Нет ограничений с точки зрения пола, возраста, образования, здоровья, национальности или языка.
«Идите и смотрите сами».
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
724. Что сказать за оставшиеся 15 минут (Часть 1 - Прелюдия)
(Перев. А. Поданев)
Мне требовалось время, для того чтобы понять, где я находился. Какое-то короткое мгновение у меня ещё оставалось желание блуждать в царствах чистой мысли и не иметь забот по обслуживанию тела.
Громкие звуки заполнили мои уши, холодный ветер дул прямо в лицо, и моя спина болела. Почти все мои члены оцепенели. Я, должно быть, покидал тело на долгое время, подумал я.
Затем, медленно, кровообращение восстановилось, и части тела одно за другим стали снова оживать. Наконец, я обрёл способность протереть глаза и потянуться. Осторожно я начал открывать веки, стараясь вспомнить, как меня звали и что случалось раньше в этой жизни.
«Слава Богу, Вы пробудились снова! – вопил кто-то сквозь гул. – Я уж подумал, что Вы мертвы!»
Я почувствовал сухость в горле и начал понимать, что нахожусь в кабине маленького самолета. Я повернул голову в сторону и попробовал посмотреть на человека, который мне это вопил. Вокруг было темно. Через ветровое стекло самолета можно было видеть только узкую полоску света на горизонте.
Приборная панель самолета не была освещена. У пилота был маленький фонарик, висящий у основания шеи. Однако свет был тускл, и его хватало только на то, чтобы выделить основные части приборной панели.
Мне показалось, будто человек потел и, возможно, даже немного дрожал время от времени. В любом случае, он дышал тяжело, и способ, которым он держался за штурвал, не внушал мне доверия.
Я прочистил горло и помассажировал пальцы. Человек рядом со мной откинулся назад и вытащил бутылку с водой. Я более-менее помнил, как открутить пробку от бутылки, чтобы открыть её. Успокаивающее чувство воды, ополаскивающей мой язык и рот, помогло возвращению памяти.
После повторной прочистки горла я сказал по-немецки: «Wo sind wir hier eigentlich?» («Где мы, собственно, находимся?») Фраза прозвучала не достаточно громко, чтобы быть услышанной сквозь шум маленького самолета, и я должен был попробовать снова.
«Что?» – крикнул пилот, и я повторил свои слова ещё громче. Пилот озадаченно уставился на меня. Ещё часть деталей происходящего всплыла в моей голове.
«Где мы?» – крикнул я парню, который внешне не походил на англичанина.
«Я не совсем уверен!» – прокричал он в ответ, глупо уставившись на меня. Полоска на горизонте быстро расширилась, что означало, что я проснулся. Это должно быть утреннее солнце, заключил я и начал растирать лицо, пробуя пробудить остальную часть тела.
Забавно, подумал я, что каждый думает о пробуждении с телом, даже притом, что жизнь – это сон, но нет другого пути. Глядя в правое окно, я отметил только черноту.
Я нагнулся вперед, чтобы заглянуть за передний щиток, но был остановлен штурвалом на месте второго пилота. Пилот начал изрыгать проклятья, поскольку мы стали терять высоту. В конечном счете нос самолета снова был выровнен, но пилот все еще был злее собаки.
Момент скольжения к воде, однако, был достаточен, чтобы признать, что горизонт был гладкой, но изогнутой линией, отделявшей черноту от красиво поднимающегося солнца и голубого неба, которое на глазах становилось всё более ярким.
Мы летели над экстерриториальными водами, над открытой водой, без намеков на сушу.
«Разворачивайтесь на триста шестьдесят!» – скомандовал я. Он посмотрел на меня, пожал плечами и сказал: «Вас понял!»
Пока я наблюдал, как он следит за приборами, я вспомнил и его имя, и то, что это было одно из тех тайских имён, которые я, вероятно, никогда не смогу правильно произнести.
Свет снаружи был теперь достаточно ярок, так что я мог видеть показания приборов.
Гирогоризонт показывал, что пилот делал разворот. Я посмотрел на него снова.
«Летите по приборам?» – спросил я.
«Конечно, – ответил он хмуро, но гордо, - так как мы снизились четыре часа назад».
Я глубоко вздохнул и откинулся назад, наблюдая стрелку компаса, медленно проходящую через триста шестьдесят градусов. Несколько раз стрелка стопорилась, несмотря на то, что мы летели чистым разворотом. Я проверил «шар», он также был в центре.
Я обнаружил масло, капающее вниз с верней панели из компаса. «Ничего хорошего» – сказал я сам себе.
Наконец, крылья снова выровнялись, и установился курс 020 градусов.
«Кажется, я ни черта не могу уловить по радиостанции, хотя сейчас мы должны быть уже достаточно близко к Бангладешу!» – прокричал тайский пилот.
DG показывал западный курс, около 280 градусов. «Вы летите по DG или по компасу?» – спросил я.
«По DG, конечно, он дважды прокалиброван. Хотя я и не знаю, есть ли опять проблемы с компасом» – ответил он.
«Этот имеет проблемы, – закричал я на него, - этот точно имеет! Не хотите ли Вы, чтобы я повёл самолет?»
«Забирайте управление» – сказал он и начал расслабляться, вероятно, впервые за эти четверо или более часов. «Никогда не летал так долго по приборам, знаете. Хорошая практика для моей IFR-переэкзаменовки на следующей неделе» – усмехнулся он.
Именно в этот момент я уже точно знал, что мы вляпались в передрягу.
«Оглядитесь-ка» – сказал я и начал пробовать рули и подъемники, чтобы прочувствовать маленький самолет.
«Сколько времени мы в полете и сколько топлива мы заправили?» – добавил я.
«Вылетели 15 минут первого. Я летел на трёх четвертях мощности, следовательно, мы должны иметь топлива на пять с половиной часов» – сказал он, оглядываясь. «Сейчас точно половина пятого» – продолжил он слабым голосом и с изумленным взглядом.
Я взглянул на свои часы, они показывали 5:30 утра. «Вы переводили свои часы, чтобы учесть временные пояса?» – спросил я.
«Да, переводил. Мы сейчас должны быть близко к Бангладешу, и я не понимаю, почему мы над открытой водой, мне кажется...» Его голос сейчас был еле слышен. Капли пота выступили на его лбу, готовые скатиться вниз по лицу в любой момент.
«Не очень хорошая идейка поменять показания Ваших часов, – отметил я. – Я предпочел бы оставаться на Зулусе, чем быть запутанным всеми этими часовыми поясами. Сейчас 5:30 местного времени для пункта нашего отлёта. Мы находимся в воздухе в течение пяти часов. Время летит – забавно, не правда ли…»
Казалось, что пилот прекратил дышать. В его глазах стояли слёзы, и, скатываясь по щекам, они сливались с каплями пота. «Пожалуйста, развернитесь ещё раз на триста шестьдесят, пожалуйста» – умолял он.
Я начал крутой разворот, который, казалось, чертовски испугал его. Я подумал, а не выяснить ли мне, сколько часов он налетал в качестве пилота, но затем решил, что это не может быть хорошей идеей в данный момент.
«Где спасательные жилеты?» – спросил я вместо этого.
«Мы не планировали летать над открытыми водами, – сказал он, избегая прямого ответа. – Только вдоль побережья Бирмы...»
«Автопилот по побережью?» – спросил я хмурясь.
«Ну, хорошо, вспомните, не было же новолуния. Полная темнота вокруг. Никакой возможности видеть горизонт».
Я-то помнил. Я также вспомнил, что у меня с самого начала было плохое предчувствие обо всем этом.
«Сокращаем мощность до минимума и начинаем кружиться по кругу - так или иначе мы никуда не собираемся лететь» - объявил я, переходя на самый экономичный режим и начиная разворот.
«Где ELT на этой птице?» – продолжил я. Он не знал, где находился передатчик SOS, и слёзы свободно потекли по его щекам. «Возьми себя в руки! – рявкнул я. – Эй, ты, тайс. Возьми себя в руки – знаешь, где, или нет?» Его лицо напрягалось, и он явно успокаивался, в то время как я пробовал визуализировать форму и прибористику самолета.
«Погляди за сиденьем, ищи маленькую черную коробку!» – крикнул я ему. Он отклонился, почти блокируя штурвал, как и я ранее.
«Думаю, не здесь» – сказал он, роясь в багаже на заднем сиденье.
«Посмотри на другой стороне» – сказал я ему.
«Слишком много багажа, не могу опустить сидение» – крикнул он.
«Открой дверь и выбрасывай вещи!» – скомандовал я, в конце концов, занервничав сам.
«Всю мою одежду и вещи?» – спросил он, потрясенный.
«Слушай, приятель...» – сказал я серьезно, но он получил картинку прежде, чем я должен был сказать что-нибудь ещё. Моя визуализация самолета стала вдвое острей. Я попробовал вообразить, куда бы я поместил SOS-передатчик, если бы я разрабатывал самолет.
Внезапно он вскрикнул: «Он здесь! Рядом с батареей под сиденьем позади Вас» – и затем начал перетасовывать багаж. Спустя некоторое время он прокричал: «Думаю, что я вижу его! Что я должен сделать?»
«Бей по нему, конечно, бей! – рявкнул я. – Это то, что является спусковым механизмом, не так ли?»
Не говоря ни слова, он вытащил свой маленький фонарик, чтобы бить по ELT. Я уже стал терять терпение, когда он, наконец, выпалил: «Она замигала, да-а!?»
«Окей. Мы должны иметь гораздо больше, чем 15 минут, сэкономив за счёт низких значений мощности. Пора, расслабиться. Давай помолимся или что-нибудь ещё?» – сказал я, почесав затылок.
Пилот вернулся назад на переднее место, в то время как я все ещё вёл самолет.
«Пожалуйста, скажите мне: что, Вы думаете, наступит, после того как ... я подразумеваю, когда все окончится?» – сказал он после длинной паузы. «Я никогда реально не думал об этом серьезно, я считал все эти религии чепухой, я считал, что я изучил все это в школе и т.д., но я никогда реально не смотрел на это, реально...»
«Какая теперь частота чрезвычайной связи и какой код для бедствия?» – спросил я в ответ. Но вспомнил сам, прежде чем он нашел ответ и переключил кнопки соответственно.
«Какое это имело бы значение для Вас, если бы Вы услышали, что я думаю, что я знаю? – сказал я, смотря на него. – Так или иначе, я предпочел бы очутится в Самадхи, где поёт полная леди. Слишком поздно для высокопарных слов...»
Он таращился на меня без понимания.
«Начинайте повторять местный сигнал бедствия» – продолжил я и переключился на COM-2, начиная думать о том, как я объясню ему за пятнадцать минут или даже меньше, что, как я думаю, было бы поистине сейчас важно.
«Сколько Вам лет?» – спросил я, и он ответил после завершения первого цикла сигнала бедствия по радио.
«Тридцать семь» – ответил он.
«Скажите мне, сколько раз 15 минут вписываются в 25 лет? Это о том, сколько времени Вы должны были думать об этих вопросах, не так ли? Теперь у нас есть ещё 15 минут ... Наслаждайтесь ими, пока есть возможность...»
Он не отвечал, но он получил отправную точку. Через некоторое время он сказал между объявлениями сигнала бедствия: «Должно быть, слишком поздно теперь думать о чем-нибудь. Глупо даже подавать этот сигнал бедствия. Это закончится через пару минут, независимо от того, что... Слушайте, это реально помогло бы мне, если Вы будете что-то говорить...»
«ХОРОШО. ХОРОШО» – сказал я, думая о передаче ему управления самолета снова, так как я хотел расслабиться перед большим выходом.
«Вы когда-нибудь сушили самолет?» – спросил я.
«Тушили???» – переспросил он.
«Да нет, сушить – это приводнение самолета, посадка на воду...» И когда я увидел его ужасно испуганное выражение лица, в мыслях я разочаровался в том, что разрешил ему управлять самолетом.
И потому я начал говорить: «В жизни есть хорошие вещи и есть плохие вещи. И есть вещи, о которых никто не заботится. Вы слышите меня?» – сказал я. «Безусловно» – сказал он, и казалось, что мои слова успокоили его.
«Сейчас жизнь – азартная игра, – продолжил я. – Вы немножко выигрываете, и Вы же немножко теряете. А в конце каждый играет в ящик – не правда ли?»
Он кивнул.
«Вне всего этого, однако, имеется кое-что, для чего нет никаких слов. Кое-что, что является нетронутым, что бы здесь ни случилось. С этой точки зрения, все это, что казалось столь важным для нас, проявляется уже как некоторый глупый материал. Смущающе глупый, фактически. Возможно, «безумный» было бы лучшим словом...»
Он смотрел на меня, вытаращив глаза.
«Эй! Как насчет того, чтобы передать следующий сигнал бедствия, а пока я выпью глоток другой водички из бутылки? – сказал я. – И всегда держите ухо на радио... Возможно, есть кое-что понятное во всем этом шуме. Кто знает...»
Он закивал снова и ухватился за микрофон, в то время как я продумывал продолжение разговора.
[Конец записи №289]
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
726. Что сказать за оставшиеся 15 минут (Часть 2 - Спуск)
(из 2-го эпилога «Записок Дж.Д. Флоры», №290)
(Перев. А. Поданев, И. Колединцев)
Сип, как я прозвал тайского пилота с непроизносимым и многословным именем, подал сигнал о помощи чистым и твёрдым голосом.
Мы вертелись на высоте 9500 футов над океаном, не имея в поле зрения земли. Если бы Бенгальский залив имел какие-нибудь главные торговые маршруты, то стоило бы поискать корабли. Однако ни маленьких калькуттских рыбачьих лодок на западе или бирманских деревень на востоке, ни каких-либо грузовых судов или танкеров, тянущих свой след в эктерриториальные воды между Западной Индией и Бирмой, похоже, не было.
Отважным, твёрдым и зорким оком подлинного тайца, Сип исследовал горизонт, по мере того как мы кружили около некой точки над спокойным морем.
«Итак, Вы сказали, – спросил он меня, не поворачивая головы, – что «за всем этим есть что-то, для чего не существует никаких слов. Нечто, что не затрагивается тем, что здесь происходит» – так Вы сказали, верно?»
«Я сказал так» – ответил я.
«У Вас есть какие-то доказательства этому?» – допытывался он, совершенно уверенный в том, что получит ответ.
«У Вас есть какая-нибудь яркая одежда на борту?» – спросил я, вместо того, чтобы ответить.
«Не думаю» – сказал он.
«Какая-нибудь вода, кроме этой бутылочки, которую я здесь получил?» – хотел я знать.
«Нет» – ответил он; его глаза постоянно всматривались в горизонт, как у ястреба.
«Кстати, – заметил я небрежно,– почему Вы всматриваетесь туда всё это время?»
«Пытаюсь увидеть, если смогу распознать, землю, конечно!» – воскликнул он.
«Откуда Вы знаете, что там ЕСТЬ земля, Сип?» – спросил я настолько наивно, насколько мог.
Теперь он, нахмурившись, повернул голову ко мне. «Конечно, там есть земля, не придуряйтесь, Дж.Д.!»
«У Вас есть какие-то доказательства этому?» – спросил я.
Сип оставался какое-то время безмолвным, только гул двигателя и шум постоянно спешащего пропеллера окружал нас.
Я проверил приборы. Измерители горючего показывали пустоту для обоих баков.
«Когда Вы переключали баки, Сип?» – поинтересовался я.
«Да, эх, я вроде забыл переключиться вовремя с левого бака, и, эх, я переключил баки, когда левый опустел» – ответил он и достаточно смутился, закусывая губы.
Он снова почти запаниковал. Не очень хорошая вещь в такой ситуации. Никогда не хорошо в любой ситуации, думал я про себя.
Сип прочистил горло. «Окей, Дж.Д., положим, есть «нечто вне счастья, страдания и скуки». Но не будет ли это потом мучительно и постыдно – просто оставить всех других существ? Не нужно ли нам всем помогать друг другу, до тех пор пока каждый не станет свободным?»
«Когда это?» – спросил я.
«Что? Пока каждый не станет свободным? Хммм, до конца света, я полагаю» – сказал Сип.
«Допустим, у нас было бы горючего на вечность, и допустим, мы летели бы прямо вперёд, а не по кругу – как долго, Вы полагаете, это бы продолжалось, пока мы не достигнем конца Земли?» – спросил я.
Сип заморгал глазами. Я был не уверен, то ли он что-то там увидел, то ли его смутил мой вопрос.
«Земля – это сфера, нет конца для путешествия по её поверхности. Мы могли бы продолжать лететь вечно...»
«А что если время было бы подобно сфере?» – спросил я, проверяя радио более внимательно.
Сип не отвечал.
«У Вас есть карта этого района? – поинтересовался я, – ... и почему мы не получаем никакой статики на радио, какой угодно? Как, по-вашему, не проверить ли мне трансиверы?» (Статика – шум или другие эффекты, вызванные электричеством в атмосфере и блокирующие или искажающие обычные радио- или телевизионные сигналы/ Longman Dictionary of Contemporary English – Прим. перев.)
«Продвиньтесь вперёд, там группа секционников и JPS за сиденьем» – сказал Сип, всё ещё внимательно просматривая горизонт.
Я положил морские карты на колени и начал играть с панелью настроек радио.
Сип снова прочистил своё горло. «Послушайте, Дж.Д. Я только что осознал, что всю свою жизнь я надеялся на самые разные вещи. Всегда за чем-то гоняясь и никогда в действительности не обретая этого... Сейчас, когда я должен был бы очень сильно надеяться, это кажется бессмыссленным...»
«НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО! ПОЖАЛУЙСТА! – завопил я, – НЕ ДЕЛАЙ НАДЕЖДУ, ЧЁРТ ПОБЕРИ!»
Сип выглядел испуганным и беспомощным.
«"Надеяться" – значит хотеть чего-то, что не можешь иметь. Прямой путь к беде, – добавил я более спокойно. – Пообещайте мне не делать сейчас этого дерьма надежды, ПОЖАЛУЙСТА!»
«Окей. Окей, Дж.Д., – сказал Сип, немного сконфуженный. – Но я бы предпочёл, чтобы Вы взяли управление на себя, когда мы израсходуем горючее. Мы уже превысили расчётное время».
«Нет проблем. Я позволю ему спланировать вниз и попытаюсь потерять скорость менее чем в 6 футах над гребнями волн. В тот момент, когда нос войдёт в воду, откройте дверь и будьте готовы отстегнуть ремень безопасности и выпрыгнуть. Как наилучшим образом спланировать на этом самолёте, знаете?»
Он не знал и начал пролистывать свои записи по этому вопросу.
«Когда в последний раз Вы говорили с кем-нибудь по радио?» – спросил я Сипа.
Он оторвался от своих записок и произнёс: «Мне верится, что при взлёте».
«ВЕРИТСЯ?» – заорал я. На этот раз я уже почти потерял выдержку.
«При взлёте» – сказал он с извиняющимся голосом, и я отметил, что был с ним слишком груб.
«Вера означает не-знание, мой друг, – сказал я с вздохом. – Вы слышали другую сторону громко и ясно, да или нет?»
«Эх, я только сообщил, что нам потребуется взлётно-посадочная полоса для взлёта прямо по ветру. Была полночь. Никого вокруг...» – достаточно робко сказал Сип. Его самоуважение, казалось, упало до нуля.
«Не вешай нос, приятель, – сказал я более дружественно, – я получил статику на COM1, а также настроился на частоту бедствия. Эти панели настроек могли быть больны. И время подать другой сигнал бедствия.
Сип уставился в свои записки, погружённый в размышления.
«Мне хотелось бы знать, как я могу ощутить свободу и безопасность, по-Вашему, – произнёс он после некоторого молчания, – ...как ребёнок, я могу помнить, было пару раз, когда я чувствовал, будто ничто не может причинить мне вреда. Вы имеете в виду что-то подобное, когда говорите о "неосязаемости"?»
«Прежде всего – снова передайте сигнал бедствия, Сип, – напомнил я ему вежливо, но решительно. – И начни думать, не лучше ли тебе снять свои куртку и обувь, перед тем как поплавать».
Сип с трудом сглотнул. «Вы выглядите вообще ничем не обеспокоенным, Дж.Д. – Вы настолько уверены, что не пойдёте к чёрту или вернётесь, как... Я не знаю, что...?»
«Если дерево наклоняется в одну сторону, Вы думаете, оно отклонится в другую, когда его рубят? Теперь передайте сигнал бедствия, пилот!» – спокойно ответил я.
Пройдя наполовину сигнал бедствия, Сип остановился и стал таращиться через передний щиток. «Было отражение, на «10 часов», я уверен!»
«Окей, – сказал я, – ...поверните на 30 градусов влево, затем прямо и горизонтально. Вы не закончили сигнал бедствия...»
Сип закончил своё сообщение по радио и затем тяжело вздохнул, перед тем как снова листать свои записи.
Я вытянулся вперёд, пытаясь разглядеть, действительно ли что-то было впереди нас в океане.
«Наилучшее планирование при 76 узлах» – прочитал Сип вслух из своих записей и снова быстро посмотрел в окно.
Немного погодя, он сказал: «Как Вы думаете, Дж.Д., что мне следовало бы делать, если бы я получил другую жизнь? Я имею в виду, стать ли мне монахом, или молящимся, или заниматься йогой, или что?»
Я тяжело вздохнул и ответил: «Что поднимается, опустится. У Вас будет другая жизнь, как только эта птица ударится о волны. Теперь, о чём бы ещё подумать для разнообразия? Не несите весь тот вздор, который находится вокруг; не ждите чего–то, что дожно случиться; не оправдывайте неудач, но упорно работайте над тем, чтобы в следующий раз сделать лучше... Узнавая, как работает ум, узнавая, что Вы делаете, когда чувствуете определённую эмоцию, пытаясь понять суть вещей, вместо того чтобы пороть чушь с фальшивым выражением лица, и, конечно, хорошей идеей всегда является...»
Двигатель вырубился без предупреждения. Тишина пришла, как шок.
«Беру управление на себя, – быстро сказал я и высвободил пропеллер. – 76 узлов, Вы сказали?»
«Угу. Но держитесь левее, там, если я не ошибаюсь, я видел другое отражение…»
Сип положил свою левую руку на ручку дверцы пилота.
«Славно планирует, скорость снижения около 700 футов в минуту. С высоты 9500 у нас на двоих будет еще тринадцать минут, Сип, расслабься» – сказал я. Он прижался носом к окну, отчаянно пытаясь что-то там увидеть.
Одинокий шум ветра – это жуткая вещь для любого пилота, использующего винтокрылые аэропланы.
«Я должен был выделить какое-то время, чтобы полетать на планере» – думал я, но затем отбросил все мысли в сторону и заставил своё тело дышать глубоко и медленно.
Солнце выходило из тёмно-синего океана, и невероятного диапазона оттенки от красного до пастельно-синего дополняли прекрасную картину яркого диска восходящего солнца.
«Не совсем спокойный уход из этого мира, – думал я, – но хотя бы масса эстетики напоследок».
Я оглядел Сипа. Он был спокоен, расслаблен и решителен. Когда пройдена определённая точка, нет больше необходимости в панике. «Он определённо стал бы хорошим пилотом» – думал я непосредственно перед тем, как ещё раз отбросить свои мысли в сторону.
Секунды, минуты проходили в сверхъестественном белом шуме ветра, бьющем по спускающемуся аэроплану при 76 узлах скорости полёта. Сип молчал.
Пронзительный голос в наушниках ударил меня без предупреждения, задев все мои чувства, почти выбив у меня штурвал.
Голос был таким громким, что я не понял, что было сказано. Я уменьшил громкость и подал знак Сипу, что теперь я также контролирую и радио.
«Эй, на судне, Вы меня слышите?» – сказал голос.
Я нажал кнопку передатчика на штурвале второго пилота: «Громко и чисто, продолжайте» – ответил я.
«Это теплоход "Утренняя заря", на маршруте к Андаманским островам. Мы получили ваш сигнал бедствия, но не можем обнаружить вас на радаре. Какого класса Ваше судно?»
Я снова нажал на кнопку: «Всего лишь небольшой аэроплан, два пассажира, на маршруте в Бангладеш, но немного сбился с курса, как оказалось. Можете ли вы выстрелить для нас ракету?»
«Роджер. Потребуется около 30 секунд. Приём» – ответил голос по радио. (Р оджер ('roger') – используется по радио и при сигнализации, чтобы сказать, что сообщение было принято и понято/ Longman Dictionary of Contemporary English – Прим. перев.)
Сип пришёл в полное возбуждение: «Я не могу в это поверить. Я потерял всякую надежду...»
«Остыньте, Сип, – посоветовал я, – я рад слышать, что Вы не надеетесь и больше не верите, по крайней мере, на данный момент... но не об этом ли пела ещё толстая леди, помните? Не считайте цыплят, до того как они вылупятся...»
Эмоциональная вспышка Сипа снова обратилась в холодную решительность. Всё-таки, он был великолепным парнем. Я улыбнулся.
«Есть!» – воскликнул Сип, и я тоже смог её увидеть: длинную красную линию в воздухе впереди нас, чуть-чуть левее.
«Теплоход "Утренняя заря". Мы можем видеть ваш сигнал. Пожалуйста, будьте готовы выстрелить другой через пять минут. У нас нет горючего, и мы будем планировать к вам настолько близко, насколько это для вас возможно».
Голос по радио ответил ободряюще: «Роджер. Не беспокойтесь! На этом судне у нас достаточно фейерверков, чтобы дважды отпраздновать Новый Год. А теперь практически каждый на этом корабле следит за вами в небе».
Ещё две сигнальных ракеты взвились перед нами.
«Возможно, мы уже слишком близко, – воскликнул я. – Мы на высоте всего около 7000 футов. Можете ли Вы видеть корабль, действительно?»
«В поле зрения» – отчётливо ответил Сип.
Я наклонился, чтобы иметь лучший обзор. В конце концов, я мог бы отметить белую точку в океане. И в самом деле, корабль был достаточно близок.
«Я должен форсировать спуск» – сказал я Сипу.
Он кивнул.
«Всем на крыле. Спускайтесь не рискуя. Устраиваем вечеринку. Только не поломайтесь! – говорил голос по радио. – Скажите, э-э, у Вас пассажир, верно? Это тоже парень?»
«Подтверждаю, – сказал я с удивлением, – почему Вы хотите знать? И.. нет нужды устраивать большую вечеринку, мы будем просто рады, если будем способны сделать это!»
«Великолепно! Не беспокойтесь о вечеринке... у нас всегда вечеринка... знаете, это чартер «Клаб Мед». Я спрашиваю просто потому, что по некоторым причинам, в этом круизе с нами в пути достаточно много леди. Итак, сейчас все на палубе, и я почти не сомневаюсь, мы будем наблюдать вашу посадку».
«Каждая посадка, при которой вы остаётесь целым и невредимым – это ХОРОШАЯ посадка, – сказал я с усмешкой. – Даже если при этом немного мокро…»
«Не беспокойтесь, мы ОЧЕНЬ хорошо позаботимся о вас прямо тут, парни, вы не поверите, насколько хорошо!» – сказал голос по радио.
Сип посмотрел на меня. «Чему улыбаетесь, Дж.Д.?»
«Так, ничему, – ответил я, – просто наслаждаюсь утренней зарёй...»
Я прибавил ещё на деление угол закрылок и начал крутой спуск.
[Конец записи №290]
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
727. Что сказать за оставшиеся 15 минут (Часть 3 – Приводнение)
(Из «2-го эпилога Дж.Д. Флоры», запись №291)
(Перев. А. Поданев)
Нос аэроплана был направлен на роскошное круизное судно в океане под нами.
Я почувствовал неудобство, будто бы было что-то, чего не должно быть, и бросил взгляд на приборы.
Указатель скорости ещё не достиг «красной черты», но когда я взглянул на индикатор вертикальной скорости, моя рука рефлекторно дернулась к рычагу управления двигателем, прежде чем я вспомнил, что двигатель был без горючего, а пропеллер вращался свободно.
С каким-то неуместным облегчением я понял, что странное ощущение вины, которое меня обволокло на мгновение, было вызвано риском резкого охлаждения двигателя при таком крутом спуске.
Я усмехнулся своей собственной глупости, ведь этому самолету всё равно лежать на дне Андаманского моря. И бессмысленно волноваться о состоянии двигателя.
«Вы взяли свои паспорт и бумаги?» – крикнул я Сипу через постоянно возрастающий шум воздуха, поскольку мы спускались всё быстрее и быстрее.
Сип рылся по карманам своей лётной куртки и паковал бумаги. Удерживая впереди штурвал левой рукой, я запустил пальцы в свою лётную сумку за сиденьем и удачно нащупал полиэтиленовый пакет с застежкой, который и искал. Я бросил пакет Сипу, который запихнул в него документы и несколько банкнот.
Я нашел свои собственные паспорт и бумажник, Сип также затолкалл их в полиэтиленовый пакет и очень тщательно его застегнул.
Он выглядел бледным и избегал смотреть на меня. Высотомер проходил через 3000 футов.
Без предупреждения Сип внезапно воскликнул: «Если мы выживем, я обрею голову!»
Я рассмеялся: «Я и сам думал об этом на прошлой неделе! Вообще-то, как Вы знаете, сейчас в Лос-Анджелесе весьма прохладно. Это хипово и радикально, как говорится, хе-хе!»
«Нет, Нет! – вопил он, обеспокоенный. – Я стану монахом, вот что я имею в виду!»
«Эй, пижон, никогда не давай зарок в стрессовых обстоятельствах! Думай об этом, когда твой ум ясен и спокоен ... не сейчас, парень!» – прокричал я в ответ.
Мы быстро спускались, проходя высоту 2000 футов. Я мог уже различить довольно большое скопление людей, высыпавших на палубы развлекательного судна «Клаб Мед» под нами. Странно, я всегда думал, что эти ребята гудят всю ночь, а затем спят. Сейчас ещё не было и 6 утра.
«Готовься! Пошевеливайся!» – крикнул я.
«Как пошевеливаться?» – прокричал он в ответ, очень дезориентированный и упавший духом.
«Сейчас не время думать о более глубоких аспектах жизни, парень. Не теряй бдительности!»
Я согнулся вперед, придавил штурвал грудью и пришел в движение, расстёгивая ремень безопасности левой рукой, а правой отщелкивая верхние и нижние запоры дверцы со стороны второго пилота.
Он получил картинку и сам пришел в движение.
«Не пытайся выпрыгнуть перед первым ударом о волны! Отдача может бросить тебя вперед, и штурвал сломает тебе грудь» – напомнил я ему и внезапно почувствовал, что сильно о нем беспокоюсь.
Одно дело, когда заботишься о собственном спасении, и совсем другое – заботиться о ком-то ещё.
Конечно, я мог бы попробовать помочь ему покинуть самолет и после удара. Однако осталось бы очень немного времени, чтобы вылезти самому.
А если бы я повредился сам, помогая ему покинуть самолет, то не был бы способен помочь ему впоследствии. С другой стороны, если бы я благополучно оказался вне самолета, я мог бы вытянуть его с внешней стороны, прежде чем самолет погрузится в море.
В противном случае, возможно, мы оба сыграем в ящик.
Да и его путь ухода может быть отличен от моего собственного индивидуального пути... все люди различны, в конце концов.
Может быть, есть что-то, что он и так сделал бы прекрасно сам для себя, если бы я не вмешивался. И может, я буду ему только мешать, желая помочь.
Или я могу его отвлечь, переведя внимание на что-то, с чем он никогда раньше не имел проблем с самого начала, и заставив пропустить то, на чём он действительно должен сконцентрироваться в своей нынешней ситуации?
В течение нескольких секунд я совсем потерял фокусировку на текущих задачах. Мысли скакали в моей голове.
Насколько разноплановой стала эта ситуация из-за попытки помочь кому-то найти себя !
«Я никогда не был кем-то наподобие проповедника» – заверил я себя.
«Но ведь я написал кучу материала о религии и поведении. Даже Сип спросил меня об этом» – продолжались мои мысли.
«А не лучше ли было бы позволять людям находить свой очень индивидуальный путь самим? Действительно ли есть достаточно поводов для того, чтобы я повторял снова и снова, что каждый должен найти свой собственный подход к этой вещи, называемой духовной свободой? Или лучше было бы не говорить об этом вообще?»
Задумавшись, я ослабил давление на штурвал, и самолет слегка выровнялся. Сип смотрел на меня со стороны, не понимая, что я делаю.
При таком угле мы коснулись бы волн почти в четверти мили позади корабля. Я снова быстро со всей силы отжал штурвал вперед и начал давить на педаль, чтобы направить самолет прямо к заднему борту судна.
«Если ты просто удержишь нос самолета точно перед бортом теплохода, то ты сделаешь это» – сказал я про себя.
Затем мысли вернулись. Я не был способен избавиться от них, и это обстоятельство казалось более раздражающим, чем сами мысли.
«Возможно, я должен просто замолчать. Пусть люди оценивают это для себя сами, – думал я. – Сейчас уже есть немного ребят, которые весьма хороши и, вероятно, намного лучше, чем я, объясняют штуки, подобные этой...»
К тому же «так или иначе, большинство людей хотело бы бежать только вместе с толпой. Объединившись в Церковь или культ, без разницы».
«Да, в будущем я заткнусь! – решил я. – Таким путем я не смогу никому сказать что-либо ложное. Верно!?»
Прежде, чем мысль была закончена, я остановил себя, сурово напомнив: «Никаких долгосрочных решений в критической ситуации!»
«Эй, в чем дело?» – завопил мне Сип.
Теперь самолет отклонился слишком вправо. Нескольких секунд, в течение которых я опять унесся в свои мысли, было достаточно, чтобы потерять надежное управление самолетом.
«Небольшая оплошность, перед тем как мы будем скользить (A lil' slip before we'll slip), Сип!» – выкрикнул я и захихикал своей глупой игре слов. (Здесь многозначное слово 'slip' – это и «ошибка», и «скользить», и в прямом и переносном смысле «освобождаться»; а в обороте 'slip off the hooks' – «отдать концы, умереть». – Прим. ред.)
Со всей силы я надавил на противоположную педаль. Сопротивление оказалось намного значительней, чем я ожидал.
Придется потрудиться, чтобы перевести самолет в левое планирование.
«Максимум лобового сопротивления!» – завопил я, необъяснимо наслаждаясь парением.
Самолет скользил вниз и вбок, проходя 1000 футов, 700 футов…
Пришло время побеспокоиться о том, чтобы подлететь поближе к судну. Близко, но не слишком.
Последний взгляд на Сипа. Он улыбнулся. Я восстановил свою уверенность в нем.
300 футов. Теперь борт судна был менее чем в 200 ярдах слева от нас (около 180 м – прим. ред.).
Я посмотрел вниз на волны. Они казались спокойными. «Вид сверху может быть предательским» – напомнил я себе. Солнце отбрасывало тень самолета на океан.
И тень чего-то еще, что, должно быть, находилось непосредственно позади нас.
Дыхание на мгновение спёрло, и я почти потерял хладнокровие в течение последних секунд перед посадкой.
«Что это, черт возьми?» – сказал я, но затем вновь сконцентрировался на самолете.
«Готов?» – крикнул я Сипу.
Его рука была на замке ремня безопасности.
Я отвел штурвал, чтобы вывести самолет из скольжения вперёд, и сделал это. Задний борт круизного судна был теперь приблизительно в сотне футов слева от нас.
20-30 футов над поверхностью; я тянул нос, чтобы добиться полной остановки.
Это сработало – самолет камнем упал прямо вниз.
Первое воздействие было суровым, но терпимым. Самолет подпрыгнул, но не перевернулся. Хорошо!
Второй удар, как и следовало ожидать, был менее сильным, чем первый.
Я завопил: «Давай!» – и отпустил штурвал, чтобы отстегнуть ремень безопасности и открыть верхний замок двери.
Когда ударило в третий раз, я достиг самой нижней ручки и распахнул дверь.
Я посмотрел налево. К моему удивлению, Сип уже вылезал из кабины самолета, держа в руках полиэтиленовый пакет с нашими бумагами.
Заметив, что забыл снять свои ботинки, я выругался и вытащил себя наружу за дверцу.
Самолет качнулся последний раз, а затем удивительно мирно поплыл по поверхности океана.
«Закройте дверь и снимите куртку!» – закричал Сип.
Он был, конечно, прав: самолет будет плавать немного дольше с плотно закрытыми дверцами, а куртка потащила бы меня вниз, если я поплыву.
Удивляясь и поразительному хладнокровию Сипа, и тому, почему я сам нуждался в таких напоминаниях, я глянул на теплоход и увидел несколько оранжевых резиновых лодок, направляющихся к нам.
Они достигли нас прямо перед тем, как самолет начал погружаться носом в море.
Я запрыгнул в лодку, которая поравнялась с правым крылом. Секундой позже я уже наблюдал себя сидящим в спасательной лодке, с дефицитом подвига и лёгким океанским спрэем на лице.
Радостные лица окружали меня, но я не мог почувствовать в сердце никаких эмоций.
Над нами ревел вертолет, и внезапно я вспомнил о второй тени на волнах.
Взглянув на небо, я увидел громадный черный вертолет, уже начинающий отворачивать от нас. Я следил за ним, пока он быстро набирал высоту. Он не имел ни хвостовых номеров, ни других опознавательных знаков. Совершенно черный, с двумя сероватыми ракетами по бокам своего огромного брюха. С каждой секундой он становился всё меньше и меньше.
«Так, оказывается, в действительности для любой данной проблемы всегда есть больше одного решения» – сказал я себе, и безмятежность, наконец, заполнила мои душу и сердце.
Сип махал мне руками с одной из оранжевых спасательных лодок.
Спрэй Андаманского моря окутал мое лицо, скрывая слезы.
[Конец записи №291]
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
29. Запись №322 из «Записок Дж.Д. Флоры»
(Перев. А. Поданев)
Северная Индия, апрель 1981
«Там, Бабба, Святой Джаланмалан» – сказал гид церемониальным голосом. И я не смог поверить ни ему, ни своим глазам.
«Что!? Это – груда камней в джунглях фиговых деревьев, друг мой» – ответил я цинично, не в силах скрыть своего разочарования.
Гид остался не доволен моей реакцией, что расстроило меня ещё больше. «Бабба, мне жаль видеть Ваше сожаление, но это то самое старое место отцов моих предков. Оно не в очень хорошей форме, Бабба, но мы же – не столь богаты, как Ваши соотечественники».
Я умудрился спрыгнуть со слона, не сломав ноги.
«Слушай, – сказал я, вытащив пачку схем из своей сумки. – Здесь – карты Джаланмалан. Они сделаны людьми, которые изучали его всю свою жизнь. Мудрые и сильные люди, не чета ни мне, ни тебе; люди, которых хвалят за их мудрость миллионы людей. Взгляни!!»
Раджан с любопытством взглянул на карту. Спустя мгновение он начал хихикать, подобно ребенку.
«Бабба Джиди» – вскрикнул он, закрыв смеющееся лицо руками.
«Бабба, а Вы знаете, что Джаланмалан был храмом, квадратным, как коробка, а не круглым, как башня? Ааа…?» – спросил он с подчеркнутой вопросительностью.
«Что ты имеешь в виду?» – сказал я с некоторой неуверенностью.
«Это – угол храма, Бабба, а не вершина башни» – объявил Раджан, помещая сальное пятно на мою драгоценную карту.
У меня не было желания спорить, и я попробовал как-то иначе. «Послушай, друг мой, ты – хороший гид, Окей, и слоны иногда слушаются тебя, Окей, но это – наука; знаешь, много людей обдумывали это в течение долгого времени, и...»
Я посмотрел на него и прекратил проповедь. Было слишком очевидно, что он, безусловно, верил тому, что он видел перед собой, вместо того чтобы вникать в объяснения образованного человека.
Он видел, что я был раздражен, и попробовал приободрить меня снова.
«Знаете, Бабба, наши предки строили дома изо всех частей старого храма Джаланмалан. Может быть, десять домов, и все разные, может быть больше, и всё из тех же самых камней, – это забавно, не правда ли?»
Он рассмеялся снова, и, по-видимому, безудержно, но остановился, когда понял, что я не удивился.
«Они всегда называются Джаланмалан, но они были все различны, только название одно и тоже ...» – продолжил он.
«Джаран, а ты знаешь, что люди строили копии великолепного Джаланмалана почти в каждой стране мира?» – сказал я важным голосом.
«Действительно? Почему?» – ответил он, скептически нахмурясь.
«Поскольку он был так великолепен!» – нетерпеливо добавил я.
«Ну что ж, оставлено много камней, – сказал он, махнув руками в сторону руин Джаланмалана, – я знаю их все, каждый из них, и я уверен, Бабба, это был храм!» – настаивал он.
Что было делать? Резким голосом я сказал ему:
«У меня нет времени для дискуссий, осталась, может быть, только пара дней, прежде чем здесь начнется муссон. И я хочу осмотреть некоторые из руин как можно скорее. Раз ты все руины знаешь, можешь ты показать мне эту дверь, портал или ворота?»
И я показал ему другую схему, ту, которая имела наибольшее число похвал от экспертов всего мира по Джаланмалану.
Он быстро вглянул на рисунок и начал хихикать снова.
«По крайней мере, сейчас он кажется обеспокоенным своей непонятливостью» – подумал я.
«Это угловой камень; из фундамента, – сказал он, – в земле...» Он указал вниз, вырисовывая руками в воздухе какие-то формы, как будто я был немного не понятлив.
«Покажи мне, – сказал я, грубо перебивая его. – Только покажи мне, ХОРОШО?»
Мы оставили слонов, и Джаран молча, прямиком, сокращая путь сквозь фиговые заросли, направился к руинам. Я чувствовал себя виноватым за невежливость к нему и испытывал жалость к себе. Надо же было забраться в такую даль только для того, чтобы услышать колкости этого парня, который, вероятно, даже не смог бы без ошибок написать слова «колледж»! «По крайней мере, слоны иногда следовали его командам» – думал я, не говоря ничего.
Через некоторое время мы стояли перед большим куском камня. Он походил точно на вершину двери, изображенных на всех рисунках, которые я изучил. Но он казался слишком большим, чтобы выполнять эту функцию. Теперь это фактически напоминало краеугольный камень фундамента.
«Хотите увидеть больше таких камней, Бабба?» – спросил осторожно Раджан.
«Всем известно, что есть только один, подобный этому» – отрезал я, вытаскивая камеру и начиная делать снимки.
«О, нет, Бабба, намного больше, позвольте мне показать Вам, туда...» И он начал прокладывать тропу сквозь следующую стену плотных кустарников.
«Смотрите за змеями, они могут убить Вас, Бабба, и за пауками тоже, некоторые из них ядовиты. Большинство людей никогда бы не пожелало прогуливаться здесь, хе-хе…»
Я следовал за ним, повторяя его движения. Я почувствовал реальную опасность остаться в джунглях без проводника, когда уперся ему прямо в спину.
Не менее чем в двух часах ходьбы я увидел еще семь огромных камней. «Никто не поверит этому» – сказал я Раджану и почесал затылок.
«Хм-мм, Вы утомлены, – ответил он, – давайте немножко отдохнем. Есть маленькое племя, живущее под тем холмом. Я знаю их хорошо уже довольно давно» – предложил он.
Поскольку я был уже достаточно утомлен, то быстро согласился. Вскоре я крепко спал.
Когда я пробудился, с внешней стороны простой, но удивительно чистой маленькой хижины, в которой я спал, хлестал дождь. Мой гид и семейство из трёх хозяев сидели в центре хижины, дружественно и любопытно поглядывая на меня.
«Муссон пришел рано в этом году» – сказал Раджан и потер подбородок.
«Вы спали хорошо, Бабба?» – добавил он.
«Моя спина и шея немного затекли, но в целом я – Окей» – сказал я, медленно понимаясь с циновки, расстеленной на полу.
«Проклятье, я не должен был оставаться так долго в Бангладеш, теперь мы залипли здесь» – проклинал я судьбу. Дождь шел, усиливаясь с каждым часом!
«Мы можем попробовать вернуться, как только сможем видеть больше чем на 30 метров сквозь пелену дождя» – так или иначе, но Джаран пробовал подбодрить меня. Я осмотрелся, но увидел только стену воды, плещущуюся внизу.
«Насколько они вправе обвинить нас за то, что мы внезапно здесь застряли?» – спросил я Раджана.
Он посмотрел на меня с удивлением и начал хихикать снова.
«Здесь не Америка, Бабба» – сказал он, явно удивленный.
«Мы останемся здесь, пока дождь не замедлится настолько, чтобы мы могли видеть перед собой. Они здесь не знают, что такое деньги, хе-хе. Никаких гамбургеров, Бабба, здесь только рис, извини...»
Семейство дружелюбно поглядывало на меня. Казалось, они не понимали английского языка. Женщина раскрашивала какую-то вазу, используя странную жидкость; мужчина предложил мне миску приготовленного риса. Их ребенок, мальчик около 5 лет или ещё моложе, играл с кусочками глины. Племя, должно быть, лепило глиняную посуду, как я понял. Джаран настроил набор барабанов (tabla) и, наконец, начал выстукивать медленную и расслабляющую мелодию (raga).
Однако после пары часов безделья я забеспокоился и стал соображать, что бы я мог, возможно, сделать, пока мы не сможем вернуть свои бродячие головы назад в самый ближайший городок. Наблюдая детскую игру с глиной, я получил идею.
«Раджан, – сказал я. – Ты сказал, что знаешь каждый камень руин, не правда ли?»
«Несомненно, Бабба, уверен!» – ответил он доверительно. «Не сможешь ли ты взять эту глину и слепить такие же блоки, как там, но только очень маленькие?»
Раджан почесал затылок.
«Почему бы и нет? Дождь все еще сильный и, видимо, будет лить достаточно долго» – пробормотал он.
Он поговорил с семейством на своем диалекте, который я никогда не слышал прежде. Затем он начал формировать несколько частей из глины, один за другим – крошечные копии руин Джаланмалана. Шел второй день муссона, и я был готов к нервному срыву. Глядя в дождь, питаясь неочищенным рисом и какими-то неизвестными странными плодами, я начал мечтать вернуться назад в цивилизацию. Но ближайший «Макдональдс» был не менее чем в паре сотен миль отсюда, если не больше...
На третий день Раджан гордо объявил, что закончил свою работу. На полу было разложено что-то около пятидесяти маленьких кусочков глины, всё еще рыхлые и мягкие, но каждый отличался от других своей формой.
«ХОРОШО, Раджан, ты говоришь, что Джаламалан был квадратным храмом, правильно?» – бросил я ему вызов.
«Да, Бабба» – доверительно ответил он. «Вот – части, – сказал я. – Давай-ка построим его!»
На четвертый день после начала муссона, струйки дождя, казалось, поредели. А блоки руин Джаланмалана никак не состыковывались друг с другом. Раджан и я по очереди возились с ними с перерывами на сон, пробуя сложить части так, чтобы это строение имело хоть какой-то смысл.
«Я отказываюсь» – наконец, заявил я, вздыхая.
«Я тоже, давайте-ка поиграем какую-нибудь музыку!» – сказал Раджан.
Я закрыл глаза и заснул снова, слушая звук барабанов tabla и погружаясь в свои мечты. Раджан играл на tabla непосредственно, подобно богу Раме, здесь, на пути из джунглей, в то время как дождь гудел на заднем плане, подобно didgeridoo.
Когда я пробудился утром четвертого дня после начала муссона, ребенок хозяина играл с нашими кусочками глины.
Он отложил несколько кусочков, которые не соответствовали чему-либо. Возможно, изначально эти части были сделаны в более поздние времена и для другого здания. Для некоторых незначительных частей постройки он слепил кое-какие новые блоки, маленькие вещицы. Я смотрел на собранные части в течение долгого времени. Когда неожиданно солнце прорвалось сквозь облака.
Ребенок внезапно отмел все кусочки прочь, разбивая то, что было построено столь изобретательным способом. Я был поражен. Действительно существовал способ собрать все части вместе, и теперь я знал это. Мой вояж оказался полностью успешным и, причем, столь неожиданным образом. Счастливый, я попрощался и сказал «спасибо». Даже вожак слонов, мрачный и упрямый, казалось, улыбался мне, когда мы уезжали, чтобы возвратиться в цивилизацию. Да, Джаланмалан был не башней. Он был не храмом.
Единственным способом, которым, казалось, можно было совершенно объединить все части вместе, было объединение в форме моста. Я все еще помню это сегодня, каждую деталь. Это было так невероятно красиво... позволившее связать имеющиеся части вместе.
Но то, что мальчик построил, пока мы спали, не было башней. И не было также храмом. Все схемы, которые я изучал, не описывали того, что я видел здесь. Они, так или иначе, как я понял, были только схемами. И фактически это были схемы схем чьих-то других схем – тех, кто, может быть, видел старое здание, но, возможно, только позднюю конструкцию вместо этой, кто знает?
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
891. Восток встречает Запад, между и вне
(Перев. А. Поданев)
Преобладающее предубеждение в западных кругах о «буддизме» находит своё выражение в обобщении, что буддизм – будто бы «восточная религия».
Сторонники такой точки зрения обычно подразумевают, что «западный житель» вряд ли способен успешно «практиковать» такую «религию».
С целью пробуждения от иллюзии(й) жизни совсем не важно, каким именно путем это пробуждение возникает: все, что имеет значение, – это то, что такое действительно случается.
И, кажется, лишним будет добавить, что даже менее важно, как это случается или как называется этот путь.
Однако несколько мыслей о «восточных» и «западных» парадигмах могут быть полезны при разборке территориального мышления (мышления, характерного для определённых мест проживания – прим. перев.) и могут предоставить некоторые важные структурные ключи.
Как это ни странно, Гаутамо Сиддхартхо, «Будда», был членом «благородной» фамилии. И в те времена внутри появляющейся системы каст он по обычаю, скорее всего, стал бы «Брахманом», священником, если бы не пошел по истинно «революционному» пути.
Соответственно, он назвал себя «арийцем» ('Ariyan') (Пали: ariyaa), а своё учение – 'dhammaa ariyaa' (лит. «Арийская суть» ('Ariyan Thing')), и его базисными суждениями стали «Четыре арийские истины», обычно переводимые как «Четыре благородные истины».
До Гитлера и «Ку-клукс-клана» слово 'Ar-yan' обычно описывало племена, которые теоретически в древние времена спустились с Кавказа и распространились по Северной Индии, оттесняя аборигенов Дравидианса к югу. Истинна ли эта теория или нет, Гаутамо Сиддхартхо был, несомненно, кавказцем, так как дравидианцы также были кавказцами.
«Новый универсальный несокращенный словарь Вебстера» предлагает следующее толкование: «Ариец, Arian (Sans. ar-ya, лорд, владелец (мастер), aarya, племенное название (имя), родственное OPER. ariya, племенное название (имя)) ...» и затем добавляет прекрасную печать: «Нет никакой правомочности использовать слово «ариец» как расовый термин, хотя он использовался в качестве такового печально известными нацистами, чтобы означать «кавказца нееврейского происхождения» и т.д. Использование этого слова в связи с расовой идеей расценено большинством этнологов как ложное, потому что народы, которые говорили на одном и том же или схожем языках, должны были иметь общее расовое происхождение. Неправильное употребление слова «ариец» привело к тому, что в научных обсуждениях его заменили на «индо-eвропеец» ...»
Во времена Гаутамо употребление языка Санскрит было ограничено и использовалось исключительно в семьях Брахманов, а использование Гаутамо местного диалекта «Пали» было выражением его взгляда, по которому «пробуждающийся» является абсолютно независимым от любых расовых или культурных аспектов.
Но опять же, независимо от того, как искривлены слова и названия (имена), чтобы соответствовать им, удовлетворяя политической цензуре любой власти, Гаутамо Сиддхарто был, вне всякого сомнения, кавказцем, который утверждал, что учёт расы, рода, возраста и языка абсолютно неуместны в успешном следовании индивидуальному освобождению.
Если пристально поглядеть на Восток, китайская история философии предлагает такие крайности, как учения Конфуция и Лао Цзы – крайности полного рационализма и полной интуиции. Короче говоря, полная «Восточная/Западная» псевдо-парадигма развалится везде, где постараются и посмеют посмотреть на нее более пристально.
Сам Гаутамо установил, что оба пути – как чистый рационализм, так и чистая интуиция, – могут вести к пробуждению с таким ограничением, что только чистый рационализм может быть пройден каждым, а путь «чистой интуиции» зависит от индивидуальных качеств, при отсутствии которых успех не может быть гарантирован.
В преддверии полного освобождения Существа или около того оба пути, однако, сливаются, и на практике комбинация обоих путей (другого аспекта Гаутамо) – «Срединный Путь» – кажется наиболее многообещающим подходом.
Слово «религия» происходит от латинского re-ligere, лит. «отклоняющийся / наклоняющийся назад». По сути это означает «обнаружение собственного происхождения» или «возвращение к цельности». В этой книге слово «религия» используется экономно, потому что иной подход позволил бы причислить её к Бого-центристским течениям, которые все, как один, основаны на напряженных и обычно подавляющих социальных конструкциях, называемых «церквями».
Аналогично, в этой «Пурпурной записной книжке» редко используется слово «медитация» (кроме как здесь, конечно). А рассуждение под этим следующее: слово «медитация» повсеместно использовалось для того, чтобы обозначить всё, что отличается от распорядка дня и, таким образом, стало бессмысленной тавтологией, – словом, которое может означать что-нибудь или вообще ничего. Это подход «или – или», «да / нет», который не принимает постепенных результатов через какое-то время.
Так называемая «восточная мудрость», для того чтобы регулировать процесс в требуемом направлении, кажется, предпочитает ориентироваться на процессы маленьких изменений.
Хороший пример даёт Buckminster Fuller: судно может весить сотни или тысячи тонн. Чтобы изменить направление его движения, когда оно перемещается в воду, при целенаправленном подходе для преодоления инерции такого судна потребовалось бы равное или большее количество силы. При самой небольшой попытке изменить его курс сырой (физической) силой человек был бы сокрушен.
Однако, как объясняет Bucky в своей «парадигме тримтаб (trimtab)», незначительное изменение положения руля в таком (перемещающемся!) судне, в конечном счете, изменит курс всего судна, такого большого и тяжелого, какое только можно себе представить.
В этом подходе используются характеристики самого процесса, для того чтобы изменить кое-что через какое-то время. Такой подход, очевидно, требует терпения, предвидения и знания процесса непосредственно.
В то время как целенаправленный подход просто ведет к «уже установленным признакам», процессо-ориентированный подход смотрит на условия, лежащие в основе существования явления, и, изменяя эти условия, меняет результат всего процесса в будущем.
В то время как полный подход Гаутамо, безусловно, процессо-ориентированный, (см. главу Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
27. «Проявление в зависимости от условий» против «причины и следствия»), это не означает, что целенаправленные подходы не могли бы использоваться ни в одном из ряда процессов, ведущих к освобождению.
Здесь всё та же «мудрая» комбинация обоих путей, «Срединный Путь», может являться наиболее эффективным средством.
Что в конечном счете имеет значение, – так это не то, что ты пошел верным путём, а то, однако, что ты вообще пошёл. Это значит, что кто-то «прошел путь» (Пали: 'Tathagato'). Что и стало причиной того, что человек, который теперь называется «Буддой», отказался называться любыми именами вообще, кроме 'Tathagato' – «прошедший этот путь».
Короче говоря, давайте не фиксироваться на названиях, описаниях или устных объяснениях! Давайте не врезаться в дорожные знаки, а будем лишь просто двигаться домой!
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
893. Записанная История, мечты о Будущем и вечное Сейчас
(для Сьюзен, Вода, Пола и Либидии)
(Перев. А. Поданев)
История – это оценка событий, которые случились, поскольку теперь это известно. История состоит из отчетов (записей) людей, оставшихся в живых, отчетов, отфильтрованных и пополненных победившими сторонами, и подготовленных к общему потреблению рабами правителей человечества – кто бы они ни были в то время.
И в этом процессе были сожжены целые библиотеки. А чтобы скрыть неудобные или противоречащие новости, были уничтожены противоположные или разоблачающие мнения. Таким образом, «история» не только была однажды сфальсифицирована представителями «истэблишмента», но она почти целиком состоит из потока фальсификаций, каждый слой которого добавлял все новые искажения к пирогу грязи замысловатых представлений из утвержденных «фактов».
Трудна была бы задачка для профессионального историка, если бы он честно попробовал выяснить то, что действительно случилось.
Но в те времена историки оплачивались институтами / учреждениями текущих, существующих в тот момент правительств – см. выше. И в настоящее время они могут гордиться своей беллетристикой, называемой «наукой». То есть до тех пор, пока они считают и говорят, что есть текущая «политическая коррекция (конъектура)».
Ну а теперь, какое это имеет отношение к освобождению? Ответ очень прост: никакого отношения! Любая философская или «религиозная» система, которая стремится к освобождению индивидуума, настолько же хороша, насколько работает именно СЕЙЧАС, в настоящем времени – сегодня! Если это работает сейчас, это будет работать в вечности. Поскольку единственная вещь, которая является вечной – СЕЙЧАС.
Для её применения не имеет значения, какое специфическое учение пришло сначала. Для работающей системы не имеет значения, кто, что и у кого скопировал. Для человека, чтобы достичь освобождения, не имеет значения, был ли «олицетворен «основатель»» «школы» или теории, или это был просто «отпускающий мастер», или только тот, кому удалось пробудиться от грёз жизни.
В последнем случае (по крайней мере, для автора этих строк) утешительней было бы знать, что это была не какая-то экзальтированная натура из «другого измерения», открывшая истину для себя, а кто-то, как вы или я.
Только если «нормальный» парень может достигнуть освобождения, основанного на его собственном понимании, только тогда можно убедиться, что это действительно работает для каждого, кто хочет стать истинно свободным.
Семантика (значения слов в человеческом языке) изменяется со временем; главным образом, медленно, но иногда удивительными прыжками. «Веселая парочка» ('gay couple') в 1920-х означала только веселье; пятьюдесятью годами позже или раньше та же самая парочка, возможно, чувствовала бы себя оскорбленной от даваемой ей характеристики «весёлая» ('gay'), так как они – не гомосексуалисты.
Можно было бы заключить, что любая философская система, которой случится выжить в течение более чем 50 лет, должна периодически проверяться на изменения (замены) в ее семантике и культурном контексте. Но с другой стороны, некоторые системы выживают намного дольше, тогда как одна из наиболее современных была полностью сведена к своей противоположности менее чем за 30 лет (некоторые читатели могут знать, на какую систему я ссылаюсь, и надеюсь, они будут способны видеть это с некоторой долей юмора и непредвзятости).
Единогласно признавая принятую иллюзию времени в течение только короткого момента, в равной степени можно было бы сказать, что прошлое закончено к настоящему времени, ТЕПЕРЬ – точно, поскольку это – прямо сейчас, и будущее могло бы быть сформировано импульсом, созданным в этом моменте. (Я вежливо воздержусь от выяснения глупого (?) вопроса о том, КОГДА ТОЧНО кое-что изменяется, если истинно то, что настоящее полностью определено прошлым.)
Историк и пророк разделяют больше схожих черт, чем можно было бы описать из любезности.
Что, очевидно, является различным, – так это то, что один говорит о фиктивном прошлом, в то время как другой говорит о фиктивном будущем. И историки, и пророки с трудом пробуют превращать беллетристику (фикции) в факты, но пророк имеет значительное преимущество: если он или она мудро формулирует предсказания, они будут всегда истинны. Моё личное наиболее предпочтительное предсказание имеет вид: «как только мы будем готовы, изменение случится для нас, а все остальные (те бедные парни!) должны будут всё ещё оставаться ограниченными рамками своего печального существования».
Это, конечно, является тавтологией – высказыванием, которое будет всегда истинно, независимо ни от чего, и которое поэтому не имеет никакого особенного значения вообще. В этом, однако, есть положительная сторона, и я с удовольствием укажу на неё: изменения случаются. И подготовка к изменениям кипит в мыслях, вызывая ментальный сдвиг ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС.
До тех пор пока это не предполагает ожидания чего-то, что ещё может случиться, современные пророки тысячелетних изменений, кажется, не приносят слишком много вреда.
Тем не менее, это может стать бумерангом позже: когда пройдет время и пророчество окажется неправильным, его последователь может снизить или прекратить усилия к положительному изменению. Однако есть более легкий путь: только в работе на изменение прямо сейчас, независимо от того, что было или что будет. Мечты о будущем созданы изнутри мечты, в которой мы сейчас живем. Позвольте нам изменять мир прямо сейчас, изменяя самих себя непосредственно!
Copyleft © 1998 by Maximilian J. Sandor, Ph.D.
733. Структура цели
(Перев. А. Яковлев)
Один из наиболее базовых вопросов Жизни, Вселенной и Всего Остального может быть описан концептом «цели».
В каком-то смысле она может быть названа наиболее базовым вопросом всего, и она определенно является центральной при размышлении на любую тему, как бы там ни было.
Много книг написано о том, как ее достичь. Некоторые из методов иногда работают, иногда – нет, и очень часто приводят к противоположному результату.
Почти все эти теории не смогли в первую очередь различить структуру «цели», ходя, в конечном счете, вокруг нее кругами и занимаясь саморазрушением и псевдоработающими стратегиями.
Структура цели настолько самоочевидна, что очень легко обмануться насчет огромной важности ее устройства. И велико искушение пойти дальше, не разобравшись подробнее.
Это не удивительно, когда кто-то считает, что большая часть «кейса» человеческого Существа построена на замешательствах и неудачах, связанных с целями.
Чтобы в общих чертах рассмотреть структуру цели глубже, требуется посмотреть на собственный «кейс» – то, от чего Существо отказалось или не отваживалось посмотреть на протяжении очень долгого времени.
Один из очень, очень немногих, кто когда-либо обнаруживал важность структуры «цели», был индийский философ Патанджали, один из величайших мыслителей за всю известную нам историю человечества.
Однако, поскольку важность осознания структуры «цели» так велика и, вдобавок, так обалденно проста, он отказался поделиться ключевыми деталями своих открытий из страха, что злые люди смогут воспользоваться его знаниями во вред другим.
Однако он оставил достаточно подсказок, и предмет становится намного яснее после изучения его открытия принципа «гун», один из аспектов которого был грубо описан в главе 66. Первичные аксиомы: современный взгляд на принцип «гун» .
В любом случае, основная структура «цели» необычайно проста и к тому же, возможно, как раз из-за этой простоты, постоянно не понимается и неправильно применяется.
Вот две части «цели»:
- результат [objective]; «вещь», которую надо достигнуть,
и
- намерение [intention] Существа стремиться к результату («воля» или «устремление»).
НЕУДАЧА В РАЗЛИЧИИ МЕЖДУ «НАМЕРЕНИЕМ» И «РЕЗУЛЬТАТОМ» ВСЕГДА БУДЕТ ПРИВОДИТЬ К НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ РЕЗУЛЬТАТАМ И ЗАЛИПАНИЮ ВНИМАНИЯ.
Это кажущееся простым утверждение лежит в самой основе человеческих проблем с неисчислимо далеких времен.
Его ни в коем случае нельзя недооценивать, и по этой причине оно выделено прописными буквами.
Чтобы увидеть, насколько эта очевидная взаимосвязь остается совершенно не признанной в наши дни, давайте обратимся к словарю:
Merriam-Webster WWWebster Dictionary (http://www.m-w.com/cgi-bin/dictionary/)
[начало цитаты]
goal: (цель)
...
Этимология: средневековое английское ' gol ': граница, предел.
...
1а. конечная точка гонки;
б. область, которую нужно достичь в детской игре.