Роберт Вольф и автономия
Важно понимать, что, выделяя автономию в качестве центральной ценности — хоть и не с теми акцентами, как в либеральной традиции, — анархисты не просто на шаг опережают либералов, отрицая все формы принуждения. Акцент на автономии не представляет собой философское объяснение принципиального возражения анархистов против государства. Я считаю, что дело в ошибочной интерпретации анархизма, которая стоит за попыткой Роберта Вольфа предложить философское обоснование анархистской позиции [Wolff 1998].
Этот раздел стоит посвятить аргументации Вольфа, так как я убеждена, что её анализ поможет обозначить некоторые ключевые моменты, на которые мне хочется обратить внимание в рамках дискуссии о разнице между анархизмом и либерализмом.
Вольф взялся доказать, что имеется философское противоречие между автономией личности и государством де-юре (в значении института, воплощающего власть де-юре), и потому анархизм является единственной политической позицией, согласующейся с ценностью личной автономии. Анархистское понимание власти играет существенную роль в аргументации Вольфа, что будет рассмотрено ниже. Ключевой момент состоит в том, что, как отмечает Миллер, аргументация Вольфа основывается на положении, согласно которому «автономия является важнейшей моральной целью, которую необходимо достичь» [Miller 1984: 27]. Но, как свидетельствуют представленные выше рассуждения, исходное положение аргументации Вольфа вызывает вопросы не только внутри либерализма, но также и внутри анархистской теории. Между тем, большинство исследователей теории Вольфа не задаются вопросом о правильности данной посылки, вместо этого они пытаются найти ошибку в самом аргументе [напр. дискуссию в журнале «Эмерикан Философикал Куортерли» (American Philosophical Quarterly), IX (4), 1972]. Не вдаваясь в философские подробности выдвинутого Вольфом аргумента, я хотела бы отметить, что независимо от состоятельности самого аргумента, в нём содержится ошибочная интерпретация анархизма, и, фактически, этот аргумент затрудняет понимание разницы перспектив, отличающих анархистов и либералов.
В каком-то смысле аргумент Вольфа, если он верен, является перегибом. Анархисты не занимаются опровержением правомочности де-юре государства с философской точки зрения. Возражения анархистов в адрес государства, как мы рассмотрим ниже, опираются на гораздо более сложный и конкретный анализ, а не на концептуальный аргумент о том, что в государстве невозможна индивидуальная автономия. Также многие анархисты — в особенности, социальные анархисты — не согласились бы с Вольфом в том, что «определяющей чертой государства является власть, право управлять» [Wolff 1998: 18]. Я рассмотрю возражение анархистов против государства более подробно в следующем разделе книги. Впрочем, сейчас важно понять, как очевидная попытка Вольфа свести анархизм к научно обоснованной философской позиции связана с приведённым выше рассуждением о многообразии ценностей внутри анархистской мысли.
Попытка свести любую идеологию к единой, логически первоочередной ценности, безусловно, проблематична, а в случае с анархизмом — в особенности, ведь анархизм в принципе выступает против иерархического мышления. Как указывает Тодд Мэй, анархистская мысль содержит «отказ от стратегической политической философии», а борьба анархо-социалистов задумана «как полное избавление от иерархического мышления и деятельности» [May 1994: 51]. Я предполагаю, что анархистское видение будущего идеального общества в виде децентрализованной сети, внутри которой «определённые точки и определённые линии могут быть более выраженными, чем другие, но ни одна из них не выполняет функцию центральной, из которой выходят другие линии или в которую они возвращаются» [там же: 53], находит отражение в философской позиции, согласно которой ни одна ценность или цель не может рассматриваться как самая главная или первичная. Я ни в коем случае не заявляю, что в анархистской мысли нет ценностных противоречий. Как мы уже увидели, между двумя взаимозависимыми анархическими целями достижения индивидуальной свободы и общинности вполне может присутствовать напряжённость при определённых обстоятельствах. Возникающие конфликты — это не концептуальные дилеммы, которые можно разрешить приведением философских аргументов. Речь идёт о конкретных социальных проблемах, которые нужно разрешать творчески в зависимости от ситуации. Мне представляется, что попытки Бакунина наметить такую сеть взаимосвязанных ценностей, где они бы составляли единое целое, можно воспринимать не просто как бессвязное с философской точки зрения суждение, но именно как выражение антииерархической позиции анархизма.
Интересно отметить, что сперва Вольф заявляет о логической несовместимости личной автономии и государства де-юре и далее утверждает, что единогласная прямая демократия «есть истинное разрешение проблемы автономии и власти» [Wolff 1998: 27]. Как отмечает Гренвилл Уолл [Wall 1978: 276], такое заявление само по себе вызывает недоумение, так как явно противоречит посылу о том, что конфликт между автономией и государством логически неразрешим. При этом, даже отбросив обозначенную методологическую проблему, указанный аспект аргументации Вольфа всё же демонстрирует нам схожее неверное понимание анархизма. Вольф описывает идеал единогласной прямой демократии как форму правления, при которой «каждый член общества готов добровольно подписаться под каждым принимаемым законом» [Wolff 1998: 23]. Автономная личность, согласно либеральному и анархистскому пониманию, — это такая личность, чьи действия ограничены только диктатом собственной воли и разума. Следовательно, в условиях прямой демократии никакого конфликта между «обязательствами автономии» и «требованиями власти» попросту не должно быть [там же]. Вольф использует выражение «обязательства автономии», что указывает на строгую кантианскую ориентированность этого автора; опять же, такой взгляд неправильно репрезентирует анархистскую позицию, согласно которой автономия — это скорее не «обязательство», но желаемое качество жизни, к которому стремятся, которого достигают, которое создают в процессе наряду с другими социальными ценностями в социальном контексте.
Образ единогласной прямой демократии, пусть и описанный Вольфом только с процессуальной точки зрения, вполне может соответствовать идеалу, предложенному анархо-социалистами. Интересно при этом, что, по замечанию Уолла, Вольф считает такое теоретическое разрешение своей дилеммы несостоятельным скорее по эмпирическим, чем по философским причинам; и интересно, что в качестве основной единицы осмысления Вольф по-прежнему рассматривает государство. По всей видимости, этот автор допускает, что единогласная демократия «создаёт государство де-юре». Но дело в том, что анархисты выступают против государства по иным причинам, а не просто потому, что государство воплощает собой власть де-юре; и даже если государство, созданное по принципу единогласной прямой демократии, где автономия личности, если соглашаться с аргументом Вольфа, могла бы успешно развиваться, оно по-прежнему будет государством, и оно будет нежелательно по другим веским причинам. Анархисты разделяют приверженность к определённым ценностям (которые мы обсудим позже), но чрезвычайно важно то, что, высказываясь против государства, анархисты в основном руководствуются антииерархической позицией. Джордж Вудкок выразил основание этой позиции:
Что характеризует государство, кроме того, что оно опирается на власть и принуждение, так это способ совокупной централизации государством всех социальных и политических функций. Вот причина, по которой эти функции делаются недоступными для граждан, чьи жизни они же и определяют.
[Woodcock 1977: 21]
Соответственно, анархисты всех направлений, обсуждая социальное устройство общества, ссылаются на некую базовую единицу прямой кооперации. Эта единица, будь то коммуна, мастерская или школа, представляет собой что-то неизбежно меньшее, нежели государство, что-то качественно отличающееся от него.
По той же причине творческие предложения Вольфа по преодолению практических препятствий на пути к прямой демократии в современных обществах противоречат непосредственно самой анархической идее, на поддержку которой якобы направлен аргумент этого мыслителя. Предложенная Вольфом картина общества размером с США, где «в каждом доме есть машина для голосования», которая передаёт информацию «компьютеру в Вашингтоне» в «комитеты экспертов», которые её обрабатывают, и учреждён пост «Общественного несогласного, призванного гарантировать огласку диссидентских и необычных точек зрения» [Wolff: 34–35], как ничто другое далека от анархо-социалистического идеала, в котором общественные функции осуществляются снизу вверх с помощью кооперативных сетей, созданных на максимально низовом уровне, где «личное общение может заменить дистанционное командование» [Woodcock 1997: 21].
Подведём итоги: анархизм пересекается с либерализмом в том, что акцентирует важность личной автономии, хоть и не ставит эту ценность превыше других, и также признаёт потенциал человеческих существ к добродетели. Более того, анархизм разделяет присущую либеральному образованию рационалистскую позицию, а также веру в человеческий разум как необходимое условие для прогресса. И хотя некоторые авторы (Беллами, Риттер и Уолтер) утверждают, что анархизм нельзя рассматривать как ответвление либерализма в связи с упором первого на сообщество, на это можно возразить, что акцент на сообществе идеально согласуется с тем видением либерализма, за который выступают такие теоретики, как Уилл Кимлика и Джозеф Раз.
Задачи анархистов и либералов существенно расходятся в первую очередь в отрицании анархизмом концепции государства и, соответственно, в его видении возможности достижения желаемых общественных изменений. Суть этого особого видения, как мне кажется, отражена в замечании Риттера: «Спасти общество силой рациональных, спонтанных отношений и убить Левиафана, который даёт минимальную защиту, — таков смелый выбор анархистов» [Ritter 1980: 133].
11 Озабоченность Иллича проблемами бедности и социальной справедливости, а также его аргументы о необходимости снижения зависимости людей от корпоративных и государственных институтов во многом пересекаются с анархистской традицией. При этом он рассматривает в основном институциональные последствия современного государства, и эта призма несколько узкая и подчёркивает индивидуальную автономию, а не формы общности, что предполагает возможные теоретические противоречия с социал-анархистской позицией. Критика школьного образования Иллича сосредоточена на структуре современной школы и её связи с властью и контролем. В частности, он утверждает, что школьное образование в современных индустриальных государствах направлено в первую очередь на формирование характера, которым может манипулировать общество потребления и его институты власти [Spring 1975: 26]. Школы, таким образом, поощряют зависимость, которая «создаёт форму отчуждения, разрушающую способность людей действовать» [там же]. Таким образом, хотя Иллич с его радикальной социальной критикой принадлежит к той же широкой диссидентской традиции, что и многие анархистские мыслители, его акцент на влиянии школьного образования на личность, вероятно, ставит его несколько ближе к либертарианской традиции, чем к традиции (социального) анархического образования, о которой идёт речь в этой книге (главу 6).
12 Использование Бакуниным термина «право» здесь особенно интересно, учитывая современные дискуссии о различии между «правами» и «потребностями», а также общий консенсус в разговоре о правах детей, который зародился относительно недавно.