Именно тогда я наконец понял, что что-то не так.
Джейкоб Тсела воспроизводил аудиофайлы и регистрировал мою реакцию. Во время тестирования он старался сохранять невозмутимость, чтобы не выдать собственного отношения и не испортить результаты. Но после того как он включил великолепный фрагмент европейского классического произведения и я поставил этой музыке двадцать баллов из двадцати возможных, я заметил на лице врача отпечаток недовольства.
- Что такое? Вам это не понравилось?
Тсела неопределенно улыбнулся:
- Нравится мне это или нет, не имеет значения. Мы сейчас определяем вашу реакцию.
- Я уже поставил свою оценку, вы не можете на меня повлиять. - Я умоляюще смотрел на него, я отчаянно нуждался в любом общении. - Я был мертв для всего мира восемнадцать лет. Я даже не знаю, что это за композитор.
Он помедлил:
- Иоганн Себастьян Бах. И я согласен с вами: он великолепен. - Он потянулся к сенсорному экрану и продолжил эксперимент.
Так что же расстроило его? Я понял ответ сразу же. Я был идиотом, что не заметил этого раньше, но музыка полностью завладела мной.
Я не поставил ни одному фрагменту ниже восемнадцати баллов. То же самое касалось и живописи. Я унаследовал от своих четырех тысяч виртуальных доноров не наименьший общий знаменатель, а самый широкий вкусовой спектр - и за десять дней я не внес в него никаких поправок, никаких собственных предпочтений.
Все картины были для меня прекрасны, так же как и музыка. Любая пища казалась превосходной. Все, кого я видел, выглядели совершенными.
Возможно, я просто впитывал удовольствие отовсюду, где только мог получить его, после долгих лет жажды, но со временем я должен был насытиться, стать таким же разборчивым, таким же уникальным, как любой человек.
- Неужели я останусь таким навсегда? Всеядным? - выпалил я почти в панике.
Тсела приостановил фрагмент, который звучал, - эта мелодия могла быть албанской, марокканской или монгольской, я понятия не имел, что это, но от него у меня на затылке шевелились волосы, и я погружался в блаженство. Как и от всего остального.
Он помолчал несколько минут, взвешивая "за" и "против". Затем вздохнул и произнес:
- Вам лучше поговорить с Даррэни.
В своем кабинете на настенном экране Даррэни продемонстрировала мне гистограмму - число искусственных синапсов, изменявшееся под воздействием протеза каждый из прошедших десяти дней: связи образовывались и разрушались, ослабевали и укреплялись. Встроенные микропроцессоры отслеживали подобные вещи, а антенна, которую устанавливали у меня над головой каждое утро, считывала данные.
Первый день был драматичен - протез приспосабливался к своему окружению. Хотя четыре тысячи донорских систем работали совершенно бесперебойно в черепах своих владельцев, объединенная версия, которую я получил, никогда раньше не подключалась к чьим-либо мозгам.