей ноги, практически вывихнув её тазобедренные суставы. Обхватив свой эрегированный член рукой, он направил его прямиком в её безжизненную мякоть. И впервые в жизни полноценно занялся любовью с собственной женой.
Не было не какого напряжения или страха неудачи, не нужно было оправдывать ни чьих ожиданий и надежд. Не было никаких бывших, для сравнения, и никаких насмешливых взглядов в ожидании грядущего разочарования. Но через пару фрикций он понял, что на его счет она не так уж и ошибалась.
Внутри, его супруга была намного более влажной, чем он мог представить. Мышцы её вагины были невероятно развиты. И дело было даже не в жидкости, что вытекалa из её трупа и не в мышечных сокращениях её влагалища, на манер мышц её мертвой гортани. Было ощущение, словно внутри неё было несколько языков, которые причмокивая, облизывали головку его распухшего члена. Ощущения были непередаваемые. Каждый мускул его тела напрягся и начал конвульсивно сокращаться от ошеломительного оргазма, что извергся бурным белым потоком.
Преждевременная эякуляция, мать её.
Что там извивалось и корчилось, внутри неё, Джефф даже думать не хотел. Оно быстро и оперативно испило его семя до последней капли. Даже будучи мертвой, она была для него чересчур активной.
Господи Иисусе, да что это было.
Последняя гримаса на её лице больше напоминала зловещую ухмылку. Джефф извлёк свой обмякший и мокрый орган из её охладевшей плоти и отвернулся в сторону, чтобы не видеть её глаз. Взгляд, который будто прожигал его насквозь. Холодный и обвиняющий.
Да пошла ты на хуй! Я мужик! А ты сука бессердечная! И не надо на меня так пялиться. Это меня пиздец как нервирует.
Про себя же Джефф подумал, но она же мертвая, какая теперь разница как она на меня смотрит. Он подошёл к телу и закрыл глаза. Теперь она уже не выглядела устрашающей. Скорей наоборот стала выглядеть довольно мило. За исключением губ, что были перекошены в кривом оскале. Джефф попытался стянуть их так, чтобы скрыть его, но не знал, как это правильно сделать. Он тянул каждую до тех пор, пока не испугался, что может просто их оторвать. После он и вовсе решил оставить её рот открытым. Он нашарил под кроватью ложку для обуви и пропихнул её промеж челюсти супруги. Всего лишь лёгкого надавливания хватило, чтобы её рот открылся нараспашку. Это была большая ошибка. Она больше не хихикала с презрительным оскалом, теперь она смеялась во весь рот.
- Заткнись сучара! ЗАТКНИСЬ! - истошно заорал Джефф.
Он отвел руку и начал отвешивать ей пощёчины раз за разом. Но она не прекращала смеяться.
Завали свое ебало!
Он взял себя в руки и склонился над ней, заталкивая свой обвисший пенис ей в рот. Она не делала ему минет, с тех пор как произнесла, я согласна. Но сейчас она просто не могла ему отказать.