Глава 1. Анархизм: определения и вопросы
Прежде чем перейти к обсуждению педагогических идей, имеющих отношение к анархизму, необходимо составить широкое понимание положений, составляющих анархистскую позицию — и, возможно, настолько же важно понять, что в неё не входит.
Общеизвестно, что как политическая идеология анархизма сложно поддаётся определению. Поэтому многие авторы сетуют, что он «аморфен, полон парадоксов и противоречий» [Miller 1984: 2].
Путаницу вокруг использования слова «анархизм» вызывают, в частности, уничижительные значения, приписываемые понятиям «анархия» и «анархичный». Оксфордский словарь английского языка даёт следующие определения слова анархия: 1) отсутствие правительства или контроля, которое порождает беззаконие, 2) беспорядок, путаница. В свою очередь, анархист — это «человек, который считает, что существование правительства неприемлемо и что оно должно быть упразднено». В действительности, понятие «анархист» впервые было использовано для описания приверженности определённой идеологии Пьером-Жозефом Прудоном в 1840 году, и значительная часть этой идеологии включает в себя нечто большее, чем простой отказ от правительства. Как подчёркивают многие анархисты, их нарекания вызывает не столько правление, сколько иерархические формы, которое оно приобретает в национальном государстве.
Во-вторых, нам трудно дать единое определение понятию «анархизм», потому что по самой своей сути он антиканоничен. Следовательно, нельзя сослаться на некий единственный теоретический труд (в отличие от марксизма) в поиске окончательных ответов на вопросы о природе и принципах анархистской позиции. Более того, анархисты, которые активно пишут на эту тему, редко оформляют свои взгляды в виде систематических работ — в основном из-за сознательного решения сделать свои идеи доступными широким массам.
Но, несмотря на эти трудности и большой разброс мнений среди мыслителей-анархистов разных эпох, можно прийти к рабочему определению анархизма, если начать с вопроса об установлении отличий анархизма от других идеологий. С этой точки зрения, Райхерт несомненно прав, указывая на то, что анархизм — это «единственная современная общественная доктрина, которая отрицает идею государства» [Reichert 1969: 139].
Как мы увидим в следующих главах, анархизм как теория также рассматривает базовые философские проблемы, касающиеся таких вопросов, как человеческая природа, власть, свобода и сообщество. Все эти проблемы значительно влияют на философские вопросы, связанные с образованием, и их практическое понимание может быть достигнуто путём сопоставления со взглядами, которые высказываются с других идеологических перспектив. Однако, я полагаю, именно через отрицание анархизмом государственности легче всего понять теоретическое ядро анархических идей.
С исторической точки зрения, ряд авторов (Миллер, Хомский, Герен и др.) усматривают истоки анархизма как целостной политической теории в эпохе Французской революции. Миллер заявляет, что революция, бросив радикальный вызов старому режиму, открыла путь иной, не менее радикальной критике государства и общественных институтов. В частности, институты отныне стали уязвимы к требованию оправдать своё существование какими-либо важными принципами, будь то естественное право, общественная полезность или другие универсальные абстрактные теории [Miller 1984: 2–4]. Но всё же анархизм как политическое движение сформировался только ко второй половине XIX века, особенно в связке с набирающим силы рабочим движением. Джолл утверждает, что философские доводы в пользу анархизма можно найти и в текстах более ранних исторических периодов, однако как политическое движение анархизм — «продукт XIX века» [Joll 1979: ix]. Джолл указывает на то, что «ценности, которые анархисты пытались уничтожить, были присущи набирающему силу централизованному индустриальному государству, которое в XIX–XX веках казалось образцом для развития всех обществ» [там же].
При этом философские идеи, составляющие анархистскую теорию, всё же имеют исторические прецеденты. Некоторые авторы разделяют анархизм как политическое движение и «философский анархизм», подразумевающий критику самой по себе идеи власти. Миллер, к примеру, отмечает, что, в отличие от политических возражений против идеи государства, философский анархизм представляет собой, с политической точки зрения, довольно пассивную позицию. То есть сторонник философского анархизма «по возможности уклоняется от неудобных и аморальных предписаний государства», однако не предпринимает никаких позитивных действий, чтобы избавиться от государства или предложить альтернативный способ общественного устройства. С этой точки зрения, каждый может быть анархистом, не относя себя к философскому анархизму, то есть не отрицая идею законной власти, и наоборот. Хотя другие теоретики, в том числе и Уолтер, утверждают, что независимо от наличия антиавторитарных философских взглядов, все, кто причисляют себя к анархистам, считают общество без государства возможным (пусть и отдаленным во времени) и более предпочтительным по сравнению с существующим.
Одним словом, многие теоретики соглашаются с тем, что анархизм как политическое движение начал формироваться во времена Французской революции и продолжил своё развитие в последующие годы, пусть и не без перерывов. Поэтому можно рассматривать анархизм в исторической связке с другими крупными современными политическими доктринами, которые возникли примерно в эту же эпоху — а именно с либерализмом и социализмом. Именно в вопросах о взаимоотношении между этими двумя интеллектуальными традициями становятся понятными многие критические замечания в адрес анархизма и разногласия внутри этого движения.
В определённом смысле дисгармония между либеральными и социалистическими принципами отражается на противоречиях, которые часто обнаруживаются внутри анархистской традиции. Хотя многие авторы [напр. Joll 1979; Miller 1984; Morland 1997] называют эти явные противоречия препятствиями к формированию анархизма как единой связной идеологии, мыслители-анархисты, пишущие в этой традиции, нередко отказываются воспринимать эти противоречия как таковые, опираясь на определённые концепции свободы для подкрепления своих аргументов. Например, Уолтер отмечает, что анархизм
можно рассматривать как продолжение либерализма или социализма, или же либерализма и социализма вместе взятых. Подобно либералам, анархисты хотят свободы. Подобно социалистам, анархисты хотят равенства. Тем не менее, нас не удовлетворяет только либерализм или только социализм. Свобода без равенства означает, что бедные и слабые менее свободны, нежели богатые и сильные, а равенство без свободы означает, что мы все оказываемся рабами. Свобода и равенство не противоречат друг другу, а дополняют друг друга […] Свобода не истинна, если есть люди, которые слишком бедны или слишком слабы, чтобы пользоваться ею, а равенство не истинно, если есть люди, которыми управляют. Решающий вклад анархистов в политическую теорию состоит в самом осознании того, что свобода и равенство в конечном счёте представляют собой одно и тоже.
[Walter 1969: 163]
Подобно многим другим анархистам-теоретикам, Уолтер зачастую не проводит чётких философских различий, необходимых для того, чтобы по достоинству оценить сложность этих концептуальных проблем. По всей видимости, он не имеет в виду, что в понятийном плане свобода и равенство идентичны. Скорее всего, Уолтер хотел указать на то, что эти понятия взаимозависимы в том смысле, что эталон хорошего общества, к которому стремятся анархисты, не подразумевает свободу без равенства и наоборот. В рамках последующих рассуждений я подробнее рассмотрю приведённые концептуальные проблемы.
Несмотря на замечание Уолтера, несомненно истинным представляется то, что на протяжении всей истории люди разного толка, называющие себя анархистами, зачастую отдавали большее предпочтение какой-либо одной из сторон в «вечной оппозиции свободы и равенства». В частности, широко распространено разграничение между анархистами «индивидуалистского» уклона и «социальными анархистами», воспринимающими личную свободу в концептуальной связке с социальным равенством, а также подчёркивающими важность общности и взаимопомощи. Представители ранней и крайней формы индивидуализма (который, по мнению Уолтера, никак нельзя отнести к анархизму) — к примеру, Макс Штирнер (1806–1856) — видят общество как собрание экзистенциально уникальных и автономных индивидов. Штирнер и Уильям Годвин (1756–1836), которых обычно называют первыми мыслителями-анархистами, создают идеальный образ рационального индивида, который обладает нравственной и интеллектуальной независимостью. Они говорят о необходимости постоянно ставить под сомнение властные структуры и чужие мнения, участвовать в процессе, который Штирнер называет «десакрализацией». Впрочем, если Штирнер выступает за рациональный эгоизм, то Годвин заявляет, что истинно рациональная личность обязательно благонамеренна. И несмотря на то, что Годвин резко критиковал современное централизованное государство и разработал подробную теорию социальной и политической свободы, он создавал свои труды после Французской революции, и поэтому особенно подчёркивал важность развития индивидуальной рациональности и независимого мышления. Годвин был твёрдо убеждён, что путь развития лежит не через социальную революцию, а через постепенное реформирование, осуществляемое при помощи рационального распространения идей на уровне индивидуального сознания.
Уолтер высказывает замечание [Walter 1969: 174], что индивидуализм, к которому годами было приковано внимание таких интеллектуалов, как Шелли, Эмерсон и Торо, нередко приводит к нигилизму и даже солипсизму. В конце концов, у Уолтера возникает вопрос, правда ли, что такой индивидуализм в действительности представляет собой разновидность анархизма. Он приводит доводы, что либертарная мысль в значении умеренной формы индивидуализма, подразумевающей, что индивидуальная свобода служит важной политической целью, — это всего лишь один аспект анархистской мысли или «первый этап на пути к полному анархизму» [там же]. Уолтер замечает, что ключевая разница между приверженцами такого рода либертарного индивидуализма и анархо-социализма заключается в том, что, хотя либертарии такого толка выступают против государства, они не поддерживают идею общества, воспринимая любой тип социальной организации «за пределами временного „объединения эгоистов“» как некую форму угнетения [там же].
Многие исследователи отмечают, что ведущие теоретики анархизма не воспринимают индивидуальную свободу как непосредственно политическую цель [напр. Ryth Kinna цит. по Crowder 1991]. Более того, основные теоретики анархизма, такие как Кропоткин и Бакунин, зачастую относились с большим пренебрежением к ранним мыслителям-индивидуалистам вроде Уильяма Годвина и Макса Штирнера, для которых индивидуальная свобода была высшей ценностью. Кропоткин в своей статье «Анархизм» 1910 года, написанной для Британской энциклопедии, утверждает, что
заключительный вывод такого рода индивидуалистического анархизма гласит, что цель всех высших цивилизаций состоит не в том, чтобы давать возможность всем членам общины развиваться примерно одинаково, но позволить определённым одарённым личностям «всесторонне развиваться», даже ценой счастья и существования подавляющего большинства людей…
Бакунин, ещё один передовой мыслитель-анархист, более прямолинеен в своей критике «индивидуалистической, эгоистичной, подлой и притворной свободы, разработанной школой Ж.-Ж. [Руссо] и другими школами буржуазного либерализма» [Dolgoff 1973]. Соответственно, многие теоретики высказывали предположение, что для анархистской позиции высшую социальную ценность составляют равенство и братство [Fidler 1989]. Другие теоретики, например, Хомский, придерживаются мнения, что анархизм — это просто «либертарное крыло социализма» [Chomsky цит. по Guerin 1970: xii], или же что «на самом деле анархизм — это синоним социализма» [Герен 2015: 20]. Адольф Фишер, один из мучеников бунта на Хеймаркете, приговорённый к смерти за участие в либертарном социалистическом бунте за восьмичасовой рабочий день, состоявшемся в Чикаго в 1886 году, заявлял, что «каждый анархист — непременно социалист, но не каждый социалист обязательно анархист» [цит. по Герен 2015: 21].
Хомский, Герен и некоторые другие теоретики анархизма выразили мнение, что для лучшего понимания анархизма следует рассматривать его как «либертарный социализм». Такое суждение получило поддержку в работе таких политологов, как Дэвид Миллер, Барбара Гудвин и Джордж Краудер. Гудвин, к примеру, писала, что «социализм — это теоретический род, где марксизм — это один вид, а анархизм — другой» [Goodwin 1987: 91]. В свою очередь, Краудер пошёл ещё дальше, утверждая, что «с исторической точки зрения, классический анархизм правильнее было бы отнести к социалистической школе» [Crowder 1991: 1].
Безусловно верно, что самые влиятельные теоретики анархизма в новейшей истории, если исходить из развития и распространения анархических идей, принадлежали к социалистическому направлению в разнообразии анархистской мысли. Многие важнейшие идеи социалистической традиции предвосхитил Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865), получивший известность как отец анархо-социализма. Впрочем, значительная часть положений анархо-социалистической мысли была разработана во второй половине XIX века, в особенности, Михаилом Бакуниным (1814–1876) и Петром Кропоткиным (1842–1912). Другие значимые анархисты, активисты и теоретики этого направления — Эррико Малатеста (1853–1932), Александр Беркман (1870–1936), Эмма Гольдман (1869–1940), а также более поздние его представители: Мюррей Букчин (1921–2006), Даниель Герен (1904–1988) и Ноам Хомский (род. 1928).
Помимо разнообразия расстановки акцентов внутри континуума «индивидуалистический — социалистический», в рамках широкого социалистического направления можно найти и отличительные особенности между разновидностями анархо-социализма, нашедших выражение в разных политических и исторических контекстах. Коротко представим пять основных разновидностей анархо-социализма: мютюэлизм, федерализм, коллективизм, коммунизм и синдикализм. Несмотря на концептуальную полезность этой классификации, не стоит забывать о том, что взгляды многих передовых теоретиков анархизма нередко объединяют в себе идеи из нескольких вышеперечисленных и отличных друг от друга традиций.
Мютюэлизм представляет собой базовое анархистское представление о том, что анархическое общество должно быть построено не на фундаменте иерархической, централизированной, авторитарной структуры вроде государства, а на основе обоюдно добровольных соглашений между индивидами. Вероятно, наиболее известным и уж точно одним из самых первых апологетов мютюэлизма был Пьер-Жозеф Прудон. Этот мыслитель, писавший в середине XIX века, представил проект общества, состоящего из кооперативных групп частных лиц, которые осуществляют обмен благами согласно их трудовой стоимости и пользуются правом получения даровых кредитов от «народного банка»7. Последующее поколение анархистов критиковало Прудона за то, что он представлял интересы главным образом мелкой буржуазии и не рассматривал базовые вопросы общественного строя (классовую систему, промышленность и капитал). Действительно, в своих трудах Прудон нередко ужасался растущей угрозе массовой индустриализации и в духе романтизма выражал желание сохранить мелкую торговлю, мастерские ремесленников и надомное производство. Как бы то ни было, взгляды Прудона на частную собственность и его убеждение, что социальная гармония возможна только в обществе без государства, имели довольно сильное влияние и позднее получили развитие у ведущих анархистов, в частности, у Бакунина.
Федерализм, по сути, — логическое продолжение мютюэлизма. Федерализм описывает общественные и экономические способы организации между сообществами, а не внутри них. Главная идея федерализма состоит в том, что общество, состоящее из добровольно организованных сообществ, будет координироваться сетью советов. Существенное отличие этой анархистской идеи от принципа демократического представительства заключается в том, что такие советы создавались бы спонтанно c целью удовлетворения определённых экономических и организационных потребностей сообществ. Таким советам не была бы присуща центральная власть и какая-либо бюрократическая структура. Делегаты советов не имели бы никакой исполнительной власти, их можно было бы немедленно отзывать. Этот же принцип развивал Прудон и его последователи; они любили приводить в пример международные системы координации железнодорожных путей, почтовых служб, телеграфов и операций по ликвидации катастроф, которые по своей структуре федералистские. Примечательно, что Прудон, Бакунин, Кропоткин и другие анархисты старательно пытаются показать, как федералистский порядок смог бы успешно обеспечить выполнение разных экономических функций, и эти попытки иллюстрируют тезис о том, что анархизм отнюдь не синонимичен беспорядку. Анархист Волин, живший в XX веке, разъясняет:
Речь идёт не об «организации» или её отсутствии, а о двух различных принципах организации. […] Разумеется, анархисты утверждают, что общество должно быть организовано. Но эта новая, естественная и отныне возможная организация должна осуществляться в обществе свободно и, главное, снизу. Организационный принцип должен исходить не из заранее созданного центра, навязывающего свою волю всему обществу, а — отличие именно в этом — отовсюду и завершиться образованием координационных органов, естественных центров, призванных служить всему народу. Другой способ «организации», позаимствованный из прежнего общества угнетения и эксплуатации, лишь увеличил бы все пороки старой системы. Она могла бы существовать лишь с помощью новых уловок, обмана, насилия, угнетения и эксплуатации.
[цит. по Герен 2015: 62–63]
Таким образом, правильно воспринимать федерализм не столько как вид анархизма, но, согласно Уолтеру, «как неизбежный элемент анархизма» [Walter 1969: 175].
Коллективизм развивает вышеперечисленные положения, утверждая, что свободное и справедливое общество может быть установлено только через революцию рабочих, которые преобразуют производство, чтобы то строилось на основе коллективов. Многие важнейшие фигуры анархистского движения XX века — Бакунин и его соратники по I Интернационалу — фактически были коллективистами. С одной стороны, они противостояли более реформистским позициям мютюэлизма и федерализма, а с другой стороны, марксизму, который воспринимали как авторитарную революционную позицию.