Отрицание государства анархистами
Предыдущее обсуждение оставляет нам два важных вопроса, связанных с неприятием анархистами государства в качестве модели социальной организации, которая в их понимании враждебна человеческой свободе и процветанию. Во-первых, предполагает ли анархистское отрицание государства принципиальное неприятие государства как такового или это отрицание продиктовано обстоятельствами, то есть неприемлемыми для анархистов свойствами современного национального государства? Во-вторых, если даже Вольф вместе с другими исследователями ошибается в своих предположениях, что именно понятие власти составляет основу анархистского неприятия государства в качестве формы социального устройства, недоверие к власти всё же остаётся центральным аспектом любого направления анархистской мысли. Поэтому важно выяснить, особенно в контексте образования, что анархисты понимают под властью и другими связанными с ней понятиями, и проверить их отрицание государства на философскую последовательность и обоснованность.
Некоторые авторы (например, Миллер и Райхерт) говорят о «враждебности к государству» [Miller 1984: 5] как об определяющей характеристике анархизма, зачастую подразумевая, что эта враждебность направлена против государства как такового, однако многие теоретики уточняют некоторые нюансы такой враждебности. Так, по мнению Ричарда Сильвана [Sylvan 1993: 216], если анархисты и противостоят всем существующим системам правления, но это «напрямую обусловлено характером действующих государственных систем». В самом деле, можно найти поддержку для такой интерпретации в сочинениях самих анархо-социалистов. Например, Кропоткин в поздние годы жизни [цит. по Buber 1958] утверждал, что анархисты требуют «меньше представительства, больше самоуправления!», допуская, что анархисты готовы пойти на компромисс с определёнными элементами демократического государства.
Бакунин в своих сочинениях, направленных против государства, уделял немало внимания подробному изложению характерных черт современного государства. В тексте The Modern State Surveyed («Исследование современного государства») [Dolgoff 1973: 210–217], сам заголовок которого служит основой для предложенной Сильваном интерпретации, Бакунин перечисляет принципиальные недостатки государства. К числу главных он относит капитализм, милитаризм и бюрократическую централизацию. Этот анализ, наряду со значительными усилиями, прилагаемыми Бакуниным и другими анархистами XIX века для критики союза государства и церкви, даёт понять, что возражение анархистов относительно государства фактически было возражением против конкретных свойств, которые в их понимании представляют собой неотъемлемые черты государства. Впрочем, большинство из этих свойств, надо полагать, зависели от определённых исторических форм государства и особенно ярко проявлялись в процессе становления сильного национального государства XIX века, в условиях которого анархо-социалисты развивали свою позицию.
Поэтому очевидно, что нет логических препятствий для того, чтобы представить политическую систему, называющую себя государством, которая будет отвечать анархическим принципам. Ряд современных анархистов предположили, что швейцарские кантоны приблизительно соответствуют анархическим политическим принципам, пусть анархо-социалисты, скорее всего, раскритиковали бы их за несправедливую экономическую политику. Сильван обращает внимание на то, что современное государство, каким мы его знаем, представляет собой «хрестоматийную иерархическую форму» и в силу этого оно несовместимо с анархическими принципами.
Поэтому я бы не согласилась с тезисом, выдвинутым Миллером и другими авторами, о том, что едва ли не главной определяющей характеристикой анархизма является «враждебность к государству». Эта враждебность, как рассматривалось выше и как я докажу на следующих страницах этой книги, носит инструментальный характер. Основа анархизма — это скорее конструктивные ценности, которые отстаивает анархизм; и именно государство как формация, неблагоприятная для развития этих ценностей, а не государство само по себе, вызывает их неприятие. Миллер утверждает, что анархисты «предъявляют государству два обвинения: они заявляют, что оно не имеет права на существование и что оно порождает множество социальных пороков» [Miller 1984: 5]. Однако я утверждаю, что эта формулировка ошибочна: заявление о том, что государство не имеет права на существование, не является априорным и независимым. Именно из-за «социальных пороков» государство, в определённом его понимании, не имеет права существовать. Потому это не два обвинения, а одно.
Тем не менее, даже если враждебность анархизма к государству «зависит от определённых условий, является их следствием […] и возникает из связи с установками анархизма и конкретным стандартным теоретическим пониманием „государства“» [Sylvan 1993: 218], возникает вопрос: что именно включает в себя это понимание?
Большинство политологов, исследующих эту тему, в целом разделяют мнение Макса Вебера, определившего государство как союз, который «с успехом претендует на монополию на легитимное физическое насилие на определённой территории» [Taylor 1982: 4–5].
Думаю, многие анархо-социалисты, формулируя своё неприятие государства, подразумевали нечто подобное этому определению. Однако это неприятие связано с тем, что Сильван называет «определяющими признаками анархизма», а не с какой-либо согласованной теоретической формулировкой. Это мнение, пожалуй, наиболее очевидно в сочинениях Бакунина. Он уделяет много внимания [Dolgoff 1973: 206–208] опровержению того, что он называет «теологией государства» — защиты идеи государства, предложенной теоретиками «общественного договора», например, Ж.-Ж. Руссо. Так, значительная часть возражений Бакунина концентрируется на специфических характеристиках, которые, по его утверждению, логически ассоциируются с государством. Во-первых, утверждает Бакунин, государство «не могло бы существовать без привилегированного органа» [там же]. В этом контексте он отталкивался от своих социал-эгалитарных взглядов и убеждения о том, что государство «всегда было достоянием определённого привилегированного класса» [там же]. Разумеется, это соображение носит эмпирический характер. Далее он добавляет, что современное государство — это «обязательно военное государство», и потому «если оно не завоёвывает, то оно будет завоёвано другими» [там же]. Опять-таки, этот довод кажется основанным на практическом опыте, но, если сослаться на пример вроде Швейцарии, он представляется чрезвычайно спорным.
Одним словом, я думаю, что именно современный капитализм и возникающие из-за него неравенства составляют основу бакунинской критики в адрес государства. Несмотря на то, что капиталистическое производство и структура национального государства тесно связаны, можно поспорить, является ли первое неотъемлемой характеристикой последнего. Потому вновь создаётся впечатление, что анархистское возражение государству носит инструментальный характер.
Власть
Как отмечает в своей книге Тейлор [1982], даже если анархисты косвенно соглашаются с чем-то напоминающим предложенное Вебером определение государства (хотя оно не обязательно верно), нет логической причины тому, чтобы неприятие государства сопровождалось полным неприятием власти или принуждения. Впрочем, совершенно ясно, что понятие власти концептуально связано с понятием государства. Вольф, к примеру, предлагает исправленную версию веберовского определения: «Государство — это объединение людей, обладающих и использующих верховную власть в пределах определённой территории и в отношении определённого населения», и заявляет, что «определяющим признаком государства является власть, право на управление» [Wolff 1998: 18].
Рассуждения некоторых ранних анархистских авторов усиливают впечатление о том, что в государстве анархисты не принимают именно идею власти как таковой. Так, например, Себастьян Фор, работая в XIX веке над «Анархистской энциклопедией», утверждал, что анархистов всех традиций объединяет «отрицание принципа власти в общественных организациях и ненависть ко всем ограничениям, что исходят из институтов, учреждённых на этом принципе» [цит. по Woodcock 1977: 62].
И хотя создаётся впечатление, что представители традиции анархо-индивидуализма, к примеру, Штирнер, писали в защиту философского возражения против власти как таковой, чтение трудов анархо-социалистов и других анархистов, более подробно изучивших проблему власти, помогает понять, что анархисты критикуют не власть как таковую, но определённые виды власти, примерами которых служат современное государство и его институты.
Де Джордж [1978] предложил одно из наиболее полных философских объяснений анархистской позиции по вопросу власти. Он пишет, что большинство анархистов-теоретиков прекрасно понимают, что для обеспечения функционирования социальной организации имеется необходимость в некоторой власти. Однако, согласно Де Джорджу, отрицая виды власти, присущие государству и его институтам, анархисты считают, что
в конечном счёте, единственная оправданная форма власти должна исходить снизу, а не сверху. Автономия любого индивида и любой низовой группы должна уважаться любой высшей группой. Высшие группы создаются для того, чтобы способствовать реализации воли низших групп, они непрестанно несут ответственность перед низшими группами и быстро реагируют на их пожелания.
[De George 1978: 97]
По-видимому, выбранные Де Джорджем определения могут показаться странными, учитывая противостояние анархистов иерархиям. Но я думаю, что использование слов «высшая» и «низшая» в данном отрывке служит для того, чтобы проиллюстрировать исключительно функциональную сущность власти в анархо-социалистическом обществе. Чтобы наиболее адекватно проиллюстрировать такого рода отношения в анархическом обществе, можно воспользоваться концепцией концентрических кругов. «Низшая» группа, другими словами, базовый внутренний круг, включал бы в себя самоуправляющееся сообщество лично знакомых людей, где бы устанавливались социальные механизмы для удовлетворения его нужд. В случае возникновения потребностей, которые одно сообщество не способно удовлетворить, возникнет внешний круг, обозначающий федеративную коалицию с другими сообществами, которая поможет удовлетворить, например, потребности в торговле или транспорте. Этот внешний круг будет обладать функциональными полномочиями, он будет создан только для выполнения определённой функции в интересах внутреннего круга. В теории возможно наличие бесконечной и развитой сети таких кругов. Важно то, что ни один из кругов не будет обладать абсолютной властью. Любой круг можно расформировать или трансформировать в случае невыполнения им возложенных на него функций, одновременно все круги имеют право на существование, если они удовлетворяют нужды базовой единицы сообщества.
В своём анализе Де Джордж подводит к мысли, что фактически анархисты отказываются не от власти, а от авторитаризма, который, как указывает Де Джордж, «берёт начало сверху и управляет теми, кто внизу, ради блага верхушки» [De George 1978: 98].
По словам Де Джорджа, анархист — «это скептик на политической арене. Он настаивает на исчерпывающем обосновании любой политической или правовой системы прежде чем принять её» [там же]. Требование «обоснования» фактически является требованием учёта потребностей и желаний наименьшей возможной ячейки общественного строя, которым должны быть подотчётны любые системы моральных и правовых норм.
Этот вывод подкрепляется проведённым Ричардом Сеннетом исследованием наследия теоретиков анархизма XIX века, которые «признавали позитивную ценность власти» [Sennet 1980: 187]. В действительности, рассуждает Сеннет, такие мыслители, как Кропоткин и Бакунин, стремились создать «такие условия для власти, при которых наделённое полномочиями лицо могло бы их лишиться» [Sennet 1980: 188].
Приведённые положения также иллюстрируют связь анархистского понимания основы законной власти и веры анархистов в разумность человека — веры, которую анархисты, в свою очередь, вложили в призыв к «рациональному образованию», иначе говоря, образованию не только антиавторитарному, но и поощряющему детей к принятию такой власти, которая рациональна по своей природе (главу 6). Вероятно, философское объяснение, которое больше всего резонирует с позицией анархо-социалистов в этом контексте, — это предложенное Джеральдом Дворкиным понятие «эпистемологического авторитета» [Dworkin 1988: 45], то есть практика принятия чьего-либо авторитета в вопросах, не касающихся моральных норм, обращение за советом к таким людям. Такая практика, объясняет Дворкин, по сути своей рациональна по различным практическим и общественным причинам.
В свете этих рассуждений мы можем понять роль власти в анархистской мысли, оценить важность идеи о том, что анархисты не противостоят власти как таковой, а противостоят «любому использованию власти, подразумевающему право требовать от индивидов делать то, что не отвечает их выбору» [Wasserstrom 1978: 113]. Собственно, даже эта формулировка излишне резка. Как мы убедились, у анархистов вызывает возражения идея абсолютного права управлять другими. Анархисты не имеют ничего против того, что отдельные лица или организации могут наделяться правом отдавать команды другим, однако такое право всегда должно быть временным и оправданным с точки зрения удовлетворения нужд данного сообщества.
Итак, поскольку анархисты признают, что всегда будет существовать необходимость в некоторой форме социальной организации, они также принимают некоторую форму власти для обеспечения функционирования социальных механизмов. Де Джордж предложил следующие приемлемые (и, пожалуй, необходимые) типы власти в анархическом обществе: «власть компетенций», «эпистемологическая власть» или «оперативная власть». Миллер [1984] приводит схожее различие, анализируя «власть в вопросах убеждений», и его позиция находит отражение в аналитической литературе на эту тему, в частности, в различии, отмеченном Ричардом Петерсом, между властью де-юре и властью де-факто [Peters 1967: 84–85]. Смысл этого различия в том, что человек может обладать властью в соответствии с «личным опытом, личными качествами и личными достижениями», включая в определённых случаях присущую авторитетным личностям харизму. Однако такая власть отличается от той власти, которой пользуются или на которую претендуют на основании своего положения в какой-либо признанной нормативной структуре. Анархисты, разумеется, отвергают такой тип власти, что происходит единственно из имеющегося статуса в уже сложившейся социальной системе. Именно такую власть анархисты называют «иррациональной». Если Де Джордж прав и анархисты не принимают именно власти, навязанной сверху, следует полагать, что им придётся признать обоснованными некоторые формы власти, обусловленные определёнными ролями в социальной и политической системах. И это при условии, что рассматриваемая система возникла органическим путём, другими словами, снизу, в ответ на нужды людей и сообществ и в соответствии с ними. Ведь большинство анархистов признают, что бывают люди, которые являются авторитетами в различных сферах, и их авторитет признаётся другими. Чтобы соединить эту идею с приведённым выше рассуждением о рациональности как важнейшем аспекте моральной автономии, представляется, что рациональность для анархистов является важнейшим критерием при оценке обоснованности видов и проявлений власти. Эту мысль выразил Бакунин в своём утверждении: «Таким образом, мы признаём абсолютный авторитет науки. Помимо этой, единственно законной власти, ибо она разумна и соответствует человеческой свободе, мы объявляем всякую другую власть лживой, произвольной, деспотической и губительной» [цит. по Maximoff 1953: 254].
Можно усомниться в правильности этой мысли, ведь слишком очевиден потенциальный путь к опасности слепого поклонения всему «научному» и тем самым возвышения науки как таковой до статуса неоспоримого авторитета. Кстати, и сам Бакунин прекрасно осознавал такую опасность и открыто предостерегал против «диктатуры учёных» [Bakunin, цит. по Maximoff 1953: 250], где законотворчество вверяется сообществу деятелей науки. Подобные системы, утверждает Бакунин, «чудовищны» [там же]: во-первых, потому что «человеческая наука всегда неизбежно несовершенна», а во-вторых,
общество, которое стало бы повиноваться законодательству учёных не потому, что оно понимает его целесообразность — а в таком случае существование академии стало бы бесполезным, — но потому, что это законодательство исходит от учёных и навязывается во имя науки, которую чтят, не понимая её, — такое общество было бы обществом не людей, но скотов.
[там же]
Более того, научное сообщество, подобно любому институту, наделённому «абсолютною верховною властью» неизбежно и скоро кончило бы тем, что само «развратилось бы и морально, и интеллектуально» [там же].
Приведённые заметки из сочинений Бакунина указывают на суть анархистского возражения против конкретных видов власти, напоминающего предложенное Эрихом Фроммом разграничение понятий «рациональная» и «иррациональная» власть. Отличительная особенность рациональной власти заключается в том, что такого рода власть основана на компетентности и потому должна постоянно внимательно контролироваться и подвергаться критике, и самое главное, рациональная власть всегда временна.
Это понятие представлено наиболее наглядно в бакунинской критике Маркса и напрямую связано с настойчивым анархистским требованием соответствии средств целям революции. Ведь если конечной целью является общество, свободное от авторитаризма и иерархических структур, тогда, как утверждает Бакунин, революционное движение само должно избегать наличия таких структур и процессов. Собственно, именно этот вопрос привёл к жёстким разногласиям между анархистами и марксистами после Первого интернационала. С удручающей точностью Бакунин констатировал, что предложенный Марксом план захвата политической власти рабочим классом приведёт к диктатуре пролетариата, которая будет только поверхностно отличаться от диктатуры государства. Также он скептически отнёсся к заявлению Маркса, что это будет временная мера. По мнению этого мыслителя-анархиста, Интернационал как «эмбрион будущего общества» должен был, в соответствии с анархистской позицией, отвергнуть все принципы, связанные с авторитаризмом и диктатурой. Бакунин, как отмечает Морленд, не был столь наивным, чтобы игнорировать естественные тенденции людей в революционных движениях брать на себя разные роли согласно разным склонностям и талантам: обязательно найдутся те, что ведут, выступают с инициативами и лидируют, и те, которые следуют за ними. Однако ключевое положение анархистской мысли гласит:
Никакие функции человека не должны закрепляться на ним навечно, не должны быть безвозвратно привязаны к кому-либо. Иерархического порядка и продвижения не существует, поэтому сегодня ты командир, а завтра — подчинённый. Никто не возвышается над другими, а если такое и происходит, то только для того, чтобы позже вернуться на своё место, подобно волнам моря, вновь обретающим спасительный покой.
[Bakunin, цит. по Joll 1979: 91–92]
Значит, понятие, на которое Миллер ссылается как «функционально ограниченная власть» [Miller 1984: 57], лежит в основе большей части размышлений анархистов на тему социальных структур.
Принятие мыслителями-анархистами определённых видов рациональной власти объясняет то, каким образом они могут вместе с отказом от государства признавать обоснованность определённых правил социального порядка. С этой точки зрения члены анархического сообщества могут без труда согласиться с необходимостью в каких-то социальных правилах, но принятые правила и санкции не будут нарушать чью-либо персональную свободу, поскольку эта свобода, как выражается Бакунин, «выражается именно в том, что человек делает добро не потому, что кто-либо ему приказывает, но потому, что он осознаёт необходимость, хочет и любит так поступать» [Ritter 1980: 23]. Различие, которое Бакунин проводит между социальными санкциями — которые могут иметь обоснованную роль в безгосударственном обществе — и государством, которое «склонно не убеждать, но принуждать и заставлять» [там же], — это единственно возможный довод, примиряющий свободу и принуждение, предполагает Риттер.
Несомненно, анархистский взгляд на власть и связанные с ней идеи, изученные в данной главе, по-разному могут сказываться на вопросах образования. Важно указать, что анархистское принятие определённых типов власти как обоснованных достаточно для того, чтобы отвергнуть радикально либеральную позицию, будто образование как таковое, как форма взаимодействия людей, обязательно подразумевающая некоторую форму власти, необоснованно с точки зрения морали.