Глава двадцать первая
Я смотрю на него, пытаясь понять, к какому именно виду относится этот оживший мертвец. Седьмой сын седьмого сына, относительно безобидный? Или его подняло из гроба колдовство, и он опасен лишь тому, на кого натравит поднявший его некромант? Или это про́клятая нежить, закопанная в неосвященной земле и потому опасная для всех? Не знаю. На взгляд это трудно определить.
Вот что на взгляд определить легко – что такого привлекательного парня, живого или мертвого, я до сих пор не видела. Яркие синие глаза, порочная усмешка, светлые патлатые волосы до подбородка. Выглядит он лет на восемнадцать, но с тем же успехом ему может быть и сто восемнадцать. Обычно мертвецы одеваются так, как в породившую их эпоху, но этот одет слишком просто: черные штаны, черная рубашка, длинный черный плащ, под ним – пара изрядно потрепанных сапог.
– Это Элизабет, – говорит Файфер.
– Рад познакомиться, милая! – говорит Шуйлер, протягивая мне руку, но я ее не беру. Мертвецы многое могут сказать о человеке с одного прикосновения. Они в этом подобны ясновидцам, но еще хуже, потому что одно прикосновение к мертвецу дает ему доступ к твоим мыслям и чувствам – навсегда. А я точно знаю, что он увидит в ту секунду, как меня коснется.
И Файфер знает.
– Ну давай, Элизабет. Пожми ему руку.
Глаза ее горят жаждой увидеть это.
Проклятие.
Я протягиваю руку:
– Очень приятно.
Он смыкает пальцы на моей руке. Я чувствую его невероятную силу даже в этом легком осторожном пожатии.
– Все друзья Файфер – мои…
Он осекается, прищуривается, глядя мне в глаза, мельком косится на живот.
Он знает.
Я непроизвольно делаю шаг назад. Как он поступит? Нападет? Мне от него защититься нечем. Ни шпаги, ни ножа – хотя они бы его даже не поцарапали. Недавно созданную нежить можно убить солью, но чем дольше мертвец существует, тем он менее подвержен разрушению. А этот, судя по его силе, топчет землю далеко не первый год. Он мог бы выдрать мне горло и разорвать на части прежде, чем я бы успела пикнуть.
Но он не вырывает мне руку из сустава, а подается ближе, всматривается в глаза. Я вижу, как сменяют друг друга выражения его лица. Он хмурится, поднимает брови, поджимает губы, качает головой. Как будто на моих глазах кто-то читает книгу – перед тем как порвать ее в клочья.
Наконец он отпускает меня и поворачивается к Файфер.
– Хочешь, чтобы я ее убил?
– К сожалению, нет. Она мне нужна.
– Вот как? – Он улыбается ей сладкой-пресладкой улыбкой. – Ой, расскажи!
Она рассказывает обо всем: о проклятии Николаса, о пророчестве, о скрижали. Как нас ловил Калеб у Веды, как искали нас стражники по дороге к Гумберту. Про предмет, который мы надеемся найти на празднике. Шуйлер еще минуту молчит, потом спрашивает:
– Если не хочешь, чтобы я ее убивал, зачем меня звала?
Несколько ошарашенная, Файфер отвечает:
– Что значит – зачем? Мы же всегда ходим на этот праздник вместе!
– Насколько я помню, в последний раз ты сказала, что лучше будешь лизать яд со стульчака, чем куда-нибудь пойдешь со мной.
– Насколько я помню, ты уверял, что переменился, – парирует Файфер. – Или про это ты тоже соврал?
– Ты же знаешь, любимая, что для меня существуешь лишь ты одна.
Файфер закатывает глаза:
– Ладно, но есть еще кое-что. Джон был против нашего участия в празднестве, так что мне необходимо вернуться к рассвету. И даже задолго до рассвета…
– Тогда лучше поспешить, – говорит Шуйлер и вспрыгивает на подоконник легко и быстро, будто птица. Тут же перелетает за край, проливается вниз, в темноту, подобно ртути.
Я оборачиваюсь к Файфер.
– Мертвец? – спрашиваю я. – Зачем ты вызвала мертвеца?
– Ты же слышала, – отвечает она. – Мы всегда на этот праздник ходим вместе. Кроме того, вдвоем с тобой я никуда не пойду. Он мне нужен, чтобы от тебя защитить.
– Защитить от меня? – повторяю я. – Это все равно что просить волка защитить тебя от мыши.
– Ты решаешься называть себя мышью?
– Ой, да брось! Я хочу сказать, что он опасен. Он вполне может мне руку оторвать только за то, что я опущу ее в карман.
– Если так, то старайся держать руки на виду.
Я испускаю раздраженный стон.
– Я не собираюсь болтаться тут до утра, – заявляет снаружи Шуйлер.
В его голосе слышится нотка веселья – наверняка слышал каждое наше слово. Чертова нежить. И эта чертова Файфер здорово подгадила, вызвав его.
Она хватает с пола сумку и закидывает на плечо. Потом поворачивается ко мне, и глаза ее злобно блестят.
– То, что я беру тебя с собой на праздник, не значит, что я переменила мнение о тебе.
– И в чем же оно состоит?
– В том, что лучше бы тебе сдохнуть, – отвечает она ровным голосом. – На дыбе, на виселице, на костре – ты все это вполне заслужила. И ручаюсь, никто по тебе не заплачет.
Я вздрагиваю – и от ненависти в ее словах, и от их горькой правды.
– Но пока ты не нашла для Николаса ту скрижаль, лучше оставайся живой. И на меня в ближайшие несколько часов ложится тяжесть сохранения тебя в этом состоянии. Поэтому там, на празднике, держись ко мне поближе. Будь приветливой, но много не болтай. Ни о магии, ни о проклятиях, ни, ради бога, об ищейках. Ни слова про Николаса, ни слова про его болезнь. Гумберта не упоминай, и Джона, кстати, или Джорджа.
– Может, мне вообще лучше рот зашить, – бурчу я.
– И что бы ты ни делала, держись подальше от других мертвецов. От Шуйлера-то я могу тебя защитить, но ты же видела, как он тебя сразу раскусил. Узнай тебя еще кто-нибудь, не знаю, чем дело кончится.
Зато я знаю. Видела однажды, что сотворили с охотником, который решил в одиночку взять трех мертвецов. Разорвали по суставам и выпотрошили так, что хоронить нечего было.
– Боишься? – ухмыляется Файфер.
– И не мечтай. Отойди с дороги.
Я протискиваюсь к окну, перелезаю через подоконник – в платье трудно – и смотрю вниз. Там стоит Шуйлер и улыбается.
– Прыгай, мышка! Этот волк тебя не съест.
Я хмурюсь, Шуйлер смеется. И я прыгаю. С глухим стуком приземляюсь точно в объятия Шуйлера. Он пристально смотрит на меня перед тем, как поставить на ноги.
– А ты не такая тяжелая, как кажется, правда?
Не знаю, что он имеет в виду, но времени соображать нету. Он ставит меня на ноги и ловит Файфер, без колебаний прыгнувшую из окна. И мы втроем идем по обширным владениям Гумберта на свет огней нимф.
Так мы шагаем несколько миль, Файфер по одну сторону от меня, Шуйлер по другую. У меня такое чувство, будто я пленница. И подвергаюсь пыткам – вынуждена слушать их нудный флирт. Парень, который столько лет топчет землю, мог бы научиться вести с девушками более интересные разговоры.
– Где же ты пряталась, любовь моя?
– Нигде я не пряталась.
– Почему ж я тебя тогда не видел?
– Сам знаешь.
– Нет, не знаю.
– Нет, знаешь.
– Не знаю.
– Знаешь.
И снова, и снова. В конце концов я начинаю представлять себе различные способы его убийства. И вот как раз на середине сюжета, в котором участвуют древесный сук, нож, кусок веревки и носок с гравием, Шуйлер поворачивается ко мне.
– Элизабет, – говорит он, произнося мое имя почти как «Элизавеф», – тебе не кажется, что ты куда больше похожа на статуэтку, чем на ищейку?
До меня не доходит, что он имеет в виду, но Файфер перегибается через меня и шлепает его по руке:
– Так ты думаешь, она симпатичная?
Он пожимает плечами:
– Слишком уж она лапочка. С виду и не скажешь, что способна кому-нибудь вообще причинить вред.
– Она кровожадная, сумасшедшая, злобная убийца!
Шуйлер смеется:
– Совсем как я. Но ты при этом все равно считаешь меня симпатичным.
– Нет, не считаю.
– Нет, считаешь.
– Не считаю.
– Считаешь.
А я снова начинаю обдумывать способы убийства.
Наконец огоньки нимф совсем приблизились и светят ярко. Когда прямо над нами взрывается в небе целый их ворох, Шуйлер испускает негромкий вопль и улепетывает во все лопатки.
Когда мы его догоняем, он стоит, лениво опираясь на дерево, и по лицу его блуждает широченная ухмылка.
– Надеюсь, ты готова, Элизабет. Потому что сейчас ты такое увидишь…
Он берет меня за плечи и толкает вперед. Я ахаю – не могу сдержаться. Много чего я в жизни видела, но такое – никогда.
За деревьями – долина, будто чаша вставлена в середину леса. Внутри – головокружительная мешанина людей, нелюдей, магии. И почему-то там совсем не темно. Светло, как в летний полдень: синее небо с пятнышками белых облаков и ярких разноцветных птиц. Даже и не знаю, куда смотреть. На обнаженных красавиц в озере? На сочную траву вокруг воды, испещренную точками ярких цветов, какие бывают лишь весенней порой? На деревья, где растут лимоны, лаймы, смоквы – которых тут вообще не может быть? В воздухе струится музыка, и ничего настолько прекрасного я до сих пор не слышала. А это что – бабочки? Я смотрю, как одна из них пролетает мимо, синие крылышки неестественно ярки, даже на фоне неестественно синего неба. Файфер смотрит вокруг, одобрительно кивая.
– Откуда все это? – спрашиваю я.
– Нимфы, – отвечает Шуйлер, все еще скалясь. – Люблю, когда они декорируют праздник.
Мы спускаемся с холма. Широкая поляна внизу полна народу, повсюду ведьмы и колдуны. И откуда они все взялись? Разве не должны они скрываться где-нибудь? Почему же не боятся? И почему я никогда не слыхала об этом празднике, где в одном месте собирается столько магии?
– Никто не боится, что его схватят? – думаю я вслух.
Шуйлер пожимает плечами:
– Кто в здравом уме полезет против такой толпы?
Он совершенно спокоен, покачивается на носках, разминая ноги, оглядывается. А вот Файфер насторожена, смотрит то на меня, то на Шуйлера, снова на меня, будто боится, что я сейчас брошусь в атаку.
– Милая, остынь, – обращается к ней Шуйлер. – Никого она не тронет, так что перестань волноваться.
– Хорошо бы. Но если полезет, – Файфер смотрит на меня с нехорошим блеском в глазах, – я тебе разрешаю порвать ее в клочья.
Шуйлер подмигивает мне и посылает воздушный поцелуй.
Наконец Файфер замечает знакомых. Они тоже видят ее и машут руками.
– Файфер, где ты пряталась? – спрашивает один парень, когда она приближается. У него темные волосы и нос будто сломан в нескольких местах. – Мы уже волновались, не случилось ли чего с тобой.
Файфер смеется:
– Нет-нет, все в порядке. Просто сидела – не высовывалась.
– Училась, наверное, – говорит другая девушка, невысокая блондинка.
– И как оно там? Он правда такой крутой, как говорят? – спрашивает пухлая русоволосая девушка и глядит на Файфер с обожанием.
– Как его здоровье? – интересуется какой-то парень.
– Ходят слухи, что он…
Файфер хватает меня за руку и подтягивает к себе.
– Я вас не познакомила с моей… подругой. – На этом слове она чуть ли не давится. – Это Элизабет.
Она рассказывает историю, в которой я предстаю совершеннейшим ничтожеством: настолько тупая, что не понимала сама до последнего времени, что я ведьма; настолько глупая, что потом не могла это скрыть. Единственная правдивая черта – что я из Апминстера, где проводила время, болтаясь по улицам как бродяжка-идиотка с магическими способностями, пока Николас меня не спас.
Это вызывает всеобщее сочувствие.
– Мы так рады, что он тебя нашел, – говорит блондинка по имени Ларк.
– Подумать только, что тебя могли поймать! Я слышала, что костров все больше и больше…
– И восстания эти, – добавляет Брам – парень с перебитым носом. – Только масла в огонь подливают.
Тут в разговор влезает другая девушка, с самого нашего появления глядящая на Файфер без тени дружелюбия.
– Где Джон? – спрашивает она без предисловий.
– И ты здравствуй, Чайм, – отвечает ей Файфер, окидывая нахалку холодным взглядом. – Он в этом году не смог прийти – занят пациентами.
У девушки по лицу пробегает тень, мгновенно сменившаяся улыбкой.
– Да, это в его духе, он такой ответственный! Все равно обидно. В прошлом году мы с ним отлично провели время.
Я смотрю на нее – высокая, хорошенькая, прямые черные волосы и большие синие глаза. Роста хватит, чтобы поцеловаться с ним, не вставая на цыпочки.
Эту мысль я немедленно прогоняю.
– У меня для него письмо, – продолжает Чайм. – Ты не могла бы ему передать?
Она вынимает аккуратно сложенный лист бумаги и отдает Файфер. Письмо скреплено красной сургучной печатью в форме сердца. Гм.
– Письмо?
Файфер берет его двумя пальцами, брезгливо, как дохлую крысу.
– Да. Мы с прошлого года переписываемся. Он тебе не говорил? – Файфер поднимает брови. – Нет? Ну, Джон никому не рассказывает такие вещи. Я же говорю: очень ответственный!
У меня наполовину созрело намерение ухватить ее за волосы, отволочь в лес и вбить это письмо в глотку, но тут вступает Файфер:
– Ой, Чайм, не могу себе представить, что Джон тебе не сообщил. Впрочем, сейчас столько всякого происходит, и приготовлений столько – прямо водоворот. Ну зато как романтично! – Она смотрит на меня, глаза у нее поблескивают. – Ну не молчи, расскажи новость!
Я тупо смотрю на нее. Разве не она просила меня рта не раскрывать? Тем более когда я совсем не знаю, о чем речь?
– Элизабет! – говорит Файфер. – Ты же понимаешь, что я о свадьбе – твоей и Джона!
У меня отпадает челюсть. Как будто тысяча этих ярких бабочек влетели мне через горло в живот и там изо всех сил колотят крыльями. Ларк и Ревери визжат от радости и кидаются меня обнимать.
Чайм смотрит с неприкрытой ненавистью:
– Не верю.
– Не веришь? Элизабет, покажи ей кольцо!
Файфер хватает мою руку и сует ей под нос.
Чайм протягивает руку, выхватывает из пальцев Файфер это свое проклятое письмо и решительно шагает прочь. Ларк и Ревери осаждают нас вопросами:
– А когда свадьба?
– Мы же приглашены, да?
– Не могу я сразу все секреты выдавать! – смеется Файфер. – Обещаю, скоро все вы всё узнаете. А теперь извините нас, мне еще много кому надо показать Элизабет!
Файфер берет меня под руку и уводит прочь.
– Терпеть не могу эту девчонку! – говорит она с сердцем, когда нас уже не слышно. – В прошлом году видела ее с Джоном, но не знала, что они состоят в переписке. Надо же, целый год. – Ее передергивает, потом Файфер разражается смехом. – Сама не могу поверить, что сказала, будто Джон женится! Это кольцо навело на удачную мысль. Ох, убьет он меня, когда узнает. Но так ему и надо, раз уж он мне ничего не рассказал.
– А что ты им скажешь, когда выяснится, что никакой свадьбы нет?
Файфер прекращает смеяться, потом отталкивает меня прочь, будто вспомнила, с кем разговаривает.
– Не твое дело. Да и вообще, если ты не найдешь эту скрижаль, у меня возникнут проблемы поважнее, чем какая-то фальшивая свадьба. – Она отворачивается. – Куда это Шуйлер девался?
А ее кавалер стоит на берегу озера и болтает с нимфами – совершенно обнаженными, если не считать крошечного клочка материи вокруг бедер. Они хихикают, щекочут его своими волосами.
– Клянусь, его ни на минуту нельзя оставить без присмотра!
Файфер решительно направляется к озеру. Шуйлер видит ее приближение и прекращает разговор.
– О чем это ты с ними болтаешь? – налетает Файфер.
– А что случилось?
– Почему всегда девушки, к которым ты подходишь, голые?
– Не всегда. Вот ты – нет.
– Не увиливай от ответа!
– Файфер, да я просто любовался на их…
– Не смей такого говорить!
– …ожерелья. Ты не дала мне закончить.
Они продолжают ругаться. Я стою, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании, когда они наконец угомонятся, и тут подходит Брам – тот, что с переломанным носом, – еще с каким-то парнем. У них в руках чашки, от чашек поднимается фиолетовый пар.
– Они опять собачатся? – смеется Брам. – Долго же тебе придется тут простоять. Я решил, что тебе не помешает выпить.
Он протягивает мне чашку.
– Спасибо.
Я делаю осторожный глоток.
– Что за вкус? – спрашивает с интересом приятель Брама.
Я отнимаю чашку от губ и с подозрением спрашиваю:
– А что? Что в нем такое намешано?
– Успокойся, – смеется Брам. – Просто дело в том, что каждый ощущает этот вкус по-своему. Считается, что это эссенция того, чего или кого ты жаждешь больше всего на свете. У меня, например, в чашке вкус имбиря.
Я вижу, как его глаза на миг обращаются в сторону Файфер.
– Что-то вроде любовного зелья? – Я вглядываюсь в чашку.
– Скорее, зелья правды. Самое интересное – до этой правды додуматься. – Они оба делают по большому глотку. – Но будь осторожна! Штука крепкая, и даже небольшое количество дает серьезный эффект.
Я пожимаю плечами. В крепких напитках я кое-что понимаю – эль у Джо пью с одиннадцати лет. Но «зелье правды»? Я бы предпочла яд.
И все же делаю еще глоток – из вежливости.
– Со свадьбой – поздравляю, – говорит Брам, и они уходят.
– Спасибо, – повторяю я и прикладываюсь снова.
Надо признать, вкус отличный. Пряный, терпкий, почти как шенди – смесь имбирного пива и лимонов, который иногда готовит Джо. Калеб постоянно шутил, что из всего меню это самая нормальная штука.
Калеб. Это хочет сказать мне зелье? Что он мне нужен больше всего на свете? Когда-то это могло быть правдой. А сейчас я в этом сомневаюсь. Не могу забыть, что он не пришел за мной во Флит, не могу забыть, что говорил он про меня у Веды. Не могу забыть, что когда он был мне нужнее всего – именно тогда его и не оказалось рядом.
Выплескиваю остаток зелья на траву и присаживаюсь рядом – подождать. Рассматриваю кольцо, держа его против света, и солнце глубоко проникает в синий камень. Вертя его так и этак, я замечаю что-то вроде клейма на нижней грани. Снимаю кольцо и переворачиваю – там, вытравленное в камне, крохотное сердечко.
Надеваю кольцо обратно на палец. Жаль, Файфер не знала про рисунок. Чайм бы с ума сошла от злости.
Я снова вспоминаю очарование шенди, и тут, тяжело дыша, появляется Файфер.
– Что случилось? – спрашиваю я, вставая и отряхиваясь.
– Он невозможен! – дымится она. – Возмутителен! Всегда говорит, что исправится. Но ничего не меняется. – Она замечает мою пустую чашку. – Что это было?
– Брам принес. Сказал, нечто вроде зелья правды.
– Ага. И каково на вкус?
– Лимоны. И пряности.
Файфер глядит на меня острым взглядом.
– А что? Ты такое пробовала?
– Да. – Она кривится.
– И как?
– И никак. Всегда какая-то мерзость.
Я приподнимаю брови:
– Кстати, о мерзости. Куда девался Шуйлер? Разве он не поможет нам в поисках?
– Кто знает, – говорит она раздраженно. – Как будто я могу угадать, что он будет делать в следующую минуту и почему. Сказал мне, что я веду себя неразумно.
– Ты? Неразумно? – Я изо всех сил подавляю желание расхохотаться. – Не могу такого даже представить.
– Так это самое я ему и сказала! – отвечает Файфер. – Сказала: если ты думаешь, что прийти на праздник с одной девушкой, а уйти домой с другой разумно, тебя ждет сюрприз. А он тогда: а зачем же ты в прошлом году с другим парнем ушла домой? А я ему: Джон – это не другой парень. Он мне как брат, и Шуйлер отлично это знает. А он мне…
Файфер, яростно жестикулируя, рассказывает, а я ищу в толпе Шуйлера. В основном парни одеты нормально, ну а наш покойник выглядит так, будто только что с собственных похорон пришел, и значит, его должно быть нетрудно найти. Я вижу странных парней в черном у костра, но если присмотреться как следует, у них у всех красные глаза. Не мертвецы – какой-то род демонов.
Я уже готова сдаться, когда вижу черную фигуру на холме возле озера с нимфами, и фалды плаща раздуваются на ветру.
Шуйлер.
Я поворачиваюсь к Файфер. Она увлечена своим рассказом.
– А я тогда говорю: если хочешь уйти с нимфой, так не трудись больше меня звать. Как будто мне не плевать, что они там под водой вытворяют…
– Файфер!
– Чего?
– Вон он.
Я показываю на холм. С минуту мы смотрим, как Шуйлер идет вкруг воды, деревья у него слева, озеро справа.
– Что это он делает? – бурчит Файфер себе под нос.
Я пожимаю плечами:
– Кто знает. Но нам действительно пора начинать поиски. Если он с нами не идет, ничего страшного, но у нас всего несколько часов, а места здесь много, и… что такое?
Файфер мотает головой и что-то бормочет сквозь зубы. Лицо ее словно грозовая туча.
– Что случилось?
– Да ничего. Просто снова Чайм вспомнилась. – Она распахивает сумку и начинает там копаться. – Знаешь, какая у нее специализация? Любовные чары. Можешь себе представить?
Она вытаскивает из сумки два ожерелья и застегивает ее.
– Зряшная трата магии! Готова что угодно поставить, что на письме к Джону как раз такое заклинание лежит. Ну, я его предупреждала, чтобы держался от нее подальше. Нельзя верить девушке с тремя фамилиями.
Я моргаю:
– Файфер, я понятия не имею, о чем ты.
Она обеими руками надевает мне через голову ожерелье, потом второе – на себя. И испускает вздох облегчения.
– Наконец-то! Теперь можно и поговорить.
– В каком смысле? И что это такое?
Я приподнимаю ожерелье. Оно длинное, изящное, к низу тянутся связки странного вида талисманов.
– Ты себе хоть представляешь, что значит завести роман с мертвецом? – спрашивает Файфер.
– Ну, вообще-то нет.
– Они слышат все, что ты говоришь, знают все, о чем думаешь. Знают, что ты сделаешь, еще до того, как ты начнешь действовать. Они даже могут управлять твоими действиями. Они могут все, а ты ничего. Так же нечестно?
Можно привести миллион доводов, почему нельзя заводить роман с мертвецом, даже не добавляя вот этого, – но я благоразумно молчу.
– Вот почему я это придумала. – Она с гордостью демонстрирует ожерелье. – Медная цепь. Капсулы соли, ртути и пепла. Сами по себе они ни на что не влияют, тем более на мертвеца такой силы, как у Шуйлера. Но если их соединить, получается нечто вроде щита, барьера. Когда на мне это ожерелье, он не может ни слышать меня, ни проникнуть в мои мысли. В твои тоже.
– Хорошо… но зачем тебе это сейчас? В смысле почему только сейчас, а не постоянно?
– Постоянно я его не ношу, чтобы Шуйлер не узнал о нем. А сейчас надела, чтобы за ним проследить.
– Зачем?
Мы смотрим, как Шуйлер взбегает на холм и исчезает в деревьях.
Файфер морщится:
– Потому что он что-то задумал. И я хочу знать, что именно.
Глава двадцать вторая
И Файфер устремляется в обход озера, я спешу за ней.
– Ты уверена, что это хорошо? Вот так вот за ним следить?
Спотыкаюсь о ветку и едва не лечу вверх тормашками. Платье такое узкое, что трудно угнаться за Файфер.
– Для нас хорошо, а для него нет, – говорит она.
– И как это понимать?
Она не отвечает.
Мы уже добрались до другого берега. Здесь царит настороженная тишина: шум развлекающейся толпы далеко, его заглушает густеющий лес. Становится темнее, гало солнечного света над головой тускнеет, чем дальше мы углубляемся в чащу.
– Ты сказала, что он что-то задумал, – продолжаю я. – А что именно?
Да что угодно. Мертвецы не особо славятся здоровыми привычками. До того как начать набирать и тренировать ищеек, Блэквелл для поиска ведьм использовал мертвецов. И это был сущий кошмар. В лучшем случае ненадежные, в худшем – невероятно жестокие, они ведьм убивали на месте и приносили части их тел в качестве трофеев. Блэквелл говорил, что они были словно кошки, приносящие к хозяйской двери добычу ради одобрения.
Наконец она произносит:
– Кражу.
– А! – говорю я с некоторым облегчением.
– Он мне обещал, что прекратит. И какое-то время держался. Но потом он не появлялся несколько месяцев, и позже выяснилось, что он был под арестом. Его посадили во Флит. – Она смотрит на меня большими глазами. – Я уже думала, никогда его не увижу. Была готова к худшему. Но его отпустили. Но Блэквелл ведь никогда не отпустил бы мертвеца? Если только…
– Хочешь сказать, его отпустили, чтобы он что-то украл?
Она кивает. Я думаю пару секунд.
– Ты считаешь, Блэквелл хочет, чтобы он что-то для него украл?
Она снова кивает.
– Что, например?
– Кто знает. Когда речь идет о Шуйлере, можно предполагать что угодно. Он крал деньги, угонял лошадей, даже ящик с цыплятами однажды унес.
– Только Блэквелл не стал бы отпускать его для кражи цыплят.
– Не стал бы, – соглашается она. – И вот почему я опасаюсь…
Она смотрит в сторону Шуйлера. Видны только его яркие волосы, остальное теряется в темноте между деревьями. Файфер оборачивается ко мне:
– Я ведь Шуйлера привела не только для того, чтобы он меня от тебя защищал. Есть и другая причина. – Она делает глубокий вдох. – Пророчество. Помнишь строчку, где сказано: Тот станет опорой, чьи верны и ухо и глаз? Ну так вот, я думаю, это Шуйлер – у него зрение и слух мертвеца. И еще думаю, что предмет, который Блэквелл поручил ему украсть, – тот же самый, что мы ищем!
Она говорит быстро, будто боится, что сейчас я ее перебью, скажу, что она ошибается, что я ей не верю – как Джон.
Я молчу.
– Сперва-то я не была уверена. Но потом, когда увидела, как он беседует с этими нимфами… – Она осекается. – Они тоже кое-что знают. Они связаны с землей – примерно так же, как нежить. Если что-то здесь и спрятано, что-то не совсем обычное, они это знают.
– И поэтому ты принесла два ожерелья? – спрашиваю я. – Зная, что нам придется за ним следить, а ты не хотела, чтобы он это почувствовал?
Файфер пожимает плечами:
– Я всегда беру с собой пару. Если мне вдруг понадобится с кем-нибудь словцом перемолвиться из тех, к кому он прикасался, от одного ожерелья ведь мало будет толку? Шуйлер достаточно сообразителен, чтобы по обрывкам разговора обо всем догадаться.
Я слегка улыбаюсь при мысли об усилиях, затрачиваемых на то, чтобы что-то скрыть от милого дружка.
– И даже если бы я ошибалась в том, что Шуйлер включен в пророчество – а я не ошибаюсь, – все равно: что бы Блэквелл ни поручил ему, какой бы предмет ни велел украсть, ничего хорошего в этом ведь быть не может?
Файфер замолкает, а когда снова начинает говорить, голос ее очень тих:
– Я всегда думала, что Шуйлер непобедим. Но мне кажется, что на сей раз он ухватил кусок не по зубам.
Я тут же думаю, не знает ли Шуйлер правды о Блэквелле, но отказываюсь от этой мысли. Мертвецам, чтобы узнать мысли человека, надо его коснуться. И чем дольше длится контакт, тем интенсивнее чтение мыслей. Вряд ли Блэквелл допустил бы даже обычное рукопожатие.
Думаю, не сказать ли ей, что Блэквелл – колдун. Но Николас велел держать все в тайне, сказал, что правда обнаружится в свое время. И если Файфер права насчет Шуйлера, это время наступит достаточно скоро.
– Я думаю, что ты права, – говорю я.
Если Файфер и удивилась моему согласию, то не показывает этого. Мы идем вверх по склону, среди густеющего леса, тропа постепенно сужается и наконец совсем пропадает. Шуйлера мы потеряли из виду, и вокруг только деревья. Совершенно непонятно, в какую сторону он мог направиться.
– Что думаешь? – спрашивает Файфер.
Я оглядываюсь вокруг. Когда мне случалось охотиться по ночам, мой путь почти всегда освещал какой-то свет. Если не луна, то факел. Луна сегодня – тоненький серпик, слишком тусклый и слишком низкий, чтобы от него был хоть малейший прок. Все равно я иду дальше, Файфер идет за мной, молча. Но я ничего не вижу. Обычная лесная подстилка: губчатый мох, коричневые мокрые листья и мертвые ветки. Ничего примечательного.
Приходит мысль, что ожерелье Файфер не сработало, Шуйлер нас услышал, перехитрил, нарочно увел со следа, – и тут я зацепляюсь ногой за камешек. Он отлетает в сторону, стукается о ближайшее дерево. Я наклоняюсь и поднимаю его. Тоже мшистый, но зеленый, ярко-зеленый. Выглядит так, как будто он не принадлежит этой местности. Да, точно! Вскоре я вижу еще один зеленый камешек, потом еще. Они попадаются все чаще и наконец полностью закрывают лесную подстилку. Мы идем по ним и приходим ко входу в небольшую пещеру, или подземный лаз, аккуратно вырезанный в склоне холма. Файфер бросает на меня взгляд, и в этом взгляде – вызов.
Я пожимаю плечами, но чувствую, как сердце набирает скорость. Терпеть не могу узкие темные места, но отступать не собираюсь. Набрав воздуху, делаю шаг внутрь, Файфер за мною. В конце виден слабый зеленоватый свет. Он как-то странно переливается, словно водная гладь. Мы идем по подземному ходу почти до конца, где он вдруг резко сворачивает вправо, и осторожно выглядываем. Футах в десяти от нас – огромная вертикальная каменная плита, отворенная как дверь. Изнутри слышатся звуки – скрежет, будто камнем по камню. Шорох, шелест, будто кто-то топчется.
Шуйлер.
Я поворачиваюсь к Файфер:
– Держись за мной. Вряд ли он обрадуется тому, что его застали врасплох.
До меня доходит, что хотя Файфер мертвец и не тронет, меня тронуть ему будет очень просто.
Файфер лезет в сумку, достает пружинный кинжал Гумберта и сует мне.
– Вряд ли это поможет, – говорю я.
– Может, и нет, – соглашается она. – Но бессмысленно идти с пустыми руками.
Я беру кинжал, нажимаю кнопку в рукояти. С тихим щелчком лезвие разделяется на три части. Файфер достает из сумки холщовый мешочек и завязывает вокруг талии.
– Соль, – шепчет она. – На всякий случай. Она его тоже не остановит, но задержит – если нам придется удирать.
Сквозь узкий проем мы проникаем в комнату, не похожую ни на что виденное мною до сих пор. Пол и стены покрыты густым ковром мха. Длинные его нити свешиваются с потолка, воздух пахнет землей и влагой, как в лесу после бури. В середине комнаты – одинокий гроб, тоже покрытый мхом. Шуйлер стоит перед ним, держа в руках огромный меч. Когда мы входим, он резко поворачивается и одновременно делает взмах.
Файфер вопит, я падаю наземь, ощутив порыв ветра от пронесшегося над головой клинка.
– Черт тебя побери, Элизабет! – Шуйлер опускает меч. – Я же тебя убить мог. А ты! – Он поворачивается к Файфер. – Что ты здесь делаешь?
– Я что здесь делаю? Что здесь делаешь ты? – Файфер переступает через меня и идет к нему, нацелив палец ему в лицо. – Объясни!
Шуйлер морщится с определенно виноватым видом.
– А. Ну да. Ну, это все, в общем, довольно-таки запутанно…
– А по мне, так очень просто. – Она показывает на меч. – Ты его хочешь украсть?
Шуйлер чешет в затылке:
– Это все не так, как выглядит.
– А тогда как?
Шуйлер молчит.
– Говори!
– Не могу, – отвечает он.
– Рассказывай немедленно. Иначе, клянусь, я повернусь и уйду, и ты больше меня не увидишь.
Слова ее злые, но в голосе не слышно злости. Только печаль.
Шуйлер смотрит на нее, потом делает шаг вперед и берет ее за руку. Файфер неподвижна. Так они стоят, держась за руки, и смотрят друг другу в глаза так, что мне кажется, я здесь лишняя. Она встает на цыпочки и прижимается к нему, тянет губы навстречу его губам, будто хочет поцеловать. У Шуйлера глаза становятся такими же круглыми, как у меня, наверное, хотя своих я не вижу. Кажется, он готов ее проглотить на месте. И тут она в мгновение ока вырывает у него из руки меч. Шуйлер выходит из транса не сразу.
– Ты что делаешь?
– Забираю у тебя эту штуку. – Файфер отскочила на пару шагов, острие меча нацелено ему в грудь. – Пока не скажешь, зачем он тебе.
У Шуйлера глаза загораются гневом, а меня начинает покалывать страх. То ли Файфер отчаянно смела, то ли глупа как пробка.
Шуйлер резко поворачивается – так резко, что я вздрагиваю, – запускает руку в гроб и вытаскивает оттуда ножны. Когда-то, кажется, это была коричневая кожа, но теперь они так же зелены, как все вокруг.
– Знаешь, где мы? – Он пристегивает ножны к поясу. Файфер мотает головой. Сейчас она стоит рядом со мной, и я чувствую ее дрожь. – Это гробница Зеленого Рыцаря. Слыхала о нем?
Файфер снова мотает головой.
– А об этом? – Шуйлер показывает на меч. – Его имя – Азот. И о нем сложено немало легенд, Элизабет наверняка что-нибудь да слышала.
Файфер смотрит на меня, мы обе смотрим на меч. Лезвие широкое, массивное: сделано из серебра, прорезанного завитками бронзы, длина не меньше трех футов. Рукоять – литая бронза, инкрустированная изумрудами всех форм, размеров и оттенков зеленого.
– Блэквелл не так уж много времени посвящал тому, чтобы подоткнуть мне одеяло и почитать сказку на ночь, так что нет, я никогда о нем не слышала.
Шуйлер поднимает брови:
– Забавно. Потому что именно Блэквелл нанял меня доставить ему этот меч.
Мы с Файфер переглядываемся.
– Наверное, «нанял» – не то слово, – продолжает Шуйлер. – Скорее «принеси, да поскорее, иначе отправишься в кандалах на виселицу, повисишь пару недель, потом распорю брюхо, вытащу кишки и подожгу, а ты будешь смотреть…»
– Замолчи! – шепчет Файфер с пепельным лицом. – Замолчи!
– Зачем Блэквеллу этот меч? – спрашиваю я.
– Говорят, что он самый могучий из всех существующих мечей этого рода, – отвечает Шуйлер. – Может прорезать все. Камень, сталь, кость… – Он прерывает речь, мерзко улыбаясь. – Говорят, что того, кто им владеет, невозможно победить. Ни оружием, ни магией, вообще ничем.
– Самый могучий из своего рода? – Файфер таращит глаза на меч. – Какого рода?
Шуйлер снова улыбается:
– Естественно, проклятого.
Файфер издает тихий писк.
– Стать проклятым, просто держа его в руках, нельзя, – говорит он. – Надо непременно пустить его в ход – так это работает. Чем больше крови он пьет, тем больше ты набираешь мощи, пока не станешь непобедимым. И тогда вступает в дело проклятие.
– Каким образом? – спрашиваю я.
– Меч начинает отбирать свою силу обратно. Он становится с каждым часом сильнее, а человек слабеет и в конце концов без меча просто не может жить. Когда этот рыцарь все понял, уже было поздно. Потому что единственный способ избавиться от проклятия – это избавиться от меча. Что можно сделать, только будучи побежденным в бою. Увы, наш рыцарь был слишком силен.
Меня, как ни странно, увлекает этот рассказ.
– Почему же он оказался здесь?
– Единственный иной способ разорвать проклятие – умереть с мечом, – отвечает Шуйлер. – Поэтому наш рыцарь нашел ведьму, которая согласилась его похоронить и даже наложила заклятие на гробницу, чтобы никто не мог его освободить, пока он жив. Наверное, на случай, если он вдруг передумает.
По моей коже бегут ледяные мурашки.
– Зачем Блэквеллу проклятый меч? – спрашивает Файфер. Шуйлер пожимает плечами:
– Думаю, проклятие его не волнует. Во всяком случае, гораздо меньше, чем возможность неуязвимости.
– Нельзя отдавать ему меч, – говорю я.
– Любопытное замечание, тем более от ищейки, – отвечает Шуйлер.
– Она права, – вмешивается Файфер. – Нельзя.
– Ты хочешь моей смерти? – поворачивается он к ней.
– Нет, конечно!
– Так как же мне поступить?
– Брось его! Просто брось и уходи.
– И куда? Если я не принесу ему меч…
– Тогда, быть может, останешься жить, – перебивает Файфер. – Но если отдашь меч, он тебя точно убьет. И ты это знаешь.
– Он дал мне слово.
Файфер резко разворачивается ко мне:
– Элизабет! Чего стоит слово Блэквелла?
Я колеблюсь. Ведь я была верна Блэквеллу так долго, что даже сейчас, после того как он бросил меня в тюрьму и приговорил к смерти, повернулся ко мне спиной, обманул меня, мне все равно трудно свидетельствовать не в его пользу.
Я просто качаю головой.
Шуйлер чертыхается себе под нос.
– И разве тебе этого хочется? – продолжает Файфер. – Чтобы Блэквелл стал непобедимым?
– Не важно, чего мне хочется. Важно, что я должен это сделать.
– Не должен!
Шуйлер шагает к нам. Сощурившись, тянется к мечу. Меня пробирает холодок страха, и я, протянув руку, запускаю ее в мешок с солью на поясе у Файфер и швыряю пригоршню Шуйлеру в лицо.
Он дико визжит от боли – что напоминает мне визг гуля, в которого я тоже как-то швырнула солью, – и падает наземь, царапая свое лицо и перекатываясь медленными и неловкими от соли движениями.
Файфер на миг столбенеет, потом хватает еще горсть соли и мечет в него, падает рядом с ним и вытаскивает из своей сумки пригоршню чего-то зеленого и сладко пахнущего (перечная мята?), заталкивает ему под рубашку, в ботинки, даже в штаны. Наконец Шуйлер перестает стонать, замирает. Она припадает губами к его уху.
– Это для твоей же пользы, – шепчет она, вскакивает на ноги и говорит: – У нас есть минут двадцать, пока он не придет в себя. И можешь мне поверить, лучше бы нам оказаться как можно дальше отсюда. Так что бери факел и айда.
Схватив меч, она бросается к двери и выскальзывает наружу. Я убираю лезвия ножа и сую его в ботинок. Проходя мимо гроба за факелом, я останавливаюсь взглянуть. Внутри – идеально сохранившееся тело рыцаря. В соответствии со своим прозвищем, он полностью зеленый: зеленые волосы, зеленая кожа – и даже доспехи. Поразительно.
В двери возникает голова Файфер:
– Элизабет!
– Иду.
Хватаю со стены факел, и когда отхожу, свет падает на каменную глыбу, в которой заключен гроб рыцаря. Тут я замечаю то, чего раньше не видела. Следы. Что-то вырезано или вытравлено на камне: буквы, символы, – наверное, рунический алфавит, очень древняя магия.
Я не в состоянии их прочесть, хотя смысл достаточно ясен: рыцарь покоится под скрижалью проклятия.
Выскальзываю в дверь, и мы с Файфер бежим прочь из туннеля, по камням, вниз по склону.
– Это ты хорошо сообразила, – говорит Файфер. – С солью. Я уж думала, мы пропали.
– Что ты насовала ему в штаны? Перечную мяту?
Она кивает:
– У него от нее жуткая чесотка. Покроется сыпью не меньше чем на месяц. Притом в очень чувствительном месте.
Тут я начинаю смеяться. Мы уже где-то на середине склона. Под нами виднеется озеро, где все еще продолжается веселье.
– Ну? – Файфер поднимает Азот вверх. – Это он и есть? То, что ты должна была найти?
Я качаю головой:
– Нет. Николас сказал, что я пойму, когда увижу этот предмет, а этот меч ничего для меня не значит.
Файфер смотрит на меч, на меня, снова на меч.
– Уверена? Ну-ка, взгляни еще раз.
Она тычет мечом мне под нос, я проворно отскакиваю.
– Осторожней!
– Прости. – Ни малейшей нотки вины в голосе. – Но как же пророчество? В зеленое спустишься ты стража смерти найти. К тринадцатой он лишь способен тебя привести. Страж смерти рыцаря – вот этот меч. Поэтому Шуйлер и пришел за ним. – Файфер досадливо хмыкает. – И он же приведет тебя к Тринадцатой.
– Извини, – говорю я. – Но это не то.
У Файфер такой разочарованный вид, что мне даже жаль ее.
– Послушай, – продолжаю я, – не так уж все плохо, а? Блэквелл хотел этот меч, а сейчас не получит его. Тем более удачно, если принять на веру, что он действительно так работает, как расписал Шуйлер.
– Наверное. – Файфер пожимает плечами. – И что нам с ним делать? Надо продолжать поиски, но мне совсем не хочется тащить его туда, где все эти люди. Пусть даже они ничего о мече не знают, зато могут заинтересоваться камешками.
Она вертит Азот в руке, изумруды ярко блестят даже в тусклом свете факела.
– Давай отнесем его к Гумберту, – предлагаю я. – Оставим его в соборе и вернемся. Сколько продлится праздник?
– Достаточно долго, – отвечает Файфер. – Сегодня ведь последняя ночь. Не меньше чем до рассвета.
– Годится, – говорю я. – Только вот не знаю, что делать с Шуйлером…
– У меня достаточно мяты, – отвечает Файфер. – И соли. Армию мертвецов оглушить хватит. И зла я как черт! Если он себя хоть немножко любит, то не полезет.
Глава двадцать третья
Мы идем через лес к дому Гумберта. Факел я бросаю на землю и затаптываю. Если Шуйлер все-таки придет в себя, нет смысла облегчать ему слежку за нами.
Файфер идет рядом, размахивая Азотом. Возможно, мне стоило бы поразмыслить о Блэквелле, о его желании заполучить меч – если он действительно способен на то, о чем Шуйлер рассказывал. Но почему-то не могу отвлечься от воспоминания о рыцаре, неподвижном, зеленом, лежащем в своей гробнице.
– Как ты думаешь, почему он такой зеленый? – спрашиваю я. – Этот рыцарь. Никогда ничего подобного не видела.
– И я тоже, – отвечает Файфер. – Но это определенно проклятие. Либо от меча, либо от ведьмы, поместившей его в гробницу. Ты видела плиту сверху и знаки на ней?
– Видела, – отвечаю я, оглядывая верхушки деревьев над нами. В небо только что взлетела пара сов. Может быть, это ничего и не значит, совы ведь охотятся по ночам. Но так же птицы взлетают с дерева, если неподалеку люди. Или нас испугались? – Это была скрижаль проклятия.
Файфер кивает:
– Никто не видел, чтобы от них избавлялись подобным образом. Обычно их бросают в колодцы, топят в озерах или реках. Ну или в океане. Но положить в гробницу…
Я чувствую, как по хребту пробегает дрожь тревоги. Остановившись, хватаю Файфер за руку:
– А что будет, если поместить ее в гробницу?
Файфер морщит лоб.
– Во-первых, проклятие станет действеннее. Скрижаль привлекает темную энергию мертвеца, и магия усиливается. Особенно если смерть была насильственной.
– Насильственной? – переспрашиваю я. И меня трясет, как от холода.
– Но нет, глупость, – продолжает она. – Понимаешь, насчет того, чтобы похоронить скрижаль с трупом – ну, одно дело теория, и совсем другое – практика.
– Практика?
Как цветные заморские птицы, которыми торгуют пираты. Они на самом деле не умеют говорить, но повторяют последнее, что слышали. Дурацкие и бесполезные твари.
– Ну да. Сама подумай. Надо запланировать все заранее: составить проклятие, убить кого-нибудь и закопать скрижаль вместе с убитым. А как иначе? Много ли найдется желающих бегать в поисках свежей могилы и совать туда скрижаль, уповая на то, чтобы покойник оказался погибшим насильственной смертью. Так пачкать руки – извини за каламбур – никому не охота.
У меня голова идет кругом. В сознании всплывают отдельные бессмысленные слова. Скрижаль проклятия. Гробница. Насильственная смерть. План. Труп. Могила. Грязные руки. Потом они сплетаются, как нити гобелена, образуя картину, которую мне бы лучше не видеть. В зеленое спустишься ты стража смерти найти. К тринадцатой он лишь способен тебя привести.
А ведь Файфер права, хоть и ошиблась. Рыцарь сторожит меч, а не меч рыцаря. А страж смерти рыцаря – это скрижаль. Каменная плита, держащая его в могиле. Как та, которая едва не закрыла в могиле меня.
И вдруг я понимаю: знаю, где Тринадцатая Скрижаль.
– Файфер! – говорю я шепотом, потому что рот суше песка. – Я знаю, где Тринадцатая Скрижаль. Она…
Свист воздуха я слышу раньше, чем ощущаю это – кулак на конце руки стражника, влетающий мне в лицо. Тошнотворный хруст носовых хрящей, горячая кровь волной наружу.
Рядом со мной вскрикивает Файфер.
– Легче легкого, – бурчит стражник, отталкивая меня в сторону и направляясь к Файфер.
Юбка у платья такая узкая, что я спотыкаюсь и падаю лицом вниз, растянувшись на куче листьев и земли. Стигма на животе горит огнем, обломки кости щелкают, становясь на место, – я этого почти не чувствую.
Но не успеваю встать, как два стражника переворачивают меня, хватают за руки, третий сковывает их парой наручников. Это те же стражники, которых мы видели на пути к Гумберту.
– Не так уж ты теперь опасна? – выдыхает с усилием один из них.
Я дико дергаюсь, стараясь подняться на ноги, но руки скованы железом, ноги – шелком. Стражники придавливают меня к земле, один упирается коленом в спину – сильно.
– Никуда не денешься, – говорит он. – Только в тюрьму, где тебе и место.
Я начинаю вырываться еще яростнее – он вбивает меня лицом в землю. Голова гудит и идет кругом.
– Мы останемся с ней, – слышу я голос. – А ты помоги ему со второй разобраться.
Шуршание листьев, испуганный крик Файфер. Поворачиваю голову и смотрю – стражники кружат вокруг нее, похохатывая.
– Не трогайте меня! – визжит она, выставив перед собой меч, тычет им в сторону стражников, но все время промахивается.
– Смотри, какая маленькая девочка с большой зубочисткой!
– Скажи спасибо, ведьма, что это мы тебя поймали, а не мальчики Блэквелла. Твою мордочку еще до рассвета поджарили бы на вертеле.
– Так все равно этим кончится, – говорит первый, и оба покатываются со смеху.
Пора мне подниматься и вытаскивать нас из беды. Один стражник сидит у меня на спине, другой рядом. В сапоге есть кинжал с тремя лезвиями, но поскольку руки скованы и я лежу в таком неудачном положении, что мне в нем толку? Почти готова позвать Шуйлера, но вспоминаю, что из-за ожерелья он не услышит меня. Значит, надо выпутываться самой. Прежде всего из этих браслетов, но как?
Тут у меня возникает мысль.
Тихо и медленно ломаю себе большие пальцы. Сперва один, потом другой, от боли стискивая зубы. Вытаскиваю руки из оков, слышу тихий щелчок – кости становятся на место. И затихаю. Заметили ли стражники? Нет, они слишком заняты – выкрикивают слова ободрения тем двоим, что дразнят Файфер. Идиотизм, и сейчас они за него заплатят.
Упираюсь ладонями в землю, резко подбрасываю спиной того стражника, что на нее навалился, приземляюсь в боевую стойку и выдергиваю из сапога кинжал. Стражнику, который с меня скатился, перерезаю глотку, схватив за волосы. Он падает замертво. Второй не успевает рта раскрыть, как я выдергиваю кинжал из шеи убитого и запускаю в него. Попадаю между глаз, и он плюхается на землю – тоже готов. Все это занимает одну секунду.
Внезапная тишина привлекает внимание двух остальных стражников. Они смотрят на меня, на убитых, снова на меня. Оглушены.
Выдернув кинжал из головы стражника, направляюсь к ним.
– Файфер, встань за мной.
Она остается на месте, ничего не соображает.
– Файфер, быстро!
Она медленно обходит стражников, опуская на ходу меч.
– Не опускай! – кричу я, но поздно.
Один стражник прыгает вперед, хватает ее за волосы и бьет прямым в лицо. Второй удар направляет ей в живот, и она падает на землю, меч выпадает из руки. Другой стражник подхватывает его и оборачивается ко мне.
Я бросаюсь вперед, хватаю его за свободную руку, выворачиваю за спину и резко, сильно дергаю вверх, с удовольствием слышу хруст сломанной кости. Не выпуская его руки, подтягиваю к себе и вгоняю кинжал в живот. Он падает, но второй стражник подскакивает и успевает раньше меня схватить меч. Ударяет меня наотмашь – я отпрыгиваю, он повторяет, и снова, оба раза промахнувшись.
Я в падении подцепляю его вытянутой ногой за лодыжки, сбиваю с ног. Он падает на колени, я подскакиваю и бью ногой сбоку в коленную чашечку. Слышу хруст и его крик боли, он валится в мою сторону, последний раз взмахнув мечом. Кончик клинка оставляет у меня на животе царапину – холодное серебро горячее раскаленного железа. Тут же из раны начинает хлестать кровь. Живот заливает жаром, я жду знакомого покалывания заживающей раны. Но его нет, только усиливается жар, и крови куда больше. Прижимаю руку к боку – она льется у меня между пальцами. Рана не заживает.
Стражник лежит в неловкой позе, поврежденные конечности бесполезно вытянулись по земле. Я подхожу к нему, выхватываю из его руки меч и всаживаю в грудь. Он приглушенно ухает и падает в траву мертвым.
Слышится стон Файфер, я иду к ней, пошатываясь.
– Как ты?
У нее распухает глаз, и даже в предрассветной темноте видно, как наливается под кожей кровоподтек.
Она смотрит на меня – зрачки у нее так расширены, что глаза кажутся черными.
– Ты ранена!
Я киваю.
– Кажется, в этом мече все-таки есть сила.
– До дома дойдешь?
– Наверное.
Кровь течет горячо и быстро, пальцы мокрые. Меня начинает трясти. Файфер обнимает меня за плечи, и мы идем домой, к Гумберту.
Я ничего не говорю. От боли или от страха – не знаю. Знаю только, что на сей раз стигма меня не лечит. Что это значит? Только эта рана не будет заживать? Или Азот разрушил стигму навсегда? Если стигма уничтожена, шансов добыть скрижаль у меня тоже нет.
Можно ложиться и помирать прямо здесь.
Светает, хилые ниточки света пробиваются сквозь толстое одеяло облаков, уже заполнивших небо. Когда мы подходим к изгороди Гумберта, Файфер уже практически несет меня. Я потеряла столько крови, так кружится голова, что я едва шевелю ногами. Земля наплывает, изгибается огромными волнами, предметы перед глазами начинают расплываться.
Вскоре мы видим башни дома Гумберта, торчащие над верхушками деревьев как зубья. Подойдя ближе, видим во дворе слуг, занятых утренними делами. И слышим крик Гумберта:
– И смотреть в оба! Если кого найдете, немедленно привести ко мне, сей же секунд! Чтоб они мне больше розы не портили и по стенке не лазили!
Файфер кидает на меня тревожный взгляд, и впервые после ухода с праздника я начинаю волноваться о том, что нас ждет в доме. Может быть, ничего хорошего.
Мы входим, видим во дворе Бриджит. Она смотрит на меня и немедленно разражается криком:
– Мастер Пемброк! Быстро сюда! – Она бежит ко мне. – Боже мой, мисс, что с вами случилось? Столько крови…
Она кудахчет вокруг меня, как всполошенная наседка. Гумберт выскакивает из дверей, пухлое лицо его пылает гневом. Он все еще в том, в чем был вечером, – яркий шелковый камзол поверх полотняной рубашки, и то и другое изрядно помятое и несвежее. Редкие седые волосы торчат под всеми возможными углами, светятся участки лысины. Вид у него совершенно безумный и наверняка рассмешил бы меня, не будь я на грани обморока.
Взглянув на нас, он останавливается как вкопанный.
– Бог мой! – говорит он неуверенно. – Что… что случилось? Бог мой, – повторяет он, в ужасе переводя взгляд то на меня, то на Файфер. Кажется, он вовсе не замечает огромного меча в ее руке. Потому что в каждой из нас есть чему ужаснуться. Рыжие волосы Файфер перепутаны и измазаны грязью, в них торчат трава, ветки, листья. Блузка безобразно заляпана, юбка висит лохмотьями, но все это несравнимо с ее лицом. Глаз почти заплыл, переливается яркими оттенками пурпура, торчит на грязной коже словно маяк. Но я выгляжу в сто раз хуже. Успеваю заметить свое отражение в ромбической панели стекла – и ошеломленно уставиться на него. Лицо покрыто грязью и кровью. Руки – мхом и илом. Но хуже всего живот. Красивое платье Файфер взрезано, и под ним примерно на уровне пояса – кровоточащая рана. Файфер обещала убить меня за это платье, но боюсь, как бы удар меча ее в этом не опередил. Желудок сводит судорога, земля подозрительно колеблется под ногами.
– Джон! – Гумберт подлетает ко мне. – Джордж! Быстрее сюда, нужна помощь!
Они с Файфер осторожно заводят меня в дом.
В коридор вбегают Джон и Джордж. Я поднимаю голову, чтобы глянуть на них. В отличие от Гумберта, они успели переодеться со вчерашнего дня – на обоих длинные шерстяные плащи, тяжелые перчатки и сапоги. Лица разрумянились от холода, будто они провели уже много времени на улице.
– Ой, – шепчу я, удивляясь, что еще не лишилась голоса. – А вас где всю ночь носило?
– Вас искали, – отвечает Джордж. Он не в силах оторвать глаз от моей раны, от крови, капающей на идеально чистые черно-белые полы Гумберта. Потом смотрит на Файфер, на болтающийся у нее в руке меч. – Это твоя работа?
– Не будь дураком! – огрызается она. Мы делаем еще шаг вперед, и тут я оступаюсь. – Джон, помоги ей.
Джон быстро приближается и подхватывает меня в объятия.
– Веди ее в столовую, – командует Гумберт.
Я будто сквозь толстое одеяло слышу, как он зовет Бриджит. Она прибегает, и Джон быстро перечисляет, что ему понадобится. Я их не слушаю. Черт, разве нельзя все, что они задумали, сделать наверху, чтобы я могла поспать? Устала до смерти.
Я прислоняюсь головой к его груди и закрываю глаза. От него пахнет, как снаружи: листвой и хрустким, холодным воздухом.
– И принесите каких-нибудь швейных игл и катушку самых крепких ниток. Нет, цвет не имеет значения, – добавляет он и несет меня в столовую. Следом за ним идут Файфер и Джордж.
– Хочешь зашить мне платье? – спрашиваю я, приоткрывая один глаз. – Ты очень добрый.
– Нет, я хочу зашить тебе кожу.
– Что? – Мы с Файфер обмениваемся лихорадочными взглядами. Рана располагается над стигмой. Если Джон попытается мне помочь, он ее точно увидит. Я чувствую, как она пышет жаром прямо в кожу, пытаясь все-таки залечить рану. – Нет. Нельзя.
– Нужно.
– Нет, не нужно. Ты меня только поставь на пол. Все будет хорошо.
Я начинаю вырываться, но за этим следует такая острая вспышка боли, что я охаю.
– Перестань дергаться, – говорит он. – Только хуже делаешь.
Джон входит в столовую, кладет меня на стол, уже покрытый чистой белой простыней, и сбрасывает с плеч тяжелый черный плащ. Бриджит суетится вокруг, принося подносы со всякой всячиной и расставляя так, как ему удобнее. Файфер и Джордж стоят в некотором отдалении с одинаковым выражением страха на лицах.
– Нет, – предпринимаю я новую попытку. – Нельзя.
Переворачиваюсь на бок, отодвигаюсь от него, но Джон прижимает мои плечи к столу и нависает сверху.
– Если ты не дашь мне этого сделать, умрешь от потери крови, – шепчет он. – Понимаешь?
Я смотрю в его темные глаза и вижу в них страх, прячущийся под поверхностью спокойной уверенности. И знаю, что он говорит правду. Я испускаю прерывистый вздох.
– Хорошо. Но я должна тебе что-то сказать.
– Потом скажешь. – Джон берет со стола бутылку спирта, отлепляет разодранные края разреза на платье от моего окровавленного живота. – Будет слегка щипать, – предупреждает он.
И льет холодную прозрачную жидкость. Боль острая и пронзительная. Подавив стон, я так прикусываю губу, что чувствую вкус собственной крови.
Джон прижимает к ране чистую тряпицу и начинает стирать грязь и кровь. Вот сейчас он увидит стигму.
Я гляжу на Файфер. Она перехватывает мой взгляд, и лицо ее выражает абсолютную растерянность. Потом она кивает.
– Джон! – Подойдя к столу, она трогает его за рукав.
– Файфер, после, пожалуйста.
Он убирает тряпицу.
– Я должна тебе сказать одну вещь.
– Файфер, я же говорю…
Он смотрит на мой живот. Вглядывается пристальнее. И вдруг делает резкий, сквозь зубы, вдох. Я точно знаю, что он там видит: черную метку XIII, вырезанную поперек живота – она пылает на фоне белой кожи.
Джон отшатывается от стола, глаза у него расширены, краска сбежала с лица.
– Так ты… ты…
Он не может заставить себя произнести это слово.
Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но голос пропал. Тянусь к нему рукой – но успеваю понять, что не следует этого делать.
– Извини, – тихо говорит Файфер. – Ты не должен был знать.
Джон молчит.
– И никто из нас не должен был, – добавляет Джордж. – Приказ Николаса. Мы с Файфер узнали случайно.
Джон все так же молчит. Он стоит, уставившись в пол невидящим взглядом. Тянется невыносимое молчание, и на миг мне кажется, что он сейчас повернется и уйдет, оставив меня истекать кровью до смерти.
– Я знаю, что ты думаешь, – говорит Файфер. – Но она не такая, как все они. Она мне сегодня жизнь спасла. – Файфер быстро рассказывает о стычке со стражниками. – Если бы не она, они бы меня взяли. Или убили. Или еще хуже.
Я смотрю на нее, потрясенная ее словами, тем, что она защищает меня.
– И еще она знает, где скрижаль, – добавляет Файфер.
– Знает? – в один голос спрашивают Гумберт и Джордж.
Джордж делает шаг ко мне:
– Где она?
– Она… – Меня пронзает резкая боль, прерывая речь. – Она у Блэквелла.
– Что? – У Гумберта ошарашенный вид. – Как это может быть?
Я открываю рот и снова испускаю стон боли.
– Она потом расскажет, – говорит Файфер. – Но только если останется в живых.
Файфер смотрит на Джона, но тот уже глядит, не мигая, мне в глаза, зубы стиснуты, лицо пылает гневом. Зрачки расширились, глаза потемнели почти до черноты.
– Дайте мне иголку с ниткой.
Джордж не может сдержать тихий вздох облегчения. Бриджит с извиняющимся видом становится возле Джона.
– Я бы попыталась сама вдеть нитку, но руки слишком дрожат. Не переношу зрелище крови.
Она вкладывает иглу и нить ему в руку, потом быстро отходит от стола, будто я сейчас спрыгну и нападу на нее. Джон уверенной рукой вставляет нитку, как делал это, должно быть, тысячи раз, протаскивает через ушко и связывает концы в тугой узел. Я вижу, что у него едва заметно дрожат руки. Если бы я не видала раньше, какими они бывают твердыми и не знающими сомнений, быть может, и не заметила бы. Не говоря ни слова, он берет бутыль со спиртом и предлагает мне. Я делаю два больших глотка. Острая крепкая жидкость обжигает рот и горло, ударяет в пустой желудок. Джон держит иглу, и за ней тянется длинный кусок нитки. Зеленой. Того же оттенка, что рыцарь в гробнице. Я закрываю глаза, и острая игла вонзается в тело.