Там же в окрестностях находится община гебров, огнепоклонников, как называют их мусульмане, или зороастрийцев, как называют их во всём мире, или бехдинов, как называют они себя сами.
В этой общине и имела место история, что я намереваюсь поведать.
Бехдины верят в Ахура-Мазду – несущего свет, Верховного, Созидателя и Творца сущего. Огонь – лишь образ его, пронизывающий каждое живое существо. Зло – враг его, имя проводника зла в мире – Ахриман. Идя к свету, почитай пророка Зороастра, заветы Авесты, огонь и будешь вознаграждён бессмертием – верят бехдины…
Когда-то в древности вся Персия принадлежала зороастрийскому учению, но затем большая часть нашего народа, отвернулась от Зороастра и приняла веру великого пророка из Мекки.
Полторы тысячи лет спустя, упадок и гонения, оставили на родной земле лишь несколько тысяч бехдинов. Община, в которой имела место быть следующая история, одна из немногих, где проживали и проживают до сих пор «огнепоклонники».
Обособленно и замкнуто эти люди (в той общине их было более семисот душ) существуют, выращивая сады и обрабатывая землю, в засушливой местности. Они продолжают воздавать хвалу Зороастру и почитать молитвами Ахура-Мазду. Отверженность в мусульманском обществе вот уже многие века налагает отпечаток на их уклад и ви́дение мира.
Теперь же я приступлю непосредственно к истории, известной лишь в очень узких кругах и весьма далеко отсюда, тем не менее, в своём рассказе я избегу имён и прочих указателей – того уж требует справедливость.
В жизни каждого бехдина происходит обряд Седре-Пуши. Когда юноша достигает совершеннолетия, по общему правилу в пятнадцать лет, мобед – священнослужитель, один из лидеров общины, производит обряд посвящения его в нашу веру. Заключается этот обряд в следующем: юноша произносит молитву, после чего одевает рубаху седре, а мобед повязывает ему священный пояс кошти. И рубаха, и пояс скроены по зороастрийской традиции из белоснежной ткани, символизирующей чистоту. Обряд в целом является своеобразной клятвой заветам и высшему закону. Бехдину предписано носить их всю оставшуюся жизнь, поддерживая, таким образом, связь со Всевышним.
Не обращай внимания на одежду твоего покорного слуги, не будем отвлекаться…
Молодой человек, о котором пойдёт речь, тоже прошёл обряд Седре-Пуши, одел рубаху и получил пояс. Это был особенный молодой человек, считавшийся общиной весьма и весьма перспективным. Для этого достаточно небольшого круга людей он стал надеждой на будущее, воплощением чаяний на избавление от бедности, религиозного притеснения. С ранних лет в нём проявились недюжинные способности к познанию, лидерству, гибкий ум, ясная мысль в сочетании с физической формой. Он много читал, интересовался профессиями, науками, искусством и, наконец, прекрасно знал Авесту так, что в весьма, я бы сказал, слишком раннем возрасте мог говорить словно бы на равных с людьми значительно старше. Тогда же проявились и его способности к красноречию. Он даже был совершенен в боевых искусствах, используя не силу, а умение.
Совет старейшин, в которую входил и мобед, её религиозный лидер, был им доволен. Взращивание такого мужа, как им казалось, должно было принести общине благо. С ранних лет юноша был обласкан вниманием, заботой тех, среди кого рос. Больше того, им заочно восхищались, в особенности мобед. Никто не мог знать, какую же потаённую опасность это несло неокрепшей натуре.
Тебе знакомо это чувство? И ты не жаждешь признания? Известно – честолюбие ведь на самом деле не самая плохая черта, так ведь? Однако в переизбытке да в таком возрасте оно легко порождает гордыню.
Чувство неуязвимости, всесилия, беспечный полёт мысли, стремление перелатать Вселенную и даже безумный план, как это сделать. И юноша в тайне от всех начинает воплощать этот план, сначала на бумаге. Пишет. Мальчик надеется изложить свои мысли и поразить общину, включая мобеда, а потом и весь мир увлечь за собой.
«Вначале было слово», – гласит с порога христианский завет. О чём же писал наш герой? О том как сделать людей равными друг другу – старая как мир песня. В этом он видел будущее этой общины и других подобных ей. Разделить блага между её членами, ради единства и борьбы с нуждой. Но на этом несчастный маздакит, увы, не остановился! Чтобы свершилась метаморфоза сообщества, он узрел метаморфозу вероучения! Ослеплённый гордыней юноша перешёл от пропаганды к проповеди. Кое-что в зороастрийском учении показалось ему заскорузлым, требующим обновления и переосмысления. Им! Нелепый маздакит…
Увы, нелепица сокрылась тогда от взгляда окружающих и даже ему самому в полной мере она открылась лишь много времени спустя.
Ты представляешь реакцию мобеда, хранителя веры предков, одного из лидеров общины. Смелые и самонадеянные суждения удивили, возмутили и серьёзно напугали его. Он конечно же попытался убедить юношу отречься от них. «Нельзя менять порядки, установленные века назад самим Орзамандом…», – какими бы закостенелыми они не были. Он слыл богобоязненным человеком и носил густую с проблесками седины бороду как у древних.
Веками сложившийся порядок… Надо ли говорить, что ослеплённый самим собой и собственным безумием молодой человек его не послушал. Более того, используя дар красноречия, он стал доносить до других членов общины своё видение. И что самое страшное нашёл отклик. Нашлись те, кто ему поверили! Ареол местечковой славы, харизма и красноречие нашли поклонников среди угнетенных, отчаявшихся и бедных духом.
Какие устои хотел он менять? Что конкретно усовершенствовать в нашей вере? Стоит ли рассказывать подробно о мальчишеской самонадеянности переходящей в манию величия? Полагаю, не настолько это для нашего рассказа важно.
А важно то, что руководившие общиной люди, однако, так же были в достаточной степени развращены. Только развратителем их была не гордыня, а достаток и власть, которые они имели в этом небольшом, замкнутом мирке в сердце мусульманской страны. Убеленные и умудренные опытом они нашли способ поставить юнца на место, и мобед не высказал против этого возражений.
Может быть, страх перед Ахриманом и его геенной был для него слишком велик или перед местечковыми набитыми предрассудками богатыми властителями? Боялся ли он за своё духовничество или же то была искренний страх за общину, за пределы которой могло проникнуть те опасно-притягательные мысли? Настало время для печальной подробности: тот юноша приходился мобеду незаконнорождённым фесэр.
Что же по-твоему с ним сделали? Его могли изгнать, но вот в чём беда, отверженные увлекают порой сильнее, нежели старые духовные авторитеты. Если попадают в нужную почву конечно же. Почва в тех краях, как я уже рассказывал, засушлива, и неблагосклонна к посевам. Некогда община видела в юноше будущего видного мужа. Изгони его властители – появлялся риск, что кто-то последует за ним. Уклад и традиция нашли способ унять строптивый ум. Однажды осознаёшь, что они делали это возможно тысячи раз прежде веками до того.
На этом месте мы возвращаемся к тому, с чего начали наш разговор – к профессии.
Даже среди людей можно превратиться в отшельника.
Как ты сам понимаешь в общине, как на корабле, все роли четко распределены. Ремесло достается однажды с обучением и часто следует за человеком до конца жизни. Приверженный вере и общему делу вынужден покориться этому року.
Я расскажу тебе ещё кое-что важное о нашей культуре…
Путь к Ахура-Мазде, путь бехдина есть благие помыслы, благие слова и благие поступки. Праведность символизирует чистота, но не только мыслей, но и тела. Бехдину предписано держать в чистоте землю, в том числе, уничтожая вредных (с точки зрения архаичного учения) живых существ: муравьев, мух, змей… Загрязнение есть то, что нарушает людскую чистоту, то есть грех, а грех ведёт к дэвам, злым духам Ахримана. Всё зло в нашем мире от него и смерть в том числе.
По этой причине умершее тело, покинутое душой, оскверняет землю и должно быть «вычищено», как предписано в священной Авесте.
Миф гласит, что насу, демон смерти приходит в виде мухи, прилетающей из северных краёв. Отогнать её может лишь скрупулёзное соблюдение похоронного обряда: омовение умершего, облачение в белый саван и пояс кошти, порядок чтения молитв и, наконец, спустя какое-то время, помещение тела в башню молчания, где стервятники склюют его, а солнце испепелит кости.
За смертельной чертой нужды в теле больше нет, зороастрийцы отказываются от него, дабы душа могла беспрепятственно отойти ко Всевышнему.
Однако живому прикасаться к умершему строго воспрещено. Считается, что это ведёт к осквернению, поэтому в традиции с древнейших времён существует специальная профессиональная каста: насусала́ры – «контролирующие смерть» или «мойщики усопших».
Именно им предписана эта мрачная часть жизни… или смерти. Соблюдение обряда, его детали, тонкости.
Они носят особую одежду, перчатки. В древности насусалар, идя по базару, должен был предупреждать о своём появлении звоном колокольчика. Регулярные соприкосновения с мёртвым телами делает их в глазах окружающих бехдинов «загрязнёнными», «нечистыми», теми, общения с которыми следует сторониться. Жилища им привычно строили на отшибе.
«Мойщику усопших» непросто завести семью, а если заведёт – ему предписано жить в отдельном от них помещении и, главное, никогда не разводить собственноручно огонь, чтобы не осквернить его.
Ты же и сам понимаешь, что отверженность и мрачная суть его работы делает человека угрюмым, молчаливым, эмоционально притуплённым. Он понимает, что кто-то должен этим заниматься и выбор общины, которой он привержен с рождения, пал на него. Разделение труда…
Та самая община бехдинов, о которой шла речь, сохранила эти патриархальные традиции. Подобно старообрядцам в вашей стране, они были изгоями среди мусульман, и, что характерно, создавали изгоев среди себя самих. Полагаю, все эти традиции, развиты там и по сей день.
Как ты уже, наверное, догадался, именно такую судьбу выбрали хозяева общины для героя рассказа, заносчивого юноши с подростковой манией величия.
Ему пришлось принять эту участь – таково требование сообщества. Мог ли он уклониться? Да, бежать. Без единого шанса вернуться обратно к близким, до конца жизни испытывать угрызения совести и тосковать по Родине…
Уклад сделал своё дело. Вскоре для большинства общинников он перестал существовать, был выселен на периферию к другим насусаларам, один из которых был от рождения глухим, а другой уже в преклонных годах женат, но бездетен. Тот в последующие годы и обучил молодого человека мрачному ремеслу похоронного ритуала.
К счастью, теперь уже можно сказать, не посчастливилось ему стать ни пророком, ни маздакитом. Религиозный путь привел его совсем не туда, куда грезилось. Достаточно, чтобы предостеречь всякого, кто отважиться на самодовольные проповеди. Молодой человек даже попытался потом отказаться от Бога, но… Что случилось с ним дальше – уже другая история или, может быть, глава одной истории. Скажу лишь, что воля и энергетика, замурованные в погребе жизни, рано или поздно вырвутся на волю. Не к добру. Любовь, убийство по неосторожности – всё бред. Только судьба, одолеваемая страстями, ведомая таинственной необузданной силой, имя которой…
Что ж, я вижу, друг мой, ты утомился. Слишком длинный рассказ, длинный и утомительный. Не буду тебя винить, но теперь по крайней мере, ты задумаешься, какой труд назвать проклятым.
Ступай ко сну, пусть ничто тебя не тревожит. Приятно было с тобою общаться этот месяц, пусть утро решит твои проблемы. Как гласит пословица: «Ночь тяжела, что-то рассвет родит», – ты когда-нибудь слышал такую пословицу, Хамсафар-Мар?
Глава двенадцатая
Сколько раз ещё придётся рассказывать эту историю? Может быть когда-нибудь она и канет в небытие, Хамсафар-Мар? На наше счастье, едва ли найдутся охотники до этого старья. Ворошить его, кому придёт в голову? Вот и нашего собеседника, надеюсь, не слишком огорчили эти древние кости.
Впрочем, как говорят, ещё не вечер. Ещё два гостя будут у нас сегодня… Слышишь шаги? Это крадётся православный крановщик Васильев. Крадётся – это точно сказано. Сам не знает, чего боится. И вот же он! Располагайся.
Ты разминулся с соседом, он сейчас верно засыпает, нет смысла тревожить. Мы найдём время для новой истории, так ведь? Мы, как в школе, прошли их уже немало. Если есть в мире отменные рассказчики, то есть и соответствующие слушатели, и ты, друг мой, – выше всяких похвал. Какую же историю рассказать тебе напоследок? Какую-нибудь из прошлых – про общину отверженных, например, про про́клятый труд или про роковую любовь мусульманки… про бегство с Родины путём ривайаты или про парса, пленённого тхагами? Все их однажды мы уже воспроизводили, наверняка, у тебя даже появились любимые. Чтение на ночь, рассказы – вполне родительская традиция, не так ли? Ты меня понимаешь.
Да, и в настоящие дни каждому нужен собственный «Спаситель». Тот, кто выслушает, кому не всё равно…
Но именно сегодня любая история будет как бы «напоследок». Поэтому я хочу рассказать тебе нечто особенное, что припасено на особый случай – историю о душевной боли и утрате Бога. Ни больше ни меньше.
Оговорюсь опять же, на случай если червь сомнений продолжает грызть тебя, что не собираюсь проповедовать. Грех мессианства, надеюсь, был изжит и оставлен далеко позади. С самого первого появления здесь ты ведь именно этого боишься, да? Боязнь эта от отсутствия уверенности при наличии веры, но не в коей мере не от трусости, друг мой. Никто не собирается тебя в этом упрекать…
Вот и я на тридцатом году своей жизни оказался на перепутье. Вынужденно покинув родные места, я бродил, шатаясь по белому свету, сломленный и опустошенный прошлым я не знал куда себя определить. Ранние годы в укромном месте сменились временем, когда мир стал как на ладони.
Вначале я обратился к родной культуре, стараясь не забыть, кто я есть. Жадно, как при обезвоживании на засушливой равнине, я набросился на неё.
Вот, скажем, это имя – Исфандияр. Оно же несёт в себе определённую легенду. Я обещал коротко пересказать её тебе. Исфандияр был древнеперсидским богатырём, великим воином, что совершил немало подвигов, одержал немало побед во имя веры. Но когда же он заявил претензии на престол, его отец Гоштасп, сделал всё, чтобы устранить отпрыска, давая тому опасные задания. Слепо выполняя последнее из них, Исфандияр нашёл свою смерть. Отец пытается устранить сына. Знаешь, порой непросто отличить легенду от реальности.
Каждый из нас является носителем родной культуры, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, я хотел унести как можно больше. В странствии без этого никак, и если нет нигде дома, то дом должен быть внутри и там же очаг священного пламени.
В этом мучительном поиске я наткнулся на учение прославленного европейского мудреца (я как раз тогда странствовал в его землях). Он умер уже более века назад, и неожиданно привлёк меня тем, что взял в качестве псевдонима имя нашего пророка.
Это показалось мне верным маркером на пути к истине.
Поначалу его мысль сильно увлекла. Повстречайся я с ним в незрелые годы – она непременно заразила бы меня своей красотой и своенравностью. Правда, в ней много ребяческого. И ничего общего с верой бехдинов, кроме имени, в ней нет.
Он утверждал, что Бог или боги есть производные внутри самих людей, и что все они рано или поздно обречены погибнуть. Боги придуманы от несовершенства человеческой природы, которая лишь недалеко продвинулась от животного. Но он жаждал совершенства. И считал, что, убив Бога и навязанную им мораль, человек откроет в себе иную сущность, сверхсущность!
И я решил последовать за ним и его учением. Желание переродить себя в нечто иное, очищенное от обрядов и догм моей прошлой жизни и тех ошибок, которые я в результате совершил. Новый человек внутри старого.
Но не всё так просто. Бог (был ли он внутри меня, или снаружи, или вездесуще) не хотел умирать, как я ни пытался. Всякий раз как мне казалось, что он, наконец, мёртв, возвращалось отчаяние, и Бог появлялся вновь и исцелял от него. Вера внутри оказалось чем-то укоренённым, что нельзя выключить, даже волей разума.
Да и сам мудрец, одушевляя стихии в своих речах, как мне показалось, пришёл если не к Богу, то скорее обратно, к язычеству.
Я пытался следовать за ним и его пророком, когда они шли к людям, когда они бежали от людей, а потом возвращались в одиночество и снова бежали. Увы, следование это не объясняло ничего кроме очевидного – они запутали всех, кто за ними следовал, как запутались сами.
За мгновение до встречи с мнимой сверхсущностью повествование прервалось, прервалась жизнь философа, точнее его разума. Нет ли в том великой иронии, что тот, кто пытался найти сверхсущество закончил в сумасшедшем доме?
Исходя из того, обладали ли он сам или его пророк этом самым «сверх»? Оба они по итогу – лишь заблудившиеся вздорные старики.
Ироническое прочтение, не правда ли?
Что же случилось с его учением? Этот мудрец остерегался прославленных мудрецов и клеймил их. Но в итоге один известный правитель всё же поставил его как ослёнка впереди своего воза и коней. Его самого сделали прославленным мудрецом и поставили в услужение делу Ахримана, за что, собственно, он и был впоследствии проклят.
Тот мудрец вообще не любил людей и не щадил их, поэтому лучшее в нём проявлялось лишь наедине с самим собой. Любимый фрагмент – когда он лежит под деревом и борется со сном в «великий полдень» и почти безуспешно пытается разбудить свою душу, потому на мгновение мир становится идеальным… в поэтическом облике.
Так мудрец навсегда отошёл на второй план – отныне я всецело считаю его Поэтом, что в нём действительно непреходяще. Жаль, что поэты слишком много лгут…
Забытая религия и про́клятая философия – я оказался между верой и отрицанием, как меж двух огней. В синтезе две противоположные точки дают лишь неразрешимое сомнение, что для одной стороны – грех, а для другой – игнорация. Сомнение само по себе предполагает колебания, то есть особый род противонаправленных движений…
Колебания! Вообще, поиск потаённых законов жизни есть не что иное, как страсть и к знанию, и к мистификации одновременно. Слыхал я про одного чудака, который взялся разгадывать законы времени и даже вроде бы преуспел в этом странном деле. Он бывал у меня на Родине…
Я повторю уже высказанную мысль, что прелесть моей Родины, как и твоей, сокрыты от поверхностного взгляда, что красота их и суть глубоко, и чтобы в полной мере постичь их поэзию, нужно в них и родиться. Впрочем, есть хорошие коммуникаторы – например, поэзия! Омар Хайям, ты мог слышать про его рубаи. Прости, не могу удержаться:
Поток времён свиреп, везде угроза,
Я уязвлён и жду всё новых ран.
В саду существ я сжавшаяся роза,
Облито сердце кровью, как тюльпан.
В такую форму их облёк знавший толк русский живописец. Тот, который ещё самонадеянно величал себя огнепоклонником. Русский язык, вообще, предоставляет массу возможностей. Как, например, тонка грань между «тщательностью» и «тщетностью», «конечным» и «коническим», «идиотом» и «идолом»… Но это уже немного личных наблюдений.
Изучив множество человеческих языков, я пришёл к выводу, что объединит всех людей на Земле лишь один. И это не эсперанто и, тем более, не английский. Я говорю о подлинном языке Вселенной – о математике! Опять же привет тому чудаку, который искал «законы времени» и его числам, «облаченным в звериные шкуры». К слову, моим любимым разделом была и остаётся Теория Рамсея с её поиском структур и закономерностей посреди хаоса больших значений. Собственно, над этим я сейчас и работаю.
Но не числами едиными! Перед небольшим поэтическим отступлением я говорил о колебаниях. О тех, что испытал сам, о гармонических колебаниях. Они пронизывают сущее. Их множество, и в разнообразии они бессчетны. Математика же называет такой порядок синусоидой.
Тут можно возразить, что жизнь бесконечно сложнее математических законов, линейных функций и последним не подчиняется. Но правильнее утверждать, что те математические системы, которым следует жизнь, настолько сложны, что ещё просто не изведаны.
Прославленный мудрец велел искать сверхсущность в человеке, но я её там не нашёл, тогда я стал искать её за его пределами – в синусоиде.
Радости предвосхищают боль и наоборот. Расцвет следует за увяданием и предваряет его. Всё это повторяется бессчётное количество циклов. Их нити вездесущи. Синусоиды существуют внутри человеческого микрокосма, но они существуют и на высоте сообществ, и даже цивилизаций. Возможно существует единая синусоида, объединяющая все остальные – Всеобщая.
Значение синусоид для каждого индивидуально. Кому-то на целую жизнь предстоит одна лишь дуга, кому-то – короткий отрезок до высшей точки или до низшей (иллюзия прямой линии). Иным же – проходить через десятки, сотни полноценных циклов мыслей, сомнений, настроений и того, что называют переоценкой ценностей… Неодинакова и (V ) – скорость движения по ней.
Это называется – коренная метафора.
Я понимаю, что совсем перестал даже пытаться быть тебе хотя бы малость понятным, но послушай вот ещё что…
Обнаружив различные синусоиды в собственной жизни и внутри себя самого, мне предстояло ещё попытаться построить их на уровне сообщества.
Памятуя о том, что теория жизни может разбиться о её прозу, я счёл необходимым обратиться к эмпирике. Опосредованное наблюдение за человеческими существами. Что для этого нужно?
Во-первых, нужно общество или то, что называется обществом. Следуя совету Кропоткина/Радклиффа-Брауна, я пришёл к тому, что нужна страна, что важно, отличная от твоей родной, другое племя, непохожее на твоё, желательно многочисленное с развитой культурой и языком, которые предстоит изучить досконально и, по возможности, непредвзято. Сделав выбор, я отправился в путь…
Во-вторых, должно быть хотя бы приблизительное единство времени. Странствуя, я убедился, что никакой эпохи не существует и в каждом обществе (больше – в каждом человеке!) эпоха и её ощущение индивидуальны, даже если, как это часто бывает в России, ощущается безвременье.
И в-третьих, нужны фреймы.
Фрейм состоит из людей, как образующей единицы общества. Малой роли равноценных людей. Синусоида складывается из самостоятельных фреймов, каждый со своими координатами, особым положением к оси и точкам экстремума. Они представляют из себя фрагменты реальности, взаимосвязанные (вспоминаем задачки теории Рамсея) и выбранные из общего массива историй.
Ты, должно быть, знаешь, что такое чётки и как они устроены. Раз уж мы договорились, что синусоида – нить, то фреймы – это бусины, зёрна, драгоценные камни, которые друг за другом нанизаны на её извивы – так образуется порядок. Они разного объема, достоинства, назначения, разной формы, цвета, веса. Необходимо останавливаться на каждом отдельно и лишь затем переходить к следующему.
Отбор их происходит словно в музейную репрезентативную коллекцию – дабы каждый экземпляр имел черты как типические, так и непосредственные. Чтобы построить синусоиду, фреймов нужно много, даже для одного единственного неполного цикла: от верхней дуги и до нижней через две точки экстремума и пересечение оси меж ними – через болевые точки современности.
Таким образом находится новый вид исследования, в ходе которого предстоит установить связь между отдельным человеческим существом и тем, что называется большой нарратив. Но важно помнить, что отныне движение осуществляется путём гармонических колебаний в пределах амплитуды, приводящих мир в действие.
Быть может, ты задаёшься вопросом: почему этот рассказ, который можно было бы назвать важным, происходит в столь невзрачном месте? Всё здесь, за пределами этой комнаты кажется таким непритязательным. Признаться, я и сам не знаю… Сошлюсь, как водится, на потаённый замысел, который как летний ветерок, то ощущается отчетливо, то теряется совсем так, что потом сложно сказать был ли день ветреный или нет.
Могу лишь заметить, что остальные фреймы – на первый взгляд столь же непритязательны… Знаешь, опытный наблюдатель отыщет в обыденности и творческий азарт, и бездну вдохновения. В той самой повседневности, которая «по-всем-дням», или же в действительности, в самом корне которой заложено «действие».
Что ж, рад сообщить тебе, что текущий фрейм подходит к концу. И как скоро наше построение пересекло ось – мы прорвёмся на другую сторону… Мы с Хамсафар-Маром.
Что же до тебя, мой друг. Я буду с трепетом и теплотой вспоминать наши разговоры. Вижу ты совсем утомился. Пусть ты и настаиваешь, что следующая смена – через двое суток, лучше тебе отправиться на отдых. Ведь одно бывает необходимее другого – так ведь?
Но поразмысли потом вот ещё над чем: ты думаешь, что демоны живут только по соседству, но, поверь мне, они прячутся за каждой дверью. И страх – тоже демон.
Не потому ли ты крестишься, когда внезапно начинает ныть в области сердца? Не потому ли ты от неосторожно сказанного слова стучишь по дереву, или кладёшь пятак под каску, взбираясь на кран по тринадцатым числам, или ищешь свой знак в бегущей строке гороскопа, или после падения вилки ждёшь, что нагрянет незваный гость?
Надеюсь, что обретёте покой и ты, и твоя семья. Достигнув дна, эта кривая линия жизни стремится обратно вверх, нужно лишь покориться её движению. Уж так устроен тот мир, в котором мы очутились. Это самая странная жизнь из тех, что мне доводилось…
Я не верю в магию, но вот чудо… Чудо – весомый фактор бытия!
Всё. Тамам Шуд, мой прекрасный друг… Тамам Шуд!
Ушёл. И снова всё до боли знакомо здесь, Хамсафар-Мар… Тишина вокруг: в этой секции, в здании, в целом городе – уже далеко за полночь.
Как по-твоему, у них всё наладится? У тебя, как всегда, особое мнение на этот счёт, и я не собираюсь вступать в спор. Да, страх потерять веру – вот что я имел ввиду прежде всего, но не упомянул об этом.
Я вообще сегодня много сказал. Быть может, больше, чем следовало. Выдал ли я себя? Не знаю. Не стоит себя винить, уж слишком много времени моим единственным собеседником являлся лишь ты. Поэт называл змею – животным мудрости своей, если так, то где мне найти птицу воли моей? Как бы то ни было, человек желает быть услышанным именно человеком. А загадочность, потаённость – всё это на самом деле не более чем мимикрия, не так ли?
Хамсафар-Мар, знаешь… Я должен поведать тебе нечто важное, что касается нас двоих. Одной из прошлых ночей я видел необычный сон. И когда проснулся сам не мог поверить. И только сейчас с осторожным воодушевлением перескажу его тебе.
Это происходило на Родине. Склон горы среди небольших кустарников. Перед нами у подножья широкая пустынная равнина, за ней опять горы – за ними светало. Солнце ещё не явилось, но мы, куда бы мы не шли, встали, как вкопанные, ожидая первые лучи. Сон состоял из одного лишь этого момента, однако было ещё кое-что удивительное: моя одежда была серого цвета и волосы убелены сединой, представляешь?! Но и ты, выглядел довольно необычно. Ты медленно превращаться в Хамсафар-Тауруну – у тебя появилось объемное тело, выросли лапы, над удлинившейся мордой возникла пара острых ушей, однако у тебя всё ещё была твоя гладкая зелёная кожа, твои янтарные с узкой прорезью зрачка глаза и вместо языка пока что оставалось жало.
Значит ли это, что и нам суждено двигаться вверх, или что закончатся наши блуждания? Время покажет, когда мы двинемся отсюда дальше. Там, впереди, нас ожидает встреча со злом, порождением Ахримана… С настоящим, бескомпромиссным. Мне, кажется, даже известны координаты, в которых она произойдет.
Что касается сегодня… Помнишь, я говорил, что нас ожидает ещё два гостя. Слышишь, это она собирается к нам, точнее ко мне. Когда явится, молча снимет с себя одежду, я загорожу алтарь шторой и последую за ней. Раз не боится, то пусть ещё раз увидит мои неизгладимые знаки на теле: змей овивающих мои руки… Таких не встретишь у других бехдинов. Неизгладимые знаки, неизгладимая жизнь! Когда же в темноте мы вновь совершим незаконный акт, и она спешно покинет это логово – напоследок мне останется последний обряд в этом месте.
Зороастрийцу не подобает пить алкоголь, ведь тот ведёт к блаженству, но не благому, а к тёмному, ахримановову, разрушающему. К благому ведёт только священная Хаома.
Что же до тебя: продолжение пути скоро, будь готов. Делай, как считаешь нужным. Я твой попутчик, а не факир.
Глава последняя
Оглушающе, неистово дождь колотил по периллам балкона – индейское лето закончилось. Днём ещё было тепло и дверь на него из общей кухни никто не посчитал нужным закрыть.
Всё началось около трёх после полуночи с небольшого дождя, но затем необычайный для сентября ливень накрыл спящий город. Вдалеке, что достаточно необычно для осени, грохотало.
Сквозь небольшой проём яростный бой капель разносился по тёмной кухне дальше в коридоры, а через них и в хозяйственный блок и прихожую. Свет всюду был потушен. Двери комнат привычно заперты. За исключением кухни с большими окнами в коридорах и хозяйственной – мрак, выколи глаз, и до выключателя пришлось бы добираться наощупь. Но из-за грозы посреди ночи пропало электричество, и выключатель оказался бы бесполезен.
С отчаянным бесстрашием она вытащила все тряпки и отперла замок на двери, за которой просидела целый месяц в заключении. Из шестой комнаты опять, «как в лучшие времена», отчаянно перегарило. Полуторалитровая бутылка водки, припасенная когда-то в качестве кубка первенства Брюне, была уже осушена наполовину. Нину Иванну качало. В грязном халате и тапках она поковыляла на кухню. Её стеклянные глаза тщетно сканировали темноту, но можно было обойтись и без них – ноги помнили коридор буквально до сантиметра, тем более что до кухни всего несколько шагов.
Подойдя к столу справа, она установила бутылку в самом центре, с небольшой поправочкой спьяну.
– Ну что, скоты?! Пролетел месяц! Сваливает ваш засланный… П***ец вам всем! Готовьтесь…
Угроза повисла в воздухе. Комнаты, все как одна, отозвались глухим молчанием. Покачиваясь и торжествующе сопя, она нащупала в кармане халата помятую сигарету с зажигалкой и закурила.
– Укокошить Нинку они решили! А Нинка сама кого хошь с г***ом схавает! Обломались, и не таких нагибали! Шушукаются там друг с другом ходят!
Окурок очутился в раковине, где продолжил тлеть. Нина Иванна подошла к кухонным шкафчикам и открыла один наугад. Там она нащупала, оставленную кем-то из обитальцев упаковку спагетти. Сделав глоток огненной воды, она решила закусить. В неприготовленном агрегатном состоянии они захрустели под её зубами, после чего были выплюнуты на пол, туда же полетела и остальная пачка. Нина Иванна достала бумажный пакет с мукой и тут же швырнула его в сторону балкона. Потом полетели тарелки, банки, крышки, пластиковые контейнеры, алюминиевая кастрюля с вишенкой на боку – всё что попадалось под руку. Но вот попалась рюмка. Немного запыхавшись, Нина Иванна приостановила разгром кухни, чтобы ещё раз глотнуть.
– Змеюгу подколодную, значит, ко мне подослать придумали. Задушить ночью. Х** вам всем, крысы, мрази! Пересидела! Как же вы меня задрали!
Под тапком звякнула вилка. После чудовищного лязга и грохота метаемой на пол посуды в Боксе № 67 вновь воцарилась тишина – комнаты молчали.
– Братишка мой… – Нина Иванна сделала паузу и, всхлипнув, продолжила, – Не вернётся. Тут ваша взяла! Прижмурили его, на зоне прямо. Два года уже как. Никогда, дубина, за языком не следил… Это вы виноваты!
Нина Иванна швырнула трёхлитровую банку в коридор справа. Между дверями первой и второй она разбилась в дребезги, осколки разлетелись в разные стороны. Комнаты по-прежнему молчали.
– Чё, ссыте?! Правильно… Я с вами и без него справлюсь. Так уж и быть, уломали – псину заведу здоровенную, откормлю её, надрессирую! Чтобы весь ваш выводок сожрала, а потом и вас самих до кучи, суки, твари, урою!
Внезапно появилась музыка. Со стороны комнаты № 5. Странная, иная, не та, что раньше. Спокойный поначалу голос сорвался на крик, орган вызвал у Нины Иванны похоронные ассоциации:
– Вырубай на**й эту чертовщину! – завопила она.
В дверном проёме появился Хамсафар-Мар. Впотьмах он был бирюзового цвета, только глаза поразительно светились с золотым отливом.
– Сама, значит, приползла, – угрожающе процедила Нина Иванна. По всему выходило, что момента дождались обе стороны.
«Персидская ночь!»
– Не ядовитая же… Вот и похеру, – Поцокала языком она, после чего медленно подняла с пола алюминиевую кастрюлю, в левую руку она взяла знакомый нож с обёрнутой изолентой рукояткой. Кое-кто обронил его в коридоре несколько дней назад, затем кто-то из обитальцев поднял и отнёс на кухню. Взяв нож по-боевому – лезвием вниз, Нина Иванна кивнула на кастрюлю.
– Полезай-ка, сюда, тварина зелёная. Я тебя живьём зажарю!
Питон не перегибался и холодно и зло смотрел неподвижными глазами.
Нина Иванна метнулась в его сторону, но на первом же шагу умудрилась поскользнуться на разбитой только что тарелке. Будучи уже в дым пьяной, она не удержала равновесие и вперёд лицом грохнулась на пол, где кроме битой посуды валялись столовые приборы, были рассыпаны мука и крупы, на боку лежала табуретка. О ножку последней Нина Иванна хорошенько саданулась глазом, но сознания, к несчастью для себя, не потеряла.
– Ай, больно сука! – оцарапанной осколком кружки рукой Нина Иванна потёрла подбитый глаз, но в себя приходила недолго. Метнув разъярённый взгляд в сторону выхода в коридор, она заметила лишь хвост, который быстро исчез между газовой плитой в углу и старой убогой кухонной гарнитурой. – Стой, тварь!
На кухне по-прежнему было темно, света не было. Дождь ошалело барабанил по окнам и балкону, доносились последние раскаты грома. Нина Иванна сжала нож в руке. На четвереньках она доползла до плиты и стала протискиваться между ней и тумбой, туда, где пропал из поля зрения её враг. Плита страшно заскрипела, с гарнитуры попадали оставшиеся кастрюли, чайники, колотушка. С трудом добравшись до угла она почувствовала что-то длинное и круглое.
– На, сука! Получай! На на**й! – вопила она, сопровождая удары ножа, пока не поняла, что режет старый шланг от стиральной машины. – Чё?!
Нина Иванна почувствовала, как кровь стынет в жилах. Что-то обло овивало, начиная с тапка, её ногу. Это был обманный манёвр – удав обошёл её с тыла!
– А-а-ы! Слезь! А-а!
Задыхаясь от страха, она, что есть мочи, принялась высвобождаться из тисков кухонной тумбы и плиты, готовясь немедленно ударить супостата ножом. Хамсафар-Мар всё туже и туже сжимал её ногу. Будь его враг размером с мышь дело, скорее всего, было бы решено…
Наконец, боевая рука Нины Иванны высвободилась и занесла нож.
– На!
Удар получился хороший, пусть и в темноте плохо видно куда.
Змей замер, удержав нож пару мгновений, Нина Иванна чуть ли не повернув вытащила его.
Но вот что странно… Кровь была красная.
А какую она ожидала увидеть у змея? Зелёную?
Она ведь сразу почувствовала, что что-то кольнуло, но действовала плотная алкогольная анестезия.
Так или иначе, неизвестным науке образом Нина Иванна поняла, что с лезвия капает именно её кровь…
Хамсафар-Мар обло овил ногу в несколько обхватов. Удар Нины Иванны пришёлся между первым и вторым, считая от головы.
Цена промаха Нины Иванны была высока: нож рассек бледную дряблую кожу, небольшой жировой слой под ней, задел мышцу и… под ними протянулась её бедренная артерия.
Артериальная кровь тонкой струей брызнула на змея и на кафельную плитку кухни, но Нина Иванна не могла оторвать взгляда от занесённого ножа. Как это ни удивительно, но при всей своей кровожадности, вида крови она не выносила.
– Танюша… – прошептала она напоследок.
Нина Иванна упала в обморок. Её голова так и осталась зажатой между плитой и кухонной тумбой. Лязгнул нож и подобно кузнечику отскочил в угол.
Ливень за окном уже терял свою силу и через какое-то непродолжительное время в боксе № 67 воцарилась тишина.
Как обычно, первой проснулась четвёртая комната. Из неё, после нервозного непродолжительного сна, с перекинутым через шею полотенцем вышел гастарбайтер вьетнамец. Часы показывали половину шестого утра. Споро умывшись и прополоскав рот, накинул хлопчатобумажную рубашку, по пути через коридор застёгивал одну за другой синие пуговицы, собирался наскоро выпить чашку улуна перед долгим рабочим днём. Он бы сделал это и без посторонних глаз в комнате, но вот незадача – кто-то спёр электрочайник, и никто из соседей не хотел признаваться. И все смотрели друг на друга волком, потому что ругаться, зная русский лишь по существительным, смысла не имело.
Щёлкнул выключатель (свет к тому моменту уже дали). Спросонок вьетнамец даже сделал шаг на кухонный кафель… Обратно в коридор он одернул ногу, как ошпаренный. Стены бокса № 67 сотрясло громкое не то ругательство, не то междометие родом с другого конца земного шара.
Под впечатлением от жуткой картины вьетнамец разбудил для начала соседей по комнате. Объяснить опять не вышло, пришлось показать. Взбудораженная делегация гастарбайтеров пошла сначала к гостеприимному соседу из Персии, но так и не достучалась до него, и уже тогда через хозяйственную комнату в обход залитой кровью кухни направилась к комнате номер один, хозяин которой вроде «мужик ничего».
Сонный крановщик Васильев в трусах и майке, под стать наряду большинства собравшихся, предвкушая неладное, нацепил тапочки. В коридоре перед дверью он сразу заметил осколки трёхлитровой банки, на что по привычке лишь покачал головой.
– Коль, что там? – сквозь сон просипела Елена.
Отодвинув тапком крупный осколок, он сделал шаг в сторону кухни – прямо, по ширине коридора от собственной двери. Гастарбайтеры расступились. Крановщик сразу понял, что что бы в такое время не стряслось – это непременно должно быть связано с Ниной Иванной, поэтому к кухне он подкрадывался с особой осторожностью. «Что там она? Спит? Или ещё чего похуже?» Он уже готов был застать там исключительный бедлам, после ночного буйства… Утешал он себя примерно так: «Как бы она там не набедокурила – не впервой». Однако, то что в конце концов предстало перед глазами превзошло все мыслимые ожидания.
Край красной лужи, различимый из коридора, уже давал понять о том, что половина кухни чем-то залита… При ближайшем рассмотрении – не чем иным, как повсеместно свернувшейся кровяной жидкостью. Сколько её вытекло на вскидку сказать сложно. Размер этого кровоёма был таков, что пройти, например, к балкону не наступив, не было никакой возможности. Разве что прыгать по табуреткам.
Однако принадлежность лужи не оставляла сомнений. Распластавшись на полу неподвижно лежало тело в халате: бледные руки-ноги – в разные стороны. Голова сокрыта, зажата между плитой и кухонными тумбами.
Вокруг валялись разбросанные столовые приборы, битые тарелки, кружки, погнутые алюминиевые кружки, ваза, крупы, мука – испачканное кровью всё это несомненно пришло в негодность и подлежало на выброс. Помимо необходимости долгой и изнурительной чистки кухни, это был последний раз, когда Нина Иванна сумела напакостить соседям.
Николай Васильев перекрестился.
Он отбросил дурную мысль всё-таки пробраться к плите и заглянуть покойнице в лицо – просто-напросто набрал скорую. Елене он наказал оставаться в комнате. Гастарбайтеры спешно убрались к себе. Потоптавшись немного на месте, он пошёл стучаться во вторую и третью, чтобы поведать о случившемся.
Ещё через три часа на кухне возились посторонние фигуры. Одна из них в жилетке толстых очках и потрёпанных джинсах разложила на столе чемодан с кучей любопытных принадлежностей. В одном ухе играл наушник – русская рок-музыка восьмидесятых. Зачесанный назад одинокий пучок волос на облысевшей голове то и дело скашивался на бок, будто украинский чуб.
То был судмедэксперт, он достал цифровую фотокамеру и тщательно фиксировал на неё обстановку: пятна, брызги крови, беспорядок и конечно же тело седой престарелой женщины в халате, распластавшееся на полу.
К моменту появления второй фигуры, а именно дежурного следователя он почти закончил осмотр и приготовился заполнять бумаги.
– Здоровенько, – работники правоохранительных органов пожали руки. Кроме них в прихожей следили за обстановкой, но больше болтали двое патрульных.
– Личность установили? Что за мадама? – поинтересовался судмедэксперт.
– Некто Юрзилина, – ответил следователь, молодой человек до тридцати, уже с солидными мешками под глазами. – Только что с участковым по телефону разговаривал. Он, как узнал, кто у нас тут копыта откинул, так чуть на стуле не подпрыгнул.
– Даже так? Личность, значит, в определённых кругах известная.
– Синих кругах, – ухмыльнулся следователь. – Кто здесь Васильев?
– Это я, – неуверенно отозвались из коридора.
Заходить в кухню крановщику было откровенно боязно, но следователь не настаивал.
– Вы обнаружили? – спросил он уже в коридоре.
– Не. Эти… ребята нерусские из четвёртой.
– Ясненько. Регистрации, я так понимаю, нет, потому и сгасились до нашего прихода.
Крановщик только пожал плечами. Под ногами у собеседников всё ещё хрустели осколки банки. Пол был противно-липкий, не спасали даже бахилы. Следователь достал из кожаной папки протокол опроса.
– Расскажете мне, как было, а я запишу.
На это ушло порядка пятнадцати минут, после следователь попросил понятого Васильева расписаться: «С моих слов записано верно, мною прочитано».
– Так, семья у неё была?
– Ну братец, он в тюрьме сидит… И дочь, но она давно уже куда-то пропала.
– Пропала – найдём, – заявил следователь. – А этот перс, вы говорите, который комнату снимает, у себя?
Крановщик снова пожал плечами, хотя чутьё подсказывало ему, что нет, и что таинственного странника и его спутника он не встретит уже больше никогда. Он предложил следователю пройти посмотреть.
Дверь в комнату номер пять оказалась не заперта. Помещение, ещё недавно казавшееся причудливым, оказалось совершенно опустевшим: ни ковров, ни алтаря, ни террариума, ни мебели Нины Иванны, расставленной здесь до всего этого. Ключ лежал на подоконнике. Единственным напоминанием об удалившемся постояльце оставался лишь запах чистящих средств, педантичной стерильности.
– Как говорите его звали?
– Исфандияр.
– Ис-фан-де-ар? А фамилия, отчество?
– Отца вроде как-то на «Г» звали, говорил… – озадачился Васильев.
– Понятно, – махнул рукой следователь, отпустил крановщика к своим, а сам вернулся на кухню к судмедэксперту. – У неё жилец, короче, комнату снимал. Какой-то перс.
– Гастарбайтер? – не отрываясь от протокола, спросил судмедэксперт.
– Конечно, кто ещё в этой «Вороньей слободке» может ошиваться? Прикинь, у него зелёный змей был, удав, можешь себе представить? Везут нам всякую дребедень…
– Вот зелёный змей-то её и убил, – заключил судмедэксперт.
– Да? – поднял бровь следователь.
– Да, – судмедэксперт покрутил недопитую бутылку водки на столе.
Следователь понимающе кивнул.
– Ладно, давай предварительное заключение, коротко…
– Вкратце: смерть наступила в результате обильной кровопотери после удара колюще-режущим предметом, – он достал полиэтиленовый пакетик с надписью: «Вещдок. № __», – в нём находился тот самый роковой нож с перемотанной изолентой ручкой. – После удара в результате сильного алкогольного опьянения наступила потеря сознания… Судя по расположению рук, окоченению мышц…
– Самоубийство?
Судмедэксперт утвердительно кивнул, но решил оговориться:
– Надо ещё нож на отпечатки проверить. Ежели пальчики её, тогда никаких вопросов.
Следователь взял паузу. Он заметил книгу на подоконнике, и поставив на высохшую лужу крови табуретку, не наступая, пробрался именно туда.
– Как-то это я не знаю… – указал он на лежащую на полу Нину Иванну. – Для суицида, как-то… Что ли, готично.
Судмедэксперт нахмурился:
– Который раз тебе говорю – завязывай с этими онлайн-RPG, иначе двинешься с нашей-то работой!
Совет коллеги пролетел мимо ушей. Следователь уставился на книгу, лежащую на окне. Это оказался красиво оформленный томик рубаев Омара Хайяма. Он был раскрыт на последней странице с единственной надписью:
«ТАМАМ ШУД».
Следователь медленно поцокал языком.
– Ладно уж. Пожалуй, дело ясное, – заключил он и захлопнул книжку. – У тебя всё? Машина прибыла? Радируй: пускай поднимаются, грузят.
Из дальнего конца коридоров послышались женские крики, громкие восклицания, реплики на повышенных тонах.
Вскоре в дверном проёме появился старший патрульный:
– Там… какая-то беременная прорвалась, – неуклюже отрапортовал он.
– Хоть не сюда? – осведомился следователь, оглядывая кухню в её нынешнем стиле средневековых готических кошмаров.
– Не, вон в ту комнату забежала, вы просто сказали вход охранять, мы…
– Не надо уже, сейчас увезут. Смотри только, чтобы сюда не заглядывала, у нас тут беспорядочек.
– Ещё там мама с девочкой, говорят, что им на уроки в школу надо, отпускаем?
– Да, за понятую пусть распишется и свободна.
Патрульный кивнул и взял у судмедэксперта протокол.
За пару минут до этого Антоха Тюрин в комнате № 2 окончательно проснулся и встал с кровати. Пару часов назад его разбудили соседи справа и слева. Испуганные Лариса с Васильевым поведали ему о случившемся. Он было хотел нащупать в темноте телефон, но его успокоили – скорая уже едет. Антоха краем глаза взглянул в конец коридора, осколки банки, вход на кухню и, пока соседи разбрелись к себе, решил ничего не предпринимать, а прилечь и полежать с закрытыми глазами минуток семь. Даже дверь не запер, что для прежних времён удивительно.
Разбудил его через час уже патрульный полицейский: «Вы здешний? Понятым будете? Не уходите, пожалуйста, никуда, пока следственные действия не закончатся». Антоха кивнул и решил вздремнуть ещё чуть-чуть. Понадобится – сами разбудят. Просто ночью спал он плохо – действовало похмелье, преследовали какие-то сюрреалистические видения, будь они неладны, и громыхания с кухни.
Антоха проснулся около восьми утра, в коридоре всё ещё кто-то ходил. Сладко зевнув он вдруг обнаружил, что перед сном выключил телефон, что случалось редко. Когда же мобильник вновь оказался в сети пришла эсэмэска: «У вас 27 пропущенных».
– Что?!
И от кого всё – от Миланы!
Но прежде чем он успел нажать «ответный вызов». В комнату залетела она сама с растрёпанными длинными тёмными волосами, жгучая брюнетка с ненамакияженным лицом, в накинутой наспех расстёгнутой куртке из магазина одежды для беременных. Она бросилась к мужу. Антоха вскочил с кровати. Через Миланин живот они кое-как обнялись. Из больших карих глаз супруги тут же набухли и покатились слёзы.
– Лапочка, ты чего?..
– Почему ты не отвечал?! – в сердцах воскликнула она.
– Лап, я…
– Я думала они тебя убили! Чуть с ума не сошла!
– Кто?
– Эти ужасные люди! Ты мне про них когда-то рассказывал! Прости! Прости меня! Я ужасная, ужасная дура, раз выгнала тебя сюда!
– Не говори так, ты просто эмоциональная натура, а тут ещё… – Антоха погладил её по животу, Милана подуспокоилась.
– Прости… Прости меня, ради Бога! Я дура. Я больше никогда-никогда так не буду делать…
– И я тоже, ни за что, ни при каких обстоятельствах больше вас не брошу!
Они ещё постояли немного молча, пока в коридоре не мелькнули люди в халатах и носилки с кем-то накрытым простыней между ними. Милана, к счастью стояла к двери спиной.
– Что тут такое? – заметив что-то, спросила она.
– Ничего, давай выждем пару минут и поедем купим тебе фруктового пюре, я отвезу тебя домой, опоздаю на работу на час другой, ну и пофиг – судов сегодня нет.
Оба заулыбались.
В узкой прихожей Нину Иванну провожали Николай и Елена Васильевы. Когда её проносили мимо оба активно крестились и нашёптывали молитву.
Обретшая теперь покой Нина Иванна проследовала на носилках через все лестничные пролёты. Выражение лица под простынёй осталось совершенно безмятежным. Через тяжёлую железную дверь подъезда она покинула Общежитие и его бокс №67 навсегда.
Ч а с т ь III
Я и менты
- рассказ-интермедия -
Это были долгие загруженные дни, три недели до Нового года. Наш региональный менеджер Ольга как раз назначила меня ответственным менеджером по Краснотурьинскому направлению, где «поля» для нашей компании были ещё совсем необработанными – вот меня и кинули «поднимать целину». В общем, мотался я туда из ЕКБ чуть ли не по нескольку раз в неделю и зависал в брендированных торговых салонах, налаживал сеть и всё такое.
Поездки туда зимой по темноте и со снегопадами – не айс, но ради сверхурочных и удобного отпускного графика можно и поусердствовать, благо машина у меня свежая, непожившая, иномарка отечественной сборки – посреди трассы с поломкой какой-нибудь водяной помпы, как на бывшей «пятёрочке», встать не боюсь.
И вот в один из таких трудовых, что б их, будней возвращаюсь я глубокой ночью домой в Екатеринбург. Жена и дети уже дома дрыхнут небось. За день ещё толком не евши – так пирожок с кофе в местной чайной перехватил. Еду, слушаю шипящее от помех местное радио. Там концерт по заявкам и заказывают одну и ту же песню:
Звёзды потухли, лампы зажглись.
Лампы потухли, звёзды зажглись.
Звёзды потухли, лампы зажглись.
Мы сидим в баре «Бисерный Лис».
Строчки повторяются по нескольку раз, гипнотическая хрень, сюр натуральный. На обочине ещё какой-то чудак в чёрной одежде со спортивной сумкой голосует, хоть бы светоотражайки надел. Оставил попутчика кому-нибудь другому.
Да, устал я тогда до жути (пункт 2.7), но отразил, что два подряд встречных «лётчика» моргнули фарами. Погода плохая – как раз к ментам. Ну, я скорость чуток поубавил, ремень вроде пристёгнут, фары включены, да и как тут ночью без фар? Думаю: совсем уже от своей работы, блин, одурел.
Спускаюсь, значит, с очередной горки (такие у нас уральские дороги) вижу – стоят. Я всё ближе, они ближе. Я чувствую, что что-то приключится, и они чувствуют, что я чувствую. Это как с девицей, ещё слова друг другу не сказали, а уже возникает искра, химия, простите. Ну, значит, поднимает он свою волшебную полосатую выручалочку и указывает мне на обочину. И ничего не поделаешь, приходится тормозить. Останавливаюсь я, жду пока доковыляет, опускаю стекло. Нехотя подходит ко мне и онемевшим языком:
– Добрый вечер… Инспектор <нрзб.>ыев…
– Как-как? – переспрашиваю недоумённо.
– Документы на проверку, – глухо отбарабанил с занемевшим от мороза языком инспектор невысокого роста с одутловатым лицом. Инспектор Ыев, так его и буду называть.
– Нате вот, – я весь усталость и невозмутимость, а профессор… Тьфу ты! Инспектор, наоборот – хмур и недоволен.
– Почему превышаете?
– Я?! – картинно поражаюсь я. – Ни в коем разе.
– Пройдите в машину для составления протоколо́в, – уж не знаю, зачем они так коверкают это слово, итак не сулящее ничего хорошего.
Вздыхаю. Зимняя автотрасса не лучшее место для правовых дискуссий с околевшим гаишником. Но так просто сдаваться тоже не с руки.
Чуть поодаль за кучей снега (видимо специально насыпанной союзниками из дорожных служб) спряталась полицейская машина, в ней сидели аж трое коллег инспектора, видимо выше званием или сроком службы. Открываю дверь, сажусь на переднее пассажирское.
– Здравствуйте.
– Здрсь, – поздоровался рулевой инспектор, двое его сонных товарищей сидевших позади здороваться не сочли нужным. Один, судя по глубокому дыханию, хорошо спал, второй апатично глядел во тьму (пункт 2.7).
Работала автомобильная печка. На приборной панели что-то нечленораздельно бормотала рация: «Пятый… пятый… Пробей по протоколам… Принял, два ноля…»
– Ну, что ж… Нарушаем? – осведомился рулевой инспектор и вытащил из дверей бланки протоколов.
– Ни в коем разе
Инспектор не удивился.
– Вы из Екатеринбурга?
– Да.
– Ясно-понятно, – рулевому инспектору стало что-то понятно, порадовался за него.
– Вот, смотрите. Превышали ведь! – Оживился один из сидевших сзади. Он отличался от остальных тем, что был рыжий. Да и голос у него был под стать цвету волос – ржавый и немного со скрипом.
Он приоткрыл окно и Ыев отдал ему что-то, что тот немедля передал мне. Это был телефон. На экране: несколько фотографий сначала пары фар вдалеке и циферки в углу: 111 км/ч.
Я задумался.
– Какой у вас приборчик странный. Вы телефоном скорость измеряете?
– Э-э… да это новый софт. Там… луч идёт из камеры.
Луч из камеры… Луч. Из. Камеры.
– Там знак «семьдесят» стоит, так что пишем про́токол по пункту 3 статьи 12.9 или что? Или как? – он вопросительно посмотрел на меня, ожидая какой-то реакции.
– Стоит-то стоит, только он на спуске стоит, а вы меня на горке небось «срадарили» телефоном. Ошиблись, наверное. Да и софт вам нужно обновить.
Гаишники переглянулись. Возникла неловкая пауза. "Радар" зазвонил, на мелодии стояла в та же «Звёзды погасли, лампы зажглись…» Рыжий вернул смартфон Ыеву, поднял стекло и с отсутствующим лицом откинулся на спинку кресла. Второй задний инспектор, судя по всему, продолжил спать, а рулевой раздосадованный моей несговорчивостью продолжил песню:
– Неоплаченные штрафы есть?
– Не-а.
– А если проверю?
– Валяйте.
Промешкавшись, он медленно взял рацию, не отрывая от меня взгляда.
– «База»… «База»…
– У меня и квитанции, если что, все с собой, – заметил я.
– «База» слушает, – ответила «База», да только поздно.
– Отбой… – вяло произнёс рулевой. – Можете ехать.
Я уж было обрадовался, но тут очнулся рыжий.
– Погодь, давай я у него огнетушитель с аптечкой проверю.
– Хорошая идея, – согласился рулевой.
В пустом и тёмном загородном пейзаже мы пошли изучать содержимое моего багажника. Срок годности аптечки, на моё счастье, истекал только через неделю. Поскрежетав зубами от собственной неудачи и от чужой удачи, рыжий мент здорово хлопнул моим багажником и обратился ко мне с надеждой в голосе:
– А вы не пьяный?
– Нет, – покачал головой я, а сам подумал: «Лучше бы я сейчас был пьяный… Дома с хоккеем по ящику и женой под мышкой».
– Мы не можем позволить вам ехать, – неожиданно заявил он. – Вы слишком переутомлены! Вы должны отдохнуть!
– Так… я… доберусь до Еката и там…
– Не спорьте – отдохните и продолжайте путь. Согласно пункту 2.7 Правил дорожного движения управлять транспортным средством в утомленном состоянии, ставящем под угрозу безопасность настоятельно воспрещается. Вы можете попасть в ДТП или вызвать…
– Ладно, блин, ладно! – отмахнулся я. Слова мента подействовали на меня седативно: я почувствовал себя бессильно усталым (хренов 2.7), даже для того чтобы ругаться, видимо выругал суточный запас в торговых салонах. Я умиротворённо лёг на заднее сиденье. Не глуша мотор, включил печь, укрылся пуховиком и закрыл глаза.
Ворочаться я не мог, расслабиться тоже, поэтому сон получился напряженным. И снилась мне какая-то белиберда о том, как у нас проводился чемпионат инспекторов по Федеральному Округу и как Ыев вышел в финал и в последнем конкурсе нужно было не взять взятку. Ему давали тысячу рублей, а он отвечал: «Нет». Ему давали тысячу долларов и он отвечал: «Не-а». Ему давали тысячу евро и он всё равно стоял на своём. Больше ему уже не предлагали, потому что есть же предел человеческим возможностям – засчитали победу.
Проснувшись через несколько часов, я надел пуховик и вылез на колючий декабрьский холод.
Вся бравая четвёрка сидела в машине, трое спали и только Ыев сидел за рулём и бдил.
– Можно теперь ехать? – тихо спросил я.
– Да, только протокол, пожалуйста, подпишите, – так же тихо ответил Ыев. – По пункту 1 статьи 12.2 ваши номера признаны нечитаемыми.
Я обернулся – и правда, номера вымазаны в грязи. Мне казалось, что я их чистил перед выездом. Может ли быть такое, что кто-то извазюкал их, пока я спал?
Сюрреализм какой-то. Надо видеорегистратор купить.
Подписываю протокол со штрафом.
– У нас палки, – загадочно произнёс Ыев с интонацией оправдывающегося человека.
Не обошлось и без напутственного совета:
– Вытрите, номера, что б вас на другие посты не остановили.
– Без бэ…
– Ваня, закрой окно, баню не студи, – сказал ему из глубины салона товарищ, приоткрыв зелёный глаз.
Наконец, уже под утро я продолжил путь домой. Чувствовал себя, надо сказать, бодрее. Были в этом сончасе и положительные стороны: не уложи они меня спать, глядишь, влетел бы уже в сугроб где-нибудь под Тагилом.
Включил радио, а там на смену «звёздам» и «лампам» врубили на повтор самую лютую попсу, и там вроде бы мужчина поёт:
Туда-сюда. И да, и нет.
Наша любовь как шпингалет!
Шпингалет! Шпингалет!
Наша любовь как шпингалет!
Через пятнадцать минут я обратил внимание на зеркало заднего вида. Меня догоняла машина моих визави. Видимо, закончилась смена. Чтобы избавить себя от новых недоразумений, я снизил скорость до легальных 90 км/ч и стал ждать, что будет.
Менты обогнали меня на повороте и, втопив до полной в брезжащем рассвете, умчались вдаль…
Когнитивный диссонанс
- рассказ -
Вечером одной из августовских пятниц, когда весь работающий по пятидневке люд уже переходил к выходному отдыху, в райотделе подмосковного ГИБДД привычно кипела работа.
Отъезжали патрулировать и возвращались полицейские машины. Инспекторы в салатовой светоотражающей форме носились с кипами протоколов. В дежурной части не умолкал эфир милицейской радиоволны:
«Пятый, пятый… На связи, пробей по угону Никодим Два Четыре Пять Роман Анатолий, – Пятый, принял… По угону отрицательно… – Два ноля».
Или.
«На Подушкинском ДТП с участием трёх авто, вызов по первой линии, кто проверит?.. Кто проверит, я спрашиваю? – Двадцать девятый… Будем там через двадцать минут, нули. – Нули…»
Или.
«На перекрестке Ильинского и Успенского не работает светофор, как понял? На перекрестке Ильинского и Успенского не работает светофор… – Вас понял, передаём в дорожное, два ноля, – Два ноля».
Или.
«Проверь по постановлениям... Аб-ду-ха-ким-ов Рашид Ибрагимович… Андрей, Борис, Дмитрий, Ульяна, Харитон, Андрей, Константин, Игорь, Максим, Олег, Владимир… Рашид Ибрагимович. Ноль пять Андрей, Игорь Двести сорок девять… – Два постановления по двенадцать двадцать девять… – Больше ничего нет? – Ничего нет… – Ноли…»
И далее в том же духе…
Начальник отдела, майор с представительной фамилией Шубин всей своей плотной милицейской фигурой восседал на стуле в собственном кабинете.
Это был уже слегка поседевший мужчина лет под пятьдесят с уставной причёской под ёжика, гладко выбритыми подбородками и мешками под глазами, накопленными за долгое карабканье по карьерной лестнице. Одет он был по летней форме в брюки и голубую рубашку с короткими рукавами и погонами на плечах, фуражка с почерневшей от пота подкладкой дожидалась на сейфе. Толстые пальцы, на одном из которых сверкал от солнца рубиновый перстень, стучали по клавишам.
Тем пятничным вечером ему оставалось долепить очередной рапорт для главка с показателями по штрафам, решить пару мелких хозяйственных вопросов. Он занимался этим в сокровенной тишине кабинета, которую нарушала лишь работа кондиционера. Майор Шубин и представить себе не мог, какой силы когнитивный диссонанс поразит его через три секунды… две… одну…
Зазвонил настольный телефон.
– Слушаю, – ответил он своим командирским басом. Майор разговаривал им со всеми вокруг, кроме начальства, разумеется.
На том конце провода был дежурный из дежурной части этажом ниже.
– Товарищ майор…
– Ну, ничего себе! Я занят, ухожу уже!
– Вы ещё там?
– Я ещё тут, говори быстрее!
Дежурный кашлянул.
– Тут ситуация… Только что радировали инспектора из ноль сорок девятой, говорят, что патрулировали Рублёвское шоссе и наткнулись на ДТП возле посёлка… – и назвал вполне себе респектабельный посёлок с ценами на недвижимость вполне себе не для простых смертных.
– И чего там?
– Говорят, что женщина собаку выгуливала и какой-то летун сбил их на тротуаре и протаранил чугунную ограду дома напротив.
– Это что ещё за анекдот?
– У женщины перелом ноги и видимо сотряс, ждут скорую, а вот собачка… Увы…
– Да и хрен с псиной! – выругался в сердцах майор Шубин.
– Женщина оказалась филиппинкой, она горничная из особняка напротив, а собака системы пинчер…
– Ещё раз повторяю: хрен с собакой! Что с водятлом?
– Жив. Патрульные радируют – молодой человек малость в неадеквате, может подушка сильно ударила. Однако машина у него просто космически дорогая: двухместный кабриолет с откидывающейся крышей, ярко-красный, итальянской породы, коробка передач… – увлёкся дежурный, но быстро был возвращен в нужное русло:
– Так! Харэ мне тут порнографировать! Всё по писанному: филиппинку – в скорую, молокососа – на освидетельствование, кабриолет – на штраф-стоянку…
– А с псинкой что делать?
– Сымать штаны и бегать! Выкиньте к чертям в кусты куда-нибудь. И вообще, в первый раз, что ли работать не умеете… Э-э, хватит меня дергать по каждому поводу, я занят! Два ноля! – выпалил Шубин, будто общение происходило по рации. Он бросил трубку и вновь попытался сосредоточиться на отчетах и показателях, но не тут-то было…
– Ну, что ещё?!
– Товарищ, майор, – на том конце провода опять висел дежурный. – Патрульные передают, что ситуация усложнилась. Водителем оказался некто Конопат Павел Валерьевич…
После того как назвали год рождения Шубин захотел было поинтересоваться, откуда у того в пятнадцать права, но решил дослушать доклад.
– Он тычет себя пальчиком в грудь и говорит, что его папа, цитирую: «Нас всех уроет».
– А патрульные что?
– Ключи с правами отобрали, что делать дальше, не знают. Передают, что он совсем в неадеквате, мол зрачки расширены, ноздри белые и какие-то порошковые субстанции по сидению рассыпаны. Товарищ майор, патрульные просят разрешения взять на пробу, чтобы убедиться наверняка.
– Отставить! – майор принялся соображать. – Конопат… Конопат… Стоп! Так они сына генерал-лейтенанта чекистов задержали?
– Так точно.
Майор хитро прищурился. Правильно разрулить ситуацию – вот, что от него сейчас требуется. А там и папашу на энную сумму можно будет подстричь. Или даже связями обзавестись, весьма, надо сказать, высокопоставленными. В баньку к себе пригласить, например. Он бы не занимал эту должность, и не заимел бы квартиру в Москве, и не купил бы себе и супруге по люксовому внедорожнику, если бы не умел «разруливать как надо».
И будто бы в ответ на его мысли дежурный на том конце провода сообщил:
– Товарищ майор, тут зво́нит… Или звони́т отец Крапивина. Крапивин тоже, ну вы поняли. Вас требует.
– Эм… – замялся Шубин, ему внезапно стало страшно и попадать под горячую руку совсем не хотелось. Пришлось выкручиваться:
– Скажи, что меня нет, но как только буду – тут же перезвоню, и что мы всё понимаем и вопрос решим в положительном смысле. Два ноля, давай…
Через несколько минут дежурный перезвонил.
– Что он сказал?
– Товарищ майор, он сказал, чтобы и права, и машину его сынульке вернули, и немедленно. И что мы, наверное, его подставили…
– Пф-ф, дался он нам!
– И пытали, раз у сына в трубке язык заплетается. Сказал, что если это так, то цитирую «вам, мусорам, не поздоровится».
Майор Шубин тяжело сглотнул.
– Что ещё сказал?
– Сказал, что звонит с Лазурного берега и счёт за телефон оплатит из наших зарплат.
– Крут, однако.
– Так точно!.. Так, что патрульным передавать, товарищ майор?
– Так… – майор постучал костяшками пальцев с перстнем по рабочему столу из красного дерева. – Значит Пашеньку с машиной отбуксировать до дома. Права вернуть, а филиппинку миграционщикам сдай, пусть сами с ней возятся.
– Понял, а с собак… Понял, товарищ майор.
– Как выполнят, пускай доложат тебе, а ты уже мне.
– Два ноля.
– Два ноля, – синхронно объявили «конец связи» гаишники.
Но не прошло и четверти часа, как дежурный опять нарушил покой Шубина, который к тому времени перешелестел всеми возможными бумагами и приготовился было ретироваться на выходные к бане, водочке, друзьям, шашлыкам, футболу… Не тут-то было.
– Да, – простовато ответил майор, предчувствуя, что в трубке караулят хорошие новости.
– Товарищ майор, радировали патрульные с Рублёвки – ситуация только что усложнилась.
Обманчивое оказалось предчувствие…
– Как, опять?!
– Так точно, только что из особняка напротив вышел мужчина в халате, тапочках и… С охотничьим ружьём в руках…
– Что?!
– Представился Измайловым Львом Дмитриевичем, сотрудником администрации президента и сообщил, что это его собака и его горничная…
– Это что ещё за анекдот?!
– Сказал, что тот, кто евоного любимого кобелька укокошил может паковать вещи на тот свет.
– Кого укокошил?
– Ну, собаку. Это, кстати, оказался не пинчер, а настоящий грейхаунд!
– Да хрен с ней!.. – хотел было опять выругаться майор, но вдруг осознал, что уже «не хрен».
– Он приказал нашим патрульным отдать Пашеньку ему, после чего «могут быть свободны».
– И чего он с ним собрался делать?
– Сказал, что своим варанам поганца скормит. Варанам! Можете себе представить?!
– Эти зоолюбители… Ух, ненавижу!
– У богатых свои причуды, товарищ майор. Секунду… – ненадолго дежурный исчез из эфира, но быстро вернулся. – Товарищ майор, патрульные передают, что ситуация совсем сложная: хозяин собаки уже наводит на них ружье и имитирует звуки выстрелов.
– Это как?
– «Пыф!» «Пыф!»
– Хреново, а с Пашенькой что?
– На коленях перед патрульными стоит, говорят, сильно плачет, сопли по шортам размазывает. Одновременно умоляет защитить и угрожает всем папой. Похоже, он ещё не в себе.
– С филиппинкой?
– Воет что-то на своём. Товарищ майор, что делать?
На летней милицейской рубашке майора Шубина проступили огромные круги, площадь которых продолжала увеличиваться. Несмотря на врубленный на всю мощь кондиционер, кабинет в этот момент казался ему жарче бани…
– Что делать, товарищ майор?
– Ну, тогда… Проток… Бль… Э-э… – пытался родить озадаченный сверх меры майор.
– Секунду, – прервался дежурный, на заднем плане послышался его голос: «Его нет… Что передать?» Следующую минуту Шубин напряженно вслушивался в какофонию звуков дежурной части. В шелест бумаг, треск рации, обрывки переговоров с патрулями, а также в то, как дежурный «угукал» и «такточнил» телефонному собеседнику.
– Товарищ майор, приём.
– Слушаю тебя…
– Это тот самый Лев Дмитриевич звонил. Я сказал, что вас нет, и… И он просил передать, что, если мерзавец избежит поедания варанами – на наш отдел нашлют все мыслимые и немыслимые проверки. Настоящую чуму, короче.
Шубин тяжело дышал в трубку.
– Что-нибудь… ещё… сказал?
– Сказал, что персонально вы «за убиенную кобелинушку будете страдать». Цитирую: «Хлебать ему баланду в общей зоне!» – и тому подобное. «Страдать» – он как бы акцентировался на этом слове и повторил его несколько раз. Ох уж эти зоолюбители…
Майор Шубин икнул.
– Товарищ майор?
– Ась?..
– Вы ещё с нами?
– Я-я…
– Секунду… Товарищ майор, Бутейникова передаёт, что по второй линии, только что звонил мужчина. Представился как генерал-лейтенант Конопат и сказал, что звонит с Лазурного берега, просил передать, что если мы его сыну сию же секунду не вернём авто и права – он пришлёт к нам в отдел взвод спецназа… И персонально вас выволокут за шкирятник и увезут под арест. Товарищ майор, что делать?
Вопрос гулял эхом в голове Шубина, он отражался от внутренних стенок черепа вновь и вновь. Трубка выскользнула из запотевшей ладони. Майор не шелохнувшись сидел в своём кресле. Он ведь даже задницы от него ни разу не оторвал… пропал с концами.
И тут, словно в эдакой компьютерной игре, у читателя появляется возможность выбрать концовку:
· Нажмите Q, и майора Шубина заколпашили чекисты;
· Нажмите W, и его ушпротили по линии администрации президента.
Два варианта.
Часы Президента
- рассказ -
Плавильщик шестого разряда по фамилии Сбруев старательно начищал ботинки в прихожей. Для верности поплевав на губку, он вновь принялся доводить обувь до идеального блеска.
Его жена стояла над душой неподалёку.
– Ну, чего ты трёшь? Затёрся уже весь! Топай, опоздаешь, – фыркнула она из дверного проёма кухни.
– Не верещи. Тру, значит надо. – проворчал плавильщик в ответ. – Президент всё-таки приезжает.
– Дался ты ему со своими ботинками в плавильном-то цеху.
– Не разглагольствуй, несчастная! Ты заводской значок нашла?
– Нашла-нашла. В сахарнице в серванте нашла. Разбрасывает всё, где попало, сил моих нет.
Жена кинула значок. Плавильщик строго поймал его широкой ладонью и приладил к выстиранной и поглаженной специально ко Дню металлурга рабочей форме.
В уральском городе, где жил плавильщик, обстановка в этот летний день была не совсем праздничной. Скорее это был «праздник в спецрежиме» – на время приезда главы государства. Половину улиц была перекрыла полиция и служба охраны, другая половина стояла в пробках. Повсеместно курсировали патрули, а обычным гражданам на всякий случай настоятельно рекомендовалось не покидать помещений в течении суток, а нерасторопных товарищи в штатском любезно приглашали переждать визит руководства в отделении полиции, что называется, от греха подальше. Безопасность превыше всего!
Но плавильщика это не касалось, ещё бы, ведь он вышел не праздно шататься по улицам, а направился на трамвае на родной металлургический завод – из дома, можно сказать, приехал домой.
Огромный завод, площадью в полгорода привычно трудился: дымили трубы, в сторону домны тянулся состав вагонов-хопперов с агламерационным окатышем и прочим сырьём, а в сторону конвертерного медленно будто динозавр тащилась «сигара».
В раздевалке плавильщик Сбруев встретился с мужиками из бригады, уже готовыми выйти на смену, поздравил всех с Днём металлурга. Надев блестящий термозащитный плащ и каску с прицепленными впереди светозащитными очками, он вместе с остальными отправился к своей печи в электросталеплавильный цех. Вскоре из домны прибыл чугуновоз с ковшом, полным раскалённого чугуна, и пошла знакомая песня – затрещала сталеплавильная печь.
Когда очередной ковш с приготовленной «спокойной» сталью отчалил в сторону проката, в цеху появились две странные фигуры в штатском, но с касками на голове. Опасливо озираясь по сторонам и вытирая ручьи пота со лба (температура воздуха – градусов под семьдесят), они не решались идти вглубь цеха и дождались пока мимо них сам собой пройдёт металлург в рабочей форме и взяли его под руки.
– Э-э, вы кто такие! – по стечению обстоятельств этим проходившим мимо оказался именно плавильщик Сбруев.
– Пройдёмте с нами, – безальтернативным тоном предложил один.
– На Президента хоть посмотришь, – снисходительно добавил другой.
Плавильщик разинул рот от удивления:
– Он что хочет меня видеть? – не веря своим ушам, уточнил он.
– Хочет-хочет, – коротко вразумили его люди в штатском, после чего тщательно обыскали на предмет холодного оружия, колюще-режущих предметов – от греха подальше изъяли заводской значок.
Сбруев назначил в бригаде старшего, и фигурами в штатском был препровождён к воротам цеха, где перед телекамерами уже стояла группа людей в тех же термических плащах и касках, что и он. Его поставили с краю и даже зачем-то вручили ложку, как у горновых, которыми они в цеху не пользовались.
– Ну, как? – спросил один в штатском у оператора. Оператор показал большой палец, мол кадр заполнен и видимость рабочей массы создана.
Плавильщик Сбруев стоял, не шелохнувшись, ему было неуютно перед телекамерами. Стоявшие рядом с ним коллеги о чём-то шептались.
– Эй, а Он откуда пойдёт, – тихо спросил плавильщик соседа, тот повернулся и отсканировал его пронзительными чёрными глазами.
– Зачем вам эта информация?
Плавильщик взглянул на стоявшую рядом четвёрку его коллег, но к своему удивлению никого не узнал: за соседом стоял круглолицый со светлыми волосами, дальше – мужик с усами и с другого края ещё был рабочий с широкой лысиной, который вскоре надел каску.
– Мужики, а вы из какого цеха? – пробасил Сбруев, но в ответ получил странное:
– Не усугубляйте.
Плавильщик вдруг с удивлением обнаружил, что стоящий за соседом круглолицый и вовсе женского пола. «Баба-металлург?! Это всё дичь какая-то!» – возмущённо подумал он, но тут на горизонте появилась делегация, и плавильщик Сбруев забыл обо всём на свете.
Помимо обширной свиты легко опознавались несколько человек. Немного отставал глава города – низенький суетливый мужчина с выпученными глазами и вечно перекошенным выражением лица под низким лбом и лысиной. Это выражение лица он не мог скрыть даже для предвыборных плакатов, почему и фотографировался предпочитал в профиль. «Ух, ворюга! Он тебе объяснит, как народные деньги тырить», – мысленно погрозил мэру плавильщик.
Дальше от мэра и ближе к Самому среди своей свиты стоял губернатор области. На его лице в отличии от мэрского выражалось сокровенное спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Регион ему достался, прямо скажем, не ягодная поляна, но и не помойка. Приступил к обязанностям он уже три года как, и с тех пор его губерния по всем показателям нищеты держалась в середине общероссийского рейтинга захолустий. «Одноклассники всё-таки», – добродушно рассудил плавильщик, глядя на Президента с губернатором. «Чужого не стал ставить. Поставил, кого знает. Думает о нас».
Далее рядом с президентом ужом крутились два солидных человека. Один был англо-московский олигарх Аркадий Штремер – владелец холдинга, куда входил металлургический завод. Его Сбруев видел только по телевизору. На заводе владелец более всего был известен надбавкой в двести рублей, начисляемой в честь его (Штремера) дня рождения, и прозванной в рабочей среде «штремеровкой», так же называли и бутылку водки, которая чаще всего на эту надбавку и покупалась. Ему поддакивал директор предприятия, в обычной обстановке крикливый, с неизменно суровой миной; в настоящий момент в присутствии начальства подобно мэру он был лишь на подхвате, и весь сочился подобострастием.
Но все вышеперечисленные персоны меркли по сравнению с Ним. Они все казались коротышками один короче другого, кустами у подножья башни. По мере приближения Президент казался плавильщику всё выше и выше, всё больше стати и ширины плеч. Казалось он на голову выше всех присутствующих и добродушно озирает всех свысока…
«Здравствуйте», – хором поздоровались стоящие рядом с ним, а плавильщик только открыл рот от удивления.
– Здравствуйте, – обратился он к тому лысому с другого края в форме металлурга и пожал ему руку. – Как ваша жизнь?
– Товарищ Президент, нам, коллективу электросталеплавильного цеха, жаловаться не на что! Работа есть, зарплата, о такой и не мечтали, – отрапортовал тот, а Сбруев опять вспомнил, что видит всех этих «коллег» впервые.
– Что касается трудоустройства россиян, то в этом году мы уже реинвестировали… – Президент отвернулся к телекамерам и фотовспышкам, чтобы поведать об успехах своей партии в части трудовой повинности граждан.
Сбруев, как и подобает декорации, всё это время стоял с горновой ложкой в руках и кивал.
– А как само по себе? – по-свойски спросил Президент. У него было благосклонное выражение лица. – Жильё у вас есть, а автомобиль?
Лысый пожал плечами:
– Так точно. Жильё уж давно есть, без всяких кредитов за зарплату купил трёхкомнатную квартиру. Машину взял!
– Иномарку?
– Никак нет, отечественную!
Президент осиял всех вокруг широкой улыбкой, повернулся к камерам и начал вещать по новой:
– Это замечательно, ведь обеспечение граждан России жильём по программе «Крыша-над-головой» является объективно приоритетной задачей для…
Когда и этот вопрос был освещен в должной мере, Президент пожал докладчику руку:
– Удачи вам всем и успехов в работе.
Глава государства уже успел удалился на пару шагов, как плавильщика поразила ценность упускаемого момента. Он вышел из странного оцепенения и без единой задней мысли вдруг захотел поблагодарить Президента за всё, что тот для него сделал. Для всех сделал!
Не выпускавший горновую ложку плавильщик, напоминавший всё это время статую женщины с веслом, вдруг резко метнулся в сторону удалявшегося президента, но в тот же миг путь ему бдительно преградили те самые его «коллеги». Тот что с усами одним выражением лица вопрошал: «Ты куда намылился?»
– Я буду разговаривать только с Президентом! – воскликнул плавильщик Сбруев.
За доли секунды до того, как для плавильщика непременно наступили бы последствия такого своевольного выпада, как будто бы с неба, а на самом деле из-за спин «коллег» раздался голос главы государства:
– Да-да, слушаю вас.
«Коллеги» послушно расступились.
– Это правда вы?
– Да, и раньше тоже был я.
Свита услужливо издала смешки. Одному лишь Сбруеву было не до смеха.
– Спасибо вам! Я на всех выборах за вас!.. и за вашу партию! Я телевизор смотрю!.. Ой, спасибо вам за это! От души спасибо!
Президент был доволен. Он вновь обратился к телекамерам.
– Спасибо, вам за тёплые слова. Это хорошая оценка деятельности, но главное это то, что ещё предстоит сделать…
И после очередной тирады, не выходя и поля телекамер, глава государства снял блестящие часы и, словно браслет по старой привычке, застегнул их на руке плавильщика Сбруева, а затем пожал её с ловкостью заправского каратиста.
Он говорил что-то ещё, но плавильщик не слушал, а только тяжело дышал и кивал. Лишь спустя какое-то время, когда все разошлись, мало-мальски пришёл в себя и обнаружил, что сжимает в руке, бесценное напоминание о пережитом.
Уже спустя пару недель плавильщик Сбруев как на троне восседал на кресле в собственной гостиной в майке и трусах. Он уже час как отвлёкся от телевизора и вспоминал каждое мгновение той памятной встречи и издали любовался теми самыми часами, что лежали теперь на полке рядом с иконами, фотографиями детей и их с женой недавнего отпуска в Геленджике.
Вот уже которые сутки эти часы не давали ему покоя, мешали спать, отвлекали. Да что там, он даже подойти к ним, ближе чем на метр, боялся. Не трогал сам и жене не давал.
– Дай протру.
– Уйди! – в сердцах гаркнул он, преградив доступ к часам супруге и кухонной тряпке, которой та намеревалась стереть пыль. – Испортишь вещь!
– Тебе Вещь подарили, а ты за ней поухаживать боишься. Тьфу на тебя! Вот возьму и обратно в Кремль их почтой отправлю!
– Не вздумай!
– И записку напишу, что тебе, балбесу, они не к чему. Раз от пыли протереть не можешь.
За этим последовала очередная словесная баталия – явление для семьи Сбруевых в высшей степени обыденное, в порядке вещей.
И только лишь спустя ещё неделю знакомство плавильщика и часов Президента наконец состоялось.
Оно произошло ночью, когда Сбруев поднялся из кровати, чтобы поживиться чем-нибудь съестным из холодильника. Глотнув из-под крана воды и умяв полбатона, он уже собрался обратно в постель, как вдруг ноги перенесли его к той самой семейной полке. Аккуратненько двумя пальцами он положил часы на ладонь. За свою долгую рабочую жизнь ничего подобного плавильщик Сбруев до сих пор не видел.
Это были наручные часы с ремешком из настоящей кожи, с золочёным корпусом, инкрустированным узорами, напоминающими листья мирта, циферблат – с чёрной, преломляющей свет поверхностью, внутри ещё два маленьких циферблата – для секундомера и лунного календаря, красивые римские цифры тоже позолоченные или же из чистого золота, а на колёсике регулировки и вовсе блестел маленький алмаз.
В какой-то момент плавильщик стал прикидывать, какую часть от его квартиры они стоят или даже какое количество квартир – но затем отбросил эти недостойно-меркантильные соображения.
Там же на циферблате Сбруев разглядел логотип в виде красного квадратика с белым плюсом внутри, рядом мелкими буквами было напечатано какое-то слово на нерусском, судя по всему, название фирмы-производителя.
– Не наши, – вздохнул Сбруев. – Наши такого бы не учудили. Наверное, китайский лидер подарил, – предположил он. И потом до самого утра вертел президентские часы и разглядывал их со всех сторон.
На самом деле нарушить покой президентских часов плавильщика вынуждали уже давно. По заводу ходили всяческие толки. Сам Сбруев пересказал сцену явления раз двадцать как минимум. У него даже непонятно почему возникла ностальгия по пионерскому детству, когда в раздевалке его обступили со всех сторон товарищи, чтобы послушать рассказ. От раза к разу история становилась всё ярче и обрастала новыми подробностями, но вот когда речь заходила о часах, сконфуженный плавильщик начинал запинаться и мямлить.
На очередной проф-попойке кто-то из сталеваров решил подкусить его, мол «часишки-то уже заложил и пропил, небось». Не выдержавший такого хамства плавильщик Сбруев плюнул на кулак и как следует проучил не по разряду дерзкого коллегу.
Часами вдруг заинтересовался и директор завода. До недавних пор он и знать не знал о существовании в числе десятка тысяч сотрудников завода плавильщика Сбруева, но тут вдруг зачастил именно в электросталеплавильный цех в гости и общался именно с ним необычно учтиво и ласково. Он даже хотел попросить у Сбруева их поносить на время, но потом чего-то испугался.
– Да, ты хоть сфотографируйся с ними, ёшкин кот! – предложил директор. – В стенгазету попадёшь.
Дабы продемонстрировать своё уважение к верховному главнокомандующему и его подарку, плавильщик шестого разряда Сбруев твёрдо решил: каждый день ходить на работу именно в этих часах.
– Не для того мне их подарили, чтобы я на полке залёживал!
И следующие два дня бывшие часы Президента России пережили восемь часов работы под рабочей варежкой в палящей бане сталеплавильного цеха, перерыв на обед в заводской столовой и поход в отдел кадров для уточнения графика отпусков на следующий год.
Плавильщик Сбруев грузно опустил рабочую ладонь на стол сотрудницы отдела кадров, наморщил лоб и сурово произнёс:
– Конец мая, начало августа.
Хрупкая девушка, обратила внимание на ставшие локальной заводской легендой часы и робко кивнула:
– П-понимаю…
Вскоре заводская газета, которую распространяли в раздевалках и под стеклом вывешивали на проходной вышла с удивительной передовицей: на фотографии крупным планом красовались часы, а вот от плавильщика помимо руки виднелись только рот и подбородок. И заголовок: «Часть Него среди нас». Несмотря на такой монтаж плавильщик шестого разряда Сбруев был на седьмом небе от счастья. Сбылась тайная мечта, о которой он и не подозревал – попасть в заводскую газету.
Внезапный успех так вскружил плавильщику голову, что вечером тот проставился товарищам по смене в чебуречной. Мокрый от дождя, в грязной одежде он завалился домой поздней ночью и, не реагируя на ор жены, упал на диван. Единственное на что он откликнулся было:
– Вот дубина стоеросовая, видел бы тебя Президент!
– И раньше тоже были вы… – просипел Сбруев и уснул пьяным сном.
И вот на этом самом месте, по канону острых сюжетов, где сначала всё идёт хорошо, а потом из рук вон плохо, нашего героя, сталеплавильщика шестого разряда Сбруева буквально за углом подстерегли неприятности.
Всё случилось одним августовским вечером плавно переходящим в ночь.
Плавильщик задержался в гараже, где долго возился со своим транспортным средством отечественной марки, на коем он ездил только на садовый участок. Из других гаражей собралась мужицкая компания. Когда закончили обслуживать свои рыдваны, по такому случаю решили хорошо поддать пива.
В общем, именно в тот раз никакой меры плавильщик не превышал, а лишь разбавил будний день, как вполне обычный работяга, и уже в темноте отправился домой, чуть-чуть покачиваясь.
Тихо намурлыкивавший высоцкую народную плавильщик шёл по знакомым дворам, мимо урн и помоек, из окон доносились звуки телевизора, на балконах этажей курили и разговаривали по мобильнику, подростки группкой сурикатов тусовались возле скамьи, в кустах ворочался бомж, в вишнёвой тонированной девятке магнитола играла рэп. От гаражей до дома требовалось пройти-то всего несколько кварталов, и закончиться бы всему благополучно, кабы не желание срезать путь через соседний двор, в который вела арка. «В этом доме большом…»
В арке не было видно ни зги, потому как ещё в лихие девяностые на улице побили, срезали и сдали в металлолом все советские фонари. Когда своды скрыли Сбруева, впереди из-за угла выплыл силуэт молодого человека, похожий на пятно.
– Дядь, сига есть?
Усыплённая пивом бдительность подсказала бы плавильщику насторожиться, но тот совершенно искренне, хоть и привычно грубо ответил:
– Не курю и другим не советую, – и хотел было уйти, но силуэт молодого человека преградил ему путь.
– Дядь, дай на проезд, – услышал Сбруев из-за спины. Оказалось, что с другой стороны арки так же из-за угла выплыли ещё два пятна и направились к нему.
– Чё?! – возмутился плавильщик Сбруев, мало-помалу он стал осознавать намерения встречных.
– Карманы выворачивай, вот чё! – теперь уже без вывертов, с угрожающей прямотой потребовали у него.
Силуэты были худого телосложения, сквозь темноту на голове у одного различалась кепка.
– Да вы, шпана, совсем о**ели?! – вскрикнул плавильщик и размахнулся рукой.
– О, и котлы дай погонять.
Тут возмущённый разум пролетария вскипел окончательно. Сейчас, сию же секунду плавильщик шестого разряда по фамилии Сбруев собрался огорошить грабителей своим заявлением:
– Котлы, говоришь?! Да, это часы Президента Ро... – но был прерван ударом, пришедшемся не кстати в область груди.
Плавильщик тоже был не прост, своей с тяжёлой, что называется, рукой в завязавшейся рукопашке он нашёл несколько лиц. Однако ж, во-первых, он ослаб от выпитого, во-вторых, нападавшие имели численный перевес, в-третьих, у одного из них за пазухой имелась пивная бутылка, которая в конечном счёте сделалась решающим аргументом, и повалила Сбруева с ног. Нападавшие наподдавали ему хорошенько ногами и стремительно испарились.
Пришибленный плавильщик очнулся спустя несколько часов. Его кто-то растормошил. Придя в сознание он машинально в продолжении давно проигранной потасовки махнул рукой и чуть было не заехал по физиономии тому, кто его нашёл.
– Э-э, ты чэго ещё? – возмутился тот с сильным кавказским.
Арку освещали знакомые четыре фары «шестой» модели.
– Э-э, с табой всё в порядкэ? — спросил пузатый азербайджанец в свитере и помог Сбруеву подняться на ноги.
– А? – плавильщику потребовалось время чтобы прийти в себя и понять, что происходит. Лишь спустя пару мгновений он вспомнил, что находится всё в той же арке, только со стороны двора на него светят фары белой «шестёрки», а рядом стоит гражданин совсем нерусской национальности и удивлённо на него глядит.
– Ты чэго… побили?
Плавильщик не ответил, он ощупал ноющие от многочисленных синяков и ссадин конечности, потёр шишку на затылке. Что удивительно, ни одного перелома. Деньги из кармана рубашки испарились, с ног исчезли ботинки, как раз те, в которых он здоровался с Президентом. От мобильного телефона – и след простыл. Сколько он здесь пролежал? «Жена дома уже крышей небось поехала», — подумал помятый Сбруев и решил спросить азербайджанца:
– А сколько вр…
Голос его дрогнул. Дыхание замерло.
– Часы… Часы б**ть!
– Какиэ часы? – переспросил азербайджанец. – Если тэбэ дамой, за пятдэсат подброшу.
– Да нет же! Часы сп****ли! В ментовку надо! Трево-о-ога! – заорал Сбруев.
– Э тишэ, люды спят… Нэ, туда нэ поэду.
– Ты не понимаешь! Это же часы Президента Ро…
– Иди лучше в больничка сходи.
Сбруев махнул рукой на растерянного азербайджанца, на его таксовую «шестёрку» и со всех ног понёсся сообщать о преступлении.
Коридор в отделении полиции выглядел так, будто долгое время его кто-то грыз. За зарешёченным окошком в своей комнате дежурный смотрел своё любимое реалити-шоу про собранных под одной крышей организмов.
Когда на пороге отделения возник битый и оборванный плавильщик Сбруев, тот не посчитал нужным оторвать лицо от экрана:
– До девяти утра не подождёт? У меня смена закончится.
– У меня часы украли!
Дежурный прихлёбывал чай. Плавильщик почувствовал себя хреново.
– А с меня фуражку месяц назад стянули, и чего?
– Вы не поняли, часы – подарок Президента!
– А фуражка — от завхоза, и чего?
– Найдите их!
– А ты мне фуражку найдёшь, так что ли?
– Какую фуражку?
– Ну, мою, – фыркнул вялый полицейский. Он наконец-то повернулся к посетителю, у него было морщинистое лицо с выразительными мешками под глазами и рыхлым выражением отсутствия интереса.
Плавильщик Сбруев оторопел.
– Сами ищите свою фуражку! Я хочу заявить о грабеже! Они же б**ть уйдут…
– Ну, ладно, ладно, – набрав в лёгкие воздуху «сдался» дежурный. – Следователь через час подъедет, а пока садись пиши.
– Как через час?! А кто же этих п****ков поймает?! Свяжитесь с патрулём!
– Не могу патруль… на патруле! – пожал плечами дежурный. – садись лучше заявление пиши строго по форме, образец со стенда… потыбрили. Ну, напиши как-нибудь своими словами.
Плавильщик взял ручку с бумагой и попытался изложить случившееся, что без образца оказалось не так просто сделать. От «смеркалось» с грехом пополам он добрался до «было вдарили». Затем поведал про встречу с Президентом и сделал упор на: «И раньше тоже были вы…» Наконец, попытался описать часы: «круглые, дороги как память».
Дежурный пробежался глазами по заявлению, поцокал языком и посоветовал дождаться следователя.
В отсутствии выбора плавильщик Сбруев уселся на табурет возле выхода в полицейском коридоре и, несмотря на ноющие по всему телу болячки, задремал.
Угрюмый и не выспавшийся следователь пришёл на работу, как и полагается, в восемь пятнадцать. Проскочив так, чтоб его никто не заметил, он заперся в кабинете и принялся усиленно щёлкать мышкой служебного компьютера.
Плавильщик Сбруев, прозевавший ловкого следака, принялся стучаться в дверь. После первых стуков, в кабинете включили музыку. В любом другом случае плавильщик давно бы уже плюнул и ушёл, но осознание действительного значения украденной ночью вещи, сделало его невероятно настойчивым, хотя следователь предпочёл бы слово назойливым.
– Ну, кто там?! – истерично запищал жрец закона, отпирая дверь. – Чего долбишься?
– Чего-чего?! Ограбили меня! Чего… – сурово заявил плавильщик Сбруев.
– А это ты, дежурный уже отзвонился, я уж думал ты ушёл, – хотел было отмазаться полицейский, но всё же смиловался и пригласил «терпилу» внутрь, – Но да ладно, давай заходи по-бырому оформим протокол опроса и гуляй, Вася.
Потерпевший Сбруев весь помятый в грязной вывалянной одежде и со ссадинами на лице с хмурым видом уселся на стул заваленного бумагами кабинета.
– Валяй, не томи.
Сбруев поведал ему историю о невероятно дерзком грабеже часов. Следователь пробежался глазами по заявлению, вид у него был скучный.
– Так-так-так. Ограбили примерно четыре часа назад. Лиц не видел, приметы смутные, фонарей нет, камер нет…
Тогда плавильщик решил напомнить о том, Кто подарил ему эти часы. Лицо следователя сделалось ещё скучнее. Сбруева это удивило.
– Президента, говоришь? – в голосе его сквозил скепсис, полицейский откашлялся и изложил свою версию событий. – Слушайте, гражданин, вы, судя по всему, шли ночью пьяненький. Упали. Ещё раз упали. Шли и падали. Набили себе синяков, шишек, потеряли часы эти ваши президентские, а ещё президентский телефон, президентские деньги и ботинки. А теперь хотите, чтобы мы их вам искали? Ай-ай-ай.
Следователь игриво погрозил Сбруеву пальцем.
– Что? Да вы совсем тут ох**ли?! Меня грабанули, а вам по барабану? Да, я на вас… – запротестовал плавильщик.
– Хорошо-хорошо, – нахмурился жрец закона, а потом заключил: – Гоп-стоп, так гоп-стоп. Сварганю сейчас пару бумагуль… Потом будет проверка факта наличия преступления – обычная процедура, не больше месяца, потом будем думать…
– Да чего тут думать-то?! Грабанули эти пэтэушники из ПТУ № 2, а краденое Рахман на рынке скупает – это все знают, я у него эти брюки брал! Часы наверняка уже сгрёб, поганка бородатая…
– Нет, нет, нет! – запротестовал уже следователь. – Вот не надо мне тут самодеятельностных умозаключений! Сериалов нагляделись. Подпиши вот здесь и свободен.
Дверь кабинета за спиной плавильщика захлопнулась. Из кабинета вновь стали доноситься звуки шансона.
Тогда плавильщик Сбруев отправился в травмпункт – снять побои, чтобы потом сунуть этому воротиле под нос справку. «Тогда уж точно не отвертятся», – решил он.
А врачиха на приёме лишь ухмыльнулась:
– Звонил следователь Черпаков, просил справку о побоях вам не выдавать.
У Сбруева от такой наглости покраснели щёки.
– Просил передать, что за тысячу евро достанет вам и батальон гопоты, и ящик часов в придачу… От себя уже добавлю: тысячу ему, сто мне за справку.
Сбруев попытался возразить, но в ответ получил:
– Сбруев ведь, так? Спуститесь-ка в морг. Пару часов назад женщина прибегала, истошно кричала, кажись, по вашу душу. Вы бы лучше её поискали.
Врачиха крикнула: «Следующий!» – и потребовала Сбруева очистить кабинет от его присутствия.
Стуча зубами от злобы и отчаяния оплёванный и помятый плавильщик Сбруев, шёл по улице. Его тень ложилась на обшарпанный и исписанный фасад жёлтых хрущёвок, на трещины асфальте, на помятую урну.
Отчаявшийся плавильщик уже хотел пойти в ближайший киоск и как можно скорее напиться «ершами», но вспомнил, что «женщина прибегала», – про жену-то он совсем забыл. «С катушек уже, небось, слетела», – подумал Сбруев. Надо бы позвонить, да мобильник отобрали, тогда надо бы идти домой, но как? Без часов Президента? И на порог собственного дома сунуться-то стыдно?
Взор его упал на витрину магазина с плазменными телевизорами. Как чудесном зеркальном царстве десятки телевизоров с разной диагональю и цветопередачей показывали одно и то же – репортаж о визите первого лица в соседнюю страну.
Новости дали крупный план: глава государства помахал рукой Сбруеву и миллионам других телезрителей с трапа самолёта. Он был такой же как при встрече, так что реального, пожалуй, даже и не отличишь от телевизионного. Плавильщик уткнулся лбом в пыльную витрину. На руке президента он разглядел новые блестящие часы, ничем не хуже дарёных ему, и с горечью изрёк:
– Извините, дурака. Вы для нас всё, а… – и безнадёжно махнул рукой.
Мимо промчался тонированный «Мерин» и окатил плавильщика из лужи. Он посмотрел на площадь, там на постаменте ещё с прежних времён грозно стоял металлург-пролетарий.
– Ну нет! – встрепенулся плавильщик Сбруев. – У меня дед воевал, батя – заслуженный труженик! Нас не проймёшь…
Сжав кулаки, стиснув зубы, громко вышагивая, он направился на крытый рынок.
Скользкий и пугливый Рахман Мопедов, торгаш и скупщик краденного вертелся возле своего лотка и, если б заметил Сбруева на секунду раньше, то несомненно сделал бы ноги в подсобку, оставив по привычке разбираться со злым клиентом сварливую жену…
На сей раз плавильщик с внушающим лицом, сплошь покрытым ссадинами, не церемонился. Он стремительно взял за грудки Рахмана Мопедова (который испугался так, что даже проглотил насвай) и с поистине заводской прямотой спросил:
– Где часы Президента России?!
Оторопевший от такого нахрапа, заикающийся и дрожащий как осиновый лист Рахман Мамедов молниеносно сообразил, о каких часах речь и выложил всё как есть:
– Сева Турин… Дольжин биль… Пять тысяча рублий за… точка.
– Ага, б**! – громогласно возликовал Сбруев. – Картина маслом!
Как выяснилось, скользкий и пугливый Рахман Мопедов задолжал пять тысяч рублей за аренду лотка, и отдал бесценные часы хозяину крытого рынка в качестве платы.
«Вот подфартило, вот свезло-то…» – думал теперь уже полный надежд плавильщик Сбруев, ведь хозяином рынка был не кто иной, как избранный депутат городской думы Сева Турин по кличке «Турбо».
И избирался он не от абы какой партии, а именно от той, которую поддерживает Президент.
Плавильщик ворвался в приёмную депутата в неурочные часы и не стал смиренно ждать, как в полиции, на это его терпения уже не хватило, а громко требовал у секретарши аудиенции. Секретарша позвонила боссу и услышав в трубке: «Две минуты», – пригласила плавильщика. Сбруев влетел в кабинет пулей. Сбруев пересказывал все свои злоключения и часы, которые он должен вернуть.
Сева Турин по кличке «Турбо», вальяжно восседал на огромном троноподобном кресле, он медленно покуривал коричневую сигарету и следил за рыбами в длинном аквариуме, лишь раз искоса взглянув на пришедшего.
– И чё ты хочешь, плавильщик шестого разряда? – спросил он.
Он достал из-под стола левую руку, на ней красовались те самые часы, подаренные плавильщику Президентом. За полдня путешествия из рук в руки они абсолютно не изменились, и всё так же показывали время на чужой руке.
Плавильщик Сбруев засиял от счастья, как новогодняя гирлянда.
– Так вот же они! Вы их нашли, я очень благодарен.
– Точно твои? – уточнил избранный депутат по кличке «Турбо».
– Железно, – подтвердил плавильщик Сбруев.
– Кхе-кхе, – «слуга народа» нажал кнопку на настольном телефоне. — Алёнка, ко мне тут муха в кабинет залетела. Нужны тапки чтобы от неё избавиться. И… не запускай больше никого, ко мне сейчас гости приедут.
Сбруев ничего не понял: «И где он тут муху засёк?» Но через минуту дверь открылась и на пороге кабинета появились два «тапка». Оба были в спортивных костюмах и с бицепсом размером с дыню. Сообразив, что к чему, плавильщик закричал:
– Вы не понимаете, это часы Президента Ро…
И был насильно выволочен сначала из кабинета, а потом и из приёмной. Унизительная волокита кончилась на улице, когда «тапки» выкинули его в лужу и, для профилактики, пнули несколько раз под зад ногой.
Сидя в луже, уже который раз за сутки избитый плавильщик соображал, как такое могло произойти.
Тонированный чёрный внедорожник развернулся через двойную сплошную и затормозил возле лужи. Из него вылезли два колоритных персонажа: председатель городского суда и начальник местной полиции. У одного в руках болталась бутылка коньяка, у другого пакет с едой. Не обратив никакого внимания на сидящего в луже, смеясь и громко разговаривая, они завалились в приёмную Севы Турина по кличке «Турбо» и были таковы.
Плавильщик Сбруев, не вылезая из лужи, с горечью изрёк:
– Бардак в стране.
Sms от сына
- рассказ -
rado4ka84
November 26th, 11:38 pm from mobile service
Я знаю, что давно не писала сюда, не заходила, не листала френдленты. Простите меня дорогие мои милые френды и френдессы! Давно уже не переписывалась ни с кем в личке и комментах… Времени последнее время нет, все уходит на Мишку, работу и возню по хозяйству, поэтому до компьютера добираюсь, когда котелок не варит совсем… Мозга хватает только пролистать приколы в соцсетях, гороскоп и прочую муру. Обещаю и торжественно клянусь заходить чаще, а в скорости вернуться и к стихам, чтобы радовать вас как раньше…
К сожалению, сегодня я хочу написать про вещи очень и очень невесёлые. Уже три недели назад со мной и моим семейством приключилась беда, от которой не можем отойти до сих пор. И мне кажется, что надо поделиться этим хоть с кем-нибудь, чтобы, наверное, облегчить душу и, главное, чтобы ни с кем из читающих это, подобного не случилось. И чтобы ни вы, ни ваши близкие на такое ни в коем случае не велись.
Всё произошло в позапрошлый понедельник. День, понятно, тяжёлый. Я была на работе… По уши
0 comments
rado 4 ka 84
November 26th, 11:47 pm from mobile service
<<грёбаное ограничение в 1000 знаков! здесь только стишки постить!!>> По уши, как обычно. Мишка был в школе. Дома – одна мама. Гладила наши вещи, смотрела любимое ток-шоу про моду, на которое у меня последние года два нет времени. Моя мама – инвалид второй группы, и поэтому не может пока работать. Она живёт с нами и помогает по дому. Ежемесячно ей выплачивают пенсию по инвалидности. Все, кто знают маму, скажут, что она очень добрый и отзывчивый человек. И ещё она очень доверчива, всегда боялась, что этим кто-нибудь воспользуется…
Так и случилось.
У неё старый мобильный телефон с полифонией и чёрно-белым экранчиком, который мы подарили маме два дня рождения назад. Она сама просила попроще, так как не разбирается совсем. Целый год учила её звонить, читать и писать sms, знать бы тогда, чем всё обернётся… А что делать? Всегда лучше, если она на связи.
И вот сидит моя бедная мама на кресле и смотрит шоу про моду на первом или возле гладильной доски, уж не знаю, чем она тогда занималась. Коротк
0 comments
rado4ka84
November 26th, 11:59 pm from mobile service
Коротко пиликает её мобильник: пришла эсэмэска. Мама его берёт, думает это какая-нибудь из её подруженций, надевает толстые очки и видит:
«МАМА ПАМОГИ! ОНИ МЕНЯ УБЬЮТ».
(орфографию сохранила)
С незнакомого номера. Мама в ужасе набирает этот номер. Никто не отвечает, через пару гудков сбрасывают, а потом приходит следующая:
«МАМА СПАСАЙ!!!»
И следующая:
«МАМА Я ИМ ДОЛЖИН НИ КОМУ не ЗВОНИ ПОЖАЛУСТА ИЛИ ОНИ МЕНЯ УБЮТ!» (сколько раз после этого их перечитывала, до дыр зачитала, и до сих пор никак поверить не могу)
Мама в ужасе, трясущимися руками набирает эсэмэску:
«Ванечка, это ты??»
И получает в ответ:
«ДА ЭТО Я МАМА СПАСИ».
Тут нужно сказать, что Ваня – это мой младший брат, 1986 года рождения. В прошлом году (уже пятнадцать месяцев как) он ушёл из дома и пропал без вести. Я писала об этом вот здесь и фото прикладывала. В милицию уже давно заявление написано. По телевиденью прошлой зимой передавали. В облгазете даже печатали.
Только всё без толку. Кто-то видел его или похожего на него возле карьер
0 comments
rado4ka84
November 27th, 12:07 am from mobile service
карьеров, через неделю после пропажи. Потом звонили какие-то москвичи, предлагали услуги по поиску аж за пятнадцать тысяч евро! Где нам столько взять?
Долго надеялись, что это просто очередной его загул… Но с самого ухода из дома от Вани ни слуху ни духу. Мама, понятное дело, переживает. Я тоже переживаю, и за маму, и за него. Но на мне ещё восьмилетний ребёнок и его нужно как-то растить…
Приходит маме следующая эсэмэска:
«МАМА НЕ КОМУ НЕ ЗВОНИ ПОЖАЛУСТА!!! ПОЛАЖИ ДВЕСЬТЕ ПЯДЕСЯТ ТЫС РУБ В ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК 24 УЛ СОВЕТСКАЯ Д 11 ПОДЬЕЗД 1 ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ИЛИ ОНИ МЕЯ УБЬЮТ»
Мама пытается звонить, там опять сбрасывают. Набирает эсэмэской:
«Хорошо, Ванечка, держись».
Деньги у нас хранились в шкатулке. Что-то около ста двадцати пяти тысяч. Почему не в банке? Не доверяю. Боюсь, что заморозят или снимут, как было с родителями в девяностые. Копила их с зарплат с начала лета. Думала, взять отпуск на весенних каникулах и слетать хоть с Мишкой в Турцию на недельку. У нас регулярные рейсы наладили из соседней
0 comments
rado4ka84
November 27th, 12:15 am from mobile service
области. Надеялась отдохнём по-человечески на море… Естественно, мама знала, где они лежат. Она и сама потихоньку откладывала нам туда из пенсии, пусть и пенсия у неё – всего ничего…
Как потом рассказывает, себя не помня, схватила всю пачку. Положила в полиэтиленовый пакет. Моя бедная слабовидящая мама побежала на Советскую 11 к этому долбанному почтовому ящику! Где и оставила все наши сбережения…
Она вернулась домой спустя полчаса (мобильник почему-то оставила дома). Обливаясь слезами, мама набрала sms на тот же номер:
«Ванечка, я положила, как ты сказал. С тобой всё хорошо?»
Нет ответа. Мама пишет ещё раз:
«Ванечка, тебя отпустили?»
Потом набирает номер, а там знакомый женский голос:
«Абонент временно недоступен. Перезвоните позже».
Я в это время, понятно, сижу на работе. Работаю, напомню, в налоговой, в отделе камеральных проверок. Ни сном ни, духом, что вообще происходит. Разбираю тонну материалов проверок. Тут звонит мама, и начинается…
Рыдает, ничего толком объяснить не может. Я в шоке,
0 comments
rado4ka84
November 27th, 12:25 am from mobile service
пытаюсь понять, что случилось. Кричу в трубку:
«Тише, мам! Я сейчас прибегу!»
Бросаю всё и, даже не предупредив начальницу (а это обещает мне долгосрочные проблемы), точно угорелая несусь домой. Дорогу от работы до дома пробежала на каблуках вдовое быстрее обычного. Залетаю пулей:
«Что случилось?!»
Мама рыдает, не может остановиться:
«Ванюшу… У-убили…»
Я аж присела. Представьте, про братика такое услышать… Слёзы сами на глаза наворачиваются, губы дрожат:
«Как?! – спрашиваю. – Когда?!»
Мама отдаёт телефон с проклятыми эсэмэсками.
Я читаю, медленно так подхожу к открытой шкатулке, где только обручальное кольцо, и нет больше ни копейки денег! От этого зрелища мне натурально становится дурно. Помню ещё закрывала шкатулку и, задержав дыхание, открывала, вдруг они там снова появятся… Дура. Потом, очухавшись, и крикнув маме, чтобы оставалась дома, схватила телефон и понеслась на Советскую, дом 11. Там старый исписанный, извините, зассанный подъезд – даже домофона нет. Естественно, денег в том злополу
0 comments
rado4ka84
November 27th, 12:33 am from mobile service
злополучном ящике и след простыл. На что надеялась?
Вне себя от горя и из-за денег, которые пропали, и из-за брата, с которым вообще непонятно что, решаю – надо бежать в полицию, но сначала как можно быстрее забрать забрать Мишку из школы. На кой ляд? Сама теперь не разберу.
Материнским инстинктом напрочь всё перекрыло! Почему-то решила, что раз вокруг такое творится, то и сыну угрожает какая-то опасность… О чём я вообще думала? Ни о чём, в душе творилось такое, что и врагу не пожелаешь. Прибежала в школу на перемене (хорошо хоть не на уроке, училка точно решила б, что я чокнутая). За каким-то потащила Мишку с собой в полицию.
Там у меня уже истерика: кричу, жестикулирую, пытаюсь что-то объяснить. Сонный дежурный мент суёт мне бланк заявления: «Пишите!»
Я, задыхаясь, размашистым почерком пытаюсь собрать мысли в кучу и описать всё как было. Получается нескладно. Взяв бумажку и пробежавшись по ней взглядом, дежурный говорит подниматься с ней в кабинет к операм ОБЭПа (Отдела по борьбе с эк
0 comments
rado4ka84
November 27th, 12:47 am from mobile service
экономическими преступлениями). Я сначала даже не смекнула, побежали с Мишкой туда.
– Его же убьют! – кричу я.
– Бросьте, – отмахивается опер. – Банальное sms-мошенничество.
– В смысле?!
– Обманул вас брат, – говорит. – Тупо развёл на бабло. Не вы первые, не вы последние.
– Как развёл? – не могу поверить в услышанное.
– Ну, или не он, короче, будем разбираться. Маме скажите, пусть подойдет сюда завтра в течение рабочего дня, даст показания, хотя и так всё понятно.
Опер ещё минут пять язвил «какие мы сами лохи», потом попросил не мешать работать. Если что – сами позвонят…
Меня как обухом по голове шарахнуло!
Пришла домой и не удержалась… Рассказала всё маме. Та лишь покачала головой: «Не мог Ванечка с нами так…» А я ничего не ответила, потому что не знала, что и думать, так внезапно он исчез. Ведь чувствовала своей этой женской логикой, что что-то не так у него. Экстрасенсорно что ли, как в передаче по субботам. Мы и с мамой это много раз обсуждали…
Она как узнала про мошенничество – быстро ус
0 comments
rado4ka84
November 27th, 12:54 am from mobile service
успокоилась, мол Ваня жив и наши с Мишкой деньги отошли на абы кому, а ему. Я её не обвиняю, сама злая была с одной, блин, оговоркой: «Ну, хоть он жив, зараза».
На следующий день я продолжила ходить на работу, Мишка – в школу, мама осталась дома.
Только телефон я ей новый покупать не стала, испугалась. Поплакали с ней, поплакали – выплакали всё. Хорошо, что ребёнку хоть бы хны – играет с ребятнёй во дворе, за домашкой трудится…
А деньги пропали. На работе ещё подруженция «подсластила», что не найдут они никого и что они с Денисом по поводу пропажи дачного мопеда все инстанции истоптали… И я было поверила. Но веришь не веришь, а чувство это гадкое сосёт! Чувство наихреновейшей несправедливости, которую над тобой и твоими близкими учинили. Ходишь как дура как и раньше на работу и сделать ничего не можешь. Аж скулы сводит…
На шестой день звонят опера: «Нашлись, – рапортуют. – Получите, распишитесь». Я дар речи потеряла. Не спросила даже, кто нашелся: Ваня, деньги? Пулей полетела к ним в отдел
0 comments
rado4ka84
November 27th, 1:03 am from mobile service
Так вот, после всего, что наша семья пережила за последние дни, после всех слёз, нервов, беготни и истерик! Выяснилось! Что! Это! Никакой не Ванечка! Это придумали и провернули два, извините, малолетних ублюдка, два мелких упыря, у которых молоко на губах не обсохло!!! Звать: Тёма Подобед и Витя Шелестухин!!! Оба с соседнего двора. Оба учатся в техникуме. И тому и другому кое-как за шестнадцать! И эти скоты нашли где-то в грёбанном интернете, что можно вот так вот запросто обманывать людей!!!
Как они узнали про ситуацию с Ваней? Городок у нас небольшой. Даже сказать, большая деревня. Я, конечно, утрирую, но… Все всё про всех знают. Бабки на лавочках уже сто лет как перемыли кости нашему Ване и его пропаже, да и во дворе он много с кем общался, и, как я уже писала, обращались на ТВ, в газету (хотя эти утырки читать-то вряд ли умеют). Надыбали где-то номер моей мамы, симку краденную… И провернули…
У меня нет слов.
Цифру в двести пятьдесят тысяч, оказалось, взяли с потолка. Принеси мама трид
0 comments
rado4ka84
November 27th, 1:15 am from mobile service
тридцать или десять и тем были бы довольны – воровать не работать. На чём именно прокололись – опера рассказывать не стали. Одного вычислили, вызвали на допрос и раскололи в два счёта, как яичную скорлупку. Теперь валят всё друг на друга…
И должна бы я тут радоваться. Да вот только деньги эти сволочи, чтоб им пусто было, потратили! По-тра-ти-ли! 14 000 (прописью – четырнадцать тысяч) осталось из 125 000 (прописью – ста двадцати пяти)! ОСТАЛОСЬ! А остальное? На курительные смеси потратили, на шалав своих, на всё, что угодно, Господи! На автоматы «стимулирующей лотереи» (так теперь лохотрон называется). Наши деньги! Оттянулись за нас! Молодцы!
Я им тогда при ментах, не стесняясь в выражениях, всё высказала! А они глазок не подымают, головки под капюшончиком прячут, боятся. Стыдно ли? Сомневаюсь. Жалеют, что попались – вот и всё…
0 comments
rado4ka84
November 27th, 1:23 am from mobile service
Мать говорит, что в их время и представить было нельзя, чтобы молодые люди таким занимались… Только я маму слушать перестала. Ни к кому доверия нет! На одну себя надейся… Больше не на кого!
Да, знаю, сегодня День Матери. Извините…
Простите за этот эмоциональный пост. Накипело…
2 comments
___________________
cauro737
:(( ППЦ…. по суду взыщите, пускай расплачиваются
________________________
rado4ka84
Взыскать? Суд? С их родителей, алкашей несчастных? Приставы? Я алиментов-то от "суженного" добиться не могу. Ходят к нему эти приставы, ходят, а он всё прикидывается беднее церковной мыши. У бабёнки у его деньги же как-то возникают? А сыну – ни кожурки от банана…
rado4ka84
November 27th, 07:36 am from mobile service
UPD. Ванечка, если ты читаешь это – возвращайся домой, пожалуйста. Я, мама, племян твой любимый – мы все тебя ждём! Нам одним очень тяжело…
0 comments
Новый год, дружище!
- рассказ -
В 23:06 в канун ещё ничего не было готово. Три секции газовой плиты трудились каждая по своему назначению: на одной в высокой кастрюле кипела картошка, на другой в кастрюле с цветочком – морковка, на третьей в кастрюле-ковшике в кипящей воде постукивали по дну яйца. Круг консервной банки замкнулся, и извлечённый горошек, припрыгивая, устремился в большую миску к нарезанным треугольниками солёным огурцам и крабовым палочкам.
Яйца подоспели раньше остальных. Он залил их холодной водой из-под крана, дабы охладить скорлупу, затем споро очистил и принялся немного неуклюже резать кубиками. Кубы, как и затем с и картошкой, и морквой, выходили неровно.
Он открыл холодильник:
– Опаньки.
Докторская колбаса нашлась в самом тылу нижней полки, увы, и цветом, и наощупь напоминала она давно лопнувшую, но не утилизированную покрышку. Хм, и на запах. Он открыл дверцу под раковиной и отправил колбасу в ведро.
«Какой же салат без "Докторской"?» – встрепенулся Он. Помимо колбасы весь праздник мог пустить под откос и майонез. Из пакета, даже если свернуть его трубочкой, получилось бы выдавить разве что несколько капель, что при размешивании, должного эффекта, разумеется, бы не возымело. «И чё теперь? В круглосуточный пилить? Вряд ли он открыт, попадусь ещё патрулю – буду в обезьяннике справлять». Он обернулся и посмотрел на литровую бутылку водки на столе, заполненную на семьдесят пять процентов, рядом стояла одна одинёшенька рюмка. Постоял немного посреди кухни – придумал!
Не снимая фартука, свисающего от доброго живота, в тельняшке и спортивных штанах он пошёл в прихожую переобулся из домашних тапочек в ботинки, а затем вышел в подъезд, предоставив жилище самому себе.
Небогато обставленная, но обжитая двухкомнатной квартира располагалась на третьем этаже обыкновенного многоквартирного дома где-то в районе Коссовских дворов.
Хозяин вернулся через несколько минут немного более довольный. В руках у него был пакет майонеза и сто девяносто грамм докторской. Звали его, как не удивительно, Дмитрий Анатольевич.
Теперь, когда так вовремя по-добрососедски выручили Мамоновы снизу, не следовало сомневаться, ритуал будет соблюдён – оставалось зашаманить морковку с картошкой, свалить всё в кучу, заправить майонезом и перемешать. Но прежде – стопарик.
Картошечка, пожалуй, чуть-чуть переварилась. Горячая, ей можно закусить. А для салата кубы получались рыхлые, из морковки – получше.
Продолжался канун, который по восточному поверью чуть ли не важнее самого праздника. В 23:32 заиграла мелодия мобильного телефона «балалайки». Дмитрий Анатольевич поспешил за ним в большую комнату.
– Здорово, Николаич… С наступающим! И Ленке с Анечкой приветы передай… Спасибо, спасибо. Ну как вы там?.. Молодцы, я вон тоже салат подготовил – всё как надо… Пузырь вон на столе стоит. Ель? У нас искусственная лежала… Её Танька вместе с игрушками забрала… Да, один сижу… Да не, ну брось ты! Ну на куда я сейчас поеду? Я накатил уже… Нет, нет спасибо, спасибо, дорогой… Сам вон на праздниках приезжай – накатим… Год? Слушай, параша, а не год… Да, я смеюсь… Шарага наша по швам, сам знаешь… Кредиты, да. Бандиты эти всё время звонят, я уж не знаю сколько у меня там процентов набежало… Когда-то думал, что у микрозаймов – микроколлекторы, видать, ошибся. Даже вспоминать не хочу. Танька, да… К дальнобою какому-то. А, ну, типо, он «чуткий», «отзывчивый», а я ватка на палочку… Да не, брось ты. Совет да любовь! За детей только стрёмно… Не берёт трубку. Отправил эсэмэс, прочитали, нет, не знаю… Ладно, я пойду… Ага, меня тёзка по ящику поздравлять будет, накатим с ним… У самого-то как?.. Вот и чудненько, вот и славненько… Не хворай, Николич, спасибо, что поздравил… Всех благ!.. И тебе того же!
Звонил коллега, строитель из его бригады, Дмитрий Анатольевич с внушительным стажем трудился на экскаваторе. Ему уже было под по пятьдесят. Среднего роста, тёмные с проседью волосы, приплюснутый нос, во рту сбоку блестел золотой зуб, на правой кисти красовалась грубая синяя «В», оставшаяся на память от молодости, добрый живот, несмотря ни на какие неурядицы и стрессы, год от года, казалось, прирастал.
Ритуальный салат, основательно заправленный майонезом и хорошенечко посоленный, был размешан в большой миске, которую Дмитрий Анатольевич отнёс в большую комнату и установил на табуретку, исполняющую роль столика между креслом и телевизором. Кресло, салат, телевизор.
Дмитрий Анатольевич ещё раз удалился на кухню и вернулся с бутылкой и рюмкой. Взяв с подлокотника обёрнутый полиэтиленом пульт, он нажал красную кнопку. Ничего не произошло. Тогда он матюгнулся и покрутил пальчиковые батарейки на обороте. Телевизор включился. На первой кнопке уже показывали виды Кремля и на третьей тоже. За очевидной бессмысленностью выбора и метаний он выбрал ту, что между. Торжественно звучало оркестровое вступление.
«Уважаемые граждане России, дорогие друзья…»
– Твоё здоровье, дружище! – воскликнул Дмитрий Анатольевич и опрокинул в себя рюмку. Закусив салатом он, не отходя от кассы, наполнил её снова.
«Минувший год был непростым: было много грустного и радостного…»
– Это уж точно. С кредитами бы как-нибудь разъе****ся. Сколько они мне там уже тысячу пятьсот процентов насчитали? А я, кстати, тогда перед новым годом тот четвёртый кредит и взял в ларьке, чтобы детям на Новый год что-нибудь купить, это год назад было. Но ничего, пога-асим! И пусть эти бандиты хоть весь телефон оборвут. Где наша пропадала? Правда, дружище?
«Дружище» с экрана, не прерывая речи, еле заметно кивнул. От уходящего года он перешёл к семейным ценностям.
– Дура, конечно, ничего не скажешь. Взяла, под новый год учудила – срулила. И детей забрала. Думает, её где-то золотые горы ждут. С её-то характером, кто её кроме меня терпеть будет? Так бы сейчас все вместе… Как в прошлый новый год, вроде ничего ж было, да? И детям весело, и я поддал тогда, и ты тогда выступал или твой начальник, не помню. И в позапрошлый год тоже. Я вообще за всю свою прошедшую жизнь не помню, чтобы один справлял, для меня это, понимаешь ли, в новинку.
«Дружище» вроде бы пожал плечами.
Дмитрий Анатольевич уже немолодой мужчина, экскаваторщик по профессии, никогда не зажмёт пару добрых слов телеэкранному собеседнику… А тот меж тем заводит разговор про пожелания. На слове «благосостояние» обитатель двухкомнатки развеселился пуще прежнего…
– Дружище, спасибо! Правильно, ну их всех! В этом году не поверишь – крабовые палочки в салате! – и пригласительным жестом он даже предложил «Дружище» заглянуть к нему в праздничную тарелку и оценить успех. Тот еле заметно привстал и поглядел в миску. – Я вообще-то чисто «Оливье» готовил, но вот решил: дай добавлю.
Глаз «Дружище» едва заметно ему подмигнул.
– А в следующем году… Эх-х, дружище, оливками заправлю!
И «Дружище» пожелал ему:
Здоровья.
– Ха, ну, дай бог, камней в почках не найдут…
Стойкости.
– В холодильнике ещё пузырь стоит.
Любви.
– Вернётся, дурёха, никуда не денется.
Успехов в работе.
– Если не развалят шарагу, а так куда они без меня? Кто ещё с ихними «эо́шками» сладит?
«С наступающим! Пусть всё у нас будет хорошо».
– Спасибо, дружище! Тебя тоже! – И Дмитрий Анатольевич понёс рюмку к экрану, но за мгновение до того, как она чокнулась со лбом «Дружищи» кадр переключился и в кремлёвской башне ударили куранты.
– Спасибо… – добрым немного осипшим голосом повторил он и, запрокинув голову, выпил залпом очередную рюмку.
Величаво пританцовывая под музыку, он вышел на балкон. С улицы доносились хлопки и оживлённый людской гул. Не успел он взять пачку сигарет со старого холодильника, как в небо взмыла синяя ракета. После хлопка над двором раскрылся пурпурно-синий бутон и быстро потух.
– Ух, ты, – Дмитрию Анатольевичу понравилось… Как и публике его Коссовского двора, а собралось там уже человек тридцать, много детей. Посреди двора была детская площадка – запуски производились с неё, деревья вид не загораживали. Хозяин квартиры закурил и нараспашку открыл окно на лоджии.
Жёлтая ракета, свистя как Соловей-разбойник от пинка богатырского, устремилась в небо. Хлоп! И разноцветные огоньки разбежались по небу, как тропические птицы от звука выстрела. Все ахнули, а мужик уже устанавливал фейерверк-пушку.
– В сугроб, в сугроб ей засунь, – командовал женский голос, но тот, к кому был обращён дельный совет не внял ему, поджёг фитиль и отбежал в сторону. Золотистая шрапнель с визгом вылетела, словно пытаясь пробить челябинское небо, и исчезла в нём, едва ли достигнув цели. Пошла разноцветная очередь. В какой-то момент пушка отскочила от земли и завалилась на бок, пальнув последние два раза на пару метров поверх толпы. «Ай!» – раздались визги, кто-то уронил пивную бутылку под ноги, радостно повалились в снег дети. Залп прошёл безвредно: отскочил от бетонной стены дома и потух.
– Игорь, ты охренел?! – рассерженно причитал голос, который по-видимому был жена.
– Кр-расную! Красную давай, Васюндра! – разгорячённо закричал Дмитрий Анатольевич. Незадачливый ракетчик покопался в мешке с пиротехникой.
– Нету красной, иди проспись, – угрюмо пробухтел он в ответ незнакомому зрителю с ложи.
– Филиппенко, здорова! – крикнули ему из толпы.
– Здорова, – помахал рукой в ответ Дмитрий Анатольевич.
– У меня есть красная, – отозвался соседний «Васюндра», который с семьёй стоял в сторонке и только готовился вступить в дворовое пиротехническое шоу.
Публика между тем по цепочке зажгла десяток бенгальских огней. Кто-то включил на телефоне весёлую песенку. Новый пиротехник, так же вышедший во двор с семьёй, ошибок предшественника повторять не стал и засунул ракету, как и положено, на определённое инструкцией расстояние от снега.
– Комплект «Слава», – объявил он и поджёг фитиль. Все замерли в ожидании чуда.
Под углом Пизанской башни красная ракета взмыла в небо над пятиэтажками. После взрыва будто бы вилами по воде на ночном небе разлетелись ракеты поменьше, которые, в свою очередь, взорвались одновременно и припорошили бесчисленными красно-жёлтыми искрами, образовав в небе над двором феерический обруч.
– А-а-ха-ха-ха! – возликовал высунувшийся с балкона зритель. – Ну, ни**я себе!
Во дворе раздались аплодисменты.
– С Новым Го-одом! – крикнула девушка в белой шапке с бомбоном.
Взбудораженный Дмитрий Анатольевич ещё раз бросил длинный взгляд в ночное небо, сохранившее от былого великолепия только еле заметную дымку. Подросток запустил ракету поменьше. Ярко-синяя, она долетела разве что до высоты крыш и, простенько хлопнув, исчезла. Покачиваясь, он оперся на старый холодильник. Сигарета, о которой он напрочь забыл, истлела до фильтра.
Пиротехник меж тем установил новую ракету из запасников.
– Уря-я-я! – Дмитрий Анатольевич по-пионерски отсалютовал, когда над многоэтажками взметнулся и рассыпался в пещере ночи малахитом и изумрудом очередной фейерверк.
Тепло и природная нужда позвали его обратно в квартиру. Возвращаться на балкон он уже не станет: «Пусть пуляют с Богом». Вместо этого он уселся на любимое кресло и принялся наворачивать салат, чередуя его с рюмками водки и переключением каналов с новогодними шоу.
Через полчаса, в очередной раз переключив канал, он отложил пульт в сторону. В бутылке, стоящей на столе подле столика-табуретки, оставалось ещё грамм пятьдесят, в миске – на пару ложек салата. Глаза тяжелели, шум телевизора и фейерверков за окном отходили на задний план. Дмитрий Анатольевич сидел, потупившись в экран, с трудом отображая суть транслируемого контента.
На экране появился титр c приплясывающими буквами:
n o c h n i k
Заиграла медленная сказочная музыка.
На экране появляется бабуля в юбке с цветами, тулупе и повязанным платочком. Она достаёт из корзины сердечки из голубого льда и закапывает их в снежок с помощью совка.
Всё происходит в огромном синем шатре наподобие циркового. Трибуны плотно забиты. Круглая сцена, половина которой заполнена декорациями, половина – каток, а в самом центре – огромная ель системы pīcea pūngens, Праздничное дерево – без единой гирлянды или игрушки и без звезды на верхушке.
Веки Дмитрия Анатольевича тяжелели. Транслируемая, через глазные яблоки картинка [сигнал SECAM-IIIB со стандартом разложения 625/50 + доб. пакет "лок. м. ражжиж"] шла параллельно восприятию, не пересекаясь с ним. Какое-то время спустя, веки опустились, и хозяин квартиры стал стремительно проваливаться в сон.
А на экране девочка лет двенадцати с большими чёрными глазами в белом костюме с узорами снежинок, с велюрной юбочкой выходит на коньках на лёд. Свет в огромном шатре гаснет, прожектор и камера устремлены на неё. Под приглушённую мелодию девочка катится в позе ласточки, она подносит микрофон к губам и завораживающе читает стихотворение. Заканчивается оно так:
Он долго шёл и явится вот-вот
К тебе и мне.
Взрыхлись, и будет Новый Год
По всей стране.
Слова девочки для пущего эффекта отдаются эхом. Она останавливается, снимает с пояса прикреплённый синий флакончик, откручивает крышку, к которой, оказывается, прикреплена палка с колечком. Через неё девочка пускает десятки, сотни пузырей. Вентилятор за кадром относит их к ели по центру шатра.
По всей стране…
Достигая иголок, пузыри лопаются.
Затылок Дмитрия Анатольевича прильнул к спинке кресла. Вестибулярный аппарат функционировал в пределах нормы.
Включается свет. Публика (несколько тысяч человек) устраивает громкую овацию.
«Цу-е-фа! Цу-е-фа! Цу-е-фа!» – скандирует публика, выкидывая ладонями вперёд одно из трёх.
В кадре крупным планом на фоне ели появляется та самая бабуля, которая при ближайшем рассмотрении оказывается вовсе и не бабуля, а переодетый мужичок.
– Ку-ку, дорогие! С Новым годом!
Тело Дмитрия Анатольевича попыталось перевернуться на бок, но поскольку он сидел в кресле, ничего из этого не вышло. Обильный живот и подушка под седалищем зафиксировали определённое равновесие и баланс.
Девочка на коньках подъезжает к спущенным с высоты качелям, овитым серебристой мишурой, садится и начинает раскачиваться.
– А у нас впереди «Год волчка».
На большом экране над сценой появляется вращающийся волчок. На сцену к бабуле выбегают зверята, все в костюмах и невысокого роста, некоторые появляются с акробатическим колесом и двойными сальто. Среди них волчок, но уже другой – серенький. Сделав несколько сальто к микрофону, он по-детски, как в дежурном фильме, только весело, рычит:
«Р-р-р-р-р-р-р-р-ры!»
Спящий Дмитрий Анатольевич поёжился. Как и любой другой он никогда не помнил начало сна, а всегда оказывался прямо в гуще событий.
Зрители аплодируют.
В уголке экрана поверх надписи «прямой эфир» появляется: «смотрите далее».
– А впереди у нас выступление приглашённых звёзд зарубежной эстрады, – комментирует девочка с большими чёрными глазами.
Демонстрируется отрывок из выступления приглашённой звезды. Ему аккомпанируют трое актёров, которые играю его друзей. Поёт приглашённая звезда по-русски с небольшим акцентом.
Зимней порой – время улибок.
С ветром ходним жду я любви.
Наши слова – цепь ошибок.
Видимо будем свободными ми.
Пой и тантсуй…
– А теперь рекламная пауза, – объявляет девочка.
Половина экрана заполнена пеной, половина – тёмным напитком, по которому к пене бегут пузырьки. Под спокойную жизнеутверждающую музыку пена постепенно заполняет собой экран. Нежный женский голос сексуальным полушёпотом сообщает:
«Свежепроросший томный солод и ржаная мука сочетаются в изысканном густом сусле. Вкупе с родниковой водой они создают неповторимый купаж праздничного аперитива. Ах… Попыривает». Ему вторит мужской голос: «О, крошка». Затем вместе: «Селифан».
На экране появляется логотип.
Камера вновь крупным планом показывает бабулю:
– Новый год пришёл, но, чтобы получить подарки, надо рассказать стих и спеть песенку.
– Пушкина, например, – добавляет девочка с качелей.
Вертлявый остроносый мальчишка в школярской фуражке с небольшим козырьком появляется на сцене. К гимназистскому мундиру прицеплен маленький микрофон. Торопливо он запрыгивает на табуретку, которая тут же начинает увеличиваться в размерах и дорастает до половины праздничной ели. Четыре прожектора освещают его с разных сторон так, что тени крестообразно ложатся на белую площадку табурета.
Кашлянув, он начинает, громко и с выражением:
Дыр бул щыл
убеш щур
скум
вы со бу
р л эз
С каждым словом тело Дмитрия Анатольевича вздрагивало. Бог ведает, что же ему снилось в тот момент, очевидно что-то пугающе-тревожное. Точно не про экскаватор, потому что про экскаватор у него бывали только добрые сны.
А мальчишка меж тем уже поёт на поповский манер:
е у ю
и а о
о а
о а е е и е я
о a
e у и e и
и e e
и и ы и е и и ы
Девочка, хорошенько раскачавшись, спрыгивает с качелей на табуретку, коньков на ней уже нет. Они с мальчишкой наблюдают, как рвутся хлопушки, зажигаются бенгальские огни. Девочка раскрывает прозрачный зонтик. Начинается дождь: сыплются мандариновые корки. Зрители ликуют.
Дыхание Дмитрия Анатольевича сделалось прерывистым. Вдохи путались с выдохами: за коротким вдохом внезапно мог последовать ещё один вдох, потом ещё один, потом два коротких выдоха, потом пауза, длинный вдох до предела, короткий выдох, вдох…
– О-осень! – удивляется девочка.
– Ранет бумажный – где же дольки? – задаётся вопросом мальчишка.
С высоты доносится добродушно-снисходительный голос, знакомый каждому россиянину:
– А дольки будут в следующем году.
– Совмещение?.. – бормочет бабуля.
«Цу-е-фа! Цу-е-фа! Цу-е-фа!» – скандируют в один голос зрители в белых футболках с изображением иероглифов. Одна футболка – один иероглиф. Количество зрителей совпадает с количеством иероглифов. Флешмоб.
На льду появляется бард с гитарой. Длинная борода, одет в косоворотку, ушанку с застывшими вертикально по-заячьи ушами.
– Сачкуете, щусята? Эх вы…
Дмитрий Анатольевич застонал, мышцы лица поочерёдно задёргались.
Бард перемахивает через бутафорскую оградку и идёт по усыпанному корками льду, бренча простенький мелодичный аккорд.
На чёрном экране появляется титр:
k h o r o v o ́ d
Бард, зажмурившись, «накатывает» рюмку водки. Бабуля, запрокинув голову, вливает в себя бокал шампанского. «Цу-е-фа! Цу-е-фа! Цу-е-фа!» – кричат счастливые зрители.
Сначала конечности Дмитрия Анатольевича свела судорога, потом они задрожали будто от гальванизации. Сердце застучало так, как колотят в дверь запертого дома, спасаясь от погони. Нижняя челюсть ходила ходуном, руки вцепились в подлокотники, ноги приплясывали на ковре…
На сцену выбегают «снежинки»: одетые в обтягивающие белые костюмы артисты с огромными снежинками, прицепленными к спине, напоминающими огромные пропеллеры парапланеристов. За ними выбегают те же самые зверята, а также люди-ели.
Они берутся за руки и начинают кружится в хороводе лентой Мёбиуса.
Губы Дмитрия Анатольевича лихорадочно зашептали: «Хоподи… моги мя… Хосоди уреги мя…»
Внезапно изображение дрогнуло, пошли помехи, звуки музыки исказились до неузнаваемости. Изображение дрогнуло ещё раз и на экране появилась ГЦП, картина профилактики с сеткой, палитрой цветов, круглыми и квадратными узорами. Сопровождаемая протяжным низкочастотным звуком она провисела какое-то время и исчезла, уступив место простой ряби с приглушённым белым шумом.
Конечности Дмитрия Анатольевича перестали дёргаться, рука соскочила с подлокотника и повисла в воздухе, живот вдавил спину в кресло, голова запрокинулась. Широко, подобно жерлу спящего вулкана, распахнулся рот, из которого доносился теперь зычный храп. Началась фаза длинного сна.
Больше в ту ночь его не будили ни телевизор, ни хлопки пиротехники на улице.
1Ч88
- повествование в диалогах -
Пять царей возвышались над плоской, покрытой тайгой долиной. Нестойкая линия горизонта их владений – очертания сутулых гор древнего хребта.
Самостийно и надменно, всецело ощущая здесь собственную власть, взирали они с высоты. Всё в царях, как и положено, соответствовало их величественному обличию: их высь, угрожающая раскраска огромных полос, их венцы, украшенные драгоценными камнями, мерцающими рубедо в ночном небе нарочито ярче любой звезды. Год водружения как приговор огромными твёрдыми цифрами высечен на округлом теле каждого из них. Их облик таков, что невозможно понять наблюдают ли они за чем-либо на земле, или же остаются к тому совершенно безразличны. Их дыхание длинной тенью падает на землю. Его клубы будто гонцы, несущие ввысь недобрую весть. В ясный же день с тех самых гор, что обнесли сторожевым порядком и замкнули эту местность, казалось, будто это огромные гвозди поочерёдно царапают движущуюся ткань неба.
Надменно взирали они с высоты. Они – владыки этих мест: владыки ГОКа у подножья их, карьеров, напоминавших вдавленные в землю отпечатки чьего-то гигантского тыка, а также прикреплённого к ним Моногорода рядом. Будто стрелой начерченные на земле протянулись прочь полосы железнодорожных колей. В длинную шеренгу выстроились внушительные скелеты высоковольтных ЛЭП, будто духи солдат не то на параде, не то на последнем смотре перед походом.
Моногород живёт велением, производным от производства и добычи, на самом же деле, Их велением. Сплошной панельно-блочный жилой сектор, не более чем полувековой постройки. Преимущественный раскрас: бетон, реже белый кирпич – одушевлены изредка, у самой земли – нехитрыми граффити или же у самых верхушек – частично осыпавшимися, обречёнными мозаиками соцре́ала «прежних времён».
Дворы, огороженные этими многоэтажками почти со всех сторон связаны с окружающим миром арками и проёмами между домами, входные двери которых обращены во внутрь, а балконы, как слоты и выемки – вовне. За пространство дворов борются между собой железные короба гаражей и охраняемые парковки. После кости бордюра и козырька над крыльцом всякий раз начинается каменный мешок подъезда, в котором бывает так, что кажется, будто сквозняк насвистывает через щель нечто на острожный мотив.
Микрорайоны Моногорода обозначены автохтонными цифрами: 1-ый, 2-ой, 3-ий. Второй расположен ближе всего к ГОКу, всего лишь в какой-то миле через пустырь и железнодорожное полотно.
Февраль месяц, за прошедшие две трети зимы намело достаточно снега – так, что оттепель ему не страшна. Промозглый ветер сначала гуляет меж гор, потом заглядывает сюда и слоняется между домов как апаш, ускользающий от взора пяти строгих пашей. Когда он приходит со стороны карьера – на губах появляется привкус пыли, снег, если он не припорошён свежим, постепенно впитывает серебристые оттенки. А висящее свинцом небо колышется, растрескавшись по краям очертаниями кустов.
К половине десятого утра всё ещё светает. Двор, сомкнутый семиэтажками. Цепочкой его пересекают несколько типов в плотной зимней одежде с накинутыми на головы капюшонами. Замыкающий по-сельски несёт два ведра, словно позабыл взять с собой коромысло. Идущий первым оборачивается к остальным и осипшим больным голосом спрашивает: «Все помнят свои?.. – закашливается. – Готовы?» Остальные молча, средоточенно кивают. «И ни слова… Говорить буду только я». Его перчатки мнут лист бумаги с напечатанными словами.
Четырьмя этажами выше: сорок первая квартира семьи Ч.
В ней живут: Кирилл Ч., его жена Полина Ч., их сын Глеб Ч. Квартира двухкомнатная, небогато обставленная с преимущественно старенькой мебелью, отремонтирована в ванной, туалете и частично на кухне. Неказистые бумажные обои назрела необходимость переклеивать. В малой комнате живёт сын, в большой на раздвижном диване – супруги. В большой же комнате стоят компьютер и телевизор, и там же выход на балкон, забитый всякой всячиной.
В данную минуту дома только мама и сын.
Глеб Ч. ещё достаточно низкорослый мальчишка тринадцати лет с углублёнными тёмно-голубыми глазами. Белокурые волосы стрижены шапочкой. Слегка выдаётся вперёд подбородок с прорисовывающейся всё чётче отцовской ямкой. Он учится в седьмом классе, во вторую смену, и должен бы делать уроки, но вместо этого сидит за письменным столом в своей комнате, уткнувшись в телефон над тетрадками – чатися с однокашниками.
Полина Ч. начинает готовку на кухне. Чистит морковь, картошку от кожуры, режет лук, ставит кастрюлю. Ей всего-то тридцать два. Морщины только намечают контуры на лице с кожей розового оттенка, только начинают робко подкрадываются к уголкам тонкой линии рта, к окрестности тёмно-серых глаз, к высокому лбу, закрытому правильной чёлкой. Вьющиеся русые волосы немного взлохмачены и наскоро уложены заколкой после пробуждения, когда, проводив мужа, она взялась за обычные домашние хлопоты. Полина стройная, но совсем не худая, кажется её тело ниже пояса добавляет объёма, а верх – плечи и руки, наоборот, кажутся миниатюрнее. В домашней одежде, кухонном фартуке она одновременно кашеварит для сына завтрак и готовит суп на обед и ужин, когда все вернутся под вечер.
В большой комнате фоном приглушённо работает телевизор. Изображение нечёткое. Полина ожидает прихода мастеров – установщиков спутниковой антенны, они должны появиться с минуты на минуту.
Когда раздаётся звонок в дверь, Полина привязана к готовке. Руки жирные после фарша.
П о л и н а. Открой дверь, это к нам антенну делать пришли. У меня руки грязные.
Глеб из соседней комнаты угукает в ответ. Нехотя сползает со стула и в припрыжку бежит в прихожую к двери.
Вслед за звуком отпирающегося замка слышится приглушённый хлопок, затем топот, затем раздались крики.
П о л и н а. Что там?..
Полина отвлеклась от готовки, повернула голову и остолбенела. Через дверной проём из прихожей на неё смотрели два незнакомца в лыжных масках. Внешний вид у посторонних жутковатый: плотная зимняя одежда: куртки тёмно-зелёного цвета с накинутыми капюшонами, перчатки, через прорези в масках смотрят испуганно-дикие глаза. Некто пожаловал с очень недобрыми намерениями…
Из прихожей послышались звуки борьбы и крики. Кричал Глеб – это вывело Полину из ступора. Себя не помня, она ринулась в прихожую.
П о л и н а. Помогите! Что вам нужно?!
Ещё больший ужас наводило то, что налётчики творили всё это без единого слова.
Те двое, что стояли в дверном проёме преградили ей путь. Попытка не удалась – её оттолкнули две пары рук в чёрных варежках и перчатках оранжевого цвета.
Будучи выше нападавших Полина с ужасом наблюдает за тем, что творится в прихожей. Там ещё трое таких же. Двое поставили Глеба на колени и, встав по бокам, крепко держат его за выкрученные руки. Глеб пытается вырваться, но тщетно. Третий, что стоит рядом достаёт лист бумаги А4 с распечатанным на принтере текстом и хриплым словно бы покойницким голосом зачитывает с него быстро по слогам:
П р е г о в о р !
Именем нового порядка
За предательство ,
За помечание свастикой
дома 10 в 2 микрорайоне
Глеб Ч. приговаривается к КАЗНИ
|
В соседней комнате продолжал работать телевизор, зачитывая свой текст рекламы. Охрипший налётчик бросил лист на пол. Из-за спины Глеба он достал ведро.
Полина вновь попыталась пробиться к сыну, но в очередной раз её оттолкнули. В отчаянии она попыталась сорвать маску с одного из них, но ничего не вышло.
П о л и н а. (истошно кричит) Не трогайте его! Хватит! Хватит! А-а-а-а!
Под вопли Полины налётчик выливает на голову Глебу чёрную густую жижу мерзкого вида. Затем берёт второе ведро, оставленное там же и высыпает ему на голову ворох подушечных перьев.
Не мешкая, налётчики распахивают входную дверь и спешно покидают квартиру Ч., прихватив вёдра.
Через какое-то время незапертую дверь квартиры приоткрывает седой пенсионер в домашнем халате, живущий на том же этаже.
С о с е д. (потрясённый видом подростка и его матери, сидящих на полу) Что тут случилось?
П о л и н а. (обнимая сына, в слезах, с трясущимися руками) Это мазут…
* * *
Минул полдень, когда на крыльце подъезда показываются мама и сын. Ветер-апаш на время угомонился и напоминает о себе слабыми, но настырными дуновениями в промежутках между глыбами многоэтажек. Осмотревшись по сторонам, Полина собирается с духом, берёт сына за руку. Ступают робко не то ото льда, не то от безустанного ощущения опасности. Ковыляют медленно через двор по диагонали в направлении отдела полиции.
Полине дышалось тяжелее, чем сыну. Раздался лязг тормозов грузовика – пробрала дрожь. Каждая тень сулила недоброе, каждый угол дома был угрожающим остриём и грозил чем-то: а вдруг они выскочат?!
«И почему я сама не пошла открывать? – не переставала накручивать она себя, гоняла по кругу одни и те же мысли. – Отправила его… Ужас! Они бы так не налетели… Нет, я и сама разиня, не всегда спрошу: кто? И зачем? Будто ОБЖ не учила. Зачем именно сегодня приспичило ему эту антенну ставить. Но ведь не думаешь…»
Её взгляд скользнул в сторону. Полина обмерла.
П о л и н а. (неуверенно) Пойдём…
Они сходят с дороги в полицейский участок и идут через хоккейную коробку к дому № 10, тому самому. Искать долго не приходится – да, между кустами и зданием котельной рядом на кирпичной стене…
Жестом Полина останавливает сына за два десятка шагов до неё. Будто свастика может выпрыгнуть и как гигантское паукообразное или как шаровая молния ранить их.
Почерк был грубый – баллончик с чёрной краской. Толщина линии с ладонь. Однако лопасти как-то по-особенному заострены, будто бы автор целенаправленно хотел внести свою дольку. Рядом со свастикой были нанесены ещё и загадочные цифры.
«1488? Что значит? Жуть какая», – подумалось Полине.
В бессильной злобе, с расстояния наблюдала она эти «художества», но потом ей почудилось, что именно здесь они «на виду» и «лёгкая добыча» для тех молодчиков, кто бы они ни были – надо поскорее уходить отсюда. «Поскорее бы добраться до милиции».
П о л и н а. У меня на сына напали!
Узкий плохо освещённый коридор отделения полиции в тёмно-зелёных тонах с разводами слякоти на полу. Стенды «РОЗЫСК» с нечёткими распечатками фотографий и фотороботов, «иная информация», телефоны доверия и тому подобное. Узенькое окошко дежурной части, отгороженное решёткой, за которой по-видимому кипит какая-то совершенно посторонняя жизнь.
С каменным лицом утомлённого цвета, ни единым мускулом не дрогнувшим после Полиной эмоциональной реплики, дежурный протягивает ей листок.
Д е ж у р н ы й. Пишите.
Полина, наконец, решается отпустить руку Глеба, берёт листок, ручку. В коридоре в ряд стоят три стульчика, такие ставят в детских актовых залах – блоками по три с перевёрнутыми сидениями. Стола нет, писать не на чем. Полина и Глеб садятся рядом. Пытается писать, прилаживает лист бумаги к стенке, очень неудобно. Туда-обратно снуют сотрудники полиции. Некоторые оживлённо разговаривают, смеются. Лампа издаёт еле слышный зудящий звук, который обнаруживает себя только спустя какое-то время нахождения в помещении. Глеб расстегивает куртку, но шапку снимать не торопится, сидит молча, тупо уставившись в узор линолеума на полу.
П о л и н а. Сними шапку.
Отрицательно мотает головой.
Исписав лист и оборот, Полина просит ещё лист. Даже не взглянув в её сторону, полицейский протискивает его в небольшой проём под зарешёченным окошком. Перечитывает с начала, добавляет ещё несколько предложений, вспоминает о Приговоре, достаёт скомканную бумажку А4 из кармана и прикладывает его к заявлению.
П о л и н а. (тихо) Готово, вот.
Д е ж у р н ы й. Ждите.
Тон не оставлял выбора. Время тянулось неизбывно медленно. Страх никуда не делся. Ей казалось, что налётчики вот-вот ворвутся в отделение полиции и никто им не помешает напасть снова. Дежурный ушёл, даже в окошко высунуться некому. Потом ей казалось, что если в полиции на них и не нападут, то кто-то из злоумышленников наверняка поджидает их на выходе… В качестве мести, что пошла к полицейским? Глеб молчал, Полина же, чтобы успокоиться, периодически говорила что-то, обращаясь, не то к сыну, не то в пустоту.
П о л и н а. «Не такси» они… Теперь возятся, уже минут сорок прошло. Могли бы уже что-нибудь предпринять… И этого тоже след простыл.
Она в очередной набрала номер Кирилла. Опять шли длинные гудки. Муж не отвечал. «Ну и что, что он тысячу раз говорил, не звонить ему на работу! Тут не до его дурацких правил. Тут на Глеба напали! Трубки он бросает. Дурак…» – думала она, всячески попрекая мужа. Постепенно за время ожидания зёрна гнева стали падать именно на него. «Забросил куда-нибудь телефон в спортивный шкафчик. Вот я ему выскажу, вот я ему скандал устрою!» Её мучали и бездействие мужа, и собственное бессилие что-либо изменить.
Дежурный вернулся. У него по-прежнему было грузное, осунувшееся выражение лица, как у осла. В какой-то момент все в отделе полиции, проходящие мимо них туда и сюда, стали казаться ей различными животными, точнее с головами таковых. Полина зажмурилось, наваждение пропало.
Д е ж у р н ы й. Полина Ч., Глеб Ч. вот ваша справка, от лестницы налево, кабинет сто один. Спросить Тамару.
На кабинете номер сто один – табличка «Детская комната полиции», лейтенант Сивуч Тамара Владимировна. Постучавшись и услышав одобрительное «да-да», Полина зашла внутрь, и Глеб – вслед за ней. В кабинете со светло-бежевыми стенами и достаточно ярким светом слева стояли шкафы с папками, справа был проход в следующий кабинет. По центру стоял письменный стол, перед ним два стула, за столом спиной к зарешёченному окну с кактусами на подоконнике сидела одетая по форме сотрудница полиции.
Это была ещё достаточно молодая женщина умеренно полноватого телосложения, с большими пальцами без единого кольца, вьющимися русыми волосами. Полина заметила бледно-розового цвета помаду у неё на губах и немного небрежный макияж в уголках глаз.
Лейтенант полиции Тамара указала на приютившуюся в углу вешалку, возле которой стоял отосланный туда на зимний период вентилятор, потом предложила присесть и рассказать всё с самого начала, для рапорта.
Полина не смогла удержаться от слёз, но быстро взяла себя в руки, говорила сбивчиво, затем скупо всё прежде сказанное повторил Глеб. Внимательно слушая обоих, Тамара по ходу рассказа вставляла реплики «Да, ну» или «Дела-а», затем перешла к уточняющим вопросам. На столе возле клавиатуры перед ней стояла огромная как бадья чайная кружка с изображёнными на ней васильками.
Т а м а р а. То есть вы попросили сына открыть дверь, даже не подозревая, что это, кхе-кхе, к нему.
П о л и н а. (сконфуженно) Да, к нам установщики спутниковой антенны должны были прийти, мы с мужем решили купить…
Т а м а р а. Понятно, сколько их было?
П о л и н а. Установщиков?
Т а м а р а. Молодчиков.
П о л и н а. Пятеро.
Т а м а р а. Точно?
П о л и н а. (закатив глаза, пересчитывает в уме) Двое на меня напали, трое на сына. Пятеро.
Т а м а р а. Что-нибудь пропало?
П о л и н а. Вроде нет.
Т а м а р а. Разбили что-нибудь? Ущерб какой-нибудь есть?
П о л и н а. Пятно мазута на полу… Они же на него налетели!
Т а м а р а. Подождите, били?
П о л и н а. Нет, схватили только, тебя ж не били ведь, нет? (смотрит на Глеба)
Глеб отвёл глаза и отрицательно помотал головой. Все ответы сотрудница полиции с помощью двух указательных пальцев медленно занесла в компьютер. Паузы между вопросами выходили иногда неопределённо длинными.
П о л и н а. И то, слава Богу.
Т а м а р а. (разочарованно) То есть в травмпункт снимать побои можно не посылать. (обращается вдруг к Глебу) Ну, а свастику-то на доме зачем было калякать?
Лейтенант вопросительно уставилась на Глеба, тот сделал удивлённое лицо и пожал плечами.
П о л и н а. Он уже сказал, что не рисовал ничего и не знает, кто это сделал.
Т а м а р а. А я ещё раз спрошу. (громко сербает чай из кружки) Шапку бы снял. Слышишь меня, я с кем сейчас разговариваю?
Глеб уставился в пол. Поправив шапку, будто вдавливая себя он продолжал сидеть на стуле.
Т а м а р а. Кто-нибудь из твоих друзей сделал это? Скажи нам. В молчанку будем играть? (грозит пальцем) Так дело с мёртвой точки не сдвинется.
П о л и н а. (не выдерживает) Вы почему с моим сыном таким тоном… Как с преступником общаетесь?
Т а м а р а. Так, сынок, выйди-ка в коридорчике посиди. Ничего там с тобой не случится. Нам с твоей мамой надо разъяснительную беседу провести.
Не выказывая накопившегося раздражения, Глеб поднимается и уходит в коридор. Дверь издаёт небольшой хлопок.
Т а м а р а. Ишь.
П о л и н а. (недоумённо) Вы же это несерьёзно, правда? Вы что считаете, что это он сделал? Он нарисовал свастику? Это же бред!
Т а м а р а. А вы сомневаетесь?