«Власть и собственность в средневековой России» В.Б. Кобрина: источниковедческий анализ.
РГГУ, «Историко-архивный институт»
Реферат на тему:
«Власть и собственность в средневековой России» В.Б. Кобрина: источниковедческий анализ.
Работу выполнил:
Нехаев Денис, 1 курс, ФДТА, ОУЭД
Москва, 2015
Оглавление
Введение
Для России в период XV-XVI настал момент перелома – из разрозненных феодальных княжеств возникает централизованное государство. В это время общественные и политические отношения активно эволюционировали. И главное, что определяет это развитие – отношение власти и собственности. Изучение этого вопроса не только позволяет более подробно изучить эпоху становления централизованного русского государства, но и по-новому взглянуть на некоторые явления. Например, до сих пор распространена версия о реакционности боярства и прогрессивности дворянства. Однако, ряд исследователей (Зимин, Кобрин и.т.д), изучив этот вопрос, пришли к выводу, что это не так. У боярства, по их мнению, просто не было причин сопротивляться централизации. Главную роль в этом процессе играл иной фактор – борьба общегосударственной власти и удельной системы (а в последствие – ее пережитков). Помимо этого, это позволяет изучить эволюцию представлений о собственности, как таковой. Ведь в процессе развития общества менялись не только отношения между собственниками, но и допустимые объекты собственности.
В своём труде В.Б. Кобрин говорит об ошибочности концепции борьбы «прогрессивного дворянства», стремящегося к централизации власти и «реакционного боярства», стремящегося к сохранению своей независимости от княжеской и царской власти и феодальных свобод. По мнению автора именно создание в России единого государства и его централизация отвечали коренным интересам господствующего класса в целом, а не какой-то его, пусть и многочисленной, части. И в укреплении аппарата государственной власти, и соответственно в развитии крепостничества, и в расширении границ страны на западе и востоке были и равной степени заинтересованы все феодалы.
Соответственно, цель нашего исследования – привести оценку данной проблемы автором и понять, на чём основаны его суждения. Для этого рассмотрим:
1) Традиционную концепцию противопоставления друг другу дворянского и боярского сословий.
2) Теорию В.Б. Кобрина, а также С. Б. Веселовского и А.А. Зимина, опровергающую эту точку зрения.
Основная часть
До сих пор почти во всех учебных пособиях и во многих исследовательских трудах "прогрессивное дворянство" предстает как поборник централизации, а "реакционное боярство" - как ее противник. На чем же основаны эти привычные представления?
Корни концепции уходят в далекое прошлое, в писания современников, которым, казалось бы, лучше, чем нам, была ведома живая действительность эпохи. Царь Иван в своих публицистических и полупублицистических произведениях и выступлениях неоднократно варьировал тему "боярской измены". С наибольшей силой он выразил ее в послании к попавшему в крымский плен своему недавнему опричному любимцу Василию Грязному: "...отца нашего и наши князи и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды". Здесь, как видим, резко противопоставлены изменники-бояре "страдникам" (страдник-пашенный холоп), которых приближают взамен аристократов.
Но возникает вопрос: насколько можно доверять столь публицистически заостренным выступлениям? Демагогия власть имущих как раз и состоит в том, чтобы выдавать себя за сторонника низов, действуя в интересах верхов. Именно демагогический характер послания Грязному проясняется в сопоставлении с дошедшими в летописном пересказе посланиями, которые Иван Грозный отправил в Москву из Александровской слободы накануне учреждения опричнины. Перечисляя тех, на кого он "гнев свой положил", царь Иван не забыл ни одной категории класса феодалов, начиная от церковных иерархов и кончая рядовыми дворянами: "на архиепископов и епископов и на архимандритов и на игуменов, и на бояр своих и на дворецкого и конюшего и на околничих и на казначеев и на дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей". Как известно, одновременно была послана грамота "ко всему православному крестиянству града Москвы", в которой царь заверял посадских людей, "чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет".
Та же концепция стремления центральной власти опираться на худородных, а не на знатных подданных одновременно возникает под пером некоторых иностранных наблюдателей. В этом отношении особенно показательны сочинения Иоганна Таубе, Элерта Крузе и Джильса Флетчера.
Таубе и Крузе - ливонские дворяне, бывшие на службе у Ивана Грозного, ставшие опричниками, а затем перешедшие в подданство Речи Посполитой и написавшие памфлет против Грозного в оправдание своей двойной измены. Говоря об опричнине, они утверждают, что она была составлена "из пятисот молодых людей, большей частью очень низкого происхождения, все смелых, дерзких, бесчестных и бездушных парней". В другом месте они пишут, что при опричных раздачах "одному нищему или косолапому мужику было столько дано, сколько десять таких имело прежде"; утверждают, что опричники "были привычны ходить за плугом", и даже цитируют по этому поводу "старую песню": "Где правит мужичье, редко бывает хорошее управление.
Эти замечания Таубе и Крузе нельзя принимать на веру: действовавшие в основном в сфере внешней политики, эти международные авантюристы были недостаточно точно осведомлены о социальных отношениях и черпали свою информацию из официальных источников, лишь интерпретируя ее по-своему. Трагический же рассказ о пришедшем к власти "мужичье", которое оттеснило рыцарей, мог в глазах польских шляхтичей и ливонских дворян, к которым и было обращено "послание", достаточно очернить царя Ивана.
Рассказам Таубе и Крузе противостоит не только то, что мы знаем по русским источникам о составе Опричного двора, но и сообщение другого иностранца, куда более осведомленного, - Генриха Штадена, служившего в те же годы в опричнине и создавшего варварски жестокий "План обращения Московии в имперскую провинцию". "Князья и бояре, взятые в опричнину, - пишет Штаден, - распределялись по степеням не по богатству, а по породе". Отсюда бесконечно далеко до представлений об опричниках как о выходцах из крестьян, привыкших ходить за плугом.
Сэр Джильс Флетчер, посол английской королевы Елизаветы I, составил в конце XVI в. тщательное и подробное описание России. В отличие от мелких, авантюристов Таубе и Крузе и недоучки Штадена это был образованный доктор прав, пишущий не на сиюминутную потребу, а обстоятельно и систематично. Одна из глав его труда называется "О дворянстве и средствах, употребляемых к ослаблению его согласно с видами правительства". Флетчер перечисляет много этих "средств", из которых важнейшее видит в опричнине. По его словам, царь "подстрекал дворян, менее знатных по роду, стать выше или наравне с теми, которые происходили из домов более знатных"; царь ослабил "сильных" и истребил "одних с помощию других". Казалось бы, лишенное крайностей, присущих Таубе и Крузе, это сообщение заслуживает больше доверия.
Английский посол не избежал (да, вероятно, и не мог избежать) общего заблуждения, типичного для иностранных наблюдателей, даже наиболее объективных: стремления приложить к явлениям жизни чужой страны родной аршин. Явления английской действительности XVI в. - феодальные мятежи и войны, борьба джентри, "нового дворянства", и знати, непокорство баронов - невольно наслаивались на картины русской жизни. Недаром под пером Флетчера и Боярская дума приобретала черты сходства с парламентом. Можно спорить, насколько привычная Флетчеру английская действительность исказила его понимание России, но ясно, что общие оценки посла - источник не столько для характеристики социальной истории средневековой России, сколько для изучения ее восприятия глазами англичанина-современника. В контексте этой книги сочинение Флетчера нас интересует лишь как один из кирпичиков, лежащих в основании концепции борьбы боярства и дворянства и сопротивления боярства централизации.
Особенно четко такое направление проявилось в трудах Н. П. Павлова-Сильванского. Этот выдающийся ученый с поразительной находчивостью сумел окрестить соответствующим западноевропейским термином почти каждое явление русского средневековья. Феоды и бенефиции, оммаж и коммендация наполняют страницы его программной книги "Феодализм в древней Руси". Такое увлечение вполне объяснимо: Павлов-Сильванский утверждал новое слово в науке, преодолевая страстное сопротивление приверженцев традиционных схем, не умевших увидеть черты единства исторического процесса в России и в Западной Европе. Именно отсюда проистекали упорные поиски лишь общего, но не особенного в развитии феодальных отношений в России и других странах Европы. Результатом было пренебрежение к специфике национального развития, воспринимавшейся лишь как несущественный и случайный штрих в общей картине.
Для Н. П. Павлова-Сильванского "классический" (западноевропейский) и русский феодализм были явлениями идентичными. "Независимость, воинственность, самоуправство - таковы типичные черты феодальных баронов. Те же черты явственно видны в облике наших средневековых бояр и княжат", - писал ученый. В ходе дальнейшего изложения выясняется, что под "воинственностью" Н. П. Павлов-Сильванский понимал не столько желание воевать во что бы то ни стало, сколько то, что феодалы были профессиональными воинами. С этим вполне можно согласиться. Но с "самоуправством" вопрос сложнее: в качестве примеров приведено несколько случаев разбоев, совершенных служилыми людьми, в том числе весьма высокого ранга, но ставших, однако, известными исследователям все же благодаря судебным делам. Следовательно, эти самоуправные действия воспринимались современниками не как норма, а как эксцессы. Павлов-Сильванский подробно рассказывает о грабежах кн. Ивана Лапина (о нем речь шла в пятой главе) и обращает внимание на то, что князь-грабитель отделался только возвратом награбленного и солидным денежным штрафом. Отсюда и вывод о бессилии государственной власти перед лицом боярского своеволия.
Нельзя сказать, чтобы в работах Н. П. Павлова-Сильванского игнорировалось одно из существенных отличий русского боярина от его западноевропейского собрата - отсутствие на Руси боярских замков. Ученый, однако, сводил наличие или отсутствие замка лишь к дешевизне или дороговизне камня и к гористой или равнинной местности, а затем писал о "стремлении огородиться, укрепиться", проявлявшемся на Руси в удельную эпоху, и приводил в пример княжеские городки и укрепленные монастыри. Далее он замечал: "Подобно князькам и монастырям, укреплялись и бояре в своих боярских дворах, обнося их, иной раз, «вострым тыном» в две сажени вышиной. Многочисленная вооруженная боярская дворня придавала таким дворам силу вооруженного стана".
Так, схожую точку зрения высказывал М. Н. Тихомиров. "Были и такие бояре, которых опасались сами князья", - писал он и приводил в пример подмосковное село Хвостово, владение московского тысяцкого Алексея Петровича Хвоста, таинственным образом убитого (возможно, не без ведома великого князя) в 1356 г. Еще раньше, во время опалы на Хвоста, его село (оно стало называться тогда Хвостовским) было конфисковано. "Хвостовское село, - писал Тихомиров, - долго еще упоминалось в духовных великих князей как отдельное владение, и надо думать, что московский великий князь, завладевший - крепкой усадьбой бояр Хвостовых, радовался ничуть не меньше, чем французский король, получивший замок де-Куси у ворот Парижа".
Думается, пример, приведенный М. Н. Тихомировым, свидетельствует несколько о другом. Мы не знаем, насколько крепка была усадьба Алексея Хвоста (вероятно, крепка); нет источников, говорящих о том, насколько был рад Симеон Гордый, завладев Хвос-товским (вероятно, не был недоволен), но ясно, что уже в середине XIV в. власть великого князя по отношению к своим боярам была достаточной для того, чтобы конфисковать у опального боярина владение и не возвратить после примирения.
Что касается построений Н. П. Павлова-Сильванского, то главный их изъян, с моей точки зрения, состоит в том, что ученый почти не отделял князей от бояр, самостоятельных или полусамостоятельных властителей от их вольных слуг. Существование княжеских градов, вполне реально сопоставимых (не по внешнему виду, а функционально) с западноевропейскими замками, вовсе не доказывает существования замков боярских. Высокие ограды боярских усадеб сами по себе еще не делали их замками по функциям. Мне не известен ни один случай в истории войн России, когда бы при подходе неприятеля (иноземного или земляка из соседнего княжества) боярин приступал к укреплению и обороне своей усадьбы. Описания военных действий всегда включают сожжение сел (т. е. усадеб) и осаду городов (т. е. замков).
Здесь, думается, и лежит одно из основных отличий в положении русского боярина и западноевропейского барона. Русские бояре защищали не каждый в одиночку свое село, а все вместе княжеский (позднее - великокняжеский) град, т. е. все княжество в целом. "Городная осада" была одной из основных обязанностей вотчинников XIV-XV вв. М. Н. Тихомиров верно отмечал, что на Руси леса и болота заменяли западноевропейские горы в качестве естественных рубежей. Но в отличие от гор леса и болота разъединяли целые княжества, а то и их группы, но не замки отдельных баронов.
Видимо, в основе традиционного представления о постоянной оппозиционности боярства в значительной степени лежит постулат (никогда как будто не высказывавшийся в законченном виде), согласно которому крупное землевладение, земельное богатство дают ту степень независимости, которая позволяет сопротивляться правительству. Не исключено, что на утверждение такого взгляда повлияли (быть может, и бессознательно) явления второй половины XVIII в.: дворянская оппозиция (Панины и др.) правительству Екатерины II, фрондёрство высшего дворянства, освобожденного после 1762 г. от обязательной службы и не нуждавшегося в доходах от нее. Мелкое же дворянство было тогда действительно более надежной опорой самодержавия, ибо жалованье было для него значительно важнее, чем для крупных помещиков.
В литературе неоднократно противопоставляли крупную боярскую вотчину и мелкое дворянское поместье как носителей двух противоположных тенденций развития социально-экономического и политического строя страны. Даже Н. Е. Носов, противник концепции о реакционности боярства, лишь поменял местами вотчину и поместье, придя к выводу о большей прогрессивности вотчины. Как уже отмечалось выше, и А. М. Сахаров, выступивший решительно против противопоставления "вотчинного и поместного землевладения как основ противоположных политических тенденций в Московском государстве", вместе с тем писал о вотчине как об "основе феодального сепаратизма", а "служилое дворянство" называл "основной социальной опорой" верховной власти.
Совершенно естественно, что любой заговор против государя, любое убийство (или попытка убийства) князя не обходились без тех, кто стоял ближе всего к монарху, - без бояр. В противном случае речь шла бы не о борьбе внутри господствующего класса, а о народных восстаниях. Но можно ли из таких фактов делать вывод о сопротивлении боярства как социальной группы центральной власти? Далеко не всегда. Для этого вывода необходимо, чтобы та часть группы, которая выступает против центральной власти, численно превышала тех, кто эту власть поддерживает. Так, хотя владимиро-суздальские бояре принимали участие в убийстве Андрея Боголюбского, саму эту акцию нельзя считать боярской: в ней участвовали не только бояре и далеко не все бояре.
С наступлением на боярство часто связывают отмену системы кормлений в 1556 г. и замену их местным, зачастую дворянским, самоуправлением. Вспомним суть этой системы: власть на местах принадлежала наместникам (в уездах) и волостелям (в волостях и станах). Исполнение административных функций было для них "кормлением", т. е. способом получения дохода. В их пользу поступали определенные сборы с населения (кормленичий "доход") и судебные пошлины ("присуд"). При отмене кормлений вместо сбора корм-леничьего дохода был введен новый налог - кормленичий "окуп", который затем в виде денежной "подмоги" распределялся между выходившими на службу феодалами. Кормления были, как часто полагали, системой боярской власти на местах, а их отмена была ударом по феодальной аристократии.
Н. Е. Носов тщательно проанализировал состав кормленщиков "последнего призыва" и пришел к обоснованному выводу, что они отнюдь не были только представителями крупных боярских родов, а рекрутировались из всего состава государева Двора в целом. Иначе, пожалуй, и не могло быть.
В самом деле, государство делилось на несколько десятков уездов, в каждом из которых было в среднем около десятка станов и волостей. Следовательно, несколько сот служилых людей должны были одновременно исполнять обязанности наместников и волостелей. Если учесть, что кормление давалось на один-два года, то число тех, кто получал это вознаграждение по крайней мере один-два раза в течение своей жизни, достигало нескольких тысяч. Короче, все, кто входил в государев Двор, имели право на кормления.
Отмена кормлений была связана с борьбой против аристократии. Наместниками я волостелями назначали не столько для реального управления, сколько для получения вознаграждения. Это было вознаграждение не за исполнение административных обязанностей, а за прежнюю службу в войсках. Административные же обязанности оказывались всего лишь придатком к основному - получению "присуда" и полагавшегося по "доходному списку" содержания. Поэтому кормленщики систематически передоверяли исполнение административных и судебных функций своим тиунам (из числа своих холопов). По статьям Судебников тиун наместника и волостеля следует как тень за своим господином, не отличаясь от него по выполняемым функциям. Создавалось парадоксальное положение, когда в феодальном государстве реальная власть на местах была в руках холопов, хотя и сравнительно высокого ранга.
В качестве примера децентрализаторских устремлений боярства обычно также оперируют периодом боярского правления в малолетство Ивана IV. И. И. Смирнов полагал, что в эти годы боярство преднамеренно разрушало аппарат государственной власти. Видимо, не случайно столько споров вызывают попытки определить, какая из боярских группировок, сменявших друг друга у кормила власти, была "прогрессивней", а какая - "реакционней".
Пожалуй, наиболее яростным обличителем боярства был замечательный публицист середины XVI в. Иван Семенович Пересветов. Широко известны его гневные филиппики против вельмож. Но главная вина бояр, по Пересветову, не политическая. Они "ленивые богатины", которые "не играют смертною игрою против недруга", трусы и мздоимцы. Еще одна претензия Пересветова к боярам состоит в том, что они пытаются царя "укротити".
А. И. Копанев высказал мысль, что это обвинение носит уже политический характер. В связи с этим Я. С. Лурье заметил, что необходим анализ значения слова "укротити" в произведениях Пересветова. Комментируя сочинения этого публициста, Лурье отметил, что у Пересветова "укротити" ассоциируется с "ненавистным ему понятием "кротость", и пришел к выводу, что "укротити" - "значит, очевидно, "освободить, избавить, облегчить" от чего-либо". А. А. Зимин переводил этот глагол как "сделать кротким". В этой связи можно обратить внимание, что все пересветовские тексты, где употреблен этот многозначный, а потому и загадочный глагол, говорят о страхе вельмож, что царь будет воинственным и им придется также рисковать жизнью в боях: "И вельможи его о том велми почали мыслити, как бы царя укротити от воинства, а самим бы с упокоем пожити"; они "мудрость его воинскую отлучили, и богатырство его укротили, и меч царской воинской опустили". Таким образом, Пересветов возмущается корыстолюбием, трусостью, недостатком служебного рвения бояр, но вовсе не обвиняет их ни в сепаратизме, ни в борьбе против власти.
Ненависть Пересветова к боярам понятна. Вероятно, он лишь сумел в блестящей литературной форме выразить думы многих рядовых "воинников", городовых детей боярских, с неодобрением взиравших на роскошные выезды знатных воевод, облаченных в дорогие доспехи и восседавших на кровных скакунах, многие из которых стоили не меньше, чем деревня с угодьями. От людей в "тегиляях" (стеганых кафтанах с нашитыми металлическими пластинами) трудно было ждать дружелюбия по отношению к богатым и знатным аристократам. Но автор вовсе не считает, что отношения между боярством и дворянством складывались идилличеоки. В условиях антагонистического общества внутри одного и того же класса, одной и той же социальной группы всегда возникают противоречия между верхами и низами. Рядовое духовенство и епископат, армейские офицеры и гвардия... - можно привести немало подобных примеров. Но ведь на основании реплик Скалозуба о "любимцах, гвардии, гвардейцах, гвардионцах" никто не решится утверждать, что борьба армейского и гвардейского офицерства была стержнем политической истории России первой половины XIX в.
С другой стороны, может быть, и не стоит искать настойчиво разницу политических программ у борющихся за власть соперников? Ведь не всякая борьба носит принципиальный характер, особенно когда призом в состязании является власть. Но важно отметить другое обстоятельство: приходя к власти, боярские группировки вовсе не предпринимали попыток для возврата к временам феодальной раздробленности. Их целью была власть над всей страной, над единым государством. Шуйские и не помышляли о восстановлении независимости своего Суздальско-Нижегородского княжества, а старались получить для себя и своих сторонников новые земли в разных частях страны, в чем и преуспели: именно к этому времени, как отмечалось в третьей главе, относится появление их обширных поместий в Тверском уезде. Н. Е. Носов выяснил, что губная реформа - пролог к падению системы кормлений - начала проводиться в жизнь именно в годы боярского правления, причем в равной степени как при Вольских, так и при Шуйских. А ведь именно эту реформу традиционно почитали антибоярской. Ко времени боярского правления относятся и массовые поместные раздачи, в которых даже впоследствии обвинял бояр Иван IV.
Разумеется, время боярского правления было периодом, когда несколько замедлился темп централизации. Но не из-за злонамеренности бояр-сепаратистов, а потому, что всякая беспринципная борьба за власть, ведущаяся заговорщическими методами, надолго дезорганизует правительственную деятельность.
Но как же быть с опричниной? С временем, когда было срублено столько боярских голов? Выше (в четвертой главе) при рассмотрении земельной политики опричнины было показано, что она отнюдь не была направлена против крупного феодального землевладения и не изменила структуры феодальной собственности в стране.
Автору представляется, что был прав А. А. Зимин, когда оспорил "антибоярскую" направленность опричнины, придя к выводу, что ее жертвой было не боярство, а основные форпосты удельной старины. В результате проведенного С. Б. Веселовским тщательного анализа жертв опричнины выяснилось, что террор тех лет вовсе не был направлен исключительно или преимущественно против аристократии. "При царе Иване служба в приказном аппарате была не менее опасным для жизни занятием, чем служба в боярах", - подводит итог ученый. Естественно, что при бушевавшем "пожаре лютости" (по выражению Курбского) доля казненных среди верхушки аппарата власти была большей, чем среди рядовых служилых людей. К тому же и гибель знатного вельможи была заметнее, чем казнь рядового сына боярского, не говоря уже о посадском человеке или боярском холопе.
Независимо друг от друга рассмотрели состав эмигрантов - "бегунов" опричных лет С. Б. Веселовский и А. А. Зимин и пришли к парадоксальному с точки зрения антибоярской концепции опричнины выводу: среди тех, кто бежал от опричнины, знать составляла небольшую часть.
Наконец, изучение социального состава верхушки самого Опричного двора, проведенное автором этих строк, показало, что и руководители опричнины вовсе не были худородными людьми. Опричнина была детищем старомосковского боярства, стоявшего во главе этого мрачного учреждения до рубежа 60-70-х годов XVI в. Недаром Пискаревский летописец сообщал, что она была создана по совету "злых людей" - Алексея Даниловича Басманова и Василия Михайловича Юрьева, отпрысков старинных боярских родов. Смысл создания опричного корпуса состоял не в появлении у руководства новой социальной группы, а в том, что опричники были личными слугами царя, готовыми на все для исполнения любой его воли и обладавшими гарантией безнаказанности.
Важно отметить еще один факт: известные в публицистике XVI в. резкие антибоярские обвинения практически не касаются сепаратизма. Лишь Иван Грозный в одном из посланий к Курбскому писал о его изменническом желании стать "ярославским владыкою", хотя ни одно из дошедших до нас многочисленных произведений этого автора не давало повода для такого вывода. В остальных же публицистических выступлениях Грозного царя можно найти самые разные обвинения против бояр: они и изменяют, и непокорны, и расхищают казну, и хотят возвести на престол старицкого князя Владимира... Нет только того главного упрека, который адресуют боярам современные авторы: в стремлении вернуться к временам феодальной раздробленности, в мечтах об уничтожении единства страны.
Заключение
Дело не в том, существовало ли у рядовых феодалов недовольство привилегированным положением и богатством крупных, а в том, что создание в России единого государства и его централизация отвечали коренным интересам господствующего класса в целом, а не какой-то его, пусть и многочисленной, части. И в укреплении аппарата государственной власти, и соответственно в развитии крепостничества, и в расширении границ страны на западе и востоке были и равной степени заинтересованы все феодалы. Поэтому на вопрос, поставленный в названии этой главы, автор берет на себя смелость ответить однозначно: миф.
Такой ответ основан не только на рассуждениях, которые содержатся в этой заключительной главе. К нему привел автора весь ход исследования. В самом деле, изучение становления частного феодального землевладения в Северо-Восточной Руси показало, что с самого начала феодалы были княжескими слугами, получившими свои вотчины как пожалования от князей и зависевшими от их милостей. Исследование судеб княжеских и боярских вотчин в едином государстве выявило, что ликвидация феодальной раздробленности принесла ощутимые материальные выгоды не только мелким, но и крупным феодалам. Даже удельные князья, особенно владетели небольших княжеств (порой приближающихся по размерам к боярщинам), смогли благодаря переходу под власть великих князей московских, а затем и всея Руси приобрести новые земли.
Наконец, анализ поместной системы периода ее становления убедил автора, что возникновение поместья и его распространение шли на пользу прежде всего совокупному классу феодалов, ибо тем самым было ликвидировано малоземелье старинных вотчинных родов за счет сел черных и отчасти дворцовых крестьян. Помещики же и вотчинники не только принадлежали к одному классу феодалов, но и не составляли (по крайней мере до второй половины XVI в.) разных его прослоек. И даже величайшее потрясение - опричнина укрепляла личную власть самодержца, но не меняла строя земельных отношений в стране.
Состояние источников таково, что не раз, к сожалению, приходилось прибегать и к иллюстративному методу аргументации, не раз вывод был лишь попыткой согласовать противоречивые показания источников. Но ведь в науке редко возможны окончательные решения. И потому, несмотря. на гипотетичность некоторых построений, выводы настоящего исследования, думается, отражают основные тенденции реальной действительности средневековой России.
Источники
1. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. Пер. М.Г. Рогинского. - Русский исторический журнал (Пг.), 1922, кн. 8, с. 36, 39.
2. Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника. Л., 1925, с. 86.
3. Флетчер Д. О государстве Русском. СПб., 1905, с. 30-31.
4. Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в древней Руси. СПб 1907, с.117-123.
5. Скрынников Р. г. Начало опричнины. Л., 1966, с. 88, 156, 157 и сл.
6. Носов Н. Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-Восточной Руси в XV-XVI вв. (К постановке вопроса). Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России: дооктябрьский период. Сахаров А. М. Феодальная собственность на землю в Российском государстве XVI-XVII вв. - Проблемы развития феодальной собственности на землю. М., 1979, с. 66-68, 75.
7. Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1969, с. 386-420.
8. Носов Н. Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в. М.-Л., 1957, с. 305-315.
9. Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963, с. 478.
10. Штаден Г. Указ. соч., с. 134.
11. Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 121-122; Зимин А. А. Указ. соч., с. 112-119.
12. Кобрин В. Б. Социальный состав Опричного двора. АКД. М., 1961.
13. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским, с. 13, 53, 63.
14. Сочинения И. Пересветова. Подгот. А. А. Зимин. М. - Л., 1956, с. 152, 166-168, 170, 176, 178, 179, 182, 183, 281; Зимин A. A. И. С. Пересветов и его современники. М., 1958, с. 342.