Раздел 3. Теоретико-литературные дискурсы в связи с проблемой автора
(Лекции – 4 часа, практические занятия – 12 часов)
Литература
1. Домащенко А.В. Об интерпретации и толковании. – Донецк, 2007. – С. 10-25, 87-140.
2. Бардукова Г. Де шукати естетичного завершення? // О тенденциях развития современной теории литературы. – Бердянск, 2010. – С. 40-47.
3. Пугаченко А. Истина и три теоретико-литературных дискурса // Там же. – С. 21-32.
Дополнительная литература (к данному практическому занятию и к последующим)
1. Гегель Г.Ф.Ф. Поэтическое представление // Гегель Г.В.Ф. Сочинения. – Т. 14. – М., 1958. – С. 194-199.
2. Лосев А.Ф. Проблема вариативного функционирования поэтического языка // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. – М. : МГУ, 1982. – С. 408-425.
3. Тынянов Ю.Н. Ода как ораторский жанр // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. – М.: Наука, 1977. – С. 227-252.
4. Якобсон Р. Грамматический параллелизм и его русские аспекты // Якобсон Р. Работы по поэтике. – М.: Прогресс, 1987. – С. 99-132.
5. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. – Л.: Просвещение, 1972. – С. 3-39.
6. Бахтин М.М. Проблемы содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М.: Художественная литература, 1975. – С. 6-71.
7. Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979. – С. 361-373.
8. Федоров В.В. О природе поэтической реальности. – М.: Сов. писатель, 1984. – С. 38-74.
9. Федоров В.В. Три лекции об авторе. – Донецк: Юго-восток, 2002. – 88с.
Самостоятельная работа
Написать работу, в которой необходимо рассмотреть персоналистский дискурс в контексте других дискурсов и в контексте книги В.В. Федорова «Три лекции об авторе».
Пугаченко А. пишет о том, что проблема «эстетического завершения» наталкивает нас на мысль о разной степени приближённости трёх литературных дискурсов к Истине: эйдосному, (эйдос – термин античной философии и литературы) персоналистскому и литературоведческой грамматике.
Литературоведческая грамматика «в нашей иерархии стоит вне приближенности к Истине, а ее представители, когда речь идет об онтологии <…>» Пугаченко А.: «Литературоведческая грамматика на роль Гермеса не претендует, но, возможно, автор-творец в персонализме так же, как и образ в эйдосном дискурсе, является проводником некой божественной сущности? Или, может быть, голоса в романе – отзвуки небесной гармонии в созвучиях земных? Действительно ли персонализм в такой же мере, как и эйдосный дискурс, приближается к Истине, только не посредством образа, а в лице автора-творца, который, осуществляя “рефлексию на свое бытие” <…> становится, ни много ни мало, сам-себе-богом?»
На основании этого, можно говорить о неком противостоянии Автора-творца и Творца. О последнем Бахтин говорил, что « <…>с бытием нельзя спорить[1], но ещё абсурднее предполагать обратную связь».
М. М. Бахтин приводит аргументы: “...Диалогическое проникновение обязательно в филологии (без него невозможно никакое понимание)...”[2] Рассуждая над этим, можно утверждать, что диалог в современном понимании к филологии не может иметь никакого отношения – это во – первых; во-вторых, диалог не всегда будет являться нужным условием для понимания (ведь есть и сверхдиалогические формы общения), а в-третьих, сам диалог можно понимать двусмысленно: « <…> как действительно направленный на понимание (Г.Г. Гадамер )[3] и противоположным образом – как силовое противостояние двух жизненных позиций, двух различных точек зрения, которые никогда не придут к соглашению» .
Литературоведческая грамматика граничит с гносеологией, однако она не далеко отстаёт от лингвистики, имея с нею общий предмет – текст. Текст – это «чисто лингвистическое понятие, и если воспринимать его с коммуникативной точки зрения, как высказывание, то он уже становится метатекстом, а значит выходит за границы собственно лингвистики в область металингвистики <…>»
М.М. Бахтин в своей работе “Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках” несколько раз делает акцент на том, что высказывание может нести «металингвистический характер»: “Диалогические отношения между высказываниями, пронизывающие также изнутри и отдельные высказывания, относятся к металингвистике ”[4]. Из этого следует, что диалог возможен только между субъектами, а текст – «безответный» объект, который субъектом не станет и своей жизненной позиции не обоснует, так как таковой не имеет, потому что он не может быть одновременно своим автором. Итак, литературоведческая грамматика может занимать рубежное, переходное положение между лингвистикой и литературоведением, стремясь закрепиться в качестве полноценного литературоведческого дискурса.
Цитата: « <…> персонализм, опираясь на диалогически понятую онтологию, изрекает относительные (как и все в подлунном мире) истины, а эйдосный дискурс видит больше и глубже, поскольку конституируется на границе с эстетикой <…>» И в этом плане с автором нельзя не согласиться, так как первостепенным для эйдосной теории литературы является учение Г.В.Ф. Гегеля о поэтическом представлении, осмысление сущности которого невозможно без основной эстетической категории – художественного образа. Важным моментом, определяющим эйдосный дискурс, является не только раскрытие понятия “художественный образ”, но и установка на возможность приобщения к внутренней сути художественного произведения.
Пугаченко А. пишет: « <…> О том, что “токи” из области онтологического, где к Истине можно приобщиться, не только проникают в область представляющего мышления, но еще и неравномерно озаряют светом Истины тот или иной дискурс, можно догадаться по нашей способности помыслить возможность существования совершенно иной формы воспринимать, понимать мир и человека в нем. Вопрос о том, посредством чего мы сохраняем связь с этим “утраченным раем” человечества, является ключевым. Этот вопрос касается образа – завершённого целого, а значит, мы вновь вынуждены возвратиться к проблеме эстетического завершения, которая, похоже, является краеугольным камнем теории литературы и может быть адекватно решена лишь в пределах эйдосного дискурса». В рамках эйдосной теории литературы стиль – категория эстетическая, находящаяся в границах “представляющего” мышления. Согласно классификации Г. В.Ф. Гегеля, любое представление можно охарактеризовать либо как поэтическое, либо как прозаическое. Сущность поэтического произведения заключается “в характере и свойстве представления”, которое является наглядным, именно поэтому оно – образное. Отметим, что постигать эстетическую природу художественного произведения в границах представляющего мышления возможно лишь через явленное, объективированное в словах; помнить это необходимо при теоретическом осмыслении эйдосного видения стиля.
Пугаченко А. пишет о том, что персонализм в лице М. М. Бахтина от образа отказывается, как литературоведческая грамматика: « <…> образ стремится стать Именем только в эйдосном дискурсе <…>»
Образ стремится стать Именем только в эйдосном дискурсе (персонализм в лице М.М. Бахтина от образа отказывается), как и литературоведческая грамматика[5]), а имена не возникают по соглашению, как понятия, но даны нам до какого бы то ни было соглашения.
М. М. Бахтин о сущности «диалогического дискурса», с которым связана персоналистская проблематика: « <…> романы, “как высказывания их автора, являются... безысходными, внутренне незавершимыми диалогами между героями (как воплощенными точками зрения) и между самим автором и героями...”
Пугаченко А.: «Истину мы не можем созерцать непосредственно, как предмет, но она отражается в наглядно-чувственном».
Домащенко А. В.: «Истина приходит к полному выявлению в ходе развертывания поэтического целого, поэтому может быть адекватно осмыслена лишь из завершенного».[6]
Из этого мы можем сделать вывод, что «завершённым» может выступать только целое, а «эстетически целым» может являться только образ. Пугаченко А. пишет, что литературоведческая грамматика не может понимать, что это такое, в то время как персоналисты “обращены скорее к разуму, чем к зрительному восприятию, к этическому, а не эстетическому началу” (В.В. Набоков)[7].
Таким образом, персонализм, расставаясь с образом, должен «в корректности употребления словосочетания “эстетический объект” в пределах своего дискурса, что и делает В.В. Федоров, когда предлагает вместо этого понятия употреблять более адекватное – “поэтический мир”[8]. Эстетическое – « <…>предел, которым очерчены возможности понимания новоевропейским человеком сущности изначальной поэзии».
В свою очередь, образ может свидетельствовать о бытии, чего мы уже не скажем о персонализме (у него эта возможность уже утрачена), для которого «наивысшей точкой» будет не образ, а поэт. Это та «наивысшая точка, которой достигает онтологическая тенденция, свойственная человеку”[9].
А. В. Домащенко говорит о том, что с одной стороны, персоналисты, осознавая онтологию с точки зрения “субъективированного человеческого сознания”[10], не приближаются к филологическому “эксплицированию поэтического смысла” [11], но с другой – отстоят дальше от того доступного литературоведу “созерцания ликов бытия”, к которому эйдосный дискурс может иметь непосредственное отношение. Персонализм может соблюдать чистоту предмета своего изучения, однако тоже выходит за его границы, что все-таки свидетельствует о его меньшей самостоятельности по сравнению с эйдосным дискурсом. Персонализм по-другому понимает сущность искусства.
А. В. Домащенко: “Для “ эйдосной ” теории литературы онтологическое (сущее в подлинном своём бытии) является предметом поэтического (наглядного) представления, тогда как для “ персоналистской ” подлинным бытием обладает лишь событие общения” [12] . Говорить об онтологии в эйдосном дискурсе – означает рассматривать бытие как его “явленность” в образе.
Г. Бардукова: «Персоналістський дискурс перебуває в сфері дієвості, не споглядання, у “ дійсності вчинку ” , за М.М. Бахтіним».
Это “нравственная философия”: сфера соприкосновения разных взглядов. Для персоналистской теории литературы – бытие оказывается в диалоге, в межсубъектных отношениях.
В заключении скажем, что оценивая “литературоведческую грамматику”, “эйдосную” и “персоналистскую” теории литературы, нужно помнить, что две последних в большей степени адекватны предмету исследования, тогда как первая, согласно М.М. Бахтину, неизбежно приводит к “чрезвычайному упрощению научной задачи”. Своеобразие “литературоведческой грамматики” и “эйдосной” теории литературы определяется тем, что они конституируются на разных границах: первая – на границе с лингвистикой, а вторая – на границе с эстетикой. “Литературоведческая грамматика” стремится работать в границах инструментального языка, её сознательно формулируемая цель – максимально возможная чистота языка. Отметим, что Язык “ персоналистской ” теории литературы испытывает на себе воздействие металингвистических факторов, связанных с актуальной для неё диалогической сущностью речевого общения”[13].
[1] См.: Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. – М.: Искусство, 1979. – С.12.
[2] Там же. – С.164.
[3] См.: там же. – С.43.
[4] Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках // Литературно-критические статьи / М.М. Бахтин. – М.: Худож. лит., 1986. – С.485.
[5] Домащенко А.В. Ук. книга. – С. 14.
[6] Там же. – С. 104.
[7] Цит. по: Домащенко А.В. Ук. книга. – С.91.
[8] Федоров В.В. О природе поэтической реальности / В.В. Федоров. – М.: Сов. писатель, 1984. – С.118.
[9] Федоров В.В. Автор и человек / В.В. Федоров // Дикое поле. Донецкий проект. – Вып. 6. – Донецк, 2004. – С.110.
[10] Домащенко А.В. Ук. книга. – С.31.
[11] Домащенко А.В. Филология как проблема / А.В. Домащенко // Вестник Донецкого университета. Серия Б. – Донецк, 2008. – № 2. – С.87.
[12] Домащенко А.В. Ук. джерело. – С.22.
[13] Домащенко А.В. Ук. джерело. – С.20.