Да, знаю, Сионн. Это была шутка. Плоская, глупая шутка. Прости меня. Все хорошо, я здесь. Я не отдам тебя такому выпивохе... нет, я тебя никому не отдам. Обещаю. Клянусь.
Рикига уставился на ребенка в руках Инукаши и испустил вздох, отдающий алкоголем.
«Мама» - повторил он.
«Что? Ты скучаешь по своей маме, старик?».
«Моя мать давно уже в шести футах под землей. Она отправилась в могилу, когда мне было десять, и до сих пор не пыталась оттуда вылезти».
«Удобно ей там, наверное» - пошутил Инукаши. «И она бы, пожалуй, не захотела видеть, как низко пал ее сын. Может, она и не хочет возвращаться».
«Кто это, по-твоему, низко пал? И все-таки, на счет Сионна…».
«А что с Сионном?».
«Он зовет тебя Мамой».
«Ну да».
«Почему, «Мама», а?».
«Не знаю».
«Мама».
«Видишь, вот, опять».
Инукаши опустил Сионна назад в воду, чтобы согреть. Сионну, видимо, было очень комфортно, потому что он расслабленно улыбнулся. Сияние улыбки затрагивало все: красивые вещи, освежающие вещи, волнующие вещи.
Не знал, что дети – такие драгоценные существа.
«Почему «Мама», Инукаши?» - настаивал Рикига.
«Для детей все «Мамой» становится, старик. С трудом верится, но десятки лет назад даже ты звал свою маму. Ты и тогда прекращал плакать, если кто-то давал тебе золотую монету?».
«Кто бы говорил» - парировал Рикига. «Ты так же привязан к деньгам, как и я. Чья бы корова мычала».
«Хах, заткнись».
Они такие драгоценные существа. А я и не знал.
Ко всем детям, которых без эмоций закапывал Инукаши – в мерзлой земле; в иссушенной солнцем почве; во влажной земле сезона дождей – теперь, впервые, Инукаши обращался мысленно к каждому из них.
Возможно, Сионн не один такой. Был ли тот ребенок драгоценным созданием? Или тот, или тот другой ребенок тоже? Если были, тогда... они не должны были так умирать. В этом нет смысла. Нет смысла в том, что им пришлось умирать такими тощими, с такой морщинистой, будто у старухи, кожей. Испустить последний вздох с такими невинными глазами, без ненависти к кому-либо, даже не умея ненавидеть. Как тот, которого я закопал у корней куста жимолости, или тот, могилу которому я вырыл в красной почве, или тот, которого я завернул в тряпье, прежде, чем закопать, или тот, или другой, или этот – всеми ими должны были больше дорожить. Они не должны были умирать так.