2. Утвердить главным редактором журнала «Вопросы философии» тов. Кедрова Б.М.

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 6

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

3. Поручить редактору журнала “Вопросы филосо­фии” т. Кедрову совместно с Управлением пропагандой ЦК ВКП(б):

а) в недельный срок представить на утверждение ЦК ВКП(б) предложения по организации отделов и составе редакционной коллегии журнала;

6) в двухнедельный срок представить план работы журнала на ближайшее время.

4. В первом номере журнала “Вопросы философии” опубликовать материалы дискуссии по книге т. Алек­сандрова “История западноевропейской философии”.

5. Издание журнала “Вопросы философии” возло­жить на издательство газеты “Правда” (т. Ревина).

6. Внести на утверждение Политбюро»^[230].

Нам не известна пока точная дата утверждения на за­седании Политбюро этого решения. Но работа по подго­товке предопределенного первого номера журнала уже шла. Основная ее тяжесть легла на главного редактора Б.М.Кедрова. Предложения по организации отделов и составу редакционной коллегии будут утверждены на за­седании Оргбюро ЦК почти через месяц — 16 августа 1947 г.

16 августа 1947 г. опросом членов Оргбюро ЦК, при непосредственном участии А.А.Жданова (он подписал протокол заседания) был рассмотрен и решен вопрос «Об организации отделов и составе редакционной колле­гии журнала «Вопросы философии». Оргбюро ЦК ут­вердило следующие отделы журнала: а) диалектического материализма, б) исторического материализма, в) исто­рии философии, г) логики и психологии, д) философии естествознания, е) эстетики, ж) борьбы с современной буржуазной философией и социологией, з) научной жизни и хроники, и) философского образования и рабо­ты кафедр, к) критики и библиографии. Во главе каждо­го из этих отделов, кроме отдела научной жизни и хро­ники, были поставлены утвержденные Оргбюро редакто­ры. Ими последовательно стали М.А.Леонов, Ф.В.Кон­стантинов, Б.А.Чагин (Ленинград), П.В.Таванец, М.Э.Оме- льяновский (Киев), В.С.Кеменов, Ю. П. Францев, Ц.А.Степанян, П.Е.Вышинский. Все они и составили ре­дакционную коллегию журнала. В связи с этим Ц.А.Сте­панян был освобожден от заведования кафедрой марк­сизма-ленинизма в Московском энергетическом институ­те им. В.М.Молотова^[231].

Еще раз вопрос о журнале «Вопросы философии» об­суждался на Секретариате ЦК 10 ноября 1947 г., когда были утверждены штаты и ставки заработной платы ра-

ботников журнала и был установлен гонорар за публи­куемые в нем статьи и материалы — 5000 рублей за ав­торский лист, что являлось самым высоким гонораром по сравнению со всеми научными журналами¹.

Задержка в формировании состава редколлегии и ут­верждении штата редакции привела к тому, что практи­чески вся основная работа по подготовке первого номера журнала «Вопросы философии» легла на единственного сотрудника журнала, утвержденного Секретариатом ЦК от 19 июля 1947 г., — на главного редактора Б.М.Кед­рова. Он был одновременно и научным редактором по всем разделам философии сразу, и заведующим редак­цией, и техредом. Он делал все и по праву считается со­здателем журнала. Несмотря на это, Кедров был лишен главного — права окончательного решения, права быть в полной мере самостоятельным, работать без оглядки. Любую мелочь он вынужден был обговаривать и согласо­вывать с куратором философской дискуссии А.А.Ждано­вым. Ровно через неделю после решения Секретариата ЦК об издании журнала, 26 июля 1947 г., Б.М.Кедров направил ему следующую записку:

, «Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Жданову А.А.

О первом номере журнала “Вопросы философии” Обращаюсь к Вам за указаниями по следующим вопросам:

1. Поскольку речи тт. Аджемяна, Бердника и Тимиря­зева содержат положения, в силу которых их напечатать невозможно, прошу разрешить изъять первые две речи из материалов дискуссии и внести необходимые изменения в речь т. Тимирязева:

а) т. Аджемян ставит под сомнение, как якобы “дискус­сионные”, основные вопросы мировоззрения советских людей, смешивает диалектику и материализм с растленной буржуазной философией (расизмом, католицизмом, мисти­кой и т.д.); объявляет всю эту грязь полезной и нужной для нас; приписывает нам такую же неразборчивость в средствах, как и представителям буржуазной идеологии; утверждает, будто политическая страстность и заострен­ность неуместны и смешны в учебнике; для доказательства этого противопоставляет “Краткий курс истории ВКП(б)” ленинскому “Материализму и эмпириокритицизму”; берет под защиту, как “историческую истину”, гегелевскую идею

о полезности для государства удачных войн и объявляет за­слугой Гегеля как раз то, что ЦК ВКП(б) в решении по III

тому “Истории философии” объявил Гегеля апологетом войны и т.д. Дискуссия послужила т. Аджемяну лишь по­водом для того, что пропагандировать в корне враждебные нам выводы. Право советских философов на свободное участие в научной дискуссии он истолковал как право кле­ветать на наше мировоззрение. Считаю, что объективно он взял на себя роль Зощенко в философии;

б) Речь Бердника производит весьма странное впечат­ление, поскольку она совершенно отходит от темы дискус­сии и посвящена главным образом самовосхвалению и бо­лезненно обостренным нападкам на тт. Александрова и Ле­онова. По таким вопросам, как выдача справки о защите т. Бердником его кандидатской диссертации, как критика его неопубликованных работ и т.д. [...]

в) речь т. Тимирязева — это сплошной поклеп на пере­довых советских физиков, обвинение их в том, что они яв­ляются махистами и действуют чуть ли не по директивам, идущим из-за границы. Дискуссия послужила т. Тимирязе­ву лишь поводом, чтобы повторить свои старые взгляды и обвинения. Например, он заявляет, что у весьма значитель­ной части наших специалистов господствующим мировоз­зрением является эмпириокритицизм, что-махистам у нас все верят на слово; что все наши издательства и журналы во власти представителей так называемой копенгагенской школы и т.д. Все эти слишком резкие и огульные выпады против советской науки нужно безусловно устранить.

2. Представляю на Ваше утверждение: а) проект об­ложки журнала, 6) проект титульного листа, в) текст обра­щения “От редакции журнала”.

3. Сигнальный экземпляр может быть выпущен изда­тельством “Правда” через 7 дней после подписания его к печати, через 3 дня после этого выйдет часть тиража (3000). Остальной тираж — через 10 дней.

4. Цена номера — 18 рублей (калькуляция произведена издательством “Правда”). Тираж номера — 20 000.

26 июля 1947 г.

Главный редактор журнала “Вопросы философии” Б. М. Кедров»¹.

Получив это послание, А.А.Жданов первоначально исправил 7 дней на 5, а затем перечеркнул это и написал простым карандашом «Весь тираж в 10 дней». Он обвел намечавшуюся стоимость журнала (она будет установле­на в 12 руб.) и жирно подчеркнул объем тиража и напи-

сал ниже «15000» и еще дважды «15-20». (Первый номер журнала выйдет тиражом в 15000 экземпляров.) Но получилось, что «главный идеолог» оказался бесси­лен ответить на основной вопрос главного редактора — о судьбе выступлений трех названных авторов. Жданов сам нуждался в указаниях.

«Товарищу Сталину

Редактор журнала “Вопросы философии” тов. Кедров обратился ко мне с просьбой: при опубликовании в № 1 журнала материалов дискуссии по книге тов. Алексадрова не публиковать речей тт. Аджемяна и Бердника и внести изменения в речь т. Тимирязева (все эти речи были пред­ставлены в письменном виде после окончания дискуссии, поскольку эти ораторы не сумели получить слова ввиду за­крытия прений).

Ознакомившись с этими речами, я считаю, что 1) речь т. Аджемяна (известного своими попытками возрождения взглядов буржуазно-исторической школы Милюкова) как враждебную марксизму-ленинизму галиматью — не публи­ковать; 2) из речи т. Бердника, содержащей ряд немотиви­рованных и преувеличенных нападок на т. Александрова (Александров изображается Бердником как лидер антиис­торического и антимарксистского направления) и личных выпадов, — надо устранить эти личные выпады, тем более, что эта речь представлена после заключительного слова т. Александрова и 3) из речи т. Тимирязева надо исключить огульные обвинения против современных физиков, что они являются последователями Маха и что махизм является господствующим направлением во всех издательствах.

Прилагаю выдержку письма т. Кедрова. Прошу ваших указаний»^[232].

На сохранившейся копии имеется помета рукой А. А. Жда­нова: «Послано 28.7.»^[233]

С согласия Сталина речи Л.Ф.Бердника и А.К.Тими- рязева были опубликованы в «Вопросах философии», но без упоминания о сделанных в них сокращениях^[234]. Жур­нал был подписан к печати 31 июля 1947 г.

После философской дискуссии и публикации ее мате­риалов обострилось внимание идеологического руковод­
ства страны к деятельности академического Института философии. Его директор Г.С.Васецкий писал 9 августа 1947 г. А.А.Жданову:

«Философская дискуссия по книге т. Александрова вскрыла крупнейшие недостатки научной работы в об­ласти философии и прежде всего отставание коллектива научных сотрудников Института философии Академии наук от задач, поставленных ЦК ВКП(б) перед фило­софской наукой.

Сейчас Институт действительно представляет безот­радную картину, он оторван от основной массы фило­софских кадров, не является общесоюзным научно-иссле­довательским учреждением, объединяющим вокруг себя философов страны и организующим их научную работу над актуальными проблемами марксистско-ленинской философии. Причины плохой работы Института филосо­фии совершенно правильно указаны Вами в выступлении на философской дискуссии — это наличие у многих ра­ботников Института аполитичности и безидейности, от­сутствие настоящей, принципиальной критики и само­критики в научной работе, политически неправильная и вредная ориентация на тематику прошлого и трусость, боязнь смело браться за разработку актуальных вопросов по теоретическому обобщению практики социалистичес­кого строительства и развертывания борьбы с буржуаз­ной идеологией. К серьезным недостаткам, приведшим Институт к такому плачевному состоянию, надо отнести и то, что в нем на протяжении многих лет подвизалась значительная группа сотрудников, которая из года в год не давала никакой научно-философской продукции. Одни из этой группы оказались неспособными к творчес­кой научной работе, другие просто бездельники. Настоя­щей работы по освобождению Института от научных со­трудников, не обеспечивающих творческой научной рабо­ты, и по привлечению в Институт способных, добросо­вестно работающих философов руководители Института не проводили. Этого за год с лишним моей работы в Ин­ституте не удалось сделать и мне.

Острая, глубоко верная критика, данная Вами, круп­ных недостатков и ошибок в работе Института, задачи, поставленные ЦК ВКП(б) перед философами, оказали огромную помощь работникам Института в уяснении причин и характера крупных недостатков и ошибок в ра­боте Института и в быстрейшем осуществлении коренно­
го поворота в соответствии с задачами, поставленными перед Институтом»^[235].

Далее Васецкий писал, что в Институте философии приступили к осуществлению следующих мероприятий: подготовке книг и пособий по марксистско-ленинской философии, проведению творческих дискуссий, объеди­нению творческих работников, проведению научных сес­сий в Институте.

К письму были приложены проекты решений ЦК ВКП(б) о книге по диалектическому материализму, о книге по историческому материализму, о книге по логике и перечень основных работ по Институту философии на 1947 — 1948 гг., в котором отмечено 40 работ^[236].

Сейчас кажется удивительным, что никакой инфор­мации в прессе о подготовке и проведении философской дискуссии опубликовано не было. Впервые центральный орган партии газета «Правда» сообщила о ней в обшир­ном материале за подписью П.Юдина в связи с выходом первого номера журнала «Вопросы философии», кото­рый занимал два подвала на второй и третьей страницах воскресного номера газеты от 24 августа 1947 г.

Как на него отреагировала мировая пресса и зарубеж­ная философская общественность, требует детального изучения. В Архиве Секретариата ЦК удалось обнару­жить секретное послание М.А.Суслову без подписи и даты (штамп получения — 23 сентября 1947 г.), в кото­ром сообщалось, что накануне, 22 сентября, в газете аме­риканской военной администрации для немецкого насе­ления «Ди нейе Цейтунг» была опубликована редакцион­ная статья, посвященная дискуссии по книге Александ­рова. В приложенном переводе статьи под названием «Советская философия» говорилось:

«Публицистическая режиссура Советов некоторое время тому назад пережила необычную катастрофу. Она бы нас не интересовала, если бы не проясняла потрясаю­щим образом глубокие причины неудач всякой интерна­циональной совместной работы с Советским Союзом. Профессор философии Г.Ф.Александров написал “Исто­рию западноевропейской философии”. Так как издатели не всегда понимают, что они печатают, то впервые от­крыто обнаруживается, когда книга уже издана, что

автор написал что-то революционное. Ах, нет, этого не произошло. Но он осмелился следовать выработанной за тысячелетия обязанности научного розыскания истины и «51пе 1га еЫисИо» и изложить только то в своей работе, что он считал значительным, согласно своему знанию и совести. Известны классические методы всякого интерна­ционального исследования. Однако этим своим действи­ем профессор Александров сам себе произнес приговор в Советском Союзе как “реакционеру”.

Что же случилось? Самое интересное было то, что книга в кругах русской интеллигенции или, говоря вмес­те с “Правдой”, у работников философского фронта не была отвергнута с криком негодования...

Размер официальной реакции позволяет сделать вывод о значении происшедшего...

Случай с Александровым был бы только случаем, происшедшим с одиноким и мужественным человеком, который оказал сопротивление именно тому, чтобы по­добные “готовые формы” навязывались человеческой воле к познанию. Но тот факт, что русская университет­ская молодежь так охотно хотела услышать “объектив­ный голос”, дает надежды, что некоторые ценности общие всем народам не могут быть выкорчеваны совет­ской диктатурой. Они могли бы стать основой для взаи­мопонимания»¹.

Не со всеми выводами анонимного зарубежного ин­терпретатора следует соглашаться. Но то, что философ­ская и последующие дискуссии нанесли огромный ущерб международному сотрудничеству Советского Союза, не­сомненно.

К осени 1947 г. волнения на научно-философском фронте стали затихать. Командно-бюрократическая сис­тема готовилась к новым «свершениям». Впереди была лысенковская сессия ВАСХНИЛ...

А как же с организационными выводами? Они, ко­нечно, были. Г.Ф.Александров был освобожден от долж­ности начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Его ждала «страшная» кара — назначение директором Института философии Академии наук СССР. «Щуку бросили в реку».

Став директором Института, Г.Ф.Александров, пожа­луй, более чем кто бы то ни было другой понимал, что формальный руководитель лишен даже намека на само­стоятельность. Абсолютно все связанное как с кадрами, так и с направлениями деятельности и каждой планируе­мой работой, должно было быть согласовано с партийно­политическими структурами и одобрено ими. 22 ноября 1947 г. он направляет секретарю ЦК ВКП(б) А.А.Кузне­цову отношение с обоснованием необходимости привле­чения для работы в Институте философии 12 человек^[237].

Отсутствие ответа вынуждает его два месяца спустя, 23 января 1948 г., вновь направить послание А.А.Кузне­цову с просьбой об ускорении принятия решения по Ин­ституту философии^[238]. Но руководство занято уже други­ми делами. Оно больше не беспокоится за философский фронт, который прочно усвоил преподанный ему урок. А все текущие дела переданы неторопливо работающему аппарату. Лишь весной, через три с лишним месяца, пос­ледует реакция на обращение главы академического ин­ститута. 4 мая 1948 г. секретарям ЦК ВКП(б) А.А.Куз­нецову и М. А. Сус лову была представлена следующая справка:

«Директор Института философии Академии наук СССР т. Александров Г.Ф. просит направить в Институт философии с освобождением от прежней работы группу товарищей в количестве 12 человек, работающих в Ми­нистерстве иностранных дел СССР, журнале «Больше­вик», а также в высших учебных заведениях Москвы и периферии.

После тщательного разбора вопроса в отделах науки Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и выс­ших учебных заведений управления кадров ЦК ВКП(б) считаем возможным направить на штатную работу в Ин­ститут философии трех товарищей: проф. Кагано­ва, В. М., работающего в Государственном издательстве политической литературы, проф. Резникова Л.О. — зав. кафедрой философии Ростовского государственного уни­верситета, Черткова В.П. — кандидата философских наук, руководителя лекторской группы ЦК КП(б) Туркмении.

Тов. Каганов уже сдал дела в издательстве и присту­пил к работе в Институте философии. Перевод тт. Рез­
никова и Черткова возможен только после того, как т. Александров решит вопрос о предоставлении им квар­тир.

Остальные товарищи не могут быть переданы в рас­поряжение Института философии или из-за невозмож­ности их освобождения от занимаемых сейчас должнос­тей (тт. Францев, Гак, Георгиев, Щипанов, Джунусов), или ввиду их категорического отказа переходить на ра­боту в Институт философии (тт. Чагин, Мелешко, или, наконец, потому, что т. Александров сам отказался от использования некоторых товарищей в Институте фило­софии (тт. Морозов, Матвеенко).

Что касается отчисленных из Института философии сотрудников (тт. Бердник, Паукова, Зись и др.), то на­правление их на другую работу может быть решено т. Александровым совместно с Министерством высшего об­разования без содействия ЦК ВКП(б).

Обо всем этом т. Александров поставлен в извест­ность»^[239].

Эта справка была подписана начальником Управле­ния пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Д.Шепиловым, заведующим отделом науки этого управления Ю.Ждано­вым и заведующим отделом высших учебных заведений управления кадров ЦК ВКП(б) Ф.Бараненковым. Но до секретарей ЦК она не дошла. С ней познакомились лишь их помощники, как свидетельствует имеющаяся помета: «Архив, тт. Ведерников и Гаврилов ознакомились»^[240].

Осуществляющие общий надзор за состоянием пропа­ганды и развитием науки Т.Д.Шепилов и Ю.А.Жданов, обобщая итоги провозглашенной борьбы по ликвидации недостатков и ошибок в области развития философской науки, в записке «О положении на философском фрон­те», направленной 26 декабря 1947 г. секретарям ЦК ВКП(б) А.А.Жданову, А.А.Кузнецову и Г.М.Попову, вынуждены был констатировать:

«С момента философской дискуссии по книге тов. Александрова прошло полгода, однако необходимых из­менений в работе руководящих учреждений, призванных возглавить и осуществить перестройку работы на фило­софском участке идеологического фронта, не произошло. Это прежде всего относится к журналам “Вопросы фило­
софии”, “Большевик”, а также к Институту философии Академии наук СССР и Академии общественных наук при ЦК ВКП(б)».

Казалось бы, в соответствии с имеющимися решения­ми, на выходе в свет должны были находиться и второй, и третий номера столь необходимого журнала, но работа редакции была, по существу, парализована. О ее состоя­нии в записке говорилось:

«Редакция журнала “Вопросы философии” прислала в ЦК ВКП(б) план второго номера и редакционную ста­тью “Об итогах и задачах философской работы”.

Содержание 2-го номера показывает, что редакция журнала не сумела организовать материал, отвечающий задачам, поставленным ЦК ВКП(б) перед философами в ходе философской дискуссии, не стремится освещать острые проблемы современности. Вот перечень основных статей журнала: Степанян “О закономерностях перехода от социализма к коммунизму”, Марков «О природе фи­зического знания», Шмальгаузен “Представления о целом в современной биологии”, Резников “К вопросу о соотношении языка и мышления”, Крывелев “К характе­ристике немецкой военной идеологии”. Несколько лучше в серии публицистических статей представлена критика современной буржуазной философии, однако, важней­шие статьи уводят журнал от актуальной проблематики.

В плане второго номера даже не обозначены такие коренные проблемы философской работы, как партий­ность в философии, значение критики и самокритики в советском обществе, вне поля зрения журнала остались крупнейшие темы из области диалектического и истори­ческого материализма — и это через шесть месяцев после философской дискуссии. Вместе с тем план номера пере­обременен второстепенными, неактуальными вопросами.

Редакционная статья “Об итогах и задачах философ­ской работы” производит странное впечатление после того, как товарищ Жданов подвел итоги и поставил зада­чи перед философами на дискуссии, материалы которой опубликованы в № 1 “Вопросов философии”. Статья на­писана так, как будто указания ЦК ВКП(б) не являются достаточной программой для журнала. Редакция журна­ла, взявшись заново излагать свое “кредо”, тем самым стирает роль прошедшей философской дискуссии, ума­ляет ее значение, ставит под сомнение утверждение ре­
дакционной статьи первого номера, что журнал “прямо родился из дискуссии”.

Редакция в лучшем случае толчется на месте, пере­сказывая и комментируя известные положения, в худшем — делает шаг назад. Таким шагом назад является сведение счетов с прежним философским руководством — тт. Де­бориным, Митиным, Юдиным. Это сведение счетов, в котором нет ни грана принципиальной критики по суще­ству тех или иных взглядов, дается под видом историчес­кого анализа развития советской философии.

Журнал вновь берется формулировать основные зада­чи философской работы и в качестве центральных про­блем намечает не разработку актуальных вопросов совре­менности, связанных с коренными задачами строительст­ва коммунизма, не активное участие в идеологической борьбе с силами буржуазии, а создание капитальных трудов, в которых все было бы “систематизировано”, “обобщено” и “резюмировано”. Даже такая задача как борьба с буржуазной философией лишь “связана” с этой “основной”, как подчеркивает редакция, задачей по со­зданию монографий, то есть по сути дела играет подчи­ненную роль. Подменив вопросом формы, “капитальнос­ти” трудов вопрос об их содержании, о центральных, жгучих проблемах философской работы, редакция “Во­просов философии” продемонстрировала, что она еще не освободилась от остатков академизма в работе.

Вредной и ошибочной схемой является приведенное в статье “новое” деление истории советского общества. Со­гласно этой схеме, в октябре 1917 г. пролетариат (не только русский, но “в мировом масштабе”) победил бур­жуазию политически, в 1926 — 34 гг. “рабочий класс одо­лел буржуазию экономически”, в Отечественной войне Советский Союз “победил силы врага в военном отноше­нии”, и сейчас осталось только “разгромить международ­ную реакцию идеологически”.

Вместо того, чтобы по-деловому, следуя указаниям ЦК ВКП(б) во втором номере журнала уже приступить к решению назревших вопросов, редакция все еще зани­мается простым перечислением этих вопросов, не реша­ется, как видно, смело идти вперед, предает забвению дух и уроки философской дискуссии».

В отношении журнала «Большевик» было отмечено, что на его страницах было воспроизведено выступление А.А.Жданова и дан обзор первого номера журнала «Во-

просы философии», других же материалов, в которых проявилось бы влияние философской дискуссии, опубли­ковано не было.

Переходя к Институту философии АН СССР, Д.Ше­пилов и Ю.Жданов писали: «В Институте философии Академии наук СССР проделана известная работа по со­ставлению проспекта учебника по истории философии. Что касается института в целом, то он продолжает рабо­тать по старинке. Далее разговоров о необходимости перестройки дело не пошло. Сейчас разработан план ра­боты института на 1948—1950 гг. Однако этот план нельзя признать удовлетворительным». Провозгласив вначале, что главным недостатком этого плана является его декларативный характер, авторы весь свой пафос со­средоточили на том, чтобы показать, что он «носит рек­ламный, широковещательный характер; организационно он не подкреплен и тем самым обречен на провал». Ко­нечно, другим и не мог быть план, не прошедший через партийные инстанции.

Относительно философских кафедр Академии обще­ственных наук при ЦК ВКП(б) было отмечено, что ее партийная организация «не обсуждала ни решения ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, ни итогов фило­софской дискуссии». Состоялись лишь информационные заседания на кафедрах, которыми руководят Г.Ф.Алек­сандров и П.Н.Федосеев.

Эта обширная «Записка» завершалась следующим выводом:

«Таковы основные факты, характеризующие состоя­ние философского фронта. Исходя из вышеизложенного, считаем необходимым:

1. Обязать редакцию журнала “Вопросы философии” пересмотреть содержание второго номера, исходя из уро­ков философской дискуссии.

2. Предложить редакции “Большевика” систематически освещать важнейшие вопросы марксистской философии.

3. Предложить дирекции Института философии и президиуму Академии наук СССР пересмотреть план ра­боты Института философии и в переработанном виде представить его в ЦК ВКП(б) не позднее 15 января 1948 года»¹.

При всей справедливости высказанных замечаний об ошибочности предложенной схемы периодизации исто­рии советского общества, приведенная оценка журнала «Вопросы философии» и попыток его редакции нащу­пать в тисках идеологизированной диктатуры партии хоть сколько-нибудь приемлемый путь деятельности на­учного издания, органа академического института, никак не могла содействовать развитию философской работы. В «Записке» наглядно выражено полное непонимание исследовательских задач, подмена изучения научных проблем пропагандистским, идеологизированным, сию­минутным интересом. В ней совершенно отсутствует по­нимание перспективности научных исследований, беспар­донна критика академизма. «Записка» иллюстрирует полный партийно-аппаратный диктат и совершенное бес­правие философов, даже номенклатурных.

Сейчас нам трудно восстановить, как развивалась в последующие полтора месяца борьба за выпуск второго номера журнала «Вопросы философии» за 1947 г. Он будет подписан к печати только 2 февраля 1948 г. Его содержание показывает, что главному редактору удалось отстоять все основные статьи этого номера, даже И.И.Шмальгаузена и особенно М.А.Маркова. Борьба во­круг последней, судя по всему, была чрезвычайно ост­рой. Она не только вышла со сноской — «Печатается в порядке обсуждения», ей было предпослано и специаль­ное предисловие президента АН СССР академика

С.И.Вавилова. Прав был С.Г.Суворов, отмечавший силу и активность философских и физических «обозников». Именно они, под руководством того же Т.Д.Шепилова, возглавят через год подготовку совещания физиков, по­водом для которого служила публикация статьи М.А.Маркова в «Вопросах философии» и которую с трудом удалось предотвратить С.И.Вавилову^[241]. Б.М.Кед­ров к этому времени уже был освобожден от поста глав­ного редактора журнала.

Конечно, серьезные изменения претерпела редакцион­ная статья. Она вышла под названием «Наши задачи». В ней уже нет прежней периодизации, усилена борьба про­тив аполитизма, раболепия перед иностранщиной, за ле­нинский принцип партийности и т.п. Вместе с тем в ней
содержатся призывы к развертыванию настоящей науч­ной работы^[242]. Но слишком силен страх и непредсказуема партийная рать, готовая в любой момент наброситься на того, кого провозгласят отступником. И многие годы и десятилетия придется преодолевать тот паралич фило­софской мысли, который охватил философов после дис­куссии 1947 года^[243].

«Вопросы философии», 1993.

Б.М.Кедров

Как создавался наш журнал

Вопрос о новом журнале на философской дискуссии 1947 года

У советских философов в течение 1922-1943 годов был свой журнал, носивший название «Под знаменем марксизма». Он родился в начале 1922 года, и в его № 3 была напечатана программная статья В.И.Ленина «О значении воинствующего материализма». Много хоро­ших, боевых статей за 20 лет опубликовал на своих стра­ницах этот журнал; но во время войны он как-то захирел и в середине 1943 года прекратил вообще, свое существо­вание. Он не был закрыт. Нет, он просто не имел сил выходить в свет. С тех пор несколько лет мы, советские философы, не имели своего журнала. Его отсутствие особенно остро сказывалось после окончания Великой Отечественной войны, когда развернулась и быстро пошла в гору философская работа в нашей стране. На­зрела необходимость широко обсуждать философские во­просы, особенно спорные, дискуссионные, а таких было немало, обсуждать же их было негде. Это касалось и критического разбора выходящей философской литера­туры: правда, изредка рецензии на нее появлялись в су­ществовавших журналах, но они были явно недостаточ­ными, а главное — в них не раскрывались всесторонне достоинства и недостатки публикуемых трудов по фило­софии. Нам тогда казалось, что только при отсутствии философского журнала могла сложиться такая нездоро­вая ситуация, когда книга Г.Ф.Александрова «История западноевропейской философии» не получила должной оценки и была захвалена почитателями таланта ее авто­ра, несмотря на наличие в ней серьезных недостатков. Журнал, если бы он был, мог бы способствовать тому, чтобы не создавалось на некоторых участках философ­ского фронта довольно-таки затхлой обстановки. По-ви­димому, в таком мнении было много наивного; тогда многие из нас не понимали, что если бы у Александрова

был в журнале «свой» человек, никакой критики в адрес его книги не было бы допущено. Это мы поняли позднее.

В декабре 1946 года последовали серьезные критичес­кие замечания И.В.Сталина в адрес названной книги, правда, не во всем верные. Например, среди безусловно правильных замечаний у Сталина встречались и такие, как глубоко ошибочное объявление гегелевской филосо­фии аристократической реакцией на французский мате­риализм и французскую буржуазную революцию конца XVIII века. Но и после этих замечаний книга Г.Ф.Алек­сандрова не была подвергнута широкой критике и в под­ходе к ней сохранилась все та же келейность. Поэтому было признано необходимым провести дискуссию по этой книге, и такую дискуссию в январе 1947 года пы­тался провести Институт философии Академии наук СССР. Однако Центральный Комитет партии признал проведенную дискуссию неудовлетворительной и назна­чил повторную дискуссию, поручив ее проведение секре­тарю ЦК ВКП(б) А.А.Жданову. Такая дискуссия состо­ялась с 16 по 25 июня 1947 года. Наш журнал и родился из этой дискуссии.

Я, разумеется, не могу здесь останавливаться на всем ее ходё, но лишь отмечу, что в своем кратком вступи­тельном слове А.А.Жданов охарактеризовал предыду­щую дискуссию «бледной, куцей, неэффективной» и пригласил участников вторично проводимой дискуссии принять «самое активное участие в ней, высказав свобод­но все критические замечания и пожелания, которые они имеют к книге т. Александрова»^[244].

И действительно, на дискуссии и в представленных письменных текстах товарищам, не успевшим выступить устно, была предоставлена полная свобода высказывать любые мысли и критиковать любые положения, с кото­рыми выступающий был не согласен. Мы, будущие руко­водители нового философского журнала, восприняли это обстоятельство как прямую директиву в нашей работе, определяющую линию журнала. Что из этого получи­лось, я скажу ниже.

На мою долю выпало первому по ходу дискуссии по­ставить вопрос о необходимости нового философского журнала. Свое большое выступление я закончил так: «И

еще одна просьба. Тов. Жданов! Мы лично к вам обра­щаемся с глубокой просьбой помочь нам создать свой журнал, в котором мы могли бы выступать со своими мыслями, со своими статьями по спорным вопросам, об­мениваться мнениями. Сейчас у нас нет такой возмож­ности. Организация журнала является лучшим способом оживить всю нашу работу. Журнал поможет нам воспи­тывать новые кадры и расти самим. Я думаю, что если в будущем мы соберемся, то, может быть, нам уже не при­дется краснеть за нашу продукцию, как сейчас мы крас­неем за книгу т. Александрова...»¹.

Жданов никак не реагировал на мою просьбу. Но когда ее повторил выступавший вслед за мной В.И.Свет­лов, Жданов выразил свое отрицательное отношение к идее создания нового философского журнала. Приведу соответствующее место из выступления Светлова и поле­мику между ним и Ждановым. Светлов говорил, «что философские работники разобщены, что у нас нет печат­ного органа, на страницах которого они могли бы обме­няться научным опытом, поделиться своими мыслями, идеями, дискутировать по тому или иному вопросу. Про­сто стыдно становится, когда вспомнишь, что даже такая небольшая страна, как Болгария, имеет свой регулярно выходящий печатный философский орган, а такая круп­нейшая передовая страна, как Советский Союз, своего философского журнала не имеет. Мне кажется, в этом в свое время были повинны и работники редакции журна­ла «Большевик», в том числе и я, когда были такого мнения, что и для «Большевика» трудно добывать фило­софские статьи, где же думать о самостоятельном фило­софском органе. При этом мы иногда давали ответ, что статьи не подходят к профилю журнала.

Жданов. Ничего, только бы писали, поместим куда угодно.

Светлов. К сожалению, Андрей Александрович, не все статьи принимаются, и не потому, что они плохие, а потому, что в последнее время сложилось такое мнение, что историко-философские статьи, за исключением ста­тей по русской философии и современной философии, помещать в «Большевике» нельзя потому, что они будут

неинтересны для широкого читателя, не найдут себе ау­диторию.

Жданов. Почему нет? Уровень аудитории подой­дет, будьте уверены.

Светлов. Очень хорошо.

Жданов. Верно ли то, что у нас перепроизводство публицистов из философов? Если это верно, то почему мало статей? (Смех в зале.)

Светлов. Значит, и публицистов-философов мало»¹.

Так выявилось ясно отрицательное отношение Жда­нова к идее создания нового философского журнала. Со всей определенностью это отношение Жданов выразил в своем выступлении в конце дискуссии. Он обосновал свой взгляд по данному вопросу так: «Здесь много гово­рили о необходимости философского журнала. Есть из­вестное сомнение в необходимости создания такого жур­нала. Еще не изгладился в памяти печальный опыт жур­нала «Под знаменем марксизма». Мне кажется, что ны­нешние возможности публикации оригинальных моногра­фий и статей использованы совершенно недостаточно.

Тов. Светлов говорил здесь, что аудитория «Больше­вика» це совсем подходит для теоретических трудов спе­циального характера. Я думаю, что это совершенно не­правильно и исходит из явной недооценки высокого уровня нашей аудитории и ее запросов. Такие мнения, мне кажется, исходят из непонимания того, что наша фи­лософия вовсе не является достоянием небольшой кучки профессиональных философов, а является достоянием всей нашей советской интеллигенции. Не было реши­тельно ничего плохого в традиции передовых русских толстых журналов в дореволюционное время, которые наряду с литературно-художественными произведениями печатали также научные, в том числе и философские труды. Наш журнал «Большевик» при всех условиях представляет гораздо большую аудиторию, чем любой философский журнал, и замыкать творческую работу наших философов в специальном философском журнале, мне кажется, представляло бы угрозу сужения базы нашей философской работы. Прошу не понять меня как противника журнала, — предупреждал Жданов, — но мне кажется, что скудость философских работ в наших
толстых журналах и в «Большевике» говорит о том, что надо бы начать с преодоления прежде всего этого недо­статка через наши толстые журналы и «Большевик», где, особенно в толстых журналах, время от времени все же и теперь появляются статьи философского характера, представляющие научный и общественный интерес»¹.

Из этих слов Жданова следовал, во-первых, ясный отказ в нашей просьбе создать свой философский жур­нал, а во-вторых, указание на те громадные трудности, которые были связаны с получением статей на философ­ские темы: если таких статей едва хватало только для помещения их в одиночном порядке в толстых журналах и в «Большевике», то для комплектования целого номе­ра полностью из таких статей никакой возможности еще не допускалось.

Сторонники создания нового журнала, скажу откро­венно, приуныли, услыша отказ в их просьбе. Но делать было нечего. Вопрос казался решенным окончательно, по крайней мере на данном этапе. Оставалось только дока­зывать, что есть еще порох в наших пороховницах, но доказывать это можно было лишь путем наращивания числа философских статей, которые пробивали бы себе дорогу в толстые журналы и в «Большевик», редакции которых, разумеется, далеко не так уж охотно открыва­ли двери философам, особенно начинающим, для поме­щения их статей на своих страницах. «Ну, что ж! При­дется и, может быть, придется еще долго стучаться нам, философам, в эти журналы как просителям!» — думали с горечью мы, слушая ответ Жданова. Но, как нередко бывает в жизни, мы ошиблись.

Каким же образом развивались события непосредст­венно после того, как вечером 25 июня 1947 года закон­чилась философская дискуссия?

Создание журнала

И все-таки журнал был создан! Как же произошло, нет, как могло произойти это после категорического, пуб­лично высказанного Ждановым отрицательного отноше­ния к самой идее о необходимости нового философского журнала? Однажды, это было, вероятно, в середине или во второй половине июля 1947 года, Жданов неожиданно

вызвал меня к себе и сообщил мне, как инициатору по­становки вопроса о новом журнале на только что закон­чившейся философской дискуссии, что он, Жданов, с самого начала имел предварительное указание от И.В.Сталина не давать согласия на создание философ­ского журнала. Но после окончания дискуссии он, Жда­нов, информировал Сталина о том, что философы все же проявили сильное желание иметь свой особый журнал; на это Сталин, по словам Жданова, ответил ему, что если они так уж хотят иметь свой журнал, то надо им это разрешить, но напомнить, что отвечать за него придется им самим, причем своими собственными головами.

Таким образом, разрешение на создание журнала бышло получено.

Передав мне слова Сталина, Жданов сказал, что журналу придется в первом своем номере напечатать ма­териалы философской дискуссии, и подчеркнул этим еще раз, что новый журнал родится из дискуссии.

Далее Жданов спросил меня о возможном названии журнала, но я ответил, что еще не успел подумать на этот счет, что все это для меня — так радостно и неожи­данно. Жданов же сказал, что для оформления решения о новом журнале надо дать ему обязательно название, и добавил, но такое, чтобы оно не было крикливым, а было деловитым, серьезным, научным. Он сказал, что кто-то ему уже успел подсказать, чтобы назвать журнал «За советскую философию!». Но это название, по его мнению, неудачно, так как речь идет в данном случае о чем-то большем, чем о подобном лозунге, а такое вот на­звание больше подходит к передовице, а не к боевому се­рьезному журналу по марксистско-ленинской филосо­фии. Я вспомнил, что незадолго перед тем стали выхо­дить «Вопросы истории», и мне показалось, что и в дан­ном случае можно было бы пойти по такому же пути, на­звав новый журнал «Вопросы философии». «Ну, что ж, пожалуй, так будет лучше», — согласился Жданов.

Затем он просил подумать о главном редакторе буду­щего журнала и сообщил, что кандидатура, выдвинутая на этот пост Г.Ф.Александровым (Л.Ф.Кузьмин), не го­дится. Жданов добавил, что он скоро (чуть ли не за­втра) соберет ряд ведущих философов, чтобы решить этот вопрос вместе с ними.

И действительно, вскоре же он пригласил к себе, на­сколько я помню, М.Б.Митина, П.Ф.Юдина, М.А.Лео­

нова и меня, сообщил официально, что вопрос о созда­нии нового журнала решен положительно и что надо вы­двинуть кандидатуру главного редактора. Митин и Юдин назвали сразу же кандидатуру Леонова, который работал с А.А. Ждановым в Горьковском губкоме партии в бытность Жданова его секретарем, а Леонов был тогда зав.агитпропом. Со своей стороны, я тоже поддержал кандидатуру Леонова, которого хорошо знал по работе в Институте философии. Леонов же как-то не сразу понял, о чем идет речь (он был почти совсем глухой), прикла­дывал часто руку к уху и растерянно спрашивал: «А? Что?»

Жданов сказал: «Ну что же, если философы так дружно поддержали кандидатуру М.А.Леонова, мы ее принимаем».

На другой день должно было выноситься решение о журнале. Но утром меня снова вызвал к себе А.А.Жда- нов и прочел мне письмо, которое он только что получил от Леонова. Леонов извинялся, что накануне плохо рас­слышал, о чем шла речь, и писал, что не может быть главным редактором нового журнала, ссылаясь на пло­хое состояние здоровья. «Значит, Леонов отпал, и теперь остаетесь вы, — сказал мне Жданов. — Вы ставили этот вопрос, вам и надо браться за него, а мы вам поможем, хорошо зная, какое это трудное дело».

Нечего говорить о том, что я с радостью принял это по­ручение и сказал, что готов отдать журналу все свои силы.

Затем я присутствовал на заседании, где было приня­то решение о журнале и о назначении меня в качестве его главного редактора. При этом Жданов дал мне ха­рактеристику с партийной, деловой и научной стороны и сказал о моем выступлении на дискуссии.

Так во второй половине июля 1947 года был формаль­но создан журнал «Вопросы философии». Мне было дано

10 дней для представления списка членов его редколлегии.

Тут же помощники А.А.Жданова передали мне пол­ный текст материалов философской дискуссии для поме­щения их в № 1 журнала, причем строго-настрого запре­тили вносить какие-либо изменения, поскольку, как они сказали, по указанию И.В.Сталина дискуссия была со­вершенно свободной и каждому была предоставлена воз­можность говорить все, что он хотел или считал нужным сказать. Мне было дано несколько дней на то, чтобы вы­пустить в свет весь этот материал в № 1 журнала. Я не
стал перечитывать устных выступлений, которые я слы­шал все до единого, но тексты приложенных речей про­читал очень внимательно. Среди них я обнаружил не­сколько речей, в которых, на мой взгляд, содержались совершенно недопустимые вещи; публиковать такие вещи, по-моему, было нельзя, даже несмотря на указа­ние Сталина. Сейчас я помню два таких случая. Во-пер- вых, в тексте речи проф. А.К.Тимирязева обливались буквально грязью наши советские ведущие физики — А.Ф.Иоффе, В.А.Фок, С.И.Вавилов и другие, как в фи­лософском, так и в идейно-политическом отношении. Во- вторых, не гадился весь текст от начала до конца речи некоего Аджемяна, который проводил идею о необходи­мости союза между философией диалектического матери­ализма и православием. Он писал, что подобно тому, как при наличии трактора нужна и лопата, так в борьбе про­тив католицизма и Ватикана может пригодиться нам (как «трактору») и православная церковь в качестве идейного союзника («лопаты»).

Я написал Жданову письмо, что, будучи главным ре­дактором, не могу подписать к печати подобные вещи, так как они позорят нашу философию, и просил разре­шения вычеркнуть из текста речи А.К.Тимирязева кле­ветнические выпады против ведущих физиков, а текст речи Аджемяна снять совсем.

Через несколько дней Жданов пригласил меня к себе и прочитал свое письмо к Сталину по поводу моих пред­ложений. Он пояснил при этом, что так как от Сталина исходило указание провести дискуссию как совершенно свободную, то теперь для любого ограничения чьего бы то ни стало места требуется личное разрешение от Стали­на. В ответ же на письмо Жданова, по его словам, Ста­лин ему позвонил и дал согласие на предложенные мною изменения.

Далее Жданов сказал, что он хотел бы, чтобы вступ­ление «От редакции» к выходу № 1 журнала, а тем самым к публикации материалов философской дискус­сии, было предельно кратким, странички на полторы, не больше. «Потом вы уж сами будете подробно излагать свои проблемы и пути их решения, а сейчас пока самое главное — материалы философской дискуссии, которую провел ЦК партии. Их надо скорее довести до сведения широкого читателя», — так примерно сказал Жданов. Он сказал также, что журнал должен в первую очередь

привлечь в качестве авторов участников философской дискуссии, а также стремиться к тому, чтобы в каждом номере появлялись новые имена философов, ранее еще не выступавших в печати.

Я спросил его: можно ли его имя назвать в числе ак­тивных участников нашего журнала? Подумав немного, он ответил: «Не надо».

У него на столе лежало несколько эскизов обложки нового журнала. На двух из них были довольно витиева­то выведенные буквы. «Правда, ведь это не подойдет?» — спросил меня Жданов, и в тоне, каким был задан во­прос, слышался уже ответ. И он остановился на самом простом, но зато очень четком начертании букв «Вопро­сы философии». Все последующие годы обложка нашего журнала неизменно сохраняла свое первоначальное оформление, так хорошо знакомое всем его читателям.

Наконец, Жданов сказал, что философский журнал должен быть толстым, листов (печатных) на 25 и выхо­дить не так часто, как обычные журналы, а раза три в год.

Пока не была еще утверждена редколлегия, мы вмес­те с первыми сотрудниками редакции — О.Я.Фридланд,

З.А.Каменским, Н.В.Завадской и другими, сидя день и ночь в здании «Правды», готовили к изданию № 1 жур­нала с материалами философской дискуссии. Здесь нам оказали большую помощь директор издательства «Прав­да» А.М.Ревин и его заместитель Б.А.Фельдман (позд­нее директор издательства «Правда»). Статью «От ре­дакции» я написал, следуя указанию Жданова, на полу­тора страницах. Начиналась она так: «Создание нового журнала «Вопросы философии» — большое событие на философском фронте. Потребность в таком журнале давно назрела». Далее говорилось о том, что философ­ская дискуссия «вызвала движение научно-философской мысли и показала, насколько велика у нас потребность в живой, смелой, творческой разработке актуальных во­просов советской философии. Дискуссия всколыхнула широкие слои наших философов, обнаружила новые фи­лософские силы и подсказала новые формы для выдви­жения и пробы этих сил. Одной из таких форм явился и наш журнал. Он прямо родился из дискуссии»¹.

Затем коротко формулировались стоящие перед жур­налом задачи: творчески разрабатывать вопросы о зако­номерностях нашего общества, теоретически обобщать практику соцстроительства; вести развернутое наступле­ние на пережитки капитализма в сознании советских людей; вести наступательную борьбу против реакцион­ной буржуазной идеологии; творчески обобщать откры­тия современного естествознания.

Далее говорилось: «Журнал призван объединить всех советских философов, привлечь широкие слои советской интеллигенции... При этом необходимы творческие споры, необходима острая большевистская критика и самокритика... Чем плодотворнее будут проводиться на­учные дискуссии на страницах журнала, тем успешнее он справится со своими задачами. Образцом такого свобод­ного, научного обсуждения служит недавно закончив­шаяся философская дискуссия...»¹.

Статья «От редакции» заканчивалась горячим призы­вом редакции журнала к самым широким кругам наших философов активно сотрудничать в новом журнале.

31 июля 1947 года № 1 «Вопросов философии» был подписан мною к печати. Эта дата может считаться днем рождения нового журнала.

Начало реального рождения журнала. Первые серьезные трудности на его пути

Энтузиазм у многих философов, получивших свой журнал, был огромным. Мы буквально горели на работе, не замечая часов. Хотелось скорее поставить журнал на ноги, сплотить вокруг него авторский и читательский актив, успешно провести первые организованные нами дискуссии, которые бы продолжили и закрепили в об­ласти философии традицию, заложенную философской дискуссией 1947 года. Но уже на первых порах работы журнала мы столкнулись с громадными трудностями, с трудностью получения, а иногда и «выбивания» хоро­ших статей, причем в очень быстром темпе при совер­шенно пустом редакционном портфеле: приходилось на­чинать буквально с нуля.

К этому прибавилось то печальное обстоятельство, что некоторые опытные авторы из старых философских

кадров и прежде всего те, кто входил в состав редакции журнала «Под знаменем марксизма» или группировался вокруг него, заняли позицию, так сказать, «вооруженного нейтралитета» по отношению к новому журналу. Не пос­леднюю роль здесь сыграла обида, несправедливо нанесен­ная Ждановым журналу «Под знаменем марксизма».

Более того, «Литературная газета», которую редакти­ровал тогда В.В.Ермилов, повела с первых же дней при активной поддержке некоторых философов непрерывную кампанию против нового журнала и его руководства. А через некоторое время в числе наших противников оказа­лась газета «Культура и жизнь». Таким образом, мы столкнулись с довольно сильным, хорошо сплоченным альянсом философов, газет и учреждений, которые зорко и крайне недоброжелательно следили за каждым шагом нашего журнала, стремясь во что бы то ни стало опоро­чить его.

Но обо всем надо сказать по порядку. Журнал был создан, но он еще не начал свою жизнедеятельность. В начале августа была утверждена его редколлегия из И человек. После главного редактора весьма большую роль играл в ней ответственный секретарь и он же фактичес­кий заместитель главного редактора — И.А.Крывелев, которого удалось заполучить из журнала «Пропагандист Красной Армии». М.А.Леонов возглавил отдел диалек­тического материализма, Ф.В.Константинов — отдел ис­торического материализма, П.В.Таванец — отдел логи­ки, В.С.Кеменов — отдел эстетики, Ц.А.Степанян — отдел научного коммунизма, Ю.П.Францев — отдел критики современной буржуазной философии и социоло­гии, П.Е.Вышинский — отдел критики и библиографии. Кроме того, Б.А.Чагин вошел как представитель ленин­градских философов, а М.Э.Омельяновский представлял украинских философов. При вынесении решения о соста­ве редколлегии Степанян был освобожден от педработы в МЭИ, а Францев — в АОН (по их просьбе). При об­суждении состава предложенного мною «кабинета» был заявлен отвод против одной из рекомендованных мною кандидатур, поскольку у этого философа во время его прошлой работы имелось много срывов и были допуще­ны серьезные ошибки. Вместо него была предложена кандидатура М.Д.Каммари. Но я все же настоял на пер­воначальной кандидатуре, аргументируя тем, что, на мой взгляд, несмотря на прошлые ошибки, это все же ищу­
щий философ, в чем я, впрочем, ошибся, как это вскоре и обнаружилось.

Как только редколлегия была утверждена, она при­ступила к работе, причем задача ее членов состояла не только и пока что не столько в обсуждении поступивших в редакцию статей, сколько в написании таковых самими членами редколлегии и работниками редакции и в выис­кивании их где только это было возможно. Мы понима­ли, что после того, как нам санкционировали по нашей просьбе журнал, нужно во что бы то ни стало доказать, что, несмотря на молчаливый сговор ряда философов — игнорировать вновь созданный журнал, — все же у нас достаточно сил, чтобы готовить и выпускать философский журнал, и тем самым оправдать оказанное нам доверие.

Отдельные члены редколлегии засели за статьи. И.А.Крывелев написал «К характеристике немецкой военной идеологии», Ц.А.Степанян — «О некоторых за­кономерностях перехода от социализма к коммунизму», Б.М.Кедров — «О ленинских философских тетрадях». Здесь уязвимой оказалась прежде всего моя статья по следующим двум причинам: во-первых, я показал, что все записи В.И.Ленина, сделанные в «Философских тет­радях», условно делятся на различные группы, неравно­ценные по своей значимости, и наименовал эти группы: 1) цитаты, 2) извлечения из цитат, 3) пометки-оценки, 4) пометки-вопросы, 5) заметки-толкования, 6) заметки- афоризмы, 7) отрывки-обобщения, 8) заметки-планы, 9) фрагменты обобщающего характера. По мере перехо­да от группы к группе возрастает удельный вес вноси­мых Лениным своих оригинальных, принципиально новых мыслей и положений, а тем самым возрастает зна­чение соответствующих заметок для выяснения и пони­мания взглядов самого Ленина»^[245].

При этом я предупреждал против серьезных ошибок, когда Ленину приписывали взгляды Гегеля на том лишь основании, что гегелевские высказывания приводятся в «Философских тетрадях» Лениным своим словами, в виде извлечений из цитат.

Впоследствии криминалом была признана здесь у меня сама по себе попытка подойти к «Философским тет­радям» аналитически, членя их тексты на какие-то ис­
кусственно придуманные мною «группы» заметок. Во- первых, в своей статье я подчеркивал, что выпуск изда­ния «Философских тетрадей» в 1947 году тиражом 100000 экземпляров означал фактическую ориентацию широкого читателя на изучение этих тетрадей, между тем как их редакторы не сделали буквально ничего, чтобы предупредить читателя, что это — незаконченное произ­ведение, собрание подготовительных записей и что поэто­му надо при их изучении «находить подлинно ленинское, принципиальное, и отделять ценнейшие положения мате­риалистической диалектики, сформулированные Лени­ным, от выписок из работ Гегеля и других авторов»^[246].

При распространенности метода выдергивания от­дельных фраз и полуфраз и приписывания им искажен­ного смысла, моей мысли был придан вскоре некоторы­ми философами совершенно дикий смысл, будто я вооб­ще против издания «Философских тетрадей» массовым тиражом.

Все это, равно как и другие, оказавшиеся уязвимыми места в моей статье, дали новый повод повести против журнала и его главного редактора кампанию на страни­цах «Литературной газеты», а вскоре и газеты «Культу­ра и жизнь».

С точки зрения критиков нашего журнала, уязвимой оказалась и передовая статья в № 2 журнала за 1947 год «Наши задачи», написанная мною. В ней я старался из­ложить то, как мы, советские философы и в особенности работники нового журнала, понимаем задачи, поставлен­ные перед философским фронтом, а значит, и перед нашим журналом в выступлении А. А. Жданова на фило­софской дискуссии, каким образом мы намерены реали­зовать эти задачи в самые короткие сроки. В передовой статье были выделены (I) «Некоторые итоги прошлой рабо­ты», говорилось (II) «О наших научных задачах» и (III) «За большевистское воспитание философских кадров».

В конце передовой было сказано: «Журнал призван к тому, чтобы способствовать быстрейшей ликвидации не­достатков в философской работе, вскрытых на философ­ской дискуссии»^[247].

Далее приводились слова, сказанные в докладе о дея­тельности ЦК партии на совещании некоторых компар­
тий в октябре 1947 года, в которых характеризовались также и основные цели нашего журнала: «В итоге фило­софской дискуссии по книге Г.Ф.Александрова “Исто­рия западноевропейской философии”, проведенной не­давно по инициативе ЦК ВКП(б), был вскрыт целый ряд недостатков в работе нашего теоретического фронта, особенно в области разработки философии марксизма-ле- нинзма. В интересах ликвидации этих недостатков и в целях способствования дальнейшему подъему научно-тео­ретической работы в области философии марксизма-ле- нинизма создан новый журнал “Вопросы философии”»¹.

Журналу удалось сразу же организовать дискуссию по философским вопросам физики микромира: М.А.Мар­ков (после предварительного одобрения его статьи А.А.Максимовым, к которому он, по его словам, обра­тился по старой памяти в личном порядке) дал как инте­ресную дискуссионную статью «О природе физического знания». Академик С.И.Вавилов написал к ней в поряд­ке ведения в дискуссию несколько слов. «Очень хоте­лось бы, — писал С.И.Вавилов, — чтобы статья М.А.Маркова стала исходным пунктом большой, серьез­ной дискуссии по затронутым автором вопросам и чтобы эта дискуссия не свелась к наклеиванию клеймящих яр­лыков со стороны участников дискуссии, — нужен по­дробный и деловой разбор вопроса по существу»^[248].

Увы, пожелание это осталось напрасным, так как наши противники, включая А.А.Максимова, только и ждали публикации статьи М.А.Маркова, чтобы обвинить и автора, и журнал, и редакцию во всех смертных гре­хах по части философии и вообще идеологии.

В конце своей вводной заметки С.И.Вавилов выска­зал желание, чтобы аналогичные статьи появились и по другим разделам естествознания, в особенности астроно­мии и биологии. Это пожелание мы выполнили, помес­тив в том № 2 журнала за 1947 год статью академика И.И.Шмальгаузена «Представления о целом в современ­ной биологии». Тогда же или немного позднее в нашу редакцию дважды приходил акад. Т.Д.Лысенко и, ссы­лаясь на какое-то личное письмо Сталина, адресованное ему с обещанием поддержки, потребовал, чтобы наш журнал безоговорочно признал правильными только

одни его взгляды, а взгляды других биологов («морга- нистов-менделистов», к которым он почему-то относил и Шмальгаузена) заранее и категорически были бы нами отвергнуты и осуждены. Я тогда же ответил ему, что наш журнал придерживается принципов и порядка про­ведения свободных научных дискуссий, по примеру фи­лософской дискуссии 1947 года, то есть таких дискуссий, когда истина не декретируется и не навязывается, а до­казывается с помощью строго научных аргументов, и когда надо правильность какого-либо учения или поло­жения не заставлять признавать, а уметь убедить в этом других, как говорил еще Менделеев. Лысенко страшно рассердился, сказал, что тогда он пойдет в «Литератур­ную газету», где его примут с распростертыми объятия­ми, хлопнул дверью и ушел.

Перед этим, когда он был в нашей редакции первый раз, он пытался ее склонить к тому же, но более осто­рожно, о чем была напечатана небольшая заметка И.И.Новинского в отделе «Научная жизнь» под заголов­ком «Беседа с акад. Т.Д.Лысенко в редакции журнала “Вопросы философии”¹.

Таким образом, в X? 2 журнала были отражены обе точки зрения — и Т.Д.Лысенко, и его противников. Тем не менее ярлык «антимичуринцы», «менделисты-морга- нисты» был вскоре навешен на нас нашими противниками.

Читая сегодня № 2 журнала за 1947 год, я удивля­юсь тому, как сравнительно много удалось сделать бук­вально на пустом месте, всего за несколько месяцев, со­здав солидный том в 25 печатных листов убористого шрифта, причем допустить сравнительно так немного действительных ошибок, а не тех, которые в порядке передержек нам приписывались.

Из дискуссий, начатых журналом в № 2 за 1947 год, упомяну еще дискуссию, которую поднимала статья

З.А.Каменского «К вопросу о традиции в русской мате­риалистической философии XVIII —XIX вв.», помещен­ная в отделе дискуссий, а также намечавшаяся в буду­щем дискуссия по логике (см. статью П.Е.Вышинского «Об одном из недостатков в преподавании логики» и не­которые другие статьи в № 2 журнала).

По проблемам языка и мышления удалось получить две статьи — Л.Р.Резникова (из Ростова-на-Дону) и М.Г.Ярошевского. Ряд статей был посвящен критике со­временной буржуазной философии.

Пример прошедшей философской дискуссии показал, что ее успех определился, в частности, тем, что она ве­лась по определенной книге, вскрывая ее коренные недо­статки. Поэтому, продолжая развивать этот опыт, новый журнал обратил большое внимание на рецензирование философской литературы (в № 2 было помещено пять рецензий на труды советских философов и три — на труды зарубежных марксистов и, кроме того, обзоры об­суждений пяти философских книг).

В качестве материалов к обсуждению был помещен проспект книги «История философии», которая должна была быть написана в противовес раскритикованной на дискуссии книге Александрова.

В отделе «Сообщения и публикации» был помещен отрывок из курса «Логики» М.И.Каринского.

Номер заканчивался публикацией теплого приветст­вия акад. Тодора Павлова из Софии.

На обложке был помещен список философов, прини­мающих участие в журнале, и среди них весь актив жур­нала «Под знаменем марксизма». Однако на деле ряд из этих философов составил, по сути дела, заговор против руководства журнала, привлекая на свою сторону таких недовольных журналом людей, как Т.Д.Лысенко.

К концу 1947 года № 2 журнала был готов и пред­ставлен нашему непосредственному идейному начальст­ву. Через некоторое время от него был звонок, запре­щающий выход № 2 журнала в таком его виде. Очевид­но, противники журнала, которым были даны на рецен­зию подготовленные нами статьи № 2, раскритиковали их, в частности, передовую «Наши задачи», мою статью «О ленинских тетрадях по философии», статьи Маркова «О природе физического знания» и Шмальгаузена «Представления о целом в современной биологии» и ряд других материалов. Особенно сердито наше идейное на­чальство говорило о передовице: «Зачем потребовалось вам противопоставлять себя Жданову? Ведь все ваши за­дачи он отлично сформулировал в своем выступлении на дискуссии. А вы теперь взялись их формулировать по- своему. Все это надо выбросить или основательно пере­делать».

Все мои попытки объяснить, что мы как раз и исхо­дим из того, что сказал А.А.Жданов, оказались безус­пешными. А без разрешения выход подготовленного нами (фактически первого) номера нашего журнала был невозможен, а тем самым подтверждалась бы версия о неспособности философов иметь и издавать свой собст­венный журнал.

Вскоре затем мне позвонил Жданов и немного раз­драженным тоном спросил: почему не выходит очеред­ной номер журнала? Я ответил, что он вполне готов, но мы обнаружили в подготовленных нами статьях сущест­венные недостатки и хотели бы часть статей переделать, а часть заменить новыми. На это А.А.Жданов категори­чески возразил: «Мы хорошо понимаем все ваши труд­ности, особенно на первых порах, и неизбежность недо­статков и даже ошибок в вашей работе. Но помните, что мы будем к вам снисходительны, а потому не бойтесь, мы вас в обиду не дадим и крепко поддержим. Сейчас же важно доказать, что философы способны выпускать свой журнал немедленно, слышите! Не теряя ни одной минуты выпустите в свет то, что вы подготовили».

2 февраля 1948 года № 2 журнала был подписан к печати, и мы воспряли духом.

Коротко о том, что было после

По выходе в свет № 2 журнала за 1947 год, то есть после фактического его первого номера, редколлегия почти в полном составе выезжала в Ленинград, где про­вела широкое обсуждение содержания этого номера на собрании читательского актива. Особенно запомнилось выступление И.И.Презента с обвинением журнала в под­держке взглядов и линии Шмальгаузена.

Такое же обсуждение было проведено на философ­ском факультете МГУ.

«Литературная газета» сейчас же после выхода в свет № 2 журнала повела яростную кампанию против статей этого номера. Особенно выделялась издевательская за­метка А.А.Максимова «О философских кентаврах», на­правленная против статьи М.А.Маркова, причем теперь стало понятно, почему А.А.Максимов так настойчиво убеждал до этого Маркова, что статью его надо печатать именно в «Вопросах философии». Одновременно или не­много раньше газета «Культура и жизнь» поместила пас­

квиль того же А.А.Максимова на мою книгу «Энгельс и естествознание» с тем, чтобы скомпрометировать меня и как автора книги, а заодно и как главного редактора но­вого журнала.

Мы уверенно вели начатые нами дискуссии, новые материалы стали быстро поступать в журнал, его редак­ционный портфель пополнялся, можно было уже отби­рать лучшее от посредственного. В 1948 году мы выпус­тили еще два номера — № 1 и № 2 — и подготовили в основном № 3. Журнал вошел в нормальную колею. Од­нако число противников наших среди газетных работни­ков и высокопоставленных лиц не уменьшалось, а росло. Особенно активизировался Лысенко и его философские оруженосцы, которые на августовской сессии ВАСХНИЛ и после нее повели против руководства журнала беше­ную кампанию.

В конце августа 1948 года внезапно умер Жданов, его сменил Г.М.Маленков. А тут в моей книге «Энгельс и естествознание» досужие критики выхватили полуфразу, гласившую: «Не считаю вопросы приоритета существен­ными для истории науки»^[249] — и на этом основании при­писали мне полное отрицание приоритетов в науке, о чем и было напечатано в «Большевике» в обзоре обсуждения моей книги. Вскоре по этому поводу последовало устное замечание Сталина, что я не прав, что приоритеты очень важны для науки и ее истории. Хорошо известно, как впоследствии был раздут этот вопрос и к каким плачев­ным последствиям все это привело. Но для руководства журнала стало ясно, что остались буквально считанные дни, когда его противники смогут, наконец, добиться снятия меня с поста главного редактора. Поводом к этому послужила моя книжка «Пути развития естество­знания», вышедшая в конце 1948 года. «Литературная газета» 5 февраля 1949 года поместила письмо, подпи­санное Нуждиным и Сисакяном и озаглавленное «Фило­софская поддержка морганизма» по поводу названной книги. А на следующий день 6 февраля 1949 года на со­вещании, которое проводил Г.М.Маленков и на котором докладчиком по моему делу выступал Д.Т.Шепилов, а основным обвинителем М.Б.Митин, я был освобожден от должности главного редактора «Вопросов философии»,
но каким-то чудом остался все же членом его редколле­гии. Еще до этого из состава редколлегии был выведен И.А.Крывелев. Остальной состав редколлегии был час­тично изменен, в частности в нее были введены Д.И.Чес­ноков (новый главный редактор) и М.Б.Митин.

Но журнал после выпуска прежней редакцией пер­вых трех толстых томов (не считая № 1 с материалами философской дискуссии) уже прочно стал на ноги. Самое трудное было позади. Несмотря на недоброжела­тельство и активное сопротивление со стороны ряда лиц и учреждений, все же за год с небольшим удалось орга­низовать и выпустить журнальную продукцию объемом в 75 печатных листов и накопить уже достаточно большой редакционный портфель. Новому составу редколлегии не приходилось начинать с пустого места, как это было сна­чала, а можно было продолжать дело, имевшее уже до­статочный разгон. К тому же после введения в состав редколлегии «Вопросов философии» бывших членов редколлегии журнала «Под знаменем марксизма» (снача­ла Митина, потом Максимова) первоначальная оппози­ция журналу, которая активно действовала, пока я стоял во главе его, сразу же исчезла. Словом, с этих пор жур­налу уже не приходилось преодолевать тех трудностей, с какими мы столкнулись на первых порах, хотя остава­лись еще другие, более серьезные трудности.

* * *

Я рассказал подробно историю становления журнала «Вопросы философии» с момента, когда вопрос о нем встал на философской дискуссии в июне 1947 года, до начала февраля 1948 года, когда был подписан к печати первый, подготовленный самой редколлегией номер но­вого журнала. С тех пор прошло 30 лет. За это время было немало интересных и важных событий в жизни на­шего журнала и поворотов в его деятельности. Было бы очень полезно написать детальную историю нашего жур­нала за все эти годы и рассказать не только о том, как он родился, но и о том, как он жил и развивался.

«Вопросы философии», 1988.

ЧАСТЬ II

Богданов Александр Александрович (1873—1928)

Настоящая фамилия Малиновский. Философ, соци­олог, экономист, политический деятель, ученый-ес- тествоиспытатель, писатель. В 20-ые годы продол­жал разработку концепции тектологии (всеобщей организационной науки, предвосхитившей идеи ки­бернетики и всеобщей теории систем). Работал также как врач-естествоиспытатель (был директо­ром основанного им Иститута переливания крови).

Соч.: Учение об аналогиях. Вестник социалистической акаде­мии. 1923, Кн. 3; Борьба за жизнеспособность. М., 1927; Тек- тология. Всеобщая организационная наука. В 2-х кн. М., 1989.

Н.Н.Моисеев ТЕКТОЛОГИЯ БОГДАНОВА: СОВРЕМЕННЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ 1

Сегодня тектология как наука об организации пере­живает второе рождение: сочинение Богданова привлека­ет внимание не только историков науки, но и лиц, зани­мающихся самыми различными смежными дисциплина­ми. И для этого есть достаточно оснований. Но ее вос­приятие и интерпретации отнюдь не однозначны. Что вполне естественно и необходимо, если принять точку зрения Нильса Бора: никакое сложное явление не может быть описано на каком-либо одном языке. Перефразируя его высказывание, правомерно утверждать, что любое сложное явление может быть понято — знание и понима­ние, согласно Эйнштейну, понятия совершенно разные, — лишь в том случае, если ему дано несколько разных ин­терпретаций. Только в том случае, когда удается его рас­смотреть в нескольких разных ракурсах, оно вырисовы­
вается в сознании человека в форме некоторого гологра­фического изображения, что и есть, вероятно, синоним того смысла, который мы вкладываем в термин «понима­ние».

Ряд авторов говорят о связях тектологии и киберне­тики и даже утверждают, что тектология является свое­образной предтечей кибернетики. Связь, безусловно, су­ществует, хотя бы потому, что Богданов широко исполь­зует понятие обратной связи, не употребляя этого терми­на, который родился в теории регулирования техничес­кими системами, уже после работ Богданова. Точно так же в биокибернетике он был введен П.К.Анохиным лишь в 1931 г. Уже после кончины Богданова.

Но считать его предшественником кибернетики вряд ли было бы правильно. Вспомним, например, что в зна­менитом труде Ампера «Классификация наук», изданном в 1841 г., кибернетике уже нашлось место. И этой дис­циплине как всеобщей науке об управлении Ампер по­святил несколько страниц, описывающих ее смысл и ис­торию. А в начале 40-х годов прошлого столетия Боле­слав Трентовский читал в старинном университете во Фрайбурге годичный курс лекций под названием «Фило­софия кибернетики». Он был издан во Фрайбурге лито­графским способом на немецком языке, а затем типо­графским на польском в Познани в 1846 г. Я уж не гово­рю о том, что русское «губернатор», французское «§ои- уегпетеп!:» происходит от греческого «кибернет» или «гибернет»), что означает «управляющий» или «органи­затор». Ну и, наконец, тектология значительно шире ки­бернетики, хотя также вряд ли является «всеобщей нау­кой», как это утверждает Богданов, поскольку далеко не полностью покрывает перечень вопросов, которым посвя­щена кибернетика.

Другие авторы связывают тектологию с теорией сис­тем, что тоже справедливо, но лишь в известной степени. Фон Берталанфи не мог не знать о тектологии, посколь­ку она вышла в Берлине в немецком переводе в 1928- 1929 гг., а в 1931 г. фон Берталанфи уже работал в Гер­мании. Влияние тектологии на теорию систем просматри­вается вполне отчетливо — но это уже другая тема.

Кроме того, теория систем, по моему глубокому убеждению, относится к числу «несостоявшихся наук». В самом деле, идеи фон Берталанфи, несмотря на их широкую рекламу, не внесли каких-либо методологичес­
ких или конструктивных методов в анализ сложных сис­тем. Новые механизмы не были раскрыты, а математи­ческие методы анализа опирались на идеи теории бифур­каций и малого параметра Пуанкаре и Тихонова, на тео­рию графов и другие традиционные методы анализа сложных систем. Попытка Месаровича создать своеоб­разную «системную алгебру» не привела к каким-либо конструктивным или философским результатам — оста­лась «стрельбой в воздух». Иное дело тектология.

Я попробую предложить еще один ракурс рассмотре­ния этой дисциплины, который, разумеется, не исчерпы­вает ее содержания, но, как я надеюсь, поможет понима­нию смысла работы Богданова, написанной, к сожале­нию, весьма архаичным языком и отнюдь не легким для прочтения.

2

Однако, если преодолеть трудности языка и объясне­ние многих терминов, не вполне оправданно введенных автором, поскольку соответствующие понятия уже име­лись в естествознании, кибернетике и математике, други­ми словами, если перевести тектологию на современный язык и вдуматься в ее содержание, то эта дисциплина представляется как естественная составляющая теории самоорганизации. Ныне это перспективная дисциплина, которая развивается под разными названиями, являющи­мися почти синонимами: теория самоорганизации, уни­версального эволюционизма, синергетики. Иногда гово­рят и о теории организации.

Я вижу в тектологии своеобразное введение в этот ак­туальный предмет, точнее, в его методологическую осно­ву. Самое удивительное в работе Богданова то, что он, не имея достаточного еще эмпирического материала, ко­торым располагает современная наука, утверждал изо­морфизм физических, биологических и социальных зако­нов. Это было, конечно, гениальное прозрение, нарушав­шее традиционные марксистские, да и другие философ­ские воззрения, рожденные классическим рационализмом эпохи Просвещения. В свое время, когда я начинал зани­маться изучением биосферы как единого целого, и осо­бенно в попытках описать на языке математики процессы единства биосферы и общества, аргументация Богданова
оказалась для меня одной из важнейших опор в выборе и оправдании направления моей деятельности.

И в то же время тектология поставила целый ряд чисто методических вопросов, которые необходимы для строгого изложения и ответа на которые, по существу, в работе Богданова не было. Например, он употребляет слово «организация» как некое существительное, как объект и как процесс, наряду с термином «организующая деятельность». Но смысл их совершенно разный. Слово «организация» можно использовать для описания любой совокупности элементов, между которыми установлены определенные связи, взаимодействия. Таким образом, по­нятие «организация» может рассматриваться в качестве синонима термина «система». И ее свойства зависят от структуры связей, ей присущих. Что же касается органи­зационной или организующей деятельности, то они свя­заны с деятельностью субъекта, который в состоянии рас­поряжаться изменением структуры этих связей. И может относиться только к живому веществу или человеку.

3

Утверждать, что Богданов был основоположником теории организации, тоже не совсем правомочно, по­скольку в науке уже были аналогичные прецеденты. Так, наш знаменитый соотечественник академик Федоров еще в конце прошлого века разрабатывал принципы органи­зации кристаллических решеток и установил возмож­ность существования лишь определенных кристалличес­ких структур (и даже их все перечислил). Были и дру­гие работы в этой области. Но Богданов был первым, кто рассмотрел динамику возможных изменений органи­заций под действием внешних или внутренних воздейст­вий. И, что еще важнее, он перенес основы этой науки в область обществоведения. Более того, он сделал попытку анализа возможных механизмов, благодаря которым про­исходит изменение организационных структур. Конъюга­ция, ингрессия и другие термины, введенные автором, суть названия возможных механизмов, которые, правда, могут быть названы и более простыми словами, более употребительными в естествознании и общественных на­уках.

Будучи по образованию врачом, Богданов вряд ли был знаком с работами Эйлера и Пуанкаре и с их кон­
цепцией бифуркации. Поэтому его описание возможных механизмов эволюции организационных структур весьма неполно. Более того, его использование термина «кри­зис», который по смыслу должен быть эквивалентом тер­минов бифуркация (А.Пуанкаре) или катастрофа (Р.Том), дает весьма упрощенное представление о возможном ха­рактере быстрой перестройки организации. Создается впечатление, что Богданов не понимал многих особеннос­тей этого явления и принципиальной непредсказуемости результата преодоления кризиса и посткризисной струк­туры организации. Но здесь причины более глубокие, о чем я скажу ниже.

К сожалению, в тектологии Богданова практически отсутствует попытка как объяснения причин возникнове­ния уже отмеченных выше изоморфизмов, так и приро­ды механизмов, определяющих динамику организацион­ных структур, что является наиболее важной страницей современной теории самоорганизации. Во всяком случае, ее методологического фундамента.

В основе современной теории организации (самоорга­низации) лежит представление о системном характере всего Универсума. Оно является следствием принципа Бора: существует лишь то, что наблюдаемо. А наблюдать мы можем лишь то, что связано с нами теми или иными взаимодействиями. Значит все, что наблюдаемо, есть сис­тема и все, что в ней происходит, в том числе и действие разума человека, есть следствие внутренних причин, оп­ределяющих развитие. Вот почему мы употребляем в ка­честве «всеобщей науки», если пользоваться терминоло­гией Богданова, не термин «теория организации», а «тео­рия самоорганизации». И самое общее представление о некоторых общих свойствах динамики любых организа­ционных структур может быть описано надлежащей мо­дификацией дарвиновской триады: изменчивость, т.е. действие непредсказуемых факторов стохастической при­роды, наследственность — влияние прошлого на настоящее и будущее и принципов отбора, т.е. законов природы.

Если наследственность и отбор в той или иной форме присутствуют в тектологии, то неконтролируемая измен­чивость, по существу, чужда Богданову. Но именно с ней связано действие всех механизмов эволюции любых организаций. И именно фактор изменчивости делает принципиально непредсказуемым результат любых би­фуркационных (революционных) перестроек, когда па­
мять системы практически исчезает и ее будущее опреде­ляется стохастикой и неопределенностью.

И эту ограниченность богдановской тектологии легко понять. Во времена Богданова квантовая механика дела­ла только первые шаги, еще не было понимания того, что принцип неопределенности Гейзенберга — объектив­ная реальность, что динамику микромира можно описать только вероятностными распределениями. Только теперь мы понимаем, что вероятностная природа микромира проходит насквозь через все этажи мироздания, что она определяет тепловое движение молекул, а следовательно, и интенсивность мутагенеза, а следовательно, и непред­сказуемость многих особенностей рождающегося челове­ка и, тем более, непредсказуемость поведения личности! И многое другое, что исключает детерминированность любых представлений о будущем.

4

Огромная заслуга Богданова — приложение общих рассуждений об особенностях организационных структур и организационной деятельности к конкретным вопросам общественного развития. Конечно, и здесь, за те более чем пол века, которые нас отделяют от работ Богданова, утекло много воды, в теории самоорганизации появились и новые идеи, и новые факты. И даже новые разделы. Но то обстоятельство, что Богданов сумел связать орга­низационную (организующую) деятельность с понятием «интереса» (цели), раскрыть связь динамики организа­ционных структур с формированием цели организации, показать, как организация, созданная для выполнения определенных функций, неизбежно постепенно приобре­тает собственные цели и, следовательно, как организация начинает эволюционировать в новую сторону, не предусмот­ренную организующим субъектом (т.е. вырождаться), переоценить невозможно. Более того, Богданов, по суще­ству, обосновал необходимость непрерывного совершен­ствования любого аппарата управления, неизбежность перестройки любых организационных структур и опас­ность их консервации.

Однако в тектологии есть одно важное направление, которое осталось почти не рассмотренным Богдановым и которое приобретает в настоящее время особое значение. Я имею в виду теорию компромиссов.

Существует некое универсальное свойство материаль­ного мира — объединение элементов в системы, в воз­никновении кооперативного взаимодействия. Оно прояв­ляется в мире неживого вещества, например, в когерент­ном излучении, резонансных явлениях и т.д. Мы его видим и в живом веществе — такой пример дают много­клеточные организмы. Но особенно ярко эта тенденция проявляется в обществе. Нельзя сказать, что Богданов не замечает такой особенности нашего мира — он даже вво­дит для этого специальный термин конъюгация. Но Бог­данов не замечает, что в основе всех подобных явлений всегда лежит некоторый компромисс.

Правда, Богданов говорит о борьбе организаций, но слово компромисс в его работе отсутствует. А ведь в это время о нем, о его месте в развитии живого мира и обще­ства уже думали ц. биологи, и экономисты. Концепция адаптации вида сводится к поиску компромисса между биоценозом и видом, для которого он является нишей. А итальянский экономист Парето еще в начале века ввел понятие неулучшаемого компромисса (так называемую ныне паретооптимальность). Правда, теперь мы знаем, что этого свойства компромисса еще недостаточно для того, чтобы быть уверенным в том, что он будет принят конфликтующими субъектами. Для этого необходима еще его устойчивость, т.е соблюдение условий типа Нэша. Но все это было понято лишь в послевоенные годы.

Мне кажется, что термин компромисс Богданов пыта­ется заменить термином равновесие, что, впрочем, не вполне эквивалентно.

5

Я уже заметил, что в тектологии Богданова важное место занимает понятие кризиса, аналога понятия бифур­кации или катастрофы в теории динамических систем. «Кризис», по Богданову, означает быструю перестройку системы, ее структуры. В идеализированных случаях (подобных тем, которые изучал Леонард Эйлер еще в

XVIII в.) этот переход организации в новое состояние происходит мгновенно. В реальности — это всегда бы­стро протекающий «революционный» процесс преобразо­вания. Его причина — существование критических зна­чений внешней нагрузки или разрушение той или иной
внутренней связи, приводящих к потере устойчивости (стабильности) того квазиравновесия, в котором находи­лась система. И, как я уже говорил, посткритическое со­стояние непредсказуемо (точнее, «почти» непредсказуе­мо) — так учит теория.

К числу бифуркационных относятся все революцион­ные перестройки общества. И если быть последователь­ными, то мы неизбежно придем к выводу о том, что ре­зультат любой революции, ее исход, т.е. конечное, по- стреволюционное состояние общества непредсказуемо, причем принципиально! Последнее утверждение не толь­ко вывод теории, оно является уже и эмпирическим обобщением: ни одна революция не достигала тех целей, ради которых она предпринималась. И причина здесь общая для всех катастрофических (кризисных, бифурка­ционных) состояний. При переходе, через критическое состояние память системы резко уменьшается и в станов­лении ее будущего состояния превалирующую роль при­обретают всегда существующие непредсказуемые, т.е. случайные факты.

Это обстоятельство однажды очень точно проиллю­стрировал Л.Д.Троцкий, который в одной из своих ста­тей сказал о том, что если бы в июле 1917 г. его и Ле­нина не было бы в Петербурге, то Октябрьская рево­люция вряд ли бы состоялась! История выбрала бы какое-нибудь иное русло. Я думаю, что он был недалек от истины.

Итак, любая революция действительно катастрофа с непредсказуемым исходом — таков один из выводов со­временной тектологии, т.е. теории самоорганизации. Го­воря об общественных катаклизмах, я принимаю терми­нологию Рене Тома, а не Анри Пуанкаре, ибо абстракт­ная «бифуркация», во всяком случае для моего поколе­ния, несет куда меньше трагических ассоциаций, чем «катастрофа» Тома. Революция — это действительно всегда человеческая трагедия независимо от того, начи­нается она сверху или снизу. Значит, при выборе страте­гии своего развития человечество должно избегать кри­зисов системы, кризисов организации. Таков «великий принцип современности»!

К сожалению, Богданов не сделал подобного вывода из своего исследования. Да, по всей вероятности, он и не мог его сделать по соображениям не только идеологичес­ким, но и чисто эмоциональным. Уйдя однажды из пар­
тии большевиков, он все-таки остался революционером и по характеру своей непримиримости — большевиком. Весь настрой его книги, его медицинской деятельности и даже неординарность его кончины говорят об этом.

Но для меня, не только как для математика, который занимался теорией бифуркации динамических систем, но и просто как для человека — такой вывод очевиден. Вот почему я убежденный и «непримиримый» оппортунист. Впрочем, как и всякий исследователь, для которого ло­гика и эмпирические обобщения и есть путь к истине. И современная теория организации, т.е. тектология, убеж­дает исследователя, что для развития общества есть толь­ко одна дорога: медленное и очень постепенное измене­ние всех характеристик общественной организации. И никаких революций, сколь бы ни манящими были от­крывающиеся перспективы.

Иначе горе и кровь!

6

Теория организации (как теперь чаще говорят — самоорганизации), в отличие от теории систем, быстро развивающаяся дисциплина.

На одном ее фланге — проблемы методологические, обосновывающие главную парадигму современного раци­оналистического мышления — единство определяющих особенностей всех процессов развития в косной природе, живом веществе и обществе. А может быть, даже и в микромире, макромире и супермире. На другом — «ин­струментальная» составляющая дисциплины: математи­ческая теория динамических систем, компьютерная ими­тация, человеко-машинные системы и т.д.

Необозримое промежуточное пространство посвящено описанию механизмов, определяющих сам процесс разви­тия и его конкретизацию. И все эти вопросы нельзя ра­зорвать — они представляют собой единое целое, некую общность. Это целый мир! И Богданов увидел эту це­лостность, эту неразрывность. Ведь не случаен же подза­головок его книги: всеобщая организационная наука! И он ее рассматривал не только в качестве альтернативы философии (или как своеобразную философию), но и как стержень всех основных научных дисциплин и ра­зумной деятельности. Может быть, в этом он и был пер­
вым — на ступень такого понимания и такого уровня обобщения никто до него не поднимался.

Чтение Богданова много лет назад мне помогло уви­деть то общее, что объединяло и Бора, и Пуанкаре, и Вернадского, и великих обществоведов прошлого и со­временности.

Я думаю, что пришло время для систематического из­ложения теории организации в форме некой многотом­ной сводки ее интерпретаций, ее рассмотрения в разных ракурсах, ее изложения с разных позиций. И в этой сводке тектология Богданова займет достойное место!

«Вопросы философии», 1995.

А. П. Огурцов ТЕКТОЛОГИЯ А.А.БОГДАНОВА И ИДЕЯ КОЭВОЛЮЦИИ

Что такое коэволюция? В словарях коэволюция опре­деляется как эволюционное взаимодействие организмов разных видов, не обменивающихся генетической инфор­мацией, но тесно связанных друг с другом биологически. Термин «коэволюция» был введен экологами, для кото­рых коэволюция — взаимное приспособление видов. Об­ратив внимание на различные типы взаимодействия видов (хищничество, паразитизм, комменсализм, конку­ренция), экологи сначала связали коэволюционное взаи­модействие с мутуалистическими (взаимовыгодными) ас­социациями, примером которых может быть симбиоз. В симбиотических ассоциациях организм, будучи элемен­том одного микроуровня, становится элементом другого уровня — макроуровня, или биоценоза. В последующем экологи расширили область применения этого понятия и стали говорить о коэволюции как о взаимоотношениях любых видов организмов с видами — ближайшими парт­нерами в биогеоценозе. Эти взаимоотношения включают в себя даже антагонистические взаимоотношения, однако при них виды-партнеры оказываются взаимно необходи­мыми. Коэволюция обеспечивает условия взаимного су­ществования и повышение устойчивости биоценоза.

Этологи сделали предметом анализа коэволюционные процессы, обратившись к изучению совместной эволюции коммуникативно-информационных систем (передающей

и воспринимающей систем), к раскрытию корреляции между актами поведения одних особей и их влияния на акты поведения других особей, между сходными адапта­циями (например, мимикрия). Поэтому вместо адапта­ции они стали говорить о коадаптации — взаимной адап­тации двух видов.

В генетике начинают анализировать коэволюцию в геноме человека, т.е. в ансамбле генетических информа­ционных структур разного ранга. В социобиологии (Е.Уилсон) вводится понятие «генно-культурной коэво­люции», т.е. сложного взаимодействия, в котором куль­тура порождена биологическими императивами, а биоло­гические черты изменены генетической эволюцией в ответ на культурные новшества.

Итак, коэволюция — это вереница последовательно сменяющих друг друга, взаимно обусловленных, нерас­торжимо согласованных изменений, которые могут про­исходить на разных ярусах организации живых систем.

Идея коэволюции становится парадигмой естествен­ных и социальных наук на рубеже XX и XXI веков. Это означает кардинальное изменение мировоззренческих и методологических образцов. Дело в том, что эволюция обычно связывалась с прогрессом, с восходящим разви­тием, в котором более высокая ступень в эволюции отри­цает другую, более низко организованную. Идея коэво­люции предполагает совместное развитие в рамках систе­мы взаимодействия. Следует подчеркнуть, что это систе­ма взаимодействия субстратно разнородных компонен­тов. Такую систему лучше назвать комплексом, посколь­ку компоненты коэволюционного комплекса связаны не единством субстрата, а единством функций.

Какое отношение идея коэволюции имеет к тектоло­гии? Казалось бы, никакого. Ведь биолого-эволюционис- ты не анализировали организационную сторону взаимо­действия и до последнего времени оставляли в стороне связь коэволюции и самоорганизации. Лишь в последнее время благодаря работам Э.Янча в США и Ю.В.Чайков­ского в России начинает осознаваться связь коэволюции и самоорганизации. Конечно, коэволюция не тождествен­на самоорганизации, но без самоорганизации коэволюци- онные процессы понять невозможно. Самоорганизация имеет дело со структурами, состояниями системы, а коэ­волюция — с отношениями между системами, с корреля­цией эволюционных изменений. Коэволюционный под­
ход выделяет из всей совокупности изменений те, кото­рые сопряжены, взаимно адаптированы. Сопряженность эволюционных изменений выполняет двоякую функцию — сохранения целостности системы и участия в становлении новой целостности. При этом и самоорганизация, и эво­люция трактуются по-новому, а именно: самоорганиза­ция как динамическое равновесие, а эволюция как после­довательность неравновесных состояний и их усложне­ние. Самоорганизация становится динамикой когерент­ных систем, т.е. систем, обладающих согласованностью фаз движения, а эволюция — коэволюционным сопряже­нием изменений различных видов. В коэволюции решаю­щую роль играет не борьба за существование, а взаимо­помощь, согласованность, сотрудничество. Именно эти факторы в эволюции были выдвинуты в качестве цент­ральных П.А.Кропоткиным в его книге «Взаимная по­мощь среди животных и людей» (1907).

Эволюционистскому способу мысли и в биологии, и в социальных науках не хватало тектологического подхо­да, соединения с организационной мыслью, которая сде­лала предметом своего исследования формы и способы организации безотносительно к субстрату организации. Можно сказать, что благодаря идее коэволюции естест­вознание уже обратилось к анализу организации взаимо­действия различных комплексов, претерпевающих взаим­ные изменения. Поэтому обращение к тектологии

А.А.Богданова позволит, по моему мнению, существенно обогатить анализ коэволюционных изменений, воспол­нить идею коэволюции исследованием универсальных форм и способов организации, в том числе и организа­ции коэволюционных изменений.

Конечно, в тектологии А.А.Богданова нет термина коэволюция, однако целый ряд идей, развиваемых им, не только выходит за границы узко прогрессистской трактовки эволюции, но и весьма близки идее коэволю­ции. Какие же это идеи?

Прежде всего отметим, что А.А.Богданов не приемлет отождествления эволюции с прогрессом. Отождествление эволюции с прогрессом означало бы, что организация сил природы преодолевается более высоким уровнем ор­ганизации — организацией человеческих сил. Для Бог­данова же «природа — великий первый организатор; и сам человек — лишь одно из ее организованных произ­ведений. Простейшая из живых клеток... по сложности и

совершенству организации далеко превосходит все, что удается организовать человеку. Он — ученик природы, и пока еще очень слабый»^[250]. Более того. Говоря о про­грессивном подборе, Богданов связывает его не с про­грессом, а с прогрессией, т.е. с непрерывным рядом со­бытий, идущих в ту или иную сторону (см. кн. 1. С. 202). Хотя в его интерпретации социальных форм ор­ганизации сохраняется убеждение в том, что рыночная жономика ниже по уровню своей организации социали­зированной экономики, и тем самым он сохраняет про- I рессистский способ мысли в исследовании социальных форм организации, все же тектология — это одна из пер- ных попыток отказа от прогрессизма и анализа различ­ных форм взаимодействия организационных комплексов.

Исходным понятием тектологии Богданова является понятие «организационного комплексат.е. объединения не субстратного, а организационного и фукнционального. По его словам, «организация включает в себя одновре­менное координирование и взаимоприспособление эле­ментов» (С. 107). Именно с такого рода комплексами имеет дело коэволюция. Проводя различие между орга­низованными комплексами, Богданов говорит об органи­зованных, дезорганизованных и нейтральных комплек­сах. Фундаментальный принцип организованных ком­плексов — их холистичность, при которой целое больше своих частей. Для иллюстрации этого типа организован­ного комплекса Богданов обращается к симбиотическим комплексам, к симбиозу, например, «сувойки² и зоохре- лы, одноклеточной инфузории с одноклеточной водорос­лью, которая в ней живет. Первая принадлежит к про­стейшим животным, потребляет кислород и выделяет уг­лекислоту; вторая — из простейших растений, заключает в себе зеленые зерна хлорофилла, за счет энергии солнеч­ных лучей разлагает углекислоту, пользуясь ею как ма­териалом для своих тканей, и выделяет кислород. Таким образом, известная доля активностей в материальной форме того или иного вещества, теряемая одним участни­ком симбиоза по непригодности для него, приобретается непосредственно другим, и обратно, а следовательно, со-

храняется в симбиотическом целом. Понятно, что это целое практически располагает большей суммой актив­ностей, чем если бы его части существовали отдельно: образец бесконечно распространенного типа организаци­онных связей» (С. 117-118). Для Богданова симбиоти­ческие ассоциации — пример весьма распространенного типа организационного взаимодействия, которое будет анализироваться им в различных своих аспектах, но при отвлечении от конкретно-физиологического характера его элементов и биологического способа взаимодействия.

Идея конъюгации как объединения комплексов также имеет непосредственное отношение к анализу коэволюци- онного взаимодействия. Для Богданова конъюгация — это и сотрудничество, и всякое иное отношение, в кото­ром два комплекса находятся во взаимодействии, их эле­менты — активности перемешиваются, «влияют» одни на другие, вообще «комбинируются», переходят из одного комплекса в другой (см. с. 145).Коэволюция всегда есть взаимодействие комплексов именно такого рода. Рассмат­ривая цепь таких взаимодействий Богданов вводит поня­тие «цепной связи», которая различается им на однород­ную и неоднородную, симметричную и асимметричную. Коэволюционное взаимодействие, рассмотренное под углом зрения его организации, есть цепная связь конъ­югирующих комплексов, для которой характерны асим­метрия и наличие связи (ингрессии, по Богданову). Этой связкой в биологических коэволюционирующих системах служат общность среды, координация усилий и пищевые цепи. Разрыв связки в коэволюционном взаимодействии влечет за собой или дезорганизацию, или появление от­дельных независимых комплексов.

Эти идеи, выдвинутые Богдановым, относятся к ис­следованию формирующих организационных механиз­мов, т.е. к механизмам формирования организационного взаимодействия, и не касаются механизмов изменения организационных механизмов и организационных форм. В изучении Богдановым регулирующих механизмов связь с идеей коэволюции еще более непосредственна, поскольку здесь вводятся временные параметры измене­ний. Тектология А.А.Богданова пронизана эволюцион­ным способом мысли. Для него весьма значима концеп­ция Ч.Дарвина о естественном подборе. Более того, Бог­данов подчеркивает «универсальность схемы подбора», ее применимость ко всякому комплексу, ко всякому взаи­

модействию комплексов, к каждому их компоненту во мелкий момент (см. с. 190). Какие же идеи, выдвинутые Л.Богдановым при анализе регулирующего механизма, имеют отношение к идее коэволюции?

Идея комплекса-процесса. При исследовании сложно­го коэволюционного взаимодействия необходимо учиты- иать не только структуру взаимодействия комплексов, но и их взаимные изменения, происходящие во времени. « Часто активности — сопротивления комплекса и его сред приходится рассматривать как изменяющиеся во иремени, исследовать комплекс-процесс. Тогда все мо­менты этого процесса выступают в виде звеньев одной цепи — временной, и к этим звеньям как частям целого надо применять все ту же точку зрения» (С. 220). Тем самым цепная связь становится временной цепной свя­зью, т.е. связью, развертывающейся во времени. Именно с такого рода связями и имеет дело коэволюция.

Идея подвижного, динамического равновесия. Любая система, по Богданову, не безразлична к форме воздейст- иия окружающей среды, внутри системы возникают про­цессы, направленные на преодоление внешнего воздейст- ния и восстановление равновесия. С помощью различно­го рода регуляторов система обретает равновесие. По­движность равновесия получает гораздо более сложные формы при исследовании совместного, сопряженного из­менения в различных комплексах. Тенденция к равнове­сию складывается из бесчисленных нарушений равнове­сия. Динамическое равновесие, возникающее между двумя рядами эволюционирующих видов, или комплек­сов, включает в себя соответствие и несоответствие, кон­сонансы и диссонансы, гармонию и дисгармонию, взаи- модополнительность и конкуренцию, интерференцию и нзаимоусиление (резонанс), синхронизацию эволютив- ных комплексов и их изоляцию, конвергенцию и дивер­генцию. Идея динамического равновесия, выдвинутая IБогдановым, становится программой исследования про­цессов коэволюции как биологических видов, так и чело­века и природы в целом.

В исследовании Богдановым расхождения и схожде­ния форм также есть немало идей, совпадающих по свое­му существу с идеей коэволюции. Какие же это идеи?

Отметим прежде всего идею дополнительной связи. Анализируя взаимоотношения организационных форм, Богданов обратил внимание на то, что существуют до­
полнительные соотношения комплексов и их элементов, при которых «части взаимно дополняют друг друга бла­годаря сохранению их связи» (Кн. 2. С. 14). По его сло­вам, «сущность дополнительной связи сводится к обмен­ной связи: в ней устойчивость целой системы повышает­ся тем, что одна часть усваивает то, что дезассимилиро- вано другой,, и обратно» (С. 19). Иными словами, для иллюстрации дополнительной связи организованных форм Богданов обращается к симбиотическим ассоциаци­ям, которые исследовались экологами. А симбиоз, рас­смотренный под углом зрения взаимодополнения эволю­ционных изменений, и стал истоком идеи коэволюции. Идея дополнительной связи конкретизируется Богдано­вым в анализе взаимного приспособления взаимодейст­вующих комплексов. Это взаимное приспособление и было названо позднее «коадаптацией». По словам Бог­данова, «два связанных комплекса являются друг для друга составными частями среды, взаимно оказывающи­ми воздействия и сопротивления. Тенденция к равнове­сию тех и других определяет организационное «приспо­собление» обоих компонентов» (С. 32). Конъюгация двух комплексов порождает определенные эффекты, из­меняя один комплекс и, в свою очередь, изменяясь. До­полнительными оказываются не только комплексы, всту­пающие в конъюгацию, но и их изменения. Это и есть коэволюция.

Идея бирегулятора, которую обычно трактовали как предвидение принципа положительной обратной связи. По моему мнению, значимость этой идеи А.А.Богданова выходит за пределы кибернетического принципа обрат­ной связи и фиксирует механизмы двойной или взаимо- дополнительной регуляции в коэволюционирующих ком­плексах или системах. По словам Богданова, «в природе встречаются системы огромной дифференциации, но в то же время высокой устойчивости... Во всех таких случа­ях либо можно обнаружить, либо, с вероятностью, до­стигающей достоверности, приходится предположить су­ществование особых приспособлений, гарантирующих постоянные конъюгационные взаимодействия между всеми разнородными частями целого» (С. 50). Среди такого рода приспособлений, которые обеспечивают взаимодействие комплексов, он особо выделяет бире­гулятор, т.е. двойной регулятор, комбинацию регуля­торов, в которой два комплекса взаимно регулируют

друг друга (С. 97). Бирегулятор — это двойное регу­лирование, которое обеспечивает взаимную подгонку нзаимодействующих систем или их компонентов, син­хронизацию их изменений, корреляцию организацион­ных форм, их взаимного «контроля». Бирегулятор — не просто принцип обратной связи, фиксируемый в кибернетике, скорее это двойная обратная связь, воз­никающая благодаря существованию взаимных приспо­соблений, коадаптаций.

Идея дополнительных взаимоотношений между раз­личными системами, двояко регулируемых с помощью мзаимосоотнесенных приспособлений, конкретизируется Д.А.Богдановым в анализе фаз тектологического про­цесса и их смены. Первая фаза тектологического про­цесса — конъюгационная фаза. Здесь образовавшиеся группировки комплекса вступают в определенные соот­ношения и развиваются, «притом в некоторой связи; а если так, то их неизбежное расхождение направляется... п сторону дополнительных соотношений; ибо регулирую­щий механизм подбора поддерживает такого рода изме­нения как увеличивающие структурную устойчивость группировок. Выступает второй момент — фаза систем­ных дифференциаций. Дополнительные соотношения могут создаваться по разным направлениям, множествен­ные и сложные...» (С. 259). Заключительная фаза тек- гологического процесса — фаза системной консолида­ции. Итак, эволюция взаимодействующих систем направ­лена, по Богданову, в сторону взаимного дополнения, что и обеспечивает устойчивость целостной системы. В фазе системной дифференциации взаимодействие систем развертывается по разным направлениям, сохраняя свой взаимодополнительный характер. На последней фазе до­стигается новая целостность системы взаимодействующих комплексов или их компонентов. Дифференцировавшие­ся взаимодополнительные соотношения на этой фазе кон­солидируются в новую, внутренне расчлененную и суб­стратно разнородную целостность — в новое организа- ционное целое (Кн. 1. С. 48). Этот анализ Богдановым фаз тектологического процесса и взаимодействия разви­вающихся, взаимно сопряженных комплексов, по сути дела, является анализом процессов коэволюции с органи­зационной точки зрения. А.А.Богданов в своей тектоло­гии сделал то, что не смогли сделать биологи-эволюцио- м*
нисты, а именно раскрыл фазы коэволюции биологичес­ких систем.

Таковы те идеи, которые развил в тектологии

A. А. Богданов и которые можно рассматривать как пред­видение идеи коэволюции. Более того, их можно рас­сматривать как раскрытие организационных форм коэ­волюции и ее тектологического механизма. Превращение идеи коэволюции в парадигму научного знания означает, что в центре и естественных, и общественных наук ока­зывается анализ механизмов взаимодействия, взаимной помощи, сотрудничества, взаимного сопряжения и корре­ляции эволюционирующих систем (биологических систем в биоценозе, биологических систем со средой — в био­геоценозе, общества с природой в глобальной экологии). Биологи-эволюционисты могут найти в тектологии Бог­данова обстоятельный анализ конвергенции и диверген­ции, корреляции и взаимодополнения организационных форм, детальный анализ организационных механизмов коэволюции. Вне такого анализа организационных форм и бирегуляторов идея коэволюции не может стать пара­дигмой для научного знания. К сожалению, по целому ряду причин, прежде всего идеологического характера, тектология А.А.Богданова осталась малоизвестной биоло­гам нашего века, хотя тектология оказала определенное влияние и на социальную, и на естественнонаучную мысль.

Говоря о контексте возникновения тектологии А.А.Бог­данова, надо сказать, что сама идея организации возник­ла еще в дореволюционный период истории России. В этой связи мне хотелось бы напомнить выступления

B. И.Вернадского не только об организации государст­венной сети научно-исследовательских институтов, но и об организации биосферы. А.А.Богданов использует по­нятие «биосферы», хотя и не ссылается на исследования

В.И.Вернадского (см. кн. 2. С. 17). Для Вернадского живое вещество и биосфера обладают особой организо­ванностью, которую он отличает от механизма. «Органи­зованность не есть механизм. Организованность резко отличается от механизма тем, что она находится непре­рывно в становлении, в движении всех ее самых мель­чайших и энергетических частиц»^[251]. Организованность,
согласно Вернадскому, это закономерно меняющееся, не­прерывно стремящееся к устойчивости равновесие, дина­мическое равновесие. Организованность «не есть меха­низм и не есть что-нибудь неподвижное. Это — динами­ческое, вечно изменчивое, подвижное, в каждый момент меняющееся и никогда не возвращающееся к прежнему образу равновесие. Ближе всего к нему живой организм, отличающийся, однако, от него физико-геометрическим состоянием своего пространства. Пространство биосферы физико-геометрически неоднородно. Я думаю, что удоб­но определить это строение особым понятием организо­ванность» (С. 94). Согласно Вернадскому существуют два типа динамических равновесных состояний — меха­низм и организованность. Механическое динамически- равновесное состояние представлено в созданных челове­ком машинах (часы, станки и др.). Организованные ди- намически-равновесные состояния представлены в живых организмах, в отношениях «организм-среда», во взаимо­отношениях организмов различных видов, во взаимоот­ношениях различных геосфер Земли (биосферы, гидро­сферы, атмосферы и т.д.). Биосфера, включающая в себя, согласно Вернадскому, живые, косные и биокосные естественные тела, также есть организованное, динами- чески-равновесное состояние. В учении В.И.Вернадского об организованности как динамически-равновесном со­стоянии нетрудно увидеть созвучие тем идеям о динами­ческом равновесии, которые развивал в тектологии

A. А. Богданов.

Идея организованности биосферы в целом и отдель­ных экосистем нашла свое развитие в исследованиях оте­чественных экологов. А.А.Богданов ссылается на работы

B. И.Талиева — ботаника из Харькова, который еще в дореволюционные годы выдвинул идею охраны природы и природных экосистем. Экологи всегда имели дело со взаимодействием биологических видов и организмов с абиотической средой. В русской экологии идея специфи­ческой организации экосистем нашла свое выражение в учении о биоценозе и биогеоценозе, развитом В.Н.Сука­чевым, В.В.Станчинским, Д.Н.Кашкаровым. Помимо этого в отечественной экологии были выдвинуты различ­ные программы охраны природы, в основу которых была положена идея динамического равновесия природных экосистем.

И, наконец, последнее замечание. Тектология А.А.Бог- данова оказала большое влияние на социологию органи­заций и управленческую мысль 20-30-х годов. Известно, что 20 января 1921 г. открылась Первая Всероссийская инициативная конференция по научной организации труда и производства. Ее организатором был Наркомат путей сообщения. На пленарном заседании были заслу­шаны доклады А.А.Богданова и его единомышленников — М.Фалькнер-Смит, О.Ерманского и др.

Сам Богданов заметил, что зародыши тектологии су­ществовали в различных науках, в частности, в исследо­ваниях организации предприятий и учреждений вообще (например, исследования Л.А.Бызова); изучении психо­техники рабочей силы (работы И.Н.Шпильрейна); в анализе принципов организации (П.М.Керженцев, С.Ча- хотин). Тектология А.А.Богданова принципиально отли­чается от этих частично-организаторских постановок про­блемы. Тектология выдвигает универсально-всеобщие ор­ганизационные методы и понятия. Она, по словам ее ос­нователя, «характеризуется именно тем, что обобщает и объединяет все специализированное, берет для себя мате­риалом всевозможные элементы природы и жизни, чтобы их комбинировать и связывать одними и теми же метода­ми, по одним и тем же законам» (кн. 1. С. 55).

В послереволюционное время идеи организации и ре­организации были весьма популярны. С организацией связывали перестройку промышленного производства на новых основаниях научной работы и художественного творчества, понятого как производство ценностей искус­ства^[252]. Даже естественнонаучное знание восприняло язык организации, примером чего может служить книга

Н.К.Кольцова «Организация клетки» (М., 1936). Язык тектологии, управления и организации различных систем (живых и неживых, человек —машина, человек — приро­да, экосистем разного уровня и т.д.) вошел в сознание и ученых, и управленцев. Громадную роль в этом утверж­дении организационного мышления сыграли системное
движение, возникшее в России в 70-х годах, построение различных вариантов теории систем и разработка мето­дологии системного подхода в отечественной философии (исследования И.В.Блауберга, Э.Г.Юдина, Г.П.Щедро- ницкого, А.И.Уемова, В."А .Садовского, Ю.А.Урманцева и др.).

Соединение исследовательских разработок в методо­логии системного подхода с идеей коэволюции — важ­нейшая задача, которая, по моему мнению, выдвигается на передний план в наши дни. И здесь опыт тектологии

А.А.Богданова весьма значителен и перспективен.

сВопросы философии», 1995.

В. Н. Садовский ЭМПИРИОМОНИЗМ А.А.БОГДАНОВА: ЗАБЫТАЯ ГЛАВА ФИЛОСОФИИ НАУКИ

Судьба научного наследия А.А.Богданова (1873 — 1928) глубоко трагична. Один из лучших знатоков марк­систской политической экономии на рубеже XIX и XX веков, создатель оригинальной философской концепции — эмпириомонизма, творец всеобщей организационной науки — тектологии, на многие годы предвосхитившей идеи кибернетики и общей теории систем, организатор и директор первого в мире Института переливания крови. Этот перечень легко можно продолжить. Любого из на­званных научных достижений было бы достаточно для того, чтобы вписать имя его автора большими буквами в историю науки.

А.А.Богданову принадлежат все они, однако при его жизни и многие десятилетия после его трагической смер­ти научные достижения А.А.Богданова были необъектом изучения и признания, а безжалостной и совершенно не объективной критики, а затем и глубокого забвения. В Советской России такое отношение к А.А.Богданову было предопределено ленинской критикой философской позиции А.А.Богданова в «Материализме и эмпириокри­тицизме». Западный же научный мир долгое время прак­тически совсем не знал А.А. Богданова¹, да и в настоящее время имеет о его научных достижениях весьма поверх­
ностное представление (ни одна философская работа А. А. Богданова так и не была переведена на иностранные языки, нет пока еще и полного английского издания «Тектологии»²).

Историческая справедливость по отношению к науч­ному наследию А.А. Богданова должна быть восстановле­на — никаких препятствий для этого сегодня нет. В Рос­сии в настоящее время, слава Богу, нет или практически нет каких-либо идеологических табу. Так что действи­тельно наконец-то есть все условия для того, чтобы объ­ективно и справедливо оценить научные заслуги А.А. Богданова.

Эволюция философских воззрений А.А. Богданова

Все исследователи творчества А.А.Богданова отмеча­ют эволюцию его философских воззрений. Факт этой эволюции, причем достаточно существенной, бесспорен, и о нем в свое время — в 1909 г. — довольно простран­но высказывался В.И.Ленин в столь характерном для него ругательно-обличительном духе.

По Ленину, Богданов прошел четыре стадии своего философского блуждания. Заметим, именно — блужда­ния, а не развития или эволюции. «Он был сначала «ес­тественноисторическим» (т.е. наполовину бессознатель­ным и стихийно-верным духу естествознания) материа­листом». «Вторая ступень — модная в конце 90-х годов прошлого века «энергетика» Оствальда». Ленинская оценка энергетики и, соответственно, второй ступени «блуждания» Богданова совершенно определенна — «пу­таный агностицизм, спотыкающийся кое-где в идеа­лизм». «От Оствальда... Богданов перешел к Маху, т.е. перенял основные посылки субъективного идеализма, не­последовательного и сбивчивого, как вся философия Маха.

Четвертая стадия: попытки убрать некоторые проти­воречия механизма, создать подобие объективного идеа­лизма»³.

Приведенных оценок, кажется, вполне достаточно, чтобы понять дух видения Лениным философской эво­люции Богданова — от естественноисторического матери­ализма через субъективный идеализм к идеализму объек­тивному. Вот таким полным набором философских обви­
нений характеризует Ленин философскую эволюцию марксиста Богданова, к тому же убежденного — заме­тим, с достаточным основанием — в том, что он всегда стоял на позициях философского марксизма. Ленину, однако, этого мало, и он рекомендует Богданову сделать <теперь только один серьезный шаг, чтобы снова повер­нуть к материализму, именно — универсально выкинуть нон свою универсальную подстановку»⁴. Странная логи­ка: подстановка Богданова — только одна из составных мастей его философских воззрений. Если последовать со­нету Ленина и «выкинуть ее вон», то что же, все осталь­ные составные части философии Богданова сразу же превращаются в материализм, в ленинском, а точнее — шгельсовском понимании материализма? И кроме того, но всем достаточно пространном тексте «Материализма и эмпириокритицизма» не содержится вразумительного описания того, чем же собственно является эта универ­сальная подстановка. Поэтому не ясно, что же надо «универсально выкинуть вон». И хорошо — и для фило­софии, и лично для Богданова, — что он не последовал этому совету.

Несмотря на явную тенденциозность ленинских оце­нок философской эволюции Богданова, они на несколько десятилетий, прежде всего в 30-е, 40-е и 50-е годы, стали официальным идеологическим штампом анализа фило­софских взглядов Богданова. Правда, в начале 30-х годов авторы, которые обращались к этому вопросу, еще н какой-то мере могли проявить свою самостоятельность и хотя бы минимальную долю объективности. Вот при­мер: малоизвестный (хотя и вышедший в 1930 г. тира­жом в 15 тыс. экземпляров) «Краткий философский сло­варь» Т.С.Ищенко. Автор, по-видимому, деборинец, и его отношение к Богданову, конечно, негативное. Тем не менее в его словаре Богданов характеризуется как «вид­ный революционер», «крупный мыслитель, создавший ряд трудов по философии, политической экономии, ли­тературе и искусству»⁵. Сказано справедливо, но тем не менее, по мнению Т.С.Ищенко, «во всех областях Богда­нов является в той или иной мере ревизионистом»⁶.

А вот мнение автора словаря по интересующему нас сейчас вопросу: «В философском развитии Богданова можно наметить три этапа: 1) 90-е годы, когда он был еще близок к марксизму; 2) примерно от 1904 по 1912 г., когда Богданов, исходя из философских воззрений эмпи­
риокритиков Маха и Авенариуса, создает свою систему эмпириомонизма — русскую разновидность эмпириокри­тицизма; 3) период создания всеобщей организационной науки «Тектологии» — науки о всеобщих организацион­ных принципах»⁷. Стремление Т.С.Ищенко разобраться в философской эволюции Богданова несомненно; он во всяком случае не следует слепо за ленинскими формули­ровками и — что важно — отмечает близость раннего Богданова к марксизму (хотя бы сказано это, ведь у Ле­нина о философском марксизме Богданова вообще ниче­го не говорится), но несмотря на все это в «Кратком фи­лософском словаре» Т.С. Ищенко содержатся удивитель­ные утверждения, в частности о том, что Богданов стре­мится соединить марксистскую философию с кантиан­ской философией (а как быть с вещью-в-себе, с которой Богданов боролся всю жизнь?).

Подобные «вольности» были еще допустимы в самом начале 30-х годов. Позднее же и особенно после выхода «Краткого курса истории ВКП(б)» (1938) философы на долгие годы были призваны лишь повторять формули­ровки этой книги, а применительно к эволюции фило­софских воззрений Богданова — только бесконечно ссы­латься на соответствующие утверждения Ленина из «Ма­териализма и эмпириокритицизма». Яркий пример тако­го отношения к философии Богданова — первое издание «Краткого философского словаря» под редакцией М.Ро­зенталя и П.Юдина (1938). В этом словаре в двух ста­тьях, посвященных творчеству Богданова, — «Богданов» и «Эмпириомонизм», философские и научные искания Богданова не удостаиваются ни одной позитивной оцен­ки и читателя просто отсылают к соответствующей кри­тике «философского блуждания» Богданова Лениным⁸. «Краткий философский словарь» выдержал несколько изданий и перепечаток и был опубликован тиражом в не­сколько сотен тысяч экземпляров, и во всех этих издани­ях и переизданиях применительно к философским воз­зрениям Богданова в нем только повторялись соответст­вующие ленинские обвинительные формулировки — и так было, как минимум, до середины 80-х годов.

Между тем отношение к научному наследию Богдано­ва в советской философии стало меняться уже в 60-е годы, и этот процесс был связан не столько с его фило­софией, сколько с тектологией. Именно в это время на­чалась сложная и мучительная реабилитация всеобщей
организационной науки — тектологии⁹, и это косвенно затронуло и оценку эволюции философских воззрений Богданова. Не имея возможности — практически до се­редины 80-х годов — открыто выступать против ленин­ских «классических» формулировок, многие советские философы, начиная с 60-х годов, часто таким образом препарировали ленинские утверждения, что в них иногда даже появлялся рациональный смысл. Во всяком случае н статье «Богданов» из «Философского энциклопедичес­кого словаря» (1-е изд., 1985, 2-е изд., 1989) четыре папа эволюции философских взглядов Богданова пред­ставлены в таком виде: «стихийный материализм («Ос­новные элементы исторического взгляда на природу», 1899); увлечение энергетизмом В.Ф.Оствальда («Позна­ние с исторической точки зрения», 1901); переход к ме­ханицизму и махизму («Эмпириомонизм. Статьи по фи­лософии», кн. 1 —3, 1904 — 1906). Четвертый этап связан с отрицанием Богдановым философии в традиционном смысле»¹⁰. Вроде бы ленинская классификация и не от­меряется, но смысл такого понимания философской эво­люции Богданова совершенно иной, чем он был пред­ставлен Лениным.

Несомненно, этот процесс восстановления философ­ского и научного имени Богданова был очень важным, но, тем не менее, в то время не было, сказано, с моей точки зрения, самое существенное, а именно то, что, не­смотря на достаточно радикальную эволюцию своих фи­лософских воззрений, А.А.Богданов всегда оставался, начиная с конца XIX в. и до конца своей жизни, убеж­денным марксистом в философии. Его собственные заяв­ления на этот счет имеются во всех его философских ра­ботах, начиная с ранних, появившихся в конце XIX — начале XX в., и включая «Эмпириомонизм» (1904 — 1906), «Философию живого опыта» (1-е изд., 1913, 3-е изд., 1923) и другие его сочинения. Г.В.Плеханов и В.И.Ленин игнорировали это и создали совершенно ложное представ­ление об эволюции философских воззрений А.А.Богда­нова.

Адекватное же понимание философского развития Богданова, по моему мнению, можно создать только с учетом органической включенности философских взгля­дов Богданова в историю марксистской философии, и именно в этом плане мы и будем проводить наш дальней­ший анализ.

Богдановская трактовка философии марксизма

Для обоснования сделанного в предшествующем раз­деле заключения необходимо рассмотреть два вопроса:

1) как понимает Богданов марксистскую философию и

2) как согласуется тезис об органической включенности философских взглядов Богданова в историю марксист­ской философии с развиваемым им в последние пятнад­цать лет его жизни утверждением о том, что философия, следовательно, надо думать — и марксистская филосо­фия, изжила себя, с его мнением о том, что философия, как писал он в 1911 г., «доживает последние дни»¹¹ и что она будет заменена новой всеобщей наукой — текто- логией.

Рассматривая первый вопрос, необходимо прежде всего подчеркнуть отличие богдановской интерпретации философии марксизма как от энгельсовских «классичес­ких» формулировок этой философской концепции, так и особенно от плехановского варианта философии марк­сизма, который излагался Г.В.Плехановым «от имени Маркса при помощи цитат из Гольбаха»¹² и являлся, как справедливо считал Богданов, по существу догматичес­ким. Сказанное в равной мере относится и к ленинской трактовке философии марксизма в «Материализме и эм­пириокритицизме», которая отличается от плехановской интерпретации, по сути дела, только добавлением крити­ки в адрес философских «непоследовательностей» и «ошибок» Плеханова.

Основу марксистской философии А.А.Богданов ус­матривал не столько в философских утверждениях Ф.Энгельса из «Анти-Дюринга» и «Людвига Фейербаха и конца классической немецкой философии», сколько «в социально-философской теории Маркса: развитие обще­ства определяется его производственной жизнью»¹³.

Весьма показательно, что наиболее часто цитируемой

A. А.Богдановым работой К.Маркса являются его «Тези­сы о Фейербахе»: именно в них А.А.Богданов усматри­вает суть философии марксизма. Примечательно, что

B. И.Ленин обращался к знаменитым марксовым «Тези­сам о Фейербахе» только эпизодически.

Философию марксизма А.А.Богданов обычно называ­ет «социальным материализмом Маркса», реже — «исто­рическим материализмом Маркса», всегда подчеркивая
социальную направленность этой философской концеп­ции. Что это означает?

Прежде всего то, что любые явления жизни человече­ства должны быть, по его мнению, представлены в их « жизненном, социально-практическом смысле»¹⁴. Так, например, понять диалектику, по мнению А.А.Богдано­ва, можно только путем «анализа ее происхождения из социального бытия», в результате чего удается устано­вить, что «диалектика есть не что иное, как организаци­онный процесс, идущий путем противоречий, или, что то же, — путем борьбы разных тенденций»¹⁵.

Аналогичным образом социальный материализм, по А.А.Богданову, требует «познать свое познание, объяс­нить свое мировоззрение, и, согласно идее марксизма, ;>то было возможно и обязательно сделать на почве соци­ально-генетического исследования. Было очевидно, что основные понятия старого материализма — и “материя”, и “неизменные законы” — выработаны в ходе социаль­ного развития человечества, и для них, как идеологичес­ких форм, надо было найти “материальный базис”. Но так как “материальный базис” имеет свойство изменяться в развитии общества, то становится ясным, что всякие данные идеологические формы могут иметь лишь истори­чески преходящее, но не объективно-надысторическое шачение, могут быть “истиной времени*' (“объективной истиной”, но только в пределах известной эпохи), — а ни в каком случае не “истиной на вечные времена” (“объективной” в абсолютном значении слова)»¹⁶. Отсю­да, по А.А.Богданову, следовало, что «марксизм заклю­чает в себе отрицание безусловной объективности какой бы то ни было истины, отрицание всяких вечных истин»¹⁷.

В истолковании Ф.Энгельсом основного вопроса философии А.А.Богданов усматривал «пережиток авторитарного дуализма», «отражение низшей соци­альной формации»¹⁸; «нерешительность» он видел и в том, что Ф.Энгельс в своей критике вечных истин «сквозь всю твою иронию признает какие-то, хотя жал­кие, “вечные истины”... Разве “Р1аиЬеИеп” можно на­звать “^аЬгЬеИ:еп”?»¹⁹ — задавал иронический вопрос Богданов.

Следует особо подчеркнуть, что А.А.Богданову было абсолютно чуждо благоговейно-религиозное отношение к классикам и видным авторитетам марксистской филосо­
фии. Признав истинность (не абсолютную, конечно) со­циального материализма Маркса и став его активным сторонником, Богданов, продолжая дальнейшее развитие идей социального материализма, нередко подвергал кри­тике те или иные высказывания Маркса и Энгельса, не говоря уже о Плеханове и других русских марксистах. В его работах нередко можно встретить утверждения, по­добные следующему: «Основное понятие диалектики у Маркса, как и у Гегеля, не достигло полной ясности и законченности; а благодаря этому самое применение диа­лектического метода делается неточным и расплывчатым, в его схемах примешивается произвол, и не только гра­ницы диалектики остаются неопределенными, но иногда и самый смысл ее сильно извращается»²⁰. Естественно, Богданов приводит определенные аргументы в пользу этого утверждения, и его критика некоторых марксист­ских тезисов в целом направлена на совершенствование марксистской философии и проводится в ее рамках.

В философских исканиях А.А. Богданова был один очень существенный мотив: философия марксизма с его точки зрения должна была быть философией современ­ного естествознания, и в этом плане он действовал в пол­ном соответствии с тезисом Ф.Энгельса о том, что «с каждым составляющим эпоху открытием даже в естест­венноисторической области материализм неизбежно дол­жен изменять свою форму»²¹.

Отсюда постоянное стремление А.А. Богданова ис­пользовать для философии марксизма результаты совре­менного ему естествознания, его непрекращающиеся по­пытки соединить философские принципы марксизма с достижениями других философских концепций, прежде всего таких, которые ориентированы на анализ научного познания. Пытаясь реализовать эти задачи, А.А.Богда­нов, будучи глубоко творческой натурой, нередко увле­кался и, вполне возможно, в чем-то ошибался, затем кор­ректировал свои утверждения и искал новые пути совер­шенствования марксистской философской теории. В се­редине первого десятилетия XX в. А.А.Богданов считал весьма перспективным соединение исходных принципов социальной философии марксизма с идеями махизма и эмпириокритицизма, но при этом он никогда, как об этом уже говорилось, не покидал почвы марксизма и ни­когда не превращался просто в апологета философских концепций Э.Маха и Р.Авенариуса. Поэтому разработан­
ный им в то время эмпириомонизм, конечно, не только и не столько вариация на тему махизма, сколько реальная попытка переработки ряда интересных идей современной философии, которые могли бы способствовать совершен­ствованию марксистской философии.

В результате мы с полным основанием можем сказать следующее. А.А.Богданов в конце XIX — начале XX в. приложил максимум усилий для того, чтобы марксист­ская философия впитывала в себя все достижения дру­гих современных ей философских теорий. Тем самым он одним из первых марксистов начал осуществлять такую модель развития философии марксизма, которая была направлена против изоляции марксизма от общего на­правления развития философской культуры и в которой акцент был сделан на синтезе идей марксистской фило­софии и других философских систем. Именно по этому пути пошло развитие марксистской философии позже, особенно во второй половине XX в., причем не только в СССР и других социалистических странах, но и во мно­гих капиталистических странах. В этой связи достаточно вспомнить об очень активном в 60-90-е годы нашего века «поглощении» марксизмом многих идей неопозитивизма, экзистенциализма, феноменологии, герменевтики и дру­гих философских концепций XX в.

Конечно, А.А.Богданов был не единственным марк­систом, вставшим на этот путь. Можно вспомнить, что и Г.В.Плеханов при всей его склонности к догматической трактовке принципов марксистской философии однажды также «впал в грех» с теорией иероглифов, правда, затем стал делать всевозможные оговорки. На деле же это был вполне естественный шаг, учитывающий знако­вый характер процесса отражения. Так что при всем ан­тагонизме Г.В.Плеханова и А.А.Богданова оба они, как оказывается, стремились развивать марксистскую фило­софию, следуя если не одной, то близким методологи­ческим установкам. Правда, Г.В.Плеханов это сделал только один раз и очень робко, а А.А.Богданов на протя­жении всего своего философского творчества последова­тельно придерживался этого принципа.

Использованный А.А. Богдановым метод развития философии марксизма в одном существенном пункте от­личался от всех последующих аналогичных попыток ус­тановления взаимосвязи марксистской философии и дру­гих философских концепций. Философы, которые, по
существу, следовали путем А.А.Богданова, особенно во второй половине XX в., обычно пытались модифицировать — в результате синтеза с другими философскими концеп­циями — периферийные разделы философии марксизма: логику, методологию и философию науки, некоторые частные проблемы гносеологии, этики, принципы исто­рико-философских исследований и т.п. И хотя такая де­ятельность временами вызызала сильные идеологические бури, в конечном счете такие формы философских нова­ций оказались более или менее приемлемыми даже с су­губо официальной философской точки зрения. У А.А.Бог­данова же было по-иному: и его собственные творческие искания в философии, и предлагаемый им синтез марк­сизма и махизма действительно затрагивали некоторые коренные проблемы марксистской философии, в частнос­ти, как уже говорилось, основной вопрос философии в формулировке Ф.Энгельса. Отсюда и соответствующая реакция — ленинская позиция хорошо известна, плеха- новцы же в 20-е годы все сделали для.того, чтобы отлу­чить А.А. Богданова от философии. Впрочем, в этом им помог и сам А.А.Богданов, который в период первой ми­ровой войны и а 20-е годы пришел к выводу о конце фи­лософии.

В связи с этим мы должны хотя бы очень кратко рас­смотреть второй вопрос, сформулированный в начале этого раздела статьи, а именно — как согласуется тезис о приверженности Богданова на протяжении всей его жизни к философскому марксизму с его выводом о конце философии. Как это ни парадоксально, но этот вывод, по моему мнению, является следствием богданов- ской интерпретации марксизма в целом и марксистской философии в частности.

О том, насколько этот вывод обоснован и может ли он быть принят, я скажу в заключительном разделе ста­тьи. Сейчас отмечу только следующее. В богдановской интерпретации марксизма есть два ключевых момента: жизненные интересы и в итоге достижение реальных путей освобождения рабочего класса и социально-прак- тическая обусловленность всех форм идеологии, включая и философию. В процессе последовательного и творчес­кого исследования этих ключевых моментов Богданов — в полном соответствии со своим пониманием основных задач и целей марксизма — приходит к убеждению, что только рабочий класс в состоянии разрешить все основ­
ные коллизии эпохи, в частности преодолеть цеховую специализацию, справиться с которой раздробленная в силу своей социальной базы философия не может. Соци­альная природа рабочего класса, по Богданову, универ­сальна, и она может и должна быть выражена в новой действительно универсальной организационной науке — тектологии, которая, возвышаясь над философией, дела­ет ее ненужной.

Подводя итог своим философским исканиям, Богда­нов пишет в заключительной главе «Философии живого опыта»: «Рабочий класс, который на практике идет к преодолению специализации, может и должен поставить ту же задачу для научного познания: это для него насущ­ный жизненный интерес, условие культурного подъема на высшую ступень и возможности стать действительным хозяином общественной жизни, без опеки цеховой интел­лигенции»²².

Можно соглашаться или не соглашаться с выводом Богданова о конце философии (я лично не согласен и скажу об этом позже), но, думаю, нельзя отрицать его глубинный марксистский характер, во всяком случае в богдановском понимании сути марксизма.

Основные принципы философии эмпириомонизма

Как уже отмечалось, эмпириомонизм представляет собой философскую концепцию А.А. Богданова, разрабо­танную им как профессиональным философом в начале XX в., т.е. приблизительно за десять лет до создания тектологии. В эмпириомонизме А.А.Богданов, я считаю, успешно соединил основные принципы философского марксизма (естественно, в его понимании) и позитивные стороны философии эмпириокритицизма (также, конеч­но, в его — богдановской — интерпретации этой фило­софской концепции). У В.И.Ленина и его многотысяч­ной армии философов-единомышленников подобный за­мысел мог вызвать только резкую негативную реакцию, но такой синтез был не только возможен: он был реально осуществлен в философских сочинениях А.А.Богданова.

В основе эмпириомонизма лежат три важнейшие ус­тановки богдановского миропонимания.

Первая — наивный реализм. А.А.Богданов согласен с человеком практики, что вполне естественно для него
как марксиста: «Человек практики, хотя бы самый крайний индивидуалист, принимает вещи как вещи, а не как психические факты, и признает, что они именно та­ковы, как он их чувственно воспринимает, а не тайна, скрытая где-то «в себе», под оболочкой явлений»²³.

Вторая. Будучи наивным реалистом на практике, А.А. Богданов строит свой эмпириомонизм таким обра­зом, что эта философская система оказывается принадле­жащей тому же ряду, «к которому принадлежат «матери­алистические» системы: это, следовательно, идеология «производительных сил» технического процесса»²⁴.

Третья. Все миросозерцание А.А.Богданова проник­нуто духом монизма. «Познание, — по его мнению, — всегда тяготеет к единству, к монизму»²⁵. Философия, с его точки зрения, «есть не что иное, как именно стремле­ние соорганизовать воедино опыт, раздробленный и раз­розненный силой специализации. В этом смысл и значе­ние философии, в этом ее историческая необходи­мость»²⁶.

Задача понимания сути философской позиции А.А.Богданова — его эмпириомонизма — требует от нас обращения к истокам его философских размышлений. Историю античной философии и философии Нового вре­мени он пытается интерпретировать в терминах матери­алистической подстановки, под чем, как можно судить, следует понимать представление элементов наличного опыта, т.е. явлений, в терминах, так или иначе связан­ных с материальным миром, «материальностью». А.А.Бог­данов усматривает в истории античной философии и фи­лософии Нового времени «три весьма сходные ступени развития материалистической подстановки»: сначала она имеет «жизненно-конкретный характер» (милетская школа, Ф.Бэкон), затем переходит в «безжизненную, аб­страктную форму» (древняя атомистика, геометризм Гоббса), и, наконец, становится «неопределенной, рас­плывающейся» (Протагор, Локк). В Новой философии есть еще и четвертая фаза, которая отсутствует в анти­чной философии: здесь «подстановка представляется со­всем уничтоженной, на самом деле существует в скрытом виде. Эта фаза — новейший эмпиризм»²⁷.

В материализме последних веков, по мнению А.А.Бог­данова, «на первый план выступают вопросы метода; но они в свою очередь находятся в неразрывной связи с ха­рактером подстановки: она сама есть основной метод,
логически определяющий другие, а в сущности_у их резю­мирующий, объединяющий (курсив мой. — В.С.)²⁸. Раз­витие той же самой «тенденции научно-положительных методов познания», которая была характерна для мате­риализма последних веков, А.А.Богданов усматривает и в новейшем эмпиризме; он, однако, «стремится освобо­дить» методы познания «от материалистической подста­новки, которую считает искажением опыта». Его точка зрения такова: «для познания нет иного материала, кроме данных опыта, и чем ближе оно к ним держится, тем точнее описывает их наличную связь, тем совершен­нее достигает своей цели» (курсив мой. — В.С.)²⁹.

Как же следует трактовать опыт? А.А.Богданов счи­тает, что надо отвергнуть характерное для прошлой фи­лософии чисто индивидуалистическое понимание опыта как сводящегося «к индивидуальным ощущениям и пред­ставлениям». «Я вещи, и ощущения, лишь то и другое вместе образует систему опыта; то и другое одинаково — материал для познания»³⁰.

Основная задача познания по отношению к наличной системе опыта, по А.А.Богданову, и здесь он следует за Р.Авенариусом и Э.Махом, состоит в том, чтобы «ориен­тироваться в ней с возможно меньшим трудом, с воз­можно большей полнотой и точностью», стремясь при этом к «практически пригодной ориентировке» и реали­зуя «экономическую (в смысле “просто экономии”) при­роду познания»; последнее достижимо «посредством раз­ложения системы опыта на составные части и выяснения их взаимной связи», а также с помощью «критики опыта», устраняющей «примыслы» обыденного созна­ния, подобные «идолам» Ф.Бэкона³¹. В конечном счете, по мнению А.А.Богданова, «познание должно взять мир опыта таким, каков он есть в действительности, каким он дан людям в их наблюдениях и каким выступает в их критически проверенных высказываниях; познание должно разложить его на простейшие части, на «элемен­ты» и установить связь этих элементов»³².

Следует высказать некоторые замечания по поводу предложенной А.А.Богдановым программы развития фи­лософской теории познания. Нет слов, замысел А.А.Бог­данова хорош, и он действительно идет в русле традиции развития «научно-положительных методов познания». Однако может ли человек в своем опыте «взять мир опыта таким, каков он есть в действительности»?

Ведь в этом-то и состоит кардинальная философская проблема, над которой бьется человечество, начиная, как минимум, с элеатов, и, как хорошо известно, каждое предложенное решение этой проблемы оказалось в том или ином аспекте ущербным, неадекватным. Критика опыта при этом — важный инструмент философского по­знания, но его применение автоматически задачу не ре­шает: априоризм Канта — яркое тому свидетельство, да и собственные богдановские аргументы против эмпирио­критицизма говорят о том же.

Очевидно также различие двух задач, сформулиро­ванных А.А.Богдановым в последнем приведенном его утверждении: первая — «взять мир опыта таким, каков он есть в действительности, и вторая — «каким он дан людям в их наблюдениях и каким выступает в их крити­чески проверенных высказываниях». Вторая задача несо­поставимо более простая, чем первая, но успехи в ее раз­решении еще отнюдь не свидетельствуют о возможности «справиться» с первой задачей. Так что глубинная фило­софская трудность остается и в сформулированной А.А.Богдановым программе развития философской тео­рии познания.

В философской концепции А. А. Богданова важную роль играет идея тождественности элементов физичес­кого и психического опыта, которую он заимствует у эм- пириокритиков. В физическом опыте, говорит он, чело­век имеет дело с различными телами, например деревом, которое разлагается им на комплекс элементов опыта — пространственную форму, цвет, запах, твердость и т.д., т.е. на чувственные элементы соответствующей среды. В психическом опыте, например, того же самого дерева его восприятие разлагается на элементарные ощущения пространственной формы, цвета, твердости и мягкости, тепла и холода, запаха и т.д. Физические и психические комплексы, считает А.А.Богданов, состоят из одинако­вых элементов: «То, что является чувственным элемен­том среды в одном случае, называется элементарным ощущением в другом. Значит ли это, что тело и воспри­ятие тела одно и то же? Отнюдь нет. Элементы тождест­венны, но связь их различна»³³.

Сформулированный А.А.Богдановым тезис о тожде­ственности элементов физического и психического опыта мне кажется очень сильным. Возможно, сказывается мое глубинное марксистское воспитание, да к тому же еще,
скорее всего, в духе далеко не самой разумной интерпре­тации философского марксизма. Утверждение А.А.Бог­данова о различии связей элементов физического и пси­хического опыта, конечно, бесспорно, но есть ли у него достаточно оснований утверждать тождественность эле­ментов того и другого опыта? Мне кажется, нет. Эти элементы коррелируют друг с другом, они могут быть подобными, аналогичными и т.п., но если они тождест­венны, то — кроме контраргументов, связанных в конеч­ном счете со спецификой физического и психического миров, можно высказать и следующий логический аргу­мент — в этом случае и связи их также должны быть тождественными (?!). Таким образом, в тезисе о тожде­ственности элементов физического и психического опыта, по-видимому, заключена существенная трудность богдановской философии эмпириомонизма.

Поскольку А.А.Богданов не оставил систематичес­кого изложения эмпириомонизма, попытаемся теперь кратко суммировать его основные положения.

1. В основу богдановского эмпириомонизма положе­ны понятия опыт и организованность. При этом эмпири­омонизм «устраняет понятия материи и духа, как неточ­ные и запутывающие анализ»³⁴, но пользуется, однако, «сопоставлением физического и психического опыта и, исследуя их соотношение, приходит к выводу, что из этих двух областей опыта физическое представляет выс­шую ступень организованности, а следовательно, и про­изводную. Психический опыт организован индивидуаль­но, физический — социально, т.е. это различные фазы организующего процесса, из которых относительно пер­вичной является психическое»³⁵. Считать эту позицию идеализмом «было бы в высшей степени ошибочно»³⁶. В справедливости сказанного нас убеждает следующая ци­тата из А.А.Богданова: «И вот среди непосредственных комплексов, подставляемых под физический опыт, нам и следует искать аналогов природы и духа, чтобы устано­вить их взаимное отношение. Поставив такой вопрос, мы получаем очевидный ответ: «природа, то есть низшие, неорганические и простейшие органические комбинации, есть генетически-первичное, дух, то есть высшие органи­ческие комбинации, ассоциативные и особенно те, кото­рые образуют опыт — генетически вторичное»³¹.

Необходимо отметить, что Г.В.Плеханов (в работах «От обороны к нападению», «Ма^епаНзт тИИапз»), а
вслед за ним и В.И.Ленин (в «Материализме и эмпирио­критицизме»), по-видимому, совершенно ослепленные энгельсовскими формулировками, не только не поняли этих достаточно ясных богдановских утверждений, но скорее всего просто их исказили (в случае с «Материа­лизмом и эмпириокритицизмом» это легко показать³⁸). А отсюда возникла легенда о А.А. Богданове как субъектив­ном идеалисте и т.п.

2. Характеризуя опыт, А.А.Богданов считает, что надо решительно отвергнуть присущее прошлой филосо­фии, например у сенсуалистов, «субъективное, чисто ин­дивидуалистическое понимание» опыта как всецело сво­дящегося «к индивидуальным ощущениям и представле­ниям». Это — «извращение действительного опыта, каким он непосредственно дан познающему». «Что же именно следует признать непосредственно-данным? И вещи, и ощущения, лишь то и другое вместе образуют систему опыта; то и другое одинаково — материал для познания»³⁹.

3. В богдановской трактовке понятия опыт очевидно влияние эмпириокритицизма, с которым, однако, А.А.Богданов расходится по ряду принципиальных мо­ментов. В частности, в противоположность Юму и ма­хистам А.А.Богданов считал причинную связь неотъем­лемым элементом научного и философского познания, и эволюция представлений о причинной связи, по его мне­нию, определяла разные эпохи человеческого миропони­мания. Высшей формой причинности, по А.А.Богданову, является социально организованная трудовая причин­ность. Аналогичным образом А.А.Богданов считал основ­ной задачей познания не описание исследуемых объек­тов, как утверждали эмпириокритики, а их объяснение.

4. Существенной частью эмпириомонизма являлась концепция социоморфизма, в которой утверждалась уни­версальная применимость в научном познании так назы­ваемой основной метафоры, «представляющей явления внешней природы по образцу человеческих действий»⁴⁰.

«Согласно закону социоморфизма ... схема диалекти­ки, создавшаяся в одной области социального опыта, может применяться и за ее пределами, к другим облас­тям явлений, социальных и внесоциальных. На деле она оказывается чрезвычайно гибкой и удобной, так что до­пускает очень широкое применение»⁴¹.

5. Одна из наиболее оригинальных идей эмпириомо- миэма — это идея подстановки, которая, по сути дела, являлась прообразом метода моделирования, получивше­го столь большое распространение в науке и философии XX в.

Эмпириомонизм как философская основа тектологии А.А.Богданова

Из сказанного ранее совершенно явственно вытекает органическая взаимосвязь эмпириомонизма и тектологии А.А.Богданова. Думаю, что у нас есть все основания ут­верждать следующее: без понимания эмпириомонизма А.А.Богданова нельзя оценить смысл и значение его тектологии. Можно сказать еще сильнее: принципы эм­пириомонизма лежат в основе тектологии.

И вместе с тем теоретическая зависимость тектологии от эмпириомонизма осталась совершенно вне внимания исследователей творчества А.А.Богданова. На Западе это произошло по уже указанной причине: философские со­чинения А.А.Богданова в западных странах практически не известны. В Советском Союзе в 60 —80-е годы, когда прошел мучительный процесс реабилитации научного статуса тектологии, резкое разделение философии и тек­тологии А.А.Богданова было единственной возможнос­тью признать реальное научное значение тектологии, по­жертвовав при этом богдановской философией. В этом наряду со многими моими коллегами грешен и я. Единст­венное оправдание, если вообще можно говорить в этом случае о каком-либо оправдании, так это то, что мы тогда практически не знали эмпириомонизма и поэтому верили в то, что было два Богдановых — махист в фило­софии, безуспешно пытавшийся соединить эмпириокри­тицизм с марксизмом, и крупный ученый, заложивший основы общей теории организации, общей теории систем и кибернетики. Конечно, 1§погап{ла поп ез! агбшпепЫт, но иного пути для восстановления научного имени А.А.Богданова тогда не было.

Вместе с тем в философских рассуждениях А.А.Бог­данова, и прежде всего в его эмпириомонизме, четко проглядывают контуры будущей тектологии и первые на­броски ее основных понятий: организованный опыт, раз­ные степени организованности, элементы, связи между элементами, тела как «сложные комплексы, т.е. соедине­
ние, сплетение определенных свойств», идея относитель­ности элементов («никакого безусловного предела для анализа указать нельзя»; «во всякое данное время суще­ствует фактическая граница, дальше которой человечес­кая способность различения не идет; на этой границе и лежат элементы опыта. Всякое тело представляет ком­плекс таких элементов») и т.д.⁴².

Органическая взаимосвязь эмпириомонизма и текто­логии выражается в сконструированной Богдановым эм- пириомонистически-тектологической картине мира:

«Вселенная представляется нам как бесконечный поток организующих активностей... Первооснову Вселен­ной надо понимать как хаотическую массу элементов бес­конечно-малой организованности».

«Неорганическая материя с ее внутриатомной и меж- дуатомной энергией представляет более высокую сту­пень. Здесь организация элементов уже налицо, но в примитивных, низших формах». «Разрушаемые внешни­ми силами, они (элементы) не восстанавливаются собст­венной активностью, как это наблюдается в живых орга­низмах».

«Жизнь есть высший тип явлений Вселенной, тип за­воевательно-прогрессивный. Она, в свою очередь, пред­ставляет ряд различных ступеней организации — от про­стейшей клетки... до человеческого организма... Здесь перед нами лестница развития психических комплек­сов... разные ступени индивидуальной организации эле­ментов».

«Высшим пределом лестницы является для нас чело­веческий коллектив, в наше время уже многомиллионная система, составленная из индивидуумов. В труде и по­знании вырабатывает человечество свою действитель­ность_у свой объективный опыт с его строгой закономер­ностью, с его стройной организацией. Практика великого социального организма есть не что иное, как мирострои­тельство... Этот построенный и дальше развивающийся мир, область побежденных работой и мыслью стихий, царство социально-организованных элементов Вселен­ной, есть наиболее грандиозное и совершенное, какое мы знаем, воплощение жизни в природе».

И заключительный вывод: «Такова наша картина мира: непрерывный ряд форм организации элементов, форм, развивающихся в борьбе и взаимодействии, без начала в прошлом, без конца в будущем»⁴³.

Думаю, что у нас есть все основания утверждать, что эта картина мира содержит в себе многие важнейшие тектологические принципы. Следовательно, мы можем говорить о монизме А.А.Богданова еще в одном смысле — монизме его собственных теоретических исканий⁴⁴.

Взаимоотношение философии, эмпириомонизма и тектологии

Нам осталось остановиться еще на одном вопросе, а именно — богдановском понимании взаимоотношения философии, эмпириомонизма и тектологии. Сразу же хочу сказать, что я не разделяю богдановское решение этой проблемы.

По А.А.Богданову, как уже отмечалось, основная за­дача философии состоит в преодолении специализации знания, осуществлении целостности, единства и монизма познания. В этом А.А.Богданов усматривает ее истори­ческую необходимость и «в этом также коренное проти­воречие всякой философии, своеобразный, неразлучный с нею трагизм»⁴⁵.

Может ли философия решить эту задачу? А.А.Богда­нов считает, что нет. «Социальный опыт раздроблен ре­ально в самой человеческой практике»; философским по­строением нельзя «объединить, связать то, что разъеди­нила действительность»⁴⁶. «Философия не может тво­рить чудес — а между тем разрешение поставленной перед нею задачи с ее наличными средствами было бы именно чудом»⁴⁷.

Философия, считает А.А.Богданов, конечно, не бес­полезна, но она «может в такой мере организовать обще­социальный опыт, в какой он реально связывается и объ­единяется самой жизнью. В этих пределах объединяю­щие схемы философии будут объективны, за этими пре­делами они неизбежно произвольны...»⁴⁸. Решение зада­чи установления научного монизма, следовательно, ста­нет возможным только тогда, когда сам общечеловечес­кий опыт станет единым, универсальным.

Как марксист, А.А.Богданов знает пути достижения такого состояния: рост производства, внедрение машин­ного производства, создание автоматически регулирую­щихся механизмов, преодоление специализации рабочим классом и т.д. и т.п. Здесь не место оценивать реаль­ность перспективы, которую видел А.А.Богданов, хотя я,
имея возможность опереться на опыт XX в., убежден в иллюзорности этого прогноза. Вместе с тем цезависимо от реальности или нереальности рисуемой А.А.Богдано­вым перспективы развития человечества, он совершенно прав, говоря о необходимости «объединения всего орга­низационного опыта человечества в особую общую науку

об организации»⁴⁹, т.е. выдвигая программу построения тектологии. Мои сомнения, однако, относятся к тому, как А.А. Богданов трактует отношение этой новой науки к философии.

С одной стороны, эта новая наука, в его понимании, должна быть «мировой методологией». В этом — «сущ­ность этой науки будущего»⁵⁰. С другой стороны в отли­чие от философии она должна быть «точной и вполне эмпирической»⁵¹. Эти требования — несовместимы. И действительно, богдановская тектология, как это и выяс­нилось в дальнейшем, после ее реального создания и в ходе развития, прежде всего методологична (она — одна из универсальных методологий). Ее эмпиризм не выхо­дит существенно за рамки эмпиризма, присущего всем философско-методологическим концепциям и, конечно, «уступает» эмпиризму конкретных наук. В связи с этим тектология, в противовес предположению А.А.Богдано­ва, не оказывается «прямой противоположностью фило­софии»⁵².

И еще один момент. А.А. Богданов видел такой путь преодоления человечеством специализации: традицион­ная философия — эмпириомонизм — тектология. Эмпи­риомонизм, с его точки зрения, «уже не вполне филосо­фия, а переходная форма, потому что знает, куда идет и кому должен уступить место»⁵³. Тектология же — пря­мая противоположность философии. Думается, что эта схема крайне сомнительна.

Эмпириомонизм — конечно же, философия, причем достаточно высокого качества. Тектология — действи­тельно не философия, а универсальная наука об органи­зации, и поэтому она во многом имеет методологический (но не философский) характер. Собственно философ­ские вопросы тектология не решает, и они в целях дости­жения действительного монизма человеческого познания должны решаться в соответствующих философских кон­цепциях. Сам А. А. Богданов это делал в рамках эмпирио­монизма, который и оказался философской основой тек­тологии. Возможны, конечно, и другие варианты фило-
гофского обоснования тектологии и родственных ей уни­версальных научных подходов — общей теории систем, кибернетики и других.

Примечания

¹ Единственной научной работой А.А.Богданова, переведен­ной на европейский язык — немецкий — еще при жизни автора, была его «Тектология» (Во^ёапоу А.А. А1 решете Ог§аш5аиоп51еЬге (ТекЫо§1е). Вс1. I. ВегНп, 1926; Вс1. II. ВегНп, Шгге1, 1928). Книга была отрецензирована в одном немецком научном журнале, однако никакого воздействия на научное сообщество того времени эта публикация не ока­зала.

² Сокращенный вариант «Тектологии», опубликованный пер­воначально в журнале «Пролетарская культура» в 1919 — 1921 гг., а затем в виде отдельной книги (Богданов А.А. Очерки всеобщей организационной науки. Самара, 1921. Госиздат), был переведен на английский язык Джорджем Гореликом в 1980 г. (Во§с1апоу А.А. Еззауз т Тек1о1о§у. Еп^НзЬ Тгапз1аиоп Ьу Оеог^е СогеНк. ТЬе 8уз1:еш5 1пяшгу Зепез, РиЪНзЬес1 Ьу 1п1:егзуз1:еш5 РиЬНсаиопз, 1980; зесошЗ есНиоп - 1984). Вне всякого сомнения, публикация анг­лийского перевода этого варианта «Тектологии» вызвала на Западе большой интерес как к самой теории, так и к лич­ности А.А.Богданова. В настоящее время совместно с Пите­ром Дадли (Университет г. Халла, Великобритания) мы готовим полный английский перевод «Тектологии».

³ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 243.

⁴ Там же. С. 243-244.

⁵ Ищенко Т.С. Краткий философский словарь. М., изд-во Ком- университета им. Я.М.Свердлова, 1930. С. 31.

⁶ Там же. С. 32.

⁷ Там же.

⁸ См.: Краткий философский словарь. Под ред. М.Розенталя и П.Юдина. М., ОГИЗ. Гос. изд-во политической литерату­ры, 1938. С. 25-26, 312-313.

⁹ См., в частности, выступление на «круглом столе» В.Н.Са­довского (Красный Гамлет. Опыт коллективного анализа творческого наследия Александра Богданова // Вестник Российской академии наук. Т. 64, >6 8, авг. 1994. С. 740- 741).