Опять в произвольной форме заявление, ты уж извини.

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 5
Оценка:
0.00 из 5.00 — оценок
Скачиваний: 0

Не дай посадить, как того лузера.

На одного тебя вся надежда.

Я в церковь буду ходить даже просто так,

даже в свободное время!

Поститься буду.

Сына крещу, жену крещу, сам крещусь... ещё раз.

Тещу с тестем крещу, пусть они и атеисты!

Они мне кучу бабла за дачу должны, так что...

Уломаю без проблем.

Что ещё...

Иконки в лифтах приклею,

Чтобы не падали и не ломались!

Только упрячь от тюрьмы за напасть эту весеннюю.

Я тебя прошу!

Анимь?»

– У вас там всё нормально? – интересовалась из коридора Инна.

– Пока что… – вздыхал начальник ЖКХ, целуя золоченый крест размером с ладонь, который отныне болтался у него на груди. Тяжелый и громоздкий этот крест сильно ему досаждал, но Д.А. Стращаев готов был терпеть все наивозможные тяготы, лишь бы чего не случилось. Масла в огонь, если можно так выразиться, подливали звуки падающего с крыш льда, заставляя каждый раз вздрагивать человека, который всего ничего хотел ездить красиво, и чтобы ничего ему за это не было.

Даже самым невыносимым мучениям рано или поздно приходит конец. В данном случае довольно рано. Опять же неизвестно толь помогли многочисленные молитвы с иконами, толь кое-кому на самом деле удалось «поймать бога за бороду». Но вот семья Стращаевых с сияющими лицами под ещё прохладный весенний ветерок у ворот автосервиса встретила новый блестящий вороной внедорожник новой модели и чуть ли не полной комплектацией производителя.

Сложно описать, что такое счастье. Возможно, это то самое, что чувствовал Д.А. Стращаев, первые мгновения за рулём этого чуда современной техники.

За считанные дни крыши высохли, а упавший лёд превратился в лужи. Природа распахнула глаза, во все стороны потянулись её пышные ресницы зелени. Стало легче и начальнику ЖКХ. Тяжелый нательный крест на груди был заменен маленьким лёгким и неприметным, упрятанным отныне под рубашку. Иконы розданы знакомым коллегам из соседних районов, которые экономили на страховочных тросах для промышленный альпинистов, ремонте лифтов и пожарных лестниц. А что? У каждого есть мечта, на которую предварительно надо натыбрить.

Под занавес, когда уже пели птицы, молодой лист окончательно разрушил почку, а тёплые улицы заполонило изящество женских ног, припёрся, зевая, проверяющий орган.

– К нам тут месяц назад заявление поступило, что сосульки не сбиваете. Подвергаете граждан угрозе.

Проверяющий орган возник бы значительно раньше, не посей он заявление гражданина на своём столе среди моря других бумаг. Тогда бы он явился ретиво и победоносно и непременно бы стрёс с провинившегося начальника ЖКХ нехилую мзду. Не состоялось: заявление нашлось только теперь, и по нему нужно отчитываться и вот он, проверяющий орган возник здесь.

Даже глазом не моргнув, начальник ЖКХ Д.А. Стращаев парировал:

– Где? Ни одной нет, поехали посмотрим!

И действительно, поехали, посмотрели – нет. Начальник с удовольствием прокатил нежеланного гостя на своём новом, только из салона представительском авто, расхваливая комплектацию, пакет опций, сервис, жалуясь, что не может найти надёжную страховую фирму.

Завистливый проверяющий орган в своём вялом состоянии, расставив у себя галочки, удалился.

А сам начальник ЖКХ с чувствами Колобка в зачине сказки покатился обратно в офис. Припарковав машину возле подведомственного дома, он джазовой походкой направился к киоску, купить минералки, но не успел пройти и десяток метров, как на высоте пятого этажа внушительный кусок облицовки оторвался от фасада! Ох, не стоило «экономить» на ней в прошлом году… В мгновение ока крыша внедорожника с элегантным люком была насквозь прошиблена. Изящный кожаный салон завалило какими-то обломками. Бешено завизжала сигнализация. Ошарашенный таким безобразием начальник ЖКХ Д.А. Стращаев открыл рот от изумления, он упал на колени и распростёр руки, обратив их к небу:

– Хосподе, ЗА ЧТО?!

 

Зачем тонировать аквариум?

- рассказ -

 

– Хосподи, боже ты мой... – шарахнулась бабуля, когда он неожиданно вышел из подъезда. Она просидела на скамеечке с десяти утра, после того как к семи съездила на другой конец города и купила там соду или крупу на пяток рублей дешевле, чем в универсаме поблизости. А теперь он возьми и перепугай её, злыдень.

Она видела этого субъекта и раньше, но на сей раз очень уж внезапно нарисовался он и хлопнул дверью.

Жилец, так напугавший пожилую женщину, которая тут же спохватилась искать валидол, важной походкой проследовал через двор к своему автомобилю. Один из игравших на площадке детей показал на него пальчиком, после чего малышня с радостным визгом попряталась за стенку хоккейной коробки, чтобы понаблюдать за «чудиком» и его машиной, которые, надо сказать, соответствовали друг другу.

А ведь это была самая настоящая жертва моды! Но обо всём по порядку.

Как известно, родившись на свет, человек сначала ползает, затем начинает ходить на своих двух, а уже потом пересаживается на четыре колеса. В жизни двадцатипятилетнего Димы…

– Димарика, – поправит он рассказ.

…Димарика последний этап наступил всего пару лет назад, когда он со второй попытки сдал на права и с полным правом стал рассекать по городу на бежевой «Шахе» дедушки, но как водится, первый блин – комом, как и переднее правое крыло после встречи со столбом. Зато на самом ни царапинки. Неуправляемый занос – это, конечно, весело, но…

На новый «таз» зарабатывать пришлось самому, и вот однажды на слёт своих на Метеогорке Димарик заявился на «Двинашке» цвета металлик. Не новой, конечно, купленной с рук, зато своей! Помимо Димарика на слёте присутствовали: Толян, Колян-Патифан, Владилен, Дрон, Тоха, Лёха и их чувы.

– Ой, а точить как её собитаешься? – интересовались у него. И тут же накидали в корзину кучу вариантов: спойлер, литые диски, ксенон. А пока даже иконостаса на торпеде нет.

Этим и воспользовался хитрый Колян-Патифан.

– О, цените, какой я бомбер у армян зацепил! – разразился он, и публика с «Двинашки» переключились на модный бомбер.

Димарик недовольно хмыкнул и вознамерился во что бы то ни стало на следующий слёт явиться с затонированными стёклами, а всё почему?

– Потому что мы закрытые люди! Едешь как в аквариуме – все тебя видят, беспонт… А тонировка – она же за стиль орёт! – разъяснял автослесарь Гарик, эксперт от мира гаражного автосервиса.

Ещё как орёт, а ездить без тонировки – удел людей, обманутых хитростью… чилийских.

– Тебя как тонировать: в хламину или чтобы солнышко не пекло? – уточнил автослесарь.

– В хламиду тонируй, – махнул рукой Димарик.

И на стёкла авто по желанию заказчика была нанесена плотная тонировочная плёнка. Да так, что снаружи даже и не скажешь – есть ли там салон, или же сплошная чёрная дыра. Изнутри ночью, правда, тоже ни шиша не видно, но опытный водитель может ведь и наугад?

Были и другие «но». За это оказывается ещё и штрафуют. И инспектор ГИБДД на упустит свой шанс остановить автомобиль и проверить светопропускаемость передних стёкл прибором.

– Это же круто! Нахрена это запрещать?! – возмущался Димарик в полицейской машине.

– Штрафы платить не надоело? – осведомился инспектор.

– Лучше, чем гонять, как в аквариуме, – буркнул Димарик.

– Что делать будем?

– В смысле?

– Выписывать квитанцию или на месте решим? – кокетливо предложил инспектор. Он набрал в лёгкие воздуху, дабы изречь что-то напутственное, но осёкся – клиент был его, так сказать, сырьевой базой.

– Ладушки. Клади купюру между сидений и можешь ехать дальше.

Косого взгляда Димарика инспектор не заметил, потому как тот сидел в больших солнцезащитных очках аля Шварц – которые с недавних пор не слезали с его лица в любую погоду и время суток, потому что стиль!

Этого инспектора наш герой видел уже не в первый раз и многих его коллег не без досады узнавал в лицо, а те в свою очередь присвоили ему язвительное прозвище «Дима-косарь» по аналогии с банкнотой номиналом в 1000 рублей. Хушь плачь.

Вот с такими вот трудностями сталкивается тот, кто всего-то хочет ездить стильно, а не как лица, обделённые халвой, чилийские…

С некоторых пор Димарику регулярно снился сон. Будто он купил чёрный внедорожник максимальной комплектации, спортпакет, и тот разбодрился, размчался да раздухарился под его управлением, и они дрифтовали по весеннему льду Городского пруда. Такой вот сон.

На очередном слёте каждый понтовался, чем мог. Толян хвастался клиренсом, мол «подрезал пружины» и теперь под машину хрен ногу просунешь. И пусть первый же лежачий полицейский становится непреодолимой преградой, зато выглядит как Пугатти. Дрон нанёс на заднее стекло аэрографию: «Б О Г А Т Ы Р Ь Д О Р О Г», – как в любимом сериале детства. Он вообще тип со странностями: разговаривает со своим авто и называет его на как все нормальные люди «ласточкой», а почему-то «китом». Бог с ними, когда очередь дошла до Димарика, опять вклинился Колян-Патифан:

– О, смотрите, а я татуху на всю спину забабахал, – и всё внимание вновь досталось ему.

Нет, решил наш герой, чтобы перепонтовать Коляна и остальных, одних стёкол недостаточно. И на следующем сеансе гаражного тюнинга «в ноль» были затонированы уже фары задние и передние, поворотники, зеркала боковые и заднего вида. И в довершении, чтобы совсем «было ровно», несчастная автомобиль был перекрашен из металлика в выразительный чёрный цвет, так что напоминал теперь отполированный башмак.

– У тебя на машине уже живого места нет – всё зачернил! – сетовал дядя Саша, рабочий с Уралмаша.

– Ничё ты, дядь, не понимаешь! Это же за стиль орёт, а то как в аквариуме катаешься видят все.

– Вот дурень. Весь в мать пошёл, та все стены коврами завешивала, прости Господи. – дядя махнул рукой и откупорил банку пенного напитка.

Вскоре начались проблемы с любимой девушкой.

– Посмотри до чего ты докатился! – возмущалась она.

– А чё?

– А ничё! Сам не видишь?! Ты в квартире все окна затонировал, а теперь и лоджию!

– Квартира ровнее выглядит, а то жили как в аквариуме…

Дома тоже хочется быть на стиле, а не как любители обратного хода чилийские.

– В каком аква… Седьмой этаж, кто тут на тебя смотрит?

– Ну-у… Слушай, можно тебя попросить?

– О чём?

– Можно я буду называть тебя Тоня?

– Нет… Нет! Меня Света зовут! Меня в честь бабушки назвали, она всю войну прошла. Всё, с меня хватит! Я от тебя ухожу!

– Но, То-онь…

Вернуть её у Димарика не получилось.

Возможно с зеркалами в ванной и сервантом действительно был перебор…

С тех самых пор он перестал носить солнцезащитные очки на пол-лица аля Шварц, но только потому, что под чёрным мотоциклетным шлемом с солнцезащитным стеклом носить их неудобно.

Вернувшись к началу рассказа, читатель легко поймёт отчего так шарахнулась бабуля и переполошилась детвора. По двору гордо, руки в карманы, шёл человек в кожанке, брюках, кроссовках и… в мотоциклетном шлеме – всё одного чёрного цвета. Того и гляди световым мечом начнём махать… чёрным. Он направлялся к своему транспортному средству.

– Вот засада! – из-под шлема послышалось глухое восклицание.

На идеальной с точки зрения хозяина крыше автомобиля красовался овальный белый след птичьей жизнедеятельности. Но народные приметы умеют утешить в любой ситуации.

– К деньгам, наверное, – решил он и, поцокав языком, принялся оттирать пятно чёрненькой салфеткой.

 

Уробо́рос

- повесть -

 

«Невзгоды не вечны, минуют, как сон,

Не вечно и счастье – таков уж закон.

То радуясь, каждый живёт, то скорбя, –

Мудрец, да не точит забота тебя!»

– «Шахнаме»

 

 

«Мы прибыли, Хамсафар-Мар. Взгляни хоть краем глаза на этих людей. Площадь и вокзал… Глупо искать уединения в этом исторгающем шум потоке. В этом неприглядном городе из бетонных блоков и плит для нас несомненно отыщется место.

Не потеряться – вот правило любого путешествия. Потому как в отличии от странствия – путешествие имеет цель. Рад сообщить, что мы, несмотря ни на что, на верном пути и вскоре минуем половину. Много интересного мы уже повидали, и текущий фрейм, поверь, не обещает быть лёгким.

Ты, Хамсафар-Мар, мой верный друг, знаешь, какой силы сомнения гложат меня. Быть может, оставлю я самое сильное или хотя бы самое слабое из них именно здесь».

 

 

Глава первая

 

Утреннюю тишь помещений, когда обитальцы комнат уже разбежались по работам, нарушал лишь тяжёлый рычащий храп.

Длинный пустой коридор, слабо освещенный, со множеством дверей и длинною от силы шагов в пятнадцать. В начале него – выход из прихожей, по пути – по правую руку – запертые двери в комнаты номерами четыре и пять, по левую – проход в хозяйственный блок. В конце коридора – с одной стороны общая кухня, а с другой – дверной проём. Следовать на звуки этого режущего слух храпа, нужно было именно через этот порог.

Дверь с нарисованной маркером кривой цифрой «6» приоткрыта. Однако гостей в комнате № 6 никто не ждал. Наоборот, гостеприимство в этих стенах было чем-то исключительным, только для «своих» и с высочайшего соблаговоления, поэтому входить без приглашения было, прямо сказать, небезопасно. Дверь комнаты от сквозняка тихонько поскрипывала, словно подыгрывая тяжёлому храпу женщины.

Атмосфера внутри была, прямо сказать, не из приятных. Прежде всего из-за тяжелого воздуха со въедающимся в ноздри запахом плотного перегара.

В старом шкафу напротив входа дверцы были распахнуты, там валялась набросанная в кучу и смятая одежда, лишь старый халат и какая-то блузка одиноко висели на плечиках. Над прямоугольным столом возле окна летали мухи, их привлекали остатки шпротов, салата в пластиковой таре, куриные кости и множество крошек. Там же стояли недопитые бутылки пива «Победа» и пепельница с окурками и горкой пепла. Правда, и окурки, и пепел присутствовали в комнате повсеместно, будто вся комната была одной большой пепельницей. Когда-то побеленный потолок был сер от табачной копоти. К нему тянулись содранные тут и там бумажные обои медового цвета с простецким ромбовидным узорчиком. Отдельный участок стены отводился под овальное зеркальце и вытянутый календарь за прошлый год с изображением известного шансонье Станислава. Под столом стоял частокол из пиво-вино-водочной стеклотары белой и зелёной расцветки, набор из полиэтиленовых пакетов, в один из которых скиданы пустые консервные банки. В углу с тумбочки мёртвым экраном глядел китайский телевизор, под ним – в выдвинутом ящике приютился телефонный аппарат с винными пятнами и выпадающей кнопкой «4». Магнитофон с радиоантенной стоял на грязном от пыли окне, рядом со стопкой аудиокассет и компакт-дисков.

Возле стола собрались другие не менее важные предметы мебели: кресло с накинутым пледом, несколько разбросанных табуреток, неоднократно ломанных ранее, с перемотанными изолентой ножками, а также неоднократно прожженный сигаретами диван, на котором постоянно валялось какое-то тряпьё. Между холодильником и диваном втиснулась сложенная раскладушка и стопка газет с объявлениями. И, дабы окончательно оформить убранство этого неприглядного жилища, над диваном висел роскошный ковёр угольно-жёлтой раскраски с изображением хищного зверя.

И частокол из бутылок, и россыпи окурков, и остатки еды говорили о царившем в этих стенах ещё совсем недавно бурном возлиянии. Теперь же по следам минувшего праздника, что называется «после вчерашнего», становится очевидным, что источником и тяжёлого перегара, и смачного храпа является приоткрытый рот женщины.

Лежавшая ничком женщина беспокойно спала. В такт тяжёлому дыханию храп посвистывал между пожелтевшими зубами, зубами золочеными и промежутками в которых зубов вообще не было.

Женщина спала в верхней одежде. Поверх майки и дырявого джемпера на ней был халат, похожий на одеяния технички, украшенный простенькими цветами и чашками кофе. В качестве одеяла женщина накинула на себя шаль и осеннюю куртку. На ногах – дырявые чулки и один бежевый мокасин, пока второй валялся возле кровати. В руке с потрескавшимися пожелтевшими ногтями «после вчерашнего» осталась сломанная сигарета, которую женщина не успела прикурить, прежде чем заснула.

Выглядела она лет на шестьдесят. Женщина полностью умещалась на диван и роста была совсем не высокого, ни худого, ни полного телосложения. Вьющиеся взлохмаченные волосы на голове, некогда золотистая шевелюра теперь по большей части покрылась сединой. На морщинистом круглом лице по центру был приплюснутый нос, возле него по каждую сторону по одному дугообразному серому мешку под глазами. Глаза в данный момент закрыты – волчьего цвета, выпученные с угрожающе-зелёной сердцевиной всегда хищно пронзительно смотрят, будто высматривают добычу. Они выглядят особенно грозно, когда белки глаз наливаются красными сосудами – особенно с тяжёлого похмелья утром «после вчерашнего».

Её звали Нина Иванна, по фамилии – Юрзилина. Комната с номером шесть принадлежала ей, как собственно и соседняя – пятая, в которой на тот момент никто не жил.

Нина Иванна нигде не работала, поэтому вполне могла себе позволить находиться дома без пяти девять посреди рабочей недели. Её свободный день в любом случае начался бы позже, если бы зычный размеренный храп не нарушил сосланный в выдвинутый ящик тумбочки телефон…

– Ой, б**ть… – очнулась после третьего гудка хозяйка. И попыталась сообразить сквозь похмельную муть, что же осмелилось нарушить её покой.

– Сука, тварь поганая! – Обнаружила она источник беспокойства и попыталась дотянуться рукой до телефона, не вставая с дивана. Телефон продолжал звонить, а Нина Иванна – осыпать его руганью.

– У, гни-ида! – не сразу, но дотянуться всё же получилось. Кто бы ни находился на том конце провода, но ответа он дождался: – Ну, алё нах**!

– Доброе утро, – произнёс невозмутимо шелестящий мужской бас.

– Такое-то оно доброе?..

– Я хотел бы услышать Нину Иванну… Юрзилину, – голос ошибочно сделал ударение на «ли», получилось эдакая строчка из средневекового бестиария

Нина Иванна тот час распознала в собеседнике иностранца, что конечно же, ужасно её рассердило.

– Э, ты кто б**ть такой умный, чтобы так разговаривать? Юрзилина я! Дегенер… – вернула она своё ударение на «зи» и разошлась было совсем, но собеседник поспешил извиниться:

– Я прошу у вас прощения. Я лишь изучаю ваш язык и впредь постараюсь не допускать подобных ошибок. – Агрессивная манера собеседника, казалось бы, нисколько не смущал его. – Ваше ли объявление, о сдаче комнаты в здании общежития, я нашёл в прессе?

– Ну, моё… – сообразив что к чему, Нина Иванна тут же поубавила пыл.

– Действительно ли оно? – спросил этот умиротворённый голос.

– Сказал тоже… Иначе б не было уж.

– Могу ли я осмотреть предлагаемое вами в наём помещение?

На мгновение у Нины Иванны засаднило в горле, и она не удержалась харкнуть в приоткрытую форточку:

– Ну, приезжай вечерочком, тогда. Адрес запиши… Записываешь? Улица Дебоширская, дом пять.

Услышав, что собеседник со всей серьёзностью записывает куда-то эту хохму, Нина Иванна злобно гаркнула в трубку

– Да, какая Дебоширская, дурила ты чумазый? – Она назвала правильный адрес дома.

– Бывшая общага… Подъезд налево, домофона нет, пройдёшь с кем-нибудь… бокс номер шестьдесят семь. Короче, лифт на седьмой этаж и спускаешься на пролёт ниже… Шестой звонок звони… Понял?

– Да, – коротко обозначил голос.

– Сегодня не приедешь – забудь. У меня стадо клиентов на пороге пасётся. Принимаю тебя в качестве исключения.

– Спасибо, за это.

– Не благодари, придурошный, лады! – Нина Иванна бросила трубку.

Речь шла не о комнате, в которой она в данный момент находилась, а о соседней – пятой, принадлежащей так же ей.

Про «стадо клиентов» она конечно же преувеличила. Квартиросъемщики как-то все разом пропали, а те, что приходили посмотреть комнату, и тратили её время, затем куда-то улетучивались. «И чё это такие все привередливые твари пошли? Чё ещё им от меня надо?» – негодовала Нина Иванна, потому что с каждым днём денег становилось всё меньше, приходилось реже курить и покупать самое дешёвое поило, от которого она становилась ещё злее и чаще срывалась на попавшихся под руку соседях. Последней квартиросъемщицей была студентка музучилища, которую Нина Иванна умудрилась довести, что называется, до белого каления и всего за пару месяцев.

С тех самых пор комната № 5 пустовала и стояла запертой на ключ. Никаких других источников существования, кроме разве что сдачи пустой стеклотары, у Нины Иванны не имелось. Не на одну пенсию же жить. Поэтому она и согласилась принять голос с акцентом, хотя инородцев, особенно из южных стран она на дух не переносила. При том, что в четвёртой комнате уже таких жили трое. Но там была своя история и Нины Иванны она не касалась, так как комната № 4 ей не принадлежала.

– Заполонили, продыху не дают, – проворчала она себе под нос. Сглотнув горькую слюну Нина Иванна, наконец, собралась с мыслями, откинула используемые как покрывало зимнюю куртку и шаль и оторвала затылок от полупустой подушки без наволочки, но стоило ей сесть, как под левым мокасином хрустнула валявшаяся под столом стопка.

– Б*******! – тут же выпалила она, отряхивая на ковёр впившиеся в подошву осколки. – Что за день-то такой?

Тяжело вздохнув, она не без труда встала на ноги. Годы и образ жизни брали своё.

По пустому коридору гулял лёгкий сквознячок. Кто-то из обитальцев открыл окно на кухне. Через коридор Нина Иванна проследовала к общей хозяйственной комнате, где рядом со стиральными машинами стояло шесть умывальных раковин по числу комнат в боксе. Душевых кабин и туалетов было всего по два, соответственно по одному на каждые три комнаты. Стиральных машин тоже всего две – первой и третьей комнат, двух одинаково ненавистных Нине Иванне семей: Васильевых и Бергеров.

Покуривая сигаретку, она проследовала к одному из умывальников (тому, что принадлежал семье Васильевых из первой комнаты и хорошенько в него высморкалась. Она давно и слишком хорошо знала этих воцерковлённых тихонь, и поэтому была вполне уверена, что ничего ей за это не будет. Безнаказанность была для Нины Иванны, в определённом смысле, жизненным кредо.

В боксе общежития стояла тишина. Есть ли хоть кто-нибудь в оставшихся комнатах, она не знала, этим утром ей было достаточно, чтобы никто просто мозолил глаз. С похмелья злоба сначала растёт, потом малость притупляется. Однако ж можно сорвать её на ком угодно. Нина Иванна была хозяйкой, но только пятой и шестой комнат, то есть всего лишь одной трети бокса № 67 общежития.

Удивительно, но кроме неё в этом боксе обитали ещё люди…

Вернувшись к себе, она застала комнату в привычном беспорядке. Местом, как уже было описано, она была весьма маргинальным… Всё ещё переваривая раздражение от ранней побудки «после вчерашнего», хозяйка вдруг вспомнила об одном важном деле. В ящике тумбочки под телефоном лежало много всякой всячины: какие-то флакончики, пустой фуфырик карвалола, мелочь, ключи, карандаши. Нина Иванна достала мятую бумажку с номером телефона и подписью: «Текстильный техникум г. Стежинска. Деканат». Она набрала номер.

– Алёу, деканат текстильного?

– Да, слушаю вас, – ответил скучный мужской голос.

– Это опять Юрзилина беспокоит.

– Кто?

– Юрзилина! – повторила Нина Иванна и сквозь зубы добавила. – Глухой что ли?.. Я опять по поводу дочуры звоню. Училась у вас. Обещали мне помочь.

На том конце провода постучали пальцами по столу:

– А… Да. Ещё раз, как звали вашу дочь?

– Татьяна Богдановна… Я ищу её…

– Так-так… Да, ваша дочь закончила пятый курс и… Этим летом мы выпустили её.

– И?

– Что ещё вы хотите от нас услышать?

– Б**ть! Ну… – Нина Иванна чуть было не отправила собеседника по матушке, но мигом смекнула, что вдалеке от места, так ничего не добьётся. – Я ищу её… Матери не позвонить, не заехать… Что делать-то? Узнать, что с ней да как?.. Я вам вообще из другой области звоню!

– В общежитие жила говорите? – немного поразмыслив, решил посоветовать голос. – Анне Николаевне, кастелянше нашей позвоните. Номер я вам продиктую. – И сухо продиктовал номер. – Только застать её будет непросто – на картошку сейчас мотается. Может она что знает? Больше ничем помочь не могу. До свидания.

На том конце провода бесцеремонно положили трубку. Она слушала гудки, тяжело дыша и плотно стиснув зубы и сквозь них же процедила:

– Забыла… Про мать забыла, скотина… Неблагодарная!

Вернувшись на кухню, она поставила кипятиться кастрюлю с водой и, прикурив от газа, выползла на балкон. На улице стояла желтеющее индейское лето. По двору сновали машины и радостно носилась детвора. Нина Иванна делала долгие затяжки, нервно соображая о чем-то своём.

Она ж не ведала, что ненароком совершила то, о чём будет сожалеть до конца оставшейся жизни. Но обо всём по порядку…

 

 

Глава вторая

 

Общежитие, о котором идёт речь – на первый взгляд, место достаточно заурядное. Но как известно, каждое общежитие на самом деле уникально. Каждое общежитие – вещь в себе!

В частности, это приютилось в лоне спального района. Окружённое со всех сторон дворами оно практически не выделялось на фоне царящих вокруг панельных дебрей и хрущёвок прежних времён.

Общежитие представляло из себя восьмиэтажное здание из жёлтого кирпича без каких-либо архитектурных излишеств: пожарные лестницы, водосточные трубы, подвешенные у некоторых окон ящики кондиционеров и спутниковые тарелки. Перед общежитием – большая площадка-крыльцо с тремя ступеньками, два входа в подъезды разных крыльев здания, если у общаги вообще могут быть «крылья». Выражение, конечно, фигуральное, но вот к месту не клеилось совершенно.

Здание это не бросалось в глаза ещё и потому, что без труда могло быть перепутано с братом-близнецом во дворе по соседству. Прямо говоря, подобного рода «родственники» восьмидесятых годов постройки были разбросаны по городу, или даже по всей стране. Наверняка где-то в недра архгорплана была занесена их канцелярская фамилия, навроде «Проект профобщежития № 45/984», что-нибудь в таком духе…

Отличала их, главным образом, приписка – необходимый атрибут общежития. И если брат-близнец в соседнем дворе до сих пор оставался частично приписанным к железной дороге и её колледжу, то общежитие, о котором собственно и идёт речь относилось к расположенному неподалёку химкомбинату и служило жилищем для его сотрудников… Когда-то давным-давно.

С тех пор комбинат вместе со страной, его породившей, развалился, несколько раз разорился и на сегодняшний день практически прекратил своё существование. Персонал пустили в свободное плаванье, а наличные в общежитие комнаты бескровно приватизировали жильцы и обитальцы.

Спустя двадцать пять лет лихолетья девяностых и нефтяного бума нулевых, после многократного обращения общежитских жилплощадей на рынке недвижимости – о том, что общежитие когда-то принадлежало какому-то химкомбинату имени вождя или годовщины революции, могли вспомнить лишь отдельные старожилы. Подобно многим другим общагам имени Бертольда Шварца или товарища Семашко, они были заселены обычными людьми, чьего благосостояния не хватило на квартиру в российском городе-миллионнике, но хватило на комнату с относительными коммунальными удобствами за её пределами.

Как уже было сказано, на крыльце общежитие раздваивалось на два крыла. Доски, обклеенные несколькими слоями актуальных и неактуальных объявлений возле двух железных дверей подъездов. Нет дорогих для такого количества комнат домофонов, но есть потрёпанные таблички с нумерацией боксов внутри подъезда. Табличка возле левого подъезда недвусмысленно сообщала, что бокс № 67 находится именно в нём.

Первое, что бросалось в глаза в подъезде – это заколоченная кабинка, где в бытность общежития общежитием сидели вахтёрши и вахтёры. Они запирали двери с одиннадцати до шести, проверяли пропуска, бдительно следили за происходящим. Но отсутствие у коммунальных служб денег не позволило сохранить этот пережиток былого. Жители и так неохотно платили коммуналку, а некоторые не платили совсем, поэтому окошко с форточкой для пропусков заколотили фанерой, а на дверце с незапамятных пор висел навесной замок.

Как и фасад из жёлтого кирпича, окрас парадной выполнен в том же цветовой палитре: плитка под ногами – охра, а стены в кремовых и персиковых цветах различной степени насыщенности. Не самая, прямо скажем, плохая расцветка. В тёмное время суток всё это освещал голубой свет длинных галогенных ламп то тут, то там раздражающе моргавших, что свидетельствовало о необходимости замены либо за счёт коммунальщиков, либо за счёт жителей этажа – кто сдастся первым.

В пролёт между шестым и седьмым этажами, где, собственно, и располагался искомый бокс, вели два пути, которые условно можно было бы обозначить «механическим» и «физическим».

В первом случае предполагалось воспользоваться лифтом. Оттолкнуть от этого шага мог тот факт, что это самый обычный советский лифт площадью чуть больше двух квадратных метров, с щёлкающими чёрными кнопками, тусклой лампочкой и конечно же тёмно-коричневыми стенами, которые по-видимому неизвестный декоратор всех советских лифтов пытался подогнать под ореховое дерево. Свой вклад в этот грубый дизайн вносили и надписи маркером, с которых на пассажира обильно сыпались невнятные каракули часто непристойного содержания. Не добавляла комфорта и небольшая щель в крыше кабины, через которую можно было наблюдать смутные очертания шахты, осознавая всю ненадёжность собственного пребывания в подобной ветхой конструкции. Дополняли это и сопровождающие поездку трески, и шорканья с разных концов кабины, и тяжелый лязг открывающихся и закрывающихся дверей. Из местных, впрочем, никто пользоваться им не гнушался, особенно с верхних этажей и даже если натыкался по утру ногой на оставленную кем-то пивную бутылку или неприятный запах – старался не обращать внимание, как и на многое другое.

Второй путь, «физический», предполагал подъем на своих двоих по лестнице, через все пролёты и площадки этажей. Лестница была довольно узкой, так как обвивалась вокруг замурованной шахты лифта, в которую так же был вмонтирован железный столб замаскированного под цвет стен мусоропровода.

Количество настенной «живописи» тут варьировалось от этажа к этажу, как и состояние штукатурки, цвета охры плитки на полу и многого другого. Так встречались этажи, где надписи регулярно покрывались мазками краски, выпавшая плитка крепилась обратно, лампочка всегда горела, а возле лифта была приклеена распечатка с языком, понятным адресату: «Кто будет бухать, тусить и околачитваться – вызовем 02».

На ином пролёте степень хаоса была гораздо выше, что выражалось и в отсутствии лампочки в тёмное время суток и в постепенном процессе выколачивания ненадёжной плитки под ногами и компаниями местной молодёжи за групповым досугом по вечерам. Как обычно, всё решала мера хозяйственности.

Кроме всего прочего, подъем по общажной лестнице был экскурсией запахов. Пусть кухни и находились в противоположном конце боксов от прихожей и входной двери – они с лёгкостью просачивались через все преграды до ноздрей. А ведь запахи имела не только кухня, но и стирка, и ремонт. Поэтому прохожий с незаложенным носом без труда мог учуять: дошедшую картошку с грибами, штукатурку, краску со скипидаром, средство от насекомых, царицу стерильности хлорку… Или к примеру, замоченные в тазу половики, варёную капусту – словом, загустевшую, плотную атмосферу людского быта.

На пороге искомого бокса новый посетитель легко мог быть введён в замешательство.

Стоя прямо перед входной дверью с нацарапанными (или же красиво выведенными) цифрами бокса путник мог запросто растеряться. Ему предстояло разобраться – как именно дозвониться до нужной комнаты, потому что количество звонков разнилось. И не всегда понятно к какой именно комнате или коридору конкретный звонок принадлежит. Иногда чёрным маркером, по традиции подъездной каллиграфии, встречались пояснения, вроде: «во 3-тью два раза». Но если кто-то незнакомый ошибётся и нажмёт один или три и попадёт к соседям, то те, если они дома, без проблем впустят или по крайней мере позовут, кого надо – как правило, все друг друга знают. Если конечно, речь не о боксе № 67 и посетитель по ошибке не позвонит в комнату Нины Иванны, тогда он горько пожалеет, что родился на свет… Но об этом позже.

Бокс общежития, номер такой-то. Вообще-то, обитальцы называли их по-разному, кому-то предпочтительнее было официозное «секция», кто-то в житейской беседе употреблял ласкательное и домашнее «закуток» или «тупичок»: «А вот нашем пятьдесят эдаком закутке…» И так далее. И наконец, слово «бокс», как самый дуболобый вариант. Что сказать, словарный арсенал у людей различается настолько же, насколько различалась повседневная жизнь, которую определяла опять же та самая мера хозяйственности.

Чтобы разобраться, что представлял собой бокс этого общежития, нужно всего ничего – изучить план эвакуации при пожаре. В некоторых боксах он всё ещё висел возле входа в прихожей, как напоминание о давнем казённом прошлом и необходимых правилах противопожарной безопасности. Масштаб помещений, пунктиры на месте окон и направления открывающихся дверей, а также стрелки – куда «не создавая паники» следует эвакуироваться в случае налёта красного петуха.

Сторонний посетитель конечно же мог потратить минутку драгоценного времени в попытках отыскать наиболее выгодное сравнение. Площадь отчетливо прямоугольной формы. Жилых комнат шесть, всего помещений с этими комнатами – четырнадцать. Какое же описательное сравнение этому лучше всего подобрать?

Это получилось у маленькой девочки из бокса № 67, только-только закончившей второй класс школы. Если допустить, что каждая комната – это ножка, то при обзоре сверху бокс напоминал толстого жука. И пусть бокс, под стать обозначению имел прямоугольную форму, а не овальную – сравнение с жуком получилось любопытно-правдоподобным.

Все знают, что у жуков по шесть ножек. Шесть комнат – шесть конечностей. В каждой комнате одно окно и, что очевидно, одна дверь. Крепились эти «ножки» к основному телу с помощью двух коридоров, в которые их двери собственно и выходили. Общая хозяйственная комната – самая большая, это его сердце или скорее большое жерло без окон, но с двумя дверями, выходящими в коридоры по бокам. В ней же располагались по две душевые кабины и туалеты. Вместо головы у этого жука была общая кухня с выходом на небольшой балкон (усики). Но если общая кухня – это голова, а хозяйственная – жерло, то прихожая, с выходом на лестничную клетку есть нечто… обратное голове, что очевидно располагается позади. Собственно, через неё и можно было войти или наоборот «выделиться» за пределы этой коммунальной реальности. Либо через окно, но такой случай был в общежитии лишь раз и то без летального исхода, с одним лишь переломом. И не от коммунальных неурядиц, как могло бы показаться, а от несчастной любви, но это к делу отношения не имеет…

Перепланировки, надо сказать, случались редко, в единичных случаях, когда отважные обитальцы решались прорубить дверь в смежных комнатах. В общих чертах каждый из нескольких десятков боксов этого общежития выглядел именно так. То что в прежние времена называлось коммунальной квартирой очевидно себя изжило, но осталось преимущественно в виде таких вот секций бывших общаг.

Нумерация комнат начиналась в левом коридоре от ближайшей к двери на кухню. Из общей кухни выходим в коридор: первая комната, вторая, третья, через прихожую переходим в соседний коридор, четвёртая, пятая, шестая, снова общая кухня. Хозяйственная комната имела выход в каждый из означенных коридоров и можно было бы пройти через неё и ходить по общим помещениям восьмёркой совершенно беспрепятственно, потому что замки на дверях в них предусмотрены не были. Комнаты же наоборот, как последний бастион, личной жизни запирались жильцами, особенно в боксе № 67.

И перед тем, как перейти уже непосредственно к нему следует последний раз напомнить про меру хозяйственности и про то, что именно она, в конечном счёте, определяла качество жизни людей. Вместе с тем она требовала от них добросовестности, умения договариваться, делать общее дело, идти на компромиссы, заключать союзы, пакты – словом, действовать сообща. И уют, и житейское коммунальное счастье – даже в таком неказистом месте не были чем-то из ряда вон выходящим.

К злополучному шестьдесят седьмому, однако, это не относилось…

 

 

Глава третья

Как уже было заявлено в самом начале, не всякое путешествие, если оно имеет цель, проходит исключительно по местам приятным. Условно, не стоит путать этнографическую экспедицию с туристической поездкой. И если обстоятельства не позволяют избежать (на каком-то этапе) маргиналий, явлений в высокой степени неприглядных, то следует запастись исследовательскими терпением и невозмутимостью.

Тут у путника возникнет вполне резонный вопрос, чем же этот бокс отличался от остальных? От пятьдесят шестого или семьдесят восьмого, например. Почему даже по меркам небогатого общежития он имел отвратительнейшую репутацию среди жильцов и толки о нём ходили самые нехорошие.

«В семье не без урода», – так говорят про семью, которой с кем-то из её числа не повезло, и это никак не удаётся скрыть от внимания окружающих. Боксы или секции общежития тоже становились ячейками общества, своего рода семьями поневоле. Жильцам приходилось мириться с присутствием в непосредственной близости других кровно неродных им людей со своими достоинствами и недостатками. Тут же в дело вступало вышеупомянутое умение договариваться, терпеть друг друга, поддерживать добрососедские отношения… Или злобнососедские, как в боксе № 67, где главным источником злобнососедства, как нетрудно догадаться, была Юрзилина Нина Иванна.

Может быть слово «знаменитость» подходит здесь плохо, но то, что Нина Иванна была хорошо знакома общежитию – факт. Её знали на многих этажах и откровенно побаивались, встречая во дворе или на лестничной клетке. Как минимум на что мог рассчитывать случайный встречный – косой недобрый взгляд. В случае скверной погоды и под стать настроению прыснет ядовитым словом. Кто решался ответить получит перебранку без выбора выражений, а то и похлеще. Заходить дальше не рисковал никто.

Во дворе давно уже ходили слухи про то, что она таскает с собой нож и без стеснения пустит в дело, если её не унять. Слухи эти можно было бы счесть пустыми, однако Нина Иванна активно пользовалась дурной репутацией, но не только своей, но и родного брата, который раньше жил вместе с ней, но пару лет назад переехал в места не столь отдалённые.

Как и положено таким людям список врагов у неё был обширный. Не то чтобы он был записан по-канцелярски где-то на бумаге, нет. Учёт врагов Нина Иванна вела внутри себя и первые строчки в этом весьма обширном списке досталось её соседям по боксу № 67, которых следует представить отдельно.

Семья Крановщика Васильева обитала в комнате № 1 уже достаточно давно. Несколько лет назад после рождения сына они переехали сюда – с тех самых пор их жизни оказались тесно связаны с боксом № 67. Сам крановщик – уже немолодой мужчина с короткими светло-русыми взлохмаченными и поредевшими волосами, животом, среднего роста. Морщинистое лицо со смотрящими вниз уголками рабочих усов, внимательным и грустным взглядом. После переезда из родной деревни он уже много лет трудился на строительном кране, делал это безошибочно и безропотно, хоть и постепенно с тревогой осознавал, что устаёт от профессии и труда.

Его жена Елена – моложе него, так же в миру немногословная, но будто бы всегда обеспокоенная женщина. Её внутреннее напряжение не выдавала монотонная и скромная одежда – длинное платье и закрытые длинными рукавами бледные руки. Тёмные пряди волос всегда собраны, голова часто покрыта платком. После некоторых жизненных неурядиц она стала особенно религиозной, под стать мужу. Работает в храме, точнее в прицерковной лавке, но часто заходит на богослужения за тем же, зачем туда ходят все православные верующие. А семья Васильевых именно таковой и являлась.

Даже их пятилетний сын Егорка уже был крещён с малолетства. Шибутной и юркий как ящерица мальчишка без устали носился с другими детьми в детском саду. Дома на четырнадцати квадратах ему было тесно, трудно было усидеть на месте, а в узком, заставленном пространстве комнаты, где постоянно возилась его мама. И ему было страшно любопытно, чем же всё-таки так ужасна «Баба Яга» за её пределами, которой пугали родители.

Комната № 2 последний год пустовала. Мебель практически полностью продана или вывезена. До того в ней обитал молодой юрист Антоха Тюрин. В боксе № 67 он прожил все институтские годы. Живущие в области мама с тётей подарили её Антохе, потратив сбережения и взяв недолгосрочный кредит – лишь бы парень закрепился в городе. И Антоха всячески старался оправдать, возложенные на него надежды. Без красного диплома, но и без проволочек он закончил институт и поступил на работу юрисконсультом. Тогда же женился на однокурснице и переехал в квартиру, подарок на свадьбу от тестя с тёщей.

С тех самых пор, его след в боксе № 67 ожидаемо должен был бы простыть. Тем более он и сам не скрывал, что хотел бы забыть это место своей биографии, но… Отчего-то он появлялся в пределах своего нелюбимого жилища и переночевав пару-тройку ночей исчезал вновь. Происходило это не так уж часто – раз в пару месяцев, в сезон. Но сам факт, что у него уже была жена и дом где-то за пределами бокса 67, говорил о том, что меж ними творилось что-то странное. Только спросить было некому. И некому поинтересоваться, ведь пара-тройка ночей – это ерунда, но с недавних пор Антоха обитал в своей старой норе № 2 уже целый месяц. Почему? Что происходило в его жизни? Хорошего? Плохого? Понять со стороны не представлялось возможным.

Внешность не выдавала его. Он работал в юридической консультации, обслуживающей самых разных людей от пенсионерок-сутяжниц до средней руки предпринимателей, общение с ними входило его обязанности, оттого и внешность вынужденно была, так сказать, клиентоориентированной, немного угоднической. У него светлое, немного вытянутое лицо со слегка выдающимся подбородком. Глаза с ярко-голубой сердцевиной, взгляд немного лукавый с хитрецой, специально для судий и «противной стороны». Тёмно-русые волосы и причёска «шапочкой», которая будто с детства оставалась неизменной, но и правда, шла ему. И ещё потрясающая белая улыбка, что-что, а за зубами он следил! Поэтому качество воды в общежитии его категорически не устраивало.

Начавшись дверью в общую кухню, коридор заканчивался дверью в прихожую и дверью в комнату № 3 напротив неё. Там, как и в «первой», тоже обитала семья, но всего лишь из двух человек: Ларисы и Машуты. Как и полагается маме и совсем ещё юной дочке, быт их был организован в по-женски скромном, но создающем уют порядок. После тридцати лет это входит в привычку, тем более, что дочь Лариса воспитывала одна.

От мужа ей остались лишь воспоминания и фамилия – Бергер. Впрочем, больше ничего немецкого в нём не было. И не было ещё много чего, что она не так давно видела или желала увидеть. Спустя годы, он так и остался легким на подъем без конкретного занятия и цели. Алиментов не платил, давно ушёл, пропал из поля зрения и, возможно, завёл уже новую семью. Всё на что могла рассчитывать Лариса – это небольшая помощь от мамы, иногда свекрови, и учительская ставка за географию в средней школе.

Для дочери или просто по природе своей её взгляд сохранил жизненный тонус. Большие тёмно-голубые глаза украдкой, будто стыдясь собственной красоты, изучали всё вокруг: дочку, детей в школе, мужчин, собак, платья на витрине, туфли, обои – словом, то невероятное количество вещей, что занимает ум женщины. Чёлка соломенных волос нежно касалась не тронутого ещё морщинами лба. Кожа светлая с розоватыми оттенками. Тонкие линии губ в уголке иронически уходят вниз, пусть она и старается улыбаться чаще.

Вуаль застенчивости покрывала её неброское существование. В одинокой, в сущности, жизни главной отрадой остается подрастающая дочь, которая вот уже второй год ходит в школу и прилежно учится, так же как она в своё время. В любознательном и жизнерадостном ребёнке Лариса поочерёдно разглядывала, то собственные черты, то черты бывшего мужа, главным образом, внешние. И все её силы направлялись на то, чтобы организовать дочери пусть и скромный, но уютный быт, хотя бы на четырнадцати квадратах и по возможности уберечь её от всего, что подстерегало во вне, чего боялась, главным образом, она сама.

Четвёртая комната бокса (уже в противоположном от первых трёх коридоре) некогда принадлежала Вене, шоферу с химкомбината. Но алкоголизм и неуёмное кредитование привели, в конце концов, к тому, что жилплощадь ему пришлось продать. Приобрела её неназванная фирма, после чего там появились две двухъярусные кровати, маленький столик, тумбочка и гастарбайтеры. Гости из ближнего из неближнего зарубежья селились и съезжали. В пределах бокса № 67 существование их носило призрачный характер, так как приезжие большую часть своего времени проводили на работах, а в комнатах лишь ночевали и оставляли вещи.

Ротация проживающих была высока и зависела, по-видимому от сезонности работ на стройках и платежеспособности. Кто именно сдавал это жильё, за какие деньги оставалось тайной за семью печатями, как и то, каким образом, его находили потенциальные съемщики. Так вышло, что последние полгода состав обитальцев оказался предельно интернациональным. Три из четырёх койко-мест занимали: штукатур-молдаванин по фамилии Гаспату, молодой узбек со стройки торгового центра неподалёку и сухощавый вьетнамец, крутившийся где-то на рынке.

Русский язык все трое знали на уровне «некоторых существительных» да «да», да «нет». Взаимопониманию это не способствовало, зато помогало избежать межнациональных конфликтов – участникам даже языками было зацепиться не за что, поэтому быт внутри комнаты № 4 протекал достаточно мирно. Не только из-за языка, просто тягу к склокам у вымотанных изнурительным трудом людей всегда значительно меньше, чем у мающихся праздным бездельем.

На глаза остальным обитальцам они старались не попадаться и даже если бы встретились с кем-нибудь из них за пределами бокса, то вряд ли узнали б друг друга. Но всё-таки особенно старательно они избегали «злой женщин» через дверь от них в том же коридоре. Вне зависимости от того, что было на родине, при одном её виде они робели и спешили как можно быстрее скрыться. Вообще, если приглядеться, то во взгляде каждого такого нового гостя из зарубежья можно прочесть и лёгкий испуг, и растерянность от происходящего вокруг. Что видимо проходит лишь с привычкой.

 

* * *

 

На соседях список врагов Нины Иванны Юрзилиной только начинался, но остальные, кто бы они ни были, не обитали с ней на одной территории, которую она считала своими полноправными владениями и готова была сожрать живьём того, кто если решит на них покуситься. Создавалось впечатление, что остальные человеческие особи завелись там по нелепому недоразумению или же злостному недосмотру.

Антоху она считала малолетним оболтусом. Приструнить сутяжника не составляло большого труда. Будучи гражданско-правовым юристом, поднаторев в судебных спорах, он тем не менее совсем ничего не мог противопоставить уголовно-блатной манере Нины Иванны.

Васильевы в её устах слыли мошенниками и сектантами. И если застенчивого крановщика она шпыняла по причине и без, то изводить Елену стало чуть ли не любимейшим занятием, эдаким хобби. Её забавляло, как судорожно начинала креститься Елена, обнаружив под дверью комнаты очередную карту таро или дохлую птицу, или начерченный углём на полу символ.

Любимейшей темой застольных разговоров в комнате № 6 были соседи, как очередная возможность вылить на них ушат грязи. И про Ларису, например, хозяйка не стеснялась распускать среди собутыльников грязные сплетни, после чего бывало в дверь комнаты № 3 стучалось очередное агрессивное пьяное тело, требуя нижней аудиенции, а таких тел в друзьях у Нины Иванны водилось немало.

Почему Нина Иванна не любила гастарбайтеров можно и не упоминать. Здесь она неожиданно нашла союзника в лице местного участкового. Тот пусть и терпеть не мог Нину Иванну, на каждый её сигнал реагировал без промедления, и много раз возвращался из бокса № 67 со свежими пятисотрублёвыми купюрами.

Если бы кто-нибудь, скажем, из её собутыльников, поинтересовался, за что это она так их ненавидит. Нина Иванна несомненно нашла бы рациональную причину:

«Так это они моего братишку мусорам впалили. Я знаю!.. Твари поганые!»

После той истории с братом у неё осталась убеждённость, которую ничем не перешибёшь, мол его прямо в комнате задержали. Залетели впятером и уложили обоих мордой в пол. Будто искать человека там, где он живёт, что-то из разряда вон. Якобы с тех пор люди, которых она и без того на дух не переносила, стали неё злейшими врагами.

Атмосфера в боксе № 67 стояла не из приятных. В боксе № 67, прямо скажем, было неуютно. По крайней мере, вне жилой комнаты, потому что так называемое общее пространство таковым на самом деле не являлось.

Дверь Нины Иванны неизменно была нараспашку открыта. Но это не значит, что она ждала гостей, просто так было легче следить за обстановкой в коридоре.

Тут следует заметить, что все остальные комнаты соблюдали негласный запрет: двери открытыми не держать, в противном случае жильцы рисковали огрести неприятности, в виде нагрянувшей на порог с проклятиями и упрёками соседки или кого-нибудь из её кодлы с района.

– А ну закрой, у вас луком воняет! – вопила она на крановщика Васильева, оставившего на пару минут дверь приоткрытой.

– Ну, Нина Иванна. Мы ж только покушали… – робко пытался успокоить тот разбушевавшуюся соседку.

– Пох**шили! Закрыл, я сказала! Вот братишка с зоны откинется, он тебе задаст!

И крановщик с Еленой в очередной раз «предпочитали не связываться».

Комната же самой Нины Иванны была источником запахов – табачных, в основном. Легкий душек дешевых сигарет витал в любом из общих помещений и еле уловимо в комнатах. А «после вчерашнего» в помещениях беспощадно несло носками и перегаром.

Кроме дверного режима, Нина Иванна любила бороться за «чистоту» коридоров: никто из прочих жильцов не осмеливался оставлять там ни обувь, ни даже коврики. Дело в том, что, находясь в подпитии или просто неважном настроении, буйная соседка со всей дури футболила и обувь, и коврики, и всё «лишнее» на своём пути. Или же кто-нибудь из её собутыльников не чурался прибрать случайно оставленные ботинки к рукам так, что потом не разыщешь.

– Убирай! Разложились тут суки… – ворчала она, не стесняясь детей за стенкой.

Ещё обитальцам бокса номер шестьдесят семь под страхом скандала запрещалось громче тихого смотреть телевизор и разговаривать. Поэтому в боксе преимущественно стояла либо напряжённая тишина, либо звуки блатных песен, которым Нина Иванна любила подпевать совершенно омерзительным образом:

 

Везут бабу по этапу –

Ещё годика на два.

Дочку, сына не увижу.

Ла-ла-ла, на-на-на.

 

Но прослышав сквозь романс шорохи в хозяйственной, Нина Иванна спешила туда. Завидев юркнувшую к себе в комнату Машуту Бергер, не откладывая, выкатывала воз претензий:

– Чё это твоя мелюзга без присмотра шляется?

– От вашего зоркого ока не скроешься, – пыталась интеллигентно парировать Лариса.

Почуяв иронию, Нина Иванна взбеленилась пуще прежнего:

– Увижу ещё раз п****лин навешаю, усекла? – погрозила она Машуте, спрятавшейся за мамой. И не давая опомниться выдвинула новую претензию: – Почему ящик громко работает, убавь!

– Но мы Станислава слушаем…

– Не колышет, убавляй давай! Не буди зверя, а то знаешь ведь, что отольётся! *ля буду – отольётся!

Диалог происходил через порог комнаты № 3, но закрыть и запереть дверь Лариса решилась лишь после того, как Нина Иванна развернулась и побрела в родные пенаты. И всякий раз убавляла звук по требованию, «предпочитая не связываться».

 

И на мордовский на кичман

Меня за левый чистоган

Привёл «Наган»

И неуклюжая нога…

 

Одной из самых лютых прихотей коммунальной тирании Нины Иванны была борьба с посещениями. К обитальцам бокса № 67, просто-напросто, никто не ходил в гости. Оно и понятно: стоило неопознанному лицу появиться в пределах бокса шестьдесят семь – Нина Иванна была тут как тут, даже если тот проскользнул в комнату хозяина. Сначала в дверь раздавался громкий угрожающий стук.

– Так, ну-ка… кого это ты там привела, золушка? – приходила она скандалить к той же самой Ларисе

Та робко приоткрыла дверь и мягким тоном сообщила:

– Пожалуйста, тише. К Машеньке школьная подружка в гости пришла…

– Что-о?! – Нина Иванна была вне себя от ярости. – Своих, суки, наплодили, так ещё чужих водят! – после чего могла долго плеваться желчью и грубо материться, пока случайный посетитель не уходил и не возвращался уже потом никогда.

Именно поэтому обитальцы бокса № 67 давно уже и думать забыли о гостях. Все они, и без того перегруженные проблемами, с порядками свыклись и с каких-то пор воспринимали их как данность, издержки быта. «Предпочитали не связываться». Их жизни становились компактнее, на самом же деле только сильнее окукливались.

Были в порядке бокса № 67 и такие моменты, когда было много и шума, и посетителей. Просто Нина Иванна, хоть и была живодёром, но живодёром отчасти социализированным. На районе у неё водилось множество знакомств. К ней «на хату» частенько захаживали в гости, но строго по приглашению.

Комнату № 6 знали далеко за пределами общежития в кругах… Несложно догадаться, что у Нины Иванны собиралась публика самого наисквернейшего толка: паноптикум с удивительной пестротой кличек и «погонял», «одухотворённые» лица с алкогольным и жульническим стажем, фингалами, наколками и мешками под глазами. Завсегдатаи мелкоуголовной статистики.

Но называть друзей Нины Иванны уголовным миром было бы чересчур решительно. Пользуясь характерным для этого мира карточным сравнением, сборище у Нины Иванны представляло собой колоду, откуда выкинуто всё старше девятки, кроме одной дамы конечно же, каковой она считала себя.

Площадь Нины Иванны они лестно величали «малиной». Отмечая, что «Иванна, конечно, баба с характером» и когда попало кантоваться не даст. Мол тут не наркоманское лежбище, где отлёживаются «пауки»: «Посидели и разошлися!»

Для посещении бокса № 67 даже правила негласного этикета. Злоупотребивший гостеприимством мог без труда получить «тёмную» от Нины Иванны, её заступников и ухажеров, иногда с применением мебели… Мелкие драки сопровождали почти каждое застолье. Фоном служила всё та же музыка с радио «Периметр», под которую гости плясали и поднимали тосты:

 

Ну, зачем? Зачем? Показались мне…

Он тебя ведёт в рестораны!

У меня для вас – в каждой есть руке.

Припасён букет роз стеклянных…

 

Антоха Тюрин до сих пор не может забыть, как, проголодавшись, выполз из своей норы № 2, как раз во время одного из таких сабантуев. Уставший и невыспавшийся он застал Нину Иванну на кухне. Она курила и использовала его посуду в качестве пепельницы. Потеряв терпение, а вместе с ним и бдительность, он выказал ей претензию за громкую музыку. А играло тогда:

 

Ах, зубы золотые! Ах, масти козырные!

Значит всё! Хо-ро-шо!

 

Затушив чинарик, Нина Иванна вальяжно проследовала к себе в комнату, как ошибочно предположил Тюрин, чтобы убавить звук. В комнате два типа Палыч и Рябой в подпитии танцевали медленный танец, остальные резались в карты, однако на клич «осадить там одного лоха» откликнулись быстро.

Антоха не успел опомниться, как гости Нины Иванны обступили его со всех сторон. «Ты, шнырь, попутал?» – спросила она. Привыкший к судебным спорам, юрист не нашёлся ничего ответить. «Противная сторона», «уважаемый суд», «основания по данному иску» – в этой ситуации не работали совершенно.

За Антюхиной спиной у типа бандитской наружности что-то щелкнуло. Антоха испугался, что это нож-бабочка.

Огребя тумаков и затрещин, каким-то чудом он добежал до комнаты №2, будто до домика в детсадовских пятнашках. Отдышавшись, трясущимися руками принялся набирать полицию, но осёкся. Потому что к утру вся эта кодла протрезвеет и будет разогнана Ниной Иванной по щелчку пальцев. Вот если их разгонит полиция, то кто-нибудь из этих гоблинов подстережет его под дверью или после работы. Потому что хозяйка бокса вызов «красных» не прощает. В общем, как и раньше, «предпочёл не связываться».

После самых буйных гулянок на полу в коридорах, кухне, хозяйственной комнате, кроме пьяных тел валялись чинарики и пивные бутылки и даже порой контрацептивы. Убирала хозяйство «после вчерашнего», как ни странно, Елена. Не то, чтобы её кто-то заставлял – скорее по собственному горестному женскому понуждению.

На полицию и законы обитальцы комнат бокса № 67 давно не надеялись. И по-видимому свыклись с периодическими загулами хозяйки. «Предпочитая не связываться», «не замечать» и «не зацикливаться» на том, что происходит за стенами их комнат порой до глубокой ночи, порой до утра, но глаз сомкнуть не мог никто, как не пытался.

 

 

Глава четвёртая

 

– Перс? Что ещё за перс? – переспросила Нина Иванна.

Вот так сходу, не теряя времени даром, она перешла к национальности вошедшего. Ответ несколько сбил её с толку.

– Это откудова?.. Персия что ли? – предположила она название несоветской республики и, надо сказать, попала в точку.

– Бэли, – медленно кивнув, произнёс посетитель на, стало быть, фарси, хотя буквально мгновение назад приветствовал хозяйку Бокса №67 на русском без намёка на акцент.

– А! Это там, где купоросы растут? – изобразила осведомлённость Нина Иванна.

Вошедший радушно кивнул.

Постукивая пальцем с расплывшейся примитивной наколкой Нина Иванна деловито указала на лежащий в углу перевёрнутый стул.

– Ну, чего стоишь. Падай – перетрём.

Гость медленно дошёл до стула, поставил его на ножки и осторожно, расправив плечи, сел. Он будто бы оттачивал, с инженерной точностью выверял, экономил каждое движение, не говоря уж о речи.

– Благодарю.

– Как тебя звать-то, родный?

– Исфандияр, – коротко произнёс он, сделав ударение на последнем слоге. – Приветствую вас, бану.

– Это чё значит? – слово на чужом резануло ей ухо.

– «Хозяйка».

Нине Иванне такой оборот пришёлся по душе.

– Давай-ка, паспорт покажи, а то наё****ешь поди тётку.

Из переднего кармана чёрной рубахи он извлёк коричневого цвета книжечку, на которой начиная с обложки решительно невозможно было разобрать ни слова – шрифт представлял из себя орнамент, чудное хитросплетение. Нина Иванна отплюнулась.

– Робим где, Ис?.. – хотела обратиться она, но имя гостя тут же улетучилось из головы.

– Коэквалайзер, если вам скажет что-либо это слово, – сказано это было с чувством странной шутки, понятной лишь её автору, в которой, однако, была и правда, известная так же лишь ему.

«Напридумывают всякого чуреки новомодные», – неприязненно подумала Нина Иванна, всматриваясь то в паспорт, то в гостя. Она хотела спросить в присущей ей манере, что это за хренотня такая, но тут гость приоткрыл карман с пачкой купюр и в мгновение забыла обо всём на свете.

Был это высокого роста худосочный мужчина. Возраста, казалось, среднего. Больше тридцати – точнее сказать не представлялось возможным.

Для вытянутых лиц всегда характерны немного выступающие скулы. Чуть ниже темная область щетины, контрастирующая с восточной бледно-серой кожей. Однако самой щетины нет – от подбородка до горла и висков лицо педантично гладко выбрито электробритвой.

Чёрные короткие волосы смотрят вперёд, уложены аккуратно без пробора и лишь немного, не образуя чёлки, выступают на лоб.

Волоокий взгляд без зрачков казался бездонным и рассеянным. Создавалось впечатление, будто периферическим зрением он видит гораздо больше окружающих. И если лицо можно было бы назвать смиренным, то во взгляде читалась уже некоторая тоска и, судя по плетению красных сосудов, некоторое утомление.

Одет он был так же весьма необычно: в странного вида рубаху с длинными рукавами без пуговиц, но со множеством швов, плотно укутывавших тело. Свободные штаны чем-то напоминали диковинные шаровары. Тонкий пояс бежевого цвета повязан ниже впалого живота – он выделялся на фоне остальной монотонно-чёрной одежды и превосходно начищенных чёрных ботинок.

В педантичном внешнем виде гостя была какая-то загадка. Даже в мозгу Нины Иванны проскочило: «Что-то он шкерит, а? Не к добру это…»

Однако ж выбирать не приходилось. Потенциальные съемщики сбегали от неё, как от огня, часто даже не взглянув на комнату, даже цену не обсудив. Возможно, дело в том, что Нина Иванна встречала их либо со злого похмелья, либо в подпитии. И порой совершенно зря заплетающимся языком выплёвывала в адрес незнакомых людей ненужные скабрезности или срывалась иным образом. Ничего не могла с собой поделать. «Характер, **тыть», – довольно заключала она.

Нужда мешала ей наслаждаться жизнью, заставляла переходить с более-менее привычной водки на фуфырики или пойло из цеха неподалёку… Не говоря уж о продуктах. Кварпалту Нина Иванна платила нерегулярно – не барское дело. Поэтому ей до зарезу нужен был жилец на пустующую комнату, точнее его деньги.

– Значит так! Бабки за месяц вперёд, – было жизненно необходимо уломать съемщика на задаток.

Исфандияр достал купюры. Глаза Нины Иванны загорелись.

– Ещё не всё, бану, со мной поселится бэрдэст, мой помощник. Вы же не против?

– Умножь на полтора верхом, и въезжайте! – не растерялась хозяйка и тут же получила желанную сумму.

Радостно переминая купюры пальцами, как мякиш хлеба, предвкушая скорую пьянку, Нина Иванна торжествующе объявила:

– Пошли что ли хатку-то покажу!

«Даже не посмотрел, чтобы бабки-то выдавать! Короче, лохня заморская», – злорадно рассудила она.

После поворота ключа дверь с лёгкостью поддалась, глазам хозяйки и съемщика предстала комната № 5, в которой, по правде говоря, не было совершенно ничего особенного.

Небольшое неухоженное помещение с одним потёртым узким шкафом для одежды, небольшой столешницей, подлатанной изолентой, а также железной пружинистой кроватью без постельного. На полу – скукожившийся линолеум со множеством царапин и дыр. Свет обеспечивало голое без занавесок окно, под подоконником чахла батарея отопления с потрескавшейся повсеместно краской. На тумбочке всё ещё лежали женская расчёска и зеркальце, оставшиеся ещё от прошлого жильца – студентки музучилища, которую местная коммунальная тирания чуть не довела до точки. Правда, обошлось – после продолжительной истерики девушка отчислилась и метнулась в родной посёлок под родительское крыло. От других предшествовавших постояльцев, возможно десятков человек, не сохранилось и следа.

– Вещи-то есть? – угрюмо поинтересовалась Нина Иванна.

– Бэли, – кивнул постоялец, даже не взглянув на неё. Он пристально изучал жилплощадь с порога грустным будто бы обречённым взглядом. – С вашего согласия я займусь их переправкой сюда.

– Переправляй, переправляй – только чтоб никаких б***ей здесь я не видела, а то в два счёта вышвырну. Ты меня знаешь, – сказала она, будто постоялец уже обязан был знать её. Её волчьи-голубые глаза блеснули.

Он протянул смуглую ладонь с длинными пальцами будто для игры на пианино. Нина Иванна вложила в неё ключ.

– Ещё раз, как звать тебя, фраерок ты залётный?

– Исфандияр.

Взглянув на постояльца косо Нина Иванна удалилась восвояси, оставив его наедине с помещением. У себя она ещё раз радостно пересчитала сумму, после чего, принялась праздновать припасённым портвейном. Уже изрядно захмелев, она облизнулась и погрозила пальцем через стенку:

– Что-то ты, сука, темнишь! Прям нутром чую. Не, Нинку тебе не обмануть. Расколю, отвечаю. **я буду, расколю!

Во что бы то ни стало раскрыть тайну этого подозрительного субъекта она наметила себе делом ближайших недель. Смиренный, представлявшийся средоточием спокойного моря внутри, он показался ей лёгкой добычей, подобно остальным несчастным, попавшим под её пресс.

 

* * *

 

С появление нового постояльца в безрадостном существовании бокса № 67 не изменилось ровным счётом ничего.

Жизнь текла в привычном унылом русле. Прочие обитальцы всё так же уходили и возвращались, а по вечерам безвылазно сидели в своих комнатушках и, судя по шорохам, даже осуществляли там какие-то телодвижения. И всё под аккомпанемент Нины Иванны и её любимого радио «Периметр»:

 

По прежним дням мне надоело тосковать.

И с откидона я поехал таксовать:

Чтобы народ возить по кругу,

Чтобы тебя укутать в шубу.

 

– Перс, что ещё за перс? – ворчала себе под нос Нина Иванна. – Заполонили гады!

Новый съемщик ожидаемо её нервировал, как и все предыдущие. Витал вокруг него некий неразличимый ареол загадочности или даже сказочности. Ходил он всегда в одной и той же странной чёрной одёжке как эдакая тень или привидение периодически летал по коридорам и прочим общим помещениям. Однажды утром, проснувшись пораньше, Нина Иванна отправилась умываться. Спросонья открыв дверь хозяйственной комнаты, она ахнула…

– Ух, злыдень! – побагровела она от злости, потому что там уже умывался её постоялец. Он делал это в кромешной темноте, потому как забыл включить свет или вовсе в том не нуждался.

– Прошу прощения, бану.

Вместо ремня он неизменно носил тонкий пояс. В купе с этой странной вороньей рубахой навыпуск, той же гаммы брюки, весь его наряд напоминал причудливое кимоно. Нину Иванну всё это настораживало и вместе с тем подогревало нездоровое любопытство. Что же там может быть?

«Про спутника ведь ещё какого-то говорил? А живёт один до сих пор. Что-то этот гад скрывает. Мусорку что ли моему брякнуть?» – размышляла она, употребляя очередную банку пива утром четверга. И тут она вспомнила, что именно на сегодня должна перезвонить по межгороду кастелянше общежития текстильного техникума.

В серванте она откопала бумажку с телефонным номером, на ней было написано: «Анна, кастелянша, общежитие Текстильного техникума» и телефонный номер.

– Ало, Аня… Аня… Это Юрзилина по поводу дочери. Узнали что-нибудь?

– Здравствуйте, нет, ничего, – разочаровала сходу кастелянша на том конце провода.

Нина Иванна привстала.

– Как нет?! Как нет, я ж б** просила! – не выдержала Нина Иванна, если что-то шло не по её хотению – это что-то заслуживало трёпки. – Я же говорила Таньке, этой дурёхе! Говорила ей!

– Женщина, успокойтесь, – оправдывалась кастелянша. – Ваша дочь закончила пятый курс и уехала из общежития! В начале июля мы её выселили…

– Куда вы её выселили?!

– Никуда, она просто съехала. У нас её нет!

– Жить-колотить! Вот маленькая дрянь! Год уже как с матерью по телефону говорила, а теперь!.. – пошла в разнос Нина Иванна.

– Женщина!

– Чего?!

– Я вешаю трубку, прощайте, – аккуратно подвела черту кастелянша Анна.

– Стопэ! Вы же можете побазарить с этими, блин… ну, студентишками вашими. Может они знают, где она шляется и с кем?

– Я, конечно, могу…

– Вот и отлично. Я перезвоню тогда, – Нина Иванна, отказов не принимала. Уже изрядно захмелевшая от «Светлого Витязя», она поднялась с кресла и тяжёлыми шагами направилась к двери сданной внаём комнаты. Из-за отсутствия новостей о дочери настроение пало ниже плинтуса.

Занадобилось во чтобы то ни стало выяснить, чем же занимается постоялец её комнаты, пока Нина Иванна «занята». Для этого она прильнула глазом к замочной скважине, но единственное, что открылось её взору – это вставленный туда изнутри ключ. Нина Иванна легонько дёрнула дверь – заперто. Внутри – никаких признаков жизни, казалось, будто он каким-то трюком вставил ключ в скважину изнутри и просто ушёл. Тогда она стала громко и настойчиво стучаться, сквозь зубы приговаривая: «Открывай… Открыва-ай». Когда не возымело действие и это, она юркнула в свою комнату, дабы по памяти набрать номер главного правоохранительного органа на местах:

– Алё, участковый?

– Нина Иванна, – без труда распознал звонившую участковый. Он произнёс это имя с плохо скрываемой досадой в голосе. – Что на этот раз?

– Не чтокай тут мне. У меня иностранец подселился. Надо бы его обшмонать! – услышав это, участковый невольно выпрямился: такие поручения таким тоном ему обычно «спускались» начальством, которое он переваривал не лучше, чем сварливую приблатнённую тетку из нехорошего бокса №67 в общежитии неподалёку. Участковый поймал себя на том, что знает цифры адреса наизусть. Неспокойное место – источник стойкой боли в одном мягком месте.

– Я уже два раза с твоими молдаванами разбирался.

– И не разобрался! – напомнила Нина Иванна. – Но я не про них. У меня перс поселился…

– Ё-маё! Зачем же вы его…

– Не перебивай! Зовут его м-м-м… на «И» как-то. Пробей его!

– Нин Иванн, у нас и так дел по горло… – взмолился участковый. Ещё бы, перед ним стояла бутылка водки, на кончике вилки повисла килька, а по телевизору начинался матч, и кроме всего прочего он уже битый час безуспешно пытался впихнуть Сидней в «столицу Австралии» в сканворде. Дверь пункта, в котором он сидел, была заперта на клюшку. Однако ж, произнося эти слова, он уже знал, что медведь может не заметить, тигр может отпустить, а Нина Ивановановна Юрзилина пощады не знает. Может ведь и жалобами завалить и обломать, когда ищешь кого-нибудь. Тем более, до сих пор она исправно сообщала о заселявшихся в четвёртую комнату гастарбайтерах, с которых он периодически собирал божескую мзду…

– Вот братишка откинется. Он-то с тобой мазу держать будет! – добила Нина Иванна.

– Ладно, ладно! – взмолился потревоженный жрец закона.

Тем же вечером он подстерег возвращавшегося неизвестно откуда постояльца у дверей бокса. Когда уже хотел снимать «засаду», тот объявился с большой спортивной сумкой в руке.

– Здрасьте, – козырнул участковый и в привычном тоне принялся излагать. – Старлей Беспалый! Докуменьтики предъявите. И сумочку для проверки.

– Вы базэрган? – внезапно спросил Исфанидияр.

– Кто? – напрягся участковый.

– Человек торгующий. У каждого своя природа, так ведь? – пояснил пришелец. И прежде, чем участковый заявил, протест достал пятитысячную купюру. Ситуация частично разрешилась.

– И покажи, что в сумке… – указал на лежащую на полу сумку участковый. Исфандияр как ни в чём не бывало положил её на пол парадной и даже сделал шаг в сторону. Подобная податливость немного обескуражила, повисло напряженное молчание. Рука участкового потянулась к молнии, но в последний момент что-то одёрнуло её.

«Ну, нахрен, весь этот поганый бокс…» – брезгливо подумал он, скомкал купюру и поспешно ретировался.

Позже, сообразив, что задумка с привлечением «краснопёрого» потерпела крах, пьяная Нина Иванна разъярилась ещё больше: «Что же он, у**ан, решил – можешь чем вздумается у меня под носом заниматься?» Вновь зазванным собутыльникам она заявляла: «Совсем ох***и, совсем страх потеряли! Я их всех… под шконку… Эх, братика бы сюда».

С течением времени, в первую неделю после заселения появление Исфандияра стали замечать и остальные обитальцы бокса № 67.

Припозднившегося с работы усталого Антоху Тюрина чей-то бас попросил придержать дверь:

– Пятая комната, – пояснил странный человек в странной одежде черного цвета. Понимающе кивнув, Антоха поспешил в свою нору в противоположном коридоре.

Крановщик Васильев наткнулся на Исфандияра на кухне. Тот заворачивал мясо в какие-то листья. Застенчивость на сей раз перевесила любопытство. Крановщик, кротко поздоровавшись, взял кастрюлю и удалился к семье восвояси.

Вьетнамец поприветствовал его на своём языке в хозяйственной комнате, когда таинственный постоялец чистил зубы, а потом жестами и скромным набором существительных пытался рассказать про это соседям по комнате – молдаванину и узбеку.

– Соседий, – улыбаясь, показывал он на стенку, и все друг дружке понимающе кивали.

Лариса и Машута встретили его, когда по утру спешили в школу. Кое-кто придержал им лифт на этаже. Увидев мужчину необычной наружности, Лариса смутилась. Она поняла, что живёт от него буквально шагах в пятнадцати и при всём при том вряд ли решится сунуть нос во владения Нины Иванны Юрзилиной…

Её пропитавшаяся алкоголем печёнка последнее время давала о себе знать чаще и чаще. И именно ей Нина Иванна чувствовала, что что-то не так. Подобного рода дружеские контакты она старалась пресекать на корню. Она твёрдо решила выведать всё, что творится в соседней комнате и выставить под этим предлогом нерусского постояльца, оставшись при деньгах. На её языке: «кинуть». Ситуация казалась ей беспроигрышной.

Тот самый день начался с дурного знака – у Нины Иванны подох магнитофон. На двенадцатый год службы. А ведь его добыл брат – то ли вынес с чьей-то хаты, толи купил по дишману уже вынесенное. Магнитофон служил новым хозяевам верой и правдой, а тут вдруг приказал долго жить. Выдал последнее:

 

Ах, Нюра, Нюра, Нюра!

Моя красочна судьба –

Это тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы,

Прокурор, менты, судья…

 

И умер. Умерло радио «Периметр».

– Перегорел, тварина! – с ненавистью заорала на почивший прибор Нина Иванна, а по оконцовке в исступлении швырнула его на пол. Тратиться на новый не хотелось, пусть даже Клёпа, пересидок из числа её завсегдатаев, предлагал целую стереосистему по «пацанской цене»…

За стенкой она вдруг услышала другую музыку, вторгшуюся в её уши совсем незваным гостем. Зычный голос быстро пел что-то про черную королеву, но ни слова разобрать хозяйка не могла, так как пел он на английском языке. «Какая ещё музыка?! Что за беспредел?!»

Плюнув на всё, Нина Иванна достала из комода запасной ключ. Терпение её иссякло.

– Корчит из себя не пойми что, фраерок! Уж я-то ему покажу нашу масть! – Нина Иванна изготовилась. Сняв тапки, через коридор она подкралась к соседней двери. По звукам щетки она поняла, что постоялец внутри и может быть застан врасплох. «Опять убирается… Сколько можно!»

Всякий раз, как она пыталась проникнуть в комнату в его отсутствие – натыкалась на ключ, вставленный, что совершенно невероятно, в замочную скважину изнутри. «Вот, злыдень! Как он такое вытворяет?!» – пыталась сообразить она.

Но вот всё готово: плавно чтобы не спугнуть Нина Иванна вставляет ключ, но дверь оказывается не заперта. Резким движением, толкнув от себя, она впрыгивает в комнату:

– Что ты тут?! – кричит она, после чего замирает как вкопанная…

Как появляется ужас?..

Откуда берётся он?

Он приходит из вне и поселяется где-то в районе грудной клетки. Не задерживаясь там, поднимается выше, спускается ниже, опутывает, душит, используя каждый миг абсолютной власти над существом. Произрастая из страха, порой подспудного, тлеющего на дне души, он становится полноценным после шока и трепета, лишь потом, достигнув своего пика, он вновь перевоплощается обратно в страх, но уже явный, основательный и всеобъемлющий. Который не позволяет забыть.

Что же надеялась там застать Нина Иванна? Слово «бедная» к ней никак не клеилось. Нина Иванна не позволяла себя никому жалеть, потому была беспощадна ко всем остальным. Так что же она так решительно ожидала увидеть?

Мгновение её злорадный вгрызающийся взгляд скользнул по сидевшему со щеткой у подоконника Исфандияру и его чёрной одежде. Ещё мгновение и его перенесло в противоположную часть комнаты, где стоял небольшой столик. Какая-то стеклянная коробка. Стальные прутья по бокам. А в центре под красным ламповым освещением извивалась толстая коряга, вернее две… вернее нет. То второе была не коряга.

Нина Иванна похолодела, оцепенение овладело ей, медленно нагнетая мелкую дрожь.

То зелёное, ярко-зелёное! Обивилось вокруг коряги. Жуткое… Зловеще вылупилось на неё всего в нескольких шагах.

«Марш, чёрная королева», – пела группа Её величества.

«Не пугайтесь, бану…» – словно заговор, произнёс Исфандияр и которые вывели хозяйку из гипнотического оцепенения без конца и края.

Это змея… Змея!

«Это Хамсафар-Мар…»

Последнее теперь уже слишком монотонное утонуло в голове у Нины Иванны, пока она набирала в лёгкие воздуха.

– Э-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а!!! – В стенах бокса № 67 грянул невиданный вопль. Казалось, не было ни одного закутка, ни единой щели, куда бы он не заглянул. Каждая частица пыли прошла через него. Да что там, этот вопль слышали соседние боксы и соседние этажи здания, лестничная площадка, если кто-то проходил мимо. Он настиг уши каждого и заставил чуть-чуть вздрогнуть или не чуть-чуть…

Но сложнее всего было подобрать для этого невероятного вопля подходящее сравнение. Потому как трудно себе представить птицу или животное, которые выдали бы нечто настолько же протяжно-пронзительное. Или же речь могла бы пойти вовсе не о существе, а о предмете: электропиле, турбине, сирене оповещения, наконец. Возможно ответ дала бы мифология со всеми её горгулиями, драконами и василисками – пожалуй, в воображении людей так кричали именно они.

Не помня себя Нина Иванна всего за пару прыжков оказалась в своей комнате. Дверь хлопнула, судорожно заскрипел замок. Все щели, зазоры в дверном проёме заткнули тряпки и полотенца. Качаясь и дрожа всем телом на корточках на полу в углу, Нина Иванна повторяла снова и снова:

– З-змеюгу-у… Змею-югу… Братишка… Танечка…

 

 

Глава пятая

 

Крановщик с шестнадцатилетним стажем по фамилии Васильев отложил полиэтиленовый пакет с овощами и нащупал ключи. Они лежали привычно в кармане старенькой барсетки, которую он постоянно носил с собой. От усталости рассеянный он вернулся домой после двенадцатичасовой смены уже поздним вечером. За окошком общежитской парадной приятно алел сентябрьский закат.

Он был одет в тёмно-синий комбинезон с эмблемой строительной фирмы на спине и на штанине: две иностранные буквы и жёлтый треугольник над ними. Пластмассовые застёжки на лямках постоянно ломались, да и материала он был совсем неважнецкого – то тут, то там случались надрывы из-за пустяковых выступающих болтиков и рычагов, которых на строительном кране немерено. Эти неприятности с помощью нитки и иглы заботливо устраняла его Елена. Она же, когда необходимо, подшивала теплую подкладку или дополнительный карман – лишь бы мужу было удобно. Когда у начальников стройки, наконец, просыпалась совесть они выдавали трудолюбивому работнику комбинезон на замену, такого же, правда, качества, зато новый.

Уже на пороге бокса он почувствовал знакомый запах, точнее два: варёной капусты и замоченных в тазу половиков. По ним до родной комнаты можно было бы добраться с закрытыми глазами.

Не мешкая, Васильев осторожно пробрался в свой коридор. Нахождение внутри бокса №67 пугало его не так сильно, как Елену. Однако же, всё равно через эти помещения: через кухню, прихожую, тусклый коридор, хозяйственную он проходил, как через длинное бутылочное горлышко.

Пролез через него – и ты в бутылке… То есть в своем жилище.

Комната № 1, неброско обставленная постаревшей, но надёжной мебелью, которую при случае можно было отремонтировать. С бумажными, но не так давно переклеенными обоями. С раскладывающимся диваном, на котором спали Елена и сын. Раскладушка в углу – на которой спит он сам. Забитый одеждой шкаф. Небольшой квадратный столик у стенки с висящим над ним зеркалом – в какой-нибудь квартире такой стоит в спальне и служит исключительно для макияжа, но в случае Васильевых, он раскладывался и служил для употребления пищи. Жилище торжествующего: «В тесноте да не в обиде».

Сама по себе совсем небольшая комната к возвращению главы семьи уже была плотно занавешена сушащимся бельём: простынками, майками, рубахами и всем, чем только можно. В углу с плитки испускала пар кастрюля с капустой – окно даже при открытой форточке умудрилось запотеть.

– Слава Богу… – деловито вздохнула Елена, когда дверь отворилась. Её руки так и остались в тазу с половиком.

– Здоровеньки!

– Батя-я, – вскочил с кровати, болтавшийся там с игрушками Егорка, подбежал обхватил отца за ногу.

– Сорванец, – потрепав соломенную шевелюру сына, Васильев взял его на руки, измождённые долгой сменой на строительном кране – К школе готовисся?

– Носится только, – пожаловалась Елена. Она оставила половик в тазу и помешала капусту в кастрюле.

– Вот, баба Вера с Толиком прислала. Всем привет! – возле небольшого семейного столика он поставил полиэтиленовый пакет со свеклой и картошкой. – А ты чего, солнышко, опять здесь теснишься? – деликатно спросил крановщик. Плотность стирки, уборки, готовки на и без того скромной жилплощади смутили даже его.

– Мне и тут хорошо… – Заметив снисходительный взгляд мужа и смотрящие вниз уголки его усов, она сама немного стушевалась. – Коль… Правда.

– Брось, чего ж ты боишься опять? – вкрадчиво и нежно поинтересовался он. По-видимому, этот разговор с увещеваниями происходил уже который по счёту раз.

– Да, боюсь! – призналась Елена, присев на углу дивана. – Как вспомню – мурашки по всему телу. Ночью опять просыпалась…

– Брось… Неделя ж уже прошла.

– Вот именно, Коля! Неделя, даже больше! А я до сих пор… Этот вопль. Так только самые жуткие демоны в преисподней кричат! Господи, убереги. Молиться теперь чаще стала, исповедовалась вчера в храме нашем…

– Полно тебе, ну какие ж демоны? О чём ты говоришь? А то, что молишься, так это ж хорошо для нас суетных…

– А я за себя молюсь!

– Что ж, родная?

– Потому что постоянно думаю, Коль. И не могу ничего поделать. Я хочу чтобы она сдохла! – выпалила Елена, упала на грудь мужу и всплакнула. – Господи, прости... Господи, прости... – шептала она, крановщик приобнял супругу и утешающе поглаживал по спине рабочими лапами. Подбежал Егорка:

– Мама плачет...

– А как она меня за волосы тогда в коридоре таскала?! Знаешь, что она мне как-то на кухне сказала?! – сквозь всхлипы вспомнила она. – Что ей сон приснился… что она нам всем на могилки гвоздики с конфетками носила на кладбище, и что оградки наша и других жильцов, как комнаты в боксе расположены были! В том же порядке!

– Полно, душа моя, полно тебе… – утешал её Васильев.

Как и положено хозяйственной женщине, она позволила себе плакать самую малость. Елена вытерла слёзы платком с бельевой верёвки. Скоро успокаиваясь, она тихо предложила:

– Давайте поужинаем и спатиньки.

Пошли ужинать. Скромно, но сытно: варёная капуста с фаршем, бутерброды и чай.

– У вас на стройке всё хорошо?

– День прошёл – вроде всё слава Богу.

– А у нас… – Елена выдержала обеспокоенную паузу и поймав взгляд мужа продолжила. – Случилось что-то. Я точно не знаю что – матушка с настоятелем судачили. Помнишь, главарь секты-то той…

– Да, забудь ты уже про них, столько времени прошло!

– Нет, послушай. Он, говорят, руки на себя наложил. У себя в особняке болтался… Бог ему, конечно, судья… Как страшно жить, Коля.

Васильев не нашёлся ничего ответить или как-нибудь приободрить её, наверно, потому что тревожные мысли и ему самому не давали покоя.

После трапезы он вызвался вымыть посуду и всё же настоял, что стиранному белью лучше сушиться на общем балкончике, выход на который через кухню. Пусть даже есть риск, что Нина Иванна с бодуна вышвырнет его на улицу – такое уже случалось…

Елена разложила раскладушку мужа, потом диван, расстелила постельное бельё, уложила Егорку и ещё минут десять читала книгу с работы, из церковной лавки, потом решила дать глазам отдохнуть на пару минут и, как водится, крепко заснула. Набросав влажное бельё в корзину Васильев собрался уж было выйти из комнаты. Мгновение его взгляд приковала её спина выше ночной рубашки – напряжение спадало с неё постепенно. Шея, плечи, лопатки расслаблялись по мере того, как голову окутывал сон. Васильев трепетно укрыл её одеялом.

– А ты чего не спишь, сорванец? В садик же завтра, – прошептал он сыну. Егорка, лежавший рядом с мамой на разложенном диване, играл со своим немногочисленным автопарком из трёх машинок.

– Ещё чуть-чуть, пап, пять минуток.

– Пять минуток и баиньки. Включи настольную лампу. Верхний я потушу, чтобы мама высыпалась.

В пределах бокса № 67 стояла тишина. Крановщик с корзиной мокрого белья подмышкой прислушался – тишина может быть обманчивой, не поджидает ли кто его в соседнем коридоре? Постояв так немного, чуть слышно шоркая по полу на общей кухне и отперев скрипучую с облезшей краской дверцу, он вышел на балкон. В общей гамме вечерних звуков ещё слышались детские голоса, где-то далеко завыла серена. Сгущались сумерки. Опять же стараясь не мешкать, крановщик развесил бельё на верёвках. Потом стал думать как бы прикрепить бельё понадёжнее, чтобы сложнее было его снять. Привязать что ли как-нибудь? Или специальные прищепки с замками смастерить?.. Но так ничего и не придумал.

На дне корзины осталось грязное бельё, которое теперь предстояло отнести в хозяйственный блок. Там две стиральных машины: одна их, другая – Бергеров из третьей. Их стояла рядом с одной из четырех раковин, так же принадлежавшей вышеозначенным двум комнатам. Машинка была китайского производства, дешёвой подделкой под известный немецкий бренд, но главной причиной её плачевного технического состояния, содранной на боку краски, а также трещины на круглом окошке был прошлогодний дебош Нины Иванны, в ходе которого бедный агрегат был неоднократно перевёрнут, ударен об пол и выдержал ещё немало издевательств. Тогда прямо перед пьянкой она узнала, что её стиральная машина поломалась, в чём незамедлительно обвинила «вредителей» из соседних комнат. Им во что бы то ни стало надо было отомстить!..

Машинка, однако, осталась жива. В тусклом свете жёлтых ламп Васильев сложил в неё бельё: колготки Егорки, бордовый пуловер Елены, собственная черная футболка с решительной надписью «АРИЯ». Васильев развернул её, чтобы полюбоваться: мятая после позавчерашней смены, самая любимая, если не считать нескольких в шкафу про запас с такой же надписью, но разной раскраской и лицами любимой музыки…

Кстати про музыку… До васильевских ушей донеслись звуки, но совершенно им непривычные, по крайней мере, в пределах бокса № 67. Голос мужской, но, что необычно, английский… Достаточно известный, хотя Васильев и не сразу узнал исполнителя. То была группа Её Величества! Клавишные переборы. Этот знакомый голос начал с того – реальна ли эта жизнь, или же она есть нечто выдуманное?

Тем более странно было слышать из той части бокса, откуда годами вещало и натужно хрипело радио «Периметр» из пенатов Нины Иванны: «Ты! Ты! Ты! Мечта урканов и шпаны! Феноменальной красоты…» Другую музыку, как и гостей она давила на корню, а тут… «Новенький-то, не знает её характера совсем что ли?» – затем Васильев поймал себя на мысли, что не попадался Нине Иванне уже больше недели, дней десять даже. Украдкой он выглянул в коридор соседей – дверь с номером «6» наглухо заперта, что раньше бывало редко. «Уехала что ли куда?» – с кратковременной надеждой подумал крановщик. Он подошёл к пятой двери поближе:

«Мама!» – надрывалась музыка, – «У-у!»

Крановщик собрал волю в кулак и осторожно постучал им. В комнате № 5 послышались телодвижения, и за пару мгновений необходимо было придумать достаточно серьёзный повод, чтобы беспокоить постояльца в поздний час.

Но вот дверь отворилась и Исфандияр в привычно странном внешнем виде предстал перед ним. Та же воронёно-чёрная одежда: рубаха, штаны, ботинки, тот же тонкий немного перепачканный белый пояс.

– Прошу… Э… Прощения, я-я ваш сосед…

– Да, мы виделись, помните? Рад приветствовать, – почтенный тон Исфандияра, словно, призван был с самого начала установить дистанцию, либо же наоборот придать собеседнику некий статус. Видя, как замешкался Васильев он деликатно предположил цель визита. – Простите, вам возможно помешала музыка? Я могу наслаждаться ей часами и порой теряю счёт времени. Я сейчас же выключу.

– Да нет, что вы! У нас и не слышно вовсе, я и сам только у стиралки услышал…

Музыка и правда играла относительно тихо – относительно магнитофона Нины Иванны, из которого во всю Ивановскую надрывалось радио «Периметр», не щадя никого вокруг, порой до самого утра.

– Слушай, я и сам рок люблю, – Васильев гордо указал на надпись на любимой футболке.

– Что ж, раз так, то будем знакомы, – Исфандияр протянул ему кисть с длинными смуглыми пальцами и ветвистым кустом вздувшихся вен.

– Через порог нельзя, – заметил непорядок Васильев и ожидал, что постоялец выйдет в коридор, но тот неожиданно пригласил его внутрь:

– Так заходи. Я Исфандияр. Спрашивай без стеснения, ежели забудешь.

– Васильев, Николай, – представился крановщик. Состоялось рукопожатие.

– Николай, только я надеюсь – ты не боишься мар?

– Кого?

– Змей… – пояснил Исфандияр.

– Есть немного, мы в детстве… – не осознав подоплёку и небрежно усмехнувшись, Васильев принялся было что-то рассказать, как взгляд его пал за спину Исфандира.

Там в плохо освещенном пространстве комнаты стояла стеклянная конструкция. Вытянутый прямоугольный параллелепипед с тремя прозрачными стенками. Поставить четвёртую и залить водой и получился бы самый обычный аквариум. Однако внутри была лишь насыть из тонкого слоя камешков на днище, толстая извилистая коряга, над которой у потолка подвешена лампа, излучающая красноватый свет. Но главное, что конструкция не могла появиться там случайно. Это был дом внутри дома, и хозяин был на месте.

– Ух… – ухнул крановщик. Он почувствовал некоторое оцепенение, точно такое же как другой жилец бокса неделей ранее. Однако в тоже мгновение между изумрудного цвета змеем и глазами Васильева выросла фигура Исфандияра.

– Не бойся моего друга, он совершенно не ядовит, и заверяю – тебя не обидит.

– Друг… – растерянно прошептал Васильев.

– Проходи, присаживайся, – Исфандияр указал на диван. С подоконника он снял два термоса, – Эспэрэк или шиповник?

Несмотря на заверения хозяина, Васильев посматривал на змея с опаской:

– Какое удивительное у тебя животное… То есть змея.

– Хамсафар-Мар, – представил его Исфандияр. На одну невзрачную комнату приходилось уже два экзотических имени.

– Удав? – переспросил озадаченно Васильев.

– Зелёный питон. Будь спокоен, тебе он предпочтёт любую мороженную мышь или птицу, – подмигнул Исфандияр и протянул гостю крышку от термоса, наполненную тёмно-красным шиповниковым чаем. – Если ты до сих пор волнуешься об этом.

В комнате № 5 было умиротворяюще мало света, кроме сумерек тёплой сентябрьской улицы и лампы над Хамсафар-Маром.

С Васильевым происходило нечто непривычное. Беседа текла достаточно просто. Через непродолжительное время он привык, приноровился к добродушному собеседнику и его зелёному другу, на которого всё равно посматривал с опаской.

И вместе с тем в нём поселилось чувство безопасности, которое он и сам толком-то не мог распознать. Просто территория, на которой он сейчас находился, долгие годы была для него, как и для прочих обитальцев, враждебной. Неожиданно для себя самого он немножко осмелел.

– Прости, но каким же пише ты владеешь? – улучил момент поинтересоваться Исфандияр. – Профессией…

– А! Я крановщик, на кране роблю.

– Замечательное ремесло! Позволь узнать, друг, что же ты возводишь? Многоэтажный дом, рискну предположить.

– Так точно, – живо кивнул Васильев. – Шестнадцатиэтажный, «свечку».

– Шэмь, – благожелательно улыбнулся Исфандияр. – Обозреваешь с высоты новорождённое здание, которое простоит Йездан знает сколько лет. И не одно, я полагаю. Чувствуешь ли ты радость, когда заканчиваешь здание?

Крановщик смущенно сжал губы, он вдруг почувствовал себя совершенно неподготовленным к какому-то серьёзному разговору в середине рабочей недели, в конце рабочего дня:

– Да… Нас на другой объект перекидывают, когда здание толком-то не завершено ещё. Там отделка начинается… Короче, до сдачи ещё целая песня… – он нервно отхлебнул чаю, с опасением, что ответ разочаровал собеседника, но тот напротив, казалось, был доволен возможностью изречь новую мысль:

– Что ж не каждому дано в полной мере испытать это волшебное чувство. Поверь, в этом нет ничего предосудительного… Искусство – это суровый бич, так ведь?

Мысль же крановщика будто продиралась через темноту наощупь.

– Чувство… Ну, может немного, правда… Знаешь, иногда да, когда вижу… – замешкался Васильев.

Услышав шорохи за стенкой, доносившиеся как раз из комнаты № 6 по соседству, он прервал свой рассказ о строительстве, которой странным образом интересовался Исфандияр:

– Ой… Опять эта баба… – прошептал он, опасаясь быть услышанным. Он вспомнил, что нарушил границы и вообще не должен был тут находиться. – Знаешь, она же просто бешеная, прости Господи. Я её боюсь по правде и… И не я один.

Исфандияр наклонился поближе к собеседнику, а змей медленно прополз выше по ветке в террариуме и уставился на гостя уже другим глазом.

– Так у неё ещё и брат есть, близнец – одна рожа. – продолжил Васильев о наболевшем, но всё ещё шепотом, чтобы за стенкой не услышали. – Тот-то вообще… Отморозок конченый. Глаза как у волка. Его посадили пару годков назад, так она теперь грозится, что он вот-вот уже обратно вернётся! И беспредел опять всем учинит…

Исфандияр сочувственно кивнул.

– «Страшно жить» – жена говорит. Так ведь и правда страшно. Что ж делаеться? У нас в деревне одна такая была. Не просыхала, и кидалася на всех. Мы пацанятами если играли и видели, что идёт – на деревья залезали, в сирень прятались. До чего противная баба была, колдовала в открытую. То-то ж самогоном отравилась. А от этой так и совсем продыху нет… Но смерти желать, – лицо Исфандияра на мгновение преобразилось, а змей немного наклонил голову. – Болезни… Никому нельзя – грех, большой грех! Бог и самого накажет и семью, ещё пострашнее с кем-нибудь сведёт. – махнул рукой Васильев. – Да что это я? Мамка всегда говорила, что шибко добрый я, покладистый, как телёнок. В деда Максима, видать, такой пошёл, царствие ему небесное…

Васильев ударился в воспоминания о детстве, временами интересуясь у собеседника, интересно ли ему об этом слушать, и получая всякий раз одобрение, продолжал. Однако, как ни старался он обойти стороной бокс № 67, рассказ неизменно выруливал именно сюда, к его нынешней жизни, в которой последней отрадой осталась только семья: его набожная супруга и не по дням, а по часам растущий сынок.

– Мы бы и второго ребятёнка завели, только зыбко как-то. Страшно, страшно за них. Сердчишко ещё с некоторых пор пошаливает. Лезешь на кран и прям в голову лезет мысль: случись, что там, на высоте, скорую к дверям кабины не вызовешь… – Васильев три раза сплюнул и постучал по деревянному подлокотнику дивана. Исфандияр заметил это. – Ох, лучше об этом вообще не думать – с ума можно сойти! И на работе зыбко, и тут… некому помочь.

– Так уж некому, друг мой? – сочувственно спросил Исфандияр. И эта сочувственность растрогала Васильева ещё больше, который видимо давно уже копил эту горечь и держал в себе, не зная кому излить чувства.

– Какие друзья? Всё время бухать зовут, ну напиваться. Засядут после смены в рюмочной, а я домой иду. Не пьющий я, как батя с мамкой! И смотрят на меня как бараны во хлеву, мол неуважение. Не мужик, раз с ними не накушиваюсь, не мюкаюсь, не смолю! Некоторые даже здороваться перестали, представляешь? Но это наши, а кроме наших какие друзья? Таджики одни в рабочих ходят. Он по рации русского языка не выучил, а выучил мат и угрозы. Матерится и угрожает, мол спустишься – всей ордой поколотим. Плиту я резко видите ли подал, а там ветер… – крановщик махнул рукой. – Деревенские мои разъехались по городам и весям, в деревню, как и я – по редким праздникам. На родительский день, например. Раз в год кого и вижу. Один спился, одноклассник. Что делается?.. А таджики… Слушай, таджики – это ж ваш народ? – осёкся Васильев, испугавшись, что чем-нибудь обидел собеседника.

– У нас одна, языковая группа, – нарочито заумно пояснил тот. – Но подожди, неужели, у тебя и здесь нет никого в подмогу? Соседей, имею ввиду.

Васильев большим пальцем указал на заднюю стенку и комнату № 6 за ней:

– Вот, мой сосед. Всем соседам, ёлки-палки, сосед!.. – сказал и горько усмехнулся.

Отпив чаю Исфандияр покачал головой.

– Нет, ну конечно, у нас тут живут ещё, – спохватился Васильев. – Кроме нас там в соседнем коридоре Антошка, студент, он на втором что ли… курсе учится. Изучает не то законы, не то медицину – редко его вижу. Дальше ещё по коридору там Лариса живёт, симпатичная такая женщина – детей в школе учит. У неё две дочки, кажется… Одна постарше, другая помладше. Со старшенькой, кажись, не так давно видели, а с младшенькой давно уже видели. Вот… Может ты и с ними познакомишься?

– Непременно, спасибо, – постоялец достал мобильный телефон под цвет одежды, – Прости, это не займёт больше минуты. – И вышел с ним сначала в коридор и дальше – в общую кухню и на балкон.

Рок-группа Её Величества закончила предыдущую песню и закатила следующую, загадочную: Пустопорожность… Ради чего же мы живём?

Васильев сидел не шелохнувшись, он повернулся и посмотрел на змея. Его восхитительная изумрудная кожа преломляла свет лампы террариума, но что удивительно, Хамсафар-Мар висел на коряге, отвернув голову, и смотрел не то в стенку, не то в окно. Змей будто совсем теперь не обращал внимания на гостя, которого, надо сказать, такое безразличие вполне устраивало.

Васильев стал принюхиваться, он до сих пор практически не обращал внимания на запах, а пахло приятно. Первой ассоциацией был почему-то бассейн. Он уже и не мог вспомнить, когда последний раз был там. Хлорка, почему-то приятный запах. Запах дезинфицирующих средств. В воздухе не было пыли. «Чистюля-человек», – заключил крановщик, ему такой подход нравился.

Последней его внимание привлекла большая спортивная сумка в углу, разумеется, из чёрной ткани. Застёгнутая на молнию, она вызывала в нём странное беспокойство.

– Что же там по-твоему? – спросил внезапно появившийся в комнате её хозяин, заметив интерес гостя.

Повисла пауза.

– Оружие? – произнёс Васильев и тут же испугался своей догадки и, главное, того, как легко она вырвалась. – Я-я…

– Ненависть вокруг, яд человеческой злобы – вот самое настоящее оружие, поверь мне. Да ты и сам знаешь. Если вдруг внутри тебя зажегся огонь любопытства, я поведаю. Но, видя, как ты устал, пожалуй, что не сегодня.

Флегматичный доселе Исфандияр вернулся немного оживлённым. А крановщик, допив чай, не решился попросить ещё, и был рад поблагодарить за гостеприимство. Когда он собрался восвояси, у Исфандияра неожиданно нашлась для него просьба.

– Слушай, дружище, у тебя здесь такая чистота, что прям не комната, а родильный кабинет какой-то, – усмехнулся Васильев.

– Если вдруг понадобится какое средство – буду рад предоставить. Не стесняйся. – любезно предложил Исфандияр. – Перед тем, как уйти. Можешь ли ты выполнить небольшую мою просьбу, которая не будет стоить тебе ровным счётом ничего.

Васильев вопросительно уставился на собеседника. Жестом тот указал на металлическую ромбовидную конструкцию, которая будто экзотический средневековый щит висела на стене, и на которой он не заострил внимания, просто потому что не смог понять, что же это такое.

Когда оба стояли возле неё, Исфандияр достал коробок длинных спичек и протянул Васильеву:

– Будь добр, зажги свет вот этой, – он указал на один из нескольких фитилей, подобных тем, что используют в керосиновых лампах. – Вот моего друга согревает электрический свет лампы – наши предпочтения разительно различаются.

Васильев ещё раз вопросительно посмотрел на пришельца, только на сей раз в его взгляде промелькнул страх. Хамсафар-Мар, ленно висевший на коряге в террариуме, поднялся по ней на один обхват выше, будто выкручивающийся шуруп.

Замешкавшись на секунду, крановщик черкнул спичкой и выполнил, о чём его попросили. В свете огонька он увидел на «щитовидной» конструкции какие-то символы и непонятный язык, по-видимому персидский.

– Ой, – спохватился он. – Это что-то мусульманское что ли?

– Нет… Вовсе нет, по правде сказать, я бехдин, друг мой. На вашем языке людей моей веры называют зороастрийцами.

Сказанное повергло набожного крановщика в замешательство, которое тот пытался утаить.

– Ты-ы, только не это… – быстро занял он оборону. – Не агитируй меня ни за что, хорошо? Я ничего против… Просто я крещёный и…

– Будь спокоен, моя вера сама собой не принимает новых людей. Что касается твоего покорного слуги, то охота читать людям религиозные наставления иссякла в нём на всю оставшуюся жизнь, как занятие неблагодарное, от которого больше вреда, чем толку. Не пугайся понапрасну того, что тебе не угрожает…

Проще сказать. Вернувшись к своей мирно спящей семье в своё «в тесноте да не в обиде», он никак не мог выкинуть всё произошедшее с ним знакомство из головы. Он сознавал, что неожиданно нашёл друга в лице гостя из какого-то далёкого мира.

Сознавал и то, что совершил какой-то странный обряд непонятной веры и как православный верующий должен бы раскаиваться за это и, возможно, сходить в храм на исповедь. Они и так собирались семьёй, но только на дни святого Иоанна Златоуста…

Ещё немного, перед тем как заснуть, он волновался не совершил ли он чего такого. И на следующий же день решил зайти ещё раз, чтобы спросить об этом или поговорить о чём-нибудь ещё.

 

 

Глава шестая

 

Когда рабочий день закончился, без всякого на то желания, ноги принесли Антоху Тюрина обратно – на порог бокса № 67.

Белая сорочка с запонками, бордовый в косую полоску галстук с золотистым зажимом на уровне пупка – он в полной мере соответствовал офисном требованиям солидности и делового вида. На ногах – темные брюки с еле заметными каплями кофе двухдневной давности. Обувь: кожаные, педантично начищенные ботинки. Антоха совершенно закономерно производил впечатление современного делового человека с карьерой.

При нём была сумка с ноутбуком, портфель с документацией по текущим делам и фирменный бумажный пакет алкомаркета с бутылкой на вечер. Антоха почти не сомневался, что она ему пригодится.

Машину он поставил под окнами, чуть заехав на тротуар, и затесавшись между внедорожником и минивэном. Никакой «правильной» парковкой во дворе, разумеется, и не пахло. Жители окрестных домов, а не только общежития, парковались как могли, куда попало, кто на что горазд. На этой почве часто происходили мелкие ДТП и потасовки, однако ж за свой счёт строить парковку никто не отваживался, предпочитая мириться с происходящим.

Антоха не мирился. Совершенно искренне он пытался бежать от всего этого, начиная с парковки, и заканчивая этим боксом, и этой унылой запустевшей комнатой, куда он только что пробрался через «бутылочное горлышко».

Убранство комнаты № 2 отличалось от остальных комнат тем, что убранства-то в ней как такового и не было, что называется, «шаром покати». Вторая комната на текущий момент была наименее приспособлена для проживания в ней.

Когда-то там стоял письменный стол, за которым ещё студент Тюрин готовился к экзаменам, стоял шкаф, где он хранил одежду. На полу лежал ковёр, висели какие-то простенькие картины из гобелена, присланные бабушкой с дачи.

Ничего из этого там уже не сохранилось. Хозяин что-то раздал студентам младших курсов при выпуске, что-то выкинул – осталась только пружинистая кровать со стареньким матрацем да две табуретки, одна из которых служила теперь «столиком» для ноутбука, а вторая – для еды, точнее бутылок, которые он приносил с собой. В остальном комната была абсолютно пуста так что должно было бы создаваться впечатление, что никто в ней не живёт.

Весь последний месяц голову Антоху Тюрина сверлил один и тот же вопрос: «Как же это меня угораздило?» Он же вроде бы зарёкся – порвать с этим местом, после того как переехал в квартиру супруги, подаренную на свадьбу её родителями. И оставалось ведь всего ничего – продать вторую комнату и забыть бокс № 67 как страшный сон. Но не тут-то было, у продажи комнаты возникло практически непреодолимое препятствие. Имя ему было, как нетрудно догадаться, Юрзилина Нина Иванна.

Новые соседи оказались ей совершенно не к месту, поэтому процесс продажи шёл всё труднее и труднее. Потенциальные покупатели приходили в бокс, где рвало глотку радио «Периметр», с запахом сигаретного дыма и валяющимися «после вчерашнего» бутылками – и уходили. В довершении кто-то отжал мобильный телефон у девушки-риэлтора, не в самом, правда, боксе, но на выходе из него. Задача постепенно становилась невыполнимой. Самому заниматься объявлениями и показами недвижимости не было времени, а продавать втридёшева, чтоб наверняка, Антохе запретила молодая жена. Звали её красиво – Милана.

Именно ей он уже в третий раз набирал на мобильный и, наконец, дозвонился:

– Алё, Зайчик, привет, – начал он мягко, добро, пушисто.

– Я не хочу с тобой разговаривать! – в сердцах воскликнула Милана и бросила трубку.

Антоха, прекрасно осведомлённый о взрывном характере супруги, был к такому повороту готов. Он набрал заветный номер ещё три раза, на четвёртый она снова пошла на контакт.

– Ну чего?! Чего ты трезвонишь?!

– Лапа, как ты?!

– Я же просила не называть меня Лапочкой!

– Ладно, без проблем, как ты себя чувствуешь?

– Он ещё спрашивает!

– Можно я вернусь, Мила, я уже хрен знает сколько времени здесь тусую… – взмолился Антоха, нетрудно догадаться, что на прежнем месте жительства жилось ему совсем не сладко. – Помнишь злую тетку? Она гнобит тут всех.

– Так вам и надо! – прокричала в трубку Милана.

– Я соскучился, – тихо уже без наигранности в голосе произнёс Антоха.

– Я тоже, – после этих слов в Антохе забрезжила надежда, но… – Но пока не исправишься, сиди там.

– Твоя мама обещала поговорить…

– Вы все против меня!

– Скажи, как я могу исправиться?

– Сам знаешь… Не доводи меня! – помолчав и всхлипнув пару раз, ответила Милана.

– Окей, окей, Лапа, слушайся врачей, ни о чём не волнуйся, пожалуйста, я утром тебе…

Милана бросила трубку. Антоха достаточно хорошо знал её. В следующий момент она разрыдается горючими слезами. И вернее всего ей безумно жаль бедного мыкающегося мужа, которого она выгнала за… Уже не могла вспомнить за что. В трёхкомнатной квартире в центре ей тоскливо и одиноко. И она уговаривает себя быть с ним поласковее. И всякий раз «твёрдо решив» позволить Антохе вернуться домой, ждёт звонка. И всякий раз, стоит услышать его голос, Милану охватывает такая буря эмоций, что жуткий резонанс без всякой на то причины становится неизбежным.

Милана и без беременности была весьма экспрессивной. Скандалы на повышенных тонах в их семье происходили с женской периодичностью, не то, чтобы они ненавидели друг друга – просто некоторым нужен эмоциональный выплеск, ничего страшного. Но последние месяцы, в связи с близящимся детородным событием, она видимо совсем не могла ничего с собой поделать. Родители Миланы, обрусевшие татары из туристического бизнеса, были, однако ж, на его стороне и, как и он сам, лишь разводили руками, предложив просто «переждать».

Ничего не мог с собой поделать и Антоха – любил её именно такой, какая есть. Даже её вспыльчивость вызывала в нём ответные страстные чувства. Он был влюблён даже в такие неприглядные стороны их личной семейной жизни, хоть и боялся себе в этом признаться. И к собственному выдворению он относился стоически, предпочитая винить себя, что не скинул вовремя балласт в виде старой комнаты и всего бокса № 67.

Так или иначе, Антоха отложил мобильный телефон и из бумажного пакета с эмблемой алкомаркета достал бутылку хорошего виски. Оттуда же он выудил сигареты и заложил одну за ухо.

Рабочий мобильник – на «выкл.», потому как непременно начнёт докучать Дамир Таймасович – индивидуальный предприниматель, особо назойливый клиент, который проклевал ему уже весь мозг своим кавказским колоритом.

Звать же друзей куда-нибудь прошвырнуться не было ни желания, ни сил.

Он снял галстук и разувшись прямо перед старой кроватью забрался на неё. На ближайшую табуретку он установил ноутбук.

Не было рюмок. Как и любой другой посуды, кроме пластикового стаканчика, в котором уже застыли остатки утреннего кофе, пришлось отхлёбывать от бутылочного горлышка. Где-то после пятого глотка его ожидаемо потянуло за телефон. Секунд десять глядел на номер Миланы. Вытер пот со лба – решил, сегодня больше её не тревожить, тем более поддатым. Пытаясь как-то отвлечься, Антоха зашёл в интернет и стал смотреть ролики популярного «Комедийного шоу». На мониторе кривлялись известные физиономии, из динамиков хохмили. Из-за настроения шутки попадали одна через четыре (и то кое-как), а не одна через две, как обычно.

Он протёр уставшие глаза и включил интернет-трансляцию первого телеканала. Передавали новости в привычном формате. Антоху затошнило. «Надо бы покурить», – решил он. Но в комнате делать этого всё же не следовало. Дым пропитает одежду, сон будет дурной, да и вдруг, чем чёрт не шутит – найдутся покупатели на дурацкую комнату, и его мучения здесь внезапно закончатся. Антоха Тюрин признался себе, что рассчитывает лишь на чудо, и другой подмоги ему в ближайшее время не светит…

Брякнув по «пробелу», он поставил трансляцию новостей на паузу: выражение лица ведущей с большими чёрными глазами замерло в забавной гримасе.

Поднявшись с кровати, Антоха оглядел пол: пыль и отвалившаяся штукатурка, паутина в уголке. Брезгливо сунув ноги в ботинки, он уже сделал несколько шагов. После чего остановился у входной двери. Стоит ли? Однако сомнение, вызванное нежелание попасться кое-кому на глаза быстро было отринуто. Он даже решил прихватить с собой бутылку виски, чтобы показать, что он пьёт реальный алкоголь, а не «их гнилое поило». И ещё смелее подумал о том, что будет защищаться «розочкой» если кто-нибудь из уркаганов комнаты № 6 опять на него наедет. Эти бравые пьяные мысли сопровождали его через коридор в общую кухню и там до балкона, где он и встретил постояльца в чёрной одежде.

– А, Исфандияр, дарова, сосед! – обрадовался он встрече и сходу безошибочно вспомнил экзотическое имя, названное ему вроде бы случайном знакомстве на лестничной клетке. Оно состоялось уже несколько дней тому назад.

– Шаб бехейр, друг мой. Здравствуй, – поздоровался постоялец.

Во дворе внизу было людно, на улице в сумерках всё ещё суетилась ребятня. Возле подъездов на лавочках сидели пенсионеры. Автомобиль, гружёный бутылями воды на развоз, припарковался возле дома напротив, и из него вылез человек в синей форменной одежде. Двумя этажами ниже с балкона раздалось сакраментальное: «Лё-ё-ша! Да-а-мой!» – голос был женский.

В пурпурном небе зажглись первые звёзды. Налетел неприятный ветерок, предвестник совсем уже скорой настоящей осени.

– Ты не против? – из вежливости поинтересовался Антоха, поднеся сигарету к губам. Исфандияр жестом дал понять, что «не против», после чего Антоха закурил. Сам же Исфандияр стоял с чайной кружкой и безмятежно взирал на городской пейзаж. Тюрин, чтобы развеяться, поговорить о чём-нибудь, решил спросить.

– Давно у нас?

– Нет… Совсем нет, – тихо ответил пришелец. – Вторую четь года как.

– Ты не смотри, – решил оговориться Тюрин, – Я не против приезжих. Каждый волен зарабатывать честным трудом, если может и если хочет.

– Верно, – лаконично согласился Исфандияр. Поначалу он был немногословен и будто бы совершенно не расположен к беседе этим вечером.

– Да… Вот сосед мой, Васильев. Он оказывается крановщик, а я почему-то долгое время думал, что бетонозаливщик. Не суть, я тут с утреца яичницу жарил, и тут откуда не возьмись он в «арийской» футболке из соседней комнаты. Нет, мужик-то он, вроде хороший, только сколько здесь жил – парой слов от силы обменялись, а тут вдруг целый разговор завели. Ни о чём так конечно, пустячный, но потом тебя, в частности, вспомнили. Он про твоё экзотическое животное рассказал… вернее змеюгу.

– Зелёного питона. Но, поверь мне, это не домашняя утварь. По правде – это моё единственное сопровождение. Я называю его Хамсафар-Мар.

«Сопровождение? Вот чудик заморский», – весело подумал Антоха пропитанным алкоголем мозгом. Правда, будь он кристально трезв – вероятно подумал бы то же самое.

В собственном подпитии и трезвости собеседника он вдруг усмотрел, важное народное несоответствие.

– Как насчёт? – поднял он бутылку с тёмной жидкостью. – Напиток годный, не то, что сивуха какая-нибудь… Угощаю!

Исфандияр покачал головой.

– Харам? Понимаю.

– Нет, – решил вдруг пояснить постоялец. – Я не мусульманин, друг мой. Я бехдин, человек зороастрийской веры.

Антоха нахмурился, и принялся напрягать мозги, что в состоянии подпития и после тяжёлого рабочего дня уже получалось не слишком. Какие-то отдалённые, почерпнутые из энциклопедий знания, с экзамена по истории религиозных и правовых учений…

– Вот как… – задумался он, не зная, что к этому добавить, так как о древнеперсидском зороастризме не знал практически ничего. По мере знакомства собеседник становился всё экзотичнее, причудливее, что немного настораживало и вместе с тем подстегивало любопытство.

– Не хочешь ли на сегодня стать моим гостем? Я вас познакомлю, – предложил Исфандияр. – Для балкона, правда, похолодало.

Ветерок стал ещё холоднее, появились тучи, накрапывал дождик. Без куртки, в сорочке становилось неуютно. Антоха затушил сигарету. Отказываться резонов не находилось: вечер и так шёл псу под хвост, как и множество вечеров в боксе № 67 прежде него. После посиделок у необычного соседа он планировал ещё разок перед сном набрать Милану.

– А Нина… – начал было Антоха, но опьянение быстро взяло верх над привычными беспокойствами. Он несколько нервно махнул рукой. – А хрен с ней, хех, да?

– Пройдём. Если конечно ты не хочешь покурить ещё?

– А нет, – отмахнулся Тюрин и сунул окурок в балконную пепельницу в компанию к чинарикам Нины Иванны. – На целый вечер хватит. Я убавляю, стараюсь курить меньше и супер-лайт – так вот.

Комната № 5 пребывала в привычном теперь полусумраке. Освещали её, как и прежде лампа над террариумом, одинокий огонёк на странной конструкции у противоположной стены, да остатки уличного света. У окна не было шторы, зато бросалась в глаза, насколько он прозрачное и чистое, будто скрупулёзно потрудилась целая клининговая служба.

Антоха, разумеется, никогда в этой комнате прежде не появлялся, но и без того мог предположить, что её нынешний облик уже слишком разительно отличается от того, что было изначально. Ему оставалось только гадать, как Нина Иванна допустила в своих владениях всё это странное заморское великолепие. С позволения постояльца он вальяжно развалился на диване, а бутылку виски поставил у ног.

– Во дела! – воскликнул Антоха от всего увиденного.

Его внимание, очевидным образом, приковал змей, висевший на толстой ветке в террариуме. О том, что питоны не ядовиты он знал, а вот отсутствие передней стенки – было реальным поводом для беспокойства и говорило лишь о том, что хозяин мог покинуть своё убежище, когда ему вздумается.

– Ничего себе декорации! И Нина Иванна разрешила? Вот так вот?.. Не верится. Ходит вечно оскотиненная на всех – только попадись ей или её дружкам-алканавтам. Тут порою такой паноптикум собирается! И на улице страшно машину оставить. Приходишь, а она без колёс на кирпичах. И по подъезду, и в лифте – везде на них натыкаешься. Просто песец какой-то! Да, у нас полрайона – коллективная Н.И. – на кортах с чётками сидят да радио «Периметр» слушают. Нравы, блин.

– И каким же словом это по-вашему называется? – тихо спросил Исфандияр.

Антоха наморщил лоб:

– Люмпенизация, – вспомнилось ему подходящее словцо, которое он тут же посчитал несколько заумным, – Знаешь, не мой понятийный аппарат. В социологии не разбираюсь особо… Я юрист, в адвокаты хочу заделаться, если чуешь разницу. Работка, конечно, та ещё… Иногда просто выгораешь, мозг вырубается. Вон у нас на днях федерального судью удавившимся нашли, слыхал? Но так про него давно уже дурные слухи ходили…

Исфандияр кивнул:

– Если ты не против, заварю ещё чаю. – Он нажал кнопку на аудиоцентре и удалился, оставив Антоху и Хамасафар-Мара наедине.

С первых же нот он узнал группу Её Величества и их классический хит про то, какой ужас испытываешь, осознав, чем же является этот мир, и про давление, которое ежедневно давит на нас. Где конечно же имелось ввиду не атмосферное, а давление иного рода. Антохе такая музыка понравилась.

Рядом с колонками аудиоцентра стояли стопки книг, которые несомненно принадлежали постояльцу. В полутьме он стал присматриваться к корешкам. Ведь понять, что за человек перед тобой, становится проще, если узнаешь, что он читает.

Но, похоже, не в его случае. Дело в том, что большая часть библиотеки таинственного постояльца была на иностранных языках. Не на одном и даже не на двух. По-видимому, он возил с собой только самые важные и необходимые книги. Примерно половина корешков была написана причудливой вязью, скорее всего, на фарси. Одна единственная книга с индусскими иероглифами. Остальные – на европейских языках, главным образом, немецком, который Антоха не учил. Ему удалось отыскать единственный русский корешок. Написанный стилизованным под восток шрифтом он гласил: «ШАХНАМЕ».

От книг обычно скапливается много пыли, но тут её не было совсем ни на поверхности, ни в воздухе. Запах чистящих средств, всепоглощающая стерильность помещения.

– Чудно́е тут всё. В особенности ты, змий, – обратился пьяный Антоха к Хамсафар-Мару. – Смотри мне тут! – пригрозил он, тряхнув полупустой бутылкой. – Сунесся – отгребёшь силушки-то богатырской! – Антоха хохотнул.

Этот смелый монолог русского человека к удаву был прерван Исфандияром, вернувшимся с чашкой благоухающего чая. Какой-то цветочный аромат. Ещё он принёс шёлковый платок, который сразу же протянул гостю:

– Вот, держи барбари, не стесняйся, заешь им…

Антоха развернул платок. В нём оказался интересного вида выпеченный хлеб. Пить виски без малейшей закуски становилось мучительно.

– Спасибо, Исфандияр, – он отломил ломоть свежего хлеба и, пожевав, проглотив, спросил, наконец, – А сам-то ты кто? Ну, в профессиональном смысле…

– Коэквалайзер, – немного подумав, ответил постоялец, и это вновь прозвучало как некая правда вперемешку со своеобразной шуткой, понятной лишь автору.

«С музыкой что ли что-то связанное?» – подумал Антоха.

– Решаю сложные уравнения… – ещё замысловатее пояснил Исфандияр с какой-то загадочной иронией. – Со множеством неизвестных.

– Уравнения? Математика?..

После неосторожного движения Антохиной ноги бутылка возле неё пошатнулась и свалилась на бок.

– Бл***!

Виски пролилось совсем чуть-чуть, но Антоха успел заметить, как испуганно сверкнули глаза постояльца. То, что проступило на его лице, в тот же момент исчезло. Какая-то обескураженность? Нарушенной стерильностью помещения? Антоха был уже изрядно пьян, чтобы прочесть это.

– Брр, пардон…

– Ничего страшного, – заметил Исфандияр учтиво.

– Ты, только без обид, знаешь на кого? На мага какого-то похож, на фокусника, – Антоха предвкушал – что же он на это скажет?

Исфандияр продемонстрировал пустые ладони.

– Магия, астрология, колдовство… Чужды и мне, как, полагаю, и тебе тоже. – он отпил чая. – Хотя освободиться от суеверий полностью, на мой взгляд, не способен никто. Особенно тот, кто смело заявляет, что у него их нет. В любом случае, я не верю в астрологию – она унижает звёзды. И не верю в мистику – она упрощает духовное содержание жизни, выставляет его вульгарным. Не верю и в нумерологию – она искажает математику, основу Вселенной.

– Хорошо сказано.

– Во что же веришь ты, друг мой?

Усмехнувшись Антоха отшутился:

– Я юрист! Я верю в факты… и в чудотворную силу российской юриспруденции!

Исфандияр улыбнулся, показав тем самым, что шутку понял.

– Во всяком случае я мечтаю получить адвокатский статус и, возможно, поступить в аспирантуру. Знаешь, законы бывают те ещё дебри, даже для сведущих, законы…

– Йаса! Ганун! – с улыбкой на устах воскликнул Исфандияр, перебив гостя. – Небожитель считал, что их дают не смертные люди, но судьба, случай и особого рода искусство… Но прости ж, друг мой, не похоже, чтобы гэванин помогали тебе здесь!

Вот, ещё одно персианское словцо. Антоха вдруг понял, что собеседник его владеет языком отменно, но тогда зачем он вытаскивает эти слова, как кроликов из шляпы? Антоха не мог разгадать.

– Слушай, должен сказать. Ты круто владеешь русским… Для иностранца. Где учил, если не секрет? – решил спросить он. К философским материям, куда явно тянуло пришельца, он чувствовал себя неготовым. За окном уже темнело, да и виски, которое на первых порах может быть и помогло бы – клонило в сон и занавешивало любые глубокие думы. Во всяком случае, хоть на вечер, но отвлёкся от проблем, сосущих его последнее время и, кто бы мог подумать где – в боксе № 67! Удивительное рядом.

– Ничего особенного: по книгам – кладовым любого языка.

– Да? И с какой же лучше начать?

– Полагаю, с Букваря.

Антоха кивнул, но смешок в его горле перебил глубокий и сладкий зёв.

– Вижу, ты устал, – отреагировал Исфандияр и, несмотря на то, что Антоха вяло отмахнулся, продолжил: – Если ты не возражаешь, у меня к тебе две небольшие просьбы.

– Слушаю, – малость сосредоточился Антоха, устало поднимаясь с дивана и обступая маленькую лужицу неосторожно пролитого виски.

– Раз уж мы заговорили о языке… Возможно у тебя есть толковый словарь юридической терминологии. В дальнейшем изучении вашего языка, он мог бы очень пригодится.

– Фигня-вопрос, – живо откликнулся юрист. – Есть конечно, в справочно-правовой системе «Гидрант-Плюс», слыхал? В электронном виде…

– Был бы премного благодарен, – слишком литературно произнёс Исфандияр и достал из кармана штанов флэшку. – И вторая просьба: не мог бы ты зажечь вон там средний огонь, это всего-навсего… – хотел было пояснить что-то постоялец, но Антоха, усмехнувшись вновь местечковой загадочности происходящего, исполнил её моментально с помощью карманной зажигалки, после чего удалился восвояси.

«Премного благодарен», зороастризм, Платон, зелёный змей, люмпенизация, фарси – всё это то сливалось в его мозгу воедино, то вновь распадалось на мелкие кусочки. Антоха ещё пару раз сладко зевнул, поставил оставшийся виски на пол и проверил телефон: сообщений от Миланы не приходило. Даже после женитьбы, она придерживалась правила «девушки первыми не звонят», а если звонила, то начинала с обиженного: «Почему ты не позвонил, когда был так нужен?!»

Перед тем как вставить маленький пластиковый носитель в ноутбук Тюрин пообещал себе, что чтобы там ни было – совать нос он не станет, уймёт банальное любопытство. Однако унимать его долго и не пришлось – чёрная флэшка была забита на половину текстовыми файлами, разбитыми на пятнадцать архивов, всё также на фарси. Сознавая, что подглядывать нехорошо, Антоха скинул на неё «Толковый словарь юридической терминологии» и решил тут же отнести носитель таинственному гостю, у которого, кстати, совсем не заметил компьютера. Благо, не на соседнюю улицу идти – всего лишь в соседний коридор, через хозяйственную комнату: шагов пятнадцать.

Бокс № 67 уже пребывал в состоянии сна. Свет горел лишь в хозяйственной. Дверь в комнату Исфандияра он нашёл открытой: темнота кроме двух огоньков света больше нет, даже лампа над террариумом в углу выключена. Улица тоже в потёмках – всё смутно. Совсем тихо запевает из колонок группа Её Величества про того, кто хочет стать свободным человеком.

– Антон, – услышал он позади себя. Там на выходе из кухни стоял Исфандияр с закатанными рукавами и дезинфицирующим средством, он подошёл и забрал флэшку. – Ташаккур. «Да не знают твои руки боли», – так говорят в Персии. Приятных снов…

Всё ещё пьяный Антоха вернулся к себе в комнату, в своё «шаром покати», разделся и лёг. Ему не давал покоя террариум в тёмном углу убежища зороастрийца. Лампа выключена и кроме смутного силуэта коряги он не сумел различить больше ничего.

«Где же, будь он неладен, ползает?..» – подумал Тюрин, но быстро заснул и с совсем уже другими мыслями.

 

 

Глава седьмая

 

Расчёсывая мягкие каштановые волосы дочери перед зеркалом, она опять вспоминала произошедшее с ней в минувшие дни приключение.

Началось оно с того, что стиральная машинка в хозяйственной издала невообразимую смесь звуков похожих на хруст сухих веток под ногами, а потом на стрёкот кузнечика, потом на притухающие завывания сквозняка, и затем уже остановилась, не до конца слив воду из барабана.

– Ой-ой-ой, не надо! Ну, пожалуйста, пожалуйста, – принялась увещевать она сломавшийся прибор, отдавая себе отчёт, что ведёт себя, точно как ребёнок, будто бы поменялась местами с теми, кого учит географии.

Поломка стиральной машины неминуемо отбрасывает хозяйство на один век назад. Она испуганно посмотрела на таз в углу, возле машинки соседей.

Но ещё сильнее пугала мысль, придётся покупать самой новую в большущий кредит, которой она не может себе позволить, пока не расплатится ещё с предыдущими: один пошёл на подарок ко дню рождения Маши, другой – престарелым родителям… долгая история.

Но может быть машинку можно починить? Интернетом она пользоваться ещё училась, поэтому достала газету и подчеркнула объявления из бюро ремонта бытовой техники. Нашла ближайшее, всего через улицу и позвонила туда. Голос на том конце провода расспросил про модель, поломку и готов был уже выдвинуться по адресу, но:

– Как вы сказали? Номер шестьдесят семь? Это там, где безумная старуха обитает? Не, мы до сих пор помним… – многозначительно произнёс мастер и повесил трубку прежде чем она переспросила, о чём же всё-таки речь.

В следующем ремонтном бюро, до которого дурная слава Бокса № 67 ещё не долетела, согласились на выезд, но распознав по голосу разведёнку, решили заломить цену. Она сказала растерянно, что подумает и перезвонит.

Лишние траты всегда некстати, а сейчас, когда нужно платить и кредиты, и ещё за Машины уроки пианино… Накоплений нет, а учительская зарплата уходит как песок сквозь пальцы. Ещё брать кредиты? Чувство горечи овладело ей сильнее прежнего, однако в такие моменты она старалась не подавать виду, даже наедине с самой собой.

Однако ж приключение продолжилось, и весьма неожиданным образом. Вернувшись в хозяйственную, чтобы ещё раз оглядеть машинку на предмет «а вдруг заработает», догадываясь при это что «нет, не заработает», она застала там странную картину. Тот самый сосед… Статный мужчина, иноземец, чужак необычайного внешнего вида. Как и прочие обитальцы, она мимолётом встречала его прежде, всякий раз поглядывая с опаской и интересом. Он здоровался и представлялся, но она забыла имя и, как всегда, стеснялась переспросить.

Оглядывая машинку, он прикасался к ней осторожно длинными как у пианиста пальцами и даже, казалось, что-то нашептывал. Все порой ведут себя как дети. Заметив хозяйку агрегата, которая замерла на пороге, постоялец одернул руки:

– Я просто…

– Да нет-нет, ничего…

Тогда он снова склонился над машинкой, а затем, несколько раз моргнув, задумчиво сам себе кивнул:

– Понятно…

– Правда?..

Преодолев возникшую неловкую паузу, она решилась уточнить:

– А вы точно?..

– Попробую.

Неуклюжий обмен репликами на этом завершился. Задумчивый гость удалился, как показалось ей – за инструментами. Помявшись немного на месте, она тоже удалилась к себе. Что же из этого выйдет?

Заглядывая иногда в хозяйственный блок, она заставала машинку в разной степени разобранности. Детали педантично сложены на расстеленный на полу платок. Добровольный мастер же на глаза не попадался. Она хотела бы спросить: может ли она помочь хоть чем-нибудь? Но вместе с тем боялась вмешиваться, чтобы невзначай не вспугнуть чудо, которое, она предвкушала, вот-вот произойдет.

Так и вышло. Через сутки машинка стояла в углу как новенькая. Не застав добровольного мастера в комнате №5, она решилась осторожно включить её и использовать по назначению. Свежее, влажное, пахнущее стиральным порошком бельё она доставала будто совсем другим на этот раз уже счастливым ребёнком. Тревога рассеялась, а лицо светилось от счастья как новогодняя гирлянда.

Так закончилось приключение Ларисы. Или то, что можно с натяжкой назвать «приключением» в тоскливом однообразии повседневности. Дело оставалось за малым: во-первых, рассказать о нём самой близкой подруге – учительнице старших классов Зинаиде Павловне; во-вторых, как-то отблагодарить гостя, который уберёг их с Машенькой от ненужных трат…

Но как это сделать? Он постоянно ускользал от её внимания и от случайной встречи, на которую она рассчитывала. Уж не избегает ли он её намеренно? Ларису Бергер мучила эта мысль. Она никак не могла решиться пойти к комнате № 5 и просто постучаться в дверь. Почему-то ей казалось, что это будет слишком неделикатно с её стороны. В голову лезли другие странные мысли – а не написать ли весточку? Необыкновенное смущение, откуда оно берётся?

Через пару дней произошла ещё одна удивительная встреча. Там же, в хозяйственной комнате она, неожиданно, наткнулась на соседа слева – Антоху Тюрина. Возле раковин, он уселся на табуретку и усердно, зубной щёлкой пытался удалить пятна кетчупа с воротника офисной рубашки. Любезно поздоровались и молча занялись, каждый своим делом. Он чистил рубашку, она складывала новую партию стирки в барабан.

С какой именно фразы Антоха завёл беседу, она уже не помнила, но разговорились они быстро, что странно, потому что за все предыдущие годы не обменивались ничем кроме коротких «здрасте».

Довольно быстро разговор вышел на постояльца комнаты № 5, и Антоха поведал историю их с Исфандияром знакомстве, о самой комнате и, конечно же, о Хамсафар-Маре – завораживающем зелёном змее, спутнике героя. Обладавший хорошей памятью юрист, без труда вспомнил и произнёс оба имени. Создавалось впечатление будто они знакомы уже много лет, хотя откуда Тюрин мог знать его так долго? Видя, как парень мучается с кетчупом на рубашке она любезно предложила ему постирать вещи в их машинке. Антоха был счастлив.

Утром понедельника семья комнаты № 5 активно собиралась в школу, причём в одну и ту же.

Расчёсывая мягкие каштановые волосы дочери перед зеркалом, она опять вспоминала произошедшее с ней в минувшие дни приключение. Лариса не удержалась и пересказала Машеньке рассказ Антохи про Исфандияра и его обиталище. Могла ли она подумать, что больше всего остального теперь уже девятилетнюю дочку заинтересует не кто-нибудь, а изумрудный питон:

– Мама, а ты знала, что они бывают длиной от ста пятидесяти сантиметров до двух метров?

– Нет, не вертись пожалуйста, – Маша сидела перед зеркалом, но поглядывала в него только мама, которая старательно заплетала оставшуюся косу. Сама же Маша не могла оторваться от экрана ноутбука на коленях.

– А рождаются они желтого или темно-красного окраса и остаются такими до года… Потом становятся зелёными в крапинку, значит у Исфандияра он уже взрослый, а по внешнему виду: цвету, крапинкам – можно узнать из какого он ло-ка-ли-тета.

– И где ты всё читаешь?

– На Викэнциклопедии, мне подружки про неё рассказали. Он либо с Новой Гвинеи, либо из Северной Австралии.

Поверх прически дочери Лариса глянула на экран ноутбука у неё на коленях, там на сочной тропической фотографии крупным планом красовался зелёный удав.

– Они питаются мелкими грызунами и птичками, – не унималась Маша. – Интересно посмотреть, чем он его кормит?

– А мышку живую тебе не жалко будет? Не вертись, пожалуйста.

Маша притихла, видимо представляя сцену кормления.

– Ты же объясняла, что такое пищевые цепочки и что хищные животные тоже хотят кушать, просто природа сказала им есть так.

– Правильно, – Лариса улыбнулась, ей было приятно, что педагогические способности давали плоды не только на работе.

– Ой, а выгуливать Исфандияр его водит? Его… Как его зовут?

– Антон назвал как-то путано… – ответила Лариса. – Я и не запомнила.

– Это ничего, сами сегодня спросим. Да, ведь?

– Да…

Лариса засмущалась. Ей было неловко, будто она навязывается на свидание к отстраненному и загадочному однокласснику из школьной поры. А навязчивость в любом виде она не переносила, будучи по натуре до глубины души деликатным человеком. Вместе с тем, Лариса готова была переступить через себя ради дочки. Раз уж её так заинтересовал этот питон, пускай полюбуется.

Всего пару дней назад у Маши был день рождения. Купленный в кредит ноутбук – отличный подарок, но вот сам праздник не задался. Уже который год одноклассников они не приглашали, памятуя о том, что в соседнем коридоре живёт кое-кто, кто не постесняется устроить пьяный дебош при детях. Кроме того, бывший муж Ларисы, от которого не осталось ничего, кроме немецкой фамилии, пропал с концами и его не удалось разыскать даже через свекровь. Ларисе нужно-то было, чтобы он поздравил Машеньку хотя бы по телефону, но ничего не вышло. Не то укатил на левые заработки, не то давно уже жил с новой семьей. Ей казалось, что дочка сильно переживает по этому поводу, просто не подаёт виду.

– Ой…

– Что, Масюсь?

– А та злая тётя нам не помешает? – тревожно и тихо спросила девочка.

Про неё Лариса в последнее время совсем позабыла. А раньше нельзя было сделать и шагу за пределами комнаты, чтобы не наткнуться на очередную свару с Юрзилиными: Ниной Иванной и её невменяемым братцем-близнецом. Если живёшь в боксе № 67 – факт наличия их где-то поблизости нужно постоянно держать в голове, желательно не расслабляться.

Обувшись, они осторожно вышли в тусклый коридор. На Ларисе было светло-серое драповое пальто, явно преждевременное для начала осени даже для дождливого дня как этот, на Маше – белая курточка, которая, определённо, была уже ей мала.

– Мам, а можно будет его погладить.

– Только если Исфандияр заверит, что это неопасно.

– Давай его спросим?

Лариса заметила незастёгнутый кармашек на розовом портфеле за спиной у дочери.

– Учебники никакие не забыла? – спросила она перед тем, как запереть дверь.

– Не-а, – недовольно надулась Маша.

– А сменку?

– Нет. Вот же она.

– А пенал взяла?

– Ой, – помолчав, выдала Маша.

– Ой, – передразнила её мама и отперла дверь. – Не разувайся, разинюшка.

В несколько коротких прыжков, чтобы поменьше запачкать пол, Маша оказалась возле тумбочки и извлекла оттуда пенал с фломастерами, ручками, карандашами, линейками – предметами первой школьной необходимости. Беззаботно проскакав обратно коридор, она исхитрилась вложить его в открытый кармашек портфеля за спиной. Лариса заперла дверь. Всё время нахождения в коридоре она ощущала дискомфорт, переминалась с ноги на ногу, будто пол это и не пол вовсе, а хлипкий неустойчивый плот. Но вот, заперев наконец-то дверь мама с дочкой через прихожую покинули секцию 67 бывшего общежития и вместе направились в школу неподалёку: одна учить, другая учиться.

Комната № 3 осталась наедине с самой собой. Всё познаётся в сравнении, и можно было бы с чистой совестью заявить, что она была самой аккуратной и ухоженной в боксе общежития. Пусть с личной жизнью Ларисе не везло, однако женщиной она была опрятной и хозяйственной. И несмотря не на какие неурядицы, не только не утратила этих качеств, но и старалась передать их дочери.

Пыли на поверхностях совсем немного, а раз в три дня она и вовсе исчезает после регулярной влажной уборки. Стенка из нескольких шкафов уменьшала пространство комнаты, но значительно добавляла уюта и обустроенности. Стёкла в дверцах серванта всегда чистые, через них видно, как геометрически аккуратно внутри составлены хрусталь и фужеры для особых случаев приезда каких-нибудь важных гостей, которых, впрочем, не случалось.

Экран телевизора всегда протёрт, хотя сам аппарат включают нечасто: Лариса предпочитает коротать вечера со старомодными постмодернистскими антироманами, которые советует подруга, учительница литературы, а Маша теперь всё больше сидит в социальных сетях интернета с друзьями и подружками.

В противоположном от шкафной стенки конце комнаты расположился раскладной диван отвратительного жабьего цвета, не важно сочетающийся с жёлто-голубыми обоями, с узором тонкой лозы. Чтобы заполнить пустоту стены над диваном, низко висела вязаная картина – какой-то среднеевропейский пейзаж с речкой, сработанный самой же хозяйкой. Ещё один предмет живописи был прикреплён булавками ко двери – это календарь, даже не минувшего года. Сохранён он был исключительно из-за большой репродукции известной картины со множеством подсолнухов.

За прямыми кремовыми шторами на подоконнике – горшки с кактусами трёх различных видов. В углу в сложенном состоянии стоял раскладной столик, если Маше нужно делать уроки – он раскладывается наполовину, а на обед или ужин мама с дочерью вытаскивают его на середину на тонкий овальный коврик и трапезничают вместе. Паркет на полу, который ещё при вселении положил бывший муж с немецкой фамилией, когда ещё не проигрался и жил с ними. Над всем этим равномерно рассеивала мягкий свет люстра из пяти лампочек, облаченных в искусной формы плафоны.

Умение создавать уют в ограниченном пространстве и без лишних средств – особое умение, присущее многим хозяйкам в небогатое время, в нашей небогатой стране. Исфандияр, кажется, оценил бы. Именно о нём она думала, возвратившись домой через семь с половиной часов. Не о бывшем муже, который не соизволил даже позвонить в день рождения дочери, не о завучихе, которая собирала с учителей мзду за репетиторство. Как он отреагирует на их появление? Не будет ли это навязчиво? Да, будет, но желание угодить дочери было сильнее.

Еле слышными шагами, буквально на цыпочках Лариса прокралась к соседнему коридору через хозяйственную, все двери в комнаты там были закрыты. У Нины Иванны даже щели заткнуты тряпьём, с чего бы это? Она подошла к центральной, пятой и тихонько постучалась – никто не ответил. Музыка рок-группы Её Величества, которую Лариса в юности любила слушать на кассетах, сейчас молчала. «Интересно, а змея тоже там?» – подумала она и прислушалась. Ни шороха. Стыдливо она рассудила, что подглядывать нехорошо, и прильнула к замочной скважине. Ничего не разглядеть, оттуда выскользнул только красный ламповый или же солнечный луч. «Луч жизни», – промелькнуло в голове у Ларисы. Ей сразу же вспомнился утренний диалог в учительской с Зинаидой Павловной. Лариса рассказала ей про загадочного постояльца, поселившегося в их секции и Зинаида Павловна, как заслуженный учитель русского и литературы, тут же нашла подходящую литературную аналогию.

– Быть может он исследователь? Выращивает опытный экземпляр под «лучом жизни», – услышав историю, предположила эта далеко уже немолодая, но жизнерадостная женщина.

– Всё может быть, такой статный высокорослый мужчина, – взгляд Ларисы отвлеченно устремился в перспективу окна учительской.

– Прям герой Булгакова во плоти. А я-то думала, что это сказки… Вы помните «Роковые яйца»?

– Что?.. А, это роман.

– Ну, да, повесть, известная же!..

– Я забыла её, – рассеянно ответила Лариса. – Помню, читала, но забыла.

В любом случае, договориться предварительно не удалось. Идти в гости без приглашения, на свой страх и риск… Раньше она такого себе не позволяла. Обострённая деликатность и тут пыталась одёрнуть, но Машка, её день рождения, бывший муж…

Выбор наряда стал непосильной задачей. Для какого-то короткого визита с дочерью в соседнюю комнату общежития, в десяти шагах. Она перебирала гардероб, пытаясь подобрать что-нибудь подходящее. И напрасно разволновавшись по этому поводу, решила для начала принять душ.

Раздевшись и аккуратно сложив одежду на стуле, она оглядела себя в зеркале. Повернулась одним боком, другим, спиной. Она оценила каждый изъян собственного тела. Со временем их будет только больше. Молодость, замужество, студенческая скамья, рождение дочери, развод – всё позади, не воротишь. Из шкафа она достала сумочку с ванными принадлежностями, вьетнамки и длинное полотенце с изображением экзотической птицы, в которое и завернула себя, чтобы быстро, не попадаясь никому на глаза проследовать в хозяйственную комнату.

Помимо двух туалетов там есть и две душевые кабины не больше пары квадратных метров каждая: дверца со щеколдой, полка выше душа, горчичного цвета кафельная плитка и потрескавшаяся штукатурка на потолке.

Оказавшись в кабинке, Лариса аккуратно сложила полотенце и положила на полку, специально задуманную так выше дверцы, чтобы не забрызгало во время помывки.

Поток воды из десятков тонких струй, сначала слабый холодный, потом теплее и теплее. Она встала под него, чтобы ополоснуться. Мокрые волосы она собрала в пучок и перекинула на грудь. Небольшая душевая кабина наполнилась паром.

Это узкое пространство водных процедур давно уже стало для неё интимным, сверхчувствительным. Где-то же оно ещё могло быть?.. Здесь безопасно и никто не вторгнется и не нарушит этот тонкий момент. Будто вода, стекающая по ней, это мембрана, новый эпителий, заботливо обволакивает её.

Лариса облокотилась на стенку душевой, оставив под струей воды только ноги. Глубоко прерывисто дыша, она взглянула на лампочку на потолке, после чего закрыла глаза. Одной рукой она дотронулась до груди, а другой коснулась губ… Какие именно грёзы рисовало её воображение в этот момент? Тайна сокровенная, которая никогда не покидала этой душевой кабинки и будто бы даже для самой Ларисы не существовала за её пределами.

Может быть минут через десять или пятнадцать она неторопливо намыливала себя гелем для душа, наносила бальзам ополаскиватель на потемневшие от воды волосы, осторожно побрила подмышки, раздосадовалась из-за треснувшего ногтя…

Маша вернулась с уроков пианино через час. Лариса уже разобралась с тетрадками «для самостоятельных работ» и готовила ужин на общей кухне. Кастрюля, которую она придерживала кухонными варежками, испускала пар и заманчивый картофельно-чесночно-куриный запах. Толкнув входную дверь ногой, она осторожно вошла в комнату.

– Заяц, брось подставку, – попросила Лариса. Маша тут же отложила ноутбук, вскочила с дивана и достав из серванта подставку положила её на столик.

– Ты чего это? Не переоделась, ничего – сразу же за компьютер переписываться. – Освободившись от кастрюли, мягко пожурила дочь Лариса.

– Мама, мы пойдём? – не удержалась Маша.

– Переоденься сначала, потом покушаем, сделаешь уроки и тогда уже можно. – решила мама, а затем, подумав, добавила, – Только, если не помешаем, навязываться нехорошо…

Ларису мучили сомнения. Как он отреагирует на их приход и на праздное любопытство? Если они вообще застанут его на месте. Ей казалось, что постоялец комнаты № 5 намеренно избегает её. С чего бы это? Раз он не постеснялся появиться внезапно, в нужное время и помочь им, чего стесняться ему теперь?

Приливы и отливы противоречивых чувств, волнений, предвкушений, наконец, закончились на пороге комнаты № 5. Соседняя, шестая, по-прежнему наглухо задраена. Изнутри – ни шороха так, что возникали сомнения, что там вообще остался кто-то живой.

После короткого стука дверь отворилась.

– Добрый вечер… Исфандияр, мы…

– Рад вас видеть… Я давно уже хотел пригласить, но – Последнее прозвучало искренне и на фоне остальной его речи, даже как-то живо, что подарило ей надежду. – Пожалуйста, разувайтесь.

Лариса заметила, что хозяин комнаты стоит босой. Значит пол и ковёр достаточно чистые, чтобы ходить по ним босиком, под стать воздуху с запахом чистящих средств.

Переступив вместе с дочерью порог комнаты, мама с дочкой словно очутились в ином сказочном царстве. Если считать, что пространство бокса № 67 – это «сказку злую расскажи», то это место явно было «сказка – складка, а песня – быль». Группа Её Величества вновь пела свою рапсодию.

Освещали пространство в вечерних сумерках лишь электрический красноватый свет лампы террариума и странный ромбовидный алтарь у противоположной стены, на котором горели два керосиновых фитиля. Старая хламная мебель Нины Иванны в виде: шкафа без дверей, в виде кровати с пружинами, одной тумбочки – пропала без следа. Чёрные одежды Исфандияра педантично треугольниками и квадратами сложены в углу.

Лариса взглянула на пол. Нечто роскошное, завораживающее приковывало к себе внимание. Персидский ковёр посреди комнаты, настоящее произведение искусства.

Выверенная персидскими мастерами Кермана прямоугольная форма содержала в себе ещё один прямоугольник, тот ещё один и ещё один вплоть до прямоугольника с узорной фигурой в центре. Каждый из этих слоёв содержал строго определённые рисунки, иногда безжизненные геометрические фигуры, иногда изображения: так в первом узком прямоугольном слое у границ ковра изображались причудливые квадраты, внутри которых теснились треугольники, круги. Второй слой: на расстоянии пары сантиметров друг от друга шёл замкнутый в прямоугольник бесконечный караван буйволов, замкнутый сам на себя. В следующем слое – лабиринтообразный узор с вкраплениями точек, далее – опять караван из всадников на верблюдах, только идущих в противоположную сторону буйволам на два слоя ниже. Предпоследний слой – квадраты причудливо квадратированные внутри самих себя, и, наконец, в центральном прямоугольнике изображены четыре четырехконечных звезды, которых теснила главная остроконечная звезда в сердце которой помещался ромб. Всем этим великолепием мог бы долго наслаждаться взгляд, влюблённый в симметрию и геометрические формы. Живые изображения, большая часть границ и фигур были выполнены единым алым цветом, тогда как пространство между ними было песочно-желтым, что создавало образ знойной пустынной страны из глубокой древности.

– Мама… – прошептала Маша. Она взяла маму за руку. Лариса оторвала свой взгляд от великолепного ковра. Маша указала пальчиком на террариум, где в красноватых лучах лампы, обвив толстую декоративную ветку, царственно отдыхал змей изумрудно-зелёного цвета. Повернув голову боком, одним лишь глазом он наблюдал за вошедшими.

– Вам не страшно? – поинтересовался тихо постоялец.

– О, нет… Нет! Это… восхитительно животное… То есть змея, – шепотом ответила Лариса, словно боялась, что змей услышит.

– Мам, а что он кушает?

– Спроси у Исфандияра, не стесняйся – он тебе всё расскажет.

Исфандияр услужливо кивнул. Ларису гипнотизировала его доброжелательная полуулыбка и сферы его глаз бездонной чернотой, будто бы и без зрачков совсем. В них отражались огни алтаря и остатки света террариума.

– Как его зовут?

– Хамсафар-Мар – на родном мне языке. Но это не имя, а скорее значение.

– Откуда он у тебя, Исфандияр?

– Тохфэ… Тот кто подарил его мне, решил сделать это вместо оплаты. – тихо забормотал Исфандияр. – Он сказал, что даже общество мар лучше одиночества. Он оказался прав – теперь я понимаю…

– Ой, а что он кушает?

– Он питается грызунами, обычными мышами, я как раз готовлю процесс кормления, хотите понаблюдать?

Маша глотнула слюну и затаила дыхание. Рука Исфандияра потянулась к ёмкости с крышкой. Девочке казалось, что он достанет оттуда за хвост живую мышку и тут же на её глазах предложит её змею, но мышь оказалась мёртвой размороженной, из зоомагазина.

Его длинные пальцы и смуглая кисть аккуратно взяли дохлую мышь за хвостик. Лариса вновь подумала, что такие пальцы должны принадлежать человеку, играющему на клавишных инструментах. Он медленно приоткрыл переднюю стеклянную створку террариума. Лежавший до того неподвижно змей медленно зашевелился. Узкая щель его зрачка в идеально круглом, как монета, зеленом глазе стала хищно расширяться, раньше Маша видела подобное только у кошек. На минуту в комнате повисла тишина. Изготовившись, Хамсафар-Мар рывком вперёд головы и части туловища схватил добычу и уволок к себе. Рывок получился молниеносный, стремительный, резкий, которого никак не ожидаешь от медлительной и вальяжной рептилии. Мама с дочкой разом охнули от неожиданности. Утащив мышь к себе, змей сделал вокруг и без того небольшой добычи кольцо, дабы задушить жертву, которая этого совсем не требовала. Того требовали охотничьи инстинкты, заложенные природой.

Сама собой текла добрая и непринуждённая беседа под занавес которой Исфандияр произнёс:

– Простите, у меня к вам небольшая просьба…

– Конечно-конечно, – готова была откликнуться Лариса, памятуя о необходимости отблагодарить постояльца за недавнюю помощь.

Просьба поджечь ещё один керосиновый фитиль, что бы она не значила, её не удовлетворила. Слишком пустяковое дело. «Может быть приготовить ему что-нибудь?» – размышляла она, пока Исфандиряр, коротко отвечал на другие вопросы её дочери. Но какие могут быть кулинарные пристрастия у такого необычного человека, иностранца, зороастрийца? Это предстояло как-то выяснить… Зайти ещё раз. Они же практически незнакомы, откуда же тогда эта скованность в его присутствии?

 

 

Глава восьмая

 

На войне, как на войне.

Поздним утром на лестничной площадке рядом с дверью с номером «67» ошивалась весьма маргинального вида персона.

По старой привычке он то слонялся от стенки к стенке, то восседал в углу в позе орла. Если кто из местных спускался пешком по лестнице, он гнусаво интересовался на предмет «курнуть». Догрызая последние семечки, не стеснялся шелушить прямо на пол возле порога, он явно кого-то ожидал. Звали его Борюня или (чаще) Брюня, а в запасе имелась и вполне сносное погоняло «Карман».

Поднявшись с корточек, он ещё раз позвонил в один из звонков, коих у двери в бокс было аж шесть штук.

– Открывай, кобыла драная! – гаркнул он, но опять ничего не случилось.

На вид ему было уже под полтинник. Бритая маленькая голова, щетина на угловатой осунувшейся физиономии. Примитивные и уже подрасплывшиеся синие узоры на руках выдавали «сложность» и «чёткость» происхождения – в общем, цельный представитель той самой «люмпенизации», о которой не так давно вспоминал Антоха Тюрин.

От нечего делать Брюня принялся играть с молнией спортивного костюма. Полоски на рукавах и штанинах были уже основательно засалены. Даже несмотря на тёмно-синюю расцветку, то тут, то там проступали различные потёртости, пятна и дырочки. Грязные туфли на босу ногу. До позапрошлой недели, когда Брюню приняли сотрудники полиции, была ещё и клетчатая кепка-утка, потерянная при задержании.

В стеклянной баночке на подоконнике он попробовал «пошмонать» на предмет годных бычков. Ошиваться без дела ему было не привыкать, ведь не прошло и двух часов, как закончилась его очередная «ходка». Последние десять суток прошли для Борюни весьма однообразно. На выходе его встретила уже с самого утра синющая Валька и направила сюда.

Окончательно потеряв терпение, он принялся звонить во все звонки подряд.

– Да что ж ты, падла, заперлася-то?! – крикнул он и заколотил в дверь кулоком с расплывшейся наколкой в виде букв «ИК», нечетких цифр и «солнышком».

Наконец, за дверью послышались какие-то шуршания. Это проснулся и доковылял до двери в бокс черноглазый молдаванин из комнаты № 4, отчаянно высыпавшийся после двадцати часов штукатурки. Щёлкнув замком, он осторожно открыл дверь.

– В сторону! – решительно влетел в бокс Борюня, по пути ткнув обитальца плечом. И без промедления, проследовал к двери Нины Иванны. – Открывай, Нинка, подохла там что ли?

Щёлкнул замок. Полотенца и тряпки, которыми были заткнуты щели комнаты № 6 извлекли.

– А х** вам! – прошипели из-за двери. Дверь приотворилась на небольшую щелку в которой показался глаз и бегло разведал обстановку. – Заваливай давай быстрее!

– А то чё? – усмехнулся Карман.

– Резче давай! – рука Нины Иванны цепко схватила Брюню за ворот и резким движением втащила в пространство комнаты № 6.

– Э-э, – возмутился гость. Каких-то пять минут назад он был уверен, что, встретив Нину Иванну, предъявит ей за «промотанное пацаном время» и для проформы наградит пинком или пропилит в рожу, но при виде оной, как это уже бывало раньше, присмирел, оставив все заготовленные дерзости за порогом. – Нинка, харэ… Я час тут канителился…

– Где мобильник?

– Мусора отработали. Нас с Митей «Дерзким», когда возле чебуречной упаковали…

Закрывшись на ключ, вернув полотенце на место, и в довесок заложив вход стулом и коробкой, хозяйка вздохнула с облегчением.

– Ты чё, Нинк, войну поймала? У маёва кореша так с «Крокодила» бывает!..

– Ща по носу поймаешь, базарь тише!

Брюня осмотрелся:

– Ну и запашина, – и сладострастно добавил. – Как на централе!

Грозность Нины Иванны, к удивлению гостя, вдруг сменилась жалобностью и сантиментами:

– Да, уже какую неделю не выхожу, б**ть… Заперта!

– Чё за беда? – в своей «камерной» манере удивился гость.

– Ох-еп… – вздохнула Нина Иванна и указала Карману на хлюпкую табуретку, пережившую множество потасовок и драк. – Падай, раз уж припёрся.

Нина Иванна «упала» в кресло, на которое был накинут мятый плед.

– О, можно? – Карман приметил недопитую бутылку пива «Победа», возле кресла. – Всю ходку только о нём и мечтал. А семюк нет?

– Уж чем богаты, – В тёмной бутылке оставалось чуть меньше половины пенного. Костлявая рука схватила её, чуть было не уронив. – Тута ковролин б**ть! Аккуратней ты, пересидок!

– Извиняй, Иванна, – сделав глоток, Брюня взбодрился. – Как твой братуха-то в Мордовии мотает? Пишет хоть?

– От звонка до звонка, не чихает и не кашляет, решает дела да с людьми большими, – заявила гордо Нина Иванны.

– А обратно когда?

– Через пару годков. Ты не смотри – они быстро пролетят, – пригрозила она.

– До сих пор с пацанами вспоминаем, как он решал. Авторитетный был человек.

– И будет! Вернётся – весь район держать будет, вот увидишь! – сказав последнее Нина Иванна даже ощерилась так, что Брюне стало не по себе.

– Ага, ну, ты за меня маляву черкани, мол братва помнит…

– Напишу, напишу, я ему про всех вас пишу! – после такой явной угрозы Карман решил не продолжать. Брата Нины Иванны он опасался не меньше, чем её саму.

Ещё раз глотнув с бутылки, он вспомнил кое о ком ещё:

– Лады, а где тихоня, золушка твоя сладкая? Так и не вернулась? – Стоило Брюне упомянуть дочь – Нина Иванна помрачнела. – Она ж с твоёй маманей жила? Маманя-то как?

– Царствие небесное… Который год, как в родном Стежинске отъехала. Ну, я и дом-то еёный и сплавила. Вон комнату соседнюю кормилицу тогда же себе и забрала. Мелкая ещё чё-то вякать удумала. Так я её осадила тогда, чтоб сюда возвращалась! Стряпать, убирать, готовить – чтобы белоручкой не росла. О матери чтобы заботилася! А не шаталась, где не попадя! Нужна Танька кому-то… – вышла из себя Нина Иванна. Стреляя слюной, задыхаясь от ярости она перешла на крик: – Так она, тварина эдакая, в общагу техникума свинтила! А теперь вообще с концами пропала. Не набрать, не написать! Мать не уважает!

– Мать у них не авторитет! Гнилое поколение… – поддакнул Брюня.

– Вот как здесь решу всё – поеду туда разборки наводить.

– Решишь чё? – разинув без половины зубов рот, он вопросительно уставился на хозяйку.

– Ой, Борь, – в её глазах неожиданно заблестели слёзы. Они стекали в мешки под глазами, образуя там малюсенькие заводи. – Прижмурить меня хотят твари.

– Опаньки! – всполошился Борюня. – Это кто у нас такой борзый?!

После ещё пары всхлипов самообладание вернулось к Нине Иванне в момент.

– Да эти, что в комнатах живут! – с привычной обидой и ненавистью рявкнула она. – Это они их подослали! Точно они! У-у!

– Да, кто кого? – недоумевал Карман. Недопитое хозяйкой пиво он прикончил, и, конечно же, захотелось ещё. – Я не догоняю, Нинк.

– Не «Нинкай»! Подослали ко мне этого перса со змеюгой! Развели! А я-то, дура тупорогоя, и согласилась, и аванс за комнату, аж на месяц взяла. Дура б**ть!

– К тебе перс на хазу заехал?

– И змеюгу свою зеленющую приволок! Я теперь из комнаты выйти стремаюсь… – голос Нины Иванны вновь стал нехарактерно жалобным, по-честному ни Брюня, ни кто-либо из других гостей ни разу её такой не видел. – Дрожу аж вся… Ужалит, и прощай, Нинка! Продукты мне Валька-Колдыриха покупает, она же парашу выносит. За мзду в магазин бегает. Её ж за тобой отправила… Я ей про змею, она мне про овчарок ментовских. Говорит – только их и боится, идиотка.

Брюня мало, что понял. Сквасившийся мозг обрабатывал ситуацию с трудом.

– Какая-то е**нина тут творится… Нездоровая… – с угрюмым видом заключил он.

Нина Иванна продолжила:

– Куда мне отсюда бежать? Бомжихой на помойках побираться? На вокзал еть раздавать? **юшки, им всем! Не на ту напали! Я отсюда только вперёд ногами. Брюнь, разберись с персом и с тварью его. Зах**рь их, пока не они меня!

Обколотыми пальцами Карман почесал усыпанный ссадинами от весёлой жизни бритый затылок:

– Ну-у… – протянул он и змешкался. – Иванна… Я вообще-то на УДО… Меня и так уже загребали… Да и здоровье уже не то, чтобы по теме опять впрягаться…

«Вот, шкура», – подумала Нина Иванна, раньше подобного рода умасливания действовали на неё плохо. Что-что, а чутьё на фальшь работало у ней отменно. Только проклятый перс неведомым образом сумел его обмануть. По неписанным правилам комнаты № 6 Борюня давно бы уже огрёб оплеуху, но в ситуации текущей иного выхода у неё не оставалось:

– Да, поняла! Поняла! – злобно отсекла она. И приоткрыв треснувший и заклеенный изолентой ящик шифоньера, достала литровую бутылку водки.

Борюня еле заметно облизнулся, заёрзал, глаза его заблестели.

– Огурчики на халяву, колбаса ещё – поляну тебе вечерком накрою, – добавила она. Брюня, почувствовавший себя хозяином положения, вальяжно откинулся к стенке, и обнаглел настолько, что позволил себе покачиваться на табуретке в её присутствии.

– Деньжат ещё на делюги подкину, – наконец, пообещала она и продемонстрировала из кармана халата несколько купюр светло-пурпурной расцветки.

– Эхе, – Карман смачно хлопнул по колену. – Персы, говоришь?

Нина Иванна мученически кивнула.

– Неруси что ли? – Брюня покачал головой. – На нашу женщину наезжают! Совсем попутали. Заполоняют! Куда не ткись – всюду они. Даже на киче по родному не побалакаешь: кюхюльбе-мюхюльбе, – возмущенный таким порядком вещей, он вскочил с табуретки и, активно жестикулируя, продолжил. – На районе, короче, пацанчик, пытался мобилу у одного со стройки отработать. Так тот, падла, крепкий оказался. В урну башней его, жизнь сломал…

– Так ты берешься или нет? – прервала словоизвержение Нина Иванна.

– Конечно! Шухернём, на счётчик поставим, чё ты?! – отмахнулся Борюня. – Я решала… Это этот, который дверь открыл?

– Нет! Это с четвёртой комнаты чучмеки ошиваются. Тот, который у меня, вечером явится.

– А где он?

– А я е**? – всплеснула руками Нина Иванна. – Приходит, уходит. Куда? Что? Пустила, дура тупорылая… Семпемтарий устроил…

– А змеюга его где?

– Тоже не знаю. Я её до смерти её боюсь. Нос высунуть страшно!

Брюня по кличке Карман сжал руку в кулак и дерзко произнёс:

– Не дрейфь, мать, – решим. Вечером, так вечером. Только… – Брюня замялся. Заложив руки в карманы штанов, он стоял потупившись, соображая, как бы поделикатнее передать свою просьбу.

– Ну, чего ещё, говори, – повелела Нина Иванна.

– Я две недели на ходке просидел… А бабу… Уже третий месяц как не… Короче, как типо раньше… Чуешь, да?

– Сначала вопрос реши – потом подкаты делай, чухан!

Лицо Брюни расцвело и повеселело. Он деловито покрутил небольшую вазу на столешнице, ждать до вечера ему вдруг стало невыносимо долго. Игриво улыбаясь, он сделал шаг в сторону хозяйки.

– У тебя такие глаза голубые, Нинк, – Брюня, ввиду своего мелкокриминального, но богатого на делюги, прошлого, оставался приверженцем самой сентиментальной пусть и люмпеновской романтики. Тем обиднее было встречать непонимание:

– Хватит! Башка от тебя уже кругом.

– «Эй-ла-ла-лэй», – тут же запел он. – «Ах будешь ли ты ждать годами, малая? Эй-ла-ла-лэй».

– У тебя из пасти разит… Закрой и выметайся!

Но Брюню уже обуял романтический азарт. Ожили связанные с Боксом №67 светлые воспоминания.

– А помнишь, как мы с Чижом тебя бухую сюда с лестницы затаскивали? – он приблизился к хозяйке.

– Так! Пошёл вон! – Нина Иванна сорвала со лба тряпку, выполнявшую роль компресса, и принялась что есть мочи лупить нахального гостя.

– Харэ! Стопэ! Понял, понял! Валю, сваливаю! Иванна!

В два счёта Нина Иванна выставила его в коридор. Дверь за спиной Брюни захлопнулась, щёлкнул замок, щели вновь оказались заложены тряпками.

– И пока с персом и змеюгой его не разберёшься – ноги твоей здесь не будет. Ни денег, ни бухла, ни ети! Всё!

– Огонь-баба, – пробормотал Борюня и поплёлся к выходу. По пути он подёргал дверь пятой комнаты – заперто. «Всё равно, без пера разбора не выйдет. Надо б у пацанов намутить», – подумал он и заметил вдруг, что приоткрыта дверь комнаты № 4.

– Э-э, курнуть есть? – аккуратно втиснулся он.

В спартанском убранстве комнаты стояли две двухярусные кровати, на верхнем ярусе одной из которых были свалены спортивные сумки. Так же имелись две, забитые всякой мелочью тумбочки. Лишь одно из трёх койко-мест было по-человечески заправлено, рядом с ним на гвоздике висел вымпел с какими-то иероглифами, – на остальных двух одеяла лежали кое-как в скомканном виде. На окне допотопный кассетный магнитофон с антенной и ещё много всякой всячины: обеды быстрого приготовления, инструменты, тапки, чайные пакетики, батарейки, сушеный табак, письменные принадлежности, зубная щетка, флэшки, футляр, одноразовые стаканчики, одеколон, тюбики.

Когда основательно отоспавшийся для ночной смены молдаванин вернулся из душа, он не обнаружил на своём месте электрочайника. Причём тот, кто его взял, настолько торопился, что даже не удосужился прихватить с собой и провод.

На исходную Брюня вернулся лишь вечером. Разогретый «рюмахой на райончике» он притащил с собой завёрнутое в тряпку «перо» – основательно заточенный столовый нож с перемотанной изолентой ручкой, арендованный у кого-то из собутыльников.

В Бокс № 67 он попал уже с помощью ключа. Нина Иванна отдала его на свой страх и риск – вдруг дубликат сделает. Остановившись меж двух дверей с номерами «пять» и «шесть», горе-решала почесал затылок. Брюня решил для начала заглянуть к хозяйке «хазы»:

– Погнали! Разрулим махом!

– Ну… гони, – неуверенно пробормотали за стенкой. Дверь в комнату осталась заперта.

Брюня решил, что это шанс «показать мужика» и выбиться в фавориты. И что двери «малины» в боксе № 67 общежития отныне будут ему гостеприимно открыты. Он извлёк из тряпки «перо», как решающий аргумент в намечающейся разборке. «Надо-то выселить какого-то гастера с бабой выселить…»

За дверью № 5 по-прежнему кто-то коротко нечленораздельно беседовал.

– Не ссы… Будь мужиком… Будь пацаном! – бормотал он себе под нос на изготовке. – Будь жёстким. Ща-ща, решим!

Мощным ударом он попытался выбить дверь, но та оказалось стойкой:

– Ай! Больно, сука, – Борюня запрыгал на одной ноге, потирая ушибленную коленку. Потрогал ручку – так не заперто же! И немедленно ворвался с ножом в помещение…

…В котором уже полчаса продолжалось чаепитие. На него были приглашены соседи через стенку, обитальцы четвёртой комнаты. Ещё днём они случайным образом собрались вместе в одно время суток, что уже бывает нечасто, и шумно пытались выяснить, куда подевался электрочайник. Получалось плохо, так как общались по большей части жестами и немногочисленными русским существительными.

Внезапно появился Исфандияр, сосед через стенку, любезно предложил отпить примирительного чая у него. Хозяин расстелил на ковре покрывало и пригласил всех присаживаться, затем принёс с кухни восточного вида чайник и пиалы. Особенно обрадовался узбек, в восточных декорациях почувствовавший себя как дома. Вьетнамец и молдаванин же сразу уставились на ещё одного присутствующего – того, что неподвижно повис на ветке внутри стеклянного параллелепипеда без передней стенки. И хотя хозяин как мог заверял гостей, что никакой опасности нет – они то и дело пугливо озирались.

Когда все четверо уселись в круг на ковре, возникла небольшая заминка: каждый из четверых чувствовал, что должна быть беседа. Но объединял всех присутствовавших только русский, а свободно общаться на нём мог разве только Исфандияр, остальные же владели невеликим набором отдельных слов, поэтом получалось лишь эдак:

– Тсай… Хоросо! – говорил один из обитальцев.

– Да, да, – соглашались присутствующие.

Или же:

– Слонце… Хоршо! – говорил другой. И опять же, все одобрительно кивали.

Размеренное и степенное течение такой странной беседы нарушил толчок в дверь, после этого в коридоре кто-то взвыл, затем уже дверь распахнулась и на порог запрыгнул Брюня.

– Ну, чё, залётные, семпемтарий устроили?! – громко прогнусавил он, не особенно разбираясь в том, что только что сказал.

Для начала, его озадачило число людей в комнате. Он-то ожидал гастарбайтера с женой. А тут их четверо, а бабы вообще нет. Но времени на то, чтобы долго соображать, кого в действительности Нина Иванна именовала «змеёй», у него уже не оказалось.

Круг чаепития уставился в его сторону, но не только на него самого. Боковым зрением Карман уловил ещё чью-то морду, причём на расстоянии ладони от его собственной. Ярко-зелёная с угрожающим жёлтым глазом. Вешалку рядом со входом овило нечто длинное.

Гости Исфандияра оторопели и от выскочившего будто из табакерки колдыря, и от того, как стремительно и незаметно для всех Хамсафар-Мар покинул своё ложе. Как бы то ни было, сильнее всех оторопел конечно же Брюня:

– Мама родная, змея подколодная!

Шея вдавила голову в плечи, глаза выпучились, а волосы, не будь он брит на лысо, наверняка встали бы дыбом, сбросив кепку на пол. Уже знакомое оцепенение, охватившее Нину Иванну не так давно на том же месте, завладело бы и им, но стоило змеиной пасти чуть-чуть приоткрыться, как инстинкт самосохранения скомандовал ему обеими ногами резко прыгать обратно в коридор.

Саданувшись затылком о стенку позади, он быстро восставновил ориентацию и что есть мочи пополз к выходу. Сначала лёжа, постепенно переходя на карачки… и так вплоть до прихожей и выхода в подъезд, где к нему вернулась способность к прямохождению, и откуда он уже смог полноценно бежать.

 

 

Глава девятая

 

По правде сказать, трюк с Брюней был в арсенале Нины Иванны последним. И без того ограниченная фантазия на этом месте исчерпала себя совершенно, оставив хозяйку без какого-либо представления, что же предпринять ещё. Эта коммунальную кампания затягивалась и шла, мягко говоря, не в её пользу.

Опыт приструнивания соседей оказался здесь совершенно бесполезным. Не было ни малейшего понимания, как бороться с этой невиданной напастью, «незаслуженно» постигшей её на шестом десятке лет.

Список людей, готовых выручить бескорыстно… Таких не было. Но и в списке людей, готовых подмахнуть не иначе как за гешефт, не осталось уже никого: кто-то сидел, кто-то точил зуб и потому отнекивался, иные её дружки старались заломить цену, Брюня облажался, и когда сменит подштанники – расскажет всему району про клубок змей в её общаге, и тогда уже «кодлу» никаким калачом не заманишь.

Нина Иванна до сих пор не могла забыть первую ночь. Когда закрывшись на все замки и заткнув все щели попавшимися тряпками, она заползла под старый плед, во многих местах прокуренный сигаретами. «Танечка, братик… Братик, Танечка…» – шептала она и трясущейся от страха рукой тянулась к спрятанной загодя настойке, чтобы отхлебнуть и немного отойти от шока.

Не помогало, вскоре в кромешной темноте она услышала шорохи из небольшого решетчатого отверстия вентиляции. Завернувшись в плед, как древняя мумия, Нина Иванна оцепенело ждала, что произойдёт. За решёткой возник круглый как монета глаз с узкой прорезью зрачка. Глаз замер и отобразив что-то исчез. Медленно, будто железнодорожный состав, дальше по вентиляционным отверстиям за ним потянулась пёстрая лента. В первое мгновение у неё возникла дерзкая мысль проткнуть змея спицей для вязания, но тут же обуял страх, что яд через спицу отравит и убьет её. Поэтому как можно быстрее она заложила решетку картоном.

С тех самых пор шорохи из вентиляции донимали, неустанно доводили её.

 

Хамсафар-Мар медленно и упрямо ползал по узким вентиляционным проёмам. Ширина их была такова, что человек мог бы разве что просунуть туда голову. Для зелёного питона пространства также было маловато, но он туда помещался целиком и мог передвигаться.

Там было темно, но к темноте он привык. Проползая от одной вентиляционной решетки до другой его глаза, подобно кошачьим, вбирали свет, позволяя видеть и во мраке.

Там было пыльно, но пыль нисколько его не смущала.

Редкие насекомые его почти не интересовали, а живых мышей, которых он здесь надеялся встретить, как на зло, не водилось. Его часто посещали сомнения, ведь Человек кормит его размороженной, мёртвой пищей, а значит обманывает его хищную природу. Терялся ритуал умерщвления еды. Он понял это, когда на заре своей жизни впервые без ведома Человека поймал ящерицу. Это произошло далеко отсюда.

Но вот на днях удача вновь повернулась к нему лицом. Дело в том, что система вентиляционных отверстий выводила в небольшой проём на карнизе. В паре метров справа к зданию общаги цеплялись металлические пожарные лестницы, слева – тянулась длинная водосточная труба. И именно перед вентиляционным проёмом на узкий выступ карниза на свою беду приземлилась синица.

Надо сказать, меньше всего на свете она ожидала быть поглощённой зелёным тропическим змеем в наших совсем не тропических широтах. То короткое мгновение, пока Хамсафар-Мар боролся за добычу он чуть не грохнулся с высоты шестого этажа, но удержался – выручила длина тела. Изогнувшись волнообразно, оно упёрлось в стенки вентиляции. Не ослабляя напряжения, оно втащило голову с отчаянно чирикающей синицей в вентиляционную нору. Недовольный его очередной самовольной отлучкой Человек ещё поинтересовался, почему же змей не голоден?

 

Надо было что-то делать. Не сидеть же ждать сложа руки и ждать, когда соседи победят?

Так, в один из самых рядовых дней на полу между пятой и шестой комнатами появился наполовину очищенный банан. Он лежал там сутки, пока Елена не заметила его с кухни и не выкинула в мусорное ведро. Вскоре на этом же месте появился огрызок яблока, он пролежал дня три с тем же результатом.

Потом крысиный яд у горе-змеееда Нины Иванны закончился.

Дело в том, что пару лет назад на эту удочку клюнул Ларисин кот Бантик. Того хозяйка бокса № 67 коварно приманила колбасой. С зелёным удавом такой фокус не прошёл: змей не то не проползал там, не то совсем не интересовался предложенными фруктами. «Она ж, е***ыть, с джунглей! Джунгли, пальмы, бананы…» – судорожно рассуждала Нина Иванна своими пропитыми серыми клетками. С выбором приманки она, видимо, просчиталась.

 

Вдохновившись недавним охотничьим успехом, Хамсафар-Мар тем же путём пополз к карнизу. Его влекли как любопытство, так и инстинкт хищника. Сентябрьский воздух был ещё достаточно тёплым. Он отличался от комнатного, змей это чувствовал. Растянувшись на карнизе между пятым и шестым этажами, он грелся на настоящем солнце, а не под светом лампы террариума и даже не под солнцем, через оконное стекло. Несмотря на то, что позиция мало располагала к маскировке и добыча могла заметить с высоты его зеленеющее на жёлтом кирпиче тело, хищнические инстинкты удовлетворило даже такое бессмысленное ожидание.

Но возникшее в этой солнечной ванне чувство среды, внезапно нарушила странная сила. Вдруг что-то мохнатое непреклонно и напористо стало выталкивать его с узкого карниза вниз, в пустоту. Силой этой оказалась длинная палка с мохнатым наконечником, то есть обычная швабра, а источником давления было окно позади него и высунувшаяся оттуда Нина Иванна Юрзилина. Обливаясь потом и тужась, цедя сквозь золотые зубы отборные ругательства, она пыталась скинуть Хамсафар-Мара с высоты. Однако её план «подмести змеюгу по-быстрому» не сработал. Питон, разъяренный тем, что, будучи охотником, дал застать себя врасплох, исхитрился ухватиться за швабру хвостом. Далее он собирался стремительным броском овить черенок швабры, чтобы хорошенько цапнуть противника за руку, но тоже не рассчитал… Задыхаясь от ужаса, в самый последний момент Нина Иванна выпустила швабру из рук, и та, вместе с повергающей в ужас змеёй, полетела вниз.

Это была победа. Прошло ещё пять минут, прежде чем обессилевшая Нина Иванна сумела оторвать подбородок от подоконника. Торжествуя и злорадно ухмыляясь, приговаривая: «Вот Нинка-то… Эх, Нинка… Знай Нинку, суки!» – она дотянулась до тумбочки с сигаретами, смачно затянулась, потом достала заначку из-под стола и плеснула в стакан сто грамм «боярышника». После случившегося триумфа она живо принялась обдумывать грандиозный план мести соседям, и подосланному ими персу. И возможно, придумала бы что-нибудь дельное, если бы не подошла к окну, чтобы ещё раз оглядеть место сражения.

«Мама!» – окно с силой хлопнуло. Триумф оказался преждевременным. Дело в том, что летящая с высоты швабра этажом ниже стукнулась о кондиционер и отлетела к водосточной трубе. Уцепившись за неё, Хамсафар-Мар спас себя от увечий или даже гибели. Овив водосточную трубу, как человеческую шею, он решительно пополз обратно. Повезло, что никто из жильцов этажами ниже не выглянул в окно и не заработал сердечный приступ от неожиданности. Добравшись до карниза, зелёный питон уже почти что дополз до окна комнаты № 6. Он уже готов был забраться внутрь, чтобы поквитаться, но ляд дёрнул Нину Иванну подойти на мгновение раньше. Окно захлопнулось прямо у него перед носом. Внутри задвинули шторку и взревели. Хамсафар-Мар же, не поохотившись и не поквитавшись, угрюмо пополз по вентиляции обратно в логово Человека.

За остальными обитальцами, не имевшими понятия о его присутствии, он изредка наблюдал: за тем как готовит на кухне Лариса, за тем как Егорка Васильев играет на кровати возле мамы, за тем, как Антоха сидит понуро со своим смартфоном. Это называется: идеальная позиция наблюдателя.

На карниз же он, однако, возвращаться не стал, хоть и скучал теперь по солнечным ваннам.

 

Когда вслед за вскриком: «Мама родная, змея подколодная!» – послышались Брюнины поползновения, далее – громкий хлопок входной двери в прихожей. Осаждённая Нина Иванна, не знававшая за всю лихую жизнь большего отчаяния, сползла по косяку и прошептала: «Братик, Танечка… Хана мне теперь…»

 

 

Глава десятая

 

«Пайти-шахим – третий по счёту гаханбар, один из шести священных праздников календаря бехдинов. Его празднуют в начале осени, когда поспел урожай, дар земли и Всевышнего. Этот гаханбар называют «хлебным», для всех – время жатвы.

Мы же не могли оставить его без внимания, Хамсафар-Мар? Тем более, что в отличии от прошлого гаханбара у нас есть кров и люди, с которыми мы разделим празднество».

Утро Исфандияр посвятил молитвам. Затем он приступил к подготовке убранства в очередной раз, старательно вычищая редкие частицы пыли из каждого закутка комнаты, обрабатывая поверхности различными дезинфицирующими растворами. Процесс уборки опять же сопровождал шёпот – витиеватые комбинации слов древних молитв. То и дело он отвлекался и говорил что-то безмолвно дремавшему у себя в террариуме змею.

Подходило время, к которому он пригласил гостей. Исфандияр просил их явиться в строго назначенный час и, по крайней мере, четыре комнаты из пяти обещали быть. Внутри практически всё готово: подушки для гостей, пища, чай, алтарь.

Готовились к визиту и в комнатах по соседству.

Маленький Егорка прыгал по комнате с игрушечным револьвером – то кувыркался на кровати, то перекатывался под ней, залезал в шкаф, выпрыгивал из засады. Щелчками он отправлял в разные стороны воображаемые выстрелы, но родителям, как обычно было не до того.

– И вообще, какой-то он не от мира сего!

– Тише. Не кричи так, – Васильев поправлял воротник тефлоновой рубахи ржавого цвета, футболку с названием любимой рок-группы одеть постеснялся. Елена прихорашивалась у зеркальца.

– Перс, удав – как-то всё это странно, Коль. Мне не по себе.

– Да брось ты, он-то что нам сделает?

– Не знаю, – пожала она плечами. – В секту опять затянет.

– Да, никто тебя ни в какую секту не затянет. Ты всё никак забыть не можешь? Давно ж уже всё прошло.

Елену мучили неприятные воспоминания.

– А меня и подавно – как у нас в деревне в пять лет покрестили, так и не утащить никуда! – нервно усмехнулся Васильев.

– О чём же вы там вечерами беседуете? – давно хотела спросить она, но опасалась давить на мужа.

– Да, не о чем… – отмахнулся крановщик. – Истории разные рассказывает. Я, правда, половины не пониманию, но балагурит, гад, складно.

– Ты ведь даже чем он занимается не знаешь.

– Да он этот – мепчендайзер, всякие эти новомодные названия, не выговоришь…

Тяжко вздохнув, она решила дальше не спорить и сняла крышку с небольшой кастрюльки.

– Я утром пирожков напекла. С мясом не стала – может не ест, сделала с картошкой и луком. Не с пустыми же руками в гости идти.

– О, другое дело! – обрадовался крановщик. – И не беспокойся ты так. Нельзя ж бесконечно от всего шарахаться.

– А я буду! На то я и женщина, чтобы за вас двоих беспокоиться. Это вы веселитесь за троих, а я за троих поволнуюсь.

Егорка как на батуте подпрыгнул на кровати и махнув пистолетом, случайно задел светильник. Мама недовольно посмотрела в его сторону.

– Ой, я больше не буду!

– Ну-ка, дай сюда, – конфисковала она «оружие» у сына, затем быстро приладила серёжки к ушам.

В комнате Бергеров через дверь выбор серёжек встал неразрешимой задачей, как и выбор наряда и туфель, хотя какие туфли, они же идут в соседний коридор?

– А эти как?

– Нормально, мам, не парься.

– «Не парься». Это тебя мальчики из класса научили? Раньше я от тебя такого не слыхала.

Маша лишь пожала плечами. Мама уже полчаса возилась с косметикой пытаясь выглядеть, то не слишком бледно, то не слишком броско.

Она теперь принялась осваивать Интернет с ноутбука дочери, и совсем недавно наткнулась на сайт про вязание, где и прочитала про «персидскую синь» – оказалось, есть такой оттенок синего цвета. И с тех пор не могла взять в толк – есть ли у неё платок или джинсы достаточно синие, и различит ли человек, пригласивший их с дочерью, этот оттенок, и оценит ли он его?

Много разных мыслей посещали её в последнее время. Она не могла поверить, что что-то странно хорошее, наконец, происходит с ней.

– Мама, мы опоздаем, – Маше явно не терпелось в гости. – Ты так и будешь примеряться?

– А ты так и будешь в этой шапке сидеть? Дождись зимы, Масюсь, и носи на здоровье.

Маша повторяла домашку за столиком в белоснежной вязаной шапке с бомбошками. В последние дни она носила её дома, делала селфи, чтобы похвастаться подружкам, – в общем, влюбилась в шапку сразу, как мама приобрела её у бабули-вязальщицы на рынке.

– Ты же не собираешься в ней идти? Он всех соседей вокруг пригласил.

– Ахренеть!

– Маша.

Что касается Антохи Тюрина, то он с радостью потратил бы выходной по-другому и желательно подальше отсюда, но ситуация, в которой они с Миланой оказались всё никак не могла разрешиться.

Его пружинистая кровать с накинутым матрацем, колючим одеялом и подушкой без наволочки раздражали его с каждым днём всё сильнее, но виду он не подавал. Ни друзьям, ни коллегам, ни клиентам, ни тем более Милане не жаловался. Учитывая её положение и сложный эмоциональный фон, он, наоборот, старался быть мягче пушистого, пушистее мягкого.

Вернувшись в Бокс №67 незадолго до вечеринки у Исфандияра, он тут же отправил SMS: «Приветик! Я приезжал, хотел зайти, проведать как ты :))»

Потом ещё одну: «Но ты забыла ключ в замочной скважине и звонок почему-то не работал :((»

И ещё: «Сол, у вас с пузиком всё нормально?»

Антоха знал, что она прочитала эсэмэски мгновенно, как только они пришли, и что придётся отправить ещё штук семь, прежде чем Милана соблаговолит накинуть хотя бы краткое: «Норм, надоел уже». И Антохе даже от такой мелочи было бы отрадно.

Новое SMS: «Я оставил под дверью завязанный пакет с продуктами :)) Нашла? Там твой любимый йогурт!»

Милана, в конце концов, разразилась ответом: «НАШЛА! Я ничего не понимаю! мне так одиноко! но ты наказан!..»

– За что наказан, блин? – воскликнул он, и от бессилия что-либо изменить, сунул телефон под подушку.

Все известные ранее способы утихомирить жену проваливались один за другим, не помогали ни уговоры, ни подарки, ни друзья, ни её родители. Эмоциональный фон, блин…

Стараясь хоть как-то продолжить разговор, он решил поделиться новостями среды обитания:

«Слушай, ты не поверишь. У нас тут коммунальное сборище у соседа будет».

Но сделал это, явно не подумав, потому что ответ был:

«оН ЕЩЁ И РАЗВЛЕКАЕТСЯ!! ПОКА МНЕ ТАК ТЯЖЕЛО!!! ВИДЕТЬ ТЕБЯ НЕ МОГУууу!»

– Фейспалм… – с досады Антоха зажмурился.

Со спинки стула он смахнул привезённую из химчистки рубашку, галстук отложил. Заняться всё равно больше нечем. Решил долго не засиживаться – так, показаться, хоть краем глаза на других обитальцев взглянуть. Освежив дыхание жвачкой, последнее, что он одел, это вызывающее доверие клиентоориентированное выражение лица.

Изменились и Васильевы: от Елены будто улетучилась обеспокоенность, её сменило мягкое сосредоточенное радушие. Её муж выглядел увереннее, на людях его провинциальная простота выпячивалась наружу, дабы скрыть что-то ещё. Остался самим собой лишь маленький Егорка. Когда родители, не задерживаясь, стороной прошли мимо шестой двери, он шумно, бесстрашно проскакал мимо неё, даже не взглянув в ту сторону.

Самой собой осталась и Машенька Бергер. Дети непосредственны, что в школе, в песочнице, что в игре с самими собой. Это взрослым необходимо представлять себя кем-то в повседневной жизни. Вот и Ларису тяготило, что, оказавшись там, в обществе других обитальцев придется что-то скрывать, и всё время будет казаться, что все видят насквозь чувства внутри неё. Покидая комнату, вслед за Машенькой, она бросила взгляд на репродукцию картины на календаре, прикрепленном булавками ко двери, там не было ничего особенного, только ваза и несколько различных подсолнухов в ней.

– Друзья, я вижу все собрались, – не без радости объявил Исфандияр. – Церемония практически началась.

Прибывающим гостям он жестом указывал подушки на ковре. Постепенно они расселись в полукруг: семья Васильевых, семья Бергеров, Антоха и даже молодой узбек, делегированный от четвертой комнаты – остальные просто в этот выходной день вкалывали.

Хамсафар-Мар наблюдал за всем действом сквозь полусон из-за стекла террариума. Человек запер его на время праздника. И просил отнестись с пониманием.

– Пайти-шахим – так называется наш праздник, и я несказанно рад, что вы нашли время разделить его со мной.

В центре полукруга усевшихся по-турецки на мягком ковре обитальцев стоял круглый столик с накинутой на него белоснежной простынёй, скрывавшей, судя по запаху, какие-то яства.

– Друзья, выполните ли вы ещё одну мою просьбу, прежде чем мы приступим к чаепитию? Нужен доброволец, это займет лишь чешмзэд. – позади Исфандияра был тот самый ромбовидный алтарь из какого-то железного не нагревающегося сплава. Выдавленная надпись в центре гласила что-то на фарси. В четырех секциях уже горели огоньки, оставалась последняя пятая выше всех.

– Этот огонь доставили сегодня утром, – он указал на подоконник, где стояла небольшая чаша с огнем, на самом деле миниатюрная керосиновая лампа, по такому же принципу, как огоньки на алтаре. – Кто поможет мне?

– Я, – Елена высвободилась от руки мужа, прежде чем он успел что-то сообразить. С удивительным энтузиазмом она аккуратно, будто доверху наполненный кувшин подхватила лампу на подоконнике. Сняв плафон и обнажив пламя, она встала на цыпочки и подожгла фитиль верхнего огня на алтаре. Исфандияр прошептал какую-то длинную фразу на персидском. Заканчивая её, он закрыл глаза. В переводе она означала примерно следующее:

«Из шестнадцати огней у нас всего шесть, но последний – самый редкий, что высекает молния, попавшая в древо».

– Благодарю за эмдад, – кивнул он медленно Елене Васильевой, и та спешно вернулась к мужу и сыну. – Давайте же пировать, друзья!

Исфандияр снял накрывавшую круглый столик скатерть. Под ней оказались чайники, восточные пиалы по числу гостей, свежий хлеб барбари и ещё блюдце с насыпью различных злаковых: изюма, фиников, винограда, орехов, гранатных косточек – Исфандияр назвал это блюдо лоркой.

Он нажал кнопку на музыкальном центре, заиграла музыка. Группа Её Величества заиграла рок и запела о том, что друзья останутся друзьями, а затем про чемпионство и множество других знакомых песен.

Произнеся ещё несколько вступительных фраз, Исфандияр окончательно отошел в тень, оставив себе удовольствие наблюдать за их общением.

Предварявшие неловкость, смущение преодолели быстро и вслед за паузой обитальцы друг за другом включились в беседу. Начали, как это у нас водится, «добрых» слов в адрес администрации общежития и коммунальных служб. Прошлись по всем болевым точкам от лампочек в подъездах до вывоза мусора, потом перешли к темам более приятным. Васильевы поведали о сборке урожая на небольшом участке с похожим на дровяной сарай домиком, о поиске кружков для дошкольников, Лариса пообещала что-нибудь подсказать. За все время посиделок она переглянулись с виновником торжества лишь пару раз, и обоим от этого сделалось неловко.

Машута присела чуть поодаль от террариума и завороженно наблюдала за змеем, который заснул, по-видимому от скуки. Он висел на своей единственной ветке совершенно неподвижно и смотрел сон про дикий лес и очередную синицу. К Машуте примостился Егорка и тоже стал наблюдать и по-детски прямо спросил: «Тебе не страшно?» – потом сказал, что сам совсем не боится.

Настоящей звездой вечера стал Антоха Тюрин. Когда обитальцы принялись ругать коммунальщиков, он почувствовал себя как рыба в воде и принялся подбирать один за другим способы «прищучить их» с помощью кляуз в различные инстанции. И по любым другим вопросам из юридической плоскости, которые тут же возникли у обитальцев, пообещал непременно дать бесплатную подробную консультацию за просто так, по дружбе.

И вот уже кто-то произносит осторожно:

– Как странно, что мы, интеллигентные люди, так раньше не собирались.

Созерцание, устроенного собой праздника, осчастливило Исфандияра – впервые за долгое время. Он хотел было тоже как-то поучаствовать в разговорах, но никак не мог решиться и будто бы замер на пороге этого общения, боясь войти и нарушить своим вмешательством какой-то глубоко естественный его порядок. Ему оставалось лишь, как и не знавшему русский узбеку по левую руку от него, пить чай, одобрительно кивать и улыбаться всем присутствующим: «Да… Да… Спасибо… Чай!»

Удивительно, как люди могут беззаботно болтать, даже немного веселиться, и не подозревать, что за стеной их за это кто-то люто ненавидит.

– …И совершенно не ядовитый, – рассказывала Машенька Егорке то, что вычитала о питонах, когда все уже расходились. Последний обрывок фразы донесся до ушей Нины Иванны, прильнувшей в это время к замочной скважине у себя в убежище номер шесть. Всё время посиделок она пыталась расслышать – о чем же болтают эти люди, которые, как она полагала, ненавидят друг друга не меньше, чем она их всех.

– Не ядовитая… – ошарашенно прошептала она и села на пол, чтобы обдумать.