«Не думай об этом. Не думай об этом сейчас». Сморщившись от предвкушения возможного удара током, Ричардс пропихнул проволоку в прорезь и одновременно нажал на кнопку подвала.
Из глубины панели раздался шум, похожий на короткое электронное проклятие. Вверх по руке прошло легкое щиплющее сотрясение. Минуту ничего не происходило. Затем двери заскользили и закрылись, и лифт, покачиваясь, неохотно двинулся вниз. Маленькое колечко голубого дыма показалось из прорези.
Ричардс отошел от двери и смотрел, как зажигались номера этажей. Когда загорелся номер первого этажа, мотор наверху издал скрежещущий звук, и кабина казалось, готова остановиться. Мгновение спустя (решив, по-видимому, что она достаточно напугала Ричардса) она возобновила спуск. Через двадцать секунд двери раздвинулись, и Ричардс вышел в огромный, тускло освещенный подвал. Где-то текла вода, возилась потревоженная крыса. Помимо этого, он был один. Пока один.
...Минус 069
счет продолжается...
Огромные заржавленные трубы отопления, облепленные паутиной, расползались по потолку. Когда печь неожиданно загудела, Ричардс едва не закричал от страха. Прилив адреналина к сердцу и конечностям на минуту заставил его потерять способность, двигаться от боли.
Здесь тоже были газеты, заметил Ричардс. Тысячи газет, сложенных стопками и перевязанных веревками. Крысы тучами гнездились среди них. Целые семьи их уставились на пришельца недоверчивыми рубиновыми глазами.
Он пошел по подвалу, остановившись на полпути через потрескавшийся цементный переход. Здесь стояла коробка предохранителей, привинченная болтами к основанию, а за ней – ящик инструментов. Ричардс взял лом и продолжал путь, не отрывая глаз от пола.
У дальней стены слева он обнаружил главный люк канализации. Он приблизился и осмотрел его, постоянно думая, догадались ли они уже, что он здесь.
Люк был закрыт толстой стальной решеткой. Она была трех футов в поперечнике, и с другой стороны была щель, чтобы вставить лом. Ричардс просунул его в щель, нажал на рычаг, приподняв крышку люка, и наступил ногой на лом. Он засунул обе руки под край крышки, напрягся и опрокинул ее. Она упала на цементный пол с грохотом, от которого в смятении запищали крысы.
Труба уходила вниз под углом в сорок пять градусов, и Ричардс предположил, что ее глубина не может быть больше двух с половиной футов. В ней было очень темно. Клаустрофобия вдруг наполнила его рот ватой. Слишком мало места, чтобы двигаться, даже чтобы дышать. Но это было необходимо.
Он перекатил крышку назад и положил ее на край люка таким образом, чтобы он мог схватить ее, когда спустится вниз. Потом он вернулся к коробке предохранителей, сбил ломом висячий замок и раскрыл ее. Он собирался уже начать вынимать предохранители, когда ему в голову пришла другая идея.
Он подошел к газетам, наваленным грязными желтыми кучами по всему восточному краю подвала. Затем он выудил смятый коробок спичек, которыми он зажигал свои сигареты. Оставалось три спички. Он оторвал кусок газеты и свернул его в кулек; засунул его под локоть, как бумажный колпак, и зажег спичку. Первая спичка погасла от сквозняка. Вторая выпала из его дрожащих пальцев и зашипела на мокром бетоне.
Третья спичка зажглась. Он поднес ее к бумажному фитилю, и тот расцвел желтым пламенем. Крыса, почувствовав, должно быть, что происходит, пробежала по его ноге и бросилась в темноту.
Страшная необходимость действовать срочно наполняла его, и все же он дождался, пока пламя не разгорелось. Спичек больше не было. Он осторожно сунул горящий фитиль в расщелину бумажной стены, которая доходила ему до груди, и смотрел, как пламя распространяется.
Огромный нефтяной резервуар, обслуживающий здание ИМКА, примыкал к соседней стене. Он мог взорваться во всяком случае, Ричардс на это надеялся.
Уже бегом он вернулся к коробке предохранителей и стал выдергивать длинные трубчатые предохранители. Он успел выдернуть почти все, пока не погасли огни в подвале. Он ощупью нашел дорогу к люку канализации, освещаемому теперь только дрожащим светом горящей бумаги.
Он сел на край, свесив ноги, а затем медленно сполз вниз. Когда его голова опустилась ниже уровня пола, он уперся коленями в края шахты, чтобы удержаться, и вытянул руки над головой. Работа шла медленно. Двигаться было тесно. Свет от огня стал ослепительно ярким, а треск пожара наполнял его уши. Вот его пальцы нащупали край отверстия и двинулись дальше, пока не схватили решетчатую крышку люка. Он медленно потянул ее на себя, удерживая ее тяжесть мышцами спины и шеи. Когда, по его расчету, дальний край крышку был готов встать на место, он сделал последний отчаянный рывок.
Крышка упала на место со звоном, больно ударив Ричардса по запястьям. Ричардс расслабил колени к скатился вниз, как мальчишка с горы. Труба была покрыта слизью, и он беспрепятственно проехал около двенадцати футов до того места, где труба поворачивалась горизонтально. Удачно ударившись ногами, он встал, как пьяница, прислонившийся к фонарному столбу. Но попасть в горизонтальную часть он не мог. Изгиб трубы был слишком крутым.
Клаустрофобия разрасталась, наполняла рот, душила.
«В западне, – стучало в мозгу. – В западне, в западне, в западне».
Пронзительный крик поднимался в горле, и он подавил его.
«Успокойся. Конечно, это очень банально, очень избито, но нужно сохранять спокойствие здесь, внизу. Спокойствие. Поскольку мы тут, внизу трубы, и мы не можем подняться вверх, и не можем спуститься, а если проклятый нефтяной бак взорвется, из нас получится замечательное фрикасе, и...»
Он стал медленно крутиться вокруг себя, пока не уперся в трубу грудью. Покрывавшая трубу слизь облегчала его движения. В трубе было теперь очень светло и становилось теплее. Решетчатая крышка отбрасывала тень, как от тюремной решетки, на его напряженное лицо.
Лежа теперь на груди, животе и чреслах, с коленями, согнутыми в нужном направлении, он смог скользнуть чуть ниже, так что его ступни и лодыжки вошли в горизонтальную часть колена трубы, а сам он оказался в коленопреклоненной позе. Все равно недостаточно. Его ягодицы упирались в твердое керамическое покрытие над входом в горизонтальную часть.
Ему слышались смутные выкрики команд за мощным треском огня, но это могло быть воображение, обостренное и разгоряченное сверх всякого предела.
Он стал двигать мышцами бедра и голени в утомительном раскачивающемся ритме, и мало-помалу колени стали отъезжать из-под него. Он вновь протиснул руки вверх, чтобы освободить себе место, и теперь лицо его лежало прямо на слизи. Он вот-вот мог пролезть. Он как мог изогнул спину и начал отталкиваться руками и головой, единственным, чем он мог действовать в качестве рычага.
Когда он уже стал думать, что места недостаточно и что он так и останется растянутым здесь, не в состоянии двинуться ни в одну сторону, его бедра и ягодицы вдруг проскочили в отверстие горизонтальной части, как пробка от шампанского сквозь узкое бутылочное горлышко. Он мучительно больно оцарапал поясницу, когда его колени ушли из-под него, а рубашка задралась до самых лопаток. Он оказался в горизонтальной трубе – за исключением головы и рук, выгнутых назад под выворачивающим суставы углом. Извиваясь, он просунулся весь и застыл, задыхающийся, с потеками слизи и крысиного помета на лице, с содранной и кровоточащей спиной.
Эта труба была еще уже; его плечи задевали стенки каждый раз, как грудь поднималась при дыхании. Слава Богу, что я недоедал.
Задыхаясь, он стал пятиться в черную неизвестность трубы.
...Минус 068
счет продолжается...
Он продвигался медленно, как крот, примерно пятьдесят ярдов по горизонтальной трубе, пятясь вслепую. В этот момент нефтяной бак в подвале ИМКА взорвался с ревом, вызвавшим такую вибрацию сочувствия в трубах, что его барабанные перепонки едва не лопнули. Возникла мертвенно-желтая вспышка, как будто воспламенилась куча фосфора. Она побледнела, отбрасывая мерцающий розовый отблеск. Несколько минут спустя волна горячего воздуха ударила его в лицо, заставив болезненно поморщиться.
Видеокамера в кармане куртки подпрыгивала и раскачивалась, когда он попытался пятиться быстрее. Труба вбирала жар яростного взрыва и огня, бушевавшего где-то над ним, как кастрюля вбирает жар газовой конфорки. Ричардс не чувствовал никакой потребности быть испеченным здесь, как картофель в духовке.
Пот катился по его лицу, смешиваясь с уже лежащими на нем черными полосами грязи и делая его похожим в восковом угасающем мерцании отраженного огня на индейце, вышедшего на тропу войны. К стенкам трубы было горячо прикоснуться.
Как кальмар, Ричардс проталкивался на локтях и коленях, а его ягодицы при каждом движении шлепались о верх трубы. Дыхание вырывалось резкими, по-собачьи короткими всхлипами. Воздух был горячим, полным масляного вкуса нефти, затруднявшим дыхание. Головная боль разлилась по черепу, отдаваясь острой болью в глазах. «Я здесь зажарюсь. Я зажарюсь». Вдруг его ноги повисли в воздухе. Ричардс попытался заглянуть через свои ноги назад и увидеть, что там, но сзади было слишком темно, а глаза были слишком ослеплены светом впереди. Надо было рисковать. Он пятился, пока колени его не оказались у конца трубы, а потом осторожно перегнул их.
Его ноги вдруг очутились в воде, шокирующе холодной после жары в трубе.
Новая труба шла под прямым углом к той, по которой только что пролез Ричардс, и была гораздо шире – достаточно широкой, чтобы стоять согнувшись. Густая, медленно текущая вода поднималась выше щиколоток. Он задержался на минуту, чтобы оглянуться на крошечный мягко светящийся отраженным отблеском пожара круг трубы. То обстоятельство, что хоть какой-то отблеск был виден на этом расстояний, говорило, что это, действительно, был очень большой взрыв.
Ричардс с неохотой заставил себя признать, что в их обязанности входило допустить, что он скорее выжил, чем погиб в аду подвала, но, может быть, они не обнаружат, каким образом он выбрался, до того, как пожар будет взят под контроль. Это выглядело как разумное допущение. Но раньше казалось разумным и допущение, что они не могли выследить его в Бостоне.
Может быть, они и не выследили. В самом деле, что ты видел?
Нет. Это были они. Он знал. Охотники. От них исходил даже запах зла. Он вознесся к его пятому этажу на незримых душевных потоках.
Мимо него по-собачьи проплыла крыса, сверкнув глазами.
Неловко шлепая, Ричардс направился за ней в том направлении куда текла вода.
...Минус 067
счет продолжается...
Ричардс стоял у лестницы, глядя наверх, ошеломленный светом. Уличного движения не было, это уже кое-что, но свет...
Свет поразил его, потому что ему казалось, что он путешествовал по сточным трубам многие и многие часы. В темноте, без зрительных ориентиров и без звуков, за исключением бормотания воды, случайного тихого всплеска плывущей крысы и глухих ударов в трубах (что, если кто-нибудь выльет горшок мне, на голову, с мрачным юмором подумал Ричардс), чувство времени им полностью утратилось.
Теперь, глядя сквозь дыру в крышке в пятнадцати футах над головой, он увидел, что дневной свет еще не померк. В крышке было несколько круглых отверстий для воздуха, и карандашные лучи света чеканили солнечные монеты на его груди и плечах.
Ни один аэробус не проехал по крышке с тех пор, как он попал сюда; лишь отдельные тяжелые машины да стайка велосипедов. Это заставляло его предполагать, что более благодаря удаче и закону средних чисел, чем внутреннему чувству направления, ему удалось найти дорогу в сердце города – к своим.
Тем не менее он не решался выйти до наступления темноты. Чтобы убить время, он достал камеру, вставил кассету и стал снимать свою грудь. Он знал, что пленка была сверхчувствительной, способной улавливать слабо различимый свет, и не хотел выдавать слишком много из того, что его окружало. Он не стал болтать и дурачиться на этот раз. Он слишком устал.
Когда запись была сделана, он положил ее вместе с другим отснятым клипом. Он хотел бы избавиться от назойливого подозрения – почти уверенности, – что кассеты выдают его местонахождение. Должен же быть способ бороться с этим.
Должен быть.
Он устало сел на третью ступеньку лестницы, дожидаясь темноты. Он бежал уже почти тридцать часов.
...Минус 066
счет продолжается...
Мальчик семи лет, черный, курящий сигарету, подвинулся ближе к концу аллеи, наблюдая за улицей.
На улице в том месте, где до этого ничего не было, возникло неожиданное легкое движение. Тени поползли, застыли, опять поползли. Крышка люка поднималась. Потом она замерла, и что-то – глаза? – блеснуло. Вдруг крышка со звоном откатилась в сторону.
Кто-то (или что-то, подумал мальчик, охваченный страхом) выбирался оттуда. Может быть, дьявол выходит из ада, чтобы забрать Кэсси, решил он. Ма сказала, что Кэсси отправится на небо к Дики и другим ангелам. Мальчик думал, что все это чушь собачья. После смерти все отправляются в ад, и дьявол колет их вилами в зад. Он видел изображение дьявола в книжках, которые Брэдли стянул из Бостонской Публичной Библиотеки. Небеса открывает Пуш. Дьявол же был Человек.
«Это может быть дьявол», – подумал он, когда Ричардс вытащил себя из люка и на секунду прижался к потрескавшемуся разбитому цементу, чтобы перевести дыхание. Нет хвоста и рогов, не такой красный, как в той же книжке, но морда выглядит достаточно безумной и злобной.
Теперь он толкает крышку на место, а теперь – теперь, святой Господи Иисусе, бежит по направлению к аллее.
Мальчик застонал, попытался бежать и упал, зацепившись за собственные ноги.
Он пытался подняться, барахтаясь и роняя вещи, когда дьявол вдруг схватил его.
– Не коли меня ею! Крик застрял у него в горле. – Не коли меня своей вилкой, сукин сын...
– Ш-Ш-Ш! Заткнись! Заткнись! – Дьявол затряс его так, что зубы, как мраморные шарики, загрохотали у него в голове, и мальчик заткнулся. Дьявол озирался вокруг в величайшем ужасе. Выражение его лица казалось почти комическим от крайнего страха. Мальчик вспомнил смешных парней из игры «Поплавай с крокодилами». Он рассмеялся бы, если бы сам не был так напуган.
– Ты не дьявол, – сказал мальчик.
– Увидишь, что да, если завопишь.
– И не подумаю, – с презрением ответил мальчик. – Думаешь, я хочу, чтобы мне отрезали яйца? Иисусе, я еще даже не достаточно большой, чтобы кончать.
– Знаешь какое-нибудь тихое местечко, куда можно пойти?
– Не убивай меня, приятель. У меня ничего нет. – Глаза мальчика, белые в темноте, уставились на него.
– Я не собираюсь убивать тебя.
Держа Ричардса за руку, мальчик вел его из одной извилистой замусоренной аллеи в другую. В самом конце, перед тем местом, где аллея выходила в открытое пространство между двумя безликими высотными зданиями. Мальчик подвел его к приземистому строению из краденых досок и кирпичей. Оно было рассчитано на, четырехфутовый рост, и Ричардс стукнулся головой при входе.
Мальчик отодвинул грязную черную тряпку, закрывавшую проход, и стал с чем-то возиться. Через минуту слабый свет озарил их лица; мальчик прицепил маленькую электрическую лампу к разбитому аккумулятору.
– Я сам спер этот аккумулятор, – произнес мальчик. – Брэдли сказал мне, как его починить. У него книги есть. У меня тоже есть мешочек никелей. Я дам его тебе, если ты меня не убьешь. Лучше не пробуй. Брэдли в Головорезах. Если убьешь меня, он заставит тебя обделаться и есть свое дерьмо.
– Я не убиваю, – нетерпеливо перебил Ричардс. – По крайней мере, малышей.
– Я не малыш! Я сам спер этот чертов аккумулятор!
Его оскорбленный вид вызвал на лице Ричардса усмешку.
– Ладно. Так как тебя зовут, малыш?
– Никакой я не малыш.
Потом угрюмо бросил:
– Стейси.
– О'кей, Стейси. Прекрасно. Я в бегах. Веришь?
– Да уж, ты в бегах. Ты не для того вылез из этой дыры, чтобы грязные открытки покупать. Он задумчиво оглядел Ричардса. – Ты белый? Вроде и не скажешь, со всей этой грязью.
– Стейси, я... – Он оборвал себя и взъерошил рукой волосы. Когда он снова заговорил, казалось, что он разговаривает сам с собой. – Я должен кому-то довериться, и это оказался малыш. Малыш. Боже правый, тебе и шести еще нет, дружище.
– Мне будет восемь в марте, – сердито возразил мальчик.
– У моей сестренки Кэсси рак, – добавил он. – Она много кричит. Вот почему я люблю здесь бывать. Сам спер чертов аккумулятор. Кольнешься, мистер?
– Нет, и ты тоже. Хочешь два бакса, Стейси?
– Господи, да! - Недоверие отразилось в его глазах. – Не вылез же ты из дыры с двумя чертовыми баксами. Чушь собачья.
Ричардс извлек нью-доллар и дал его мальчику. Тот уставился на него с благоговением, близким к ужасу.
– Будет еще один, если ты приведешь своего брата, – сказал Ричардс и, заметив его взгляд, быстро добавил: – Я передам его тебе тайком, так что он не увидит. Приведи его одного.
– Ничего не получится, если попробуешь убить Брэдли, приятель. Он заставит тебя обделаться.
– И съесть свое дерьмо. Знаю. Беги и приведи его. Подожди, пока он останется один.
– Три бакса.
– Нет.
– Слушай, приятель, за три бакса я могу достать Кэсси кое-что в лавке. Чтобы она так чертовски не орала.
Лицо мужчины вдруг перекосилось, как будто кто-то, невидимый мальчику, ударил его.
– Хорошо. Три.
– Нью-доллары, – настаивал мальчик.
– Да, ради Христа, да. Доставь его. А если ты приведешь полицейских, то не получишь ничего.
Мальчик замер, наполовину внутри, наполовину снаружи своего кукольного домика.
– Ты дурак, если думаешь так. Я ненавижу этих чертовых свиней больше всех. Даже дьявола.
Он ушел, семилетний мальчик с жизнью Ричардса в своих грязных чесоточных руках. Ричардс слишком устал, чтобы по-настоящему бояться. Он выключил свет, откинулся назад и отрубился.
...Минус 065
счет продолжается...
Сны только начинались, когда его туго натянутые нервы вырвали его из сновидения. Запутавшись в темноте, начало кошмара владело им еще минуту, и он думал, что огромная полицейская собака бросается на него – устрашающее природное оружие семи футов высотой. Он едва не закричал вслух, пока Стейси не вернул реальный мир на свое место, прошипев:
– Если он разбил мой чертов свет, я ему...
Мальчика грубо утихомирили. Тряпка на входе заколыхалась, и Ричардс включил свет: Перед ним был Стейси и другой негр. Новый парень был, вероятно, лет восемнадцати, подумал Ричардс, он носил мотоциклетную куртку и смотрел на Ричардса со смесью ненависти и интереса.
Щелкнуло и блеснуло лезвие ножа в руках Брэдли.
– Если ты вооружен, брось оружие.
– Я не вооружен.
– Не верю, что... – он прервал себя, и глаза его расширились. – Эй. Ты же тот тип на Фри-Ви. Ты разнес ИМКА на Ханингтон Авеню. – Густую черноту его лица разрезала невольная улыбка. – Сообщили, что ты поджарил пять полицейских. Это должно означать пятнадцать.
– Он вылез из люка, – важно вставил Стейси. – Я сразу понял, что это не дьявол. Я понял, что это белый сукин сын. Ты его порежешь, Брэдли?
– Заткнись и дай мне указать. – Брэдли полностью вошел внутрь, неловко пригнувшись, и сел напротив Ричардса на занозистый ящик из-под апельсинов. Он взглянул на лезвие ножа у себя в руке, видимо удивился при виде его и закрыл.
– У тебя земля под ногами горит, дружище, – произнес он наконец.
– Верно.
– Куда же ты пойдешь?
– Не знаю. Мне надо выбраться из Бостона.
Брэдли сидел в молчаливом раздумье.
– Тебе надо пойти домой со мной и Стейси. Нам надо поговорить, а здесь этого не сделаешь. Слишком открыто.
– Хорошо, – устало сказал Ричардс. – Мне все равно.
– Мы пойдем задними дворами. Свиньи рыщут всюду сегодня. Теперь я понимаю, почему.
Когда Брэдли выводил его, Стейси сильно пнул Ричардса под колено. Минуту Ричардс смотрел, не понимая, а потом вспомнил. Три нью-доллара скользнули в ладонь мальчика и исчезли.
...Минус 064
счет продолжается...
Женщина была очень стара; Ричардс подумал, что никогда еще не видел человека, столь старого. На ней было набивное ситцевое домашнее платье с огромной прорехой подмышкой; когда она двигалась, старое морщинистое вымя раскачивалось взад и вперед в прорехе, пока готовилась еда, купленная на нью-доллары Ричардса. Желтые от никотина пальцы срезали кожуру, чистили и шинковали. Ее ноги, разросшиеся за годы стояния до гротескного размера, были обуты в розовые махровые шлепанцы. Ее волосы выглядели так, как будто их завили утюгом в дрожащей руке; скрученная сетка для волос, съехавшая на затылке, собирала их в подобие пирамиды. Ее лицо было как дельта времени; не коричневое и не черное, а сероватое, простеганное расходящейся галактикой морщин, выпуклостей и впадин. Ее беззубый рот привычно сжимал сигарету, выпуская облачка голубого дыма, которые висели вокруг нее, как связки голубых воздушных шаров. Она дымила взад и вперед, образовав треугольник между разделочным столиком, кастрюлями и обеденным столом. Ее хлопчатобумажные чулки были спущены до колен, и между ними и хлопающим краем платья висели гроздья варикозных вен. В квартире витал дух давно почившей капусты. В дальней комнате кричала, визжала, а потом замолкала Кэсси. Брэдли со стыдом и яростью сказал Ричардсу, чтобы тот не обращал внимания. У нее был рак обоих легких, а недавно он распространился вверх на горло и вниз на живот. Ей было пять лет. Стейси куда-то вышел.
Пока они с Брэдли разговаривали, пьянящий аромат тушеной говядины, овощей и томатного соуса начинал наполнять комнату, задвигая призрак капусты по углам и заставляя Ричардса осознать, как он голоден.
– Я мог бы сдать тебя, дружище. Я мог бы убить тебя и украсть все эти деньги. Сдать тело. Получить еще тысячу баксов и жить припеваючи.
– Не думаю, что ты мог бы это сделать, – заметил Ричардс. – Я бы не мог.
– Почему все-таки ты это делаешь? – раздраженно спросил Брэдли. – Зачем ты лижешь им зад? Ты такой жадный?
– Мою дочь зовут Кэти, – ответил Ричардс. – Моложе Кэсси. Воспаление легких. Она тоже все время плачет.
Брэдли ничего не сказал.
– Она может выздороветь. Не так, как... она там. Воспаление легких немногим страшнее простуды. Но нужны лекарства и врач. Это стоит денег. Я пошел добывать деньги единственным способом, каким мог.
– Все равно, лижешь зад, – сказал Брэдли с каким-то пустым и страшным ударением. –Ты лижешь зад половине мира, и они подставляют его каждый вечер в шесть тридцать. Твоей дочке было бы лучше уйти из этого мира, как Кэсси.
– Я в это не верю.
– Тогда ты круче меня, парень. Я как-то привез в больницу одного типа с переломом. Одного богатого типа. Полиция была у меня на хвосте три дня. Но ты круче меня. – Он достал сигарету и зажег. – Может быть, ты и продержишься целый месяц. Миллиард долларов. Тебе придется купить целый говеный товарный состав, чтобы утащить их.
– Не ругайся, Господи помилуй, – сказала старуха из другого угла комнаты, где она резала морковь.
Брэдли не обратил внимания.
– Ты и твоя жена и ваша дочь будете жить припеваючи тогда. Ты уже заработал два дня.
– Нет, – сказал Ричардс. – Игра нечестная. Видел эти две штуки, которые я дал отправить Стейси, когда они с вашей Ма ходили за продуктами? Я должен отправлять две такие каждый день до полуночи. – Он рассказал Брэдли, что при невыполнении этого условия его лишают денег, и о своем подозрении, что они выследили его в Бостоне по маркам.
– С этим легко справиться.
– Как?
– Не важно. Позже. Как ты собираешься выбраться из Бостона? Ты страшно засветился. В бешенство их привел, взорвав их свиней в ИМКА. Это было на Фри-Ви сегодня вечером. И те, что ты снял с мешком на голове. Это было здорово резко. Ма! – раздраженно закончил он, – когда наконец приготовится эта штука? Мы тут в тени превращаемся прямо у тебя на глазах.
– Она доходит, – ответила Ма. Она шлепнула крышку на густую, слегка булькающую массу и медленно пошла в спальню посидеть с девочкой.
– Не знаю, – сказал Ричардс. – Попробую достать машину, я думаю. У меня есть фальшивые документы, но я не решаюсь ими воспользоваться. Я сделаю что-нибудь – надену темные очки – и выберусь из города. Я думал о том, чтобы поехать в Вермонт и пересечь канадскую границу.
Брэдли хмыкнул и поднялся поставить на стол тарелки.
– К этой минуте они блокировали все шоссе, идущие из города. Человек в темных очках привлекает к себе внимание. Они сделают из тебя котлету, прежде чем ты проедешь шесть миль.
– Тогда не знаю, – сказал Ричардс. – Если я останусь здесь, они возьмут тебя как соучастника.
Брэдли начал раскладывать еду.
– Предположим, мы достанем машину. У тебя есть зеленые. У меня есть имя, за которым не гонятся. Один шпик с Милк Стрит пришлет мне «Винт» за три сотни. Я попрошу одного своего дружка перегнать его в Манчестер. В Манчестере след будет холодным, как лед, потому что ты заперт здесь в Бостоне. Ты будешь есть, Ма?
– Да, и славить Господа. – Она, переваливаясь, вышла из спальни. – Твоя сестра немного уснула.
– Хорошо. – Он налил три тарелки супа из стручков бамии и остановился. – Где Стейси?
– Сказал, что отправился в лавку, – довольно ответила Ма, заливая суп в свой беззубый рот с ослепляющей скоростью. – Сказал, что пойдет за лекарством.
– Если его побьют, я ему шею намылю, – мрачно сказал Брэдли,
– Не побьют, – ответил Ричардс. – У него есть; деньги..
– Ну да, а если мы не нуждаемся в твоей благотворительности, тухлятина.
Ричардс рассмеялся и посолил мясо.
– Меня бы давно уже зарезали, если бы не он, – сказал он. – По-моему, эти деньги заработаны.
Брэдли наклонился вперед, сосредоточившись на еде. Никто из них ничего больше не произнес, пока с едой не было покончено. Ричардс и Брэдли съели по две порции, старуха три. Когда они раскуривали сигареты, ключ стал царапаться в замке, и все трое замерли, пока не появился Стейси, виноватый, испуганный и возбужденный. В руке он нес коричневый пакет и протянул Ма бутылочку лекарства.
– Первоклассное снотворное, – сказал он. – Старик Карри спросил меня, где я взял два доллара семьдесят пять центов на первоклассное снотворное, а я пожелал ему обосраться и съесть дерьма.
– Не ругайся, а то дьявол наколет тебя, – сказала Ма. – Вот ужин.
Глаза мальчика расширились.
– Господи, да там мясо!
– Нет, мы просто насрали туда, чтобы было пожирнее, – ответил Брэдли.
Мальчик проницательно взглянул на него, увидел, что брат шутит, фыркнул и набросился на еду.
– Аптекарь сообщит в полицию? – спокойно спросил Ричардс.
– Карри? Не-а. Ни за что, если можно выкачать еще зеленых. Он знает, что Кэсси нужно сильное снотворное.
– Как там дальше с Манчестером?
– Ах, да. Вермонт не подойдет. Недостаточно наших людей. И мусора крутые. Я попрошу надежного парня вроде Рича Голеона отогнать «Винт» в Манчестер и поставить в автоматический гараж. Потом я отвезу тебя в другой машине. – Он смял сигарету. – В багажнике. У них одни пьянчужки на второстепенных дорогах. Мы поедем по 495-й.
– Здорово опасно для тебя.
– О, я сделаю это не бесплатно. Когда Кэсси умрет, нам нужны будут деньги.
– Все равно здорово опасно для тебя.
– Пусть только свинья захрюкает на Брэдли, он заставит ее обосраться и съесть, – произнес Стейси, вытирая рот. Когда он глядел на Брэдли, его глаза сияли, поклоняясь герою.
– Ты забрызгал рубашку, козявка, – сказал Брэдли. Он постучал костяшками пальцев Стейси по лбу. – Не справился с мясом, козявка? Не вырос еще?
– Если нас поймают, тебя упрячут надолго, – предупредил Ричардс. – Кто позаботится о мальчике?
– Он позаботится о себе сам, если что случится, – ответил Брэдли. – О себе и о Ма. Его не зря научили воровать. Правда, Стейси?
Стейси энергично закивал головой.
– И он знает, что если я увижу, как роется руками у себя в штанах, я вышибу из него мозги. Правда, Стейси?
Стейси кивнул.
– Кроме того, мы можем воспользоваться деньгами. И вообще все это оскорбляет мою семью. Поэтому довольно об этом. Думаю, я сам знаю, что делаю.
Ричардс в молчании покурил сигарету, пока Брэдли ушел дать Кэсси лекарства.
...Минус 063
счет продолжается...
Когда он проснулся, было еще темно, и утренний ритм тела сказал ему, что было около половины пятого. Девочка закричала, и Брэдли встал. Они втроем спали в маленькой продуваемой сквозняком задней спальне. Стейси и Ричардс на полу. Ма спала с девочкой.
Сквозь постоянный шум сонного дыхания Стейси Ричардс слышал, как Брэдли вышел из комнаты. Ложка звякнула о раковину. Крики девочки перешли в отдельные стоны, а потом в молчание. Ричардс чувствовал, как Брэдли стоит где-то на кухне неподвижно, ожидая, когда наступит молчание. Он вернулся, сел, пукнул, а потом заскрипел пружинами, ложась на, кровать.
– Брэдли?
– Что?
– Стейси сказал, что ей всего пять. Это так?
– Да. – Развязный городской тон ушел из его голоса, и он звучал нереально, как во сне.
– Почему у пятилетней малышки рак легких? Я не знал, что так бывает. Лейкемия, может быть. Но не рак легких.
С кровати донесся горький сдавленный смешок.
– Ты ведь из Хардинга, так? Какой коэффициент загрязнения воздуха в Хардинге?
– Не знаю, – ответил Ричардс. Их больше не называют в прогнозах погоды. Не называют уже... ух ты, не помню. Давно.
– В Бостоне с 2020 года, – прошептал в ответ Брэдли. – Они боятся. Ты не носишь носового фильтра?
– Не будь дураком, – раздраженно сказал Ричардс. – Проклятая штуковина стоит две сотни баксов, даже в магазинах по сниженным ценам. Я не видел две сотни баксов за весь год. А ты?
– Нет, – тихо сказал Брэдли. Он помолчал. – Стейси носит. Я сделал его. У Ма, и у Ричи Голеона, и у других они тоже есть.
– Ты издеваешься.
– Нет, дружище. – Он остановился.
Ричардс был уверен, что он взвешивает сейчас то, что сказал и что еще мог бы сказать. Взвешивает, не будет ли это слишком много. Когда слова вновь зазвучали, они звучали с трудом.
– Мы читаем книги. Это дерьмо на Фри-Ви для пустоголовых.
Ричардс ворчанием выразил свое согласие.
– Понимаешь, банда. Некоторые из ребят просто катаются, понимаешь? Все, что их интересует, это задрать полицейского субботним вечером. Но некоторые из нас ходят в библиотеку с двенадцати лет.
– Вас пускают без карточки в Бостоне?
– Нет. И ты не можешь получить карточку, если только у тебя в семье нет кого-нибудь с гарантированным доходом в пять тысяч долларов в год. Мы поймали одного толстозадого парня и украли его карточку. Мы ходим по очереди. Мы надеваем костюм нашей банды, когда идем. – Брэдли замолчал. – Только засмейся надо мной, и я тебя зарежу.
– Я не смеюсь.
– Сначала мы читали только про секс. Потом, когда Кэсси заболела, я взялся за загрязнение воздуха. Все эти книги о коэффициентах чистоты, уровне смога и носовых фильтрах лежат у них в особом хранении. У нас есть ключ, сделанный с воскового слепка. Ты знал, что в Токио каждый должен был носить носовой фильтр к 2012 году?
–Нет.
– Рич и Динк Моран сделали счетчик загрязнения. Динк перерисовал чертеж из книги, и они сделали его из кофейных банок и каких-то штук, которые выкрутили из машин. Он спрятан там, в аллее. Когда-то в 1978 году была шкала загрязненности от одного до двадцати. Понимаешь?
– Да.
– Когда уровень поднимался до двенадцати, то фабрики и все загрязняющее воздух дерьмо закрывали, пока не изменится погода. Это был Федеральный закон до 1987 года, пока Обновленный Конгресс не отозвал его назад. – Тень на кровати приподнялась на локте. – Ручаюсь, ты знаешь много людей с астмой, так?
– Точно, – осторожно ответил Ричардс. – Я и сам затронут. Это ты получаешь из воздуха. Боже мой, все знают, что надо сидеть дома, когда жарко и облачно и нет ветра...
– Инверсия температур, – мрачно заметил Брэдли.
– ...и, конечно, у многих астма. В августе и сентябре воздух становится, как сироп от кашля. Но рак легких...
– Ты говоришь не об астме. Ты говоришь об эмфиземе.
– Эмфизема? – Ричардс покрутил слово в мозгу. Он не мог придать ему смысла, хотя слово было смутно знакомым.
– Все ткани в твоих легких разбухают. Ты качаешь воздух, и качаешь, и качаешь, и все равно задыхаешься. Ты знаешь людей, которые страдают этим?
Ричардс задумался. Да. Он знал множество людей, которые умерли от этого.
– Об этом не говорят, – продолжал Брэдли, как будто прочитав мысли Ричардса. – Сейчас коэффициент загрязненности в Бостоне составляет двадцать в хорошие дни. Это все равно, что выкурить четыре пачки сигарет в день, просто вдыхая воздух. В плохие дни он поднимается до сорока двух. Старики падают замертво по всему городу. В свидетельстве о смерти значится астма. Но это все воздух, воздух. И они выбрасывают его как можно быстрее. Огромные дымовые трубы работают двадцать четыре часа в сутки. Боссам это нравится. Эти двухсотдолларовые носовые фильтры ни хрена не стоят. Это просто два кусочка ваты с ментоловой прокладкой между ними. Вот и все. Хорошие фильтры производит только «Дженерал Атомикс». Единственные кто может их себе позволить, это боссы. Они дали нам Фри-Ви, чтобы удержать нас подальше от улицы и чтобы мы могли дышать до смерти, не доставляя никаких хлопот. Как тебе это нравится? Самый дешевый носовой фильтр «Джи Эй» идет на черном рынке за шесть тысяч нью-долларов. Мы сделали такой для Стейси по той книжке за десять долларов. Мы использовали приспособление размером с лунку твоего ногтя. Вынули его из духового аппарата, который купили в лавке за семь баксов. Как тебе это нравится?
Ричардс ничего не ответил. Он не находил слов.
– Когда Кэсси умрет, ты думаешь, они напишут рак в свидетельстве о смерти? Чушь. Они напишут астма. Чтобы никто не испугался. А то кто-нибудь сопрет библиотечную карточку и обнаружит, что рак легких возрос на семьсот процентов с 2015 года.
– Это правда? Или ты преувеличиваешь?
– Я прочитал это в книге. Дружище, они нас убивают. Фри-Ви убивает нас. Это как фокусник, который заставляет тебя смотреть, как пирожки сыплются из блузки его помощницы тогда как он вытаскивает кроликов из штанов и сует их в шляпу.
Он помолчал, а затем мечтательно продолжил:
– Иногда мне кажется, что я мог бы вывести все на чистую воду десятиминутным выступлением по Фри-Ви. Рассказать им. Показать им. Каждый мог, бы иметь носовой фильтр, если бы только Система этого хотела.
– А я помогаю им, – сказал Ричардс.
– Это не твоя вина. Ты должен бежать. Лица Киллиэна и Артура М. Бернса выросли перед Ричардсом.
Ему захотелось ударить их, разбить, растоптать ногами. А еще лучше – вырвать их носовые фильтры и вытолкать их на улицу.
– Люди в ярости, – сказал Брэдли. – Они в ярости на свиней уже тридцать лет. Все, что им требуется – это повод. Только повод...
Под повторение этих слов Ричардс провалился в сон.
...Минус 062
счет продолжается...
Ричардс оставался дома весь день, пока Брэдли договаривался о машине и просил другого члена банды отогнать ее в Манчестер.
Брэдли и Стейси вернулись в шесть, и Брэдли постучал большим пальцем по Фри-Ви.
– Все устроено, дружище. Мы выезжаем сегодня вечером.
– Сейчас?
Брэдли улыбнулся без всякого юмора.
– Не хочешь разве увидеть себя нос к носу?
Ричардс понял, что хочет, и когда возникла заставка «Бегущего», стал зачарованно смотреть.
Бобби Томпсон, не мигая, вставился в камеру из центра ярко освещенного круга в море темноты.
– Смотрите, – произнес он. – Вот волк, рыщущий среди нас.
Огромное увеличенное лицо Ричардса появилось на экране. Оно стояло с минуту, затем уступило место другой фотографии, на этот раз в виде Джона Гриффена Спрингера.
Вновь на экране Томпсон, очень серьезный.
– Сегодня я обращаюсь в первую очередь к жителям Бостона. Вчера вечером пятеро полицейских в агонии погибли в пламени подвала Бостонского здания ИМКА от рук этого волка, устроившего хитрую безжалостную западню. Кто он сегодня? Где он сегодня? Смотрите! Смотрите на него!
Томпсон на экране растворился, и начался первый клип, отснятый этим утром. Стейси бросил их в почтовый ящик на Коммонвелс Авеню на другом конце города. Ма держала камеру в задней комнате после того, как были задрапированы окно и вся мебель.
– Все, кто смотрит меня сейчас, – медленно произнес Ричардс на экране. – Не вы, техники, не вы, обитатели особняков, – не к вам, говноедам, я обращаюсь. Вы, люди в кварталах Развития, в гетто, в дешевых домах. Вы, парни в мотоциклетных бандах. Вы, безработные. Вы, малыши, взятые за наркотики, которых у вас нет, и преступления, которых вы не совершали, потому что Система не хочет, чтобы вы собирались вместе и разговаривали. Я хочу рассказать вам о страшном заговоре, призванном лишить вас даже права дышать в...
Звук неожиданно превратился, в смесь писка, треска и бульканья. Минуту спустя он совсем исчез. Губы Ричардса шевелились, но не издавали ни звука.
– По-видимому, технические неполадки, – без запинки произнес голос Бобби Томпсона, – но мы и не нуждаемся в том, чтобы выслушивать радикальные бредни этого убийцы, мы и так знаем, с кем имеем дело.
– Долой! – завопила публика.
– Что вы сделаете, если встретите его на вашей улице?
– Сдадим его!!!
– А что мы сделаем, когда поймаем его?
– Убьем его!
Ричардс обрушил кулак на потертую ручку единственного кресла в кухне-гостиной.
– Вот сволочи, – беспомощно произнесен.
– Ты думал, они позволят тебе выйти с этим в эфир? – насмешливо спросил Брэдли. – О нет, дружище. Я удивлен, что они и столько-то выпустили.
– Я так не думал, – слабо возразил Ричардс.
– Знаю, что не думал, – сказал Брэдли.
Первый клип сменялся вторым. В этом Ричардс призывал взять штурмом библиотеки, требовать карточки, открыть правду. Он зачитал список книг о загрязнении воздуха и воды, данный ему Брэдли.
Ричардс на экране открыл рот.
– Вы все мудаки, – сказал он. Губы открылись для других слов, но кто из двухсот миллионов зрителей заметит это?
– Идите на.., свиньи. На.. Комиссия Игр. Я убью каждую свинью, которую увижу. Я...
Это продолжалось так долго, что Ричардсу захотелось заткнуть уши и выбежать из комнаты. Он не мог сказать, был ли то голос подражателя, или же речь была склеена из кусочков его записей.
За клипом последовало совмещенное изображение лица Томпсона на экране и фотографии Ричардса.
– Задержите его, – сказал Томпсон. – Задержите убийцу. Он поднимет злодеев вроде себя на мятеж, они пройдут по вашим улицам, насилуя, поджигая и громя. Этот человек будет лгать, обманывать, убивать. Он уже делал все это.
– Бенджамин Ричардс! – Голос звучал с холодным повелительным ветхозаветным гневом. – Ты смотришь? Если да, знай, что тебе заплатили твои грязные деньги за кровь. Сотню долларов за каждый час, что ты был на свободе – всего пятьдесят четыре часа. – И еще пятьсот долларов. По сто за каждого из этих пятерых.
Лица молодых полицейских с ясными чертами стали появляться на экране. Фотографии были, очевидно, сделаны во время выпускного экзамена в Полицейской Академии. Они выглядели юными, полными надежды и жизненной силы, душераздирающе ранимыми. Нежно запела одинокая труба.
– А это... – голос Томпсона был хриплым от переполнявших его чувств, – ... это их семьи.
Жены, улыбающиеся в надежде. Дети, которых уговорили улыбнуться в камеру. Множество детей.
Ричардс, дрожа и испытывая тошноту, опустил голову и зажал рукой рот.
Теплая и сильная рука Брэдли опустилась ему на шею.
– Эй, послушай. Нет же. Это все надувательство. Это все подделка. Они были, скорее всего, сворой старых цепных псов, которые...
– Заткнись, – сказал Ричардс. – Только заткнись. Только. Пожалуйста. Заткнись.
– Пятьсот долларов, – произнес Томпсон с бесконечной ненавистью и презрением в голосе.
Вновь на экране лицо Ричардса, лишенное всякого чувства, если не считать кровожадного блеска в глазах.
– Пять полицейских, пять жен, девятнадцать детей. Получается как раз примерно семнадцать долларов двадцать пять центов за каждого умершего, обездоленного, с разбитым сердцем. Да, ты дешево берешь, Бен Ричардс. Даже Иуда получил тридцать сребреников, но ты и этого не просишь. Где-то сейчас мать говорит малышу, что папа не вернется, потому что отчаянный алчный человеке оружием...
– Убийца! – Зарыдала какая-то женщина. – Низкий грязный убийца! Покарай тебя Бог!
– Разрази его гром! – Над публикой раздавался монотонный гул: – Задержать его! Он получил кровавые деньги – пусть умрет от насилия, как жил. Пусть каждая рука поднимется на Бенджамина Ричардса!
Ненависть и страх в каждом голосе нарастали ровным пульсирующим ревом. Нет, они его не сдадут. Они разорвут его в щелочки, как только увидят.
Брэдли выключил экран и повернулся к нему.
– Вот с чем ты имеешь дело, дружище. Как тебе нравится.
– Может быть, я их убью, – задумчивым тоном произнес Ричардс. – Может быть, прежде чем меня прикончат, я доберусь до двадцатого этажа и выловлю вонючек, которые это написали. Может быть, я их всех убью.
– Не говори больше! – дико разрыдался Стейси. – Не говори больше об этом!
В соседней комнате тяжелым искусственным сном спала Кэсси.
...Минус 061
счет продолжается...
Брэдли не решился сверлить дыры в полу багажника, и Ричардс свернулся несчастным клубком, прижавшись губами и носом к крошечному отверстию для ключа. Брэдли убрал также часть изоляции на крышке, и это давало слабый сквозняк.
Машина дернулась с места, и он стукнулся головой о верхнюю крышку. Брэдли сообщил, что поездка будет длиться по крайней мере полтора часа с двумя остановками для дорожной проверки, их может быть и больше. Прежде чем закрыть багажник, он дал Ричардсу большой револьвер.
– Каждую десятую или двенадцатую машину тщательно обыскивают, – сказал он – Они открывают багажник и роются в нем. Шансы хороши: одиннадцать к одному. Если это не пройдет, мочи мусорье.
Машину швыряло и раскачивало на выщербленных потрескавшихся улицах внутренних кварталов. Один раз крикнул мальчишка, и последовал глухой удар куска асфальта. Потом звуки движущегося транспорта отовсюду и частые остановки на светофорах.
Ричардс лежал без движения, слегка придерживая оружие правой рукой и думая, насколько иначе выглядел Брэдли в костюме банды. Теперь на нем был строгий двубортный костюм с Дилон Стрит, серый, как банковские стены. Его дополнял темно-бордовый галстук и золотая булавка. Из нечесаного гангстера (беременные женщины, разойдитесь, мы едим зародышей) он преобразился в трезвого делового черного парня, который точно знает свое место.
– Ты хорошо выглядишь, – с восхищением заметил Ричардс. – Просто невероятно.
– Хвала Господу, – сказала Ма.
– Я так и знал, что тебе понравится превращение, старина, – ответил Брэдли со спокойным достоинством. – Видите ли, я местный агент «Рэйгон Кэмикалс». Наши дела здесь процветают. Отличный город Бостон. Крайне гостеприимный.
Стейси разразился смехом.
– Лучше заткнись, ниггер, – сказал Брэдли. – Или я тебя заставлю обосраться и съесть дерьмо.
– Ты так здорово прикидываешься, Брэдли, – продолжать хихикать Стейси, ничуть не смущенный. – Ты просто чертовски меня напугал.
Вот машина качнулась направо, на более гладкую поверхность, и стала спускаться по спирали. Они были у выезда на шоссе. Перед въездом на 495 или другую местную магистраль. Медные иголки напряжения пронизывали его ноги.
Один против одиннадцати. Неплохой шанс. Машина двинулась, набирая скорость, вдруг замедлила ход и остановилась. Ужасающе близко, чей-то голос выкрикивал с монотонной регулярностью:
– Подъезжайте к обочине... Готовьте водительские права и техпаспорт... Подъезжайте к обочине... Готовьте...
Уже. Уже начинается.
«Ты сильно засветился, парень».
Достаточно сильно, чтобы проверять каждый багажник из восьми? Или шести? Или, может быть, все?
Машина резко стала. Глаза Ричардса метались в глазницах, как загнанные кролики. Он сжал револьвер.
...Минус 060
счет продолжается...
– Выйдите из автомобиля, сэр, – говорил усталый повелительный голос. – Удостоверение и техпаспорт, пожалуйста.
Дверь открылась и закрылась. Мотор тихо гудел, машина стояла в дюйме от обочины.
–..местный агент «Рэйгон Кемикалс»...
Брэдли начал свое выступление. Великий Боже, что если у него нет бумаг для подтверждения? Что если нет никакой «Рэйгон Кемикалс»?
Открылась задняя дверь и кто-то стал копаться на заднем сиденье. Звук был такой, как будто полицейский (или этим занимается правительственная гвардия, бессвязно подумал Ричардс) вот-вот вползет в багажник.
Дверь хлопнула. Шаги подошли к задней части машины. Ричардс облизнул губы и крепче сжал оружие. Видения мертвых полицейских замелькали перед ним, ангельские лица на искореженных свиноподобных телах. Интересно, полицейский польет его очередью из автомата сразу, как только откроет багажник и увидит Ричардса лежащего, как свернувшаяся саламандра? Интересно, сорвется ли Брэдли с места, попробует ли скрыться. Он вот-вот обоссытся. С ним не случалось этого с детства, с тех пор, как брат щекотал его до того, что мочевой пузырь не выдерживал. Да, мышцы внизу ослабли. Он пустит пулю полицейскому прямо в переносицу, так что мозги и осколки черепа веером разлетятся к небу. Сделает еще несколько сирот. Да. Прекрасно. Знаю, Боже, ты любишь меня, пожалей мой мочевой пузырь. Иисусе Христе, что он делает, отдирает, сиденье? Шейла, я тебя так люблю, и насколько тебе хватит шести сотен? На год, быть может, если тебя за них не убьют. Потом опять на улицу, прогуляться на панели, постоять на углу, флиртуя с пустой сумочкой. Эй мистер, пойдем со мной, малыш, я научу тебя, как...
Случайный удар руки по багажнику. Ричардс задавил вопль. Пыль в носу, горло щекочет. Школьная биология, сидение на последнем ряду, царапая свои и Шейлы инициалы на старой парте: чихание – это непроизвольное сокращение мускулов. Я сейчас чихну, проклятье, голова отваливается, все бессмысленно и все же пущу ему пулю в башку и...
– Что в багажнике, мистер?
Голос Брэдли, шутливый, слегка усталый:
– Запасной цилиндр, почти сломанный. Ключ у меня в связке. Подождите, принесу.
– Я попросил бы, если бы было нужно.
Другая задняя дверь открылась и захлопнулась.
– Проезжайте.
– Крепитесь, ребята. Желаю вам достать его.
– Проезжайте, мистер. Двигай задом.
Цилиндры застучали. Машина тронулась с места и набрала скорость.
Один раз она замедлила ход, а затем, видимо, получила знак проезжать. Ричардса слегка подбросило, покачало, пока машина разгонялась, потом поехала плавно. Дыхание вырывалось короткими усталыми стонами. Ему больше не хотелось чихнуть.
...Минус 059
счет продолжается...
Поездка оказалась гораздо длиннее, чем полтора часа, и их еще дважды останавливали. Один раз это была обычная проверка удостоверения. Во второй раз медлительный полицейский некоторое время скучным голосом рассказывал Брэдли, что проклятые коми на мотоциклах помогают этому типу Ричардсу и, вероятно, другому тоже. Лоулин никого не убил, но ходили слухи, что он изнасиловал женщину в Топека.
После этого ничего не было, кроме монотонного завывания ветра и воя его собственных сведенных судорогой и застывших мускулов. Ричардс не спал, но его измученный мозг погрузился в оцепенелое беспамятство. Слава Богу, эти машины не выбрасывали окись углерода.
Столетия спустя после последней проверки машина перешла на меньшую скорость и стала карабкаться по спирали выезда. Ричардс медленно заморгал, думая, что его сейчас вырвет. Первый раз в жизни его укачивало в автомобиле.
Они несколько раз тошнотворно подскакивали и опускались, что означало, вероятно, транспортную развязку. Еще пять минут, и снова стали раздаваться звуки города. Ричардс все пытался переместить свое тело в другое положение, но это не удавалось. Наконец он сдался, бесчувственно ожидая завершения пути. Правая рука, согнутая под ним, перестала двигаться час назад. Сейчас она была как деревянная. Он трогал ее кончиком носа и чувствовал только нажатие на нос.
Они сделали правый поворот, проехали прямо, затем вновь повернули.
Желудок Ричардса подкатил к горлу, когда машина нырнула вниз по крутому склону. Эхо цилиндров подсказало ему, что они въехали внутрь. Они были в гараже.
Он издал слабый беспомощный звук облегчения.
– Твой жетон, приятель? – спросил чей-то голос.
– Вот он, старик.
– Место №5.
– Спасибо.
Они въехали направо. Машина поднялась вверх, остановилась, повернула направо, затем налево. Переключилась на нейтральную скорость и мягко присела, когда мотор замер.
Конец пути.
Сначала была пауза, потом глухой стук открываемой и закрываемой водительской двери. Шаги Брэдли к багажнику, и щель света перед глазами Ричардса исчезла, когда ключ вошел в скважину.
– Ты здесь, Бенни?
– Нет, – прокаркал он. – Ты оставил меня на границе штата. Открой эту проклятую штуковину.
– Подожди секунду. Сейчас здесь никого нет. Твоя машина стоит рядом с нами. Справа. Ты можешь быстро выбраться?
– Не знаю.
– Постарайся как следует. Начинаем.
Крышка багажника отскочила, впустив тусклый свет гаража. Ричардс поднялся на одной руке, перекинул одну ногу через край и больше не мог двинуться. Его тело кричало в судороге. Брэдли взял его под руку и вытянул наружу. Ноги подгибались, Брэдли продел руки ему подмышки и наполовину донес, наполовину довел до побитого зеленого «Винта» справа. Он распахнул дверь рядом с водителем, засунул Ричардса внутрь и хлопнул дверью. Минуту спустя Брэдли тоже сидел в машине.
– Боже, – сказал он тихо. – Мы добрались, дружище. Мы добрались.
– Да, – произнес Ричардс – Начнем с начала. Взять двести долларов из банка.
Они закурили в полумраке, их сигареты блестели, как глаза. Некоторое время никто ничего не говорил.
...Минус 058
счет продолжается...
– Мы почти попались на первом контроле, – рассказывал Брэдли, пока Ричардс пытался с помощью массажа вновь ощутить свою руку. Казалось, что невидимые ногти впиваются в нее. – Тот полицейский почти открыл его. Почти. – Он выпустил дым огромным облаком.
Ричардс промолчал.
– Как ты себя чувствуешь? – вскоре спросил Брэдли.
– Лучше. Вытащи у меня бумажник. Я не могу пока заставить свою руку работать.
Брэдли отмахнулся от этих слов движением руки.
– Позже. Я хочу тебе рассказать, как мы с Ричем все устроили.
Ричардс раскурил новую сигарету от окурка предыдущей. Боль постепенно ослабевала.
– Для тебя зарезервирован номер в гостинице на Винтроп Стрит. Она называется «Винтроп Хаус». Звучит шикарно. Но это не так. Тебя зовут Огден Граснер. Запомнишь?
– Да. Меня немедленно узнают.
Брэдли потянулся на заднее сиденье, достал коробку и бросил ее Ричардсу на колени. Она была длинной, коричневой, перевязанной веревкой. Она напомнила Ричардсу коробки, в которых приходят взятые напрокат платья для выпускного бала. Он вопросительно посмотрел на Брэдли.
– Открой ее.
Он открыл. Пара сильных голубоватых очков лежала поверх черного одеяния. Ричардс положил очки на переднюю панель и вынул одеяние. Это была сутана священника. Под ней на дне коробки лежали четки, Библия и пурпурная епитрахиль.
– Священник? – спросил Ричардс.
– Ты переоденешься прямо здесь. Я тебе помогу. На заднем сиденье трость. Ты играешь не слепого, но очень близко к тому. Натыкайся на все. Ты приехал в Манчестер на собрание Совета Религий по поводу запрещения наркотиков. Понял?
– Да, – ответил Ричардс. В сомнении он положил пальцы на пуговицы своей рубашки. – Под этой тряпкой носят штаны?
Брэдли расхохотался.
...Минус 057
счет продолжается...
Брэдли быстро говорил, пока он вел машину по городу.
– В твоем чемодане коробочка с клеящимися почтовыми этикетками, – сказал он. – Чемодан в багажнике. На этикетках написано: «Через пять дней вернуть в «Брикхил Мануфекчурик Компани», Манчестер, Нью-Гемпшир». Рич еще с одним парнем напечатали их. У них в штаб-квартире Головорезов на Бойлстон Стрит есть печатный станок. Каждый день ты посылаешь мне две своих кассеты в коробочке с одной из этих наклеек. Я отправлю их в Игры из Бостона. Посылай срочной почтой. Этого они никогда не вычислят.
Машина затормозила у края тротуара перед «Винтроп Хаус».
– Эта машина вернется назад в платный гараж. He пытайся выехать на ней из Манчестера, если только не поменяешь маску. Тебе придется стать хамелеоном, старина.
– Как ты думаешь, сколько времени здесь можно оставаться в безопасности? – спросил Ричардс. Он подумал: – «Я отдался в его руки».
Похоже было, что сам он уже не может думать рационально. Он чувствовал запах своего умственного истощения, как запах грязного тела.
– Номер забронирован на неделю. Все должно быть о'кей. Но может и не быть. Играй на слух. В чемодане имя и адрес. Парень в Портленде, Мэн. Они спрячут тебя на день или два. Это будет недешево стоить, но безопасно. Мне надо ехать, старина. Здесь пятиминутная зона. Время расплачиваться.
– Сколько? – спросил Ричардс.
– Шестьсот.
– Чепуха. Это даже расходов не покроет.
– Покроет. И несколько баксов остается для семьи.
– Возьми тысячу.
– Тебе нужны бабки, приятель.
Ричардс беспомощно посмотрел на него.
– Боже, Брэдли...
– Пришлешь нам больше, если пробьешься. Пришлешь нам миллион. Чтобы мы жили припеваючи.
– Думаешь, я выживу?
Брэдли улыбнулся мягкой, печальной улыбкой и ничего не ответил.
– Тогда почему? – без выражения спросил Ричардс. – Почему ты так много делаешь? Я могу понять то, что ты спрятал меня. Я бы сделал то же. Но ты воспользовался помощью своего клуба.
– Они не возражали. Они знают счет.
– Какой счет?
– Все или ничего. Этот счет. Если мы не будем поддерживать друг друга, они сожрут нас. Нет смысла ждать попутного ветра. С тем же успехом можно тогда провести трубу от газовой плиты в гостиную, включить Фри-Ви и ждать.
– Кто-нибудь тебя убьет, – сказал Ричардс. – Кто-нибудь стукнет на тебя, и ты закончишь жизнь на полу в подвале с распоротым животом. Или Стейси. Или Ма.
Глаза Брэдли тускло блеснули.
– Страшный день приближается все же. Страшный день для вонючек с набитым ростбифом брюхом. Я вижу кровавую луну. Ружья и факелы. Великий пророк Вуду придет и будет говорить со своими детьми. – Люди знали эти видения две тысячи лет.
Раздался сигнал, что пятиминутная стоянка окончена, и Ричардс нащупал ручку двери.
– Спасибо, – сказал он. – Не знаю, как еще это выразить...
– Иди, – попросил Брэдли, – пока я не заплатил штраф. Сильная коричневая рука сжала сутану. – И когда они достанут тебя, захвати их с собой побольше!
Ричардс открыл заднюю дверь и приподнял крышку багажника, чтобы достать оттуда черную сумку. Брэдли безмолвно протянул ему трость из кордовской кожи.
Машина плавно въехала в поток городского транспорта. Ричардс с минуту стоял на краю тротуара, наблюдая, как он отъезжал – близоруко наблюдая, как он надеялся. Задние огни сверкнули еще один раз на углу, а потом машина исчезла из виду, назад на стоянку, где Брэдли оставит ее, чтобы пересесть в другую и вернуться назад в Бостон, Ричардс испытал странное чувство облегчения и понял, что он счастлив за Брэдли – как он, должно быть, рад что сбросил меня с плеч наконец! Ричардс нарочно пропустил первую ступеньку у лестницы при входе в «Винтроп Хаус», и швейцар помог ему.
...Минус 056
счет продолжается...
Прошло два дня.
Ричардс хорошо играл свою роль – так, как будто его жизнь зависела от этого. Оба вечера он ужинал в гостинице у себя в номере. Он вставал в семь, читал в вестибюле Библию и отправлялся на «собрание». Персонал гостиницы относился к нему с легкой презрительной сердечностью – с той, что полагалась полуслепым заикающимся служителям Церкви (если они платили по счетам) в эпоху ограниченно разрешенных убийств, бактериальной войны в Египте и Южной Америке и знаменитого закона об абортах штата Невада. Папа Римский был бормочущим стариком девяноста шести лет, чьи выжившие из ума эдикты по поводу современных событий юмористически освещались в заключительной части семичасовых новостей.
Ричардс проводил свой персональные «собрания» в снятой библиотечной кабинке, где, запершись, читал о загрязнении воздуха. Информация после 2002 года была очень скудной, а то, что было, плохо соответствовало написанному ранее. Работа правительства по утверждению двоемыслия была, как обычно, запоздалой, неэффективной.
В полдень он шел в закусочную на углу улицы, недалеко от своей гостиницы, натыкаясь по пути на людей и принося извинения. Некоторые говорили: «Не беспокойтесь, святой отец». Большинство просто чертыхались равнодушно и пихали его в сторону. Он проводил вечера в своем номере и ужинал во время просмотра «Бегущего». Он направил четыре клипа по дороге в библиотеку по утрам. Пересылка из Бостона проходила, видимо, гладко.
Продюсеры программы избрали новую тактику для устранения призывов Ричардса о загрязнении воздуха (с каким-то насмешливым безумием он продолжал настаивать на этом – по крайней мере, он прорвется к тем, кто читает по губам толпа топила его голос вздымающейся волной глумления, воплей, непристойных выкриков и злобной брани. Их крики становились все безумней; уродливость граничила с помешательством.
В длинные вечера Ричардс заметил, что за пять дней его бегства с ним произошло невольное изменение. Это сделал Брэдли – Брэдли и маленькая девочка. Он уже не был только самим собой – одиноким мужчиной, борющимся за свою семью на грани гибели. Теперь они были все вместе, задыхающиеся от собственного дыхания, – в том числе и его семья.
Он никогда не был общественным существом. Он всегда отвергал интересы социума с презрением и отвращением. Они были для простодушных лизунов и для тех, у кого слишком много денег, как утех узкозадых юнцов из колледжей с их модными пуговицами и группами неорок.
Отец Ричардса выскользнул в ночь, когда Ричардсу было пять лет. Ричардс был слишком молод, чтобы помнить что-нибудь, кроме отдельных ярких картин. Он никогда его не ненавидел. Он прекрасно понимал, что, выбирая между гордостью и ответственностью, мужчина почти всегда выберет гордость – если ответственность отнимает его мужественность. Мужчина не может оставаться и смотреть, как его жена зарабатывает на хлеб, лежа на спине. Если мужчине ничего не остается, как быть сводней для женщины, на которой он женат, то мужчина, рассуждал Ричардс, может с тем же успехом выпрыгнуть из окна.
Все годы от пяти до шестнадцати он провел в лихорадочной борьбе за жизнь, он и его брат Тодд. Его мать умерла от сифилиса, когда ему было десять, а Тодду семь. Тодд погиб пять лет спустя, когда новый авиагрузчик сорвался с тормоза на горке в то время, как Тодд заправлял его. Город скормил и мать, и сына Муниципальному крематорию. Малыши на улице называли его фабрикой Пепла, или Кремовой; в своей беспомощной горечи они сознавали, что и сами скорее всего кончат тем, что их сложат в штабеля и изрыгнут в воздух города. В шестнадцать лет Ричардс остался один, работая полную восьмичасовую смену после школы вытиральщиком моторов. Несмотря на свое расписание, способное переломить хребет, он испытывал постоянную панику от сознания, что он одинок и никому не известен, ни к чему не привязан. Иногда он просыпался в три часа утра, вдыхая запах гнилой капусты в однокомнатной наемной квартире, и ощущал ужас, таящийся в самых глубинах его души. Он принадлежал только себе.
Итак, он женился, и Шейла провела первый год в гордом молчании, пока их друзья (и враги Ричардса: он приобрел их много, отказываясь участвовать в погромных вылазках и войти в местную банду) ожидали прибытия Маточного Экспресса. Когда этого не произошло, интерес угас. Они остались в том забытом Богом месте, которое в Ко-Оп Сити было отведено для новобрачных. Несколько друзей и круг знакомых, не распространявшийся дальше крыльца их собственного дома. Ричардсу было все равно; его это устраивало. Он полностью отдался работе, с насмешливой яростью берясь за сверхурочную работу, когда мог. Жалованье было маленьким, надежды на продвижение никакой, а инфляция развивалась с дикой скоростью – но они любили друг друга. Они сохраняли любовь, почему бы и нет? Ричардс принадлежал к тому типу одиноких мужчин, которые могут позволить себе тратить огромные запасы любви, привязанности и, быть может, душевного превосходства на свою избранницу. До того момента его чувства оставались почти не затронутыми. За одиннадцать лет их брака они ни разу серьезно не поссорились.
Он бросил работу в 2018 году, потому что шансы иметь детей уменьшались с каждой рабочей сменой, проведенной за дырявыми старомодными свинцовыми щитами «Дженерал Атомикс». Он был бы, возможно, в полном порядке, если бы на огорченный вопрос мастера «Почему ты уходишь?», ответил бы ложью. Но Ричардс просто и ясно сказал ему, что Он думает о «Дженерал Атомикс», закончив предложением мастеру собрать все свои гамма-щиты и засунуть их себе в задницу. Все закончилось короткой дикой схваткой. Мастер был мускулист и силен на вид, но Ричардс заставил его орать как баба.
Черный шар покатился. Он опасен. Избегайте его. Если вам остро нужны люди, наймите его на неделю, а потом избавьтесь от него. На языке «Джи Эй», Ричардс был помечен красным.
Следующие пять лет он провел много времени, скатывая и нагружая газеты, но работа иссякала и затем совсем закончилась. Фри-Ви убили печатное слово очень эффективно. Ричардс бродил по тротуарам, Ричардса гнали дальше. Время от времени Ричардс работал на предприятиях с поденным трудом.
Великие движения десятилетия прошли мимо, не замеченные им, как неверующий не замечает духов. Он ничего не знал о Бойне Домохозяек 24-го года, пока его жена не рассказала ему три недели спустя, как две сотни полицейских, вооруженных автоматами и электрическими дубинками, развернули назад шествие женщин к Юго-западному Складу Продуктов. Шестьдесят женщин были убиты. Он смутно слышал, что на Ближнем Востоке применяется нервно-паралитический газ. Но все это не производило на него впечатления. Протест не возникал. Насилие не срабатывало. Мир был таким, как он есть, и Бен Ричардс двигался по нему без просьб, в поисках работы. Он выискивал самые жалкие заработки на день или полдня. Он счищал желеобразную слизь с волноломов и в отстойных канавах, в то время как другие, честно верившие, что ищут работу, ничего не делали.
«Проходи, вонючка... Исчезни... Работы нет... Убирайся... Надень свои башмаки для буги... Я разнесу твою башку, папаша... Проходи».
Потом работа истощалась. Невозможно стало ничего найти. Какой-то пьяный богач в шелковой рубашке обратился к нему однажды вечером, когда Ричардс тащился домой после бесплодного дня, и сказал, что заплатит Ричардсу десять нью-долларов, если Ричардс спустит штаны так, чтобы он убедился, что у уличных бродяг действительно х.. в фут длиной. Ричардс сбил его с ног и убежал.
Именно тогда, после девяти лет усилий, Шейла зачала. Он был чистильщик, говорили обитатели дома. Вы можете поверить, что он шесть лет работал чистильщиком и заделал ей ребенка? Это будет монстр с двумя головами и без глаз. Радиация, радиация, ваши дети будут монстрами...
Но вместо этого появилась Кэти. Кругленькая, прекрасная, орущая во все горло. Принятая повитухой из конца квартала за пятьдесят центов и четыре банки бобов.
И вот теперь, в первый раз с тех пор, как умер его брат, он снова был сам по себе. Всякое давление (даже временное, давление охоты) было устранено.
Его разум и гнев обратились к федерации Игр с их огромной и мощной сетью коммуникаций по всему миру. Жирные ублюдки с носовыми фильтрами, проводящие вечера с куколками в шелковых трусах. Пусть упадет гильотина. И еще. И еще. Все равно, добраться до них было невозможно. Они возвышались над всеми людьми, растворяясь в высоте, как само Здание Игр.
И все же, потому, что он это был он, и потому, что он был одинок и менялся, он подумал об этом. Он не осознавал, один в своей комнате, что когда он думал об этом, он усмехался широкой усмешкой белого волка, которая сама по себе обладала силой гнуть улицы и плавить дома. Та же самая усмешка была на его лице в тот почти забытый день, когда он сбил с ног богатого нахала и побежал с пустыми карманами и горящим рассудком.
...Минус 055
счет продолжается...
В понедельник было то же, что в воскресенье; трудяги прожили еще один день, до 6.30 ничем от других дней не отличавшийся.
Отец Огден Граснер взял большой мясной рулет (кухня отеля, показавшаяся бы несъедобной человеку, воспитанному на чем-нибудь лучшем, чем скороспелые гамбургеры и концентрированные пилюли, очень нравилась Ричардсу) и бутылку вина «Сандерберд» и уселся смотреть «Бегущего». Первая часть передачи, посвященная самому Ричардсу, длилась дольше, чем в два предыдущих вечера. Его наушники то и дело тонули в криках публики. Бобби Томпсон был вежлив и зол. Сплошной обыск перенесли в Бостон. Все укрывавшие беглеца подлежат уничтожению. Ричардс вяло улыбнулся, когда показали Систему: все это было терпимо, и с некоторой натяжкой даже смешно; главное, чтобы снова не показали полицейских.
Вторая половина программы существенно отличалась от первой. Томпсон широко улыбался:
– По получении последних пленок от монстра, проходящего под именем Бен Ричардс, я рад сообщить вам хорошие новости...
Они схватили Лоулина. Опознали его в Топека в пятницу, но интенсивный обыск города в субботу и воскресенье не дал результатов. Ричардс предполагал, что Лоулин, как и он сам, прорвался через кордон. Но сегодня вечером Лоулина обнаружили двое детей. Он прятался в гараже Департамента Автомобильных Дорог и где-то сломал себе запястье. Дети, Бобби и Мэри Коулз, широко улыбались в камеру. У Бобби Коулза не было одного зуба. «Интересно, дали ли ему за зуб квортер», – сентиментально подумал Ричардс.
Томпсон с гордостью заявил, что Бобби и Мэри – «первые граждане Топека» – будут на «Бегущем» завтрашним вечером, чтобы в торжественной обстановке получить Сертификаты Достоинства, пожизненную добавку каши «Фан Твинкс» и чеки на тысячу нью-долларов каждый, лично от Гиззонера, губернатора Канзаса. Сообщение вызвало бурю восторга присутствующей публики.
Затем показали пленку, на которой Лоулин был изрешечен пулями, a его уменьшившееся под действием концентрированного огня тело было извлечено из гаража. Со стороны публики доносились растерянные возгласы крики негодования и свист.
Ричардс болезненно отвернулся, почувствовав тошноту. Тонкие невидимые пальцы давили на его виски.
Тело показали и в ротонде Канзасского Городского совета, за ним уже тянулась длинная процессия. Полицейский, бывший свидетелем убийства, сказал в интервью, что Лоулин не особенно сражался. «Похоже на тебя», – подумал Ричардс, вспомнив его угрюмый голос и прямой презрительный взгляд.
Мой друг из кар-пула.
Оставалось одно большое шоу – сам Бен Ричардс. Рулет не лез больше в глотку.
...Минус 054
счет продолжается...
Ночью ему приснился дурной сон, что было необычно. Вообще-то Бен Ричардс никогда не видел снов. Еще более необычно было то, что самой не был действующим лицом своего сна. Он только наблюдал, оставаясь невидимым.
Огромная комната была погружена во мрак по краям зрения. Где-то, казалось, тек кран. Все происходило как бы под землей.
В центре комнаты в прямом деревянном кресле с кожаными ремнями поверх рук и ног сидел Брэдли. Голова его была острижена, как голова заключенного.